ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ

ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА УГОЛОВНОГО КОДЕКСА

[Principles of Penal Law // Oeures de Jeremie Bentham. Ed. Dumont. 3-me ed. Brux. 1840. T. I. Pp. 117–220.
Бентам И. Избранные сочинения. Т. 1. СПб, 1867. С. 471–678.]

————————————

————————————
————————
————

ЧАСТЬ II. ПОЛИТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ПРОТИВ ЗЛА ПРЕСТУПЛЕНИЙ

ГЛАВА I. Предмет этой книги

После рассмотрения преступлений как болезней политического тела, аналогия приводит нас к рассмотрению врачующих средств для их предотвращения и излечения.

Эти средства могут быть разделены на четыре разряда:

1. Средства предупредительные.

2. Средства прекращения.

3. Средства удовлетворения.

4. Средства карательные, или просто наказания.

Средства предупредительные – те средства, которые служат для предупреждения преступления. Они бывают двух родов: средства прямые, которые прилагаются непосредственно к тому или другому частному преступлению; средства непрямые, которые состоят из общих предосторожностей против целого вида преступлений.

Средства прекращения – те, которые служат для прекращения начатого преступления, преступления существующего, но недовершенного, и, следовательно, для предотвращения зла, по крайней мере отчасти.

Средства удовлетворения: так я называю вознаграждение, которое можно дать невинному за зло, понесенное им от преступления.

Средства карательные или просто наказания: когда зло прекращено, когда потерпевшая сторона вознаграждена, остается еще предупредить подобного рода преступления или со стороны того же преступника, или всякого другого.

Для достижения этой цели можно действовать двояким способом: один способ – исправить волю, другой – отнять возможность вредить. На волю можно действовать страхом; отнять возможность можно каким-нибудь физическим актом. Отнять у преступника волю совершать преступление вторично значит исправить его; отнять у него возможность значит сделать его неспособным к этому (incapaciter). Средство, которое должно действовать страхом, называется наказанием. Отнимает ли оно или не отнимает способность к преступлению? Это зависит от природы наказания.

Главная цель наказаний есть предупреждение подобного рода преступлений. Прошедшее дело есть только одна точка; будущее – бесконечно. Прошедшее преступление относится только к одному лицу; будущие подобные преступления могут относиться ко всем. Во многих случаях бывает невозможно исправить нанесенного зла; но всегда можно отнять волю делать его, потому что, как бы ни была велика выгода от преступления, зло наказания всегда может превзойти ее.

Эти четыре разряда средств требуют иногда стольких же отдельных действий: иногда одно действие бывает достаточно для всего.

В этой части мы будем говорить о прямых предупредительных средствах, о средствах прекращения и средствах удовлетворения. Третья часть будет посвящена наказаниям, а четвертая – средствам непрямым.

ГЛАВА II. О прямых средствах для предупреждения преступлений

Прежде чем преступление совершается, оно может выказаться различными способами: оно проходит приготовительные ступени, которые часто позволяют остановить его раньше, чем оно дойдет до своей катастрофы.

Эта часть полиции может быть исполняема или властью, принадлежащей всем частным лицам, или властью специальной, получаемой авторизованным лицам.

Власть, даваемая всем гражданам для их защиты, есть та власть, которая исполняется до вмешательства правосудия и которую можно поэтому назвать средствами досудебными. Таково право – противопоставлять открытую силу исполнению предугадываемого преступления, схватить подозрительного человека, задержать его, передать его суду, призвать на помощь силу, задержать на свою ответственность предмет, который считается украденным или уничтожение которого хотят предупредить, остановить всех присутствующих в качестве свидетелей, требовать чьей бы то ни было помощи, чтобы передать официальным властям человека, от которого опасаются дурных умыслов.

На всех граждан можно наложить обязанность подчиняться этим требованиям и исполнять их как одну из важнейших общественных обязанностей. Можно даже установить вознаграждения для тех, кто будет помогать предупреждению преступления и передаче виновного в руки правосудия.

Если скажут, что этой властью можно злоупотреблять, что дурные люди могут воспользоваться ею в акте разбоя, – но эта опасность воображаемая. Эта аффектация порядка и публичности противоречила бы их видам и подвергла бы их слишком очевидному наказанию.

Общее правило. Нет большой опасности дать права. Которыми можно пользоваться не иначе, как подвергая себя всем неудобствам их исполнения в том случае, когда бы они не были признаны.

Отказывать правосудию в помощи, которую оно может извлечь из всех этих средств, – значило бы терпеть зло неисправимого страха зла, которое не может быть неисправимо.

Независимо от этих прав, которые должны принадлежать всем, есть другие права, которые могут принадлежать только официальным чиновникам и могут быть очень полезны для предупреждения предугадываемых преступлений.

1. Увещание. Это – простой уровень, но урок, данный судьею, который предостерегает подозрительного индивидуума, показывая ему, что за ним наблюдают, и напоминая ему о его долге через надлежащую власть.

2. Выговор. Это – то же средство, но усиленное угрозой закона. В первом случае, это – отеческий голос, действующий средствами убеждения; во втором -–слова официальной власти, устрашающей строгим языком.

3. Требование обещания не бывать в известном месте. Это средство, применимое к предупреждению многих преступлений, в особенности применимо к ссорам, личным обидам и мятежным замыслам.

4. Частное сознание. Запрещение подозрительному индивидууму являться к угрожаемой стороне, находиться в месте ее пребывания, или во всяком другом месте, назначенном быть сценой преступления.

5. Поручательство. Обязанность представить поручителей, которые обязываются заплатить пеню в случае нарушения требуемого удаления.

6. Учреждение стражи для покровительства угрожаемым лицам или вещам.

7. Конфискация оружия или других предметов, предназначенных служить для предугадываемого преступления.

Кроме этих общих средств, есть средства, которые применяются специально к известным преступлениям. Я не буду входить здесь в подробности полиции и администрации. Выбор этих средств. Случай, способ их применения зависят от многих обстоятельств: впрочем, они довольно просты и почти всегда указываются свойствами случая. Если дело идет об оскорбительном пасквиле, надо конфисковать сочинение до его публикации. Если дело идет о вредных съестных припасах, напитках и лекарствах, их надо уничтожить прежде чем они могли быть употреблены. Судебные исследования, осмотры служат для предупреждения обманов, скрытных актов, преступлений контрабанды.

Этот род случаев редко допускает прочные правила: необходимо надо предоставить здесь известные вещи усмотрению официальных чиновников и судей. Но законодатель должен дать им наставления, чтобы воспрепятствовать злоупотреблению и произволу.

Эти наставления должны основываться на следующих правилах. Чем суровее средство, которое хотят употребить, тем осторожнее надо им пользоваться. Можно позволить себе больше по мере того, как велико подозреваемое преступление и чем больше его видимая вероятность, по мере того, насколько опасен кажется преступник и насколько он владеет средствами исполнить свое дурное намерение.

Вот граница, которой судья не должен переступать ни в каком случае: «Не употребляй никогда такого предупредительного средства, которое могло бы произвести больше зла, чем само преступление».

ГЛАВА III. О преступлениях хронических

Прежде чем говорить о средствах для прекращения преступлений, посмотрим сначала, какие преступления могут быть прекращены; потому что к этому способны не все преступления, и те, какие способны, бывают способны не одинаково.

Возможность прекратить преступление предполагает достаточную продолжительность времени, которая бы допускала вмешательство правосудия: а эту продолжительность имеют не все преступления. Одни имеют скоропреходящее действие, другие – постоянное. Убийство и изнасилование неисправимы. Кража может продолжаться только одну минуту, она может продолжиться и навсегда, если украденная вещь была потреблена, потеряна или уничтожена.

Необходимо различать обстоятельства, по которым преступления имеют большую или меньшую продолжительность, потому что эти обстоятельства имеют влияние на те средства прекращения, которые бывают к ним применимы.

1. Преступление приобретает продолжительность простым продолжением акта, способного прекратиться каждую минуту, не перестав, однако, быть преступлением. Задержание человека, скрытие вещи – такого рода преступления. Первый разряд хронических преступлений, ex actu continuo.

2. Если намерение совершить преступление само считается преступлением, то очевидно, что продолжение намерения будет продолжением преступления. Этот разряд хронических преступлений может опять войти в первый, ex intentione persistente.

3. Другие преступления, имеющие продолжительность, суть большая часть преступлений отрицательных, состоящих в упущении что-нибудь сделать: не позаботиться о пище для ребенка, находящегося на попечении у человека, не платить своих долгов, не являться перед судом, не открывать своих соумышленников, не вводить известное лицо в пользование принадлежащим ему правом. Третий разряд хронических преступлений, ex actu negativo.

4. Есть материальные работы, существование которых есть продолжительное преступление. Мануфактурное производство, вредное для здоровья соседства, здание, стесняющее дорогу, плотина, останавливающая течение реки и пр. Четвертый разряд хронических преступлений, ex opere manente.

5. Тот же характер могут иметь произведения ума, через посредство печати. Таковы пасквили, фальшивые истории, смущающие пророчества, неприличные эстампы, одним словом все, что представляет гражданам, с помощью прочных знаков языка, такие идеи, которые не должны быть им представляемы. Пятый разряд хронических преступлений, ex scripto et similibus.

6. Ряд повторяющихся актов может иметь в целом характер единства, в силу которого о человеке, совершающем их, говорится, что он получил к ним привычку. Таковы акты фабрикации монеты, запрещенных способов в мануфактурах, вообще контрабанды. Шестой разряд хронических преступлений, ex habitu.

7. Продолжительность бывает в известных преступлениях, которые, хотя сами по себе различны, принимают характер единства, потому что одно было поводом для другого. Человек производит порчу в саду, бьет хозяина, прибегающего, чтобы остановить его, гонится за ним в дом, оскорбляет его семейство, ломает мебель, убивает любимую собаку и продолжает свое грабительство. Таким образом составляется бесконечный ряд преступлений, продолжительность которых может дать место для вмешательства правосудия. Седьмой разряд хронических преступлений, ex occasione.

8. Продолжительность бывает в действии многих преступников, которые по согласию или без согласия стремятся к одной цели. Так из смеси актов разрушения, угроз, оскорбительных слов, личных обид, вызывающих криков, образуется то печальное и ужасное смешение, которое называют беспорядком, смутой, волнением, – предшественниками восстаний и гражданских войн. Восьмой разряд хронических преступлений, ex cooperatione.

Хронические преступления могут иметь свою катастрофу. Предположенное преступление кончается преступлением исполненным. Простые телесные обиды имеют естественным пределом неисправимые телесные обиды и убийство. Если дело идет о преступном лишении человека свободы, то нет преступления, которого бы оно не могло иметь своей целью: разорвать неприятную супружескую связь, выполнить план обольщения, устранить свидетельство, вынудить тайну, воспрепятствовать требованию имения, получить для покушения вынужденную помощь, – одним словом, лишение свободы всегда должно иметь какую-нибудь особенную катастрофу, смотря по плану преступника.

В течение преступного предприятия как цель, так и средства могут измениться. Захваченный вор, из страха наказания или из досады потерять плод своего преступления, может сделаться убийцей.

Предусмотрительность судьи должна в каждом случае представить вероятную катастрофу начатого преступления, чтобы предупредить его быстрым и хорошо направленным вмешательством. Чтобы определить наказание для преступления, он должен смотреть на намерения виновного; чтобы применить средства предупреждения и прекращения, он должен смотреть на все возможные последствия, как предположенные, так оставленные без внимания и непредвиденные.

ГЛАВА IV. Средства прекращения для хронических преступлений

Разные виды хронических преступлений требуют различных способов прекращения. Эти средства прекращения суть те же предупредительные средства, которые мы перечислили. Разница между ними состоит только во времени и в применении.

Есть случаи, где предупредительное средство так очевидно соответствует свойству преступления, что едва ли нужно его указывать. Понятно само собой, что преступное лишение свободы требует освобождения, что кража требует возвращения самой вещи. Единственная трудность состоит в том, чтобы знать, где находится задержанное лицо или вещь.

Другие преступления, как, например, мятежные сборища и некоторые отрицательные преступления, особенно неплатеж долгов, требуют для своего прекращения более изысканных средств. Мы будем иметь случай рассмотреть их в своем месте.

