ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ
ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА УГОЛОВНОГО КОДЕКСА
[Principeles of Penal Law
// Oeures de Jeremie Bentham. Ed. Dumont. 3-me ed. Brux. 1840. T. I. Pp. 117–220.
Бентам И. Избранные сочинения. Т. 1. СПб, 1867. С. 471–678.]
————————————
ЧАСТЬ III. О наказаниях
Глава I. О наказаниях недолжных
1. Наказания неосновательные
2. Наказания недействительные
3. Наказания излишние
4. Наказания слишком дорогие
Глава II. О соразмерности между преступлениями и наказаниями
Глава III. О давности в деле наказаний
Глава IV. О наказаниях ошибочных или неуместных
Глава V. О поруке
Глава VI. О выборе наказаний
Глава VII. Разделение наказаний
Глава VIII. Оправдание разнообразия наказаний
Глава IX. Исследование некоторых употребительных наказаний
Глава V. О праве помилования
————————————
————————
————
Случаи, где не следует налагать наказания, можно подвести под четыре отдела: 1) Когда наказание было неосновательно; 2) Недействительно; 3) Излишне; 4) Слишком дорого.
Рассмотрим эти четыре пункта.
Наказание было бы неосновательно, когда бы не было настоящего преступления, не было зла первого порядка или второго порядка, или когда бы зло больше чем вознаграждалось благом, как в выполнении политической или домашней власти, в отстранении большего зла, в самозащите и т.п.
Если мы усвоим идею настоящего преступления, мы легко отличим его от преступлений воображаемого зла, этих актов, которые невинны сами по себе, но ставятся в число преступлений вследствие предрассудков, антипатий, ошибок администрации, аскетического принципа, почти также как здоровые роды пищи считаются у некоторых народов ядом или нечистой пищей. К таким преступлениям принадлежат ересь и колдовство.
Я называю здесь недействительные наказания, которые не могли бы действовать на волю и, следовательно, не служили бы к предупреждению подобных актов.
Наказания бывают недействительны, когда прилагаются к людям, которые не могли знать закона, которые действовали без намерения, делали зло невинно, по ошибочному предположению или неодолимому принуждению. Дети, глупцы, сумасшедшие, хотя их и можно бывает вести до известного пункта наградами и угрозами, не имеют достаточного понятия о будущем, чтобы удерживаться мыслью о будущих наказаниях. Относительно их закон был бы недействителен.
Если бы человек принимал решение вследствие страха, превышающего самое большое законное наказание, или вследствие надежды на превышающее благо, то закон, очевидно, не был бы действителен. Так пренебрегались законы против дуэли, потому что человек с амбицией боялся стыда больше чем наказания. наказания за то или другое религиозное исповедание обыкновенно не достигают своей цели, потому что идея вечной награды превозмогает страх эшафота. Но так как эти мнения имеют влияния больше или меньше, то наказание бывает также более или менее действительно.
Наказания были бы излишними в том случае, когда той же цели можно было бы достигнуть более мягкими средствами, наставлением, примером, приглашением, отсрочкой, наградой. Человек распространял вредные мнения: должна ли власть вооружиться против него мечом? Нет; если один человек находит интерес распространять вредные правила, то интерес тысячи других людей будет – опровергать их.
Если бы зло наказания превосходило зло преступления, то законодатель произвел бы больше страданий, чем бы он предотвратил их. Он купил бы отклонение одного зла ценой еще большего зла.
Имейте перед собой две таблицы, одну – изображающую зло преступления, другую – зло наказания.
Рассмотрите зло, производимое уголовным законом: 1) Зло принуждения. Оно налагает более или менее тяжелое лишение, смотря по степени удовольствия, которое может доставить запрещенная вещь. 2) Страдание, причиняемое наказанием, когда наказываются нарушители закона. 3) зло предвидения, переносимое тем, что нарушил закон или кто опасается, чтобы его не обвинили в нарушении закона. 4) Зло ложного преследования: это неудобство, связанное со всеми уголовными законами, в особенности связано с законами темными, с преступлениями воображаемого зла: общая антипатия производит ужасающую наклонность преследовать и осуждать по одним подозрениям или кажущимся признакам. 5) Зло производное, переносимое родственниками или друзьями того, кто подлежит строгости закона.
Вот таблица зла или издержки, которую законодатель должен принимать во внимание всякий раз, когда он назначает наказание.
В этом именно источнике и почерпается главное основание для всеобщих амнистий, в тех сложных преступлениях, которые происходят из духа партий. Может случиться, что закон обнимет большую массу, иногда половину целого числа граждан или даже больше. Хотите ли вы наказать всех виновных? Хотите ли вы уничтожить только известную часть их? Зло наказания было бы больше зла преступления.
Если преступник пользуется любовью народа и если можно опасаться национального неудовольствия; если ему покровительствует иностранная держава, с которой хотят сохранять добрые отношения; если преступник мог оказать нации какую-нибудь необыкновенную услугу, – в этих особенных случаях помилование виновного есть просто расчет благоразумия. Надо опасаться, чтобы наказание его преступления не стоило обществу слишком дорого.
ГЛАВА II. О соразмерности между преступлениями и наказаниями
Adist
Regula, peccatis quae poenas irroget aequas:
Ne scutica dignum horribili sectere flagello.
-- Horat., lib. I, Sat. III.
Монтескье чувствовал необходимость соразмерности между преступлениями и наказаниями. Беккариа настаивал на ее важности; но они скорее рекомендовали, чем объяснили ее: они не сказали, в чем состоит эта соразмерность. Постараемся сделать это и дать главные правила этой нравственной арифметики.
1-е Правило. Сделайте так, чтобы зло наказания превосходило выгоды преступления.
Англосаксонские законы, определявшие цену жизни людей, например в двести шиллингов за убийство поселянина, вшестеро против этого за дворянина, и в тридцать шесть раз за короля, несмотря на эту денежную соразмерность, очевидно погрешали против нравственной соразмерности. Наказание могло казаться ничтожным в сравнении с выгодой преступления.
Та же ошибка совершается всякий раз, когда устанавливается наказание, которое может идти только до известного пункта, между тем как выгода от преступления может идти гораздо дальше.
Некоторые знаменитые писатели хотели установить противоположное правило: они говорят, что великость соблазна должна производить уменьшение наказания, что она смягчает вину, и что чем сильнее соблазн, тем меньше можно делать заключения об испорченности виновного.
Это может быть справедливо, но правило тем не менее существует; потому что для предупреждения преступления нужно, чтобы мотив удерживающий был сильнее мотива соблазняющего. Надо, чтобы люди больше боялись наказания, чем желали преступления. Недостаточное наказание есть большее зло, чем излишек строгости; потому что недостаточное наказание есть зло, произведенное задаром. От него не происходит никакого блага ни для публики, которая оставляется без защиты от других подобных преступлений, ни для преступника. Который от него не сделается лучше. Что сказать о хирурге, который, чтобы не причинять больному некоторой боли, оставит излечение неполным? Будет ли разумным человеколюбием прибавлять к болезни мучение бесполезной операции?
2-е Правило. Чем больше недостает наказанию относительно несомненности, тем больше надо прибавить к нему относительно объема.
Человек вступает на дорогу преступления только в надежде безнаказанности: если бы наказание состояло только в отнятии у виновного плода его преступления, если бы это наказание было неизбежно, то такого преступления уже не совершалось бы больше; потому что какой человек был бы настолько безумен, чтобы рисковать на его совершении при уверенности, что не будет им пользоваться, и на стыд покушаться на него. Но здесь рассчитываются шансы за и против, и надобно дать больше веса наказанию, чтобы перевесить шансы безнаказанности.
Поэтому справедливо также, что чем больше можно увеличить несомненность наказания, тем больше можно уменьшить его объем. Это выгода, которая бы произошла из упрощения законодательства и из хорошего судебного порядка.
