Х. ХОЛОРЕНШОУ

ЛЕВЕЛЛЕРЫ И АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

[Холореншоу Г. Левеллеры и английская революция / Пер. с англ. – М.: Изд-во ин. лит., 1947. 148 с.]

————————————

Предисловие
Введение
1 Кто были левеллеры?
    Гражданская война в Англии
    Партии в Английской революции
2 Левеллеры и кооперативная республика
    Диггеры в Кобхэме
    Уинстенли и теория социализма
    Другие защитники социалистических идей
3 Революционная пропаганда
    Памфлетная кампания
    Газеты левеллеров
4 Движение левеллеров в армии
    Ранний период гражданской войны
    Пресвитериане и индепенденты
    Агитаторы в армии
    Занятие Лондона
    Народное соглашение
    Терпение армии истощается
    Вторая гражданская война и совместные конференции левеллеров и грандов
    Приближение кульминационного пункта
    Левеллерская революция
5 После Бэрфорда
    Упадок движения левеллеров
6 Заключение: Построение истории
    Анатомия революции
    Реставрация
    Социализм и демократия
    Природа революционных армий
    Значение движения левеллеров для современности

————————————
————————
————

Книга Генри Холореншоу «Левеллеры и английская революция» посвящена одной из наиболее интересных и сравнительно мало изученных проблем истории Англии. Английские буржуазные историки, написавшие многие тома о «Пуританской революции» и видевшие в ней лишь борьбу различных религиозных течений и партий, или обходят молчанием, или, отводя несколько строчек в своих исследованиях, превратно толкуют смысл и значение наиболее революционного народного движения той эпохи, получившего название левеллерского. Поэтому уже самый факт обращения английского историка к данной проблеме должен привлечь внимание советского читателя.

Г. Холореншоу, изучив памфлетную публицистическую литературу периода революции, вышедшую из-под пера левеллеров, и аналогичные работы других авторов, принадлежавших к индепендентским, пресвитерианским и прочим политическим направлениям, дал новый интересный материал о левеллерах, часть которого малоизвестна даже специалистам-историкам, не говоря уже о более широком круге читателей. Но главное достоинство этой небольшой работы заключается в основном в правильном понимании автором внутренней сущности описываемых им событий, хотя он и не избежал при этом, как будет показано ниже, крупных методологических ошибок.

Анализируя буржуазные революции 1648 г. в Англии и 1789 г. во Франции, Маркс и Энгельс писали: «Революции 1648 и 1789 гг. не были английскою или французскою революциями; это были революции европейского масштаба. Они представляли не победу одного определенного класса общества над старым политическим строем; они провозглашали политический строй нового европейского общества. Буржуазия победила в них»⁰⁰¹. И когда Г. Холореншоу пишет, что «...гражданская война (в Англии 40-х гг. XVII в.) представляла собой «буржуазную революцию» (с. 14); что борьба в ней шла за свержение феодальной монархии; что классом, поднявшимся против феодализма, был «средний класс», представляющий собой блок буржуазии (в первую очередь лондонских купцов) и сельских джентри (с. 16), – его концепция освещения английской революции в целом приближается к марксистской.

Г. Холореншоу обнаруживает понимание огромной роли, которую в английской революции сыграли трудящиеся массы. «Парламентская армия, – пишет он, – представляла собой вооруженный поднимающийся класс общества, или, вернее, временный союз двух классов, и насчитывала в своих рядах представителей буржуазной собственности и борцов за дело трудящихся масс» (с. 130). Определения, даваемые Холореншоу роли левеллеров в движущих силах английской революции XVII в., и его указания, что они были в первых рядах в борьбе с кавалерами и в то же время «первыми борцами за дело трудящегося класса» (с. 129), носят отпечаток влияния известного высказывания Энгельса о том, что «это восстание (второе крупное восстание буржуазии. – В. С.) произошло в Англии. Городская буржуазия дала ему первый толчок, а среднее крестьянство сельских округов, йоменри (yeomanry), привело его к победе… А между тем, исключительно благодаря вмешательству этого йоменри и плебейского элемента городов борьба была доведена до последнего решительного конца, и Карл I угодил на эшафот»⁰⁰².

Советской исторической наукой с достаточной очевидностью установлено, что левеллеры, включавшие в свои ряды наиболее демократические элементы парламентской армии, способствовали наибольшему углублению революции и выкорчевыванию феодальных отношений в общественном строе Англии. В отношении этих проблем автор книги располагает интересным материалом. Его характеристика газеты левеллеров «Умеренный» и всей агитационной стороны деятельности левеллеров создает яркое представление о том идеологическом влиянии, которое левеллеры оказывали на ход английской революции. И это весьма важно, ибо левеллеры, раньше чем какая-нибудь другая партии, потребовали уничтожения королевской власти, провозглашения Англии республикой и других демократических мероприятий. Влияние левеллеров было настолько велико, что правительство Кромвеля вынуждено было фактически руководствоваться в своей политике целым рядом положений, выдвинутых в программе левеллеров. Изложив достаточно полно отдельные этапы развития левеллерского движения, Холореншоу не сумел, однако, вскрыть причины неудачи этого движения. Ни социальная пестрота того базиса, на который опирались левеллеры, ни их организационная слабость, ни значение ловко выдвинутого ирландского вопроса, так осложнившего обстановку в стране, – ни один из этих вопросов не нашел достаточно глубокого объяснения в книге Холореншоу.

Наряду с изложением движения левеллеров Холореншоу уделяет много внимания движению диггеров, или, как они сами себя называли, «истинных левеллеров», представлявших интересы деревенской бедноты и выставлявших характерные для беднейшей части крестьянства уравнительные лозунги. Прежде всего Холореншоу пытается дать анализ подробно излагаемых им взглядов вождя «истинных левеллеров» – Уинстенли. Автор показывает оригинальные стороны мировоззрения этого теоретика диггеровского движения, приводит ряд высказываний Уинстенли, свидетельствующих о наличии материалистических элементов в его философских взглядах, подчеркивает принципиально новое отношение ранних представителей утопического коммунизма к науке и дает наглядное представление о том, что эти люди XVII в. мечтали о завершении событий 40-х гг. XVII в. в Англии коренным переворотом в социальных и политических отношениях страны.

Однако в целом очерк о диггерах заключает в себе ряд крупных ошибок и доказывает, что при всем искреннем желании автора подойти к анализу этого общественного явления с марксистских позиций это ему не вполне удается.

Холореншоу преувеличивает значение научно-материалистических воззрений Уинстенли. Влияние религиозного элемента в его мировоззрении учтено автором недостаточно, и связь Уинстенли с научным естествознанием своего времени по существу также не доказана. Но Холореншоу совершает значительно более серьезную методологическую ошибку, когда он пытается делать обобщения по поводу исторических судеб развития социализма и проводит аналогии между утопическими коммунистическими идеалами XVII в. и теорией научного коммунизма, разработанной классиками марксизма-ленинизма и нашедшей свое блестящее практическое разрешение в построении бесклассового социалистического общества в Советском Союзе. «Важность движения левеллеров для современного британского социализма, – пишет он, – заключается в том, что левеллеры самым фактом своего существования показывают, что идеалы социализма и коммунизма не являются, как думают многие, чем-то чуждым для Англии, перенесенным в нее из Франции и Москвы и не соответствующим духу английского народа. На самом деле как раз наоборот. Англичане во время революции XVII в., когда они сделались одновременно предметом ужаса и восхищения для всей Европы, первые увидели образ кооперативной социалистической республики и начали борьбу за ее осуществление. Английские социалисты напрасно пренебрегали своими великими традициями» (с. 139–140).

Можно приветствовать, что Холореншоу пытается вдохновить современных английских социалистов доблестными примерами прошлого, но никак нельзя согласиться на отождествление того образа «кооперативной социалистической республики», который являлся английским диггерам XVII в., с тем, что представляет собой страна победившего социализма. Холореншоу полагает, что основной план диггеров заключался в объединении народа в «национальное кооперативное хозяйство» (с. 27), в создании того, «что мы теперь назвали бы коллективным сельским хозяйством» (с. 25). Делая такой вывод, Холореншоу забывает, что данный план отражает чаяния революционно настроенных представителей крестьянских масс, действовавших в историческую эпоху, когда у них не было союзника и руководителя в лице пролетариата. Социалистическое общество ХХ в., возникшее и утвердившееся в нашей стране, не ограничилось лишь объединением крестьянских масс в коллективное сельское хозяйство, но создало совершенно новый социалистический строй, основанный на высокоразвитой промышленности и технике, покоящийся на нерушимом союзе пролетариата и крестьянства.

Вступив на неправильный путь исторической модернизации, Холореншоу идет дальше и высказывает предположение, что отдельные положения Уинстенли напоминают в деталях Советскую конституцию, признавшую в законодательном порядке правило – «кто не работает, тот не ест!»

Это, конечно, также неверно. Нельзя смешивать, как это делает Холореншоу, взгляды представителей «грубо уравнительного коммунизма» с современным научным коммунизмом.

«…Уравниловка, – замечает товарищ Сталин, – имеет своим источником крестьянский образ мышления, психологию дележки всех благ поровну, психологию примитивного крестьянского «коммунизма». Уравниловка не имеет ничего общего с марксистским социализмом.

Только люди, не знакомые с марксизмом, могут представлять себе дело так примитивно, будто русские большевики хотят собрать воедино все блага и затем разделить их поровну. Так представляют себе дело люди, не имеющие ничего общего с марксизмом. Так представляли себе коммунизм люди вроде примитиных «коммунистов» времен Кромвеля и французской революции»⁰⁰³.

И действительно, лозунг диггеров «Работайте вместе и вместе ешьте хлеб» (из книги Уинстенли «Закон справедливости») дает ясное представление о примитивном патриархально-общинном мышлении крестьян-бедняков Англии XVII в. Не приходится уже говорить о том, что несмотря на сочувственное отношение самого Уинстенли к революции и ненависть его к правящим классам, в целом, движение диггеров было непротивленческим, «мирным».

К сожалению, эта «непротивленческая» сторона движения недостаточно вскрыта в книге Холореншоу, и в своих попытках увязать социализм XVII в. с современным английским социализмом он не сумел подчеркнуть, что именно это «непротивленчество» диггеров лучше всего усвоено и пришлось по вкусу их не столь славным последователям.

Однако, несмотря на все отмеченные недостатки, книга Холореншоу «Левеллеры и английская революция» будет полезна для советского читателя. Самые симпатии автора к СССР и попытки усвоения им марксистской методологии являются весьма показательными. Они свидетельствуют о появлении и в Англии, и в других странах капитализма историков нового научного направления, порывающих с господствующими буржуазными историческими школами и стремящимися идти за советской исторической наукой.

Ф. В. Семенов

С особым удовольствием пишу я это краткое введение к небольшой книге моего друга, г-на Холореншоу, ибо работа в области истории науки убедила меня в том, что история умственного прогресса человечества может быть понята только в свете его социального развития. Нельзя считать простым совпадением то обстоятельство, что великое возрождение экспериментальной науки в Европе и Англии в конце семнадцатого столетия совпало с периодом гражданской войны (нашей английской революции 1642-1650 гг.), в которой одна экономическая система, феодализм, нашла свою гибель, а другая -–капитализм – приобрела свойственные ей теперь черты. Вебер⁰⁰⁴ и Тоуни⁰⁰⁵ показали нам, что пуританизм был спутником поднимающегося класса купцов-капиталистов, а Мертон⁰⁰⁶ отметил, насколько пуритански были настроены первые члены Королевского общества.

Но если социальный прогресс человеческого общества достигается всегда путем революции, то революции в свою очередь развиваются по принципу – два шага вперед, шаг назад.

Г-н Холореншоу в этой работе впервые собрал воедино все сведения относительно самых передовых умов английской революции, на несколько столетий опередивших свое время и получивших имя левеллеров и диггеров, которые мечтали не только о свободе производства и торговли, но и о достижении всеобщей свободы и равенства на основе коллективной собственности – одним словом, о социализме – за двести лет до того, как это слово вошло в обиход. И г-н Холореншоу показал, что левеллеры не менее отчетливо, чем люди с состоянием, представляли себе значение науки и предвидели роль, какую она со временем будет играть в создании человеческого благосостояния. Наконец, он показал – и это особенно важно в наши дни, – что все лидеры социалистов во времена Кромвеля были истинными, прирожденными англичанами и что именно в Англии, в нашей Англии с ее законами о заповедной охоте и применением детского труда на фбаркиах, впервые появилась идея создания кооперативной социалистической республики, в которой навсегда будет уничтожено классовое неравенство.

Джозеф Нидхэм,
доцент биохимии и член Кайюс колледжа, Кембридж.

1
КТО БЫЛИ ЛЕВЕЛЛЕРЫ?

Можно простить англичанам тот особый энтузиазм, с которым они занимаются изучением истории Англии XVII века. Это был период глубочайших изменений, который ознаменовал собой действительный переход от средних веков к обществу нового времени, нарождение современной науки и конец господства религиозного авторитета.

Английская литература, испытавшая на себе глубокое влияние этих преобразований, достигла, как о том свидетельствуют труды Мильтона и Брауна, неведомых дотоле высот, остающихся и до сих пор непревзойденными.

В каждом историческом процессе наступают такие поворотные моменты, когда противоречия, которые до этого оставались скрытыми и которые можно было игнорировать, нельзя далее примирить, и назревший конфликт может быть разрешен лишь путем гражданской войны.

Но гражданская война в Англии в XVII веке была лишь одной из форм борьбы, развертывавшейся на протяжении этого столетия и завершившейся только в конце его. Когда мы изучаем в школе историю, мы слышим о сражениях Кромвеля, принца Руперта, Ньюкасла и узнаем, что казнь Карла I превратила Англию в республику, просуществовавшую до тех пор, пока переворот 1660 г. не восстановил монархию в лице второй династии Стюартов.

Все это остается для нас совершенно непонятным без общего объяснения хода событий. Единственное же объяснение, по-настоящему проливающее свет на события XVII столетия, мы сможем получить, если обратимся к изучению происшедших в то время экономических изменений. Ведь самое существенное для XVII века – это переход от политического господства феодальной аристократии к господству купцов-капиталистов. Другими словами, гражданская война представляла собой «буржуазную революцию» в Англии. К городским купцам присоединились более мелкие сельские джентри, в большинстве не обладавшие длительными и прочными связями со средневековыми, феодальными лендлордами. Сыновья этих джентри составляли значительную часть торгового ученичества в Сити.

Действительно, история капитализма своими корнями уходит намного глубже XVII столетия. Историки экономических отношений проследили ее даже в XII веке, и есть много оснований полагать, что капитализм начал развиваться в тесной связи с дальними перевозками и особенно с морским транспортом. Если легко было определить, – как это любили делать богословы, – «справедливую цену» на определенное количество яиц, привозимых за несколько миль на городской рынок, то было совсем не легко установить правильное вознаграждение за груз пшеницы, доставленный из Скандинавии в Испанию во время голода в этой стране, принимая во внимание опасности, связанные с возможностью нападений морских пиратов и с дурной погодой. Груз мог продаваться по любой цене, как бы высока она ни была, и служить источником быстрого обогащения.

В течение XVII века были достигнуты огромные успехи в области финансов, изобретены банковские чеки и т.д. Более того, люди начали понимать, что новые научные методы экспериментирования и наблюдения смогут произвести глубокий переворот в промышленности. Исходя из этого, мы можем объяснить появление у писателей XVII века категорических утверждений, что «новая философия», основанная на опыте, имеет громадное значение для торговли и земледелия.

Всем этим прогрессивным течениям противостояли силы феодализма, возглавляемые теми судебными учреждениями, которые в Англии получили классическую форму.

Поэтому не случайно первые капиталисты таких городов, как Амстердам, Антверпен и Лондон, сформировали в XVII веке революционное ядро, и именно лондонские купцы в союзе с мелкими сельскими джентри образовали новый средний класс Англии.

Интересно отметить тот поразительный факт, что в XVII веке, особенно после 1649 г., на англичан во всей Европе смотрели с таким же чувством ужаса, как на русских после 1917 г., ибо англичане, а не русские, показали пример казни короля, когда действия его стали явно противоречить благу народа.

Если признать подобное понимание Англии XVII века в основном правильным, то мы не можем определить значение тех, кого некоторые именовали «левым крылом» революционных сил. В общем трудно с достаточной точностью разграничить отдельные группировки, из которых складывались силы парламента в его борьбе против короля. Будет удобнее, если мы просто перечислим некоторые из них, отразив борьбу политических группировок в специальной схеме.

При составлении этой схемы необходимо будет обращаться как к политическим, так и к религиозным группам, ибо в те дни различия между теми и другими были далеко не так ясны, как теперь.

На одном фланге находились роялисты. Их ряды состояли из римских католиков, сторонников англиканской церкви и пресвитериан. Было бы ошибкой рассматривать роялистов исключительно как реакционную в социальном отношении силу. Например, англиканские епископы, особенно люди, подобные архиепископу Лоду, были подлинными представителями средневековых идей социальной справедливости. Это означает, что они были против огораживания общинных земель богатыми лендлордами и стояли за политику, в результате которой должны были укрепить свое положение крестьяне, с одной стороны, король – с другой. Очень важно отметить, что наряду с этим они решительно выступали против ростовщичества, хотя без значительного смягчения средневекового запрета помещать деньги под проценты не могла бы созреть ни одна из форм капиталистической экономики.

Роялистская партия была, конечно, целиком монархической, но вера в необходимость существования монарха распространялась и за ее пределы. Многие из тех, кто был на стороне парламента, находились в оппозиции лишь к династии Стюартов или даже просто к самому Карлу I. Даже в 1650 г. нельзя было с уверенностью сказать, что все парламентские лидеры предпочитают республиканский образ правления. Действительно, в самом конце существования республики для многих из них оказалось невозможным содействовать реставрации монархии, почти не отступая от взглядов, которые они исповедывали до этого. Но особенно важно отметить, что конституционная монархия, установленная в конце столетия, оказалась выразительницей интересов города Лондона и нового среднего класса. Это была буржуазная, а не аристократическая монархия.

Обратимся теперь к парламентской партии в гражданской войне. Двумя главными течениями этой партии были пресвитериане и индепенденты. Нам нет нужды углубляться в существо расхождений между этими направлениями по вопросу о структуре церкви. Характерным для них было то, что в основном пресвитериане были консервативны, а индепенденты радикальны. Однако сами индепенденты распадались на так называемых «джентльменов- индепендентов», среди которых особенно выделялись Кромвель, Айртон, Ферфакс и др., и на наиболее популярную партию, получившую наименование «левеллеров». Левеллеры, без сомнения, представляли крайнее левое крыло парламентских партий. Они удостоились лишь беглого упоминания в ортодоксальных учебниках по истории для школ и колледжей, хотя каждому, кто заинтересуется этим движением, становится совершенно ясным, что они, судя по многочисленным сочинениям их вождей, во многом далеко опередили свой век.

Более того, их политическая роль гораздо значительнее, чем принято считать. В 1649 г. они оказались достаточно сильными, чтобы выступить против армий Кромвеля в открытом бою во время короткой кампании, чуть не опрокинувшей его власть. Характерной чертой левеллеров было то, что они не удовлетворились политическим равенством, которое обеспечивала система Кромвеля, а требовали значительно большего уравнения всех в экономическом отношении, желая превращения Англии в республику не только по имени, но и на деле.