Зло опасных сочинений прекращать весьма трудно. Они скрываются, они воспроизводятся, они возрождаются еще с большей силой после самых торжественных проскрипций. Говоря о непрямых средствах, мы увидим, что может быть всего действительнее им противопоставлено.

В употреблении средств прекращения официальным чиновникам надо предоставить больше простора, чем в употреблении средств предупредительных. Причина этого очень проста. Если идет дело о прекращении преступления, то уже есть преступление доказанное, и, следовательно, есть установленное наказание. Средство, принимаемое для прекращения его, не будет через меру сильно, если оно не выйдет из границ того, что было бы нужно сделать для наказания. Если идет дело только о предупреждении преступления, то здесь должна быть употреблена всевозможная осмотрительность: быть может, такое преступление не приготовляется вовсе; быть может, мы ошибаемся относительно лица, которому оно приписывается; быть может, наконец, что подозреваемое лицо действует с благими намерениями, или что вместо того, чтобы сделаться виновным, оно остановится само. Все эти может быть требуют тем больше мягкого и осмотрительного образа действий, чем больше проблематично подозреваемое преступление.

Особенные средства для предупреждения или

прекращения незаконного задержания и высылки.

Эти средства можно свести к следующим предосторожностям:

1. Иметь список домов всякого рода, где держат людей против их воли, тюрем, домов для умалишенных и для идиотов, частных заведений, в которых содержатся больные этого разряда.

2. Иметь другой список, представляющий причины задержания каждого заключенного, и не дозволять заключения умалишенного иначе, как после юридической консультации медиков, ими подписанной. Эти списки, находящиеся в трибуналах каждого округа, должны бы быть выставлены для публики или по крайней мере доступны для справок всякому желающему.

3. Принять известный условный сигнал, который бы сколько возможно был в распоряжении похищаемого лица с тем, чтобы дать проходящим право останавливать похитителей, сопровождать их, если они скажут, что хотят вести своего пленника к судьям, или вести к судьям их самих, если бы их намерения были иные.

4. Признать за каждым право получать содействие власти, чтобы войти в дом, где, по его подозрениям, заключено против воли отыскиваемое им лицо.

ГЛАВА V. Замечание о военном законе

В Англии, в случае бурных сборищ, власти не начинают с убийства военными средствами; наказанию предшествует предостережение; провозглашается военный закон, и солдат может действовать только после того, как говорил официальный чиновник.

Намерение этого закона превосходное, но соответствует ли ему исполнение? Чиновник должен отправиться в средину шумной толпы; он должен произнести длинную и монотонную формулу, которой толпа не разберет; и беда тем, кто час спустя останется на месте! Они объявляются уголовными преступниками. Этот статут, опасный для невинных, трудно выполнимый против виновных, представляет собой единение слабости и насилия.

В эту минуту беспорядка официальное лицо должно бы возвещать о своем присутствии каким-нибудь необыкновенным знаком. Красное знамя, столь знаменитое во французской революции, сильно действовало на воображение. Среди шумных криков, средств языка мало. У толпы остаются только глаза; следовательно, надо говорить глазам. Речь предполагает внимание и тишину; а знаки, видимые для глаз, имеют действие быстрое и могущественное. Они говорят все вдруг: они имеют только один смысл, который не может быть обоюдным, и намеренный шум, нарочно поднимаемый крик не может помешать их действию.

Притом, слово теряет свое влияние от множества непредвидимых обстоятельств. Если оратора ненавидят, язык правосудия становится ненавистным в его устах. Если в его внешности, манере держаться и говорить есть что-нибудь смешное, это смешное распространяется на его должностную обязанность и роняет ее. Это новый резон говорить глазам известными символами, которые не подвержены таким капризным случайностям.

Но так как может быть необходимо прибавить к знакам и слово, то существенным добавлением может служить труба. Самая оригинальность этого инструмента придаст повелениям правосудия больше блеска и достоинства, удалить всякую идею фамильярного разговора, произведет тем больше впечатления, что здесь явится уже не простой человек, но привилегированный исполнитель правосудия, вестник закона.

Этот способ давать слышать себя издалека уже издавна употребляется во флоте. Там, расстояние, шум ветра и волн всего скорее дали почувствовать недостаточность голоса. Поэты часто сравнивали волнующийся народ с бушующим морем. Останется ли эта аналогия только в поэтической картине? Она имела бы совершенно иную важность в руках правосудия.

Пусть приказания будут немногословны. Ничего похожего на обыкновенную речь или рассуждение. Не нужно de par le roi; надо говорить во имя правосудия. Глава государства может быть нелюбим, справедливо или несправедливо: эта нелюбовь может быть причиной волнения. Пробудить идею об нем значило бы в таком случае скорее воспламенить страсти, чем потушить их. Если же он не нелюбим, это может навлечь ему нелюбовь. Всякая милость, все, что носит чистый характер благосклонности, должно быть представлено как личное дело отца народов. Всякая строгость, все акты сурового благотворения не должны быть приписываемы никому. Скрывайте старательно действующую руку. Припишите эти акты какому-нибудь разумному понятию, какой-нибудь живой отвлеченности: таково правосудие, дитя необходимости и источник мира, которого люди должны бояться, но которого они не должны бы ненавидеть и которое должно всегда иметь от них первые изъявления уважения и покорности.

ГЛАВА VI. Свойства удовлетворения

Что такое удовлетворение? – Благо, полученное во внимание к понесенной потере. Если дело идет о преступлении, удовлетворение есть равноценность, данная потерпевшей стороне за понесенную потерю.

Удовлетворение будет полное, если в двух суммах – понесенного зла и даваемого блага – ценность второй кажется равна ценности первой: так что, если бы обида и вознаграждение могли повторяться, событие показалось бы терпящей стороне индифферентным. Если ценность блага не вполне равняется ценности зла, удовлетворение бывает только неполное и несовершенное.

Удовлетворение имеет две стороны, или две ветви, прошедшее и будущее. Удовлетворение за прошедшее есть то, что называется вознаграждением (dedommagement). Удовлетворение за будущее состоит в прекращении зла преступления. Если зло прекращается само собой, дело правосудия исполнила природа и трибуналам здесь уже нечего делать.

Если украдена известная сумма денег, то с того момента, когда она возвращается собственнику, удовлетворение за будущее бывает полным. Остается удовлетворить собственника за прошедшее, за временную потерю, понесенную в продолжение времени преступления.

Но если вещь испорчена или уничтожена, то удовлетворение за будущее произойдет только тогда, когда потерпевшей стороне дана будет вещь подобная или равноценная. Удовлетворение за прошедшее состоит в том, чтобы вознаградить потерпевшую сторону за временное лишение вещи.

ГЛАВА VII. Причины, на которых основывается обязанность удовлетворения

Удовлетворение необходимо для того, чтобы прекратить зло первого порядка, чтобы восстановить вещи в том виде, в каком они были до преступления, чтобы возвратить потерпевшего человека в то законное положение, в котором бы он был, если бы закон не был нарушен.

Удовлетворение еще более необходимо для того, чтобы прекратить зло второго порядка. Для этой цели недостаточно было бы одного наказания. Конечно, наказание стремится уменьшить число людей, преступающих закон, но это число, хотя и уменьшенное, не может считаться уничтоженным. Примеры совершенных преступлений, более или менее публичных, возбуждают больше или меньше опасений. Всякий наблюдающий видит здесь шанс понести ущерб и в свою очередь. Если мы хотим уничтожить это чувство страха, надобно, чтобы за преступлением также постоянно, как наказание, следовало и удовлетворение. Если бы за ними следовало только наказание, без удовлетворения, то всякое новое наказание виновного было бы новым доказательством, что наказание недействительно: следовательно, оно приносило бы и новую тревогу для общества.

Но заметим здесь существенно важное обстоятельство. Чтобы уничтожить тревогу, достаточно, чтобы удовлетворение было полным в глазах посторонних наблюдателей, хотя бы даже оно и не казалось таким для лиц заинтересованных. Как судить о том, вполне ли удовлетворение достаточно для того, кто его получает? В руках страсти весы всегда будут склоняться на сторону интереса. Скупому человеку всегда кажется, что ему дали мало. Мстительному человеку всегда кажется, что унижение его противников не довольно велико. Поэтому, надо предположить наблюдателя беспристрастного и считать достаточным то удовлетворение, о котором бы он подумал, что за эту цену он, пожалуй, согласился бы подвергнуться такому злу.

ГЛАВА VIII. О разных родах удовлетворения

Их можно различить шесть:

1. Удовлетворение денежное. Порука большей части удовольствий, деньги составляют действительное вознаграждение за много зол. Но обидчик не всегда в состоянии доставить их, и обиженному не всегда прилично брать их. Предложить человеку, честь которого оскорблена, продажную цену оскорбления, значит нанести ему новую обиду.

2. Возвращение натурой. Это удовлетворение состоит или в возвращении самой похищенной вещи, или в отдаче вещи, подобной или равноценной тому, что было похищено или уничтожено.

3. Удовлетворение посредством засвидетельствования. Если зло происходит от несправедливого мнения о факте, то удовлетворение совершается легальным засвидетельствованием истины.

4. Удовлетворение почетное. Действие, имеющее целью или поддержать, или восстановить в пользу индивидуума ту долю его чети, которую он потерял или рисковал потерять вследствие преступления, которого он был предметом.

5. Удовлетворение мстительное. Все то, что составляет очевидное наказание для преступника, доставляет потерпевшей стороне удовольствие мщения.

6. Удовлетворение подставное, или удовлетворение, лежащее не третьем лице, когда лицо, не совершавшее преступления, оказывается ответственным в своем имуществе за того, кто совершил его.

Чтобы определить выбор того или другого удовлетворения, надо принять в соображение три вещи: легкость доставить его, свойство зла. Которое нужно вознаградить, и чувства, какие надо предположить в потерпевшей стороне. Вскоре мы будем подробнее говорить об этих предметах.

ГЛАВА IX. О количестве доставляемого удовлетворения

Насколько удовлетворение остается неполным, настолько зло остается неисправленным.

То, что надо принимать в соображение для предупреждения этого дефицита в удовлетворении, может быть сведено к двум правилам.

Первое правило. Надо проследить зло преступления во всех его частях, во всех его последствиях, чтобы соразмерить с ним удовлетворение.

Если дело идет о неисправимых телесных оскорблениях, надо принять в соображение две вещи: отнятое навсегда средство наслаждения и отнятое средство существования. Здесь не может быть удовлетворения того же рода, но к этому злу надо прилагать постоянное периодическое вознаграждение.

Если дело идет об убийстве, надо принять во внимание потерю наследников покойного и вознаградить ее удовлетворением, уплачиваемым зараз или периодически, в течение более ими менее продолжительного времени. Если идет дело о преступлении против собственности, мы увидим, говоря о денежном удовлетворении, что надо принять в соображение для того, чтобы поднять вознаграждение до уровня потери.

Второе правило. В случае сомнений надо склонять весы скорее в пользу потерпевшего обиду, чем в пользу того, кто нанес ее.

Все случайности должны падать на правонарушителя. Всякое удовлетворение должно быть скорее слишком обильным, чем недостаточным. При слишком большом удовлетворении излишек будет служить только к предупреждению подобных преступлений, в качестве наказания: при недостаточности – дефицит всегда оставляет известную степень тревоги; и в преступлениях вражды все неудовлетворенное зло есть предмет торжества для преступника.

Законы везде очень несовершенны относительно этого предмета. Со стороны наказания, мало опасались излишества; со стороны удовлетворения мало тревожились дефицитом. Наказание, – зло, которое дальше необходимой меры становится прямо вредно, – раздается самой щедрой рукой. Удовлетворение, которое все превращается в благо, давалось слишком скупо.

ГЛАВА Х. О несомненности удовлетворения

Несомненность удовлетворения есть существенная ветвь безопасности: насколько уменьшается она, настолько же уменьшается безопасность.

Что подумать о тех законах, которые к естественным причинам сомнительности прибавляют еще искусственные и добровольные?

Для противодействия этому недостатку мы постановим два следующие правила.

1. Обязанность удовлетворять не должна прекращаться со смертью потерпевшей стороны. – То, что надо было получить покойному, должны получить его наследники.

Поставить право получить удовлетворение в зависимости от жизни потерпевшей стороны значило бы отнять у этого права часть его цены: это было бы точно то же, что изменить постоянную ренту на ренту пожизненную. До пользования этим правом люди достигают только процедурой, которая может длиться очень долго. Если идет дело о человеке старом или слабом, ценность его права подвергается той же опасности как он сам: если дело идет об умирающем, его право не стоит уже ровно ничего.

