[John Elliot Cairnes. Some
Leading Principles of Political Economy Newly Expounded (1874).
Кэрнс Д. Э. Логический метод политической экономии. Основные принципы. Ценность.
Международная торговля («Библиотека экономистов-классиков» (отрывки
работ) Вып. 10.) М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1898.]
————————————
Глава первая. Предварительные замечания
Глава вторая. Предложение и спрос
Глава третья. Нормальная ценность
Глава четвертая. Рыночная ценность
Глава пятая. Производные законы ценности
————————————
————————
————
Вторую часть настоящего издания составляет перевод книги Some Leading Principles, причем 1-й отдел этой книги переведен целиком, кроме 2–4 III-й главы, представляющих критику других теорий нормальной ценности; из 3-го отдела книги ("Международная торговля") переведены почти без сокращений две первые главы, и несколько сокращена глава III, главы же IV и V – (о свободной торговле и протекционизме, и о некоторых второстепенных вопросах) совсем не переведены, как не имеющие большого интереса. Точно так же не переведен и 2-й отдел книги ("Труд и Капитал"), очень устаревший в настоящее время, главным образом благодаря основной точке зрения автора, защищающего учение о фонде заработной платы.
Относительно смысла в научном языке термина "ценность" между экономистами, я полагаю, не существует разногласия, и потому я могу сразу определить ценность как отношение, в котором товары обмениваются на рынке друг на друга. Это, как известно, является не единственным и, быть может, не самым обычным смыслом слова "ценность" в разговорном языке; в этом заключается источник неясности и некоторые писатели предлагали избегнуть ее путем совершенного устранения слова "ценность" из экономической терминологии, Джевонс, например, хотел бы заменить слово "ценность" выражением "отношение обмена". Быть может, такая замена и является выигрышем в отношении ясности, но с другой стороны термин "ценность" слишком укоренился в обычном экономическом языке и нелегко может быть устранен. По моему мнению, последнее и не является необходимостью, хотя в том обстоятельстве, что слово это ассоциируется с другими идеями и, в частности, с идеей полезности, без сомнения, заключается известная опасность — научный смысл слова может быть незаметно заменен в рассуждении другим смыслом — но все-таки этой опасности можно избежать, если не вполне, то в значительной степени, простой предосторожностью, употребляя этот термин во всех сомнительных случаях с прилагательным "меновая". "Меновая ценность" — этот термин несколько уклоняется от обычного словоупотребления в разговорном языке, и он должен напоминать читателю во всех нужных случаях, что слово "ценность" употребляется в известном специальном и ограниченном смысле.
Так как ценность выражает собой отношение или пропорции, существующие между обмениваемыми товарами, то, как объясняется во всех учебниках политической экономии, общее понижение или повышение ценности невозможно, или, вернее, заключает в себе внутреннее противоречие. Если А возрастает по отношению к В, то В должно упасть по отношению к А. А и В не могут оба упасть или оба подняться по отношению друг к другу, и то, что верно по отношению к двум товарам, верно по отношению ко многим и ко всем. Но хотя все товары вообще не могут сразу подниматься или падать в своей ценности по отношению друг к другу, это возможно по отношению к какому-либо одному товару, например, к золоту или серебру. Ценность других товаров по отношению к одному такому товару называется ценой. Ясно, что если общее повышение или понижение ценностей является выражением противоречивым, то общее повышение или понижение цен вполне возможно и действительно нередко происходит.
Хотя ценность обозначает собой отношение, мы можем говорить о "сумме ценностей" или "возрастании или уменьшении совокупной суммы ценностей", например, если количество оцениваемых товаров увеличилось и в то же время условия производства их не изменились; или если количество товаров осталось прежним, а условия производства их так изменились, что одно и то же количество данных товаров обменивается теперь на большее количество других товаров, условия производства которых остались прежними. В обоих этих случаях, по моему мнению, мы можем сказать, что сумма ценностей или общая совокупность ценностей в стране увеличилась. Такое словоупотребление может быть иллюстрировано и оправдано аналогичным употреблением слова "могущество". "Могущество" подобно "ценности" выражает отношение. Общее увеличение могущества индивидуумов по отношению друг к другу, разумеется, невозможно. Но это не мешает нам говорить, что общее могущество данной совокупности индивидуумов или наций возросло; подразумевая под этим не изменение их взаимного относительного положения, но то, что средства поддержания могущества у них увеличились. Так, например, мы можем сказать, что могущество Европейских наций сильно возросло в течение последнего столетия. В таком же точно смысле мы можем говорить — и нередко такое выражение оказывается очень удобным — об увеличении или уменьшении совокупной ценности, понимая под ценностью только иное выражение понятия покупательной силы.
Еще одно последнее замечание. Если под ценностью разумеется только отношение, то какой смысл имеет вопрос, от чего зависит изменение пропорции, в которой обмениваются два товара — от падения ценности одного товара или повышения ценности другого? Например, в случае повышения цены мяса какой смысл имеет вопрос, от чего зависит это повышение — от повышения ценности мяса или понижения ценности денег? Если ценность выражает лишь отношение, то раз цена известна, известно и требуемое отношение. Очевидно, что в этом случае имеется ввиду вопрос о причинах, от которых зависит ценность; вопрос, в сущности, заключается не в изменении меновой ценности мяса и денег, но в причине или причинах, вызвавших это изменение. Если мы думаем, что это изменение зависит от причин, первоначально повлиявших на ценность мяса, то мы говорим, что поднялась ценность мяса, и не понизилась ценность денег; между тем как в противоположном случае мы приписали бы происшедшее изменение ценности понижению ценности денег.
Установивши таким образом смысл термина "ценность" в политической экономии, выясним, насколько возможно точнее, в чем заключаются задачи в области ценности, к разрешению которых стремится наука. Эти задачи могут быть сведены к следующим положениям:
1) Мы можем исследовать общие условия, которые дают продукту способность быть обмениваемым на другие продукты — иначе говоря, исследовать условия, определяющие само существование ценности.
2) Мы можем исследовать условия, определяющие те особые отношения, в которых обмениваются товары; другими словами, исследовать условия, определяющие высоту ценности. Это исследование распадается, в свою очередь, на две различные группы:
1) мы можем рассматривать ценность, как данный акт обмена и искать причин, определяющих высоту ценности в данном месте, в данное время — это задача "рыночной ценности". 2) мы можем рассматривать ценность, как среднюю пропорцию, вытекающую из целого ряда обменов, достаточно многочисленных для нейтрализации исключительных случаев; это — задача "нормальной ценности".
Таким образом, общая проблема ценности охватывает три различных исследования: 1) об условиях существования ценности; 2) об условиях, определяющих рыночную ценность, и 3) об условиях, определяющих нормальную ценность.
Оба последние исследования будут предметом последующих рассуждений; теперь же мы займемся первой указанной задачей. Очевидно, что одним из существенных условий ценности является способность предмета удовлетворять человеческим потребностям. Очевидно, что если предмет не удовлетворяет этому условию, то и не может существовать мотива, побуждающего стремиться к получению его, и еще менее, мотива к пожертвованию ради этого предмета другим, который мы даем в обмен. Поэтому такой предмет не может обладать "меновой ценностью". Способность удовлетворять человеческим потребностям, иначе говоря, свойство полезности, является первым условием, необходимым для существования ценности. Простой факт, что данный предмет может удовлетворять человеческим потребностям, еще не дает этому предмету способности обмениваться на другие предметы. Стремясь к удовлетворению своих желаний, люди не станут делать какие-либо пожертвования, — а отдача чего-либо, принадлежащего нам, является пожертвованием, — если той же самой цели можно достигнуть без всяких жертв. Поэтому для того, чтобы предмет имел способность обмениваться на другие предметы, он не только должен удовлетворять человеческим потребностям, но еще должен быть недоступен для человека иначе, как при известном пожертвовании со стороны последнего. Никто, живя в здоровой местности, ничего не дает в обмен, например, на свежий воздух; точно также там, где вода имеется в изобилии и всем доступна, она не может иметь ценности. Но, если воздух накачивается в водолазный колокол, или если, чтобы получить воду, нужно пройти известное расстояние, то воздух и вода приобретут меновую ценность.
Отсюда следует, что другим условием для существования ценности является, наряду с полезностью, также и необходимость делать известные пожертвования для получения предмета, или, иначе говоря, трудность его получения. Наконец, ясно, что к этим двум условиям мы должны прибавить третье — возможность передавать право владения обмениваемой вещью.
Эти три условия — полезность, трудность получения и передаваемость — являются необходимыми условиями существования ценности, Когда данная вещь удовлетворяет этим трем условиям, она обладает способностью обмениваться на другие вещи; если нет налицо хоть одного из этих трех условий, то невозможна и меновая ценность.
Установив это положение, можно перейти к более широкому вопросу, который усиленно обсуждался полстолетия тому назад, и который опять возник в последнее время, а именно — определяется ли меновая ценность исключительно полезностью вещей? Иначе говоря, обмениваются ли предметы друг на друга в пропорции своей полезности? Поставим этот вопрос в конкретной форме — предположим, что золото и серебро обмениваются друг на друга в пропорции 1:15, серебро и медь — в пропорции 1:30, медь и железо в пропорции 1:3; зависят ли эти отношения от того, что золото в 15 раз полезнее серебра, серебро в 30 раз полезнее меди, а медь в 3 раза полезнее железа? Соответствуют ли меновые пропорции относительным полезностям этих металлов и действует ли то же правило во всех случаях обмена? Я полагаю, что читатель, не склонный к софизмам, не будет в затруднении ответить отрицательно на этот вопрос; и действительно, именно в таком отрицательном смысле вообще и отвечали на этот вопрос экономисты. Как ни расходились они в мнениях относительно законов, регулирующих ценность, все они были согласны по крайней мере в отрицательном заключении, что ценность не зависит исключительно от полезности вещей. В одном месте своей книги Адам Смит говорит: "Вещи, имеющие наибольшую полезность, нередко имеют мало меновой ценности или даже совсем ее не имеют, и наоборот, вещи, имеющие наибольшую меновую ценность, нередко имеют мало потребительской ценности или совсем ее не имеют. Нет ничего полезнее воды, но в обмене на воду ничего нельзя приобрести. Напротив, алмаз вряд ли имеет какую-нибудь потребительную ценность, но в обмене на алмаз можно получить большое количество других вещей". Об этом же вопросе Рикардо говорит следующее: "Если я даю за фунт золота в 2000 раз более одежды, чем за фунт железа, то разве это не доказывает, что я приписываю золоту в 2000 раз большую полезность, чем железу? Очевидно, нет... Если бы полезность была мерилом ценностей, тоя, вероятно, дал бы более за железо... Если я даю один шиллинг за хлеб и 21 шиллинг за гинею, то это не доказывает, что в такой же пропорции я измеряю их относительную полезность".