Начиная с 1648 г. и далее парламентская партия все более и более раскалывалась на две части: на большую часть, удовлетворенную победой Лондона над феодальной аристократией, и меньшую часть, мечтавшую о достижении чего-то близкого к современным представлениям о социалистическом государстве.

Все эти соотношения партий могут быть лучше всего поняты с помощью схемы, помещенной на с. 24, но прежде чем перейти к ее изучению, рассмотрим, что легло в ее основу.

Почти с самого начала столетия происходили постоянные выступления против феодальной монархии. Оппозиция проявилась в двух внешне различных формах – религиозной (движение пуритан) и политической (парламент), но обе они выражали одно глубокое стремление поднимающегося капиталистического класса прежде всего к свободе, а затем к власти. Религиозная оппозиция достигла апогея в эдинбургских беспорядках 1637 г., пресвитерианском Ковенанте 1638 г. и в войне, выигранной в 1640 г. шотландскими пресвитерианами. Политическая оппозиция выявилась в споре о праве короля взимать налоги без согласия парламента (ср. пресловутые «корабельные деньги» в 1634-1636 гг.). В 1641 г. ожесточение партий привело к неудавшейся попытке со стороны короля арестовать пятерых членов парламента. В следующем году разгорелась борьба за контроль над милицией; флот стал на сторону парламента, и король поднял свое знамя в Ноттингэме.

Первая гражданская война вначале протекала неблагоприятно для парламента, несмотря на победу его армии при Эджхилле (1642 г.) и Мэрстон-Муре (1644 г.). Целая экспедиционная армия парламента вынуждена была капитулировать в Корнуоле.

Но формирование армии Нового образца изменило положение, обеспечило решительную победу при Нэзби (1645 г.) и завершило войну под Стоу-он-Уолд (1646 г.). Король был теперь в плену, армия окончательно революционизировалась. В 1647 г. были выбраны агитаторы, и трещина между пресвитерианами и индепендентами стала шире. В следующем году началась вторая гражданская война. Пресвитериане объединились с роялистами, но были разбиты при Мэдстоуне и Колчестере. Это привело к процессу и казни короля и провозглашению республики, которая просуществовала 11 лет. В 1649 г. разрыв с левеллерами стал окончательным, и они были разгромлены при Бэдфорде. Но и после этого мир не наступил. Будущий король Карл II вторгся в Англию во главе шотландской армии, но победы при Дэнбаре и Вурчестере в этой кампании (1650 г.) окончательно укрепили республику. В войне 1651 г. осталось покорить одну лишь Ирландию.

Два года спустя Кромвель принял пост лорда-проректора. После его смерти, последовавшей в 1658 г., король был призван обратно (1660 г.). Но хотя это событие всегда именовалось «реставрацией», на самом деле здесь не было ничего подобного. Новая монархия была «ограниченной», не феодальной, то есть буржуазно-капиталистической монархией. И в этом смысле некоторые неосознанные стремления парламента 1640 г. были в конечном счете осуществлены. Поведение Кромвеля во время английской революции в известной степени напоминает поведение Пилсудского в новейшей истории Польши. Передают, будто Пилсудский сказал, что он и его друзья все вместе ехали в трамвае под вывеской «социализм», но он вылез на станции «польский национализм», в то время как другие поехали далее. Подобным же образом Кромвель и его ближайшие сотрудники оставались радикалами лишь до 1649 г. В этом можно убедиться из письма Кромвеля к спикеру палаты общин в 1645 г., когда парламент пытался убедить солдат принять пресвитерианский Ковенант. Кромвель писал: «Честные люди служили вам верно в этой борьбе. Сэр, они вполне надежны. Умоляю вас, ради Бога, на разочаруйте их. Я хочу, чтобы тот, что рискует своей жизнью во имя свободы своей отчизны, верил в Бога, пользовался свободой совести и доверял вам ради свободы, за которую он сражается».

Только тогда, когда левеллеры проявили решимость довести принципы индепендентского радикализма до их логического конца, Кромвель и его окружение «покинули трамвай» и соединили свои силы с партией купцов-пресвитериан, как это будет показано ниже. С точки зрения личной эволюции Кромвеля, это изменение его взглядов любопытно главным образом для его биографов, но и нам небезынтересно отметить, что он сам считал себя человеком хорошего происхождения. Так, в сентябре 1654 г. он заявил в палате общин: «Я не добивался этого положения, Бог тому свидетель. Да и кроме Бога, у меня есть много свидетелей, которые, я верю, могли бы жизнью своей поклясться в подтверждение истинности этого. По своему происхождению я джентльмен, живший если и не в высших сферах общества. То и не в безвестности». В другой речи того же времени⁰⁰⁸ он сказал:

«Дворянин, джентльмен, йомен – между ними существует различие, что очень важно для нации. И разве это естественное состояние нации не было попрано ногами, предано презрению людьми, исповедующими уравнительные принципы?.. Не ведет ли уравнительный принцип к отказу от всего ради общего равенства?.. Что является его целью, как не стремление сделать держателя таким же свободным распорядителем имущества, как и лендлорд?»

Из этого совершенно ясно, что ни вдохновенное пророчество Уинстенли о бесклассовом обществе, ни настойчивые требования Лильберна об установлении демократии не имели ни малейшего влияния на настроение Кромвеля.

В 1649 г. Кромвель был чрезвычайно обеспокоен силой и влиянием левеллеров. Это видно из того, что когда Лильберн, Овертон и Принс были заточены в Тоуэр, он, по словам современников, так обратился к суду: «Вы должны сокрушить их, иначе они сокрушат вас» (см. с. 105).

Если вся парламентская партия в целом после 1646 г. состояла из отдельных группировок, то и сами левеллеры тоже не были едины. Они делились на мирное и воинствующее крыло. К 1649 г. почти все наиболее значительные подразделения парламентской армии, такие, как части подполковника Джона Лильберна, генерал-майора Харрисона, полковника Рейнборо, капитана Томпсона, майора Уальдмана, генерал-лейтенанта Т. Гаммонда и другие, были настроены в пользу левеллерской программы. Но было также и известное число гражданских лидеров, агитировавших, подобно Джерарду Уинстенли и Вильяму Эверарду, за установление того, что мы теперь назвали бы «коллективным сельским хозяйством». Позднее они стали известны под именем «истинных левеллеров». Прежде чем приступить к рассмотрению событий, имевших место в армии, будет правильным изучить программу и деятельность «истинных левеллеров», ибо в их трактатах содержится наиболее полное теоретическое обоснование целей всего движения в целом.

2
ЛЕВЕЛЛЕРЫ И КООПЕРАТИВНАЯ РЕСПУБЛИКА

В апреле 1649 г. в Кобхэме в Сэрри появилась небольшая группа людей, вооруженных лопатами, и начала вскапывать общинную землю возле Сент-Джордж-Хилл, чтобы посеять на ней зерновые и бобовые культуры и посадить овощи. Они опубликовали за подписью Уинстенли и Эверарда следующую «пространную декларацию», в которой говорилось:

«… что все свободы народа были им утрачены после Вильгельма Завоевателя, и с тех пор народ божий живет в рабстве и угнетения, худших, чем во времена египетского плена. Но Бог освободит свой народ из рабства и восстановит его свободу в пользовании дарами и богатствами земли… … что они не намереваются вторгаться в чью-либо собственность или сносить изгороди, а хотят только распорядиться тем, что осталось еще общим и неподеленным, и обратить это на пользу человеку.

И наступит время, когда все люди соберутся вместе, добровольно отдадут свои земли и имущество и будут подчиняться общине. И для тех, кто придет и будет работать, будет еда, питье и одежда, то есть все, что нужно человеку, а что касается денег и одежды в большем количестве, чем нужно для прикрытия наготы, то в них не будет нужды. Эти люди не будут защищать себя с помощью оружия, но будут подчиняться властям и ждать обещанного им благоприятного случая, к которому они должны быть всегда готовы».

Примерно через две недели кобхэмские диггеры⁰⁰⁹ были арестованы двумя отрядами кавалерии, посланными Кромвелем, и их вожди были доставлены к нему. Известно, что в течение всего времени, проведенного ими в присутствии генерала, «они стояли в шляпах, и когда их спросили о причинах такого поведения, они отвечали, что он «является таким же божьим творением, как и все».

Расследование показало, что эти «истинные левеллеры» в действительности пытались организовать то, что мы теперь называли бы «коллективным хозяйством». Они твердо верили, что если успех их начинания станет ясным для всех, масса народа объединится и построит национальное кооперативное сельское хозяйство. Начали они с общинной земли, считая ее исконной собственностью народа. Вскоре стало известно, что некоторые группы левеллеров последовали их примеру в Веллингборо и других местах, но в общем движение распространялось медленно. Все же, несмотря на постоянные преследования со стороны чиновников Кромвеля и местных лендлордов, кобхэмская колония стойко сопротивлялась тем и другим вплоть до начала 1651 г.

Уинстенли опубликовал в это время целый ряд сочинений, начиная с памфлета «В защиту тех, чьи стремления направлены единственно на то, чтобы сделать землю общественным достоянием, и которых называют диггерами» (1649 г.). Его теоретические воззрения выражены в двух небольших книгах: «Новогодний подарок парламенту и армии, разъясняющий, что такое королевская власть, и доказывающий, что дело тех, кого они называют диггерами, представляет собой право и подлинную сущность того, что провозгласил парламент и за что борется армия» (1650 г.), и двумя годами позже: «Изложение закона свободы или восстановление истинной магистратуры, почтительнейше поданное Оливеру Кромвелю, в котором объяснено, что представляет собой королевская власть и что означает республиканский образ правления» (1652 г.).

Вскоре после начала кобхэмских событий из-под пера Джерарда Уинстенли вышло «Письмо к лорду Ферфаксу и его совету индепендентов, с различными вопросами законникам и священникам, доказывающее на основании справедливости, что простой народ может копать, пахать, сажать и жить на общинных землях, не покупая их и не платя никому ренты».

«Мы понимаем, – писал Уинстенли, – что наша попытка вскопать общинные земли послужила предметом разговора для всей страны и вызвала у одних одобрение, у других порицание; одни, наши друзья, преисполнившись любви, говорят, что наше дело направлено на благо нации, умиротворения который мы ищем; другие, наши враги, с бешенством распространяют про нас клевету, будто бы мы стремились обогатить себя, а затем выступить против всех и отобрать у всех имущество, в то время как на самом деле это нам самим ненавистно.

Еще много других выдумок должны были мы пропускать мимо ушей, но мы твердо знаем, что наша цель состоит в усовершенствовании общин, уничтожении гнета и устранении как внешних оков, под которыми стонет божье творение, так и тех, что лежат внутри нас; мы должны очистить себя и стараться сохранить эту чистоту».

Уинстенли спрашивал: «Разве не является со стороны национального Ковенанта (в Сентябре 1643 г. парламент принял пресвитерианские Лигу и Ковенант. От офицеров армии Нового образца потребовали подписания этого национального Ковенанта) величайшим правонарушением то, что он, предоставив свободу двум категориям людей – джентри и духовенству, отказывает в ней всем остальным? Я утверждаю, что это величайшее правонарушение, ибо законы человеческие превращают эти две категории людей во враждебных христианам надсмотрщиков, поставленных над простым народом. Одни принуждают народ давать им ренту за землю и работать на них по найму, другие, т.е. духовенство, принудительно собирают для своего содержания десятину, чего никогда не делали апостолы Христа и пророки. Поэтому несомненно, что вы лжехристиане и лжепророки, появившиеся в самое последнее время».

Другой памфлет Уинстенли назывался «Знамя истинных левеллеров или общинное состояние, открытое и представленное сынам человеческим». Этот манифест выставлял требования, заявляя в первых же строках, что «великий творец Разум сделал землю общим достоянием для животных и человека». Но человек стали большим рабом себе подобного, чем дикие животные его рабами. Поэтому оковы собственности должны быть разорваны.

В других своих книгах, характеризуя куплю и продажу как главное общественное зло, Уинстенли подходит, хотя и несколько идеалистически, к пониманию причин общественных противоречий. «Является ля право продажи и покупки, – говорит он, – справедливым законом? Нет, это право захватчика, а не справедливый закон творения. Как может быть справедливым то, что строится на обмане? Ибо разве не внедрился обман в повседневную практику, если каждый желающий продать плохую лошадь или корову, или другой плохой предмет хозяйства, отправляет его на рынок, чтобы надуть там какого-нибудь доверчивого простака, и потом, вернувшись домой, смеется над убытком, понесенным соседом. А бывает еще хуже. Когда люди начали покупать и продавать, они утратили свою невинность, ибо с этого времени они начали угнетать друг друга и стараться похитить один у другого их прирожденные от сотворения права. Например, если земля принадлежит одновременно трем лицам и двое из них продают и покупают землю, а третий не дает на то своего согласия, то у него силой отбирают его права, и его потомки оказываются втянутыми в войну. Когда земля впервые стала покупаться и продаваться, многие не давали на это своего согласия. Поэтому эта купля и продажа принесла и до сих пор приносит недовольство и войны, которые достаточно уже мучили род человеческий в наказание за такие его дела. И народы мира никогда не научатся перековывать мечи на плуги и копья на серпы и не прекратят войны, пока это жульническое изобретение купли и продажи не будет выброшено вон вместе с остальным хламом, принадлежащим королевской власти».

Уинстенли лучше, чем большинство его современников, видел связь между торговлей, классовым господством и войной.

Чрезвычайно интересно отношение Уинстенли к религии, предвосхитившее в определенной степени критическое отношение к ней, как к опиуму народа. Уинстенли называет теологию «божественной доктриной» и бичует духовенство за его оправдание классовой структуры общества. «Ежедневно, – говорит он, – бедняки вынуждены работать за 4 пенса в день, в то время как хлеб стоит дорого. А собирающий десятину священник еще закрывает им рты, проповедуя, что под словами «бедные унаследуют землю» надо понимать «внутреннее удовлетворение души». Я же говорю вам: «Писание должно осуществиться буквально и на деле. Вы смеетесь над именем «левеллер», но я заявляю вам, что Иисус Христос был первым левеллером».

Или в другом месте Уинстенли говорит: «Это божественное учение, которое вы называете «духовным и небесным», является в действительности разбойником, который приходит и грабит виноградники человеческого спокойствия и не входит в дверь, а крадется иным путем. Те, кто проповедует это божественное учение, – убийцы многих бедных душ, простых и робких, не решающихся открыто за себя постоять, скрывающих свои думы в глубине сердца. Это божественное духовное учение есть обман, ибо в то время, как люди верят в него, мечтая о грядущем блаженстве или трепеща перед адом, куда они попадут после смерти, их глаза не видят, и они не замечают, каковы их врожденные права и что должно быть исполнено ими здесь, на земле, пока они еще живут. Это лишь пустой мечтатель⁰¹⁰, облако без дождя⁰¹¹. И действительно, это хитрое духовенство понимает, что если только ему удастся очаровать народ своим божественным учением и заставить его искать небесного богатства и славы за гробом, то оно само легко унаследует землю и превратит обманутый народ в своего слугу».

Но Уинстенли не только предвосхитил критическое отношение к религии, заставляющей людей мечтать о будущей жизни и рабски мириться с пороками настоящей, он также полностью признавал великое значение науки для человечества. В представлении Уинстенли о религиозных обязанностях человека наука должна была играть существенную роль. «Если бы земля была свободна, – говорил он, – от оков королевской власти так, чтобы каждый мог быть уверен в свободной жизни, и если бы эта свобода была ему действительно предоставлена, тогда многие тайны, касающиеся Бога и его творений в природе, которые сейчас люди скрывают, чтобы иметь чем жить, стали бы общественным достоянием; так, путы, налагаемые королевской властью, служат причиной распространения на земле невежества.

И только тогда, когда свобода республики будет установлена, знание разольется по земле, как вода в море, но не раньше. Тот, кого выберут священником на год, не будет только один читать проповеди и произносить речи (в дни отдыха от работы), но каждый, кто обладает каким-нибудь опытом и способен говорить о каком-либо искусстве или языке, или о природе небес, находящихся над нами, либо о земле, которая под нами, будет иметь возможность свободно высказаться, если сам предложит себя для этого, в вежливой форме выражая желание быть послушным. Также и тот, что будет выбран чтецом на год, не будет иметь свободу говорить, но не присваивать себе все права, как это делает до сих пор кичливое и невежественное духовенство, опутавшее весь мир своими хитростями, алчностью и гордостью. И от каждого, кто говорит о какой-нибудь траве, растении, искусстве или о природе человека, требуется, чтобы он ничего не выдумывал, но рассказывал лишь то, что обнаружил во время своего труда или при наблюдениях над опытом. И читать или излагать закон природы (или Бога) таким образом, как Бог запечатлел свое имя на каждом предмете, это значит излагать истину, как поведал ее Иисус Христос, воздавая каждой вещи ее собственные меру и вес. «Ах, – скажет усердный, но невежественный учитель⁰¹², – это низкое и плотское служение. Это ведет людей к знанию лишь тайн земли и природы, но мы должны стремиться постигнуть духовные и небесные предметы!» А я отвечаю: познать тайны природы – значит познать дела Бога, а знать дела Бога в его творении – значит познать самого Бога, ибо Бог пребывает в каждом видимом предмете или теле. И действительно: если вы хотите познать духовные вещи, то это значит познать, как дух или сила Мудрости и Жизни, вызывающая движение или рост, пребывает внутри и управляет некоторыми телами звезд и планет в небе и телами на земле, такими, как травы, растения, рыбы, звери, птицы и род человеческий, ибо познать Бога вне его творения или знать, что он желает сделать с человеком после того, как человек умрет, – невозможно, если не прибегнуть к разложению человека на субстанции огня, воды, земли и воздуха, из которых он состоит. Всякое другое знание находится за пределами возможности человека, и человек не может достичь его, пока живет в своем составленном из этих элементов теле».

Этот отрывок особенно интересен, ибо в основном великое движение всей научной мысли XVII столетия было тесно связано с одновременным развитием капитализма. Ведь как раз в это время (1646 г.) virtuosi⁰¹³, такие, как достопочтенный Роберт Бойль, доктор Томас Уиллис, доктор Джон Уилкинс, сэр Кристофер Рен и другие, убедившись, что старая схоластическая философия не будет побеждена новой или эмпирической без их совместных усилий, начали объединяться в так называемую «Незримую коллегию», ядро которой превратилось позднее в Королевское общество.

Первые члены Королевского общества были более заинтересованы в усовершенствовании методов торговли и сельского хозяйства, чем в том, что мы сегодня назвали бы «чистой наукой», и находились в тесном контакте с купцами лондонского Сити, поддерживавшими науку, основывая различные научные учреждения.

Например, Грешем колледж, где собиралось Королевское общество, был основан одним из самых выдающихся финансовых деятелей предшествующего периода, Джон Уилкинс в своей книге «Математическая магия» отмечал, что «наряду с большим удовольствием, которое испытываешь во время математических или философских изысканий, из них можно извлечь также и большую реальную выгоду, особенно тем джентльменам, которые вкладывают свои средства в такие трудные предприятия, как осушение шахт, угольные копи и т.д., а также тем ремесленникам, которые особенно искусны в своем деле».

А Роберт Бойль в письме к своему другу Маркомберу, относящемся примерно к этому же времени, писал: «В соответствии с принципами нашей новой философской коллегии, гласящими, что ничто не имеет ценности, если не может быть практически использовано, я считаю важными для человека занятиями натурфилософию, механику и сельское хозяйство.