Притом, если вы на какую-нибудь долю уменьшаете несомненность удовлетворения, вы увеличиваете в правонарушителе надежду на безнаказанность. Вы показываете ему в перспективе время, когда ему можно будет воспользоваться плодом своего преступления. Вы даете ему мотив замедлить тысячью проволочек решение трибуналов или даже ускорить смерть терпящей стороны. Или по крайней мере вы ставите вне покровительства закона людей, которые всего больше нуждаются в этом покровительстве, – людей больных и умирающих.

Правда, что если предположить, что обязанность удовлетворения прекращается со смертью потерпевшей стороны, то преступник мог бы быть подвергнут другому наказанию: но какое другое наказание может быть приличнее этого?

2. Право терпящей стороны не должно прекращаться за смертью преступника или виновника ущерба. – То, что он был бы обязан доставить в смысле удовлетворения, должно быть доставлено его наследниками.

Сделать иначе значило бы опять уменьшить ценность права и поощрить преступление. Нередко случается, что человек, предвидя близкую смерть, совершает несправедливость без всякой другой цели кроме того, чтобы доставить богатство своим детям.

На это могут сказать, что удовлетворять потерпевшую сторону по смерти преступника значит наложить равное страдание на его наследников: но здесь есть большая разница. Ожидание потерпевшей стороны есть ожидание ясное, точное, определенное, твердое соразмерно с ее уверенностью в покровительстве законов. Ожидание наследника есть только неопределенная надежда. Что составляет ее предмет? Все ли наследство? Нет: это – только неизвестная чистая прибыль, после всех законных вычетов. Что покойный мог бы растратить на удовольствия, он растратил на несправедливость.

ГЛАВА XI. О денежном удовлетворении

Бывают случаи, где денежное удовлетворение требуется самым свойством преступления: есть другие случаи, где обстоятельства позволяют именно только это одно удовлетворение.

Его надо употреблять предпочтительно в тех случаях, где оно обещает произвести всего больше своего действия.

Денежное удовлетворение бывает всего приличнее там, где ущерб, понесенный терпящей стороной, и выгода, полученная преступником, бывают одинаково денежного свойства, как, например, в краже и в расхищении. Средство и зло бывают однородны, вознаграждение может быть верно рассчитано по потере, и наказание по прибыли от преступления.

Этот род удовлетворения имеет за себя меньше оснований тогда, когда с одной стороны бывает денежная потеря, а с другой не бывает денежной прибыли: как, например, в порчах, производимых из вражды, по небрежности или по случайности.

Он имеет еще меньше оснований там, где нельзя оценить на деньги ни зла терпящей стороны, ни выгоды виновника преступления, как, например, в оскорблениях чести.

Чем больше средство удовлетворения оказывается несоизмеримо с ущербом, чем больше средство наказания оказывается несоизмеримо с выгодой преступления, тем больше каждое из них рискует не достигнуть своей цели.

Древний римский закон, обеспечивавший за полученную пощечину вознаграждение ценой в один экю, не давал безопасности для чести. Так как вознаграждение не имело общей меры с оскорблением, то действие его было сомнительно и в смысле удовлетворения, и в смысле наказания.

В Англии еще сохранился закон, настоящий остаток варварских времен. Manent vestigia ruris. Дочь считается служанкой отца: если кто-нибудь ее обольстит, то отец не может получить другого удовлетворения кроме денежной суммы, представляющей цену тех домашних услуг, которых он предполагается лишенным вследствие беременности его дочери.

В оскорблениях против лица денежное вознаграждение может быть прилично или нет, смотря по богатству той и другой стороны.

Устанавливая денежное удовлетворение, не надобно забывать двух ветвей, прошедшего и будущего: удовлетворение за будущее состоит просто в прекращении зла преступления; удовлетворение за прошедшее состоит в вознаграждении понесенного ущерба. Заплатить должную сумму значит удовлетворить за будущее; заплатить накопившиеся на эту сумму проценты значит удовлетворить за прошедшее.

Проценты должны идти с той минуты, когда произошло зло, о вознаграждении которого идет речь, – например с той минуты, когда замедлилась должная уплата, – когда вещь была взята, уничтожена или повреждена, – когда должная услуга не была оказана.

Эти проценты, уплачиваемые в смысле удовлетворения, должны быть выше обыкновенной таксы в свободной торговле; по крайней мере там, где можно подозревать злонамеренность.

Этот излишек совершенно необходим: если бы процент только равнялся обыкновенной таксе, то были бы случаи, где удовлетворение было бы неполно, и другие случаи, где оставалась бы прибыль для преступника, – именно, денежная прибыль, если он хотел устроить себе насильственный заем с обыкновенным размером процента; или же, удовольствие мщения или вражды, если он хотел поставить терпящую сторону в положение бедности и воспользоваться ее бедствием.

По той же причине надо считать сложные проценты; т.е. чтобы проценты каждый раз прибавлялись к капиталу, когда бы делалась каждая уплата процентов, по обычаю свободного займа. Потому что капиталист, при каждом получении, мог бы превращать свой процент в капитал или извлекать из него равноценную выгоду. Если вы оставите эту часть ущерба без вознаграждения, то на стороне собственника была бы потеря, а на стороне преступника прибыль.

Когда преступников несколько, то издержки удовлетворения должны быть распределяемы между ними пропорционально их богатству, – кроме того только, что это распределение должно видоизменяться по разным степеням их преступления. В самом деле, эта обязанность дать удовлетворение есть наказание, и это наказание было бы крайне неравномерно, если бы соучастники одного преступления, неравные по своему богатству, были уравнены в уплате.

ГЛАВА XII. О возвращении натурой

Возвращение натурой, т.е. возвращение самой вещи, относится главным образом к вещам, получающим цену от чувства привязанности⁰⁰¹.

Но оно должно относиться ко всему. Закон должен обеспечивать мне все, что мое, не вынуждая меня принимать взамен моих вещей другие равноценные вещи, которые даже и теряют эту равноценность, если только они мне не нравятся. Без возвращения натурой безопасность не бывает полна. Можно ли быть в безопасности за все, когда нельзя быть безопасным, ни за какую часть?

Вещь, взятая с хорошим или дурным умыслом, может быть приобретена человеком, который владеет ею добросовестно. Должно ли отдать ее первому собственнику? Должно ли сохранить ее второму? Правило на этот счет просто. Вещь должна оставаться за тем, у кого можно предположить к ней наибольшую привязанность. А эту высшую степень привязанности можно легко угадывать по отношениям к этой вещи, по времени, в течение которого она была во владении, по услугам, какие из нее извлекались, по заботам и издержкам, которых она стоила. Эти указания соединятся вообще в пользу настоящего владельца⁰⁰².

Ему же надобно отдавать предпочтение и в случаях сомнительных. Вот почему: 1) Позднейший собственник мог быть соучастником, хоть и невозможно было найти доказательств этого соучастия. Это подозрение может быть несправедливо; но так как оно создается законом, а не человеком, и относится к роду, а не к индивидууму, то оно нисколько не вредить чести человека. 2) Если приобретатель не есть соучастник, он может быть виновен в небрежности или легкомыслии, или потому, что не принял обыкновенных предосторожностей для удостоверения в правах продавца на вещь, или потому, что поверил слишком легким и ненадежным показаниям. 3) Если дело идет о важных преступлениях, как, напр., разбой, то важно дать предпочтение первоначальному владельцу, чтобы усилить мотивы, возбуждающие его к преследованию преступления. 4) Если принципом похищения была злоба, то оставить вещь во владении кого бы то ни было, кроме ограбленного владельца, значило бы оставить за преступником прибыль его преступления.

Покупка по низкой цене всегда должна сопровождаться возвращением, с уплатой полученных за вещь денег. Это обстоятельство, если оно не доказывает соучастия, есть по крайней мере сильный повод к предположению злонамеренности. Покупщик не мог скрывать от себя вероятности преступления со стороны продавца; потому что низкая цена краденой вещи происходит от опасности вынести ее на открытый рынок.

Когда приобретатель, считаемый невинным, вынужден, вследствие злонамеренности продавца, возвратить вещь первоначальному владельцу, то за это возвращение он должен получить равноценную денежную сумму, определенную судьей.

Простые издержки сохранения вещи, а в особенности улучшения и особенные расходы, должны быть, бесспорно, выплачены позднейшему приобретателю. Это есть не только средство содействовать общему богатству, но и интерес самого первоначального владельца, хотя это вознаграждение и уплачивается на его счет. Смотря по тому, уплачивает ли человек это вознаграждение или отказывает в нем, он содействует или мешает поправлению дела⁰⁰³.

Ни первоначальный владелец, ни позднейший приобретатель не должны получать прибыли один насчет другого: теряющий должен искать себе вознаграждения сначала на преступнике, а потом на вспомогательном фонде, о котором будет сказано дальше⁰⁰⁴.

Когда возвращение самой вещи невозможно, его нужно заменить насколько возможно возвращением подобной вещи. Вообразим, например, две редкие медали одного чекана: владелец одной, захватив другую, испортил или потерял ее, или по небрежности, или с намерением. Самое лучшее удовлетворение в этом случае есть передать принадлежащую ему другую медаль потерпевшей стороне.

Денежное удовлетворение в преступлениях этого рода может оказываться недостаточным или даже невозможным. Ценность предмета привязанности редко может быть определена посторонним лицом. Надобно много просвещенной благосклонности и особенной философии. Чтобы сочувствовать вкусам, которых нет у нас самих. Голландский цветочник, платящий на вес золота за тюльпанную луковицу. Смеется над антикварием, покупающим за большие деньги заржавленную лампу⁰⁰⁵.

Законодатели и судьи слишком часто думали так же, как толпа: они приложили грубые правила к тому, что требовало внимательного рассмотрения. В некоторых случаях предложить денежное вознаграждение значит не удовлетворить, а нанести обиду. Возьмет ли человек деньги за любимый портрет, похищенный соперником?

Простое возвращение натурой оставляет в удовлетворении дефицит, соразмерный с ценностью пользования, потерянного в продолжение преступления. Как определить эту ценность? Мы увидим это на примере. Незаконным образом была похищена статуя. Эта статуя, по оценке экспертов, дала бы на аукционе 100 ф. ст. Между похищением и возвращением прошел год: процент на деньги есть пять; поставьте в счет удовлетворения за прошедшее обыкновенный процент, пять фунтов; затем процент в счет наказания, положим, два с половиной; итого, семь с половиной фунтов.

При вычислении процента не надо упускать из виду порчи, или случайной, или необходимой, какую потерпит вещь в промежутке между совершением преступления и возвращением. Статуя не подвергнется никакой порче, по крайней мере необходимой; но лошадь в ту же цену необходимо упала бы в цене. Собрание таблиц естественной порчи, год за год, по свойствам каждой вещи, есть одна из статей, необходимых для библиотеки правосудия.

ГЛАВА XIII. Об удовлетворении посредством свидетельства

Это удовлетворение прилагается в особенности к преступлениям обмана, откуда является неблагоприятное мнение о человеке, хотя и нельзя в точности определить значения, объема и даже существования его влияния. Пока заблуждение существует, оно представляет постоянный источник действительного или вероятного зла: остановить его можно только одним средством – выставить противоположную ему истину.

Здесь находит свое естественное место перечисление главных преступлений обмана:

1. Простой умственный вред, состоящий в распространении ложных страхов, например: рассказы о видениях, привидениях, вампирах, колдовстве, одержании бесами, – ложные слухи, способные навлечь на какого-нибудь индивидуума страх или печаль, ложные известия о смерти, дурном поведении близких родных, супружеских неверностях, потерь имущества, – ложь, способная поразить ужасом более или менее многочисленный класс людей, напр., слухи о заразе, неприятельском нашествии, заговоре, пожаре и т.п.

2. Преступления против репутации, в которых можно различать несколько видов: положительное обесславление (диффамация) посредством разглашения фактов и оскорбительных памфлетом; повреждение репутации, состоящее в том, чтобы ослабить то, чего нельзя нарушить, например, скрыть от публики обстоятельство, которое увеличило бы блеск славного поступка; устранение доброй репутации, состоящее в том, чтобы скрыть факт или действие, приносящее честь известному лицу, или отнять у него случай отличиться, выставляя его предприятие невозможным или уже сделанным. Узурпация репутации: примером ее служит всякий плагиат, у авторов или у художников.