По той же самой причине нужно, чтобы наказание было сколько можно ближе к преступлению; потому что его впечатление ослабляется с отдалением, и притом отдаленность наказания увеличивает его сомнительность, давая новые шансы ускользнуть от него.
3-е Правило. Если стекаются два преступления, то более вредное должно подвергнуться более сильному наказанию, для того, чтобы преступник имел мотив остановиться на меньшем.
О двух преступлениях можно сказать, что они стекаются (sont en concurrence), когда человек имеет возможность и волю совершить их оба. Вор на большой дороге может ограничиться воровством, или он может начать убийством и кончить воровством. Надо, чтобы убийство наказывалось строже, чем воровство, для того, чтобы отвратить его от более вредного преступления.
Это правило достигло бы до совершенства, если бы можно было сделать так, чтобы каждая доля зла имела свою соответственную долю наказания. если бы за кражу десяти экю человек наказывался так же, как за кражу двадцати, он был бы глуп, если бы украл скорее меньшую сумму, чем большую. Равное наказание за неравные преступления часто бывает мотивом в пользу большего преступления.
4-е Правило. Чем больше преступление, тем больше можно решаться на суровое наказание, чтобы иметь шанс предупредить его.
Не забудем, что наложенное наказание есть известная издержка, чтобы купить неизвестную выгоду. Прилагать большие казни за небольшие преступления, это значит платить очень дорого за шанс освободиться от легкого вреда. Английский закон, осуждавший на казнь огнем женщин, распространявших фальшивую монету, совершенно извращал это правило соразмерности. Наказание огнем, если принимать его, должно бы по крайней мере быть назначаемо для поджигателей.
5-е Правило. Одно и то же наказание не следует налагать за одно преступление на всех преступников без исключения. Надо принимать во внимание обстоятельства, оказывающие влияние на чувствительность.
Те же номинальные наказания не бывают теми же наказаниями реальными. Возраст, пол, звание, богатство или бедность и много других обстоятельств должны действовать на видоизменение наказаний за преступления одного рода. Если дело идет о телесном оскорблении, одно и то же денежное наказание будет безделицей для богача и актом притеснения для бедного. Одно и то же наказание бесславящего свойства, которое запятнало бы человека известного сословия, вовсе не будет пятном для человека низшего звания. Одно и то же заключение будет разорением для человека делового, смертью для слабого старика, вечным позором для женщины; и это будет ничто или почти ничто для людей, поставленных в другое положение.
Я прибавил бы, что не следует заботиться о слишком математической пропорциональности и делать законы слишком мелочными, сложными и темными. Есть более высокое достоинство закона – краткость и простота. Можно еще пожертвовать некоторой долей соразмерности, если наказание становится оттого более поразительно, более способно внушить народу чувство отвращения к порокам, приготовляющим вдали преступление.
ГЛАВА III. О давности в деле наказаний
Уничтожается ли наказание от давности? Или, другими словами, если преступнику удается в течение известного времени избежать закона, должен ли он избавляться от наказания? оставит ли закон преступление без внимания? Об этом вопросе еще идут споры. Всегда будет много произвола или в выборе преступлений, которые будут иметь эту привилегию помилования, или в определении числа лет, после которых эта привилегия должна начинаться.
Помилование может быть без неудобства допущено в преступлениях неосторожности или небрежности, преступлениях, происходящих от ошибки, свободной от дурного умысла. После несчастного случая преступник доказал свою осмотрительность; его уже нечего опасаться. Помилование есть для него благо и ни для кого не зло.
Можно распространить давность также на преступление не совершенные, на неудавшиеся покушения. В этом промежутке времени преступник отчасти перенес наказание: потому что опасаться его значит уже его чувствовать. Притом, он воздержался от подобных преступлений, он преобразовался, он снова сделался полезным членом общества: он выздоровел нравственно без употребления горького лекарства, которое закон приготовил для его излечения.
Но если бы дело шло о крупном преступлении, например о приобретении обманом, которое могло бы доставить богатство, о многоженстве, изнасиловании, разбое, то было бы гнусно и печально, если бы после известного времени злодейство могло торжествовать над невинностью. С дурными людьми этого разбора нет сделок. Пусть мстительный меч всегда висит над их головой. Зрелище преступника, спокойно пользующегося плодом своего преступления, покровительствуемого нарушенным им законом, есть приманка для злодеев, предмет скорби для хороших людей, публичное оскорбление правосудию и нравственности.
Чтобы увидеть всю нелепость безнаказанности, приобретаемой давностью, надо только предположить, что закон выражен следующим образом: «Но если вор, убийца, несправедливый приобретатель чужого достояния успеют избежать, в течение двадцати лет, бдительности судов, их ловкость будет вознаграждена, их безопасность восстановлена и плод их преступления будет узаконен в их руках».
ГЛАВА IV. О наказаниях ошибочных или неуместных
Наказание должно падать прямо на человека, которого хотят подвергнуть его влиянию. Если вы хотите оказать влияние на Тиция, то действуйте на Тиция. Если наказание, предназначенное влиять на Тиция, падает на кого-нибудь другого кроме самого Тиция, то нельзя спорить против того, что оно неуместно.
Но наказание, направленное против тех, кто ему дорог, есть наказание против него самого: потому что он разделяет страдание тех, с кем он связан симпатией, и мы действуем на него через его привязанности. Этот принцип справедлив; но хорош ли он? Сообразен ли он с пользой?
Спрашивать, действует ли наказание через симпатию с такой же силой как прямое наказание, значит спрашивать, бывает ли в человеке привязанность к другому сильнее, чем любовь к самому себе?
Если любовь к самому себе есть самое сильное чувство, отсюда следует, что к наказаниям симпатии надо бы прибегать только истощив все, что может вынести человеческая природа в прямых наказаниях. Надо было бы употребить все самые жестокие мучения, прежде чем наказывать жену за дело мужа, и детей за дело отца.
Я вижу в этих ошибочных (aberrantes) наказаниях четыре главные недостатка:
1. что подумать о наказании, которое часто должно не удаваться за недостатком предметов, на которых можно его исполнить? Если для того, чтобы причинить страдание Тицию, вы стараетесь найти дорогих ему людей, вы не можете руководиться ничем иным, кроме его домашних отношений, вы идете по этой нити к его отцу и матери, к его жене и детям. Дальше не идет самая жестокая тирания. Но есть много людей, у которых нет ни отца и матери, ни жены и детей. Итак, к этому классу людей надо применить прямое наказание: но если есть прямое наказание для них, почему его не было бы достаточно для других?
2. и это наказание не предполагает ли чувств, которые могут не существовать? Если Тиций не заботится ни о жене, ни о детях, если он их возненавидел, он останется равнодушен к тому злу, которое их постигает: эта часть наказания для него не существует.
3. Но что ужасно в этой системе, – это расточение, умножение зол. Обратите внимание на цепь домашних связей, рассчитайте число потомков, которых может иметь человек; наказание сообщается от одного к другому, оно все увеличивается как зараза, обнимает массу людей. Чтобы произвести прямое наказание, равняющееся одному, надо создать не прямое и не должным образом направленное наказание. Которое равняется десяти, двадцати, тридцати, ста, тысяче и проч.
4. Наказание, отвлеченное таким образом от своего естественного течения, не имеет даже выгоды сообразности с публичным чувством симпатии и антипатии. Когда преступник заплатил правосудию свой личный долг, публичное мщение удовлетворено и не требует больше ничего. Если вы будете преследовать его за могилой на невинной и несчастной семье, то скоро пробуждается общественное сострадание, смутное чувство обвиняет ваши законы к несправедливости, человеколюбие восстает против вас и с каждым днем дает вашим жертвам новых партизанов. Уважение и доверие к правительству ослабевают во всех сердцах; и, наконец, оно извлекает из этой ложной политики только то, что оно кажется глупым в глазах людей благоразумных и варварским в глазах массы общества.