Эта точка зрения вообще может считаться общепринятой у английской школы экономистов. Принципиальные противники этого взгляда, вообще, впрочем, немногочисленные, были во Франции. Самым выдающимся из них был Сэ, который в своем известном трактате политической экономии доказывал, что полезность не только существенно необходима для ценности, но что она также является единственным условием, определяющим высоту ценности во всех случаях. На аргументы Сэ Рикардо ответил в последующих изданиях своего великого труда; и я привык считать этот вопрос совершенно поконченным ответом Рикардо. Я не стал бы касаться этого вопроса, если бы взгляды Сэ не воскресли в наше время. Стэнли Джевонс в своей известной книге "Теория политической экономии" утверждает, следуя Сэ, что "ценность всецело зависит от полезности" и излагает теорию, основанную на признании степени полезности, которой обладает предмет, исключительным условием, определяющим меновую ценность вещей. Ввиду этого не мешает разобрать это воззрение на законы ценности.
Прежде всего я считаю нужным заявить, как уже ясно для читателя из приведенных выше мест Смита и Рикардо, что вопрос, поднятый сначала Сэ, а потом Джевонсом, кажется мне прямо вопросом словоупотребления — вопросом, что следует разуметь под термином 2полезность". Мне кажется это очевидным, так как понимая полезность в том смысле, какой придавали этому термину названные писатели, выставленное ими положение не может подлежать спору. Нетрудно выяснить, в каком смысле они понимали этот термин; очевидно, что Адам Смит и Рикардо, а также и все сторонники их взглядов по этому пункту, понимают под полезностью способность данной вещи удовлетворять человеческим потребностям, — только это свойство, независимо ни от каких других соображений, а степень полезности с этой точки зрения определяется важностью тех потребностей, которым удовлетворяет данная вещь. В этом смысле не может подлежать спору, что вода полезна, хотя бы за нее нельзя было ничего получить на рынке, и что вода полезнее алкоголя, хотя алкоголь имеет цену; очевидно, мир легче мог бы обойтись без алкоголя, чем без воды. Точно также совершенно верно, что алмаз менее полезен, чем, например, каменный уголь, и что золото менее полезно, чем железо; во всяком случае степень полезности этих различных предметов — важность услуг, оказываемых ими общественному хозяйству, — отнюдь не выражается пропорциями, в которых каждая вещь обменивается на другую. Все эти положения, как я утверждаю, не могут быть оспариваемы, если понимать их в указанном смысле, а следовательно утверждение Джевонса, что ценность зависит исключительно от полезности, основывается на таком понимании термина "полезность", которое расходится с вышеуказанным. Так оно и есть. Джевонс понимает под полезностью не то, что понимали Ад. Смит и Рикардо, но к их идее полезности он присоединил что-то другое.
Если мы спросим, что же именно, то можно ответить — все обстоятельства и соображения, которые при данном акте обмена влияют на расчеты обменивающихся лиц. По мнению Джевонса, насколько я понимаю его учение, тот факт, что вода удовлетворяет важнейшим человеческим потребностям, еще не дает права признавать воду в экономическом смысле полезным предметом. Прежде чем высказывать свое суждение о полезности воды, мы должны знать обстоятельства, при которых совершается данная сделка. Если речь идет о воде в Лондоне, где нужное для населения количество воды не может быть получено без всяких издержек и где вода потому и имеет цену, там вода является полезным предметом. Но положение меняется в деревне, где воды больше, чем требуется жителям, и где вода поэтому не имеет ценности — там она становится вещью бесполезной. По этому взгляду степень полезности измеряется не важностью целей, которым служит данный предмет, но результатом всех приведенных соображений, определяющих, по какой цене предмет поступает в обмен. В настоящее время суконный сюртук продается дешевле, чем в прошлом столетии, и потому его следует признавать менее полезным. Сюртук ценится дороже в Австралии, чем в Англии — и его следует признавать в Австралии более полезным, чем в Англии. Исходя из этого понимания полезности следует признать, что каждое улучшение производства, поскольку оно удешевляет продукт, постольку уменьшает и его полезность, а все то, что повышает ценность, увеличивает и полезность. Если я верно понял теорию Джевонса (а я приложил возможные усилия к пониманию ее), его понимание термина "полезность" совершенно расходится с пониманием того же термина у Ад. Смита и большинства экономистов. Чтобы оценить теорию Джевонса, мы должны рассмотреть два пункта: 1) вопрос номенклатуры, преимущество того или иного употребления термина и 2) вопрос научной теории — способность рассматриваемого учения объяснять факты и явления меновой ценности.
Что касается до вопроса номенклатуры, то вряд ли можно отрицать, что смысл, придаваемый Джевонсом термину "полезность", сильно расходится с общепринятым.
Такое словоупотребление, по которому вода полезна лишь тогда, когда за нее платят, и лишь постольку, поскольку за нее платят, по которому атмосферный воздух полезен лишь в водолазном колоколе, рудниках и других пунктах, куда его приходится доставлять с большим трудом, по которому мясо и хлеб являются в Соединенных Штатах менее полезными, чем в Англии, а платье и кожи в Англии менее полезными, чем в Соединенных Штатах — алмазы полезнее каменного угля, а железо является наименее полезным металлом — такое словоупотребление, нельзя не согласиться, для того, чтобы быть принятым, требует еще сильных доказательств в свою пользу. Без сомнения, при создании научной номенклатуры нередко приходится уклоняться от обычного смысла слова. Правда, политическая экономия заимствует свои термины из разговорного языка, но уже одно то, что наука принуждена придавать точный смысл своим терминам и твердо придерживаться принятого смысла термина — уже одно это обстоятельство вынуждает экономистов уклоняться от более или менее неясного и колеблющегося смысла, который имеют все слова в разговорном языке. С этим можно согласиться, но, по крайне мере, нужно указать, во имя чего слову придается новый смысл. Если для изложения нового учения, то следует доказать, что это новое учение действительно нужно для объяснения явлений, и что его можно лучше всего выразить именно при новом понимании терминов. Иначе говоря, нужно показать, что теория, ради которой термин употребляется не в обычном своем смысле, может быть доказана единственно возможным способом — именно ее способностью объяснять факты, и если мы имеем дело с новой теорией, то ее способностью объяснять факты необъяснимые или более трудно объяснимые общепринятыми теориями. И я должен откровенно сказать, что у Джевонса я не нашел такого доказательства.
Скажу более. Хотя господствующие теории ценности, как будет указано ниже, и далеки от совершенства, тем не менее они объясняют значительную часть действительных фактов, представляемых торговыми сделками. Но я совершенно отказываюсь понимать, каким образом что-либо похожее на верное объяснение может быть извлечено из рассматриваемой теории. К чему она сводится? Как я понимаю, — лишь к тому, что ценность основывается на полезности, а полезность — это все то, что влияет на ценность. Иными словами, "полезностью" именуется совокупность всех тех неизвестных условий, которые определяют рассматриваемое явление, и вслед за тем утверждается, что явление зависит от того, что названо этим именем. Все равно, как если бы мы эти условия обозначали вместо слова "полезность" буквой Х и затем сказали, что ценность определяется условиями Х; это последнее утверждение будет также верно и столько же поучительно, как и учение Джевонса. И в том и в другом случае смысл и важность утверждения, что ценность определяется теми условиями, которые ее определяют, не могут быть увеличены запутанными математическими формулами, в которые оно облечено Джевонсом. Итак, нет оснований уклоняться от общепринятого слова "полезность", и я буду употреблять этот термин именно в общепринятом смысле, как указано выше. А в этом смысле полезность, как бы она ни была необходима для ценности, не представляет собой единственного или исключительного закона, ее определяющего. Этот закон или, вернее, эти законы (как я уже заметил, явление ценности имеет двойственный характер) мы еще должны найти.
Раньше, чем идти дальше в выяснении проблем ценности, полезно рассмотреть действие факторов предложения и спроса. Если судить по той свободе, с которой пользуются этими терминами в популярных рассуждениях, то можно подумать, что никакая область экономической науки не сделалась в такой мере общим достоянием, как эта. "Закон спроса и предложения" обыкновенно признается вполне ясным принципом, способным объяснить все или почти все явления богатства. Предполагается, что все знакомы со смыслом этого закона и что все понимают удивительную способность его разрешать всякие трудности. Можно сказать, что для большинства публики спрос и предложение являются не столько условиями, которые нужно принимать во внимание при разрешении задачи, сколько своего рода словами заклинания, при произнесении которых трудности исчезают и всякого рода препятствия устраняются с пути. А между тем в действительности в политической экономии не существует, как мне кажется, положения менее понятного, или, говоря откровенно, другого учения, относительно которого наблюдалось бы такое совершенное отсутствие понимания. В большинстве случаев на спрос и предложение и на предполагаемый закон ссылаются без всякого ясного представления относительно употребляемых выражений. Это замечается даже среди профессиональных представителей экономической науки, чрезвычайно мешает правильности рассуждения и немало содействует туманности некоторых наиболее важных положений науки. Основная истина, которая должна быть усвоена по отношению к спросу и предложению, истина, непонимание которой является источником большей части неправильных рассуждений и неправильного пользования этими терминами, — заключается в том, что спрос и предложение, понимаемые как совокупность всех фактов этого рода в пределах известного общества, не являются феноменами, независимыми друг от друга, из которых каждый может неограниченно возрастать или уменьшаться независимо от другого, но представляют собой явления, находящиеся в тесной взаимной связи; связь их так тесна, что (за исключением временных действий, и обращая внимание лишь на общие и постоянные факты) ни спрос, ни предложение не могут возрасти или уменьшиться без соответствующего увеличения или уменьшения другого фактора. Совокупное предложение не может увеличиться или уменьшиться без соответствующего увеличения или уменьшения спроса; точно также совокупный спрос не может измениться в том или другом направлении без соответствующего изменения в том же направлении совокупного предложения. Эти положения, мне кажется, имеют основной и в то же время элементарный характер, являясь непосредственным следствием природы хозяйства, основанного на разделении труда. Тем не менее, как ни много было написано на эту тему, положения эти нуждаются в возможно ясном изложении и в возможно ясных иллюстрациях.
Ради выяснения указанных положений я попросил бы читателя представить себе рассматриваемые явления в возможно более простом виде и уяснить себе их существенный характер и место в хозяйстве. Предложение и спрос, очевидно, являются фактами, вытекающими из обмена продуктов промышленности, что, в свою очередь, составляет следствие разделения занятий. Если только люди занимаются промышленной деятельностью на началах разделения занятий, они должны обмениваться продуктами своего труда; каждый предлагает то, что он производит, и предъявляет спрос на то, в чем он имеет потребность. Предположим страну (где господствует еще меновой торг) натурального обмена. В этом случае предложение будет заключаться в продуктах, предлагаемых к обмену на другие продукты. В чем же будет заключаться спрос? Ответ на это может быть только тот же: в продуктах, предлагаемых к обмену на другие продукты. Иначе говоря, в наиболее простой и элементарной форме предложение и спрос, как совокупность, как общее явление, не могут быть понимаемы раздельно один от другого. Каждый товар одновременно является и предложением и спросом — предложением по отношению к лицу, стремящемуся получить этот товар, и спросом по отношению к лицу, пользующемуся этим товаром для получения какого-либо другого товара. Но даже и в этом случае можно различать понятия спроса и предложения, поскольку дело идет об отдельных личностях или отдельных товарах. Данный человек будет предъявлять спрос на известные продукты и предлагать другие; спрос на мясо или на хлеб является совершенно иным понятием, чем предложение мяса и хлеба. Но если только стать выше частных явлений и перейти к общему, если только мы представим себе спрос или же предложение целого общества — оба эти явления сблизятся, или, вернее, совпадут друг с другом. Таков будет характер спроса и предложения при господстве натурального обмена.