3. Приобретение обманом. Примеры: ложные слухи с целью ажиотажа, ложные слухи с целью оказать влияние на цену акций какой-нибудь компании.

4. Нарушение пользования правами, связанными с известным положением, домашним или общественным. Пример: отрицать у настоящего владельца положение мужа относительно известной женщины, положение жены относительно какого-нибудь мужчины, положение сына относительного какого-нибудь мужчины или женщины; – ложно приписывать такое положение самому себе; – совершить такой же обман относительно какого-нибудь общественного положения или привилегии.

5. Помеха в приобретении. Помешать человеку в покупке или продаже посредством ложных слухов, оспаривающих ценность вещи или право распоряжаться ею. Помешать человеку приобрести известное положение, напр., брачное, посредством ложных слухов, заставляющих отложить его или совсем оставить.

Во всех этих случаях рука правосудия была бы бессильна; средства силы были бы нисколько не действительны или недостаточны. Единственное действительное средство есть достоверное объявление, разрушающее ложь. Разрушать заблуждение, заявлять истину – почтенная обязанность, достойная первых трибуналов!

Какую форму надобно давать этому удовлетворению посредством свидетельства? Она может быть различна, как все средства публичности: напечатание и публикация решения на счет виновного; объявления, рассылаемые по выбору потерпевшей стороны; публикации и в газетах национальных или заграничных.

Эта столь простая и полезная идея удовлетворения взята из французской юриспруденции. Если человек был оклеветан, парламенты почти всегда приказывали, чтобы судебное решение, восстанавливающее его репутацию, печаталось и распространялось насчет клеветника.

Но зачем принуждали виновного объявлять, что он говорил ложь, и публично признавать честь потерпевшей стороны? Эта форма была ошибочна во многих отношениях: ошибочно было предписывать человеку выражение известных чувств, которые могли не быть его чувствами, и рисковать юридически принуждать ко лжи; ошибочно было также ослаблять исправление дела актом принуждения; потому что, что же, наконец, доказывает вынужденное отречение, кроме слабости и страха того, кто его произносит?

Виновный может быть органом своего собственного осуждения, если находят это нужным для увеличения его наказания: но он может быть этим органом и не нарушая самой строгой истины, если предписываемая ему формула заключает в себе мнения правосудия, высказанная как мнения правосудия, а не как его собственные. «Суд решил, что я сказал ложь; – суд решил, что я уклонился от правил чести; – суд решил, что мой противник во всем этом деле вел себя как человек честный». Вот все, что нужно для общества и для потерпевшей стороны. Это достаточно большой триумф для правды и достаточно сильное унижение для виновного. Что мы выиграем, если заставим его произнести: «Я сказал ложь; – я уклонился от правил чести; – мой противник вел себя как человек честный»? это заявление, по-видимому, более сильное, в сущности гораздо слабее первого. Страх, диктующий такие отречения, не изменяет настоящих чувств человека; и когда уста произносят их перед многочисленным собранием, то оно слышит, так сказать, крик сердца, отвергающий их.

Если дело идет о факте, правосудие меньше рискует ошибиться, и прямое признание лжи, требуемое от осужденной стороны, от ее собственного имени, было бы почти согласно с внутренним голосом ее совести; но когда дело идет о мнении виновного, то отречение, которого от него требуют, почти всегда будет противно его внутреннему убеждению. В таких разбирательствах люди беспристрастные осудят его десять раз против одного, где он осудит себя сам. Если он достаточно спокоен, то чтобы предаться размышлению, перед ним триумф его противника, он сам орудие этого триумфа, и раздражение задетой гордости должно увеличить предубеждения его ума. Он может обманываться искренно, а вы заставляете его обвинять во лжи: вы ставите его в тяжелое положение, где чем он честнее, тем больше будет страдать, и где он будет наказан тем больше, чем меньше заслуживает наказания.

Сколько негодяев заставили, судебным приговором, объявлять их людьми честными тех самых лиц, которые всего лучше знали противное! И что же значит притом это общее объявление? Из того, что это обвинение ложно или сомнительно, следует ли, что несправедливо и никакое другое? Из того, что человек несправедливо потерпел один раз, следует ли, что он не был виновен никогда? И обратите еще внимание на такое неудобство: если один из таких патентов на честь дается раз человеку неуважаемому, то является противоречие между общественным мнением и решением судей: их авторитет ослабевает, и к ним уже не прибегают за средством, которое от дурного употребления теряет свою силу.

Относительно обещаний можно быть менее осторожным. Достаточно, если обязательство не имеет в себе ничего противного чести и честности. От человека не следует, например, требовать, чтобы он обещал служить против своего отечества или против своей партии; но можно требовать, чтобы он обещал не сражаться, потому что от такого обязательства с его стороны ничего не теряет ни его партия, ни его отечество, – так как он не мог бы им служить, если бы, вместо того, чтобы освободить его на честное слово, его лишили жизни или держали в кандалах.

ГЛАВА XIV. О почетном удовлетворении

Мы видели сейчас, как можно исправить те преступления против репутации, которые имеют своим орудием ложь: но есть другие, более опасные орудия: вражда имеет более верные средства, чтобы нанести глубокий вред чести; они не всегда скрывается за робкую клевету; она открыто нападает на противника, но нападает не насильственными средствами, которые подвергают его личной опасности. Цель ее – унизить его. Способ, сам по себе всего менее болезненный, часто бывает самым тяжелым по своим последствиям: делая больше зла лицу, вражда сделала бы меньше зла для чести. Чтобы сделать человека предметом презрения, не нужно возбуждать в его пользу чувства сожаления, которое произвело бы антипатию к его противнику. Ненависть пустила в ход всевозможные утонченности в преступлениях этого рода. Им надо противопоставить особенные средства, которые мы назвали почетным удовлетворением.

Чтобы увидеть необходимость его, надо исследовать свойство и тенденцию этих преступлений, причины их важности, средства, какие до сих пор найдены против них в обычае дуэлей, и несовершенство этих средств. Эти исследования, касающиеся самых деликатных вопросов человеческого сердца и почти совершенно оставленные в пренебрежении людьми, писавшими законы, составляют первые основания всякого хорошего законодательства в деле чести.

В настоящем положении нравов у самых цивилизованных наций, обыкновенное и естественное последствие этих преступлений состоит в том, что они отнимают у оскорбленного более или менее значительную долю его чести, т.е. что он уже не пользуется у подобных себе тем же уважением, как прежде, что он потерял пропорциональную часть удовольствий, услуг, хороших отношений всякого рода, составляющих плод этого уважения, и что он может подвергнуться неприятным следствиям их презрения.

Так как, поэтому, зло, в сущности, по крайней мере, состоит в этой перемене, происшедшей в чувствах людей вообще, то этих людей и надо считать непосредственными виновниками этого зла. Человек, которого считают обыкновенно виновным, наносит только легкую рану, которая скоро закроется, будучи предоставлена самой себе. Но другие люди, вливая в нее свой яд, делают из нее опасную и часто неизлечимую язву.

С первого взгляда строгость общественного мнения к оскорбленному индивидууму кажется возмутительно несправедливой. Человек более сильный или более дерзкий злоупотребляет своим превосходством, чтобы оскорбить известным образом человека, которого должна бы защищать его слабость, – и все, как будто машинально, вместо того, чтобы почувствовать негодование к оскорбителю, становятся на его сторону, и бесстыдно относятся к его жертве с сарказмами и презрением, часто более горькими, чем самая смерть. По сигналу, данному неизвестным, общество наперерыв бросается на невинного, как злая собака, которая ждет только жеста своего господина, чтобы разорвать проходящего человека. Таким образом злодей, который хочет предать честного человека мучениям позора, употребляет тех, кого называют светскими людьми, честными людьми, для исполнения своей тиранической несправедливости: и так как презрение, навлекаемое оскорблением, соразмерно с самим оскорблением, то это господство дурных людей тем неоспоримее, чем сильнее и хуже его злоупотребление.

Была ли заслужена или нет эта вопиющая обида, об этом не удостаивают справляться; не только торжествует ее виновник, но все наперерыв отягчают ее. Люди делают вопросом чести преследовать несчастного; позор, понесенный им, отделяет его от его равных и делает его нечистым в их глазах, как общественное отлучение. Таким образом, настоящее зло, бесславие, его покрывающее, есть гораздо больше дело других людей, чем первого оскорбителя: он только указал добычу, они разрывают ее; он повелевает казнь, они делаются палачами.

Человек, например, до того выходит из себя, что публично плюет в лицо другому. Каково это зло само по себе? Капля воды, которая забывается сейчас же, когда ее оботрет; но эта капля превращается в коррозивный яд, который будет мучить человека всю его жизнь. Что произвело эту метаморфозу? Общественное мнение, которое раздает по произволу и честь, и позор. Жестокий противник очень знал, что эта обида будет предшественником и символом целого потока презрения.

Итак, человек дикий и подлый может по произволу отнимать честь у человека добродетельного! Он может наполнить горем и неприятностями конец самой почтенной карьеры! Каким же образом он сохраняет эту печальную силу? Он сохраняет ее потому, что неудержимая испорченность охватила первый и чистейший из трибуналов, трибунал популярной санкции. Вследствие этой прискорбной измены его своему назначению, все граждане индивидуально зависят, в деле своей чести, от самого дурного между ними, и коллективно находятся в его распоряжении для исполнения его проскрипции против каждого из них в частности.

Таков процесс, который можно было бы начать против общественного мнения, и эти обвинения были бы не лишены основания. Люди, вообще удивляющиеся силе, часто бывают виновны в несправедливости к слабым: но если исследовать вполне последствия этого рода преступлений, мы найдем, что они производят зло независимо от мнения. И чувства публики к обидам, полученным и перенесенным, вообще не так противоречат здравому смыслу, как это может показаться с первого взгляда; я говорю вообще, потому что бывает много случаев, где общественное мнение не может быть оправдано ничем.

Чтобы понять все зло, могущее происходить от этих преступлений, надо взять его отдельно от всех средств против него, о которых мы здесь говорим; надо предположить, что их нет. При этом предположении такие преступления могут повторяться когда угодно; наглости открывается свободное поприще: лицо, оскорбленное сегодня, может быть оскорблено завтра, послезавтра, каждый день и каждый час; каждое новое оскорбление облегчает следующее и делает более вероятным ряд обид такого рода. А в понятие телесного оскорбления входит всякий акт, который оскорбляет лицо и может быть совершен без причинения продолжительной физической боли, – все, что производит тяжелое чувство, беспокойство, огорчение. Но такой акт, который мог бы быть едва чувствителен, если бы был единственным, повторяясь может произвести весьма болезненную степень огорчения или даже невыносимое мучение. Я читал где-то, что вода, падая с известной высоты, капля по капле на средину голой и обритой головы, была одним из жесточайших мучений, какие только были придуманы. Gutta cavat lapidem, говорит латинская пословица⁰⁰⁶. точно также и человек, принужденный своей относительной слабостью выносить подобные мучительства по произволу своего преследователя и лишенный, как мы предположили, всякого законного покровительства, был бы приведен в самое жалкое положение. Здесь достаточно оказываются с одной стороны абсолютный деспотизм, с другой полное рабство.

Но этот человек – раб не одного; он – раб всех, кому вздумается его поработить. Он есть игрушка первого встречного, который, зная его слабость, почувствует охоту употребить ее во зло. Он делается спартанским плотом, зависящим от всех, в вечном страхе и страдании, предметом всеобщих насмешек и презрения, которое не смягчается даже состраданием; одним словом, он ниже всякого раба, потому что несчастье раба есть положение вынужденное, о котором сожалеют, а его унижение зависит только от ничтожества его характера.

Эти мелкие преследования и оскорбления имеют и по другой причине род преимущества в тирании, сравнительно с резкими поступками насилия. Эти акты гнева, которых бывает достаточно, чтобы сразу потушить вражду оскорбителя и даже чтобы произвести в нем скорое чувство раскаяния, эти акты показывают в перспективе конец страданиям: но оскорбление, унижающее и злобное, не истощая вовсе производящей его ненависти, напротив, кажется еще больше поощряет ее; так что оно представляется воображению предшественником целого ряда обид, который тем больше возбуждает тревоги, что он бесконечен.