Поэтому одна из моих просьб, обращенных к вам, будет состоять в том, чтобы вы взяли на себя труд расследовать более тщательно, какие виды земледелия практикуются в ваших краях, и если вы считаете это полезным, то принесите с собой список необходимых рецептов или книг, какие вы сможете раздобыть по тем вопросам, перечень которых я намеревался вам дать».

Но отношение Уинстенли к науке показывает, что понимание важного ее значения проявлялось не только среди крупных ученых среднего класса, бывших друзьями нового предпринимательства. Уинстенли был полон сознания важности изучения природы, хотя, подобно членам Королевского общества, он считал, что цель изучения природы состоит в познании творений Бога.

Доктрина свободы, созданная Уинстенли, и его объяснение классовой боьбы выражены почти в современной форме. Например, в письме к лорду Ферфаксу он говорит: «Прежде всего мы спрашиваем, была ли земли с ее плодами создана для продажи и покупки или нет? И была ли одна часть человеческого рода предназначена самим законом творения до первородного греха быть господином земли, а другая – слугой? Я утверждаю (и я вызываю вас опровергнуть это), что земля была сотворена для того, чтобы быть общим достоянием всех живущих на ней, без всякого различия, и не была предназначена для купли и продажи и что весь род людской является господином над животными, птицами, рыбами и землей и не создан для того, чтобы признавать кого-либо из себе подобных своим учителем и правителем, а должен следовать по стезе духа справедливости, единственного своего творца, живя таким образом в мире. И поскольку это истинно, то никто не должен быть лордом и лендлордом над другими, но земля свободна для того, чтобы все сыны и дочери рода человеческого свободно жили на ней. Во-вторых, я спрашиваю, не обрушиваются ли все войны, кровопролития и несчастья на создания тогда, когда один человек пожелает стать лордом над другим и когда станут домогаться собственности на землю один у другого? Ваше Писание достаточно ясно покажет, что это так. И не будут ли эти бедствия продолжаться до тех пор, пока все ветви рода человеческого не станут смотреть на себя как на одного человека, и на землю как на общее достояние всех без различия, и пока каждый, признавая справедливый закон в себе и над собой, не станет жить в его сени? Тогда отбросьте вашу куплю-продажу земли и ее даров. Это безнравственно, это поднимает одного над другим, это заставляет одного угнетать другого и это есть бремя для творения».

Из этого отрывка явствует, что Уинстенли в своем понимании классовой эксплуатации оказался пионером концепции понимания истории как истории борьбы классов и одним из первых, кто заглянул вперед, в республику бесклассового общества.

Нижеследующий отрывок показывает, как он выводит вторичные бедствия из первичного угнетения народа имущими классами. «Истинная свобода, – говорит он, – царит там, где каждый человек получает питание и обеспечение, которые заключаются в пользовании землей. Ибо раз человек состоит из четырех элементов творения – огня, воды, воздуха и земли, – то он может быть сохранен лишь соединением этих четырех элементов, являющихся плодами земли, и не может жить без них. Отнимите свободное пользование ими – и тело будет чахнуть, дух окажется в оковах и в конце концов покинет тело. Разве священники не проповедуют о пребывании на земле? Разве юристы не выступают в процессах для получения земли в собственность? Разве солдат не сражается за землю? А лендлорд не требует ренты, благодаря которой он может жить на доход с земли. обработанной его держателями? Итак, от вора с большой дороги до короля, сидящего на троне, разве каждый не старается либо силой оружия, либо тайным обманом отобрать у другого право на землю, так как видит, что свобода заключается в изобилии, а рабство в бедности? Конечно, угнетающие народ лорды маноров, чрезмерно требовательные лендлорды и сборщики десятин могут с таким же правом сказать, что их братья не будут дышать воздухом, наслаждаться теплотой тела, водой, падающей на них во время ливня, если они не будут платить ренту за этой, подобно тому как они говорят, что их братья не будут работать на земле и пользоваться ее плодами, если они не купят у них право на это. Ибо тот, кто берет на себя смелость лишить своего брата свободы пользования одним элементом, может лишить его свободы пользования всеми четырьмя, а именно: огнем, водой, воздухом и землей. Я говорю теперь относительно связи между угнетателем и угнетенным, ибо внутренние оковы духа, такие, как алчность, гордость, лицемерие. Зависть, страх, отчаяние, безумие, вызываются внешними цепями, какие один род людей налагает на другой».

Так этот социалист XVII столетия ясно представляет себе необходимость национализации средств производства, и поскольку промышленность была тогда совершенно неразвита, естественно он принимает землю в качестве символа производительности природы.

Некоторые его замечания напоминают современную Советскую конституцию. Подобно ей он многое основывает на принципе «Кто не работает, тот не ест». Уинстенли говорит: «Если кто-нибудь отказывается изучать ремесло или работать во время посева или жатвы, или не хочет быть сторожем на складе, а хочет кормиться и одеваться за счет работы других людей, надзиратели общины сначала должны его усовещать приватно; если он будет продолжать бездельничать, ему будет выражено порицание со стороны надзирателей публично, в присутствии всех, затем ему будет дан срок в один месяц. Если он после этого будет бездельничать, то будет передан в руки распределителя работ, который будет заставлять его принудительно работать в течение 12 месяцев или пока он не подчинится общему порядку».

Другое высказывание Уинстенли напоминает реплику одного советского ребенка, которого спросили, что получит человек, купивший фунт картофеля за 2 пенса, а продавший его за 6 пенсов, и который ответил: «12 месяцев!»

Если кто-нибудь соблазнит другого купить, а потом продать, а тот, кого соблазнили, не согласится и сообщит об этом надзирателям, соблазнитель лишится свободы на 12 месяцев, а надзиратель выразит похвалу тому, кто отказался от спекуляции, перед лицом всей конгрегации за его заботу о безопасности общины».

Выражения, предвосхищающие современное учение социализма, очень часто встречаются в сочинениях Уинстенли. Так, в своем «Изложении закона свободы» он говорит: «Правление заключается в мудром и свободном распоряжении землей и образом жизни людей путем соблюдения особых законов и правил, чтобы все жители могли мирно жить в довольстве и свободе в той стране, где они родились и выросли».

Уинстенли была намечена также теория примитивного коммунизма, поскольку он говорит: «Республиканскую форму правления вполне можно назвать самой древней, ибо она существовала до того, как незаметно выросли другие формы государства, основанные на угнетении».

В «Новогоднем подарке» есть очень яркое место, где Уинстенли требует «революционного скачка»: «Один из ваших офицеров сказал мне: «Если мы в Англии пожалуем каждому право участия в общем пользовании землей, то мы не только разрушим собственность, но и совершим то, что еще не практиковалось ни одним народом в мире». Я ответил, что это верно; собственность была введена мечом, и отсюда проклятие, тяготеющее над ней, ибо ее ввел убийца, поддерживающий ее силой, и она произвела на земле разделение, наложившее на многих цепи рабства, поэтому это не благословенный, не обещающий ничего посев. А то, что делают другие страны, Англия вовсе не должна считать за образец, ибо Англия (так же как и другие страны) находилась некогда под властью чудовища, королевской власти, но теперь она, первая из всех наций, встала на путь реформ, и если Англия… будет удостоена этой чести, она может с полным правом… возложить корону на голову Христа, который есть мировая любовь или свободная община, и таким образом стать вождем всех народов мира в этом счастливом возрождении. Если же Англия откажется, другая страна будет избрана прежде нее, и Англия потеряет свою корону.

Ибо, если когда-нибудь творению суждено быть восстановленным, это будет достигнуто путем, ведущим через общину всех людей, во-первых, и общность земли, во-вторых. Эти две общины, или, вернее, две ветви одного и того же ствола, есть то истинное уравнение всех, какое произведет Христос при своем втором, более славном пришествии, ибо Иисус Христос, спаситель всего человечества, есть величайший, первый и самый истинный левеллер из всех, о ком говорилось на земле. Поэтому вы, правители Англии, не стыдитесь и не бойтесь левеллеров, не ненавидьте их, ибо это те облака, на которых будет восседать Христос при своем пришествии. Не смотрите на другие страны как на образцы для подражания. Все страны мира погружены во мрак, во мраке же пребывает и Англия, хотя она ближе всех к свету и свободе; поэтому не допустите, чтобы другие страны отобрали у вас корону».

В «Декларации бедного и угнетенного народа Англии» (1649), подписанной наряду с Уинстенли многими другими лицами, говорилось, что «люди должны стремиться изгнать из мира эту проклятую вещь, называемую частной собственностью, являющуюся причиной всех войн, кровопролитий, воровства и тех рабских законов, которые заставляют народ терпеть всевозможные бедствия».

Единственно, в чем Уинстенли допустил бы неравенство, – это титулы и почетные награды. Без сомнения, он полагал, что это будет вполне достаточной побудительной причиной для кооперативной деятельности. В своем наброске идеальной республики он писал следующее: «Когда человек проходит через все чины и должности, он поднимается до почетный званий и достигает в конце концов высшей знатности как верный республике член парламента. Точно так же и тот, кто сделает открытие в области изучения тайн природы, получит почетный титул, даже если он будет молодым человеком. Но ни один человек не получит никаких титулов, пока не заслужит их либо своим усердием, либо долгими годами службы. Каждый, кто достиг 60 лет, будет пользоваться почетом и уважением со стороны всех, кто моложе него».

Теперь совершенно ясно, что Уинстенли был автором или одним из авторов книги «Свет, сияющий в Бекингемшире», о которой будет рассказано ниже в связи с рассмотрением движения левеллеров в армии.

О жизни Уинстенли известно очень мало. Имеются сведения о том, что он был уроженцем Ланкашира и в первые годы XVII в. занимался торговлей в Лондоне. Когда началась борьба против Карла I, он широко жертвовал на поддержку парламентской армии, но позднее ему кажется не повезло в делах, и он обосновался в деревне. Однажды во время работы, как он сам позднее рассказывал, «его душа преисполнилась прекрасных мыслей, и ему открылись вещи, о которых он раньше никогда не слыхал и не читал и которым те, кому он о них рассказывал, не могли поверить». Одной из этих мыслей было убеждение, что земля должна стать общим достоянием всех людей без различия. Позднее он настаивал на том, что бедняки, трудясь, заслуживают особенного уважения, «ибо они первые принимают слово истины, а не богачи, являющиеся врагами подлинной свободы».

Памфлет, в котором Уинстенли так говорит о бедных и богатых, заслуживает более подробного изложения. Он назывался: «Слово ободрения городу Лондону и армии, из которого вы можете заключить, что свобода Англии, которая должна была бы укрепиться в результате всех наших побед, пала ниже, чем во времена нормандского господства, как это видно из отчета о несправедливых судебных преследованиях Кингстон Кортом некоторых диггеров с Джордж Хилл» (август 1649). Обложка содержит следующие, почти патетические строки:

Когда эти бренные тела будут в могиле и дети
                    займут наше место,
Это покажет, что мы стояли за правду, мир
                    и свободу в наши дни;
И мы предстанем в глазах всех верными
                сынами Англии, нашей матери.
Тогда не будет никаких хитростей священников
        И юристов; мы разоблачим их рабские души.

Незадолго до появления этого памфлета суд присяжных из местных богатых фригольдеров присудил нескольких диггеров к штрафу в 10 фунтов каждого, а их скот был вырезан шайкой наемных головорезов. На суде диггерам не дали даже возможности выступить в свою защиту. Памфлет кончается следующим обращением к живущему поблизости землевладельцу Ч. Дрейку, вызвавшему в суд Уинстенли и его друзей: «Г-н Дрейк, вы член парламента, и вам известно, что все началось со ссоры между королем Карлом и вашей палатой. Разве вы не обещали свободу всей нации после того, как будет изгнана партия кавалеров? Почему же теперь вы ищете свободу лишь для себя и для джентри, отрицая такое же право за простым народом, понесшим самые большие потери?» Ответ Дрейка остался неизвестным. Он и его друзья – мировые судьи – имели в своем распоряжении еще два века.

Наряду с другими занятиями Уинстенли иногда отдавал дань поэзии, в частности написал интересную «Песнь диггеров», сохранившуюся в документах Кларка⁰¹⁴.

Благородные диггеры, все вставайте теперь,
                    вставайте!
Благородные диггеры, все вставайте,
Чтоб пустые поля удержать, так как может
                    любой увидеть,
Как кавалеры бесчестят весь люд, как они
                    презирают ваш труд.
Вставайте теперь, вставайте!
 
Ваши хижины сносят они. Вставайте теперь,
                    вставайте!
Ваши хижины сносят они, страхом гонят вас
                    в город они,
Но джентри наступит конец, бедняк получит
                    венец!
Вставайте теперь, вставайте!
Джентри все захватили вокруг.
                    Вставайте
теперь, вставайте!
Джентри все захватили вокруг. Вставайте!
Джентри все захватили вокруг, они всюду, в
                    любой из округ,
Им хитрость любая подстать, чтоб землю
                    у вас отнять.
Вставайте теперь, вставайте!
 
Законник – джентри друг. Вставайте теперь,
                вставайте!
Законник – джентри друг. Вставайте!
В злобе все он готов измышлять, вас советует
                в тюрьмы бросать,
В нем дьявол, видно, сидит, а ненависть
                    очи слепит.
Вставайте теперь, вставайте!
 
Священник за них во всем.
Вставайте теперь,
                вставайте!
Священник за них во всем. Вставайте!
Священник за них во всем, и он называет
                грехом,
Когда мы хотим начать свободу себе добывать.
Вставайте теперь, вставайте!

Существует также любопытный маленький памфлет по названием «Веселье диггеров или стихи, составленные и положенные на музыку для удовольствия и отдыха всех тех, кто копает или сам выполняет свою работу в Английской республике». Он был опубликован в Лондоне в 1650 г., т.е. после поражения армии левеллеров, и мы процитируем один отрывок, характеризующий миролюбивую позицию диггеров:

Но свобода не будет завоевана
Ни мечом, ни ружьем,
Хотя мы восемь лет боролись
И платили свои деньги.
Пусть духом слабые погибнут,
А сильные – победят!

Гражданское крыло движения левеллеров выдвинуло наряду с Уинстенли еще целый ряд теоретиков. Одним из них был Вильям Уолвин, лондонский купец, часто подписывавший манифесты левеллеров. Хотя в настоящее время сохранилось очень небольшое число его трактатов, тем не менее свидетельства индепендентов достаточно точно определяют его точку зрения, что «мир не станет совершенным до тех пор, пока все не сделается общим». Он говорил, что никакими средствами нельзя преодолеть «преграды, воздвигаемые людьми на пути, ведущем к изменению течения жизни в этом отношении. Лишь очень немногие усердные и отважные души смогут перевернуть весь мир, если они правильно примутся за это и проявят мужество, не жалея жизни». На возражение, что это приведет к свержению всех и всяких правительств, он отвечал: «Тогда не будет ни малейшей надобности в правительстве, ибо тогда на свете не останется ни воров, ни алчных людей, ни взаимных обманов и оскорблений, и таким образом не будет необходимости в существовании правительства. Если возникнет какое-нибудь несогласие, возьмите сапожника или любого другого ремесленника с репутацией честного и справедливого человека, предоставьте ему выслушать и решить спор, а затем дайте ему вернуться к его работе». Замечательно, что эти идеи, распространенные в Англии XVII в., предвосхитили институт народных судей в СССР.

Необходимо отметить, что оба, Уолвин и Уинстенли, усматривали в существовании несправедливых законов и неразумной организации общества основную причину умственных расстройств и даже преступных актов. Уолвина современники считали лучшим мыслителем левеллеров.

Другим мыслителем был Ричард Овертон, особенно интересный своей детальной разработкой и дальнейшим развитием критики традиционной религии, выработанной Уинстенли. В Овертоне мы должны признать одного из первых представителей тех школ мысли, которые сочетают рационализм и материализм с политическим и социальным радикализмом. Овертон, без сомнения, верил, что учение о бессмертии души было одним из наиболее опасных антисоциальных учений, поскольку оно вынуждало людей сосредоточивать все свое внимание на будущей жизни вместо того, чтобы стремиться к самоусовершенствованию здесь, на земле. Его книжечка «Человек смертен» вышла в первый раз в 1643 г. Заглавие ее в последнем издании таково «Человек смертен, или трактат, в котором при помощи богословских и философских доводов доказывается, что поскольку весь человек согрешил, он весь и умирает, в противовес общераспространенному разделению человека на душу и тело. С сомнениями и возражениями, разрешенными на основе как Писания, так и разума, открывающий множество кощунств и абсурдов, вытекающих из фантазий относительно души».

Очень интересно, что у него имеются два рода аргументов: одни, почерпнутые из Писания (ибо, конечно, в это время еще не были оценены те изменения в богословской мысли, которые совершились на протяжении истории евреев), и другие, основанные на психологических и биологических наблюдениях.

Но ни в его книге, ни в ответах на нее, таких, как «Прерогатива человека или бессмертие души, отстаиваемое против тщетных придирок ничтожного памфлета, озаглавленного «Человек смертен» (Оксфорд, 1645 г.)», не было еще открытого обсуждения положения, что вера в бессмертие души – это опиум для народа. Как мы уже видели, однако, Уинстенли заметным образом предвосхитил марксистскую точку зрения на этот предмет.

Может быть, самым замечательным из созданных диггерами памфлетов был памфлет «Свет, сияющий в Бэкингемшире», формулировавший желания «честных людей!. Этот труд имел следующий подзаголовок: «Открытие главных основ и первопричин всякого рабства на свете, и прежде всего в Англии, представленное в виде декларации большинству склонных к добру людей этой страны и всем бедным и угнетенным крестьянам Англии, а также предложенное вниманию армии, находящейся под руководством лорда Ферфакса (1648). Почти все изложение было облечено в религиозную, библейскую форму, но, как уже отмечалось неоднократно историками этого периода, подобная терминология была естественна для того времени, и левеллерам было бы невозможно пользоваться какой-нибудь другой. Если они хотели вести широкую народную агитацию. «честный народ желает следующего: 1) равной доли в жизни для каждого человека, чтобы никто не должен был просить или красть из нужды, но каждый жил бы беззаботно; 2) одного закона для всех, основанного на Писании; 3) равных прав для всех людей; 4) правительства из судей, называемых старейшинами и выбираемых народом; 5) республики по заветам Библии. Ведь в Израиле, если человек был беден, ему была обеспечена общественная помощь и поддержка для того, чтобы дать ему возможность снова стать на ноги. У нас на это будут употреблены все земли епископов. Леса и земли короны, которые изменнический парламент намерен раздать своим членам и употребить на поддержку бесполезной вещи, называемой королем. Каждые семь лет земля будет отводиться бедным, сиротам, вдовам и странникам, а при каждом урожае им же будет принадлежать определенная часть. И заметьте это, бедные люди, – вот что могут сделать для вас левеллеры».

Кроме левеллеров, существовало известное число писателей, тесно примыкавших к ним. Доказательством их связи с левеллерами служит тот факт, что Джайльс Кэльверт, публиковавший большую часть памфлетов левеллеров и известный как соредактор одного из изданий «Народного соглашения», печатал их книги. Среди подобных писателей был и Питер Чемберлен, требовавший в своей книге «Защитник бедного человека» национализации всех земель короны и церкви. Этот естественный земельный фонд он называл «наследием бедных» и добавлял, что им должен управлять ответственный надзиратель, действующий в соответствии с демократической конституцией. Чемберлен блестяще разбил убеждение, будто народ можно вразумить лишь голодом и угнетающими его законами, и что если его не сдерживать силой, он станет наглым и мятежным.