Связи индивидуумов между собой так спутаны, что невозможно отделить вполне участь невинного от участи виновного. Зло, предназначаемое законом для одного, выливается через край и разливается на многих через все те пункты общей чувствительности, которые происходят от привязанностей, от чести и от взаимных интересов. Все семейство страдает и проливает слезы вследствие преступления одного. Но это зло, принадлежащее природе вещей, зло, которого не могли бы отвратить вполне никакая мудрость, никакая благосклонность законодателя, не обращается в упрек ему и не составляет дурно примененного наказания. если отец осужден на пеню, невозможно сделать так, чтобы эта пеня не обращалась в ущерб сыну; но если по смерти виновного отца у невиновного сына отнимают отцовское наследство, – это добровольный акт законодателя, который выводит наказание из его естественной границы.
Законодатель должен исполнить в этом случае две обязанности. Во-первых, он должен воздержаться от всякого наказания, которое, в своем первом приложении, было бы неправильно прилагаемым. Невинный сын самого преступного отца должен находить в законе такую же ненарушимую эгиду, как всякий гражданин. Во-вторых, надобно довести до наименьшего количества ту долю ошибочного (aberrante) наказания, которая падает на невинных, вследствие прямого наказания, падающего на виновного. Например, возмутитель осуждается на вечное заключение или на смерть: против него сделано все, что можно. Полная конфискация, в ущерб его настоящим наследникам, по крайней мере его жене и детям, была бы актом тираническим и ненавистным. Права несчастного семейства, только что пораженного в лице своего главы, еще более от этого священны. Национальная казна, составленная из подобных добыч, похожа на нечистые испарения, носящие в себе зародыш заразы.
Я ограничусь здесь исчислением самых обыкновенных случаев, где законодатели устанавливали наказания неуместно, налагая их на людей невинных, чтобы тем косвенно задеть виновных.
1. Конфискация. Остаток варварства, существующий почти во всей Европе. Ее применяют ко многим преступлениям, и особенно к преступлениям против государства001 . Это наказание тем больше ненавистно, что его можно употребить только тогда, когда опасность прошла, и тем более неблагоразумно, что оно длит вражду и мщение после бедствий, воспоминание о которых надобно было бы изглаживать002 .
2. Порча крови. Жестокая фикция юристов, чтобы скрыть несправедливость конфискации. Невинный внук не может наследовать от невинного деда, потому что права его испортились и потерялись, проходя через кровь виновного отца. Эта порча крови есть фантастическая идея: но есть весьма существенная порча ума и сердца в тех, кто бесчестит себя подобными софизмами.
3. Потеря привилегий, которою наказывают целую корпорацию за дурные поступки одной части ее членов. В Англии город Лондон пользуется особенным законом, который изъемлет его от этого несчастия: но какой же город, какая корпорация должны быть подвергаемы ему, предполагая, что в их привилегиях нет ничего противного интересам государства?
4. Ужасная участь незаконнорожденных детей. Я уже не говорю здесь о невозможности для них наследства. Лишение этого права не составляет для них печального наказания больше, чем для младших детей семьи; и произошли бы бесконечные споры, если бы позволено было производить наследников, рождение которых не получило печати публичности. Но лишение права занимать известные должности, лишение многих других общественных прав, в некоторых государствах Европы, составляют настоящее наказание, падающее на невинных за ошибку неблагоразумия, совершенную теми, кто дал им жизнь.
5. Бесславие, падающее на родственников тех, кто совершил тяжкие преступления. Здесь идет речь не о том, чтобы исследовать то, что принадлежит только общественному мнению. Это мнение приняло здесь характер антипатии только вследствие ошибок закона, который во многих случаях налагал пятно на семейство преступников. Эта несправедливость начинает понемногу исправляться.
Требовать поруки или поручительства значит требовать от человека, со стороны которого хотят предупредить какое-нибудь подозреваемое действие, чтобы он нашел другого человека, который бы согласился понести известное наказание в случае, если это действие не совершится.
На первый взгляд поручительство кажется противоречащим тем принципам, которые мы только что выяснили, потому что оно подвергает невинного опасности быть наказанным за виновного. Поэтому нужно, чтобы оно оправдывалось какой-нибудь выгодой, более чем равноценной этому злу. Эта выгода есть большая вероятность предупредить преступление и обеспечить себе ответственность человека.
Достоинство поручительства заключается в том большом влиянии, какое оно имеет на поведение подозреваемого индивидуума. Представим себе, что происходит в его уме. Великодушные друзья дают ему положительное доказательство доверия или привязанности, рискую своим имуществом и своей безопасностью для спасения его свободы и чести. Это заложники, предложившие себя за него добровольно. Неужели он будет столько низок, что воспользуется их благодеянием против них самих? Неужели он заглушит в себе всякое чувство признательности? Неужели он публично заявит себя изменником дружбе, осудит себя жить одного с угрызениями своей совести? Но предположим, что это по неблагоразумию, легкомыслию или порочности он не в состоянии сам охранять себя, порука все-таки не бесполезна: те, кто отвечает за него, заинтересованные в его действиях, будут стражами, данными ему законом: их бдительность должна заменить недостаток его благоразумия, они должны внимательно наблюдать за его поступками. Кроме большого интереса заставить повиноваться себе они владеют самым сильным влиянием вследствие услуги, ему оказанной, и вследствие права, которое всегда должно у них быть, – права взять свое поручительство назад и предоставить человека его дурной судьбе. Так действует это средство для предупреждения преступлений.
Поручительство стремится уменьшать тревогу и другим образом, доставляя указание в пользу характера или ресурсов подозреваемого индивидуума. Это род страхового договора. Вы требуете, например, заключения в тюрьму человека, который пытался сделать вам какую-нибудь обиду. Является один из его друзей и оспаривает необходимость такого сурового средства. «Я должен знать его лучше вашего», говорит он, «я удостоверяю вас, что вам нечего бояться с его стороны. Это наказание, которое я соглашаюсь вынести в случае ошибки, ручается вам в моей искренности и в моем убеждении».
Вот достоинство поруки; она может производить зло, но это зло надо сравнить с ее выгодами и особенно с мерами строгости, какие нужно было бы употребить против подозреваемых лиц, если бы порука не допускалась. В случае, если из нее происходит зло для ответственного лица, это зло принимается добровольно и из него не происходит ни тревоги, ни опасности: если это лицо взяло на себя обязательство закрывши глаза, по неблагоразумию или усердию, то последствия касаются его одного; никто не опасается такой же участи для себя. Но в самом большом числе случаев порука есть результат уверенности. Тот, кто ручается за другого, лучше чем кто-нибудь знает характер и положение лица, за которое он ручается: он хорошо понимает, какой опасности подвергается, но он идет на нее только обсудивши, что эта опасность не осуществится.
Посмотрим теперь, в каких обстоятельствах хорошо употребить это средство.
1. Оно удобно предупреждает преступления, которых можно ожидать в ссорах по вражде или по делам чести, особенно в дуэлях. Этот род правонарушителей вообще нельзя подозревать в недостатке чувствительности к общественному уважению: честь заставляет их браться за оружие; но честь точно также не требует мщения, как она запрещает неблагодарность, особенно ту черную неблагодарность, которая наказывает благодетеля за самое его благодеяние.
2. Поручительство очень хорошо предупреждает злоупотребление доверием, преступления, которые нарушают обязанности известной должности. Никто не обязывается являться для занятия той или другой должности: эти должности следует поручать людям, которые по своему богатству или репутации могут представлять достаточную ответственность. Вместе с тем, требуемое поручительство, будучи связано с местом, ни для кого не оскорбительно.