То, что сказано мной о телесных оскорблениях, может быть применено к угрозам, потому что первые получают важность только в качестве угрожающего акта.

Обиды на словах вовсе не имеют этого характера. Это только род неопределенной диффамации, употребление оскорбительных выражений, смысл которых не определен и бывает весьма различен смотря по положению лиц⁰⁰⁷. этими обидами хотят показать потерпевшей стороне, что считают ее достойной общественного презрения, не говоря на каком основании. Вероятное зло, могущее произойти отсюда, есть возобновление подобных упреков. Можно также опасаться, чтобы выражение презрения, сделанное публично, не вызвало к такому же выражению других. В самом деле, они охотно идут на этот вызов. Гордость имеет случай осуждать других, возвышаться на их счет, увлечение подражанием, наклонность верить всем резким утверждениям дают вес этого рода оскорблениям. Но главным образом тяжесть их зависит, кажется, от забвения, в котором оставляют их законы, и от обычая дуэлей, вспомогательного средства, которым популярная санкция хотела заменить молчание законов.

Неудивительно, что законодатели, опасаясь дать слишком много значения пустякам, оставили почти в совершенном пренебрежении эту часть безопасности. Физическое зло, довольно естественная мерка важности преступления, здесь почти не существовало; а отдаленные последствия ускользали от неопытности тех, кто установлял законы.

Дуэль являлась как пополнение этого недостатка. Здесь не место разыскивать ее происхождение и исследовать различные формы и видимые странности этого обычая⁰⁰⁸. Довольно того, что дуэль существует, что она на деле применяется в виде средства и служит уздой тому громадному беспорядку, который без этого произошел бы от небрежности законов.

Когда этот обычай раз существует, вот его прямые последствия.

Первое последствие дуэли то, что она прекращает до значительной степени зло преступления, т.е. стыд, который произошел бы из оскорбления. Оскорбленный уже не находится в том жалком положении, где его слабость подвергала его оскорблениям наглеца и презрению всех. Он освободился от положения постоянного страха. Пятно, которое положено на его честь оскорблением, смыто; и если вызов следовал непосредственно за оскорблением, это пятно не оставило никакого следа, который еще не успел образоваться; потому что бесчестно не получить оскорбление, а подчиниться ему.

Второе последствие дуэли то, что она действует в качестве наказания и противодействует повторению подобных преступлений. Каждый новый пример есть провозглашение уголовных законов чести и напоминает, что нельзя позволять себе оскорбительных поступков, не подвергая себя последствиям поединка, т.е. опасности подвергнуться, смотря по исходу дуэли, или различным степеням наказания опечаливающего (afflictive), или даже наказанию смертью, смертной казни. Таким образом, мужественный человек, который, при молчании законов, подвергает себя опасности, чтобы наказать оскорбителя, содействует всеобщей безопасности, защищая свою.

Но рассматриваемая в смысле наказания, дуэль в высшей степени недостаточна.

1. Это такое средство, которым не могут пользоваться все. Есть многочисленные классы людей, которые не могут пользоваться этой защитой, как женщины, дети, старики, больные и те, кто за недостатком мужества не решается искупать стыд ценою такой большой опасности. Притом, по этим странным понятиям о чести, достойным их феодального происхождения, высшие классы не признавали за низшими равенства дуэли: поселянин, оскорбленный дворянином, не получил бы этого удовлетворения. Оскорбление может иметь в этом случае менее тяжелые последствия, но это все-таки оскорбление и зло, не имеющее противодействия. Во всех этих отношениях дуэль, рассматриваемая в качестве наказания, оказывается недействительной.

2. Это не всегда даже и наказание, потому что общественное мнение присоединяет к ней вознаграждение. Которое в глазах многих может представляться выше всех ее опасностей. Это вознаграждение есть честь, связываемая с доказанным мужеством, честь, которая часто привлекала к дуэли больше, чем неудобства ее отвращали от нее. Было время, когда для галант’ома считалось нужным быть хоть раз на дуэли. Одного взгляда, невнимательности, предпочтения, подозрения в соперничестве достаточно было для людей, которым нужен был только предлог, и опасность, какой они подвергались, в тысячу раз оплачивалась одобрениями людей обоего пола, на которых храбрость, по разным причинам, производит одинаковое впечатление. В этом отношении наказание, перемешиваемое с вознаграждением, уже не имеет своего настоящего карательного характера и еще другим образом становится недействительно.

3. В смысле наказания, дуэль недостаточна и по своему излишеству и, собственно говоря, как мы выражаемся об этом, это наказание слишком дорого: правда, что иногда оно равняется нулю, но иногда оно равняется смертной казни. Между этими двумя крайностями, ничем и всем, человек подвергается всем промежуточным степеням, ранам, искалечению, порче или потере членов. Очевидно, что если искать удовлетворения против преступлений этого рода, надо было бы предпочесть наказание менее сомнительное, менее случайное, которое бы не могло идти до смерти и не могло быть совершенно несуществующим.

В дуэли, и только в ней, является еще такая странность карательного правосудия: обходясь дорого нападающему, она также дорого обходится и потерпевшей стороне⁰⁰⁹. Оскорбленный может здесь предъявлять права наказать оскорбителя только сам подвергаясь наказанию, которое для него готовит, и даже с очевидной невыгодой, потому что шанс естественно благоприятен для того, кто, прежде чем рисковать, мог выбрать своего противника. Таким образом, это наказание и слишком дорого, и вместе с тем неосновательно.

1. Другое особенное неудобство этой дуэльной юриспруденции состоит в том, что она увеличивает зло самого преступления, всякий раз когда мщение не требуется, кроме разве признанной невозможности. Если оскорбленный не хочет прибегать к нему, он принужден выказать два капитальные недостатка, недостаток мужества и недостаток чести, недостаток той добродетели, которая защищает общество и без которой оно не может держаться, и недостаток любви к репутации, одного из великих оснований морали. Таким образом, по закону дуэли, оскорбленный находится в худшем положении, чем если бы этого закона не было; оттого, что он отказывается от этого печального средства, оно превращается для него в яд.

2. Если в некоторых случаях дуэль в качестве наказания бывает не так недействительна, как должна быть, кажется, это все-таки бывает только потому, что невинный подвергает себя наказанию, которое, следовательно, бывает неосновательно. Таковы случаи лиц, которые вследствие слабости, принадлежащей полу или происходящей от возраста или состояния здоровья, не могут употребить этого средства защиты. В случае этой индивидуальной слабости они получают помощь только тогда, когда случайность даст им защитника, который имеет и право, и волю вступиться за них и сражаться вместо них. Таким образом, муж, любовник, брат могут взять на себя обиду, нанесенную жене, любовнице, сестре: и в этом случае дуэль становится действительна в смысле защиты только тем, что компрометирует безопасность третьего лица, у которого оказывается на руках ссора из-за факта, совершенно ему постороннего и нисколько не зависевшего от его влияния.

Нет сомнения, что рассматриваемая как ветвь уголовной юстиции, дуэль есть средство бессмысленное и чудовищное; но как оно ни бессмысленно и ни чудовищно, оно, нет спора, исполняет свою главную цель – смыть вполне пятно оскорбления. Обыкновенные моралисты, осуждая в этом отношении общественное мнение, только подтверждают этот факт. Итак, может ли быть оправдан это результат дуэли, или нет, – он существует и имеет свою причину. Законодателю существенно необходимо открыть эту причину: такое любопытное явление не должно оставаться ему неизвестно.

Мы сказали, что оскорбление заставляет считать человека, его получившего, униженным вследствие его слабости и трусости: находясь всегда между стыдом и упреком, он не может идти рядом с другими людьми и требовать себе такого же уважения. Но если после этого оскорбления я являюсь к своему противнику и соглашаюсь рисковать на поединке своей жизнью против его жизни, я выхожу этим актом из унижения, в которое я впал. Если я умираю, я, по крайне мере, освободился от общественного презрения и наглости моего противника. Если умирает он, я свободен и виновный наказан. Если он только ранен, это достаточный урок для него и для тех, кто вздумал бы ему подражать. Если ранен я сам, или не ранены ни я, ни он, сражение не остается без пользы, оно всегда производит свое действие. Мой враг чувствует, что он может повторить свою обиду только рискуя своей жизнью: я – не страдательное существо, которое можно оскорблять безнаказанно, мое мужество защищает меня почти так же, как защитил бы закон, если бы он наказывал такие преступления смертной казнью или опечаливающим наказанием.

Но если в то время, когда передо мной открыт этот путь удовлетворения, я терпеливо сношу оскорбление, я делаюсь предметом презрения в глазах общества, потому что это поведение обнаруживает с моей стороны большую робость, а робость есть одно из величайших несовершенств в характере человека. Трус был всегда предметом презрения.

Но следует ли ставить в ряд пороков этот недостаток мужества? Мнение, презирающее трусость, есть ли предрассудок вредный или полезный?

Не будет сомнения, что это мнение согласно с общим интересом, если принять в соображение, что так как первая страсть всякого человека есть желание собственного самосохранения, то мужество есть более или менее качество искусственное, общественная добродетель, которая своим происхождением и возрастанием больше обязана общественному уважению, чем всякой другой причине. Минутная пылкость может явиться от гнева, но спокойное и продолжительное мужество образуется и созревает только под счастливыми влияниями чести. Поэтому презрение к трусости не есть чувство бесполезное: страдание, которое отражается от него на человеке трусливом, не есть наказание потерянное даром. Существование политического тела зависит от мужества составляющих его индивидуумов. Внешняя безопасность государства против его соперников зависит от мужества его воинов; внутренняя безопасность государства от рабства зависит от мужества, распространенного в массе других граждан. Одним словом, мужество есть общественная душа, покровительственный гений, священный палладиум, которым одним можно гарантировать себя от всех бедствий рабства, остаться в состоянии человека и не упасть ниже самых животных. Итак, чем больше мужество будет поощряться, тем больше будет мужественных людей; чем больше будет презираться трусость, тем меньше будет трусов. Этого мало: тот, кто, будучи в состоянии биться, перенесет оскорбление, не только обнаруживает трусость: он восстает против популярной санкции, которая сделала это законом, и показывает себя в существенном пункте равнодушным к своей репутации. Но популярная санкция есть самый деятельный и самый верный служитель принципа пользы, самый могущественный и наименее опасный союзник политической санкции. Согласны ли вообще законы популярной санкции с законами пользы? Чем больше человек чувствителен к своей репутации, тем больше его характер готов сообразоваться с добродетелью; чем меньше он к ней чувствителен, тем больше он способен увлекаться всякими пороками.

Что же следует из этого рассуждения? Что в том состоянии небрежения, в каком законы оставляли до сих пор честь граждан, тот, кто переносит оскорбление не прибегая к удовлетворению, предписываемому общественным мнением, тем самым оказывается вынужденным к унизительной зависимости, подверженным бесконечному ряду оскорблений; – он оказывается лишенным чувства мужества, составляющего общую безопасность, – и, наконец, лишенным чувствительности к репутации, чувствительности, покровительствующей всем добродетелям и предохраняющей от всех пороков.

Исследуя ход общественного мнения относительно оскорблений, мне кажется, что, говоря вообще, оно хорошо и полезно; и последовательные изменения, происшедшие в обычае дуэли, больше и больше приводили ее к принципу пользы. Общество было бы несправедливо, или, скорее, очевидно глупо, если бы, будучи свидетелем оскорбления, тотчас же издавало декрет бесславия против оскорбленной стороны; но оно этого не делает. Бесславие происходит только с того времени, когда оскорбленный человек, восставая против законов чести, сам подписывает приговор о своем унижении.

Поэтому общество, говоря вообще, право в этой системе чести; но собственно неправота лежит здесь на стороне законов. Первая ошибка их та, что они допустили существовать, относительно оскорблений, этой анархии, которая принудила людей прибегать к такому странному и несчастному средству; вторая ошибка – что они хотели воспротивиться обычаю дуэли, средству несовершенному, но которое было единственным; третья ошибка – что они боролись против этого обычая только средствами несоразмерными и мало действительными.

ГЛАВА XV. Средства против преступлений нарушения чести

Начнем со средств удовлетворения за оскорбленную честь: причины, оправдывающие эти средства, будут приведены дальше.