Другим связанным с левеллерами мыслителем был Сэмюэль Хартлиб, который перевел некоторые сочинения чешского педагога-теоретика Коменского и который заявлял, что государство должно покровительствовать ремеслам и промышленности. В его «Описании знаменитого королевства «Макария»⁰¹⁵, рисующем «это наилучшее правление, при котором жители пребывают в богатстве, здравии и веселье», он говорит, что в государстве должно быть пять советов, занимающихся земледелием, рыболовством, торговлей и ремеслами, заморской торговлей и промышленностью, а также устройством колоний. Утверждая, что государство должно брать на себя обязательства по отношению к промышленности и науке, Хартлиб намного опередил свое время. Он был одним из тех, кто признавал необходимость создания таких научных учреждений, как Королевское общество, и хотя эта идея осуществилась при его жизни, другие мысли Хартлиба остались не понятыми его современниками. Тем не менее факт его союза с левеллерами очень важен, ибо на этом примере мы вновь убеждаемся, что многие их сторонники понимали важность нового применения науки.

Наконец, среди множества утверждения, в которых левеллеры предвосхищали современный социализм, мы должны отметить, что у них было предусмотрено даже государственное медицинское обслуживание. В частности, об этом говорится у Джона Кука (бывшего генерального прокурора на процессе короля) в его Unum necessarium («Единое необходимое») или «Дело бедняка».

Второй областью, где левеллеры шли далеко впереди своего времени, была область воспитания. Одним из капелланов в армии был Вильям Дилл. Это он сочетал браком Бриджет Кромвель и генерал-комиссара Айртона. Позднее он стал магистром Кайюс колледжа в Кэмбридже. Его книги также печатались Джайльсом Кэльвертом. В своей «Истинной реформе обучения» он требовал широкого распространения системы начальных школ, веря, что и «университеты расстанутся с богами и музами классической древности» и сосредоточат свое преподавание «на логике, математике и особенно на арифметике, геометрии, географии и тому подобных предметах, которые не только не содержат ничего дурного, но, наоборот, очень полезны человеческому обществу.

Еще более интересно то, что он был решительным противником образовательной монополии Оксфорда и Кэмбриджа, считая, что «было бы более полезным для блага всего народа иметь университеты или колледжи, хотя бы по одному в каждом из больших городов страны, таких, как Лондон, Йорк, Бристоль, Экзетер, Норвич и др. Государство должно оказывать этим колледжам почетную и компетентную поддержку с тем, чтобы богобоязненные и ученые люди после проведения необходимой реформы преподавали там языки и искусства». Что за человек был Дилл, видно из следующего обвинения, выставленного против него во время реставрации: «Он утверждал, что король и его свита подобны дьяволу и его приспешникам, и приветствовал убийство короля и отмену палаты лордов… он втягивал джентри графства в рассуждения, а затем давал о них ложные сведения. Он объявил на публичном собрании, что скорее слушал бы в церкви проповедь простого крестьянина-пахаря, чем самого лучшего ортодоксального священника графства.

В последнее Рождество Христово некоему Бэньяну, медику, благосклонно дозволили обратиться к конгрегации⁰¹⁶ с кафедры, и в тот день ни один ортодоксальный священник не служил в церкви. После восстановления изгнанных членов парламента он объявил, что власть теперь вновь находится в руках дурных людей и похоже, что с возвращением папизма земля снова перешла в чужие руки; он распространял бунтарские книги и еще до ужасного умерщвления покойного короля заявлял открыто перед своей конгрегацией, что для него король не является королем, ибо его король – Христос; что раз Венеция и Голландия обходятся без земного короля, то почему бы и нам не обойтись без него, и что он вообще не признает земных королей».

Обращение к примеру Венеции и Голландии встречается в сочинениях республиканцев довольно часто. Оно напоминает ссылки теперешних социалистов на СССР как на наиболее важное явление сегодняшнего дня.

3
РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПРОПАГАНДА

Когда в 1642 г. началась война, парламент открыл кампанию пропаганды. Началось с перепечатки некоторых старых сочинений, особенно тех, которые в предыдущем столетии были написаны протестантскими богословами и направлены против вождей враждебных им течений. Старая теория о долге каждого христианина восстать против нехристианских правителей давно завоевала себе общее признание. Поэтому первым был перепечатан «Краткий трактат о политической власти» Джона Поннет, некогда епископа Винчестерского, впервые опубликованный в царствование королевы Марии в 1556 году.

Позднее, когда парламентское движение раскололось на консервативных пресвитериан и радикальных индепендентов, а затем правое крыло индепендентов во главе с Кромвелем объединилось с купцами пресвитерианского Сити против левого крыла индепендентов – левеллеров, эти события сопровождались потоком памфлетов, часто анонимных и очень резких. Мы уже познакомились с некоторыми образцами, а далее, в связи с движением в армии, рассмотрим еще большее число их. Среди памфлетов были многочисленные «Ремонстрации», «Петиции» и «Письма», а также то, что мы теперь назвали бы «докладами меньшинства», и памфлеты, направленные против ремонстрации. Все они представляют особый интерес благодаря тому обстоятельству, что XVII век в Англии был кульминационным пунктом развития английской прозы. Так, например, сэр Томас Браун был современником революции. Его религиозные сомнения и интеллектуальные противоречия были отражением внешней бури. Парламентские памфлетисты в большинстве случаев, однако, были слишком измучены и непоследовательны, чтобы быть мастерами слова, и лишь произведения Уинстенли и Уолвина могут сравниться с прозой Мильтона. Сочинения Лильберна производят, откровенно говоря, впечатление дословной передачи речи человека, всю ночь горячо ораторствующего в таверне.

Во всех этих произведениях есть две достойных внимания особенности: недоразвитие установившейся теперь системы пунктуации и разбивки на абзацы, особый колорит и оригинальность, проявлявшаяся автором в выборе заголовков для памфлетов. В настоящей книге можно найти много образцов этих особенностей.

В 1642 г., наряду с распространенными перепечатками «Елизаветинского клича» Поннета, демократические мотивы явственно звучали в сочинениях двух живших тогда писателей (наряду с менее значительными людьми): Джона Гудвина, индепендентского священника капеллы на Кольман стрит (Лондон), и Генри Паркера, юриста. Ученая и полная воодушевления книга Гудвина «Против кавалерства» оправдывала сопротивлению королю, который перестал соблюдать обязанности, вытекающие для него из общественного договора, а «Замечания на некоторые последние ответы и высказывания его величества» Паркера выдвигали тезис «власть изначально присуща народу».

Памфлетная война этого периода интересна также и тем, как показал Холлер⁰¹⁷, что она заняла определенное место в истории веротерпимости. Вильям Уолвин с его «Силой любви» (1643) и «Сострадательным самаритянином» (1644) и Роджер Вильямс, американец, родом из Род Айленда⁰¹⁸, с его «Кровавым сторонником преследования» (1644) стояли плечом к плечу с Джоном Мильтоном, чья «Ареопагитика» (1644) стала позднее классическим для Англии произведением, защищавшим свободу печати, хотя в свое время она привлекла к себе не большее внимание, чем другие памфлеты. Ричард Овертон также включился в борьбу со своим «Обвинением господина Преследование» (1645), которого сэр Джон Священник защищал от обвинения в изменен, выдвигавшегося господином Божественное Возмездие перед лицом Лорда Парламента в качестве судьи. Может быть, эта аллегория натолкнула Джона Бэньяна на некоторые идеи в его «Странствовании пилигрима».

Пресвитериане, конечно, были против веротерпимости, и ими было написано много серьезных возражений против требовавшейся индепендентами всеобщей свободы мысли. Но мы не сможем постигнуть внутреннюю природу этого факта, если не примем во внимание, что пресвитериане были политически консервативны, а индепенденты радикальны. Требование веротерпимости ыло лишь на первый взгляд чисто религиозным вопросом. В действительности же оно касалось права высказывать свои соображения по волнующим социальным и политическим вопросам. И можно отметить, что на деле полная веротерпимость была дарована лишь столетие спустя, когда буржуазия прочно утвердилась в своей власти, и уже казалось немыслимым, чтобы что-нибудь могло ее поколебать.

Помимо множества опубликованных левеллерами памфлетов очень важно отметить, что одна из газет периода республики может быть охарактеризована как их орган печати. Любопытно, что эта газета носила заголовок «Умеренный», заголовок, выбранный, быть может, для того, чтобы добиться поддержки широких кругов общества. «Умеренный» был первой газетой, где начали печататься передовые статьи. «Умеренный» воспроизводил все манифесты, издававшиеся левеллерами, и в своих передовицах обращал внимание читателей на самые важные пункты.

7 августа 1649 г., когда было казнено несколько грабителей за кражу скота, статья в «Умеренном» утверждала, что многие преступления порождаются институтом частной собственности. «Мы находим, что некоторые из этих преступников, – говорилось в статье, – вполне приемлемые для общества люди, и заявляем, что если бы они могли получить пропитание от друзей или каким-нибудь другим образом, они никогда не вступили бы на путь тех действий, которые им пришлось совершить ради прокормления своих жен и детей. Исходя из этого, многие честные люди стараются доказать, что только частная собственность, управляющая жизнью людей подобного состояния, вынудила их нарушить закон ради поддержания жизни. Далее они объясняют с большой убедительностью, что собственность – это первая причина всех раздоров между партиями после окончания гражданской войны. Мы находим также, что с тех пор, как тиран уничтожен и правительство изменилось in nomine (по имени), оно должно было бы соответствовать благу народа in specie (на деле), чего, однако, у них нет основания ожидать в течение ближайших лет вследствие того, что в органах власти и в командовании армии большинство составляют джентри, которые протаскивают все проекты, направленные на поддержку старого правительства и, следовательно, отстаивают свои собственные интересы и рабство для народа. Все же левеллеры не сомневаются, что со временем народ убедится в своей слепоте и безумии».

Из статей «Умеренного» мы узнаем, что движение левеллеров охватывало также и широкие круги рудокопов, особенно в Дэрбишире, который был центром борьбы с графом Рэтлендом и где одно время была сформирована организованная вооруженная армия в несколько тысяч человек.

Последний номер «Умеренного» появился в сентябре 1649 г. После же усиления кромвелевской системы цензуры издание его, кажется, стало невозможным.

Его последняя передовая статья была не без огонька. После описания хода революции автор ее продолжал: «Наконец божественное провидение увенчало успехом борьбу томившегося в рабстве народа против могущественного врага, и это сделало народ свободным (как он и мечтал) от прежних угнетений, бедности и рабства и счастливым в том, что он считал величайшим благом как для души, так и для тела. Но гордость, алчность и эгоизм присвоили себе выгоду от этой великой победы. И поскольку многих соблазнила возможность погрузиться в Золотой Океан, бремя и угнетение народа не только сохранились, но и увеличились, и этому не видно конца. В ответ на это народ (который невозможно далее держать в заблуждении, чье положение должно быть облегчено и кто должен не только титуловаться, но и в действительности быть источником всякой законной власти) начинает бесноваться и требовать полноправных представителей (парламент) и совершенно других законов, которые сделали бы его действительно счастливым. Поскольку это ему не гарантировано, старые искорки вражды взлетают вверх вместе с бурей новых разногласий, огонь все время разгорается, ветер усиливается, и если хворост останется сухим, если не будут приняты какие-нибудь срочные меры, ущерб от несчастья может быть очень большим для некоторых, но зато и польза для всех остальных может быть еще больше».

Здесь же уместно будет упомянуть об одном из наиболее замечательных журналистов периода республики. Марчмонт Нидхэм начал с издания роялистской газеты “Mercurius Pragmaticus”, но в 1649 г. переменил ориентацию и после опубликования своей книги «Защита дела английской республики» начал выпускать газету парламентской партии “Mercurius Politicus”. Заслужил он или нет то презрение, которым история обычно наказывает тех, кто слишком часто меняет свои убеждения, это вопрос иной, но для нас в данном случае Нидхэм очень интересен: быть может, он один из всех своих современников понимал, что живет в революционную эпоху. В общем, обе враждующие стороны в гражданской войне были полны решимости доказать законность всех своих действий. Это и была та скала, на которую опирались Пим и Гемпден. Почти все сочинения Лильберна принимали форму решительной защиты законных прав и притязаний. А судьям короля на процессе Карла I иногда приходилось хуже, чем самому королю, только потому, что они предпочитали базировать свои обвинения на шаткой правовой основе вместо того, что аргументировать серьезными политическими доводами. Даже кроткий коммунизм Уинстенли аппелировал к тому, что он считал донормандским правом.

В противовес всему этому Нидхэм назвал свою первую главу так: «Правительства имеют свои революционные и критические периоды». У него не было никакой теории относительно этих великих перемен, и он мог только приписывать их «тем стремительным ураганам фатальной необходимости, которые срывают наши дела, дуя со всех направлений компаса».

Нидхэм не боялся силы меча, так пугавшей пресвитериан и многих других деятелей, чьи точки зрения не совпадали с мнениями армии. Любимый аргумент Кромвеля состоял в том, что Бог не благословил бы оружия парламента такими многочисленными и ошеломляющими успехами, если бы дело парламента не было делом Божьим. Нидхэм же, толкуя эти высказывания по-своему, говорил, что «сила меча» есть, в конце концов, основа всех правительств. «Если король, будучи побежденным, может, – писал он, – по праву войны потерять свою долю участия в правительстве и власти, то все это неизбежно должно перейти к той власти народа, которая оказалась сильней короля, ибо нет никакой промежуточной силы, выдвигающей свои притязания, и таким образом, вывод ясен: раз все права королевской власти перешли в результате исхода военного конфликта к победившей партии, то и правительство, какое ей заблагорассудится создать в ближайшее время, будет таким же правомочным de jure, как если бы оно возникло в результате соглашения всего народа».

Однако можно сказать, что в парламенте оставалась лишь горсточка тех, кто был первоначально избран. Нидхэм возражал против этого и настаивал на том, чтобы изгнанные члены парламента, «присоединившиеся к побежденной партии и даже после победы, а также все, благосклонно относящиеся к завоевателям⁰¹⁹, были полностью лишены прав, а высшая власть законным образом перешла к тем членам, которые обладают достаточной смелостью, чтобы отстаивать свои свободы, защищать права как свои собственные, так и своих сторонников в грядущих конфликтах, и могут принять на себя прерогативы и привилегии короля, лордов и изгнанной части членов палаты общин как действительные наследники, утвержденные по праву оружия и обычаю нации и таким образом удостоившиеся возведения в сан высшей власти».

В последней части своей книги Нидхэм атаковал три правые партии: роялистов, шотландцев и английских пресвитериан, и левую партию левеллеров. Он утверждал, что монархия была тиранией, говорил, что шотландцы заботятся лишь о своих интересах, пытался показать, что пресвитерианство было разрушительным для свободы.

Глава против левеллеров более интересна. Следующий отрывок напоминает нам слова Энгельса (с. 120), хотя она написаны современников левеллеров, человеком, бывшим в действительности представителем растущей буржуазии. «Впервые левеллеры стали казаться значительными и опасными, – писал он, – в 1647 г., когда началось это достопримечательное соперничество между армией и той подвергшейся коррупции партией, которая преобладала тогда в обеих палатах и в Сити, хотя в этот период левеллеры и сослужили большую службу в ограничении первой и очищении второй. Ведь парламент только тогда и вернулся к Невинности и Свободе и начал действовать в том направлении, какое считалось необходимым для установления свобод нации, когда эти люди осмелились придраться к его действиям и выступить против парламента и против высшего офицерства армии, крича, что те и другие – вероломные предатели общественных интересов, потому что они не дают возможности им (горячеголовому сброду и самому низшему слою народа) установить все так, как им этого хочется».

Когда дело дошло до отдельных возражений левеллерам, Нидхэм просто заявлял, что всеобщее голосование мужчин никогда не приведет к разумным и мирным выборам. Демократия в этом смысле невозможна. Но и более того, «требование равенства прав в правительстве предполагает требование равенства состояний». Здесь он действительно коснулся корня всех разногласий.

Что касается позднейшей истории газеты “Mercurius Politicus”, то очень интересно, что Нидхэм имел сотрудником не кого иного, как Джона Мильтона. В 1651 г., во время шотландской войны, когда будущий Карл II готов был вторгнуться в страну, передовые статьи безусловно принадлежали Мильтону.

4
ДВИЖЕНИЕ ЛЕВЕЛЛЕРОВ В АРМИИ

После провала попытки короля привлечь в начале 1642 г. к суду Пима, Гемпдена и других членов палаты общин, повсюду ощущалось, что конфликт не может быть разрешен иначе, как силой оружия. Одним из первых волонтеров на службе у парламента был Джон Лильберн, позднее величайший ил лидеров левеллеров. Ему был отдан под начальство небольшой отряд в пехотном полку. На протяжении всего лета шел набор в армию и делались другие приготовления, и только осенью обе партии были готовы к бою. Первое серьезное сражение между королевскими наемными солдатами и армией парламента окончились неблагоприятно для последней, но во время второго столкновения при Брентфорде в 1642 г. народные войска после стойкой защиты отбили атаку кавалеров, и король вынужден был оттянуть свои армии к Оксфорду.

В битве под Брентфордом Лильберн был взят в плен роялистами⁰²⁰.

Его судили в Оксфорде и приговорили к смерти, но угроза репрессий со стороны парламентских властей спасла ему жизнь, и в следующем году он был выпущен на свободу в обмен на нескольких роялистских пленников. В это время Кэмбридж, Гентингдон, Норфольк и соседние территории, а также ассоциация восточных графств были деятельно заняты организацией армии Нового образца, и Лильберн по рекомендации Кромвеля был назначен майором в кавалерию. К маю 1644 г. Лильберн так отличился при различных обстоятельствах, что был назначен подполковником драгун лорда Манчестера. Он принимал участие во многих битвах, в том числе и при Эджхилле и Мэрстон-Муре.

Очень интересно, что среди имен членов Кэмбриджского комитета ассоциации восточных графств встречаются фамилии, которые и по сей день существуют в Кэмбридже, такие, как Элмонд и Спэлдинг.

Организаторы движения набирали отряд за отрядом по соседним деревням, снабжали их снаряжением, полученным из Лондона или Линна, и направляли в армию полковника Кромвеля. Один из отрядов назывался «девичьим», так как был экипирован на деньги, собранные по подписке среди девушек Норвича.

Беспокойное настроение этих первых дней хорошо видно из рассказа двух молодых роялистов Бранстонов, путешествовавших из Йорка в Эссекс в сентябре 1642 г. Они пишут: «Когда в воскресенье мы возвращались домой, недалеко от Гентингдона, на дороге между ним и Кэмбриджем, из пшеницы выскочили неожиданно несколько мушкетеров и приказали нам остановиться. Говоря, что мы должны быть обысканы и отправлены к г-ну Кромвелю, чтобы дать ему отчет, откуда и куда мы едем. Я спросил, где г-н Кромвель находится. Солдат ответил, что в четырех милях отсюда. Я сказал, что неразумно прерывать наш путь и что если бы Кромвель был здесь, я охотно удовлетворил бы его любопытство, сообщив все, чего бы он ни пожелал, и, сунув руку в карман, дал одному из солдат 12 пенсов, после чего тот сказал, что мы можем следовать далее. Поэтому я ясно увидел, что моему отцу будет невозможно пробраться к королю в карете; узнав об этом, оно вовсе не поехал и оставался дома до самой смерти».