3. Это средство может быть особенно полезно в известных политических положениях, в известных враждебных отношениях к государству, когда бывает много правонарушителей, связанных соучастием. Такие люди, нередко скорее заблуждающиеся, чем испорченные, питают возвышенные чувства привязанности и чести и, в самом восстании своем против общества, почти всегда сохраняют с ним самые тесные отношения. Для того, чтобы уничтожить этот заговор, нужно, чтобы наиболее подозрительные заговорщики представили поручительство за свое поведение. Это средство на первый взгляд кажется слабым, но оно очень действительно: не только потому, что главные руководители, чувствуя, что за ними наблюдают, приходят в тревогу, но и потому, что то чувство чести, о котором мы говорили, доставляет действительный или годный мотив, мотив, основанный на справедливости и благодарности, для отказа от предприятия.
4. Если поручительство имеет целью предупредить бегство подсудимого во время процесса, то в этом случае особенная выгода его состоит в том, что оно обуздывает нарушение обязанности со стороны судьи. Без этого условия судья, подкупленный или слишком мягкий, мог бы, под предлогом предварительного освобождения, дать возможность виновному избежать всякого телесного и даже всякого денежного наказания. он мог бы также превратить более тяжелое наказание в простое изгнание. Это злоупотребление становится невозможно, когда судья может освободить подсудимого только на достаточную поруку.
О наказании, какому следует подвергать поручителей, я скажу только одно: это наказание должно быть денежное и никогда иное. Всякое опечаливающее наказание было бы возмутительно и не доставило бы вознаграждения.
Правда, что денежное наказание влечет за собой для иных заключение в тюрьму, в случае если они не в состоянии удовлетворить требованию; но если они были несостоятельны уже во время принятия на себя обязательства, то они обманули правосудие. Если их несостоятельность произошла после этого, они должны были взять свое поручительство назад, освободиться от него юридическим образом. Однако надобно будет и здесь употреблять это наказание смотря по обстоятельствам, делать различие между виной и несчастием, как в других случаях несостоятельности. Но если причиной разорения было самое поручительство, то поручителям надо оказать особое снисхождение.
Для того, чтобы наказание сообразовалось с выставленными выше правилами пропорциональности, нужно, чтобы оно имело четыре следующие качества.
1. Оно должно быть способно к увеличению и к уменьшению, или способно к разделению, для того, чтобы соответствовать разным степеням преступности. Это качество в особенности имеют наказания хронические, как, напр., заключение и изгнание (ссылка). Они могут быть делимы на доли различной величины. То же самое бывает и в наказаниях денежных.
2. Равно самому себе. Нужно, чтобы на данной степени оно было то же для многих индивидуумов, виновных в том же преступлении, для того, чтобы соответствовать различной степени их чувствительности. Это требует, чтобы обращалось внимание на возраст, пол, житейское положение, степень достатка, привычки индивидуумов и много других обстоятельств: иначе то же наказание по имени, будучи слишком сильно для одних или слишком слабо для других, или перейдет дальше цели или не достигнет ее. Пеня, определенная законом, иногда не будет равна самой себе, если степень достатка у людей, на которых она падает, будет различна. То же неудобство может быть и в изгнании: слишком суровое для одного, оно будет ничтожно для другого.
3. Соизмеримо. Если человек имеет перед глазами два преступления, закон должен дать ему мотив воздержаться он большего. У него будет этот мотив, когда он может видеть, что большее преступление навлечет ему большее наказание. Нужно, следовательно, чтобы он мог сравнивать между собой эти наказания, измерить взаимно из различные степени.
Этой цели можно достигнуть двумя способами: 1) Прибавляя к известному наказанию другое количество того же рода; например, к пяти годам тюремного заключения за такое-то преступление – два года лишних за такое-то отягчение этого преступления; 2) Прибавляя наказание другого рода; например, к пяти годам заключения за такое-то преступление – публичное бесславие за такое-то отягчение.
4. аналогично преступлению. Наказание легче запечатлеется в памяти, сильнее будет представляться воображению, если оно имеет сходство, аналогию, общий характер с преступлением. В этом отношении удивительно хорошо возмездие: (talion): око за око, зуб за зуб и пр. Самый слабый ум способен связать эти идеи. Но возмездие редко бывает исполнимо и во многих случаях это было бы наказание слишком дорогое.
Есть другие средства аналогии. Ищите, например, мотива, который побудил бы к совершению преступления: вы встретите обыкновенно господствующую страсть преступника и, как говорит пословица, вам можно будет наказать человека тем, чем он погрешил. Преступления алчности будут хорошо наказаны денежными взысканиями, если средства преступника это позволяют; преступления наглости – унижением, преступления лени – принуждением к труду или вынужденной ленью003 .
5. Примерно. Наказание действительное, которое не будет и видимым наказанием, будет потеряно для публики. Великое искусство состоит в том, чтобы увеличить видимое наказание не увеличивая действительного. Этого можно достичь или самым выбором наказаний, или поразительной торжественностью, которой сопровождается их исполнение.
Ауто-да-фе были бы одним из самых полезных изобретений юриспруденции, если вместо того, чтобы быть актами религии, они были актами правосудия. Что такое публичное исполнение приговора? Это – торжественная трагедия, которую законодатель представляет собравшемуся народу: трагедия истинно серьезная, истинно патетическая по печальной действительности своей катастрофы и по величию своего сюжета. Обстановка, сцена, украшения должны быть хорошо обдуманы, потому что от них зависит главный эффект... Если бы иллюзию можно было поддержать, нужно было бы, чтобы все происходило in effigie. Реальность наказания необходима только для того, чтобы поддержать его внешний вид.
6. Наказание должно быть экономно, т.е. иметь степень строгости только абсолютно необходимую для достижения его цели. Все, что превышает эту необходимость, не только составляет такую же меру излишнего зла, но и производит множество неудобств, которые обманывают цели правосудия.
Денежные наказания в замечательной степени имеют это качество, потому что все зло, чувствуемое тем, кто платит, обращается в выгоду для того, кто получает.
7. Наказание должно быть способно к отмене или прекращению. Нужно, чтобы вред, им наносимый, не был совершенно неисправимый, в случае, если бы открылось, что оно было наложено без законной причины. До тех пор, пока свидетельства будут подвержены несовершенствам, пока внешний вид будет обманчив, пока люди не будут иметь особой способности отличать истину от лжи, – одно из первых обеспечений, какие они должны дать взаимно друг другу, это – не допускать без доказанной необходимости наказаний совершенно неисправимых. Разве не было примеров, что все видимые признаки преступления скоплялись над головой подсудимого, невинность которого доказывалась только тогда, когда оставалось только оплакивать ошибку самонадеянной поспешности? Как мы слабы и непоследовательны! Мы судим как существа ограниченные, а наказываем как существа непогрешимые!
К этим важным качества наказаний можно прибавить еще три другие качества, польза которых менее обширна, но которых следует искать, если можно приобрести их без ущерба для великой цели примера.
1) Особенным достоинством наказания бывает то, когда оно может служить к исправлению преступника, – не только одним страхом нового наказания, но переменой в его характере и привычках. Эта цель достигается изучением мотива, который произвел это преступление, и применением наказания, которое стремится ослабить этот мотив. исправительный дом для достижения этой цели должен допустить разделение преступников на различные классы, чтобы можно было употреблять различные средства воспитания смотря по различию нравственного состояния преступников.
2) Отнять возможность вредить. Этой цели достигнуть легче, чем исправить преступника. Это качество имеют членовредительные наказания, пожизненное заключение; но дух этого правила ведет к чрезмерной суровости в наказаниях. Вследствие этого правила стала такой частой смертная казнь.