Преступления против чести могут быть разделены на три класса: обиды на словах, – оскорбления телесные, – оскорбительные угрозы. Наказание, аналогичное преступлению, должно действовать в то же время как средство удовлетворения для потерпевшей стороны.

Список этих наказаний:

1. Простое увещание.

2. Чтение приговора виновному, делаемое громко им самим.

3. Виновный на коленах пред потерпевшей стороной.

4. Униженная речь, предписываемая ему.

5. Эмблематическое платье (в которое виновный может быть одет в частных случаях).

6. Эмблематические маски, с головою змеи, в случаях недобросовестности; с головой сороки или попугая, в случаях дерзости.

7. Свидетели оскорбления призываются быть свидетелями его удовлетворения.

8. Лица, уважение которых важно для виновного, призываются к исполнению приговора.

9. Публичность суда, посредством выбора места, стечения зрителей, напечатания объявления о нем, и распространения приговора.

10. Более или менее продолжительное изгнание или из места присутствия потерпевшей стороны, или его друзей. За оскорбление, нанесенное в общественном месте, как рынок, театр или церковь, изгнание из этих мест.

11. За телесную обиду такое же возмездие (talion) от потерпевшей стороны или, если она хочет, от руки палача.

12. За оскорбление женщины на мужчину надеть женский головной убор, и возмездие может быть сделано рукою женщины.

Многие из этих средств новы и некоторые покажутся странны: но новые средства нужны потому, что опыт показал недостаточность старых; что же касается до их видимой странности, этим они приспособляются к своей цели, и своей аналогией должны переносить на наглого оскорбителя общественное презрение, которым он хотел покрыть оскорбленного невинного. Эти средства многочисленны и разнообразны, и могут удовлетворить множеству и разнообразию преступлений этого рода, могут быть выбираемы смотря по важности случая и доставить удобные вознаграждения для разных общественных разрядов людей: потому что не следует одинаково поступать с оскорблениями, наносимыми подчиненному или виновнику, духовному или военному, молодому человеку или старику. Все эти театральные эффекты, речи, положения, эмблемы, торжественные или шутовские формы, смотря по случаям; одним словом, эти публичные удовлетворения, превращенные в спектакль, доставили бы потерпевшей стороне удовольствия настоящие и удовольствия воспоминания, которые бы хорошо вознаградили за тяжесть оскорбления.

Заметим, что так как оскорбление произведено механическим средством, то нужно, чтобы в вознаграждение также входило средство механическое: иначе оно не поразило бы воображения таким же образом и было бы не полно. Так как обидчик употребил известную оскорбительную форму для того, чтобы навлечь на своего противника общественное презрение, то чтобы обратить это презрение на него, надо употребить форму, аналогичную обиде. Настоящее место зла находится в общественном мнении и на мнение надобно действовать. Раны от копья Телефа излечивались только прикосновением этого самого копья. Вот символ действий правосудия в деле чести. Зло причинено было аффронтом и исправляться оно должно также аффронтом.

Проследим действие удовлетворения этого рода. Оскорбленный человек, поставленный в невыносимое положение подчиненности перед своим оскорбителем, не мог больше безопасно появиться в том же месте и видел в будущем только перспективу обид: но после законного исправления зла он тотчас приобретает снова все, что потерял, идет с уверенностью, с поднятой головой, и приобретает даже положительное превосходство над своим противником. Как произошла эта перемена? Она произошла оттого, что в нем не видят уже только существо слабое и жалкое, которое можно топтать ногами: сила официальных властей стала его силой; никто не рискнет возобновить оскорбление, которое было наказано с таким шумом. Его притеснитель, который показался на минуту таким высокомерным, скоро упал со своей торжественной колесницы: наказание, которому он подвергся в глазах стольких свидетелей, показывает, что его нечего бояться больше чем всякого другого, и от его наглости остается только воспоминание о его наказании. Чего больше желать оскорбленному? Если бы у него была сила атлета, мог ли бы он сделать больше?

Если бы законодатель всегда прилично применял эту систему удовлетворенной, то и не произошло бы дуэли, которая и была, и есть только дополнение к недостаточности законов. По мере того, как будет наполнен этот пробел законодательства мерами, способными защищать честь, обычай дуэлей будет исчезать, и даже исчезнет совсем, если почетные удовлетворения будут рассчитаны на общественное мнение и верно будут исполняться. Некогда дуэли служили средством решения во многих случаях, где теперь их употребление было бы верхом смешного. Если бы человек, ведущий тяжбу, послал своему противнику вызов в доказательство своего права, его сочли бы сумасшедшим: в двенадцатом столетии этот аргумент был бы весьма силен. Откуда эта перемена? От той перемены, которая мало-помалу произошла в юриспруденции. Правосудие, просвещаясь и утверждаясь на законах и формах, представило средства решения, и утверждаясь на законах и формах, представило средства решения, более удовлетворительные чем дуэль⁰¹⁰. та же причина произведет те же действия. Когда закон даст верное средство против преступлений, оскорбляющих честь, люди перестанут рисковать на такое сомнительное и опасное средство. Нравятся ли им страдание и смерть? Конечно, нет. Это чувство одинаково чуждо сердцу и труса, и героя. Только молчание законов и небрежность правосудия заставляют благоразумного человека искать себе защиты самому в этом печальном и единственном средстве.

Для того, чтобы почетное удовлетворение имело всю обширность и силу, к которым оно способно, определение преступлений против чести должно быть достаточно широко, чтобы обнять их все. Следуйте за общественным мнением шаг за шагом: будьте его верным истолкователем. Все, что оно считает нарушающим честь, считайте таким и вы. Если в глазах общества достаточно слова, жеста, взгляда, чтобы сделать оскорбление, этого слова, жеста, взгляда должно быть достаточно для правосудия, чтобы сделать из них преступление: намерение оскорбить составляет оскорбление. Все, что обращается к человеку, чтобы засвидетельствовать ему или навлечь ему презрение, есть оскорбление и все это должно иметь свое вознаграждение.

На это могут сказать, что эти оскорбительные знаки, неопределенные по своей природе, мимолетные и часто воображаемые, будет очень трудно определить, и что характеры подозрительные, видя оскорбление там, где его нет, в состоянии будут навлечь несправедливое наказание на невинного.

Но этой опасности не существует, потому что легко начертить демаркационную линию между действительным и воображаемым оскорблением. Достаточно, по требованию истца, спросить ответчика о его намерении. «Имели ли вы намерение в том, что вы сделали или сказали, показать презрение к такому-то?» Если он отрицает это, его ответа, справедливого или ложного, достаточно, чтобы омыть честь того, кто был оскорблен или вообразил это. Потому что если бы обида и не была двусмысленна, отвергать ее значит прибегать ко лжи, признать свою ошибку, обнаружить свой страх и свою слабость, одним словом, сделать акт подчиненности и унизиться перед своим противником.

В каталоге преступлений, имеющих характер обиды, есть необходимые исключения. Надо остерегаться не вносить в этот запрет полезных актов публичного осуждения, выполнения права популярной санкции. Надо предоставить друзьям и высшим власть исправлений и выговоров: надо спасти свободу исторического изображения и свободу критики.

ГЛАВА XVI. Об удовлетворении мщением

Этот предмет не требует большого числа особенных правил. Всякий род удовлетворений, навлекая на виновного наказание, естественно дает потерпевшей стороне удовольствие мщения.

Это удовольствие есть прибыль. Оно напоминает изречение Самсона: сладкое вышло из страшного, это – мед, взятый из пасти льва. Результат, полученный без издержек, чистая прибыль от операции, необходимой по другим основаниям, это – удовольствие, которым можно пользоваться как всяким другим; потому что удовольствие мщения, рассматриваемое отвлеченно, бывает, как всякое другое удовольствие, само по себе только благом. Оно невинно, когда оно заключается в границах закона; оно делается преступным только с той минуты, когда переходит эти границы. Не мщение надо считать самой дурной и опасной страстью человеческого сердца; эта страсть есть антипатия, нетерпимость, ненависть из гордости, из предрассудков, из религиозных и политических мнений. Одним словом, опасная вражда есть не та вражда, которая имеет основания, а та, которая не имеет законной причины.

Полезное для индивидуума, это побуждение полезно или, лучше сказать, необходимо также и для общества. Этой удовлетворение мщением развязывает язык свидетелям; оно одушевляет обвинителя и заставляет его служить правосудию, несмотря на затруднения, на издержки, на вражду, которые это навлекает: это удовлетворение превозмогает публичное сострадание в наказании виновных. Отнимите эту пружину, и машина законов не действует, или по крайней мере суды будут получать услуги только ценою денег, – средство, которое не только отяготительно для общества, но и подлежит еще весьма сильным возражениям.

Рутинные моралисты, всегда гоняющиеся за словами, не понимают этой истины. Дух мщения гнусен; всякое удовлетворение, почерпаемое из этого источника, испорчено; прощение обид есть лучшая из добродетелей. Нет сомнения, что те неумолимые характеры, которых не смягчает никакое удовлетворение, гнусны и должны быть гнусны; забвение обид есть добродетель, необходимая для человечества, но это добродетель тогда, когда правосудие сделало свое дело, когда оно доставило удовлетворение или отказало в нем. До этого момента забывать обиды значить приглашать к их совершению, значит быть не другом, а врагом общества. Чего лучше может желать злоба, как не такого порядка, где бы за оскорблениями всегда следовало прощение?

Но что надобно сделать, чтобы доставить это удовлетворение мщением? Надобно сделать все, чего требует правосудие, чтобы ответить целям других удовлетворения и для наказания преступления. Малейший излишек, посвященный этому предмету, был бы злом, нанесенным совершенно понапрасну. Налагайте наказание, какое следует, и пусть потерпевшая сторона извлекает из него степень удовольствия, какое возможно при ее положении и к какому способна ее природа.

Однако, не прибавляя ничего к наказанию с этой частной целью, можно дать ему известные видоизменения смотря по чувствам, какие надо предположить в потерпевшей стороне, или по ее положению, или по характеру преступления. Мы видели примеры этого в предыдущей главе: мы увидим другие, когда будем говорить о выборе наказаний.

ГЛАВА XVII. Об удовлетворении субститутивном, или на счет третьего лица

В самом обыкновенном случае, удовлетворение должно падать на счет виновника зла. Почему? Потому что в этом виде оно стремится, в качестве наказания, предупреждать зло, уменьшить повторение преступления. Поставленное на счет другого, оно не имело бы этого действия.

Если это основание не относится больше к первому ответчику. Если за отсутствием первого оно должно быть приложено к другому, то сообразно с этим должен видоизмениться закон об ответственности; или, другими словами, должно быть призвано третье лицо платить за виновника ущерба, когда бы последний не мог доставить удовлетворения и когда обязанность, лежащая на этом третьем лице, должна была бы предупреждать преступление.

Это может произойти в следующих случаях:

1. Ответственность господина за своего слугу.

2. Ответственность опекуна за своего питомца.

3. Ответственность отца за детей.

4. Ответственность матери за детей в качестве опекунши.

5. Ответственность мужа за жену.

6. Ответственность невинного лица, которое получает прибыль от преступления.

1. Ответственность господина за слугу

Эта ответственность основывается на дух основаниях, – безопасности и равенства. Обязанность, лежащая на господине, действует в качестве наказания и уменьшает шанс подобных несчастий. Он заинтересован знать характер и смотреть за поведением тех, за кого он отвечает. Закон делает из него полицейского инспектора, домашнего чиновника, делая его ответственным за его неблагоразумие.

Притом, положение господина почти необходимо предполагает известное состояние: общее качестве потерпевшей стороны, предмета несчастия, не предполагает ничего подобного. Как скоро между двумя индивидуумами является неизбежное зло, лучше сложить тяжесть его на того, у кого больше средств сдержать ее.

Эта ответственность может иметь некоторые неудобства, но если бы ее не было, то было бы гораздо хуже. Если бы господин хотел причинить ущерб на земле своего соседа, подвергнуть его какому-нибудь бедствию, отомстить ему этим, заставить его жить в постоянном беспокойстве: ему стоило бы только выбрать порочных слуг, которым бы он мог дать возможность служить его страстям и его злобе, ничего им не приказывая, не будучи их соучастником или уничтожая всякую возможность доказательств; готовый всегда наталкивать их или отказываться от них, он сделал бы их орудием своих намерений и сам не рисковал бы ничем⁰¹¹. показывая им доверия несколько больше обыкновенного, приобретая их привязанность, усердие и рабское тщеславие, он мог бы заставить их сделать все общим науськиванием, не подвергаясь опасности приказывать им что-нибудь положительно, и он наслаждался бы безнаказанностью за зло, которое бы он сделал их руками. «Как я несчастлив», воскликнул однажды Генрих II, наскучив гордостью одного высокомерного прелата: «столько слуг хвалятся мне своим усердием, и ни один не подумает отомстить за меня!» Следствием этого бесстыдного или преступного восклицания было убийство архиепископа.