В ходе войны трещина между консервативными пресвитерианами и радикальными индепендентами становилась все шире. Пресвитериане ни на минуту не упускали из виду возможности компромисса с королем, и поскольку позиция, занятая ими, могла привести к изменам на поле сражения, все ненадежные, т.е. консервативные, элементы были исключены из армии Нового образца. Очень важно отметить, что в это время солдаты, настроенные более радикально, чем их начальники, не рассматривались еще как опасный элемент. Революция находилась в самой начальной стадии.

Здесь мы немного остановимся, чтобы ответить на вопрос, почему пресвитериане были консервативным элементом в Сити. Это объясняется тем, что слишком радикальное вмешательство в организацию церкви было тесно связано с вмешательством в отношения собственности. Так, в 1641 г. поэт Эдмунд Уолтер, тогда член парламента, заявил в палате, что хотя парламент и может ограничить епископат, он не должен уничтожать его совсем.

«Я смотрю на епископат, – сказал Уолтер, – как на внешнюю линию обороны. Если она будет взята народным штурмом и если вместе с тем будет разоблачена тайна, лежащая в основе этого учреждения, то мы не сможем отказать им ни в чем из того, что они могут потребовать всей массой, и вслед за этим мы должны будет взять на себя тяжелый труд защиты нашей собственности, подобно тому, как мы ее недавно отстаивали от притязаний прерогативы. Если посредством увеличения числа поднятых рук и петиций они выскажутся за равенство в делах церкви, то следующим их требованием может быть равенство в делах светских». Это был подлинный голос поднимающейся буржуазии, готовой разделаться с феодальным абсолютизмом, но вместе с тем решившей сохранить привилегию собственности для самой себя. Далее Уоллер продолжал: «Я уверен, что когда бы ни стали выражать свое стремление к равному разделению земель и богатств, в Писании всегда найдется столько же мест, подтверждающих это желание, сколько теперь приводится против прелатов и господства церкви. А что касается злоупотреблений, то если вам теперь говорят, что тот или иной бедняк претерпел от епископов, то тогда вам представят тысячи примеров бедняков, живущих в тяжелых условиях по вине их лендлордов».

Данный отрывок позволяет нам понять, почему капелланы всех добровольческих полков города Лондона были пресвитерианами и почему, когда в 1646 г. делегаты от тысяч и тысяч жителей Бэкингемшира и Герфордшира появились на пороге палаты с петицией об отмене десятины, их просьба не встретила поддержки, и они были отправлены домой с отеческим наставлением о непонимании ими божественного и человеческого законов. Новые собственники чувствовали себя в большей безопасности при сохранении строгой и консервативной церковной организации, которая в свою очередь считала бы их своими светскими старейшинами.

В этот период Лильберн полностью держал сторону индепендентов. По выходе из тюрьмы, куда он был заточен парламентом за постоянное сопротивление пресвитерианскому консерватизму, он опубликовал свою «Защиту прирожденных прав Англии от всякой произвольной узурпации со стороны короля или парламента, или любого другого лица, заявляющую, что настоящие действия парламента прямо противоположны тем основным принципам, которыми он руководствовался в своих первых действиях против короля» (1645 г.).

Парламент действительно отменил много учреждений и статей обложения, но он обращал мало внимания на жалобы трудящегося класса. Он уничтожил монополии, пожалованные королем, но оставил нетронутыми привилегии крупных торговых компаний.

Феодальные повинности тоже оказались уничтоженными или выведенными из употребления, но ренты, законы об охоте, десятина и пр., тяжело ложившиеся на плечи мелких держателей и людей со скромным достатком, оставались такими же, как и прежде⁰²¹.

Лильберн, чувствуя за собой    поддержку многих тысяч как в армии, так и среди гражданского населения, смело выступил с защитой абсолютного суверенитета избранных в палату общин представителей народа. В течение нескольких месяцев он был предметом разногласий между лордами и общинами, так как первые присуждали его к огромным штрафам и заточили в Тоуэр, а последние хотя и не соглашались с этим, но еще не обладали достаточным мужеством, чтобы защитить его от лордов. Вызванный для ответа в палату лордов, Лильберн упорно отказывался отвечать или каким-нибудь путем признать ее авторитет. Когда его заключили в тюрьму, в его пользу представлялись петиция за петицией, устраивались громадные демонстрации. Так, в августе 1648 г. 10 тыс. человек, мужчин и женщин из беднейших граждан Лондона, представили петицию об его освобождении. Она оказалась успешной только потому, что движение левеллеров достигло к этому моменту серьезных размеров и в самой армии.

После битвы при Нэзби в июне 1645 г., когда военные силы короля были доведены до полного бессилия, пресвитериане в парламенте сразу умерили свой энтузиазм по отношению к армии, считая, что она "«полна прихотей"» и помня, что правительство уже задолжало ей годовое жалованье. Когда они попробовали уменьшить влияние армии путем роспуска и расформирования отдельных частей, офицеры и солдаты одинаково поняли значение происходившего и превратились в самостоятельную, независимую силу. Солдаты образовали для своих собственных нужд вполне демократическую организацию, институт так называемых «агитаторов». Это слово нигде не встречалось до апреля 1647 г., когда оно было впервые употреблено в обращении к генералам, представленном от имени восьми из десяти кавалерийских полков. Оно обозначало агента или делегата, выделенного, чтобы следить за выполнением пожеланий полка. Было условлено, что каждый полк должен будет избрать двух агитаторов из числа рядовых и унтер-офицеров. Они, совместно с двумя офицерами от каждого полка, образовали совет армии, который провел первые заседания в большой церкви в Саффрон Уольден, в Эссексе. В мае заседания были посвящены рассмотрению предложений уполномоченных по расформированию, присланных парламентом из Лондона. 4 июня 1647 г. в Ньюмаркет-Хитс, возле Кентфорда, на границе между Сэффольком и Кэмбриджширом состоялся большой съезд представителей армии. Манифест объявлял, что армия не является наемной армией, а состоит из свободных общинников Англии, собранных вместе и выступающих с полным сознанием своей правоты в защиту собственных прав и вольностей народа. Все собравшиеся торжественно поклялись друг другу не расходиться до тех пор, пока не будет получена гарантия того, что как «рядовые солдаты, так и прочие свободнорожденные люди Англии не станут подвергаться каким-либо угнетениям, несправедливостям или отягощениям, как это пытались сделать сейчас».

Шесть дней спустя в Триплоу Уитс, возле Кэмбриджа, произошла еще большая демонстрация, в которой приняли участие 21 тыс. человек. Была принесена другая клятва, и все чины постановили, что будут сопротивляться всем льстивым обещаниям, способным отклонить их от главной цели – окончательного освобождения Англии.

Парламентские комиссары по расформированию удалились ни с чем.

Здесь очень важно будет подчеркнуть одно очень важное обстоятельство, а именно, что армии не было выплачено примерно годовое жалованье (приблизительно за 43 недели). Как раз в это время армия прониклась тем духом свободы, который превратил ее несколько лет спустя в наиболее важную (в интеллектуальном и политическом отношении) силу в стране. В одной из своих последующих речей (апрель 1657 г.) Кромвель вспомнил, как один раз сказал Гемпдену в первые дни гражданской войны, что для борьбы с людьми чести надо иметь людей религии. Это было верно. Но теперь в армии левеллеров разум и религия должны были слиться воедино. В подобном процессе первый шаг по пути понимания кризиса социальной системы в целом состоит в признании каждым в отдельности серьезного ущерба, который он испытывает. Так, многие солдаты, видевшие, что их жалованье задерживается на несколько месяцев и что никаких мер не принято для обеспечения инвалидов, вдов и сирот, стали усматривать в этом лишь одно из проявлений алчности и жажды обогащения со стороны купцов – то, что мы теперь называем «зарождением капитализма», а они считали «безбожной тиранией грандов и пресвитериан-узурпаторов». Поэтому можно с неокторым основанием назвать то, что началось в левом крыле армии, своего рода «тред-юнионистским» вопросом. Мы увидим ниже, как эта проблема была разрешена.

Армия начала приближаться к Лондону, и пресвитериане Сити стали подумывать об организации сопротивления. Они создали в Сити милицию, а в июне 1647 г. их ученики ворвались в парламент, преградили доступ индепендентским членам парламента и наблюдали за проведением голосования пресвитерианских членов парламента, направленного против армии.

Но когда армия со своей стороны заняла в первой неделе августа окраины Лондона, «для того, чтобы охранять парламент», милиция Сити практически не оказала никакого сопротивления.

Консервативные пресвитериане Сити и палата общин погрузились теперь в совершеннейшее оцепенение. В некоторых старых библиотеках еще сохранилась копия «Ордонанса лордов и общин, собравшихся в парламенте, имеющего целью дать возможность комитету милиции Лондона набрать и содержать 600 всадников для защиты безопасности парламента, Сити и прилежащих районов. Четверг, 10 июля 1647 г.». Но было слишком поздно, и обученные отряды Сити не были в состоянии в течение августа справиться с надвигавшимися все ближе обученными солдатами парламентской армии. В пятницу утром 17 сентября власти города, собравшиеся в Холланд-хаузе, заявили о своем полном подчинении генералам, после чего армия промаршировала «в три ряда через Гайд-парк в Сити с лавровыми ветвями на шляпах». Можно себе представить эту впервые торжественно шествовавшую народную армию в кавалерийских желтых куртках и стальных шлемах, резко выделявшихся на фоне красных мундиров и неуклюжих мушкетов пехоты⁰²². Инициатива в революции перешла от парламента к этим сурово выглядевшим людям. 10 сентября 1647 г., как раз во время оккупации Лондона, появилась «Резолюция агитаторов армии, содержащая продолжение их последней ремонстрации, протест против заседания недавних узурпаторов парламентской власти в парламенте и доводы, решительно принуждающие их присоединиться к этому протесту, изложенные в том виде, в каком они представили их его превосходительству сэру Томасу Ферфаксу».

Узурпаторами назывались, конечно, пресвитерианские члены парламента, которых обвиняли в том, что они действовали с опасной медлительностью против поджигателей новой войны. Авторы говорили «о глубоком волнении крови и смущении, которое испытывает нация при мысли об отсрочке отмены тягот, обременяющих народ, и затяжке выяснения и обеспечения прав и свобод народа», и заявляли, что они уже устали ждать.

Среди подписавших было много знакомых нам имен: некоторые офицеры, как полковник Рейнборо, майор Сексби, и несколько рядовых, как, например, корнет Джойс, взявший в плен короля, и капрал Добер, с которым мы еще встретимся далее.

В этот период глубокого расхождения между консервативными пресвитерианами и радикальными индепендентами появилось известное число более или менее роялистских по настроению памфлетов, содержавших немало проницательных наблюдений над обеими партиями, таких, например, как «Тайна пресвитериан и индепендентов двух Хунт⁰²³ или Змея, обнаруженная на груди» (1647).

Автор⁰²⁴ этого памфлета обнаружил ясное понимание того факта, что консервативная партия в революции была связана с капиталистами лондонского Сити. «Индепенденты, – писал он, – основывали всю свою мощь на армии. В случае сохранения ее за собой они надеялись диктовать закон всем и создать эту великую химеру. Свободу Совести... У пресвитериан имеются три опоры, но Сити – их главный фундамент, с которым они сохраняют тесную связь и ежедневный обмен советами и планами».

Консервативные круги Сити также имели своих памфлетистов. Существует одна, наиболее забавная сатира на левеллеров, озаглавленная «Полные и окончательные требования, уже предъявленные или те, которых следует ожидать от агитаторов и от армии, которая будет распущена только тогда, когда они найдут это современным, но по всей вероятности, не раньше» (1647).

Писатель считал, что совет агитаторов добивался общего контроля над вооруженными силами страны, собирался сделать Кромвеля императором с абсолютной властью и поддерживать его до тех пор, пока им не вздумается свергнуть его с трона, чтобы возвести на престол нового Иоанна Лейденского⁰²⁵.

Опережая события, автор также предполагал, что короля Карла сочтут необходимым привлечь к суду и казнить. Далее он заявлял, что собрание духовных лиц будет распущено и ему предъявят обвинение в изменен; что пресвитерианство будет упразднено, что «Отче наш», «Верую» и т.д. будут отменены совершенно, как антихристианские обряды, и «что будет дарована всем полная свобода молиться, креститься, бросать или устанавливать любую новую религию, какая понравится, распространять любую ересь, заблуждение святотатство или новое мнение без малейшего запрета, как они делают это теперь в своей армии».

Эти интересные высказывания автора, а также его убеждение, что все церковные земли и собственность знати и джентри будут превращены в собственность государства, позволяют нам утверждать, что он был близок к течению левеллеров.

Интересен намек автора на то, что все войска внутри или вокруг Лондона будут моментально рассеяны, вся охрана Сити и парламента удалена и заменена новой сильной стражей из пехоты и кавалерии, присланной теперь из армии для охраны Тоуэра в Лондоне и здания палаты общин (под предлогом предотвращения новой войны), и что таким образом «жизнь, свобода и состояние лордов и общин, граждан, джентльменов и др. будут отданы на милость и свободную волю армии без малейшей надежды на возможность сопротивления».

Как видно, Сити в то время считало, что ему грозит величайшая опасность со стороны левеллеров.

Памфлет кончался следующими словами: «Судите сами, каково сейчас положение короля, королевства и парламента, находящихся под властью проникнутой лильберновским духом армии, которая в своих последних требованиях ясно выражает пожелание скорого освобождения из тюрьмы его (Лильберна), Овертона и Масгрейва⁰²⁶, написавших много предательских и совращающих памфлетов против монархии, власти и привилегий парламента, магистратов, духовенства, десятины и старавшихся насадить анархию. Таким образом капелланы для этой мятежной армии подготовлены».

Буржуазия совершенно очевидно была и напугана, и раздражена.

В это время начала складываться очень сложная ситуация. В начале июня король был взят под стражу отрядом драгун под командой корнета Джойса, агитатора из части полковника Уолли. Король был заключен в тюрьму в Холмби, а затем в Нью-Маркете, но агитаторы армии полагали, что самым надежным для него местом будет Лондон, и поэтому он в конце концов был помещен в Гемптон Корт. Однако интриги после этого не только не утихли, но приняли гораздо более серьезный характер. Карл, сторонник натравливания одной группировки на другую, вступал в переговоры по очереди то с пресвитерианами, то с индепендентами, что вело к росту негодования среди рядового состава армии и революционно настроенных левеллеров. Это значительно способствовало упадку влияния Кромвеля на рядовых. Именно в это время высшее офицерство армии стали называть «джентльмены-индепенденты» или «гранды» в отличие от «честных, независимых солдат» и их руководителей «агитаторов».

Наконец, разногласия достигли апогея. Агитаторы собрались и составили демократический республиканский манифест, озаглавленный «Народное соглашение». Это соглашение выходило большим тиражом несколько раз в течение 1648 и 1649 гг. Оно требовало, чтобы высшей властью нации был облечен представительный орган, состоящий из 400 членов, избранных путем всеобщего голосования всего мужского населения⁰²⁷. Однако те, кто существовал на жалованье или милостыню, исключались из участия в голосовании. Объяснялось это тем, что пролетариата в настоящем смысле слова тогда не было, и, может быть, боялись и того, что прислуга будет голосовать так, как ей скажут хозяева.

Соглашение также требовало ежегодных выборов в парламент. Члены парламента не имела права быть переизбранными в течение двух последующих сроков. Государственные служащие не могли быть избранными, а юристы, заседавшие в парламенте, лишались права иметь практику. Не должно быть никаких принудительных законов в области религии и никаких религиозных ограничений. Всякие отказы от службы во флоте или армии, вызываемые внутренним убеждением, должны уважаться. Все пошлины, налоги и десятины должны быть отменены в течение определенного ближайшего времени и заменены прямым налогом на каждый имеющийся фунт недвижимого или личного имущества. Все привилегии должны быть аннулированы, и народная милиция должна занять место постоянной армии, решение же вопроса о войне остается за парламентом. Должны быть приняты меры по предоставлению бедным работы, престарелым приличного содержания и необходимой медицинской помощи больным. В своем памфлете «Новые цепи Англии», представлявшем собой комментарий к «Соглашению», Лильберн говорил, что левеллеры «решили ликвидировать все общеизвестные обременительные повинности», а также, что они «предполагают обеспечить работой и приличным содержанием все категории людей, включая престарелых и больных». Первое издание «Соглашения» было запрещено парламентом так же, как и другие памфлеты, выпущенные армией, такие, как «Дело армии».

Было опубликовано немало памфлетов, нападавших на «Соглашение». Например, в 1648 г. некий Вильям Эшхерст, эсквайр, опубликовал «Доводы против Соглашения» вместе с маленьким листком, озаглавленным «Основы Свободы или Народное Соглашение». Эшхерст привел много возражений против веротерпимости и против ограничения вынесения смертных приговоров по делам об убийстве. Он выступил также с обычными доводами в защиту десятины. Довольно интересно и, может быть, характерно для общего настроения того времени, что Эшхерст фактически почти ничего не говорит о самых значительных требованиях левеллеров, о их требовании большего социального и экономического равенства. Его нападки основывались на другом. В 1647 г. появился следующий памфлет, озаглавленный «Дело армии, правильно изложенное заодно с упоминанием грозящих зол и опасностей, а также и некоторых полезных мер, почтительно предложенных агентами пяти полков кавалерии их полкам, а также и всей армии подобно тому, как это было представлено мистером Эдмундом Бэром и мистером Вильямом Рэсселем 15 октября 1647 г. сэру Томасу Ферфаксу». Этот памфлет требовал:

1. Чтобы парламент был распущен и были проведены новые выборы.

2. Чтобы палаты были очищены от лиц, сочувствующих королю⁰²⁸.

3. Чтобы декларация армии по поводу занятия Лондона была публично признана и одобрена парламентом.

4. Чтобы обложение бедняков акцизными сборами было отменено и все остальные налоги лучше регулировались.

5. «Чтобы наиболее жестокие меры обращения с арестованными были в дальнейшем смягчены и отменены» и чтобы были организованы судебные процессы.

6. Чтобы все правила, направленные против полной веротерпимости, были отменены.

7. Чтобы были уничтожены десятины.

8. Чтобы была запрещена вассальная присяга.

9. Чтобы принесения присяги в суде не требовалось от тех, у кого это сопряжено с угрызениями совести.

10. «Чтобы тотчас был отобран комитет из добросовестных людей для рассмотрения наиболее невыносимых тягот, создаваемых неправильным применением закона о судопроизводстве; чтобы все законы были сокращены до возможно меньшего числа и могли быть изложены в одном томе на английском языке так, чтобы каждый свободный человек мог сам разобраться в своем судебном деле».

11. «Чтобы были отменены все привилегии и преимущества перед законом, по которым лица изымаются из действия закона к крайнему вреду и гибели многих доведенных до отчаяния людей».

12. «Чтобы все старинные права и пожалования, принадлежащие бедным и теперь присвоенные и обращенные на другие нужды, такие, как огороженные общинные земли. дома призрения и т.д., были немедленно восстановлены по всей стране для общественного пользования и служения бедным, в чьи руки они и должны быть переданы».

13. «Чтобы достойным путем была осуществлена забота об инвалидах, вдовах и сиротах».