Если есть случаи, где нельзя отнять возможность вредить иначе, как отнимая жизнь, то это бывает только в очень необыкновенных обстоятельствах, например, в гражданских войнах, когда имени предводителя, пока он жив, достаточно, чтобы воспламенить страсти массы. И даже смерть, примененная к действиям такого проблематического свойства, должна скорее считаться актом вражды, чем наказанием.
3) Доставить вознаграждение потерпевшей стороне есть другое полезное качество наказания. это – средство, достигающее двух целей вдруг – наказать преступление и исправить его, уничтожить все зло первого порядка и прекратить всю тревогу. Это – характеристическая выгода денежных наказаний.
Я кончу эту главу общим, чрезвычайно важным, замечанием: законодатель, при выборе наказаний, должен старательно избегать тех, которые бы задели господствующие предрассудки. Если в уме народа образовалось решительное отвращение к какому-нибудь роду наказания, хотя бы, впрочем, оно имело все требующие качества, этого наказания не следует допускать в уголовный кодекс, потому что оно произвело бы больше зла, чем добра. Во-первых, производить в обществе тягостное чувство установлением непопулярного наказания есть уже зло. Здесь наказываются не одни виновные; но и лица самые невинные и самые мирные подвергаются весьма действительному наказанию, хотя оно и не имеет особого названия, – потому что это тревожит их чувствительность, нарушает их понятия, представляет им образ насилия и тирании. Что же происходит из такого неблагоразумного способа действий? Законодатель, презирая общественные чувства, тайно восстанавливает их против себя. Он теряет добровольное содействие, которое частные люди доставляют исполнителю закона, когда они довольны этим законом; народ уже не союзник ему, а неприятель. Одни стараются облегчить бегство виновных; другие усумняются доносить на них; свидетели отказываются сколько только можно; нечувствительно образуется роковое предубеждение, которое привязывает к исполнению закона род стыда и упрека. Общее недовольство может идти еще дальше: оно вырывается иногда к открытом сопротивлении или служителям правосудия, или исполнению приговоров. Успех против власти кажется народу победой, и безнаказанный преступник наслаждается слабостью законов, униженных перед его триумфом.
Но что же делает наказания непопулярными? Это почти всегда их друной выбор. Чем больше уголовный кодекс будет сообразен с выставленными сейчас правилами, тем больше он будет иметь просвещенного уважения людей умных и сантиментального одобрения массы. Такие наказания будут считаться справедливыми и умеренными: люди в особенности будут поражены их уместностью, их аналогией с преступлениями, этой лестницей постепенности, где более тяжкому преступлению будет соответствовать более тяжкое наказание. Этого рода достоинство, основанное на домашних и знакомых понятиях, будет доступно для самых обыкновенных умов. Ничто не может в такой степени порождать идею об отеческом правлении, внушать доверие и вести общественное мнение параллельно с властью. Когда народ на стороне законов, шансы преступления, избегающих наказания, сводятся к их наименьшей величине.
ГЛАВА VII. Разделение наказаний
Нет такого наказания, которое, будучи взято отдельно, соединяло бы все нужные качества. Поэтому, чтобы достигнуть цели, необходимо выбирать между многими наказаниями, разнообразить их и вводить многие из них в одну назначаемую долю. Медицина не имеет универсального лекарства. Ей надо прибегать к различным средствам, смотря по свойству болезней и темпераменту больных: искусство врача состоит в том, чтобы изучить все лекарства, комбинировать их и применять к обстоятельствам.
Каталог наказаний тот же, как и преступлений. Одно и то же зло, наказание – общий защитник. Преступление, для прибыли одному, производить всеобщее зло; наказание, страданием одного, производит общее благо. Перестаньте наказывать, и мир сделается только сценой разбоя и общество будет предано разложению. Восстановите наказание, и страсти успокаиваются, порядок возрождается и слабость каждого индивидуума получает охрану публичной силы.
Весь уголовный материал можно разделить на следующие различные отделы.
1) Смертная казнь: она прямо прекращает жизнь преступника.
2) Опечаливающие наказания (р. affictives): так я называю наказания, состоящие в физической боли, но производящие только временное действие, как, например, бичевание, лишение пищи и т.п.
3) Неизгладимые наказания – те, которые производят на теле остающийся знак, как, например, клейма, лишение членов.
4) Позорящие наказания: главной целью они имеют сделать правонарушителя предметом презрения зрителей и выставить его недостойным общества его прежних друзей. Пример этого есть публичное покаяние.
5) Исправительные наказания (р. penitentielles): предназначаемые для того, чтобы возбудить чувство стыда, подвергнуть известной степени осуждения, они не имеют столько силы и публичности, чтобы могли навлекать бесславие или выставлять правонарушителя человеком, недостойным общества его прежних друзей. В сущности, это такие наказания, какие отец имеет право налагать на своих детей, и каких самый нежный отец не усомнился бы наложить на самого любимого ребенка.
6) Хронические наказания: их главная суровость заключается в их продолжительности, так что без этого обстоятельства они приводились бы почти к нулю: изгнание, тюремное заключение и т.п. Они могут быть пожизненные и временные.
7) Простые удерживающие наказания (p. Simplement restrictives) – те, которые, не имея ни одного из предыдущих свойств, состоят в каком-нибудь стеснении, ограничении, препятствуя делать то, что бы человеку хотелось; напр., запрещение заниматься известной профессией, запрещение бывать в известном месте и т.п.
8) Простые побуждающие наказания (p. simplement compulsives) – те, которые побуждают человека делать вещь, которой ему не хотелось бы делать; напр., обязательство являться в известные сроки к исполнителям правосудия и т.п. Наказание заключается не в самой вещи, а в неприятности принуждения.
9) Денежные наказания, – состоящие в лишении правонарушителя известной суммы денег или какого-нибудь предмета действительной собственности.
10) Quasi-денежные наказания, – состоящие в лишении правонарушителя известного рода собственности в услугах людей, услугах простых или услугах, соединяющихся с какой-нибудь денежной прибылью.
11) Характеристические наказания – те, которые посредством какой-нибудь аналогии должны живо представлять воображению идею преступления. Эти наказания не представляют собственно особого класса; они заключаются во всех других, позорящих, исправительных, опечаливающих и проч.; дело заключается в способе налагать их с каким-нибудь обстоятельством, имеющим отношение к свойству преступления. Предположим, что фальшивый монетчик вместо смерти присуждается к какому-нибудь другому наказанию, и между прочим к неизгладимому клеймению: если бы ему на лбу поставили фальшивый монетчик, а на обеих щеках ходячую монету, это наказание, напоминая преступление таким изображением было бы чрезвычайно характеристично.
Таким образом, в состав наказания за кражу детей у родителей можно было бы ввести характеристическую черту, если бы на шею преступника повесить пустую фигуру ребенка в естественную величину и покрытую снаружи свинцом. Внутри была бы положена тяжесть по усмотрению судьи и по силе преступника.
В исправительном доме преступников, смотря по преступлению, можно было бы заставить носить эмблематическую одежду или другие внешние знаки, с какой-нибудь бросающейся в глаза аналогией.
Сознание своего преступления не могло бы оставлять их, так или иначе; одно их присутствие было бы как будто новым провозглашением закона; и надежда избавиться от этого позора, надев обыкновенное платье, была бы для них могущественным побуждением вести себя хорошо.
ГЛАВА VIII. Оправдание разнообразия наказаний.
Et quoniam variant morbi, vatiabimus artes:
Mille mali species, mille salutis erunt.
Мы видели уже, что выбор наказаний был результатом многих соображений, что они должны быть способны к увеличению и уменьшению, должны быть равны самим себе, соизмеримы, иметь аналогию с преступлением, должны быть примерны, экономны, исправительны, популярны и т.д.