Посмотрим теперь, как изменится характер рассматриваемого явления при введении посредствующего звена в обмене. Этим посредствующим звеном являются деньги, всеобщее покупательное средство, и если все меновые сделки совершаются при посредстве денег, то является возможным различать спрос и предложение не только по отношению к отдельным личностям и продуктам, но и как общие идеи. Каждый меновой акт может рассматриваться или с точки зрения лица, предлагающего всеобщее покупательное средство, или с точки зрения лица, предлагающего определенные товары. Все акты первого рода могут быть рассматриваемы в совокупности и отдельно от актов второго рода. Таким образом, мы получаем две особые общие идеи спроса и предложения. Поэтому при современных условиях обмена мы говорим о спросе и предложении в применении не только к отдельным личностям, но и ко всякому обществу, и в применении не только к тому или другому товару, но и ко всем товарам: общий спрос или общее предложение становятся возможными идеями. Я определю эти термины следующим образом: спрос — это желание получить известные товары или услуги путем предложения всеобщего покупательного средства; а предложение — это желание получить всеобщее покупательное средство путем предложения определенных товаров или услуг.
Читатель легко заметит, что в этом смысле спрос и предложение являются строго аналогичными понятиями. И в том и в другом случае действует с одной стороны психический момент — желание, а с другой материальный момент — определенные товары и услуги, в случае предложения или в случае спроса тот товар, который является всеобщим покупательным средством. И так как в обоих случаях желание может признаваться практически ничем не ограниченным, то все сложное явление, как в случае спроса, так и в случае предложения, ограничивается своим материальным элементом: предложение — количеством определенных товаров, предлагаемых к продаже, а спрос — количеством покупательных средств, затрачиваемых на приобретение этих товаров. Оба эти понятия, таким образом, строго аналогичны. На этом пункте я особенно настаиваю потому, что такой авторитет, как Милль, высказывает противоположное мнение в одном месте своих "Оснований Политической Экономии". Критикуя выражение "отношение спроса к предложению", Милль говорит: "какое отношение может быть между количеством и желанием, или даже желанием, соединенным с покупательной силой"? Критика Милля, насколько я могу судить, была признана исчерпывающей всеми последующими писателями; тем не менее, я не могу согласиться с ней, и вместе с тем я настаиваю, что понимание строгой аналогичности рассматриваемых идей является пунктом особенной важности. "Какое может быть отношение между количеством и желанием"? Но, без сомнения, предложение нельзя прямо отождествить с количеством. Определенное количество продуктов не является предложением до тех пор, пока они не предлагаются к продаже; иначе говоря — до тех пор, пока количество не соединяется с известным психическим актом; и хотя совершенно верно, как я только что указал, что данное явление измеряется количеством, а не психическим моментом, то же самое верно и относительно спроса, который также измеряется своим материальным элементом.
Таким образом, оба представления совершенно аналогичны, и признание аналогичности их мне представляется решительно необходимым условием правильного понимания их взаимного отношения. Допустите только, что спрос и предложение — факты различного порядка, несравнимые и несоизмеримые друг с другом, и вы придете к заключению, что спрос и предложение не зависят друг от друга и могут также независимо увеличиваться или уменьшаться. А именно эта идея и лежит в основании большинства заблуждений и ошибок, связанных с употреблением этих терминов.
Правда, Милль вполне признает, как важно не упускать из виду аналогичности спроса и предложения, и, по-видимому, отчасти с этой целью он дает своеобразное определение понятия "предложение" в той главе своей книги, откуда сделана вышеприведенная выписка. По определению Милля, спрос измеряется не количеством покупательной силы, предлагаемой для приобретения товаров, как утверждаю я, а количеством товаров, для приобретения которых предлагается покупательная сила. Без сомнения, если термины "спрос" и "предложение" понимать как количество спрашиваемых и предлагаемых товаров, — оба факта являются вполне аналогичными; но, я полагаю, мне удалось показать, что для признания аналогичности их вовсе нет надобности в таком определении рассматриваемых понятий, и в то же время, мне кажется, что отождествление спроса с требуемым количеством товаров не соответствует общим целям науки.
Вместе с тем я должен оговориться, что придавая указанный смысл термину "спрос", я не хочу всегда и неизменно придерживаться при употреблении данного термина именно этого смысла. Я допускаю, что иногда может быть удобно употребление слова "спрос" в иных смыслах, и хотя употребление одного и того же экономического термина в разных смыслах вызывает возражения, однако без такого употребления экономист не может обойтись ввиду бедности экономического языка. Впрочем, большой беды от этого не будет, если мы не будем забывать, в каком смысле мы употребляем данный термин, и в своей аргументации не будем смешивать различных смыслов термина. Я охотно признаю, что определение Милля термина "спрос" имеет свои удобства и в некоторых случаях, быть может, даже необходимо употреблять термин именно в этом смысле. Но, делая эту уступку, я тем решительнее настаиваю на правильности моего определения, выражающего важнейший и истинный смысл данного термина в экономической науке, выражающий необходимое для экономической науки понятие, которое, естественно, без всякого насилия над языком, выражается словом "спрос".
Важность и основной характер научной идеи может измеряться местом, занимаемым этой идеей в научных теориях. И мне не приходится идти дальше работ самого Милля для того, чтобы показать, до какой степени оправдывается этими работами данное мной определение спроса.
Возьмем три основных научных теории — о заработной плате, деньгах и международной торговле. В каждой из этих теорий предложение и спрос являются основою всей аргументации, основными полюсами, на которых вертится все рассуждение. Но если мы обратим внимание. в каком смысле в этих теориях понимается термин "спрос", то мы найдем, что спрос всегда измеряется размером предлагаемых покупательных средств, а не количеством желаемых товаров и услуг. Существенным пунктом теории заработной платы Милля, как и вообще всякой теории заработной платы, является то положение, что спрос на труд определяется размером капитала и другого богатства, предлагаемого для приобретения труда. Когда экономист говорит, что увеличение спроса на труд подымает заработную плату, он не подразумевает под увеличением спроса на труд спрос на большее количество рабочих рук, так как это условие не повело бы к поднятию заработной платы, если бы ему не сопутствовало соответствующее увеличение предложения покупательной силы, в данном случае капитала, для приобретения труда. А если последнее условие имеет место, увеличение спроса во всяком случае поведет к повышению заработной платы. То же самое приложимо и ко всем другим заключениям относительно законов заработной платы, выводимых из законов предложения и спроса; только при указанном мною смысле этих терминов заключения эти могут быть признаваемы верными. Точно так же, в теории денежного обращения Милль под спросом на деньги понимает товары всякого рода, предлагаемые для продажи, а не сами деньги, которые требуются. Наконец, в теории международной торговли Милля термин "спрос" всегда употребляется в том же смысле. Как ввозом данной страны определяется иностранное предложение, так ее вывоз определяет размер ее спроса на заграничные продукты. Так, если бы Англия стала больше затрачивать на иностранные продукты, эта увеличенная затрата была бы произведена при посредстве вывоза, и это увеличение экспорта обозначало бы увеличение международного спроса со стороны Англии, сколько бы товаров в действительности не ввезла Англия. Таким образом, вывоз каждой страны является мерилом ее спроса в международной торговле; и если бы мы распространили эту точку зрения с одной отдельной страны на весь торговый мир, то одни и те же товары поочередно явятся и спросом, и предложением — спрос и предложение явятся (как замечает Милль) "взаимным спросом". Только при таком понимании терминов можно найти смысл в очень важном, по моему мнению, принципе, развитом Миллем в той главе, на которую я уже ссылался, — в принципе, который назван у Милля "уравнением международного спроса".
Поэтому я принимаю, что рассуждения самого Милля, если не определенное указание с его стороны, дают мне основание понимать термины спрос и предложение в вышеуказанном смысле. В настоящее время я хочу установить то положение, что спрос и предложение, по своему общему характеру, независимо от временных результатов, не являются независимыми явлениями, но представляют собой, по существу, одно и то же явление, рассматриваемое с различных точек зрения, являются различными сторонами одного и того же предмета: ни спрос, ни предложение не могут ни увеличиться, ни уменьшиться без соответствующего изменения другого фактора.
Если читатель вспомнит то, что я несколькими страницами выше говорил о характере спроса и предложения при системе натурального обмена, то он без труда согласится, я думаю, с принципиальной правильностью этой точки зрения; но он, может быть, затруднится примирить ее с некоторыми фактами, наблюдаемыми в современной хозяйственной жизни. Я указал, что при натуральном обмене спрос и предложение, оставаясь различными понятиями по отношению к отдельным личностям и продуктам, не могут быть различаемы, если мы перейдем от частной точки зрения к общей и будем рассматривать явления во всей их совокупности.
Совокупный спрос общества в этом случае будет выражаться всеми товарами и услугами, предлагаемыми к обмену на другие товары и услуги, а эти последние образуют точно так же и совокупное предложение страны. Существенный характер обмена, очевидно, не может измениться от введения посредствующего орудия обмена, хотя большая сложность отношений может скрыть их истинную природу. Процесс обмена облегчается, но по существу он остается тем же самым. По-прежнему обмен остается обменов товаров и услуг друг на друга, и отношение спроса к предложению остается тем, чем оно было и в более простом случае. Правда, при употреблении посредствующего орудия обмена мы можем составить представление о совокупном спросе, различая его от совокупного предложения — различие, исчезающее при системе натурального обмена — потому что мы можем мысленно отделить всеобщее покупательное средство от отдельных товаров. Но в действительности оба явления неразделимы. Покупательная сила создается в конце концов производством товаров, и, при данных условиях промышленности, может быть увеличена лишь увеличением количества товаров, предлагаемых к продаже, иначе говоря — спрос может быть увеличен лишь увеличением предложения. Покупательная сила Англии выражается совокупностью всех ее продуктов; и, как покупательная сила может быть увеличена только увеличением этого последнего качества, точно также и увеличение продуктов Англии (при том условии, что продукты эти приспособлены и находятся в должной пропорции к человеческим потребностям) приводит, при прочих равных условиях, к соответствующему возрастанию ее покупательной силы. Отсюда следует, что взаимные отношения совокупного спроса и совокупного предложения не принимают иного характера благодаря употреблению орудий обмена, но остаются такими же, как и в системе натурального обмена; и в том и в другом случае спрос и предложение не являются независимыми фактами, но существенно одними и теми же фактами, рассматриваемыми с различных точек зрения. Спрос, как общее явление, не может существовать без предложения, и может возрастать лишь пропорционально возрастанию предложения. Это, повторяю, является основным положением теории обмена, и все противоположные утверждения должны быть признаны неосновательными и даже лишенными смысла.