Это было подписано следующими агитаторами: Робертом Эверардом и Джорджем Седлером из полка генерал-лейтенанта Кромвеля, Джорджем Гарнеттом и Томасом Беверли из полка генерал-комиссара Айртона, Вильямом Прайором и Вильямом Брайеном из полка полковника Флитвуда Мэтью Уили, Вильямом Рэсселем и Ричардом Силом из полка полковника Уолли и Джоном Добером и Вильямом Хадсоном из полка полковника Рича.

Рэссель был одним из тех, кто подавал петицию. С Добером мы уже встречались. Был ли Эверард братом Вильяма Эверарда, сотрудника Уинстенли, неизвестно.

Памфлет кончался следующими строками:

«В ответ на преподнесенный памфлет, после его внимательного прочтения его превосходительством, последний дал ответ, сводившийся в основном к следующему: что он считает их намерения честными и надеется, что каждый, в ком силен дух любви к обществу, будет действовать для общего блага и что он со своей стороны не раз в прошлом добровольно рисковал жизнью за общие права и свободу и с радостью совершит это вновь. Затем он добавил, что он полагает, что памфлет будет представлен генеральному совету 18 октября 1647 г.».

За «Делом армии» последовало «Обращение ко всем солдатам армии от лица свободного народа Англии, оправдывающее поведение пяти полков, объявляющее о необходимости для всей армии присоединиться к ним во всех их честных требованиях как ради уничтожения тирании и угнетения, так и ради установления свобод и мира народа, и беспощадно разоблачающее главных виновников, создающих и увеличивающих все наши несчастья, особенно недавно появившихся лицемеров, чьи предательские действия сделали бесплодными все добрые намерения и поступки агитаторов и других благонадежных солдат» (1647).

Автор предостерегал агитаторов от веры в обещания грандов и говорил: «Если вы решитесь пойти в Гемптон Корт, остерегайтесь, чтобы вас не запугали словом «анархия» из любви к монархии, которая есть не что иное, как позолоченное наименование тирании, ибо слово «анархия» не упоминалось бы среди вас так часто, как теперь, если бы оно не означало для них плохого конца; это старый избитый прием нечестивого двора, и он ясно показывает благоразумным людям, кто стоит за двор и против свободы народа. Всякий, кто в любое время станет добиваться справедливой свободы, немедленно услышит: О! Вы за анархию, вы против всякого правительства, вы сектанты, мятежники, возмутители спокойствия церкви и государства и поэтому недостойны жить в республике».

Этот памфлет так хорошо рисует точку зрения левеллеров на всю войну, что невозможно удержаться от соблазна процитировать из него некоторые места более подробно.

В начале войны, говорит автор, «парламент вел себя так, словно он намеревался просто грабить и разорять народ своими баллотировками и перебаллотировками самых разнообразных новых налогов… которые сдирали шкуру и высасывали кровь из средних и более бедных людей, и желал так преобразовать и приспособить народ, чтобы заставить его испытывать такие тяжкие лишения, которые и король мог бы наложить на него при меньшем недовольстве и ропоте. Но как раз в то время, когда и парламент, и армии под начальством Эссекса и Манчестера позорно обманывали все возлагавшиеся на них надежды, так что благомыслящие люди⁰²⁹ были уже готовы отдаться в его⁰³⁰ беспощадные руки разоренными и лишенными всех своих богатств, именно тогда Богу было угодно создать его неисповедимыми путями армию Нового образца и передать власть в ваши руки, что мы с благодарностью признаем. Тогда вы так честно, деятельно и энергично взялись за дело, что вскоре сокрушили гордость и силу короля и освободили страну от его жестоких и кровавых орд. Но в то время как вы, действуя во благо, были так заняты за границей⁰³¹, парламент и Сити объединились и стали не менее деятельными, но во зло. После того как прекратили доступ к занятию должностей или командных постов для тех, кто не подчинялся Ковенанту и пресвитерианству, в палату был внесен и одобрен ордонанс, направленный против свободы мнений в религии, имевший более кровавые и опасные последствия, чем любой другой, когда-либо утвержденный высокой комиссией акт. Была назначена комиссия, которая с самой низкой пристрастностью начала действовать против богобоязненного и мирного народа только за то, что он осмеливался молиться без лживого благословения духовенства. Палата лордов стала заключать в тюрьму коммонеров по своему усмотрению: Лернера⁰³², Лильберна, Овертона, Тью⁰³³ и других, палата общин терпела это и предала таким образом свободы народа.

«...Наконец, безнравственность членов палаты общин достигла такой степени, что они задумали распустить армию и этим предоставили вам удобный случай встать на страже своих интересов; казалось, что не на что было уже надеяться, что мы и вы вместе со всеми, всегда стоявшими за свободу народа, против королевской и парламентской тирании и против господства лордов, станем объектами их презрения и подчиненными их преступной власти, и как прежде будем преданы как рабы в руки короля, их господина… И если Кромвель сейчас не раскается и не изменит свой курс, то пусть он знает, что вы любили и почитали справедливого, честного и отважного Кромвеля, любившего свою страну и свободу народа больше жизни и ненавидевшего короля как кровавое чудовище; но что если Кромвель перестанет быть таким, он перестанет быть предметом вашей любви».

Обращение оканчивалось призывом к агитаторам создать новое офицерство, объединиться в совет вместе с наиболее справедливыми и верными друзьями народа, какие только могут быть найдены, образовать свободный парламент, способный немедленно освободить народ от тягот и угнетения, и быть сильными и полными отваги, «ибо голос необходимости есть голос Бога». Когда в туманный октябрь 1647 г. король тайно бежал в Карисбрук Калс на остров Уайт, левеллеры считали, что Кромвель и гранды смотрели на это сквозь пальцы. Вся армия готова была следовать за Лильберном. «Один Лильберн верен до конца и скорее будет диктовать, чем подчиняться законам». В одном роялистском памфлете «Анатомированный агитатор или характер агитатора», вышедшем в марте 1648 г., солдат изображался всегда «держащим меч в одной руке и одно из лильберновских посланий в другой; и это равновесие должно быть решающим для нынешних и грядущих поколений».

Кромвель решил прощупать настроение армии и организовал ряд митингов, первый из которых состоялся в ноябре в Коркбэш Филдс, возле Уэра, в Хертфордшире. Большинство солдат и офицеров, присутствовавших на митинге, украсило свои шляпы лентами цвета морской волны (цвета левеллеров) и имело при себе копию «Народного соглашения». С речами выступили не только Лильберн, Эйр, Скот и другие лидеры левеллеров, но также и Кромвель, красноречие которого оказалось очень грозным. Однако кавалеристы Лильберна встретили Кромвеля и Ферфакса вызывающими криками, пока Кромвель не проехал по их рядам, сорвав своей рукой их зеленые эмблемы, и не арестовал 14 человек, наиболее активных. Полевой суд грандов вынес смертный приговор трем из них и одного, Ричарда Арнольда, действительно предал казни. Но весь этот инцидент отнюдь не уничтожил раздражения армии, а только подавил его. Память Ричарда Арнольда стала для всех священной, и требования мести за его невинно пролитую кровь начали выдвигаться постоянно.

В самом начале лета 1648 г.⁰³⁴ во многих графствах, таких, как Кент, Эссекс, и в некоторых частях Уэльса вспыхнули роялистские мятежи, вызванные и поддержанные пресвитерианами. Война продолжалась до середины лета и оказалась очень благоприятной для Кромвеля и грандов, чьи блестящие победы при Мэдстоне, Престоне, Колчестере и т.д. во второй половине августа 1648 г. содействовали восстановлению их авторитета. Если бы они потерпели поражение или даже если бы эта кампания (вторая гражданская война) продолжилась дольше, они оказались бы в весьма критическом положении. К несчастью, к этому времени некоторые из самых главных вождей левеллеров были убиты или покинули армию. Лильберн, например, стал посвящать все свое время агитации среди гражданского населения, и его нельзя было убедить вновь вступить в армию. Рейнборо был убит роялистами⁰³⁵.

Однако левеллеры ясно видели, что одни победы армии не могли принести народу пользу, и потому они настаивали на выполнении «Соглашения». Было условлено, что четыре представителя от левеллеров и четыре от грандов встретятся для обсуждения главных пунктов «Соглашения». Вильям Уолвин был одним из представителей левеллеров.

В конце 1648 г. Кромвель сумел провести свою точку зрения в комиссии, и она решила, что пересмотренное «Соглашение» не будет передано парламенту для подписи и дальнейшего распространения, но будет еще раз рассмотрено, и только та часть «Соглашения», которую парламент найдет полезной, будет распространена. Когда Лильберн и левеллеры увидели, что большего они не достигнут, они покинули конференцию (в январе 1649 г.).

Эта конференция представляет наибольший интерес, ибо, судя по докладам и дебатам, сохранившимся в документах Кларка, именно здесь различие целей грандов-индепендентов и левеллеров стало наиболее очевидным. Кроме левеллеров, единственным членом комиссии, ясно и правильно оценившим ситуацию, был генерал-комиссар Генри Айртон, зять Кромвеля, и его позиция была в значительной степени осознанно буржуазной. Выступив против выдвинутого левеллерами права голосования для всего мужского населения вследствие того, что все конституции в первую очередь были рассчитаны на защиту собственности, он привел представителей левеллеров в замешательство и заставил их занять оборонительную позицию.

Когда было сказано, что солдаты рисковали своей жизнью в борьбе против короля за нечто большее, чем предложение Айртона, последний ответил, что они должны быть очень довольны, ибо теперь они будут жить не под правлением капризного тирана, а под властью правительства. Контролируемого теми, кто обладает в королевстве собственностью, а также под защитой твердых и постоянных законов, которые выработают их представители. Пиз полагает, что Айртон проявил крайнюю наивность, так прямо защищая классовую конституцию и не понимая, что демократия (такого рода) могла бы существовать и без коммунизма. Если он был на уровне своего времени, то левеллеры примерно на 400 лет опередили его.

Откровенные высказывания Айртона ухудшили положение грандов. Революция еще двигалась влево, хотя и с уменьшающейся скоростью. Общенародное негодование против пресвитерианских консерваторов за связи с роялистскими заговорщиками было так велико, что в декабре 1648 г. полковник Прайд провел свою знаменитую чистку палаты общин, в результате которой все пресвитерианские консервативные члены были исключены. Но индепендентский «костяк» остался. Джон Гудвин ознаменовал это событие выпуском своего памфлета «Право и Сила встретились в добрый час» (январь 1649 г.).

Эти конференции левеллеров и грандов-индепендентов знаменательны и во многих других отношениях. Так, на одной из первых конференций полковник Рейнборо сделал одно из самых знаменитых замечаний своего времени. «Я полагаю, – сказал он, – что и самый последний бедняк, живущий в Англии, должен иметь возможность прожить такую же жизнь, как и самый могущественный человек». И обращаясь к Айртону: «Сэр, я понимаю, что нельзя установить свободу, пока не будет отменена всякая собственность… Если уж вы будете настаивать на противоположном, пусть будет так. Но я хотел бы знать, за что сражался солдат все это время? За то, чтобы впасть в порабощение, чтобы добиться власти для богатых людей, людей с состоянием и стать навеки рабом?»

Положение партий в это время хорошо охарактеризовано Бернштейном: «В то время как Лильберн и его друзья видели в Кромвеле одну лишь злую волю, лживость и своекорыстие, на самом деле это было с его стороны лишь сильным стремлением к постоянному согласованию своего поведения с обстановкой текущего момента, сочетавшимся с его честолюбием и классовыми предрассудками. Ведь Кромвель был реальным политиком par exellence, в то время как левеллеры являлись теоретиками движения. Они исходили из абстрактных политических теорий и поэтому видели события сквозь призму этих теорий; Кромвель же, всему существу которого было чуждо отвлеченное мышление, видел вещи такими, каковы они были в действительности, оценивая их правильнее, чем левеллеры. Одним словом, он был намного выше левеллеров как практический деятель, но зато их заслуга состояла в энергичной защите в течение всей революции политических интересов современного или будущего рабочего класса.

Пока борьба шла против сил старого режима, левеллеры могли показать и на деле указывали дорогу вперед, но как только эти старые силы были сокрушены и новые силы стали строить жизнь по своему образцу, подавление левеллерского движения стало политической необходимостью. Для класса, во имя которого они боролись, время еще не пришло».

Январь 1649 г. был полон волнующих событий. 20-го «Народное соглашение» было представлено палате общин и немедленно опубликовано под заголовком: «Петиция от его превосходительства Томаса лорда Ферфакса и генерального совета офицеров армии почтенным общинам Англии, собравшимся в парламенте, содержащая проект народного соглашения, приготовленного и составленного ими для обеспечения существующего мира».

Незадолго до этого, 4-го числа, парламент вынес резолюцию, объявляющую, «что народ, после Бога, является источником всякой истинной власти и что общины Англии, собравшиеся в парламенте, избранные народом и представляющие его интересы, – это высшая власть в стране: все, что постановлено общинами, собравшимися в парламенте, имеет силу закона и обязательно для всего народа страны, даже если на то не будет согласия короля или палаты пэров». Это заявлял парламент, но слова принадлежали левеллерам.

В конце января Карл I был приговорен к смерти и казнен. В феврале палата лордов была уничтожена, как бесполезная и опасная, и был образован государственный совет, состоявший из Кромвеля и других грандов. В мае Англия была объявлена свободной республикой. Но спокойствие не наступало. В феврале Джон Лильберн возглавил делегацию от лондонского населения, организованную в знак протеста против планов государственного совета по «подавлению возмутителей мира» в армии. Рядовые солдаты армии почувствовали, что было много сделано для усиления прав парламента и ничего для расширения прав народа, и в результате зеленые ленты появились повсеместно. Беспрестанно издававшиеся новые эдикты против «мятежников» послужили основанием для очередного памфлета Лильберна «Новые цепи Англии». 1 марта появилось «Письмо к генералу Ферфаксу и его совету офицеров», подписанное восемью солдатами, открыто выражавшее недовольство армии своими вождями, обвинявшее Кромвеля в стремлении к королевской власти и требовавшее немедленной ратификации «Соглашения» в Ньюмаркет Хитс. 3 марта авторы письма были преданы полевому суду и изгнаны из армии. Во время допроса одного из них, Роберта Уорда, «они спросили его, что он скажет по поводу того пункта, будто бы угнетение не уничтожено, хотя главные причины всякого угнетения – король и палата лордов – устранены. На это он ответил, «что устранение короля и палаты лордов не может освободить нас от угнетения, ибо ему совершенно все равно, страдать ли под властью короля или хранителей свободы Англии, поскольку они поддерживают одно и то же, а именно – продажное правосудие, тройной налог вместо десятины, преследования за убеждения и угнетение бедняков».

Петиция от 1 марта 1649 г. была представлена совету офицеров восемью солдатами кавалерии; одним из них был Ричард Рэмбольд, долгое время спустя, после реставрации, казненный в Эдинбурге за свое знаменитое заявление, что «он не верит, будто Бог создал большую часть человеческого рода с седлом на спине и уздой в зубах, а меньшую – в сапогах со шпорами, чтобы ездить на первой».

Все эти полевые суды лишь убедили левеллеров в необходимости энергичных действий. 21 марта появился новый их памфлет, возможно, с самым замечательным из всех заглавием: «Охота на лисиц от Ньюмаркет и Триплоу Хитс до Уайтхолла с пятью маленькими гончими (бывшими членами армии); или, с обманщиков-грандов сорваны маски (так что вы можете узнать их); обращение ко всем свободным людям в Англии, но особенно к тем, кто был или находится до сих пор на военной службе у республики. нАписано Робертом Уордом, Томасом Уольстоном, Симоном Грантом, Джорджем Джеллисом и Вильямом Сойером⁰³⁶, бывшими членами армии, которых 6 марта в Нью Палас Ярде (Вестминстер) заставили проехать на лошади, сидя лицом к хвосту, над головой которых сломали их мечи и которых уволили со службы за подачу петиции парламенту с просьбой облегчить положение в угнетенной республике и за передачу доклада об этом генералу. Напечатано в уголке свободы, как раз напротив военного совета. Год от Рождества Христова 1649». Под лисицами, конечно, подразумевались Кромвель, Айртон и другие гранды, чью деятельность памфлет изображал в тех частях, где упоминалось, что они подстрекали солдат к действиям против парламента до тех пор, пока сами не обосновались в Вестминстере. Почти одновременно Лильберн во второй части трактата «Новые цепи Англии» произвел сокрушительное нападение на Кромвеля и грандов. Он потребовал немедленного восстановления совета армии путем выбора полковых агитаторов, а также проведения парламентом в жизнь «Соглашения».

Вот цитата из «Охоты на лисиц»: «Когда они услышали, что солдаты собираются подать петицию в интересах их самих, а также и народа, на службе которого они находятся, они были очень оскорблены и раздражены этим, и в их собрании (именуемом ими генеральным советом) произошло замешательство. Некоторые стояли за издание парламентского акта, по которому они могли бы получить власть расследовать, судить, приговаривать и наказывать в армии и вне ее всех тех, кто будет мешать им (как они это теперь называли), подавая в парламент петиции, или каким-либо другим путем. По поводу робкого заявления одного из присутствующих, выразившего желание, чтобы решение гражданских дел было предоставлено магистрату, полковник Хьюсон сказал: «Достаточно с нас процессов, проведенных гражданскими судами. Мы можем успеть повесить двадцать человек, прежде чем они повесят одного». А в Лобби у входа в парламент этот же самый Хьюсон, полный бешеной злобы против нас, петиционеров, стоявших у дверей в ожидании ответа на нашу петицию, сказал открыто так: «О, если бы кто-нибудь из них попал в мой полк, он бы никогда оттуда не выбрался». Мы никогда не будем спокойны до тех пор, пока часть из них не будет прикончена для острастки, а остальные разогнаны. Есть в этом городе те, кто больше заслуживают быть повешенным, чем лорды, чьи процессы были организованы верховным судом. А теперь полковники, подполковники, майоры, капитаны из генерального совета действуют настолько в духе этих речей, что примерно 6 марта они постановили выпустить акт, который положит конец петициям или праву каждого гражданина заявить нам что-либо относительно его собственной и всеобщей свободы. Это побудило нас напомнить вам их собственные слова, сказанные ими ранее, потому что своими устами они произнесли себе приговор».

Одним из интересных результатов появления второй части лильберновского трактата «Новые цепи Англии» была попытка государственного совета убедить своего иностранного или латинского секретаря Джона Мильтона написать на него ответ. Но Мильтон, вероятно симпатизировавший левеллерам в их защите индивидуальной свободы, категорически отказался, так что, как говорит Гардинер, «попытка государственного совета запрячь своего Пегаса потерпела неудачу».

Тогда были приняты другие меры. 27 марта парламент осудил книгу Лильберна как бунтарскую, а на следующий день Лильберн вместе с Ричардом Овертоном, Вильямом Уолвином и Томасом Принсом был арестован перед советом. Когда их доставили в приемную, им удалось услышать через открытую дверь, как Кромвель заявил, постукивая по столу: «Я говорю вам, сэр, у вас нет другого способа вести дело с этими людьми, как только сокрушить их, иначе они сокрушат нас. Мало этого. Всю ответственность за пролитую кровь и растраченные богатства этого королевства они возложат на ваши головы и плечи. Они сделают тщетным и напрасным все то, что вы создали многолетним трудом, лишениями и страданиями, и добьются того, что в глазах разумных людей во всем мире вы окажетесь ничтожным поколением слабых и малодушных людей, людей, которых может сломить и уничтожить презренное, низкое людское отродье, каковыми они являются. Поэтому я снова повторяю вам, сэр: вам необходимо их сокрушить».