Мы видели, что одно наказание никогда не может иметь всех этих качеств, что наказания нужно соединять, разнообразить, выбирать, чтобы найти именно нужный состав наказания.
Если бы кодекс, основанный на этих началах, был только в проекте, его можно было бы счесть за прекрасную мысль, которую невозможно осуществить. Те холодные и равнодушные люди, которые всегда вооружаются крайним недоверием, когда дело идет о счастье человечества, не преминули бы высказать этот банальный упрек, который так удобен для лени и так льстит самолюбию. Но это дело сделано, этот план выполнен, уголовный кодекс был построен на этих началах, и в этом кодексе, где все эти правила были соблюдены, самое замечательное качество есть ясность, простота и точность. Все уголовные законодательства, какие известны до сих пор, не достигая цели и наполовину, гораздо более запутаны, неопределенны и трудны для усвоения004 .
Чтобы применить наказания к каждому преступлению, нужно было сообщить им больше разнообразия, и чтобы сделать их примерными и характеристическими, надо было изобрести новые средства. Но те же люди, которые в общем смысле согласятся, что эти два качества существенно необходимы, быть может, восстанут против этого, когда пойдет речь о применении на деле. Наказания естественно возбуждают антипатию и даже ужас, если рассматривать их отдельно от преступлений. Притом, когда идет дело о предмете, подлежащем чувству и воображению, мнения бывают так неопределенны и капризны, что то же самое наказание, которое возбудит в одном человеке негодование, как слишком строгое, в другом встретит порицание, как слишком легкое и недействительное.
Я хочу здесь только предупредить возражение. Не надобно думать, что уголовная система бывает жестокой, когда она бывает разнообразна. Разнообразие наказаний доказывает изобретательность и заботливость законодателя. Если у него есть только один или два рода наказаний, это показывает к нем только незнание принципов и варварское презрение ко всякой соразмерности. Я мог бы назвать государства, где деспотизм слишком силен и цивилизация слишком мала, и где знают, так сказать, только один способ наказаний. Чем больше мы изучаем свойства преступлений, мотивов, характеров, различие обстоятельств, тем больше мы чувствуем необходимость употреблять против них и различные средства.
Преступления, эти внутренние враги общества, ведущие с ним упорную и разнообразную войну, представляют собой все инстинкты вредных животных: одни употребляют силу, другие прибегают в хитрости; они умеют принимать бесконечное число форм и везде имеют тайных лазутчиков. Если люди сражаются с ними и однако не уменьшают их, если это восстание продолжается постоянно, то в этом надо винить главным образом несовершенство легальной тактики и орудий, которыми она до тех пор пользовалась. Конечно, нужно употребить столько же ума, расчета, благоразумия, чтобы защищать общество, сколько употребляется их для того, чтобы нападать на него, и этих качеств нужно столько же для предупреждения преступлений, сколько для их совершения.
Чтобы определить, строг ли уголовный кодекс, взгляните, как она наказывает самые обыкновенные преступления, преступления против собственности. Законы везде были слишком строги в этом отношении, потому что при дурном выборе и дурном употреблении наказаний надо было вознаграждать их объемом то, чего им недоставало относительно правильности. Надобно тратить меньше наказаний против преступлений, нападающих на собственность, для того, чтобы иметь возможность тратить их больше против преступлений, нападающих на личность. Первые представляют возможность вознаграждения, вторые не представляют ее в том же роде. Зло преступления против собственности могло бы быть доведено до самой малости, посредством страховых касс; между тем как все золото Потозских рудников не могло бы возвратить жизни убитому человеку и успокоить ужас, возбужденный преступлением. Но вопрос не в том, строг или не строг уголовный кодекс: это дурной способ рассматривать дело. Все сводится к тому, чтобы определить, необходима ли строгость этого кодекса или нет.
Было бы жестоко подвергать даже виновного бесполезным страданиям, как это было бы при слишком суровых наказаниях: но не было ли бы еще более жестоко оставить страдать невинного? И, однако же, таков был бы результат наказаний, если бы они были слишком мягки и потому недействительны.
Заключим, что разнообразие наказаний есть одно их совершенств уголовного кодекса, и что чем больше изыскание этих средств тягостно для сердца чувствительного, тем больше законодателю нужно быть проникнутым любовью к человечеству, чтобы одержать над собой эту победу. Больше ли мягок Санградо, который умел прописывать только кровопускание, чем Бургав, который исследовал всю природу, чтобы открыть новые лекарства?
ГЛАВА IX. Исследование некоторых употребительных наказаний.
Наказания опечаливающие
Наказания опечаливающие не удобны для всех преступлений, потому что не могли бы существовать в легкой степени, по крайней мере для лиц, не принадлежащих абсолютно к последнему классу в обществе. Всякое телесное наказание, сделанное публично, бывает позорящее. Сделанное не публично, оно все-таки было бы позорящим, но уже не было бы примерным.
Самое обыкновенное опечаливающее наказание есть кнут. В самом обыкновенном применении своем это наказание имеет то неудобство, что оно не бывает равно самому себе: оно может разнообразиться от самой легкой до самой ужасной боли и доходить даже до смерти. Все зависит от свойства орудия, от силы удара и от темперамента индивидуума. Законодатель, употребляющий это наказание, не знает, что он делает; судья находится почти в таком же неведении: в исполнении всегда будет величайший произвол. В Англии бич употребляется за воровство, которое присяжные, по человеколюбию не исполняя своей обязанности, сочтут ниже ценности шиллинга. Это – доход для палача. Если преступник страдает, то потому только, что не мог устроить сделки с палачом.
Наказания неизгладимые.
Опечаливающие неизгладимые наказания, взятые каждое особо, не способны к постепенности. Самое легкое наказание этого рода может существовать только в очень высокой степени. Одни только искажают лицо, как клеймение; другие лишают употребления какого-нибудь члена; третьи состоят в искалечении, как отрезывание носа, ушей,, рук или ног. Искалечения органов тела, служащих для работы, не должны назначаться за частые преступления, какие происходят от бедности: воровство, контрабанда и т.п. Что делать с преступниками, когда они изуродованы? Если содержать их будет государство, наказание становится слишком дорого; если их бросить, это значит осудить их на отчаяние и смерть. Уголовное искалечение имеет два неудобства, – первое, что оно безвозвратно, второе, что оно смешивается с естественными несчастиями. Нет видимой разницы между тем, кому отрезали руку за преступление, и тем кто потерял руку на службе отечеству. Поэтому нужно было бы всегда прибавлять, очевидно, искусственное запятнание, чтобы быть свидетельством преступления и охраной от несчастия. Я думаю, что можно было бы уничтожить эти наказания; по крайней мере их надо бы оставить только для крайне редких преступления, где их указывает аналогия.
Неизгладимое клеймение представляет могущественное средство, которым пользуются дурно. Из числа преступников, уличенных в воровстве и укрывании чужих вещей, многие только подчинились преходящему искушению и могут возвратиться к добродетели, если свойство наказания не испортит их. Не нужно вовсе неизгладимого пятнания, не нужно позорящих наказаний: употреблять их значило бы отнять у преступников надежду восстановить свою репутацию и искупить минуту заблуждения. Пусть, например, будет неизгладимо запятнан фальшивый монетчик, – это будет приметой, которая предостерегает недоверчивость тех, кому придется иметь с ним дело, не лишая их его труда. Презираемые как негодяи, они еще могут служить как люди с дарованием. Но что станется с человеком запятнанным за первое воровство, кто захочет взять его? К чему будет служить ему честность? Преступление сделали для него необходимостью.