Ошибка, против которой я возражаю, а именно, что спрос и предложение представляют собой независимые экономические силы, принимает иногда иную форму и является в виде утверждения, что потребители и производители — различные общественные класса, а производство и потребление — акты, совершенно независимые друг от друга. Правда, существуют потребители, которые ничего не производят (теоретическое значение этого факта я рассмотрю после). Вообще же отношение производителей и потребителей известного хозяйственного целого может быть представлено в следующем виде. Известное число людей A, B, C, D, E, F и пр. занимается промышленностью: А — производит для B, C, D, E, F; В — для A, C, D, E, F; C — для A, B, D, E, F и т.д. В каждом случае производители и потребители различны — и на этом основывается естественная ошибка — заключение, что все потребители различны от всех производителей, тогда как оба класса состоят как раз из одних и тех же людей. Производители при этом отождествляются с предложением, а потребители — со спросом; таким образом, мнение о независимости спроса и предложения находит свое основание и поддержку. Распространенность этого воззрения обнаружилась, между прочим, очень ярко в спорах последних лет о движении в пользу 9-часового рабочего дня. Некоторые лица, принимавшие участие в этих спорах, в числе которых многие старались блеснуть своими экономическими познаниями, принимали почти как аксиому, что результатом этого движения, если оно распространится и достигнет успеха, будет общее превышение спроса сравнительно с предложением, — превышение, которое приведет к повышению товарных цен. Рассуждение велось следующим образом. Производители произведут меньше продуктов (если только производительность труда не возрастет пропорционально сокращению его продолжительности), поэтому предложение уменьшается; но, не замечая связи между предложением и спросом, спорящие стороны предполагали, что спрос будет оставаться таким же, как и прежде. Вряд ли нужно доказывать очевидную ошибочность такого положения. Производители — в то же время и потребители; и, если в общем будет менее произведено, то меньше и товаров поступит в обмен. Почему же это уменьшение отразится на пропорции, в которой обмениваются продукты? Или почему это повлияет на отношения между товарами вообще и деньгами? Если известная группа землевладельцев, капиталистов и рабочих производит менее (как бы они не делили между собой продукты), они имеют в совокупности менее товаров для продажи, и так как другие группы рабочих и капиталистов также будут иметь менее товаров для продажи, то положение каждого товара по отношению ко всей массе товаров нисколько не изменится; уменьшение общего предложения будет строго уравновешено соответствующим уменьшением общего спроса. Бессмысленность противоположного предложения может быть еще легче показана простой ссылкой на законы, управляющие ценностью денег, причем невозможность изменения ценности денег сокращением рабочего дня достаточно очевидна. Впрочем, в действительности ошибка лежит глубже и основывается на существенном непонимании характера обмена, при господстве разделения труда.
Но, по мнению многих, для признания взаимной зависимости и принципиальной тождественности спроса и предложения существует одно непреодолимое препятствие, — а именно факт наличности обширного класса людей, только употребляющих, — богатых, незанятых людей natos consumere fruges, — людей, которые очень существенно участвуют в общем потреблении страны, но ничего не производят и ничего не предлагают. Каким образом, говорят нам, можно примирить факт существования этого класса с изложенной доктриной? Нельзя не признать, что факт существования богатых праздных людей доказывает, что потребительные и производительные классы не всегда и не необходимо совпадают друг с другом; но я защищаю не это положение, а то, что потребительная сила основывается на производительной силе, и спрос основывается на предложении. Я должен объяснить, что под потребительной силой я подразумеваю не простую физиологическую способность потребления, но те экономические условия, которые дают возможность удовлетворять этой физиологической способности. В этом смысле я утверждаю, что и у богатых праздных людей, как и у всех других, потребительная сила ограничивается и измеряется производством, и спрос ограничивается предложением. Чтобы заметить это, нужно только немного углубиться с поверхности. От чего зависит покупательная сила богатых людей? Они не получают эту силу с неба, а также не по подводному телеграфу из Австралии или Калифорнии; точно также она не основывается, в конце концов, на тех суммах, которые стоят в их кредите у банкиров. Предположим, что рассматриваемый класс состоит из землевладельцев и собственников государственных процентных бумаг. Первый класс получает свою покупательную силу вследствие продажи земледельческих продуктов; во втором случае покупательная сила вытекает также из продажи продуктов — именно продуктов плательщиков налогов; но в обоих случаях она зависит от производства и предложения. Вся разница заключается лишь в том, что в рассматриваемом случае покупательная сила передается от одних лиц другим, получающим эту силу на основании известного договора. Если бы землевладельцы и праздные капиталисты исчезли с лица земли, то разве спрос общества уменьшился бы? Разумеется, нет, если производство и предложение продуктов не уменьшится. Единственная разница будет заключаться в том, что в этом случае другие лица стали бы потреблять и определять направление спроса. Раньше такими лицами являлись землевладельцы и капиталисты, в случае же их исчезновения потреблять будут производители и плательщики налогов, которые, владея покупательной силой, без сомнения, сумеют ею воспользоваться в своих интересах. Таким образом, полезная функция, исполняемая, по мнению некоторых писателей, щедрыми расходами богатых людей, оказывается простой иллюзией. Политическая экономия не дает оправдания такому своекорыстному поведению. Разумеется, я не желаю возражать против исполнения договоров и обязанностей. Но я полагаю очень важным как с нравственной, так и с экономической точки зрения, настаивать на том, что существование класса праздных богатых людей не вызывается никаким требованием общественного блага. Богатство, накопленное предками этих людей или другими лицами для них, без сомнения, поддерживает промышленность, если употребляется в виде капитала; но все то, что они расходуют на свое личное потребление, на роскошь и праздную жизнь, не составляет капитала и не служит ни для чего другого, кроме поддержания их собственной бесполезной жизни. Эти люди, во всяком случае, должны получать свою ренту и свои проценты, на это они имеют законное право; но им следует указать подобающее место в обществе — трутней в улье, принимающих участие в пиршестве, для которого они ничего не доставили.
Быть может, нелишне привести еще один пример для разъяснения рассматриваемого принципа. Колония богатых людей поселяется в чужой стране и, не занимаясь никакой промышленностью, только потребляет и расходует деньги. Возьмем, например, англичан, живущих в Ницце или Риме. Я не касаюсь вопроса, оказывают ли такие иностранные гости какую-либо пользу той стране, в которой они живут. То, что я хочу теперь разъяснить, заключается в следующем: если даже расходы богатых иностранцев и приносят пользу той стране, то это не может служить примером пользы, проистекающей только от спроса независимо от предложения. Спрос этих богатых иностранцев определяется исключительно предложением, вызванным ими — и это так же несомненно, как если бы эти иностранцы арендовали в чужой стране землю и жили продуктами собственного хозяйства. Действительно, каким образом богатые иностранцы получают свою покупательную силу? Они получают ее, вероятно, в форме переводных векселей или банковых билетов. Но каким образом ликвидируются все обязательства такого рода? Не иначе, как товарами, вывозимыми из той страны, откуда приезжают эти иностранцы. Другими словами, каждое увеличение спроса на французские товары со стороны англичан, живущих во Франции, сопровождается и делается возможным лишь благодаря увеличению ввоза английских товаров во Францию.
Не существует другого способа покрыть расходы англичан во Франции — из чего видна, между прочим, вся бессмысленность протекционизма. Никто не заботится более протекционистов о привлечении таких богатых посетителей из-за границы; но, стремясь к этой цели, они все делают для того, чтобы воспрепятствовать ее достижению. Они хотели бы иметь возможно больше иностранных посетителей с возможно большими капиталами, которые затрачивались бы на приобретение туземных продуктов, и в то же время протекционисты стремятся лишить иностранцев единственного способа покрывать свои издержки — ввоза в страну иностранных товаров. Система протекционизма является, таким образом, попыткой отделить спрос от предложения, сделать их независимыми друг от друга, что так же неисполнимо, как и квадратура круга.
До сих пор я говорил о спросе и предложении, как об общих фактах, не по отношению к отдельным продуктам или услугам, но к продуктам и услугам вообще. Теперь я буду рассматривать спрос и предложение в отношении к отдельным товарам и услугам. Прежде всего мы должны здесь заметить, что существенная идентичность и взаимная зависимость спроса и предложения, характерная для этих явлений с общей точки зрения, не имеет места при рассматривании их по отношению к отдельным продуктам. Как я показал, общий спрос страны не может увеличиться или уменьшиться без соответствующего увеличения или уменьшения общего предложения продуктов страны; но вполне возможно, что спрос на отдельный товар или услугу возрастет или уменьшится, в то время как предложение того же товара или услуги не испытает соответствующего изменения; и, как каждый знает, такое отсутствие соответствия между спросом и предложением наблюдается весьма часто. Можно даже сказать, что предложение каждого отдельного товара крайне редко остается в течение продолжительного времени в полном соответствии со спросом. В действительности наблюдается постоянное колебание; спрос иногда превосходит предложение, иногда — предложение спрос, и изменение в их взаимных отношениях выражается в параллельном изменении цен товаров.
Я сказал, что по отношению к отдельным товарам предложение может соответствовать или быть больше или меньше спроса. Это утверждается весьма часто и экономистами, и практическими людьми; вероятно, большинство говорящих это отнюдь не думают, что выражение это нуждается в разъяснении; тем не менее легко показать, что смысл этого выражения вовсе не так ясен, как это может показаться с первого взгляда. Что подразумевается под равенством спроса и предложения по отношению к известному товару? Спрос изменяется в соответствии с ценой, также изменяется и предложение. Отсюда ясно, что для того, чтобы наше утверждение имело смысл, оно должно относиться к продукту известной цены, но какой цены? Это кажется неясным.