Но опасность ответственности существенным образом уменьшается для господина ответственностью слуги. Настоящий виновник зла, по обстоятельствам, должен первый подвергаться его неприятным последствиям; он должен нести бремя ответственности, по мере своих сил; так, чтобы слуга небрежный или порочный не мог говорить хладнокровно о сделанном вреде: «это – дело моего господина, а не мое».

Притом, ответственность господина не всегда бывает одинакова: она должна изменяться смотря по многим обстоятельствам, которые надо внимательно исследовать.

Во-первых, надо рассмотреть степень связи, существующей между господином и слугой. Идет ли дело о поденщике или о человеке, нанятом на год? о постороннем рабочем или о человеке, хорошо знакомом в доме? О подмастерье или о рабе? Очевидно, что чем связь сильнее, тем больше должна становиться ответственность. Управляющий в меньшей зависимости от своего патрона, чем лакей от господина.

Во-вторых, надо рассмотреть свойство дела, которым занимается слуга. Притязания против господина бывают менее сильны, когда дело идет о работе, где его интерес подвергается большему ущербу от ошибки его агентов, и будут более сильны и в противном случае. В первом случае господин имеет уже достаточный мотив для надзора; во втором он может не иметь этого мотива, здесь должен дать ему этот мотив закон.

В третьих, господин больше подлежит ответственности, если несчастие произошло по поводу службы ему, или во время ее исполнения, потому что предполагается, что он мог ею руководить, что он должен был предвидеть события и что в это время он мог лучше смотреть за своими слугами, чем в часы их свободы.

Есть случай, когда ответственность сводится к безделице или даже уничтожается вовсе: когда несчастие имеет причиной тяжкое бедствие, сопровождаемое поэтому соразмерным наказанием, – если, например, мой человек, имея с моим соседом личную ссору, подожжет его амбары, должен ли я отвечать за убыток, которому не мог бы помешать? Если безумец не боялся виселицы, побоялся ли бы он, что я прогоню его из моей службы.

Таковы предположения, служащие основанием ответственности, предположение небрежности со стороны господина, предположение большего богатства сравнительно с потерпевшей стороной и проч.; но не надобно забывать, что предположения обращаются в ничто, когда они опровергаются фактами. Например, произошло несчастие оттого, что опрокинули экипаж. Мы не знаем ничего о потерпевшей стороне. Мы предполагаем, что она должна получить вознаграждение от собственника, который прежде всего представляется воображению, как человек, более способный перенести потерю. Но что станется с этим предположением, когда мы узнаем, что этот собственник – бедный поселянин, а потерпевшая сторона – богатый сеньор; что первый разорился бы, если бы ему пришлось заплатить пеню, которая так ничтожна для последнего? Таким образом, предположения должны руководить, но никогда не порабощать нас. Законодатель должен сообразоваться с ними, чтобы установить общие правила, но он должен предоставить судье видоизменять их приложение, смотря по отдельным случаям.

Общее правило возложить ответственность на лицо господина; но судья, по обстоятельства, будет вправе изменить это определение и возложить тяжесть потери на настоящего виновника зла.

Если предоставить судье самый обширный простор для этого распределения, то самым большим злоупотреблением, которое могло бы отсюда произойти, была бы иногда несоответственность, которую необходимо производило бы общее правило, в какую бы сторону оно ни было составлено. Если судья будет благоприятствовать виновнику зла в одном случае и господину в другом, тот, с кем поступают несправедливо, выносит от свободного выбора судьи не больше, чем выносил бы от неизменного выбора закона.

В наших системах юриспруденции не соблюдали этих обстоятельств. Тяжесть потери складывали целиком то на слугу, причинившего убыток, то на господина; из чего следует, что в одних случаях пренебрегают безопасностью, в других равенством, которые должны, и то, и другое, иметь предпочтение смотря по свойству случая.

2. Ответственность опекуна за питомца

Питомец не составляет прибыли для опекуна, а напротив одну из его тягостей. Если питомец достаточно богат, чтобы дать удовлетворение, то нет необходимости платить за него другому. Если у него нет средств, в таком случае опека есть слишком тяжелое бремя, чтобы к ней прибавлять еще искусственную ответственность. Все, что нужно для безопасности, – это наложить на доказанное или даже предполагаемое небрежение опекуна большую или меньшую пеню, смотря по свойству доказательств, но которая бы не превышала стоимости удовлетворения.

3. Ответственность отца за детей

Если господин должен отвечать за ошибки своих слуг, то отец тем больше должен отвечать за ошибки детей. Если господин мог и должен был иметь надзор за людьми, от него зависящими, то для отца эта обязанность еще настоятельнее и гораздо легче; он не только пользуется над детьми домашней властью, но имеет и все влияние привязанности: он не только страж их физического существования, но может господствовать над всеми их душевными чувствами. Господин мог не брать или не держать слугу, оказывающего опасные расположения; а отец, который мог по своей воле образовать характер и привычки детей, считается виновником всех обнаруживаемых ими расположений. Если они испорчены, это почти всегда бывает результатом его небрежности или его пороков. Он должен нести на себе последствия зла, которое он мог бы предупредить.

Если к этому сильному основанию надо прибавить еще причину, то можно сказать, что дети, кроме тех прав, какие имеют они в качестве чувствующих существ, составляют часть собственности человека и должны считаться таковыми. Тот, кто пользуется выгодами владения, должен нести и его неудобства. Благо с излишком вознаграждает зло. Было бы очень странно, если бы потеря или убыток, причиненные детьми, падали на человека, который видит от них только их шалости или неблагоразумие, а не на человека. Который находит в них величайший источник своего счастья и вознаграждает себя тысячью надежд за настоящие заботы о их воспитании⁰¹².

Но эта ответственность имеет естественную границу. Совершеннолетие сына или замужество дочери, оканчивая власть отца, оканчивают и ответственность, налагаемую на него законом. Он уже не должен нести наказание за действие, которого не мог бы предупредить.

Удерживать на всю жизнь ответственность отца, как виновника порочных наклонностей в детях, было бы несправедливо и жестоко; потому что прежде всего несправедливо было бы приписывать все пороки взрослого человека недостаткам его воспитания: разные причины испорченности, после эпохи независимости, могут восторжествовать над самым добродетельным воспитанием; но притом положение отца довольно несчастно, когда дурные наклонности сына, достигшего зрелых лет, кончаются преступлениями. После всего того, что он уже перенес внутри семейства, то терзание, которое он испытывает от дурного поведения или бесчестия сына, есть род наказания, налагаемого природой, и которого закон не имеет нужды отягощать. Это значило бы проливать яд на его раны, без надежды ни поправит прошедшего, ни получить обеспечение за будущее. Те, кто вздумал бы оправдывать эту варварскую юриспруденцию примером Китая, не подумали о том, что в этой стране власть отца прекращается только с жизнью, и потому его ответственность справедливо должна продолжаться столько же, сколько и его власть.

4. Ответственность матери за детей

Обязанность матери в подобном случае естественно определяется по ее правам, от которых зависят ее средства. Если отец еще жив, то ответственность матери, как и ее власть, как бы поглощается ответственностью ее мужа. Если он умер, то она берет в руки домашнее управление и потому становится ответственной за тех, кто подчинен ее власти.

5. Ответственность мужа за жену

Это такой же простой случай. Обязанность мужа зависит от его прав. Если управление имуществом принадлежит ему одному, то без солидарности мужа потерпевшая сторона осталась бы без возможности вознаграждения.

Наконец, здесь предполагается общеустановленный порядок: порядок, столь необходимый для мира семейств, для воспитания детей, для сохранения нравов, столь древний и столь всеобщий порядок, ставящий жену под власть мужа. Так как он ее глава и ее хранитель, то он отвечает за нее перед законом. Перед судом общественного мнения на нем лежит даже более деликатная ответственность; но это не относится к нашему предмету.

6. Ответственность невинного лица, которое получает прибыль от преступления

Часто случается, что человек, не имея никакого участия в преступлении, извлекает из него несомненную и значительную прибыль. Не было ли бы прилично призвать этого человека к вознаграждению потерпевшей стороны, если виновного не находится или если он не может доставить вознаграждения?

Этот способ был бы сообразен с принципами, которые были нами выставлены. Во-первых, забота о безопасности: потому что могло бы быть соучастие без доказательств. Потом, забота о равенстве: потому что лучше пусть человек будет просто лишен прибыли, чем другому оставаться в положении чистой потери.

Несколько примеров достаточно объяснят этот предмет.

Прокапывая плотину, лишают орошения землю, которая им пользовалась, и отдают его другой земле. Тот, кто будет пользоваться этой нежданной выгодой, должен был бы дать по крайней мере часть своей прибыли тому, кто понесет потерю.

Человек, имевший в своем пользовании известные доходы, убит, его имущество переходит к другому и семейство его остается в нужде. Другой, получивший раньше времени пользование доходом, должен был бы доставить какое-нибудь удовлетворение детям умершего.

Владелец известной бенефиции убит, все равно каким образом; если он оставляет жену и детей в бедности, то преемник должен был бы дать им вознаграждение, соразмерное с их нуждами и с более ранним получением бенефиции⁰¹³.

ГЛАВА XVIII. Вспомогательное удовлетворение на общественный счет

Самый лучший фонд, из которого можно было бы брать удовлетворение, есть имущество преступника, потому что такое удовлетворение, как мы видели, с большой справедливостью исполняет роль наказания.

Но если у преступника нет имущества, то должен ли потерпевший индивидуум оставаться без удовлетворения? Нет; по указанным нами причинам удовлетворение почти так же необходимо как наказание. Оно должно совершаться на счет общественной казны, потому что это предмет общественного блага и здесь заинтересована безопасность всех. Обязанность общественной казны основывается на причине ясной как аксиома: денежная тягость, разделенная на все число индивидуумов, составляет ничто для каждого из них в сравнении с тем, чем бы она была для одного или только для нескольких.

Если страхование полезно в торговых предприятиях, то оно не менее полезно в великом социальном предприятии, где члены ассоциации соединены рядом случайностей, не зная, не выбирая друг друга, не имея возможности избежать один другого или обеспечить себя благоразумием от множества сетей, которые они могут приготовлять друг другу. Бедствия, происходящие от преступлений, составляют столько же реальное зло, как и те, какие происходят от несчастных случаев. Если сон хозяина спокойнее в доме, застрахованном от огня, он будет еще спокойнее, если дом будет застрахован и от воровства. Оставляя в стороне злоупотребления, нельзя было бы не желать самого обширного применения такого остроумного и способного к усовершенствованию средства, которое делает существенные потери такими легкими и дает столько безопасности против случайных бедствий.

Но все эти застрахования подлежат большим злоупотреблениям вследствие обмана или небрежности: обмана со стороны тех, кто, желая получить незаконное вознаграждение, выдумывают потери или преувеличивают их; небрежности или со стороны принимающих страхование, которые не принимают всех необходимых предосторожностей, или со стороны застраховывающих, которые бывают менее внимательны к предупреждению потерь, падающих не на них.

Таким образом, в системе удовлетворения на счет общественной казны, можно опасаться:

1. Тайного соумышления между мнимо-потерпевшей стороной и виновником мнимого преступления, – с целью получить не следующее ей вознаграждение.

2. Слишком большой уверенности со стороны людей, которые, не будучи больше вынуждены опасаться тех же следствий преступления, не стали бы делать тех же усилий для его предупреждения.

Это вторая опасность не так страшна. Никто не будет пренебрегать своим настоящим владением, несомненным и действительным, – из надежды в случае потери получить равномерную ценность потерянной вещи и даже больше. Прибавьте к этому, что это вознаграждение получится не без хлопот и издержек, что при этом будет временное лишение вещи, что надо хлопотать о преследовании, брать на себя всегда неприятную роль обвинителя, и что при всем том, при наилучшей системе процедуры успех все еще сомнителен. Итак, для каждого индивидуума все еще остается довольно мотивов заботиться о своей собственности и не поощрять преступлений своей небрежностью.