В результате четыре лидера левеллеров были приговорены, несмотря на протесты, к заключению в Тоуэр. Предложение отпустить их на поруки было отклонено большинством лишь одного голоса. Это было поворотным моментом в истории движения.

В «Охоте на лисиц» есть личный выпад против Кромвеля и его офицеров, замечательный по своей яркости. «Было ли когда-нибудь поколение людей, более лживое, изменническое и клятвопреступное, чем эти люди? Были ли когда-нибудь люди, так претендовавшие на звание людей, полных самого высокого благочестия, горящих рвением по отношению к Богу и к стране? Эти молитвы, посты, проповеди, эти постоянные цитаты из Священного Писания, имя Бога и Христа, не сходящие с уст! Как только вы начнете говорить о чем-нибудь с Кромвелем, он приложит руку к груди, подымет глаза и призовет Бога в свидетели того, что он полон скорби и раскаяния, готов плакать и стонать, посылая в то же время нас под удар ножа. Капитан Джойс, капитан Вернейм и майор Сексби могут привести вам много подобных случаев… В армии не должно быть теперь иных интересов, кроме интересов офицерства. Мы все принуждены склонить головы перед их лордствами и подставить свою шею под их сапог, именовать их «ваша честь» и доставлять им удовольствие топтать нас; а мы, подобно червям, не можем увернуться от них под страхом смерти или изгнания.

«Это заставляет нас вспомнить то, что Айртон сказал почтенному майору Коббету из Сноу Хилл, примкнувшего к агитаторам армии. Спросив его, «не введен ли он в заблуждение, присоединившись к солдатам, к этим горячим головам», Айртон посоветовал ему «не идти против своих собственных интересов и интересов офицеров».

«Теперь мы очень хорошо знаем, что означают эти интересы. Все это уже давно подготовлялось, но теперь прорвалось. Раньше палат общин ничего не могла провести без согласия лордов. Теперь они не осмеливается ничего решить без одобрения конклава офицеров; до этого нами правили король, лорды и общины, теперь – генерал, полевой суд и палата общин. Мы спрашиваем вас, что изменилось?»

«Королевство не превратилось в республику, прежний обман окружает нас; произошла лишь смена названий, и только к старой тирании добавилась новая, ибо очистившись от одного темного духа, они принесли с собой семь других, худших, чем прежние. Эти духи действуют повсюду, так что теперешнее положение государства хуже, чем было раньше».

25 апреля революция левеллеров началась по-нстоящему. Большое подразделение из частей полковника Уолли⁰³⁷ появилось перед гостиницей «Булл» в Бишопсгейте (Лондон), где находился их сержант-знаменосец, и заставило его передать им знамя.

Предполагалось, что солдаты должны будут покинуть Лондон на следующий день, но они отказались удалиться, пока их требования не будут выполнены. Кромвель и Ферфакс немедленно учредили полевой суд, который приговорил к смерти пять из пятнадцати вождей и одного, выбранного по жребию, действительно казнил. Это был Роберт Локкер, отважный и верный солдат, всего двадцати трех лет от роду, служивший в армии с самого начала борьбы с королем. Вот отчет о его похоронах, содержащийся в мемуарах Уайтлока.

«Апрель 1649 года. Г-н Локкер, солдат, расстрелянный по приговору полевого суда, был похоронен со следующими церемониями:

Около тысячи человек шли перед гробом по пять-шесть человек в ряд. Тело несли под звуки шести труб, игравших солдатский похоронный марш; позади вели лошадь покойного, всю покрытую черной материей. Гроб был украшен гирляндами из розмарина, наполовину окрашенного в красный цвет крови. Сверху лежал меч покойного. Несколько тысяч человек следовали строем за гробом. У всех на шляпах были зеленые и черные ленты. Шествие замыкали женщины. На новом кладбище в Вестминстере к процессии присоединилось еще несколько тысяч человек из более высокого общества, которым казалось неудобным маршировать через весь город. Многие считали эти похороны пощечиной парламенту и армии; другие называли участников процессии левеллерами, но последние ни на что не обращали внимания».

Во время этой важной политической демонстрации Лильберн и Овертон еще находились в Тоуэре, но они не могли обойти молчанием эти события. Они направили Ферфаксу письмо. «Законом вполне доказано, – писали они, – что предание солдата казни генералом или военным советом по приговору полевого суда в мирное время является не чем иным, как убийством и предательством».

9 мая Кромвель проводил смотр в Гайд-парке. Почти вся армия носила зеленые цвета. Кромвель обратился к солдатам с примирительной речью; он обещал, что соглашение будет проведено в жизнь, никаких задержек с выплатой жалованья далее не будет и будет создан новый парламент.

Но вслед за этим пришли известия из Бэнбери, что капитан Томпсон с 200 кавалеристами из частей полковника Уолли поднял зеленое знамя. В манифесте «Знамя Англии поднято» Томпсон требовал внесения дополнений в пересмотренное «Соглашение», мести за казнь Арнольда и Локкера и предупреждал, что если Лильберну и другим левеллерам, томящимся в Тоуэре, будет нанесен малейший ущерб, они будут отомщены с лихвой. 10 мая часть полковника Скрупа в Солсбэри перешла на сторону левеллеров. За ней последовали почти все полки Айртона, Харрисона и Скиппона. В «Единодушной декларации частей полковника Скрупа и генерала Айртона» (Солсбэри, май 1649 г.) они заявляли, что продали свои фермы и бросили все свои дела, чтобы идти сражаться против тирании короля и епископов, и не потерпят никакой новой тирании.

После довольно продолжительных маршей и контрмаршей⁰³⁸, во время которых левеллеры пытались объединить свои силы, наиболее активное ядро их было настигнуто в Бэдфорде Кромвелем и Ферфаксом, прибывшим туда форсированным маршем с отрядами, набранными в Лондоне. Изменнически преданные, левеллеры подверглись внезапному нападению среди ночи и были разгромлены в силу численного превосходства неприятеля. Только два эскадрона были в состоянии собраться под командованием капитана Томпсона и покинуть город в направлении Нортгемптоншира. Им удалось взять приступом город и соединиться с обозом артиллерии, но число отрядов в окружающих районах, оставшихся верными Кромвелю, было достаточным для того, чтобы легко расправиться с остатками левеллерских полков.

Левеллеры, захваченные в Бэрфорде, были заключены как пленники в одну из церквей, где и по сей день можно видеть надпись, вырезанную на стене налево от входа: «Антони Седли, левеллер, 1649». Трое пленников были приговорены к смерти и казнены у церковной ограды⁰³⁹. Четвертый, корнет Дин, отрекся полностью и этим спас себе жизнь». Карлейль, который в своей книге «Письма и речи Кромвеля», говорит о левеллерах с высокомерной снисходительностью, смягчается немного при упоминании о Бэрфорде. «Так умерли за свободу Англии левеллерские капралы, – пишет он, – с твердостью и по-своему решительные – до самой смерти. Бедные, заблудшие капралы! Но История, плакавшая о бедном Карле Стюарте и пролившая в течение этих двух веков целые потоки соленой влаги, достаточной, чтобы засолить улов селедок целого рыбного промысла, не откажет в сострадальческом вздохе и этим бедным капралам».

По возвращении Ферфакса и Кромвеля в Оксфорд университет даровал им свои знаки отличия, причем это событие сопровождалось всякого рода торжествами. Парламент официально передал им благодарность нации, а крупные купцы Сити, в свое время достаточно часто проклинавшие Кромвеля и не желавшие развязывать кошельки для сбора средств на парламентскую армию, ознаменовали в начале июня победу над левеллерами роскошным банкетом в Гроузер холл в честь Кромвеля и Ферфакса, считавшихся теперь спасителями священного права собственности.

То обстоятельство, что левеллерское восстание в армии было так легко подавлено, очень знаменательно. Одна из причин их поражения состояла в трудности организации движения вследствие больших пространств, разделявших отдельные отряды, и неопределенности сведений об их настроениях. Фактически возмущение произошло одновременно в полках Скрупа, Айртона в Солсбэри, Рейнольда в Бристоле, Харрисона и Скиппона в Бэкингемшире и в гарнизоне города Бэнбери. Гарнизон Бэнбери присоединился к полкам в Солсбэри, но Кромвелю удалось помешать соединению этой бригады с отрядами из Бэкигемшира в Абингдоне. Не менее важной помехой для восставших было полное отсутствие у них офицеров старше чина капитана, не считая полковника Вильяма Эйр, который отличился при Коркбэш Филдс, но затем отошел от движения. Лильберн задолго до восстания покинул армию и находился в это время в тюрьме, Рейнборо умер, Уальдман временно отошел от движения, а другие сторонники левеллеров, знакомые со стратегией, были далеко в Шотландии и других местах.

Случайно, если только это слово подходит для характеристики данных исторических событий, когда дело дошло до решительных действий, способных вождей движения не оказалось на месте.

5
ПОСЛЕ БЭРФОРДА

Естественно, что после разгрома левеллеров в армии гражданское крыло их, как это часто бывает с революционными движениями в периоды упадка, обратилось к уводящей от жизни религиозности. Можно с уверенностью сказать, что движение левеллеров было одним из наиболее важных источников происхождения таких обществ, как общество друзей и квакеры. Известно, например, что Уинстенли кончил свою жизнь квакером и, очевидно, многие другие левеллеры поступили так же. Это интересно еще и с другой точки зрения. В самом конце столетия возникло филантропическое движение квакеров, стремившихся к улучшению положения рабочего класса. Так, Джон Беллерс, родившийся около 1654 г., написал в 1695 г.: «Предположения для создания индустриального колледжа для всех ремесел и сельского хозяйства». Весьма вероятно, что Беллерс и подобные ему писатели находились под влиянием левеллерского движения предшествующего поколения.

И много лет спустя, в 1817 г., радикал Фрэнсис Плейс, пересматривая всякие старые бумаги, случайно обнаружил копию одной из книг Беллерса и при этом сказал Роберту Оуэну, что он сделал важное открытие – нашел сочинение, защищавшее взгляды Оуэна еще сто пятьдесят лет назад. Таким образом, нам удается установить прямую связь между революционными левеллерами и чартистами, от которых мы можем перекинуть мост к современному лейбористскому движению.

Те из левеллеров, которые не стали квакерами, ограничили свою деятельность в конце республики совместными заговорами с изгнанными роялистами против правления лорда-протектора. Лильберн фигурировал в нескольких дальнейших судебных процессах, но никак нельзя было подобрать присяжных, которые решились бы его судить.

В конце 1649 г. Лильберн пользовался такой популярностью среди лондонского населения, что в честь одного из вынесенных ему оправдательных приговоров суда была даже выбита медаль с многозначительной надписью: «Джон Лильберн, спасенный Божьей помощью и честностью судей, которые показали себя судьями не только по букве закона, но и по существу. Октябрь 26, 1649».

В 1652 г. Лильберн оказался в изгнании в Голландии среди эмигрантов-кавалеров, так что в Голландию были изгнаны одновременно деятели прошлого и будущего.

Позднее Лильберн был заточен в Джерси, в Лувер Касл, как государственный преступник, а в конце своей жизни также присоединился к квакерам. Умер он в августе 1657 г.

С 1653 г. и далее преследования индепендентов и республиканцев неуклонно продолжались, несмотря на то, что Кромвель отказался от королевского трона и республиканская форма правления сохранилась до конца. Некоторые республиканцы, такие, как генерал-майор Харрисон и генерал Лэдлоу, были высланы в свои поместья и там содержались под стражей; другие, как, например, Овертон, полковник Окей, полковник Элюрд, были заключены в Тоуэр или в замки вроде Чепстоун, где содержался также майор Джон Уальдман. И наконец, в 1656 г. последние представители республиканцев, как Томас Скотт и Артур Гэзльриг, были лишены под благовидным предлогом своих мест в парламенте.

6
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ПОСТРОЕНИЕ ИСТОРИИ

Теперь мы должны рассмотреть, каково было значение движения левеллеров. Часто ставился вопрос: что бы произошло, если бы левеллеры взяли верх над Кромвелем и Сити и учредили свободную республику? На это обычно отвечали, что установилось бы нечто вроде аграрного коммунизма, который повел бы к снижению общего уровня жизни, так как наука, которая одна может привести к промышленной революции, способна развиваться только вместе с развитием капиталистической экономики. Хотя, может быть, и верно, что уровень производства в республике левеллеров остался бы низким, тем не менее сочинения Уинстенли, Хартлиба, Кука и других писателей дают нам основания полагать, что они очень много думали о возможностях развития и движения науки вперед (см. с. 33–35, 53–55).

В исторических книгах для школ и колледжей движению левеллеров уделяется очень мало внимания. Нетрудно доказать, что на это влияют достаточно основательные политические соображения. Но и более серьезные книги, посвященные XVII столетию, также часто преуменьшают значение этого движения по более веским причинам. Так, профессор Г. Н. Кларк в своей замечательной книге по истории XVII века говорит, что социальные смуты того времени имели очень мало теоретических оснований и совсем мало общего с рабочим движением позднейших времен. «Откровенно говоря, – пишет он, – в них не было ни социализма, ни теоретического гуманизма, ни требования более совершенной социальной системы, ни обращения к доктрине, трактующей о том, чем всякая социальная система обязана индивидууму. Нетрудно найти в памфлетах XVII века места, которые на первый взгляд опровергнут это мнение; но ведь история идей, как и всякая другая отрасль исторической науки, должна отводить всяким предвосхищениям и пережиткам принадлежащее им подчиненное место. Ее задача – изучение самой действительности, а не эмбрионов и фантомов.

Отдельные ранние намеки на социализм в XVII веке были еще в эмбриональном состоянии, и только такими они и могут быть в периоды политических и умственных переворотов, подобных английскому междуцарствию, когда в процессе рождения новых проблем и планов все подвергалось сомнению и безответственно предлагалось к осуществлению, начиная с участия женщин в голосовании и до коммунизма включительно».

Нельзя, конечно, отрицать, что социализм в левеллерском движении находился в зачаточном состоянии; ведь и Бернштейн считал, что левеллеры не представляли собой движения целого класса, а были лишь течением среди самого левого крыла республиканцев среднего класса.

В то же время очень возможно, что упорное нежелание профессора Кларка отдать должное движению левеллеров происходит от крайнего скептицизма, проявляемого многими профессиональными историками по отношению к любой попытке построения какой-нибудь умозрительной схемы истории.

Совершенно очевидно, что можно провести бесчисленные параллели между английской и французской революциями. В обеих главный процесс был один и тот же, а именно: разрушение аристократической феодальной власти и установление власти капиталистов – буржуазии. Поэтому и там, и тут мы видим, что революционное левое крыло вначале энергично содействует финансовым силам среднего класса в общей борьбе против феодального прошлого, а затем, в свою очередь, само бывает сокрушено, как только средний класс почувствует в себе достаточно сил для этого. Индепенденты во многом подобны якобинцам, а левеллеры – последователям Эбера и Бабефа. Классическим выражением той точки зрения, что движение левеллеров привело к захвату позиций, обладание которыми хотя и не могло быть постоянным, но даже будучи временным, обеспечивало неуклонное движение вперед, служат слова Энгельса в предисловии к книге Маркса «Борьба классов во Франции».

«После первого большого успеха победоносное меньшинство обыкновенно раскалывалось; одна часть его удовлетворялась достигнутым, другая желала идти дальше, ставила новые требования, соответствовавшие, по крайне мере отчасти, подлинным или воображаемым интересам широкой народной массы. В отдельных случаях эти более радикальные требования действительно осуществлялись, но по большей части только на очень короткое время: более умеренная партия снова одерживала верх и сводила – целиком или частично – на нет радикальные завоевания; тогда побежденные начинали кричать об измене или объясняли поражение случайностью. В действительности же дело большею частью обстояло так: то, что было завоевано при первой победе, становилось прочным лишь благодаря второй победе более радикальной партии; как только это бывало достигнуто, а тем самым выполнялось то, что было в данный момент необходимо, радикалы и их достижения снова сходили со сцены»⁰⁴⁰.

Нет сомнения, что движение левеллеров было слишком ранним, чтобы иметь возможность опереться на широкие слои пробудившегося к жизни рабочего класса. Ведь класс индустриальных рабочих еще не начал складываться. Сельское же население в конце XVII века состояло на 30% из крестьян-фригольдеров и крестьян-держателей, на 20% – из знати и более мелких джентри, так что действительно грозного аграрного движения и не могло возникнуть.

Понадобился сильный рост огораживаний и злоупотреблений землями со стороны джентри в течение XVII века, чтобы стало возможным нарастание революционного аграрного движения; но и тогда оно было пресечено в корне усиленной миграцией в города и формированием класса современных индустриальных рабочих. XVIII век с его многочисленными внешними и колониальными войнами, предпринятыми английским капитализмом в ранней империалистической фазе развития, отвлек активность многих наиболее деятельных элементов населения и оказался бесплодной почвой для политического прогресса и социального движения.

Нет никаких извинений для писателей, которые, подобно Бюшену, сентиментальничают по поводу реставрации монархии. Гардинер прав, заявляя: «Со смертью Карла исчезло главное препятствие на пути установления конституционного порядка. Единоличные правители, правда, могли еще появиться вновь, и парламент еще не обнаружил своего превосходства как правительственного органа настолько, чтобы пробудить в англичанах стремление освободиться от монархической власти в любой ее форме. Но такая монархия, как ее представлял себе Карл, исчезла навсегда. Неуверенность в своей власти не позволит будущим правителям постоянно пренебрегать общественным мнением, как это делал Карл.

«Эшафот в Уайтхолле достиг большего, чем могли добиться красноречие Элиота и Пима или статуты и ордонансы Долгого парламента».

Уже достаточно говорилось о том, что реставрация по существу своему представляла компромисс между старым землевладельческим классом и новым поднимающимся торговым классом. Действительно, в то время существовали «старые роялисты» (кавалеры) и «новые роялисты» (пресвитериане). Имущества, конфискованные во время республики, были возвращены прежним собственникам, но та часть владений, которая была продана во время обязательных распродаж, не могла быть возвращена.

Более того, землевладельцы освободили себя от всех оставшихся феодальных повинностей по отношению к короне, выплачивая ей взамен лишь пошлину. Этим путем феодальные обязательства были уничтожены для последней части народа, и феодальная собственность, связанная как с повинностями, так и с правами, превратилась в частную собственность, дающую права, но не налагающую повинностей.

Пресвитерианская партия не надолго пережила падение индепендентов и была разогнана кавалерским парламентом в 1661 г.

Нет никакого сомнения, что республика, хотя и не удовлетворяла требованиям левеллеров, сделала для трудящегося класса в отношении заработной платы больше, чем феодальная монархия до нее или буржуазная монархия после нее.

В известном отрывке своей работы Торольд Роджерс писал, что «нормы заработной платы были гораздо благоприятнее при республике, чем во времена монархии».

В 1651 г. минимальная установленная заработная плата была всего на 4 пенса ниже действительно выплачиваемой; зато после реставрации судьи вернулись к старой практике и установили плату на 3 шиллинга в неделю ниже существовавшей.

«Пуритане, – писал Торольд Роджерс, – может быть, и были суровыми людьми, но зато у них было чувство долга. Кавалеры, возможно, были изысканными и мягкими, но зато в их характере не было ничего, кроме того, что они называли лояльностью. Я думаю, что на месте крестьянина XVII века я предпочел бы пуритан».