Но даже если игнорировать это затруднение и предположить, что эта цена нам известна, спрос по известной цене может измеряться лишь размером предлагаемых покупательных средств. Я уже высказал мой взгляд относительно точного смысла термина "спрос" и в настоящее время я не вижу необходимости уклоняться от этого смысла. С этой точки зрения, подобно тому, как предложение измеряется количеством предлагаемых продуктов, так и спрос измеряется количеством предлагаемых покупательных средств; и соответствие спроса и предложения, при известной данной цене, в этом смысле означает такое состояние спроса и предложения, при котором, с одной стороны, вся предлагаемая покупательная сила поглощается предложением товара, а с другой стороны, весь предлагаемый товар поглощается предлагаемой покупательной силой; между тем как под несоответствием спроса и предложения следует понимать такое состояние, когда с той или другой стороны не происходит полного поглощения и имеется некоторый остаток непоглощенного товара или покупательной силы. Такой смысл я хотел бы придать рассматриваемому выражению по чисто научным основаниям. Но я уже согласился раньше, что в некоторых случаях удобнее употреблять термин "спрос" в ином смысле, и, быть может, мы имеем дело именно с таким случаем. Как бы то ни было, если мы примем, что спрос измеряется количеством спрашиваемых товаров, наше замечание останется тем же самым. Если предложение соответствует спросу в ранее принятом нами смысле, то оно будет соответствовать спросу и в последнем смысле; и так как последний смысл термина "спрос" (причем спрос определяется количеством спрашиваемых товаров) является более употребительным в применении к отдельным товарам, то для большей ясности изложения будет удобнее употреблять рассматриваемый термин в последнем смысле. Поэтому я буду понимать под соответствием или равенством спроса и предложения, при известной цене продукта, такое состояние, когда количество спрашиваемого продукта равняется количеству предлагаемого продукта.
Но нам осталось еще определить, какова же цена, по отношению к которой можно говорить о равенстве или соответствии спроса и предложения? Для выяснения этого необходимо рассмотреть порознь два случая.
Во-первых, мы можем говорить о равенстве или неравенстве спроса и предложения по отношению к одному отдельному моменту, и во-вторых, по отношению к продолжительному состоянию Так, например, мы можем сказать, что спрос на пшеницу превысил предложение в данный момент на каком-либо определенном рынке, или мы можем сказать, что спрос на мясо на некоторое время превысил, и, по всей вероятности, будет некоторое время превышать предложение. В предыдущем случае, как мне кажется, имеется в виду, поскольку люди вообще придают точный смысл словам, господствующая цена продукта на данном рынке; и смысл утверждения тот, что на этом рынке имелись покупатели, которые согласились бы приобретать по господствующим ценам больше пшеницы, чем ее можно было в действительности получить по этой цене. Я знаю, что предполагая возможность существования такой цены, при которой спрос и предложение не уравновешиваются, я вступаю в противоречие с известной теорией. Тем не менее, я надеюсь впоследствии доказать, что моя смелость имеет свое оправдание. Теперь же допустим на время, что рыночные цены имеют такой характер, какой признается за ними вышеупомянутым утверждением, а, без сомнения, в разговорном языке допускается возможность такого несоответствия спроса и предложения по отношению к господствующим ценам. Что касается до другого случая, когда мы утверждаем, что спрос на товар превышает его предложение в течение продолжительного времени, то можем ли мы сказать, по аналогии с только что данным объяснением, что цена, которая при этом имеется в виду, есть та самая цена, которая является господствующей на данном рынке, и что смысл утверждения заключается в том, что спрос по этой цене превышает или может превышать предложение ? Если мы рассмотрим какой-либо действительный случай, то мы убедимся, что такое объяснение неверно. Например, большинство лиц, занимающихся торговлей железом, скажут, что в настоящее время (начало 70-х годов) и притом не только на том или ином рынке, но и во всей стране в течение известного продолжительного периода — спрос на железо значительно превышает предложение, и в доказательство своего мнения эти люди укажут на возрастание цен железа. Но несомненно, что по мнению лиц наиболее компетентных в этом случае, именно по мнению торговцев железом, спрос на железо в стране не превышает его предложения по господствующим ценам; если бы одни думали иначе, то они немедленно стали бы закупать железо и повысили бы его цену.
Все дело этих людей заключается ни в чем ином, как в приспособлении спроса к предложению путем воздействия на цены, и хотя это приспособление может и не быть достигнуто на том или ином отдельном рынке, невозможно, чтобы спрос превышал предложение по существующим ценам повсюду и на продолжительное время. Как же понимать в таком случае утверждение, которое, несомненно, высказали бы эти люди — торговцы железом? Очень может быть, что сами эти люди не дают себе ясного отчета в своих словах. Но все-таки нельзя предположить, чтобы утверждение стольких лиц, практически занимающихся данным делом, не имело никакого определенного смысла. Разумеется, я не могу отвечать за всех, но, по моему мнению, для того, чтобы эти слова получили определенный смысл и значение, следует понимать под спросом спрос по ценам иным, чем те, которые в действительности господствуют на рынке, и если бы меня спросили, по каким же это ценам, я бы ответил — по нормальным ценам, по ценам, которые, по мнению заинтересованных людей, являются обыкновенными ценами при отсутствии особых нарушающих причин. Следовательно, рассматриваемое утверждение, как я понимаю, если оно применяется не к отдельным моментам и рынкам, но к более или менее продолжительному времени и ко всей стране, выражает собой результат сравнения между спросом, какой существовал бы при нормальных ценах, и предложением, какое существовало бы при тех же ценах или же при ценах действительно существующих. В этом смысле данное утверждение имеет большое значение; и если оно основано на действительном знании фактов, оно заключает в себе очень ценное указание. Результаты этого словесного, но необходимого рассуждения могут быть резюмированы следующим образом:
1) В применении к отдельным товарам спрос и предложение (для того, чтобы выражения эти имели какой-либо смысл) должны относиться к определенным ценам; сравнение спроса и предложения при данной цене есть сравнение количества предлагаемого товара с количеством предлагаемой покупательной силы или с количеством спрашиваемого товара. По соображениям практического удобства в этом рассуждении я употреблял термин "спрос" в последнем смысле — измеряя спрос количеством спрашиваемого товара.
2) Когда мы говорим о спросе и предложении применительно к отдельным рынкам или моментам времени, предполагаемая цена, по отношению к которой сравниваются спрос и предложение, есть господствующая в данный момент цена на рынке.
3) Когда мы говорим о всей стране или о продолжительном периоде времени, тогда предполагаемой ценой (к которой относится спрос) является нормальная цена товара, между тем как предложение относится или к той же цене, или же к ценам, действительно существующим. Сравнение, таким образом, устанавливается между спросом по нормальной цене и предложением по нормальной или рыночной цене.
После того, как мы выяснили смысл всех этих выражений, я могу установить, в чем заключается, по моему мнению, основной закон спроса и предложения по отношению к отдельным товарам. Этот закон заключается в следующем. Предложение товара всегда стремится приспособиться к спросу по нормальным ценам. Я могу коротко указать, что под нормальной ценой товара я подразумеваю цену, которая достаточна и не более, чем достаточна, для того, чтобы доставить производителю среднее или обычное вознаграждение за все приносимые им пожертвования для производства продукта. И я утверждаю, что предложение каждого товара стремится приспособиться к спросу по этой цене. Такое приспособление является прямым последствием мотивов, побуждающих людей заниматься производительной деятельностью, — мотивов, вследствие которых люди выбирают, насколько позволяют условия, занятия, доставляющие наибольшее вознаграждение по отношению к сделанным затратам. Отсюда следует, что, когда цена товара выше нормального уровня, и когда производители получают вознаграждение выше среднего, то число производителей в этой стране должно возрасти, и предложение продукта должно увеличиться; но увеличение предложения будет иметь тенденцию, благодаря увеличению конкуренции при продаже, понизить цену и привести ее к нормальному уровню. Если предложение возрастает недостаточно для приведения рыночной цены к нормальному уровню, тогда, под влиянием тех же самых мотивов, предложение будет продолжать возрастать, и процесс будет продолжаться до тех пор, пока должный результат не будет достигнут.
С другой стороны, если стимул к усиленному производству дает слишком сильный толчок промышленности, и цена упадет ниже нормального уровня, приходят в действие мотивы противоположного характера, и производство сокращается, цена повышается, пока не достигнет своего нормального уровня. В этом заключается закон спроса и предложения по отношению к отдельным товарам. Этот закон установлен Ад. Смитом в его известных словах, что рынок тяготеет к нормальным ценам.
Подведу вкратце итоги этой главы.
1) Спрос и предложение, рассматриваемые как общие факты, не являются независимыми явлениями, но по существу одними и теми же явлениями, рассматриваемыми с различных точек зрения; следовательно, общий спрос не может увеличиться или уменьшиться без соответствующего увеличения или уменьшения предложения. Все доктрины или рассуждения, основанные на противоположном предположении, неосновательны и ошибочны.
2) Спрос и предложение, рассматриваемые по отношению к отдельным товарам, могут возрастать или уменьшаться (в указанном смысле) по отношению друг к другу; но при всех своих изменениях спрос и предложение повинуются следующему закону: спрос всегда стремится приспособиться к предложению по нормальной цене товара.
Нормальная или обычная ценность предполагает систематическое и продолжительное производство. Мы не можем говорить о нормальной ценности товара, количество которого ограничено и не может быть увеличено — например, о нормальной ценности картин Теньера; потому что, хотя и можно было бы вывести среднюю цену этих картин, сравнивая цены, по которым они продавались, — эта средняя цена представляла бы собою просто среднюю цену колебаний, не регулируемых никаким господствующим принципом.
Но когда товар производится систематически и в течение продолжительного времени, то существование средней ценности вскоре дает о себе знать. Замечено, что как бы сильно от времени до времени не менялись цены, изменения эти происходят не случайно, но повинуются скрытому закону и стремятся к соответствию с известными правилами. Цена пшеницы может быть необыкновенно высокой в один год, но это сразу вызывает к деятельности силы, контролирующие это повышение, и в конце концов приводящие цену к ее обычному уровню; или цена может быть необыкновенно низка, и тогда те же силы воздействуют в противоположном направлении, и цена поднимается. Таким образом, колебания рынка удерживаются в известных, быть может, не вполне точно определимых границах, с постоянной тенденцией приблизиться к центральной точке — к той "нормальной ценности", которую мы теперь исследуем.
Я заметил уже, что средняя действительных продажных цен товара, т.е. его рыночных цен, не представляет собою непременно его нормальной цены или ценности, потому что товар может находиться в таких условиях, когда колебания его цен не подчиняются никакому контролирующему принципу, и, следовательно, не обнаруживают никакой тенденции двигаться вокруг какой-либо центральной точки. Но тем не менее там, где условия для образования нормальной цены имеются в наличии, т.е. в тех случаях, когда товар производится систематически и в течение продолжительного периода времени, нормальная цена, в общем, будет совпадать со средней продажной ценой, если только количество отдельных случаев продажи будет достаточно велико для устранения действия того, что мы называем "нарушающими причинами" — т.е. такими причинами, которые затрудняют приспособление предложения к спросу. Число случаев, необходимых для такого устранения, меняется сообразно с природой товара. В общем, оно будет наименьшим для предметов обыкновенного мануфактурного производства, гораздо большим для сырых материалов, и наибольшим для всех продуктов животного царства. Но эти вопросы удобнее будет рассматривать в связи с вопросом о рыночной цене.