Неизгладимое клеймение может служить только там, где надо указать преступника опасного, который перестает быть опасным, когда он известен; или где надо гарантировать исполнение другого наказания. когда преступление бывает позорящее, то клеймение должно сопровождать пожизненное заключение, чтобы помешать бегству преступника. Это как будто цепь, связывающая его, потому что тюрьма делается его убежищем и вне ее ему было бы хуже, чем там. Чтобы сделать пятно видным, его надо делать цветными порошкам, а не жжением.
Наказания позорящие.
Бесславие есть один из самых спасительных ингридиентов уголовной аптеке; по понятия об этом предмете очень смутны и средства весьма несовершенны. По мнениям юристов казалось бы, что бесславие есть вещь однородная, нераздельная, абсолютное или неизменное количество. Если бы это было справедливо, употребление этого наказания почти всегда было бы неполитично и несправедливо, потому что его применяют одинаково к весьма неравным преступлениям, и даже к таким преступлениям, которые бы не должны были влечь за собой этого бесславия. При верном употреблении бесславие очень способно принимать различные степени. Это – то же в нравственном отношении, что нечистота в физическом. Большая разница иметь пятно на своем платье или быть покрытым грязью совсем.
Потеря чести есть другое употребительное и не менее ошибочное выражение. Оно заключает в себе два ложные предположения: первое, что есть благо, которого каждый имеет известное количество; второе, что она находится в полном распоряжении закона, который может отнять ее у кого угодно. Удобнее было бы выражение бесчестие (deshonneur), которое не уничтожает, как бесславие (infamie), средних ступеней. Бесчестие есть тягость, которой можно сносить больше или меньше.
Бесславие, в своем обыкновенном употреблении, падает скорее на преступника, чем на преступление. Это, так сказать, ложное толкование, contresens, в законодательстве. Если бы бесславие падало на самое преступление, действие его было бы вернее, продолжительнее и действительнее. Его можно было бы соразмерять со свойством дела. Но как достигнуть этой цели? Для каждого рода преступлений нужно было бы придумать особый род бесчестия.
Все это могло бы быть исполнено только с новыми приемами в правосудии, с надписями, эмблемами, одеждой, особыми изображениями каждого преступления, словом, знаками, которые видны для глаза, которые поражают воображение через чувства и образуют неизгладимую связь между преступлениями и стыдом. Таким путем можно сосредоточить на преступнике и на преступлении общественное негодование, то негодование, которое слишком склонно обращаться против законов и против судей. Пусть не пренебрегают заимствовать у театра сильные средства сценического представления. Нет, заставить идти символы преступления рядом с преступником было бы не пустой выставкой, не смешной пародией: это было бы поучительное зрелище, которое обнаружило бы нравственную цель наказаний и доставило бы больше уважения правосудию, показывая, что в печальной обязанности наказывать оно больше занято тем, чтобы дать великий урок, чем удовлетворить мщению.
Позорный столб (pilori) в Англии есть самое неровное и всего хуже употребляемое наказание. Здесь преступник отдается на произвол частных лиц. Как определить эту страшную казнь? Это или триумф, или смерть. Несколько лет назад, один писатель присужден был к ней за так называемый libel (пасквиль, диффамация). Эшафот, на котором он был поставлен, стал для него родом лицея: вся сцена прошла в приветствиях между им и зрителями. в 1760 г. один книгопродавец был поставлен к позорному столбу за то, что продавал какое-то богохульное или возмутительное сочинение: подписка, открытая в его пользу во время самой казни, дала ему больше ста гиней. Какой позор для правосудия! В более недавнее время один человек, присужденный к тому же наказанию за грязный порок, был уничтожен чернью на глазах полиции, которая даже и не пыталась защищать его. Борк решился поднять голос в палате общин против этого злоупотребления. !Человек, который подвергается наказанию», говорил он, «находится под покровительством законов и его не должно предавать диким зверям». Оратора похвалили, но злоупотребление осталось: и однако же простая железная решетка вокруг столба предотвратила бы все акты свирепости.
Наказания хронические
Наказания хронические, ссылка, заключение, могут удобно употребляться против многих преступлений, но они требуют особенного внимания к обстоятельствам, оказывающим влияние на чувствительность индивидуумов. Изгнание было бы наказанием в высшей степени неравным, если бы оно применялось без разбора. Все зависит от житейского положения и степени достатка. Одни не имеют никаких причин иметь привязанность к своей стране; другие были бы в отчаянии покинуть свою собственность и жилище. У одних есть семейство, другие свободны. Один потерял бы все свои средства; другой ушел бы от кредиторов. Возраст и пол также делают в этом отношении большую разницу. Итак, судье надобно предоставить много простора и ограничиться только общими указаниями.
Англичане, до независимости Северной Америки, имели обыкновение ссылать многочисленный класс преступников в колонии. Эта ссылка для одних была рабством, для других partie de plaisir. Негодяй, которому хотелось путешествовать, был бы глуп, если бы для возможности переезда не совершил какого-нибудь преступления. Наиболее трудолюбивые устраивались в этих новых странах. Те, кто умел только воровать, не имея возможности пользоваться своим искусством в стране, которой карта была ему неизвестна, возвращались скоро назад, чтобы идти на виселицу. Когда они раз были осуждены и сосланы, их участь была неизвестна; погибнут ли они от болезни и бедности, до этого никому не было дела. Таким образом, для применения наказания терялось все; главная цель была совершенно пренебрежена. Употребительная теперь ссылка в Ботани-бей достигает своей цели не лучше этого: она имеет все недостатки наказания и ни одного из тех качеств, какие оно должно иметь.
Если бы, предлагая человеку устроиться на житье в отдаленной стране, прибавили, что это надо заслужить преступлением, – какая нелепость! Какое безумие! Но ссылка должна представляться умам многих несчастных как выгодное предложение, которым они могут воспользоваться только через преступление. Таким образом, закон, вместо того, чтобы противодействовать искушению, во многих случаях только увеличивает его силу.
Что касается тюрем, удобство или негодность этого наказания можно определить не прежде, как определив с величайшей точностью все, что относится к их устройству и внутреннему управлению тюрьмы, за немногими только исключениями, заключают в себе все, что только можно вообразить самого действительного для того, чтобы заразить тело и душу. Если взглянуть на них только со стороны совершенного безделья, тюрьмы оказываются дороги до крайней степени: вследствие отвычки, способности заключенных вянут и ослабевают, их органы теряют силу и гибкость: лишаемые за один раз и чести, и привычного труда, они выходят з тюрьмы только для того, чтобы под влиянием бедности снова впадать в преступление. Подчиненные мелкому деспотизму низших надзирателей, обыкновенно испорченных зрелищем преступления и обычаем тирании, эти несчастные могут быть отданы на жертву тысяче безвестных страданий, которые ожесточают их против общества и делают нечувствительными к наказаниям. В нравственном отношении тюрьма есть школа, где злодеяние преподает гораздо более надежным способом, чем когда-нибудь преподается добродетель. Скука, мщение и нужда заведуют этим воспитанием испорченности. Соревнование становится только усилением преступления. Все поднимаются до уровня того, кто всех испорченнее: самый свирепый внушает другим свою свирепость, самый хитрый свою хитрость, самый развратный свой разврат. Все, что может осквернить сердце и воображение, становится ресурсом их отчаяния. Соединенные общим интересом, они помогают друг другу свергнуть иго стыда. На развалинах общественной чести возвышается новая честь, составленная из лжи, непоколебимости в позоре, забвения всякого будущего, вражды против человеческого рода; и таким образом несчастные, которых можно было бы возвратить добродетели и счастью, доходят до героизма в преступлении, до возвышенного в злодеянии.