Со стороны обмана опасность больше. Ее можно предотвратить только различными предосторожностями, которые будут объяснены в другом месте. Для примера достаточно указать два противоположные случая, один, где польза средства превышает опасность злоупотребления, и другой, где опасность злоупотребления превышает польза средства.

Когда вред причинен преступлением, наказание которого тяжко, и когда виновник его юридически констатирован, как и сущность преступления, то мне кажется, что обман очень труден. Все, что мог сделать обманщик (выдающий себя за потерпевшего), чтобы приобрести себе соучастника, это – дать ему часть прибыли от обмана; но если только не были совсем пренебрежены самые ясные принципы соразмерности между преступлениями и наказаниями, – наказание, которому подвергся бы этот соучастник, было бы более чем равномерно всей прибыли от обмана.

Заметим, что прежде чем дано будет удовлетворение, виновный должен быть констатирован: без этой предосторожности общественная казна была бы разграблена. Истории о воображаемых кражах, мнимом грабеже, совершенном неизвестными, которые успели скрыться, или скрытным образом и в потьмах, такие истории стали бы самым обыкновенным делом. Но когда надо представить виновного, то участие становится нелегко. Эта роль не из тех, которые легко исполнить; тем более, что, кроме несомненности наказания, для того, кто берет на себя мнимое преступление, есть еще особенное наказание в случае, если бы обман был открыт, наказание, которое было бы разделено обоими соучастниками; и если принять во внимание, как трудно сочинить вероятную историю о совершенно воображаемом преступлении, то можно думать, что эти роды обмана были бы очень редки, если бы даже случались когда-нибудь.

Самая большая опасность, которой можно бояться, есть преувеличение потери от действительного преступления. Но для этого нужно, чтобы преступление способствовало этому роду лжи, а это случай довольно редкий.

Мне кажется, поэтому, что можно принять общим правилом, что во всех случаях, где наказание преступления тяжко, нечего опасаться, чтобы воображаемо-виновный вздумал брать на себя преступление из-за сомнительной выгоды. Но напротив, когда вред произойдет от преступления, наказание которого легко или ничтожно, опасность злоупотребления была бы всего больше, если бы общественная казна была ответственна. Примером этого может служить несостоятельность должника. С каким нищим люди не стали бы иметь дел, если бы публика была за него ответственна? Какой бы казны достало на платежи всем частным кредиторам, которым бы действительно не заплатили должники, и как бы легко было предполагать ложные долги?

Такое вознаграждение было бы не только злоупотребителем; оно не имело бы причины: потому что в торговых делах, в цену товаров и в денежный процент вносят риск потери, – что если бы купец был уверен, что ничего не потеряет, он продавал бы дешевле: так что требовать у публики вознаграждения за потерю, уплачиваемую таким образом вперед, значило бы требовать себе уплаты два раза⁰¹⁴.

Есть еще другие случаи, где удовлетворение должно лежать на обществе:

1. Случаи физических бедствий, как, напр., наводнения, пожары. – Помощь, подаваемая государством, не только основывается на принципе, что тягость зла становится легче, разделяясь между всеми; но и на том другом принципе, что государство, как покровитель национального богатства, заинтересовано в том, чтобы препятствовать упадку страны и доставлять средства исправления тем частям, которые пострадали. Такова была так называемая щедрость Фридриха Великого к провинциям, потерпевшим какое-нибудь бедствие: это были акты благоразумия и бережливости.

2. Потери и бедствия вследствие неприятельских действий. – Те, кто подвергался нападениям неприятеля, имеют особенное право на вознаграждение на том основании, что их можно считать людьми, выдержавшими удар, угрожавший всем частям, людьми, наиболее подверженными, по своему положению, опасности для общей защиты.

3. Зло, происходящее от безвинных ошибок служителей правосудия. Ошибка правосудия печальна уже сама по себе; но если бы эта ошибка, будучи раз узнана, не исправлялась соразмерным вознаграждением, это было бы извращением гражданского порядка. Не должно ли общество следовать тем правилам справедливости, которые считаются обязательными для индивидуумов? Не ненавистно ли с его стороны, если оно пользуется своей силой, чтобы строго требовать должного ему, и чтобы отказывать в том, что должно оно само? Но это обстоятельство так очевидно, что мы затемнили бы его, если бы стали доказывать.

4. Ответственность общины за преступление насилия, совершенное в публичном месте его территории. – В этом случае дело касается собственно не общественной казны, а фонда округа или провинции, который должен доставить вознаграждение за преступление, происходящее от небрежности полиции.

В случае стечения преступления (concurrence), интересы частного лица должны идти прежде интересов казны. То, что должно быть дано потерпевшей стороне в качестве удовлетворения, должно быть уплачено предпочтительно перед тем, что должно быть уплачено общественной казне в качестве пени. Рутинная юриспруденция решает эти вещи иначе, но по разуму они должны решаться так. Потеря, понесенная отдельным лицом, есть зло почувствованное: прибыль казны есть благо, которое не чувствуется никем. То, что платит виновный в качестве пени, есть наказание и ничего больше: то, что он платит в качестве удовлетворения, есть также наказание, даже более сильное, и кроме того, это есть удовлетворение для потерпевшей стороны, т.е. благо. Платя казне, существу отвлеченному, с которым я не имею ссоры, я чувствую только горесть потери, как если бы я уронил эту сумму в колодезь; но платя моему противнику, будучи вынужден делать на свой счет благо тому, кому мне хотелось бы сделать зло, я выношу известную степень унижения, которое дает наказанию самый соответственный характер.

⁰⁰¹ Таковы вообще домашние вещи: семейные предметы, портреты, вещи, сделанные любимыми особами, домашние животные, древности, редкости, картины, рукописи, музыкальные инструменты, наконец, все, что в своем роде единственно или кажется единственным. - Прим. Дюмона.
⁰⁰² Если речь идет о вещи или животном, которые воспроизводят, то надо таким же образом определить, на которой стороне должна находиться большая привязанность относительно плода и произведения, как, напр., вино из особого винограда, жеребенок от любимой лошади и т.п. Но в этом случае притязания прежнего владельца могут и не иметь столько силы, как в первом случае. Позднейший приобретатель есть только второй собственник для вещи или животного, которые производят, но есть первый собственник для самых произведений. - Прим. Дюмона.
⁰⁰³ Был ли приобретатель добросовестный или недобросовестный, все равно. Не для него, а для тебя, настоящий владелец, надобно дать ему интерес заботиться о вещи, попавшей ему во владение. Если он извлечет прибыль из всего, что он сделал хорошего, то это совершенно благоразумно. Можно было бы назначить наказание за упущения, которые могли бы повредить вещи, но ее лучше можно сохранить, если предложить вознаграждение за заботы о ее сохранении. Есть много случаев, где было бы трудно констатировать преступление небрежности; и притом, когда вознаграждение находит свое естественное место и не представляет опасности, вознаграждение и наказание вместе лучше одного наказания. - Прим. Дюмона.
⁰⁰⁴ Я лишаюсь лошади, стоящей 30 ф. ст., вы покупаете ее у человека, выдающего ее за свою, за десять фунтов. В силу этого правила вы должны будете уступить ее мне, получив от меня то, что вы за нее дали. Я - теряющий: мне остается требовать от продавца двадцать фунтов, а за его отсутствием я обращаюсь к казне. Но если бы лошадь была присуждена не мне, а вам (что было бы рассудительно в некоторых обстоятельствах, напр., в случае болезни, где вы к ней привыкли), тогда вы должны выплатить мне всю ее ценность; иначе, меня заставили бы нести потерю, для того, чтобы доставить вам прибыль. Но в таком случае вы должны искать на собственности преступника ил, за его отсутствием, на казне. - Прим. Дюмона.
⁰⁰⁵ Несколько лет тому назад канарейка подала повод к процессу пред каким-то французским парламентом. Журналист, отдававший о нем отчет, подшучивал над обеими сторонами и считал дело очень смешным. Я не разделяю его мнения. Разве не воображение дает цену предметам, которые мы считаем самыми драгоценными? Законы, сделанные единственно для удовлетворения общим чувством людей, могут ли не обращать внимания на все то, что составляет их счастье? Не должны ли законы знать ту чувствительность, какая привлекает нас к существам, которые нами воспитаны, нам близки и которых все привязанности принадлежат нам? Этот процесс, столь пустой в глазах журналиста, был очень серьезный, потому что одна из сторон пожертвовала здесь не только деньгами, но своей честностью и именем. Можно ли считать безделицей вещь, оцененную такой высокой ценой? - Прим. Дюмона.
⁰⁰⁶ Чтобы составить себе понятие о мучении, происходящем от множества и продолжительности мелких досад, каждая в отдельности почти незаметных, стоит только вспомнить о продолжительном щекотанье и тех преследованиях, какие так обыкновенны в играх и ссорах детей. В этом возрасте малейший раздор ведет к актам насилия; идея приличия еще недостаточно сильна, чтобы подавлять их; но мягкость и сострадание, свойственные детям, не позволяют заводить их до опасного пункта, и размышление еще не придает им той горечи, которую люди приобретают вследствие примеси других идей в зрелом возрасте. - Прим. Дюмона.
⁰⁰⁷ Сказать кому-нибудь, что он негодяй, не значит укорять его каким-нибудь фактом в частности, но значит обвинить его вообще в такого рода поведении, какое укрепляет наконец за человеком такую репутацию. Надобно отличать эти оскорбительные слова от специальной диффамации, имеющей свой частный предмет. Эта последняя может быть опровергнута; она дает место для удовлетворения посредством свидетельства; оскорбительные слова, будучи неопределенны, не дают этой возможности. - Прим. Дюмона.
⁰⁰⁸ Многие обстоятельства содействовали установлению дуэли в века рыцарства. Турниры, поединки, составлявшиеся из-за славы, предназначавшиеся для игр, естественно приводили к вызовам по делам чести. Идея особенной воли провидения, происходившая от христианства, приводила к тому, что люди стали обращаться таким образом к божественному правосудию и поручали ему решение ссор. - Прим. автора.
Однако же мы находим, что дуэль была установлена в Испании как юридическое средство еще до введения христианства. Следующее место Тита Ливия не оставляет об этом никакого сомнения: Quidam quas disputando controversias finire nequierant aut noluerant, pacto inter se, ut victorem res sequeretur ferro decreverunt. qUum verbis disceptare Scipio vellet, as sedare iras, negatum id ambo dicere communibus cognatis, nec alium deorum hominumve, quam Martem se judicem, habituros esse" (Lib. XXVIII, § 21). - Прим. Дюмона. - Известно, что поединки, как такое же юридическое средство, составляли вообще весьма распространенный обычай у диких народов и задолго до христианства (напр., у древних славян и в старой Руси обычай поля, особенной формы божьего суда). Прим. перев.
⁰⁰⁹ Японец превзошел в этом отношении европейского галант'ома. Европеец, чтобы иметь шанс убить своего противника, дает и ему такой же шанс; Японец, чтобы дать своему противнику шанс распороть себе живот, первый подает ему пример. - Прим. Дюмона.
⁰¹⁰ В 1305 г. Филипп Красивый уничтожил дуэль в гражданских делах. Он сделал парламент оседлым в Париже и сделал много для установления судебного порядка. - Прим. Дюмона.
⁰¹¹ Есть много способов делать зло чужими руками, без всяких следов соучастия. Я слышал от одного французского юриста, что когда парламенты хотели спасти какого-нибудь виновного, они с намерением выбирали докладчиком человека неискусного, надеясь, что его глупость даст средства к оправданию виновного! - Прим. Дюмона.
⁰¹² Правило римского права: Qui sentit commodum, sentire debet et onus. - Прим. Дюмона.
⁰¹³ Обыкновенное правило: Neminem oportet alterius incommodo locupletiorem fieri. - Прим. Дюмона.
⁰¹⁴ Добровольная подписка, страховая касса, назначенная для вознаграждений потерпевшим кредиторам, могли бы быть выгодны, но администраторам общественных сумм все-таки можно было бы не подражать этому учреждению. Так как общественные фонды составляют результат принуждения, то ими надо управлять с величайшей экономией. - Прим. Дюмона.