Прибавлю только еще следующее разъяснение: хотя нормальные цены, в противоположность рыночным ценам, могут быть до некоторой степени рассматриваемы как средние или постоянные цены, тем не менее не следует предполагать, что они представляют собой нечто совершенно определенное или неизменное в меновых отношениях товаров. В этих отношениях не существует такой установленности или неизменности. Говоря об устойчивости нормальных цен, мы понимаем под этим только то, что они остаются неизменными до тех пор, пока условия производства остаются теми же самыми. В действительности условия производства всех товаров подвергаются изменениям, и относительно большинства товаров эти изменения бывают часты и значительны. Но в общем эти изменения, в тех случаях, когда они имеют большое значение, обыкновенно происходят через известные, более или менее продолжительные периоды, а в промежуточные сроки нормальная цена остается постоянной. Центр, вокруг которого колеблются рыночные цены, является, таким образом, не неподвижным, а движущимся центром, но движущимся (как будет показано в одной из следующих глав), по большей части в одном и том же направлении, определяемом характером самого товара и условиями, при которых он производится. Так, относительно большинства мануфактурных товаров, движение нормальных цен в Англии в течение нескольких столетий шло постоянно в направлении понижения, с другой стороны нормальные цены сырых продуктов, и в особенности продуктов животного царства, постоянно возрастали.
Сказанного достаточно для определения характера явления, которое теперь привлекает к себе наше внимание. Нам остается рассмотреть условия, определяющие его.
Господствующая теория ценности устанавливает зависимость нормальной ценности только от одного условия — так называемой стоимости производства, и я прежде всего должен подчеркнуть, что стоимость — значит жертва, и она не может быть, без полного смешения понятий, быть отождествляема с чем бы то ни было, что не есть жертва. Она представляет собою то, чего человек лишается в своей борьбе с природой, и что следует всегда отличать от той платы, которую он получает взамен от природы. Это и составляет самое существо стоимости; и задача стоимости производства, по отношению к теории ценности, заключается в том, чтобы выяснить, в какой мере и каким образом плата, выдаваемая человеком природе в производительной промышленности, определяет или влияет на меновую ценность продуктов. Чтобы найти ответ на этот вопрос, нам нет надобности идти дальше того основного принципа поведения, который побуждает людей достигать своих целей с помощью кратчайших и легчайших средств. Цель, преследуемая в производстве, есть приобретение богатства, а средствами являются самоотвержение, труд, предусмотрительность, бдительность. Задача промышленности заключается, следовательно, в том, чтобы приобрести богатство при наименьших телесных и духовных затратах, или, другими словами — при наименьших пожертвованиях или стоимости. И закон стоимости производства, управляющий ценностью, представляет собою просто практический вывод или следствие приобретение богатства при таких условиях. Чтобы постигнуть это, нужно постоянно иметь в виду следующие два факта: во-первых, что под влиянием только что указанного мотива и рабочие, и капиталисты при выборе себе занятий будут, поскольку они имеют возможность выбирать, выбирать те занятия, которые, взамен делаемого пожертвования, будут в настоящем или будущем, давать им наибольшее вознаграждение; и во-вторых, тот факт, что при системе разделения занятий промышленное вознаграждение для каждого производителя, или, вернее, для каждой группы производителей, занятых данной работой, состоит в ценности товаров, являющихся результатом их труда. Я говорю, в ценности товаров, а не в самих товарах, потому что не всегда случается, что человек, занятый в производстве, нуждается как раз в тех специальных товарах, на производство которых он кладет свой труд, и редко случается, чтобы он потреблял более, чем самую незначительную часть того, что он производит: следовательно, вознаграждение его должно получаться не из прямых, а из косвенных результатов его труда — из тех вещей, которые он может приобрести на произведенный им товар с помощью купли и продажи, другими словами — из ценности последнего. Зная производительность труда какого-либо человека, мы все-таки не будем еще в состоянии определить размер получаемого им вознаграждения. Для этого мы должны знать еще, в какой пропорции то, что он производит, будет обмениваться на то, в чем он нуждается, т.е. на предметы его потребления. Таким образом, ценность товара, вырабатываемого в производстве, является источником, из которого, при настоящем положении вещей, вознаграждается промышленная деятельность. Это заключение не устраняется тем фактом, что при той промышленной организации, которая господствует в Англии и в других странах, рабочий обыкновенно получает от капиталиста свое вознаграждение в форме заработной платы прежде, чем продукт будет закончен; то, что получает рабочий, впоследствии снова возвращается капиталисту в ценности продукта, и таким образом, из нее получается вознаграждение за все, связанное с производством продукта. Заработная плата и прибыль в каждой отрасли производства извлекаются из ценности товаров, выделываемых в этой отрасли производства, и (за исключением того случая, когда рента также является одним из элементов ценности товара; но, как будет понятно всем, знакомым с экономической теорией ренты, этот случай нисколько не ослабляет силы приводимого аргумента) так как заработная плата и прибыль поглощают собою целиком все ценности, то из этого следует, что, при прочих равных условиях, общая сумма заработной платы и прибыли, получаемая какой-либо группой производителей, будет постоянно изменяться в зависимости от ценности производимых товаров. Поскольку, следовательно, заработная плата и прибыль в различных отраслях производства пропорциональны делаемым пожертвованиям, постольку же и ценность производимых товаров пропорциональна тем же пожертвованиям, другими словами — постольку товары обмениваются пропорционально стоимости их производства. Но заработная плата и прибыль будут пропорциональны делаемым пожертвованиям постольку, поскольку между производителями господствует конкуренция, — поскольку рабочие и капиталисты действительно имеют возможность выбора среди различных занятий, представляющихся им на поприще промышленности. Дайте им эту возможность выбора, и соответствие между вознаграждением и жертвою, не в каждом отдельном случае производства, но как общее и постоянное правило, будет обеспечено действием самого энергичного и постоянного человеческого мотива. Каждый конкурент, стремясь к наибольшему вознаграждению за свои пожертвования, будет обращаться к тем занятиям, которые как раз в это время будут наилучше вознаграждаться; точно также он будет отстраняться от тех отраслей производства, в которых вознаграждение ниже среднего уровня. Предложение товаров, производимых в лучше оплачиваемых производствах, таким образом увеличится, а предложение товаров в хуже вознаграждаемых производствах уменьшится, до тех пор, пока предложение, путем воздействия на цены, не восстановит равенства и не приведет вознаграждения в соответствие с делаемыми пожертвованиями. Конкуренция, вследствие этого, одновременно обеспечивает как соответствие между промышленным вознаграждением и принесенными жертвами, так и соответствие цен товаров со стоимостью их производства.
Итак, необходимым условием для действия стоимости производства как регулятора нормальных ценностей, является наличие действительной конкуренции между лицами, занятыми промышленной деятельностью. Теперь мы должны обратить внимание на вопрос, в какой мере такая конкуренция действительно осуществляется в промышленных обществах. Обращаясь к Англии, мы видим, что здесь конкуренция очень деятельна и широко распространена. В торговле, если отделить ее от производства, т.е. в купле и продаже товаров, рассматриваемой отдельно от их производства, конкуренция является повсеместной и неограниченной. Каждый не только пользуется свободой продавать свой товар, каков бы он ни был, на всех рынках страны, но обыкновенно имеет и практическую возможность воспользоваться этой свободой. С другой стороны, всякий, вообще говоря, поскольку дело касается закона, свободен заняться каким ему угодно делом, начиная с копания канав и сооружения плетней и кончая учеными профессиями. Но в данном случае требуется нечто большее. Торговцам недостаточно иметь право и власть продавать свой товар, где им угодно, также как и рабочим — законное право выбирать себе любое занятие; но и рабочие, и капиталисты должны иметь практическую возможность распоряжаться своим капиталом и трудом как им угодно, другими словами — иметь действительную возможность выбора для помещения средств производства, которыми каждый из них располагает. В данном случае безразлично, каковы бы ни были препятствия, мешающие такому выбору — будет ли то закон, невежество или бедность; каково бы ни было препятствие, если только производитель не может свободно переходить от менее выгодной отрасли производства к более выгодной, то конкуренция расстраивается, поскольку дело касается закона ценности, так как при таких условиях уже не может быть уверенности в том, что вознаграждение будет соответствовать пожертвованию. Именно через посредство такого рода конкуренции стоимость производства действует в качестве регулятора ценности; вопрос заключается в том, в какой мере конкуренция, понимаемая в этом смысле, господствует в тех или других промышленных обществах.
Существует школа мыслителей, которые не колеблясь ответят на этот вопрос простым отрицанием существования конкуренции в вышеуказанном смысле этого слова. Мне скажут, что положение, столь легко принимаемое экономистами, будто капитал и труд могут переходить от одного занятия к другому, в поисках за высшим вознаграждением, является простым измышлением ученых экономистов, не имеющим никакой опоры в фактах. Мне скажут: принявши форму, пригодную для настоящей производительной деятельности, капитал в большинстве случаев уже не в состоянии получить какое-нибудь другое назначение. Знания, орудия и материалы, требуемые для одной отрасли промышленности, редко могут быть приспособлены к другой, и даже в тех случаях, когда такое приспособление возможно, этот процесс приспособления будет сопровождаться большими убытками и потерями. Нужно сознаться, что затруднения при переходе труда из одной области промышленности в другую еще больше, ибо здесь мы приходим в столкновение не только с физическими, но и психическими препятствиями. Промышленная ловкость не может быть приобретена в одну минуту, и то умение, которым человек владеет, является, обыкновенно, результатом продолжительного времени и труда, посвященного на учение. Можно ли представить себе, что, потративши время и деньги на приобретение этого умения, рабочий изменит избранному им жизненному пути при первом признаке повышения заработной платы где-нибудь в другом месте? Нам указывают на то, как долго ручные ткачи держались своего невыгодного производства после того, как были введены ткацкие машины; и на то, до какой крайности должны были бы дойти плотники, чтобы сделаться кузнецами или портными. На этих основаниях утверждалось, что конкуренции, в том смысле, в каком я признавал ее необходимою для действия принципа стоимости, не существует, а следовательно и все теории, признающие ее существование, распадаются в прах. Сторонники этого взгляда считают, что как капитал, так и труд, будучи однажды помещены в какую-нибудь отрасль производства, практически прикрепляются к этой отрасли, и, следовательно, могут рассматриваться как изъятые из общей области конкуренции с средствами производства, занятыми в других отраслях производства. Я готов отдать полную справедливость той частице правды, которая заключается в этом аргументе, и сразу признаю, что приводимые факты по существу своему верны. Но я думаю, мне не трудно будет показать, что они никоим образом не поддерживают практического вывода, который из них извлекается, и что принимая во внимание другие обстоятельства, которые не берутся в расчет вышеприведенной аргументацией, они вполне совместимы с существованием действительной промышленной конкуренции.