Преступник, окончив свой срок пребывания в тюрьме, не дожен быть возвращаем в общество без предосторожностей и испытания. Перенести его вдруг из-под надзора и плена в неограниченную свободу, предоставить его всем искушениям одиночества, бедности и любостяжания, изощряемого долгим лишением, это – беззаботность и бесчеловечие, которые должны бы, наконец, возбудить внимание законодателей. Что бывает в Лондоне, когда опустевают галеры Темзы? Эти злодеи, в юбилей преступления, бросаются на этот город как волки, попадающие после долгого поста в овчарню: и пока все эти разбойники не будут перебраны опять за новые преступления, безопасность прекращается на больших дорогах, а по ночам и на улицах столицы.
Наказания денежные
Переходим к денежным наказаниям: они имеют тройное удобство в том, что способны к градации, что достигают цели наказания и служат для вознаграждения. Но надобно вспомнить, что если сумма наказания определена, то денежное наказание становится в высшей степени неравным. Это замечание, верность которого поражает с первого взгляда, было, однако же, оставлено без внимания всеми законодателями. Денежные пени назначались без всякого отношения к прибыли от преступления, к злу преступления и к средствам преступника. Таким образом, это безделица для одних и разорение для других. Известен рассказ о том молодом наглеце в Риме, который давал пощечины проходящим и тотчас предлагал им монету, назначенную законом Двенадцати Таблиц. Если хотят установить денежное наказание, оно должно быть соразмерно с достатком преступника. Определите пропорцию пени, а не ее абсолютное количество. За такое-то преступление такая-то доля имущества, с известными видоизменениями для того. Чтобы предупредить затруднительность буквального исполнения этого правила.
Наказания, просто удерживающие
В уголовном законодательстве нет ничего умнее удаления из известного места (bannisement de la presence). Это наказание, введенное старым французским законодательством и до некоторой степени существующее в датском кодексе, при известных усовершенствованиях может представить отличное средство против преступлений, производимых частной враждой и которых публике вообще опасаться нечего. Это наказание предоставляет торжество угнетенному пред угнетателем и самым мягким образом восстанавливает преобладание оскорбленной невинности над наглой силой. Притом оно предупреждает возобновление ссор и отнимает у нападающего возможность вредить. Но чтобы употребить в дело средство, так близко касающееся чести, надо обращать самое полное внимание на частное положение индивидуумов.
Смертная казнь
Чем больше мы станем исследователь смертную казнь, тем больше будем склоняться к мнению Беккариа. Этот предмет так хорошо разобран в его книге, что после него можно уже не разбирать его снова. Тем, кто хочет сразу видеть все, что можно сказать за и против, стоит только просмотреть таблицу тех качеств, которых надобно искать в наказаниях (см. глава VI).
Откуда может проистекать жестокость, с которой это наказание употребляли так щедро? Это – следствие раздражения, которое прежде всего обращается к большей строгости, и следствие лености ума, которая заставляет находить в быстром уничтожении виновных великую выгоду не думать больше о них. Смерть! Одна смерть! Это не требует ни размышления гений, ни сопротивления страстям. Нужно только отдаться на их волю, чтобы сразу прийти к этому.
Скажут, что смерть необходима, чтобы отнять у убийцы возможность повторить свое преступление: но по той же причине следовало бы убивать сумасшедших, бешеных, от которых общество может опасаться всего. Если можно обеспечить себя от этих, от почему же нельзя было бы обеспечить себя от других? Скажут, что смерть есть единственное наказание, которое может пересилить известные искушения совершить убийство: но эти искушения могут происходить только от вражды или алчности; а эти две страсти не должны ли по самой своей природе бояться больше унижения, бедности и заключения, чем смерти?
Я удивил бы читателей, если бы изложил им уголовный кодекс одной нации, знаменитой своим человеколюбием и просвещением. Мы ожидали бы встретить здесь величайшую пропорциональность между преступлениями и наказаниями; но мы увидели бы, что эта пропорциональность постоянно забывается или нарушается, и смертная казнь расточается за самые неважные преступления. Что же выходит из этого? Так как мягкость национального характера противоречит законам, то нравы берут верх, и законы устраняются: щедро раздаются помилования, закрываются глаза на преступления, свидетельства даются с большим трудом; и присяжные, чтобы избегнуть крайней суровости, часто впадают в крайнюю снисходительность. Отсюда уголовная система становится бессвязной, противоречивой, соединяющей насилие со слабостью, зависимой от настроения судьи, различной в разных местах, иногда кровожадной, иногда несуществующей.
Английские законодатели не приняли того рода наказания, который так удобен во многих отношениях, – заключения вместе с принудительным трудом. Вместо вынужденного занятия они приводят заключенных к абсолютной праздности. Сделано ли это вследствие размышления? Конечно, нет; это только привычка. Так были устроены эти вещи прежде; их не одобряют, но и не изменяют. Чтобы соединить заключение с трудом, нужны издержки, бдительность, постоянное внимание; чтобы запереть человека и предоставить его самому себе, ничего этого не нужно.
Все, чего недостает наказанию относительно несомненности, должно прибавить к его объему. Чем меньше наказания несомненны, тем они должны быть строже: чем больше они несомненны, тем больше можно уменьшить их строгость.
Что сказать о праве, установленном именно для того, чтобы сделать их сомнительными? И, однако же, таково прямое последствие права помилования.
В целом виде, как и в индивидууме, период страстей предшествует периоду разума. Гнев и мщение диктовали первые уголовные законы. Но когда эти грубые законы, основанные на капризах и антипатиях, начинают неприятно поражать просвещенное общество, – право помилования, представляя охрану против кровожадной суровости законов, становится, так сказать, сравнительным благом, и люди не спрашивают, не составляет ли это мнимое лекарство новой болезни.
Сколько похвал расточалось милосердию! Тысячу раз повторено было, что оно составляет первую добродетель монарха. Без сомнения, если преступление заключается только в нарушении его самолюбия, если дело идет о сатире, направленной против него или против его любимцев, то умеренность монарха есть большое достоинство, помилование, которое он дает, есть победа его над самим собой: но когда дело идет о преступлении против общества, помилование перестает быть актом милосердия, это есть прямое нарушение своей обязанности.
В случаях, где наказание сделало бы больше зла, чем добра, после восстаний, заговоров, общественных беспорядков, право помилования не только полезно, но даже необходимо. Так как эти случаи предвидены и указаны в хорошей законодательной системе, то помилование, прилагаемое к ним, есть не нарушение, а исполнение закона. Но что касается до помилований не мотивированных, происходящих от милости или слабости монарха, они обличают закон и правительство, первый в том, что он жесток к индивидуумам, или второе в том, что оно жестоко к обществу. Где-нибудь должно не доставать разума, справедливости, человеколюбия: потому что разум не бывает в противоречии с самим собой; справедливость не может разрушать одной рукой того, что она делает другой; человеколюбие не может повелевать установлений наказаний для покровительства ненависти, и давать помилование для поощрения преступления.
Право помилования – говорят – есть драгоценнейшее преимущество короны. Но это преимущество не бывает ли иногда тяжело для рук, которые им действуют? Если, вместо того, чтобы доставлять монарху более постоянную любовь со стороны подданных, оно подвергает его капризам мнений, крикам, пасквилям; если монарх не может ни уступать просьбам без того, чтобы не подвергнуться подозрениям в слабости, ни показать себя неумолимым без того, чтобы не быть обвиненным в жестокости, то где же блеск этого столь опасного права? Мне кажется, что государь человеколюбивый и справедливый часто будет сожалеть о том, что он подвергается этой борьбе между добродетелями общественными и частными.
По крайней мере убийство должно всегда составлять исключение. Тот, кто имел бы право миловать это преступление, тот имел бы власть над жизнью всех005 .
Повторим основные мысли. Если законы слишком суровы, право помилования есть необходимое их исправление; но это исправление есть все-таки зло. Сделайте хорошие законы и не делайте магического жезла, который имеет силу уничтожать их. Если наказание необходимо, его отменять не следует; если оно не необходимо, его не следует назначать.