Враги всегда обвиняли левеллеров в желании не повысить, а понизить общий уровень жизни. Это обвинение обычно выдвигается против людей, которые не хотят мириться с неравенством в распределении жизненных благ, характерным для всех классовых обществ. И в самом деле, верно то, что ни одна из групп левеллеров не подчеркивала достаточно ясно в своих выступлениях, что социалистическая система повысит уровень жизни огромного большинства народа. Лишь случайно встречается это положение в сочинениях Уинстенли, для которого аскетические мотивы были почти неизбежны вследствие использования им религиозной фразеологии. А левеллеры армии были так поглощены стремлением добиться настоящей, представительной палаты общин, что очень мало писали о том, что будет после ее учреждения.

Все же партии правее левеллеров, начиная с генерал-лейтенанта Кромвеля и его «джентльменов-индепендентов» или грандов – до римских католиков-роялистов, подобных сэру Кинельму Дигби – безусловно верили в необходимость существования классовых различий. Собственные слова Кромвеля по этому вопросу уже цитировались нами.

Буржуазные офицеры парламентской армии в общении с простым народом мало чем отличались от дворянства противной партии. Так, в «Охоте на лисиц» есть отрывок, отмечающий заносчивое поведение офицеров Кромвеля, и несмотря на некоторую непоследовательность мысли, передающий картину возбуждения и недовольства, характерную для того времени. мы читаем там о генералах: «… они, только что занявшие места и даже еще не пригревшиеся на них, уже начали с трудом переносить присутствие в совете простых солдат, хотя было хорошо известно, что действиями армии должен управлять совет, состоящий из генералов, согласных со всеми мероприятиями армии, а также из двух офицеров и двух солдат, избранных от каждого полка. Но совет в таком составе был неприемлем для их честолюбивых желаний и гордости; для них было слишком унизительным, что рядовой солдат (хотя и представитель полка) будет заседать бок о бок с ними и обладать наряду с офицерами равным правом голоса в совете; это слишком походило на власть и правление народа и было несовместимо с их стремлением к господству. Порядок свободных выборов (источник всякой справедливой власти) уступает место назначению по указу (корню всякой неограниченной власти). Совет должен изменить порядок своего комплектования и перейти от выборов своих членов всеми солдатами на основе соглашения к назначению в совет только офицеров, чтобы в нем заседали одни офицеры, наподобие назначенных лордов верхней палаты парламента, с той только разницей, что первые получают назначение по усмотрению их генерала, а вторые – по воле короля. Таким образом, вся разница сводилась лишь к перемене названия. И как завершение этого, над армией будут установлены абсолютный монарх и абсолютистское учреждение, основанное на прерогативе подобно тому, как раньше они царили над всем государством; и для этой цели совет был наводнен полковниками, подполковниками, майорами, капитанами и т.д., что противоречит общему смыслу и нарушает порядок назначения». Так революционно настроенная армия громко выражала свое недовольство недемократическим поведением Кромвеля и его офицеров.

В создавшейся обстановке было еще виновато и сомнительное поведение грандов в области финансов. После прекращения вооруженного сопротивления роялистов, когда парламентские армии были распущены, каждому солдату обычно предлагалась наличными лишь половина той суммы, которая причиталась ему за прошлую службу. В счет остального он получал правительственную облигацию или «долговое обязательство». Срок этой облигации был «до конца этих противоестественных войн», но так как было совершенно неизвестно, когда же этот конец наступит, офицер-гранды стали скупать эти «обязательства» по низкой цене, например 7 шиллингов за фунтв, и на полученные облигации приобретать владения изгнанных роялистов. Размеры этой торговли и ее непопулярность в народе оказались одним из факторов, облегчивших генералу Монку в 1660 г. реставрацию монархии, осуществленную несмотря на то, что настроения армии оставались республиканскими. Большинство ученых, занимающихся этим периодом, проводят, может быть, слишком резкую границу между диггерами и левеллерами армии. Все же это одно движение, хотя обе части этого единого движения говорят на весьма различных языках. Предложения левелллеров в армии сводились, как это хорошо отметил Линдсей, только к требованиям создания первичного механизма истинной политической демократии, верно выражающего волю народа. Левеллеры полагали, что за этим последует создание уравнительного социалистического государства. Вряд ли в то время это предположение могло казаться таким наивным, каким оно выглядит теперь, хотя величайшее орудие пропаганды уже существовало в виде первых газет того времени. Диггеры, с другой стороны, насаждали среди сельского населения кооперативное движение в надежде, что оно разрастется и охватит всех англичан и все формы производительной деятельности.

Можно сказать, что левеллеры в армии были слишком чистыми политиками, а диггеры не были в достаточной степени политиками. В жизни разрыв между двумя группами был невелик. Некоторые памфлеты, такие, как «Свет, сияющий в Бэкингемшире», подписывались людьми, связанными с обеими группами; в других случаях бывало так, что из одних и тех же семей выходили члены обеих групп. Однако собственно уравнительные требования выдвигались в один из периодов революции именно армией. В 1647 г. многие солдаты просили, «чтобы ни один герцог, маркиз или эрл не получал дохода более 2 тысяч в год и чтобы доход других классов был пропорционально ограничен».

Уже выше говорилось, что причиной поведения армии был отказ Сити ликвидировать громадную задолженность по выплате жалованья. Этот вопрос разрешился сам собой после Бэрфорда, когда большая часть тех, кто до этого составлял ряда армейских левеллеров, была привлечена в армию Кромвеля, направленную для покорения Ирландии. Результатом этой кампании (1650), оказавшейся одной из главных причин ожесточенного ирландского национализма, было то, что большая часть земель в Ирландии была отдана в виде вознаграждения левеллерам, которые, таким образом, стали родоначальниками англо-ирландских фамилий.

Так, скупость Сити имела своим последствием империалистическую политику. Здесь видна аналогия между этими событиями и способами, которыми буржуазия восемнадцатого и девятнадцатого веков постоянно старалась обойти требования тред-юнионов о повышении жизненного уровня трудящихся не путем смягчения своего господства или изменения системы распределения прибылей, а путем ввязывания во все новые войны, вызываемые капиталистической экспансией.

Левеллеры были первыми борцами за дело трудящегося класса, обманутыми такой политикой.

Есть и другой интересный момент в истории военного радикализма республики. Если в настоящее время существуют законы, запрещающие приближение вооруженной армии ближе, чем на определенное расстояние к зданию парламента и к лондонскому Сити, то не объясняется ли это тем, что некогда армия стояла у его порога?

Поднимающаяся буржуазия создала эту армию, но в 1649 г. не смогла полностью подчинить ее своему контролю. С тех пор этот класс испытывал постоянный ужас перед призраком армии, в которой люди, подобные Лильберну, Прайду, Гаррисону и Рейнборо, могли быть полковниками и генералами.

Такая армия появится вновь, и это означает, что капитализм с самого своего возникновения носит в себе семя своей грядущей гибели.

Особый интерес представляет сравнение революционной армии Английской республики с другими революционными армиями последующих времен. Самое поразительное при этом то, что в отличие от Красной армии, возникшей во время русской революции 1917 г. из остатков разбитых войск, эта армия была с самого начала победоносной. Она не только наголову разбила в открытом бою силы роялистов, но была полна политической активности и в моменты подъема стремилась «скорее диктовать законы, чем принимать их готовыми». Это можно понять только, если отчетливо представить себе, что парламентская армия представляла собой вооруженный поднимающийся класс общества или, вернее, временный союз двух классов и насчитывала в своих рядах представителей буржуазной собственности и борцов за дело трудящихся масс. Мы уже видели, что на первом этапе гражданской войны решительные люди, даже и очень радикальные по своим политическим и теоретическим убеждениям, охотно принимались в ряды армии волонтеров. Они образовывали ту движущую силу, которая одна могла выиграть войну. Тогда радикализм еще не был принадлежностью лишь этих людей, как это было после образования армии Нового образца. «Декрет о самоотречении» от 1645 г., по которому члены парламента (кроме некоторых незаменимых, как Кромвель) должны были отказаться от своих постов в армии, имел целью удаление с линии фронта старых пресвитерианских полководцев с тайными роялистскими симпатиями.

После этого индепенденты приобрели контроль над армией, и мы видели, как много их офицеров, даже самого высокого положения относились сочувственно к движению левеллеров.

Социальное происхождение офицеров армии заслуживает более подробного исследования. Когда в 1643 г. Кромвель набирал свою кавалерию Железнобоких в Ассоциации восточных графств, он не задумывался над тем, кого он назначает командовать своими отрядами. В одном широко известном его письме говорится: «Я предпочитаю простого, грубо одетого капитана, знающего, за что он борется, и любящего это свое дело, тому, кого вы называете джентльменом и кто ничем другим не отличается. Я уважаю джентльмена, если он действительно джентльмен».

Так, капитаном его первого отряда был Джемс Берри, клерк из шропширских железоделательных мастерских; Роберт Суоллоу из 11-го отряда («девичьего», вооруженного по подписке среди девушек Норвича) вызывал косые взгляды со стороны благородных джентльменов, а Ральф Марджери из 13-го был, по словам Бюшэна, так прост и сермяжен, что среди дворянства Сеффолька ему не было подобного.

С другой стороны, многие из первых офицеров были сельскими джентльменами, но большей частью из мелких.

Два года спустя после организации армии Нового образца социальный состав ее офицеров вновь заслуживает интереса. Дензил Холлз, пресвитерианин, писал, что «большинство полковников армии – ремесленники, пивовары, портные, золотых дел мастера, сапожники и т.п.».

Но всеми признано, что это преувеличено. По подсчетам Ферста, только 15% офицеров были действительно «не джентльмены», 60% (то есть большинство) были мелкими земельными собственниками. Тесное сотрудничество последних с городскими купцами – очень важное обстоятельство. Остальные были благородного происхождения, но иногда принимали участие в торговых предприятиях. Позднее, в 1665 г., когда генерал-майоры армии действовали по всей стране как полицейские чиновники, одной из причин накопившегося против них негодования было их социальное происхождение. Так, указывалось, что Баркстед был мастером нгаперстков, а Кэлси – кожевником.

Интересно, кроме того, составить список всех офицеров, симпатизировавших в тот или иной момент движению левеллеров или активно участвовавших в нем. Если их сравнить с теми офицерами, которые позднее были решительными республиканцами, но не левеллерами, то станет очевидным, что «незнатных» больше среди республиканцев, чем среди левеллеров.

О социальном происхождении агитаторов собрать сведения труднее, однако можно допустить, что все они были из рядов трудящегося класса. В противовес этому существовали и такие офицеры, как полковник Хьюсон, бывший гранильщик булыжников, и полковник Окей, державший в свое время лавку, которые были крайне враждебны левеллерам, несмотря на свое низкое происхождение.

В связи с этим интересно упомянуть, что по подсчетам Ферста, производство в офицеры из рядовых в кромвелевской армии было обычным делом, а после реставрации стало совершенно неслыханным в течение более столетия.

Часто в революционные периоды «патриотические» мотивы служат революционным целям. Пример тому – французские кампании против интервентских армий реакционных держав, как об этом свидетельствуют слова Марсельезы.

Подобный же случай был и в русскую гражданскую войну – в 1918 г. – и в Испании теперь. Но в английской гражданской войне патриотические мотивы играли, кажется, незначительную роль. Правда, в ней проявилось большое народное возмущение против короля ввиду его предполагавшихся намерений привести себе на помощь в Англию многочисленную армию ирландских папистов. Небольшая группа прибывших солдат была уничтожена в Нэнтвиче в 1644 г. Правда, во время шотландского нашествия патриотические настроения были гораздо более значительны, когда милиция графств (особенно Чешира, Стаффорда, Эссекса и Сэффолька) независимо от основной армии объединилась, чтобы содействовать разгрому шотландской армии роялистских пресвитериан при Вурчестере в 1651 г.

Но в общем эти мотивы были в Англии гораздо менее значительными, чем во французской и русской революциях, что объясняется, без сомнения, и тем, что великие державы, Франция и Испания, не были в состоянии вмешаться в дела республики.

Одна из характернейших черт всякой революционной армии – наличие в ней того, что мы теперь называем институтом политических комиссаров, т. е. людей, направленных из центра революционного движения в армию для стимулирования в ней политических интересов и для развития их в должном направлении. Так, армии санкюлотов во Франции имели своих делегатов от национального конвента.

Если с этой стороны посмотреть на английскую парламентскую армию, то можно на первый взгляд попытаться рассматривать агитаторов как политических комиссаров. Но ведь они непосредственно избирались рядовым составом армии для проведения в жизнь «действий, предложенных собранием полка», а не назначались парламентом. Были, правда, среди королевских солдат люди, предназначенные для пропаганды политических идей, но опять-таки они делали это без инициативы центрального правительства. Это были многочисленные и совершенно добровольные проповедники, по одному или по два в каждом пехотном подразделении или кавалерийском отряде.

Никогда не лишнее еще раз подчеркнуть, что в XVII веке граница между религиозными и политическими идеями была очень неясной. Главной религиозной фигурой в пуританизме был пророк, а не священник, и многочисленные проповедники в армии, поддерживавшие всевозможные революционные чаяния, были пророками нового социального порядка, а не только нового устройства церкви.

Те, кто начинал находить, что в Писании нет никакого оправдания для существования епископов или священников, вскоре доходили до такого же взгляда на лендлордов. Постоянное обращение библейских пророков к вопросам социальной справедливости было очень выигрышным для каждого армейского проповедника. В первый раз за многие столетия англичане, подобно им, сомневались в букве религии и подвергали сомнению необходимость всех учреждений – духовных и светских.

Мы можем получить живое представление об этих идеях из документов вроде плаката, опубликованного 26 апреля 1647 г. и озаглавленного: «Эти ремесленники являются проповедниками в лондонском Сити и вне его, или объяснение наиболее опасных и гибельных сетей из всех, которые были расставлены в течение этих немногих лет заблуждающимися, еретическими и изобретательными душами». Под заголовком 12 рисунков изображали людей за работой, например за шитьем, мыловарением и т. д. Среди «заблуждений» особенно важны следующие:

4. Что души людей смертны.

5. Что мы должны верить в Писание, лишь поскольку оно согласуется со здравым смыслом и разумом.

1. Что Христос разрушит все правительства, законные и незаконные.

28. Что все, что есть на небе, должно быть достигнуто здесь на земле.

Мы уже видели, что один из памфлетов Сити говорил об опасности предоставления людям свободы «распространять любую ересь, заблуждения, святотатство или новые мнения без малейшего запрета, как они делают теперь внутри армии».

Другая точка зрения на свободомыслие армии встречается в яростной книге Томаса Эдвардса «Гангрена»⁰⁴¹, появившейся в 1646 г. Автор брался представить перечень ересей, имевших хождение повсюду, а особенно в армии, которую он, как пресвитерианин, ненавидел. Армейские сектанты, утверждал Эдвардс, «виновны в нанесении ужасных оскорблений правительству». «Я мог бы написать целую книгу in folio по этому поводу. Некоторые из сектантов говорили и писали против всех законов страны, равно против обычного права и статутов. Этого, я думаю, не делали ни паписты, ни кто-либо из англичан до них. Они осуждают обычное правило, как происходящее от дьявола и являющееся для Англии великим гнетом, равным нормандскому игу». «Они стремятся, очевидно, к полному изменению законов и обычаев этого королевства».

Эдвардс заканчивает свое высказывание о политическом значении свободомыслия в армии следующим выпадом: «Сколько смертей заслужили Лильберн, Овертон и остальные их друзья, которые с такой силой старались опрокинуть три сословия и законы королевства и вместо крепкого правительства… насадить утопическую анархию развращенной толпы и осуществить вожделенные и неопределенные мечты слабого народа о законах и правах. И если эти наглые люди и их дерзкие книги избегнут примерного наказания… я, как священник, заявляю, что гнев божий падет на головы тех, кто будет тому причиной».

Но Эдвардс увидел, что в Лондоне слишком горячая атмосфера для того, чтобы найти там поддержку. Он умер несколько лет спустя в изгнании. «Гнев божий», который он предсказывал, предпочел подождать до реставрации монархии.

Существо вопроса заключается в одном поразительном отрывке из «Гангрены», в котором Эдвардс делится своими наблюдениями. Он рассказывает: «18 ноября сего года, как только я взошел на кафедру в Крист-черч, рядом со мной оказался молодой человек с благородной осанкой, весь в красном⁰⁴², но так как было темно, я не мог хорошенько рассмотреть его. Он выразил желание сказать мне несколько слов. Я остановился, и он сказал следующее: «Сэр, вы выступаете против проповедей солдат в армии. Но я вас заверяю, что если им не разрешат проповедовать, они не будут сражаться, а если они не будут сражаться, мы все должны будем бежать из страны и погибнуть… Те люди, которые выступают как проповедники, в течение немногих месяцев с божьего благословения дважды разбили неприятеля в поле, взяли в плен 21 гарнизон, крепости и города – и поэтому я счел нужным объяснить вам все это».

Может встать вопрос, обсуждали ли агитаторы армии с офицерами вопросы работы штаба (стратегию и тактику) или их дебаты в совете армии были посвящены исключительно политическим проблемам.

Мне кажется, они занимались только политикой, и хотя у нас есть примеры в последующих революциях, в частности в русской, когда политические комиссары подчиняли себе штабных офицеров даже в военных и смежных с военными вопросах, все же нет оснований считать, что Кромвелю и грандам приходилось когда-нибудь сталкиваться с этим.

Важность движения левеллеров для британского современного социализма заключается в том, что идеалы социализма и коммунизма не оказываются для Англии чем-то чуждым, перенесенным в нее из Франции и Москвы, и не соответствующим духу английского народа, как это думают многие. На самом деле справедливо как раз обратное. Англичане во время революции XVII века, когда они стали одновременно предметом ужаса и восхищения для всей Европы, первые увидели образ кооперативной социалистической республики и начали борьбу за ее осуществление.

Английские социалисты напрасно пренебрегают своими великими традициями. Большевик с бородой и бомбой в руке – это соломенное пугало, изобретенное силами реакции, которым они очень ловко манипулируют, чтобы запугать простодушных людей.

Железнобокий, несокрушимый борец за свободу, стоит за спиной рабочего движения сегодняшнего дня, но его фигуру с трудом можно различить. Великая традиция не используется. Заставьте Лильберна и Уинстенли восстать из их могил и вновь, как и прежде, воодушевить на борьбу массы английского народа.

Оглядываясь назад, на всю историю движения левеллеров, мы не можем не преисполниться восхищения перед той борьбой, которую они вели. Совершенно новых идей нет, старое учение о социальной справедливости и свободе возникает каждый раз в новых формах, что придает ему свежесть и новые силы. Даже если мы отчетливо представляем себе, что левеллеры были с самого начала обречены на гибель в силу соотношения классовых сил в Англии того времени, мы не можем не уважать их как пионеров в области тех идей, все величие которых человечество не смогло оценить в течение нескольких столетий. Левеллеры после 1650 г. доказывают правильность гордого революционного изречения, что все битвы рабочего класса обречены на поражение, кроме последней.

Придет день, когда Англия вновь станет республикой, когда Триплоу Хитс, Коркбэш Филдс, церковный двор в Бэрдфорде и Сент-Джордж-Хилл в Кобхэме вновь увидят зеленые ленты, развевающиеся по ветру и опущенные в знак вечной памяти и почтения к тем, кто был среди верных основателей английской свободы и самых горячих пророков кооперативного социального строя.