Прежде всего следует заметить, что для обеспечения действительной промышленной конкуренции — такой конкуренции, которая устанавливает соответствие между вознаграждением и пожертвованием, — вовсе нет необходимости, чтобы каждая частица капитала или каждый рабочий был во всякое время способен перейти в любую отрасль производства. Достаточно, чтобы известная доля и того и другого фактора, изменяясь сообразно с обстоятельствами, могла бы перемещаться таким образом. Предположим, что какая-нибудь отрасль промышленности находится в особенно цветущем состоянии и дает большие барыши, чем другие отрасли; для того, чтобы поправить такое неравенство, нет надобности, чтобы вся промышленность страны приходила в движение. Небольшого перемещения капитала и труда (небольшого по сравнению со всей совокупностью труда и капитала, занятого в какой-либо важной отрасли промышленности) будет совершенно достаточно для этой цели. Даже если непредвиденные события в политическом или коммерческом мире расстраивают обычные расчеты и дают огромные преимущества каким-нибудь специальным отраслям промышленности, — например, в таких случаях, какие имели место в железнодорожной промышленности при ее возникновении, или в полотняной промышленности в начале американской международной войны — в таких случаях равновесие между вознаграждением и затратами всегда может быть восстановлено, не в одну минуту, конечно, но без особенно долгих проволочек, с помощью действия труда и капитала, не помещенных в какое-нибудь промышленное предприятие, без всякого ущерба остальной, уже помещенной доли запаса капитала и труда. С точки зрения действительной промышленной конкуренции необходима только наличность в обществе известного количества незанятых средств производства, которыми можно располагать и которые могут быть перемещены в более выгодные предприятия; количество это должно быть настолько велико, чтобы быть в состоянии поправлять возникающие неравенства. Мне нетрудно будет показать, что это условие во многих промышленных обществах осуществляется в полной мере по отношению к капиталу, и в меньшей степени, но также вполне реально и действительно- по отношению к труду.
Существование в промышленных странах большого количества капитала, которым можно свободно располагать — или, говоря проще, капитала в форме денег или другой покупательной силы, способной быть направленной к требуемой цели — представляет собою неоспоримый и никем не отрицаемый факт. Не менее верно и то, что этот капитал постоянно ищет наилучшего помещения и быстро приливает ко всякой отрасли промышленности, которая в данное время представляет собою какие-либо особые преимущества. Ясно также, что этот свободный капитал вполне достаточен для того назначения, которое мы имеем теперь ввиду, а именно для того, чтобы сделать конкуренцию между отдельными отраслями промышленности действительной, ибо мы видим, что часть его постоянно отливает за границу для помещения в иностранных предприятиях, чего не было бы, если бы тот же капитал мог рассчитывать на хорошие барыши в пределах своей страны. В этом фонде мы имеем, следовательно, все, что нам нужно для практически действительной конкуренции, поскольку дело касается одного из факторов производства; и мы видим, что при этом не наносится никакого серьезного ущерба капиталу, уже занятому в производстве. Но в такой ли мере удовлетворяются эти условия по отношению к труду? Небольшое размышление покажет нам, что в известных пределах и при некоторых ограничениях, они удовлетворяются и здесь.
Здесь мы также имеем свободный фонд, который может быть направляем в разные стороны, сообразно с размером вознаграждения. Допустим, что труд, занятый в какой-нибудь специальной отрасли производства, практически может считаться прикрепленным к ней; но ведь не весь труд занят и прикреплен таким образом. Молодые поколения постоянно подрастают и их способности могут рассматриваться как свободные силы, которые по отношению к общей трудовой силе выполняют ту же функцию, какую исполняет капитал, существующий еще в форме покупательной силы, по отношению к общему капиталу страны. Молодые люди, образующие эту армию, или другие, заинтересованные в их благополучии, жадно следят за положением различных отраслей промышленности и не замедлят обратиться к тем производствам, которые обещают наилучшее вознаграждение. Личные вкусы, без сомнения, будут оказывать некоторое влияние на их выбор; но можно принять, что различия вкусов, при очень большой арене действия, нейтрализуются друг другом, и в результате остается постоянное тяготение незанятого труда к наиболее выгодным занятиям. С другой стороны, в то время как на сцене появляются свежие рабочие силы, изношенные рабочие силы сходят со сцены; и в тех отраслях промышленности, в которых вознаграждение, по каким бы то ни было причинам, упало ниже среднего уровня, число занятых рабочих быстро падает до тех пор, пока предложение опять не вводится в границы спроса и вознаграждение не приводится к своему нормальному размеру. Таким образом, по отношению к труду, так же как и по отношению к капиталу, условия для действительной конкуренции существуют, несмотря на практические затруднения при перемещении труда, приноровившегося к какому-либо специальному занятию, в новые области. Но, как я уже упоминал, в данном случае эти условия осуществляются несовершенным образом, и следствием этого являются некоторые ограничения действия конкуренции на трудовом рынке, вызывающие соответствующие изменения в ценности товаров. О природе этих ограничений я и буду теперь говорить.
Я только что упомянул, что молодая рабочая сила, постоянно пополняющая собою рынок труда, может быть сравниваема с капиталом, в то время, когда он еще находится в форме покупательной силы и способен быть приложимым к любому занятию, сообразно со степенью прибыльности последнего. Но эта аналогия оказывается неудачной в одном очень важном отношении. Всякая доля этого незанятого капитала может быть обращена в любое промышленное предприятие. Но каждая частица незанятого труда, другими словами — каждый индивидуальный рабочий, может выбирать себе занятие только в известных, довольно определенных границах. Эти границы устанавливаются специальными свойствами, потребными для каждого рода труда, и подготовкой, необходимой для их приобретения. Возьмем какого-нибудь рабочего, занятие которого еще не определено; смотря по обстоятельствам он будет иметь более узкое или более широкое поле для выбора; но поле это ни в коем случае не будет совпадать со всею областью национальной промышленности. Если он принадлежит к классу земледельческих рабочих, то все формы простого, необученного труда открыты перед ним, но за их пределами он, практически, не может принимать участия в конкуренции. Преградою является его социальное положение и условия, благодаря которым он получает недостаточное образование, в то время как средства его слишком ограничены, чтобы позволить ему пополнить этот недостаток, или откладывать часть заработка для подготовки к какому-нибудь "обученному" труду. Поднимаясь ступенью выше по промышленной лестнице, к классу ремесленников, включая сюда и класс мелких торговцев, экономическое положение которых очень сходно с положением ремесленников, мы видим, что здесь также в известных пределах существует полная свобода выбора, но за этими пределами — практическая невозможность конкуренции. Человек, который воспитывался к тому, чтобы сделаться обыкновенным столяром, каменщиком или кузнецом, может посвятить себя одному из этих занятий, или сотне других, смотря по тому, куда его влекут личные склонности, или перспектива хорошего заработка; но фактически он не имеет возможности конкурировать в высших областях обученного труда, для которого требуются более широкое образование и лучшая подготовка, как, например, для технических работ. Поднявшись еще ступенью выше, опять очутимся лицом к лицу с теми же ограничениями: мы увидим лиц, способных работать в любой из отраслей обученного труда, но практически исключенных из либеральных профессий. Правда, что ни в одном из этих случаев исключение не бывает абсолютным. Налагаемые ограничения таковы, что они могут быть побеждены необыкновенной энергией, самоотречением и предприимчивостью, и благодаря этим качествам отдельные личности из всех классов общества ежедневно сбрасывают с себя оковы своего первоначального положения и прокладывают себе путь в ряды тех, которые стоят выше их. Все это, без сомнения, верно. Но такие исключительные явления не влияют на основную истинность нашего взгляда. Мы видим, что не все население конкурирует безразлично из-за всех профессий, а что эта конкуренция происходит только в пределах отдельных промышленных слоев, как бы наложенных один на другой; в пределах каждого слоя различные кандидаты действительно обладают возможностью выбора, между тем как лица, находящиеся в разных слоях, практически изолированы друг от друга и лишены возможности действительно конкурировать. Можно, приблизительно, представить себе дело таким образом: внизу лестницы находится обширная группа необученных, или почти необученных рабочих, включая сюда и земледельческих рабочих, рабочих, занятых в разнообразных мелких производствах в городе, или помогающих обученным рабочим. За ними будет идти ремесленная группа, в которую входят обученные рабочие второго разряда — плотники, столяры, кузнецы, каменщики, сапожники, портные, шляпочники и пр. и пр.; сюда же можно включить и очень большой класс низших мелочных торговцев, средства и положение которых ставят их в пределы тех же промышленных условий, в которых находится и класс ремесленников. Третье место будут занимать производители и торговцы высшего разряда, чей труд требует специальных знаний, которым обладают только люди с порядочными средствами и известным уровнем образования — например, механики, химики, оптики, часовщики и другие, находящиеся на том же промышленном уровне, на котором находится также и высший класс мелочных торговцев; за ними идет уже четвертый класс, включающий в себя лиц, еще более благоприятно обставленных, которым предоставлено больше средств для обширного выбора. Эта группа обнимает собою представителей так называемых ученых профессий, также как и лиц, занятых в различных отраслях искусства и науки и в высших отраслях коммерческих предприятий. Пусть читатель не думает, что я предлагаю ему тут полную классификацию промышленного населения. Я не имею в виду ничего подобного, а хочу только в самых общих чертах определить ту форму, которую принимает промышленная организация при условиях современной жизни; задача моя заключается в том, чтобы придавая фактам конкретный образ, помочь более ясному пониманию ограничений, налагаемых социальными условиями на свободную конкуренцию труда. Как я уже говорил выше, я далек от утверждения, будто существуют резкие разграничительные линии между какими бы то ни было категориями лиц в нашей стране. Без сомнения, различные сословия и классы переходят друг в друга посредством незаметных различий, и отдельные личности из всех классов общества постоянно подымаются или опускаются за пределы своего класса. Но несмотря на все это, остается справедливым, что средний рабочий, к какому бы разряду он ни принадлежал, находит свою способность в конкуренции ограниченной для практических целей известным родом занятий, т.е. как бы ни было высоко вознаграждение в тех занятиях, которые лежат вне пределов его класса, он не может принимать в них никакого участия. Таким образом, мы должны признать существование не конкурирующих промышленных групп, как одну из особенностей нашей социальной организации, и этот факт я желаю особенно подчеркнуть здесь. Нам остается еще рассмотреть, каким образом эта организация промышленности влияет на действие принципа стоимости производства.
Читатель вспомнит, что процесс производства требует двух отличных друг от друга родов пожертвований: пожертвований капиталиста и пожертвований рабочего. Что касается первого, то, как мы видели, конкуренция капитала является действительной в каждой коммерческой стране, откуда следует, что та часть ценности товаров, которая идет на вознаграждение пожертвования капиталиста и которая может рассматриваться как "фонд прибыли", в пределах всей национальной промышленности будет соответствовать той части стоимости, которая падает на капиталиста. Отступление от закона стоимости происходит не здесь, а в другой, большей части ценности товаров, которая идет на вознаграждение рабочих. Сущность этого отступления может быть изображена следующим образом: обмен всех продуктов, производимых рабочими, принадлежащими к одной и той же промышленной группе, или конкурирующему кругу, будет управляться принципом стоимости — это необходимо вытекает из того факта, что конкуренция является действительной в пределах таких групп или кругов; но обмен товаров, производимых рабочими, принадлежащими к различным группам, или конкурирующим кругам, по противоположной причине, не будет управляться этим принципом. Таким образом, все продукты необученного труда будут обмениваться друг с другом пропорционально их стоимости; в такой же пропорции будут обмениваться и продукты обыкновенного ремесленного труда между собою. Но последние уже не будут обмениваться с первыми пропорционально своим относительным стоимостям, также как продукты ремесленного труда, или необученного труда, не будут обмениваться пропорционально своим стоимостям с продуктами высших промышленных групп. Цена деревянного стола сравнительно с ценой простого замка будет соответствовать пожертвованиям, действительно сделанным их производителями; то же можно сказать и о цене барометра и часов; но если мы сравним цену какого-либо из последних товаров с ценой какого-либо из первых, то мы увидим, что это соответствие уже не имеет места; цены барометра и часов будут гораздо выше их относительной стоимости производства, чем цены деревянного стола и простого замка. Если этот факт вызовет сомнение, то доказательство его может быть найдено в сравнительном вознаграждении производителей различных товаров. Как я уже говорил, это вознаграждение извлекается из ценности каждого товара; но в то время как у рабочих, конкурирующих друг с другом, вознаграждение пропорционально относительным пожертвованиям, — оно не пропорционально им в том случае, когда рабочие не могут конкурировать друг с другом. В результате получается то, что принцип стоимости производства контролирует меновую ценность при договорах, имеющих место в пределах известных, ограниченных промышленных областей; но деятельность его прекращается при взаимных договорах между представителями различных областей.
Таково главное видоизменение, претерпеваемое принципом стоимости производства под влиянием только что изложенных условий. В действительности же влияние такого положения вещей оказывается гораздо сложнее, чем может показаться из только что приведенного рассуждения, потому что в этом рассуждении мы не принимали в расчет того факта, что один и тот же товар является очень часто продуктом труда рабочих, принадлежащих к различным промышленным кругам. Например, в постройке дома принимают участие каменщики, плотники, маляры и др., которые все входят в состав класса ремесленников; но кроме того, в работе принимают участие и довольно большое число необученных рабочих, стоящих ниже ремесленников, а окончательная отделка и украшение дома является делом рук обученных рабочих, стоящих выше ремесленников. Предположим теперь, что такого рода товар, являющийся произведением совместных усилий рабочих различных разрядов, будет обмениваться на товар, произведенный одною какою-нибудь группою рабочих, или несколькими группами, но находящимися в других отношениях друг к другу, чем группы, строившие дом, — каким же принципом будут в таком случае управляться меновая ценность или, говоря проще, относительные цены товаров? Очевидно, что на результат будут влиять несколько принципов. Поскольку оба товара являются продуктами рабочих, конкурирующих друг с другом, их ценности будут определяться стоимостью производства; но поскольку товары создаются рабочими, не конкурирующими друг с другом, цены их будут определяться другим принципом, о котором еще речь впереди, и который определяет нормальную ценность при отсутствии конкуренции. Предположив, что товар, с которым сравнивается дом, произведен, как и дом, исключительно классом ремесленников, мы найдем, что при определении менового отношения главную роль будет играть принцип стоимости; но это не было бы вполне так, если бы часть дома, хотя бы и самая маленькая, была произведена рабочими, не конкурирующими с производителями сравниваемого товара. С другой стороны, если бы дом сравнивался с товаром, произведенным или исключительно одним необученным трудом, или исключительно трудом, стоящим на высшей ступени, чем ремесленный труд, — сравнительные ценности определялись бы, в незначительной степени, законом стоимости производства, но главным образом — тем принципом, который господствует при отсутствии условий, обеспечивающих действие закона стоимости. Этот пример показывает нам, какие усложнения возникают при сравнении ценностей различных товаров при настоящих условиях их производства. И если мы вспомним еще, что все мануфактурные товары производятся из сырых материалов, которые, в свою очередь, являются продуктами рабочих, не конкурирующих с теми, которые заняты в мануфактурном процессе, то мы увидим, как широко распространяются эти усложнения. Но не будем все-таки преувеличивать их значения. Несомненно, что в общем большая часть ценности каждого товара следует одному закону — закону стоимости, а небольшая часть ценности подчиняется другому закону. Так, возвращаясь к прежнему примеру, барометр и часы в значительной мере являются продуктов рабочих высшего порядка, находящихся в промышленной конкуренции друг с другом; в незначительной мере они являются продуктом рабочего низшего разряда; а с другой стороны, деревянный стол и простой замок главным образом представляют собой продукты простого ремесленного труда, хотя, может быть, в незначительной степени в производстве их принимали также участие рабочие, не конкурирующие с ремесленниками. Но поскольку, впрочем, известная часть труда, потраченного на барометр, находится вне конкуренции с известной частью труда, потраченного на производство часов, и поскольку то же самое справедливо относительно труда, потраченного на производство других предметов, о которых шла речь выше, — постольку же мы не имеем права утверждать, что каждый из двух данных товаров обменивается между собой пропорционально стоимостям производства. Тем не менее, наше утверждение остается по существу верным, так как большая часть труда, можно даже почти сказать весь труд, затрачиваемый на каждую пару товаров, удовлетворяет этому требованию, и этим определяется соответственное отношение их ценностей. То же самое справедливо и относительно большинства утверждений такого рода. Строго говоря, мы редко можем сказать, что ценности двух товаров целиком определяются стоимостью их производства; мы можем сказать только, что они преимущественно, в главных своих элементах, определяются ею. Но этот пункт имеет только теоретическое значение. В теории нельзя не отметить его, хотя он оказывает весьма малое влияние на факты обмена.
Мне кажется, я уже достаточно выяснил, каким образом стоимость производства товаров регулирует их ценность. Читатель, вероятно, заметил, что в своем взгляде на элементы стоимости, так же, как и на действие этого закона, я разошелся с общепринятой доктриной. Этот закон обыкновенно рассматривается как принцип, всегда определяющий ценность в тех случаях, когда он вообще оказывает какое-либо влияние на ценность, другими словами — определяет ценность товаров известного рода при всяком обмене; т.ч., раз известны условия их производства, то закон их ценности также предполагается известным, каковы бы ни были условия производства товаров, на которые они обмениваются. Например, обыкновенно считается, что ценность коленкора управляется стоимостью его производства, и это утверждается без всякого соображения о том, на какие именно продукты коленкор будет обменен. Но если признать справедливыми только что изложенные соображения, то такое понимание закона не может быть правильным. Мы видели выше, что товары имеют тенденцию обмениваться пропорционально стоимостям их производства только постольку, поскольку существует свободная конкуренция между производителями. Поэтому обмен пропорционально стоимости может иметь место только в пределах данной области свободной конкуренции; товар, произведенный при таком условии, но обмениваемый на другой товар, произведенный рабочими, находящимися вне этой области, не будет уже обмениваться пропорционально стоимости производства. Предположим, например, что товары A, B, C, D, F, производители которых все находятся в конкуренции друг с другом, обмениваются друг с другом; этот обмен будет происходить пропорционально стоимостям. Товары X, J, Z также производятся рабочими, находящимися в свободной конкуренции друг с другом, но стоящими вне конкуренции с теми, которые произвели А, В, С, D и пр.; поэтому ценности X, J, Z при обмене друг с другом будут определяться принципом стоимости. Но предположим теперь, что какой-либо товар из первой категории будет обмениваться на какой-либо товар из второй категории — в этом случае ценность уже не будет подчинена стоимости производства постольку, поскольку свободная конкуренция между производителями будет отсутствовать. Если читатель вспомнит, как мы описывали различные не конкурирующие группы, из которых слагается наша промышленная система, он убедится, что последний из предполагаемых случаев обнимает собою довольно значительную часть всех меновых сделок, которые имеют место в такой стране, как Англия; и что поэтому действие стоимости производства при регулировании ценности никоим образом не может считаться преобладающим, даже и в пределах одной и той же страны, как это предполагается господствующей доктриной. Один и тот же товар при некоторых меновых сделках следует закону стоимости производства, а при других — не следует; точно также нельзя сказать, чтобы ценность какого-либо товара при всех меновых сделках соответствовала бы принципу стоимости. Для этого последнего нужно, чтобы между всеми производителями в области промышленности существовала свободная конкуренция, а мне нечего говорить, что это условие очень далеко от своего осуществления где бы то ни было. Итак, при надлежащем понимании закон стоимости представляет собою не закон, управляющий ценностями всех классов товаров, а только закон, управляющий ценностями известного рода товаров, в известного рода меновых сделках.
В предшествующей главе стоимость производства обсуждалась без отношения к составляющим ее элементам. Нам не было бы надобности подробно останавливаться на этих элементах, пока мы были заняты установлением общего принципа; но теперь, доказавши этот принцип, мы можем перейти к анализу и характеристике составных элементов стоимости.
Для нас не может представить особенной трудности определение основных элементов стоимости производства, раз мы ясно установили тот факт, что стоимость товара значит жертва, а не вознаграждение, и поэтому стоимость производства заключается в пожертвованиях, входящих в производство — в акте, или актах, делающих известные предметы, доставляемые природой, приспособленными для человеческих целей, а не благодетельные результаты или награды за такие акты. Это пожертвование, как только промышленность вышла из своей самой примитивной стадии, принимает две определенные формы — во-первых, пожертвование, заключающееся в физических или умственных действиях, сопряженных с личным участием в деле производства, другими словами — пожертвования трудом; во-вторых, пожертвования, заключающиеся в доставлении предварительных материальных средств для производства, или капитала — такая форма пожертвований лучше всего может быть обозначена термином "воздержание". Таковы главные виды пожертвований, входящих в состав производительной промышленности; но есть еще и третий вид, а именно подверженность производителей известным опасностям, помимо обычных, заранее известных, пожертвований при работе. Это и называется "риском".
По существу дела нет никакой причины, почему бы все эти пожертвования не делались одним и тем же лицом, другими словами — чтобы одно и то же лицо было в одно и то же время и рабочим, и капиталистом, и также принимало на себя риск промышленных операций; и в действительности это, в большей или меньшей степени, имеет место в каждой стране, в особенности в тех странах, где преобладает крестьянское хозяйство. Но в Англии и в неземледельческой промышленности большинства цивилизованных стран пожертвования трудом и воздержанием в большинстве случаев осуществляются двумя различными классами лиц, которые соответственно этому и называются капиталистами и рабочими. С другой стороны, риск в одинаковой степени ложится на оба эти класса производителей, хотя риск этот различным образом затрагивает каждого из них. Капиталист рискует своим имуществом, а рабочий — своими физическими или умственными свойствами, или жизнью, но и в том, и в другом случаях риск является одним из элементов стоимости, так как он представляет собой настоящее пожертвование со стороны производителя и, следовательно, требует соответственного вознаграждения в ценности продукта.
Наш анализ стоимости производства открывает, следовательно, три главных элемента ее, которые, можно сказать, являются и конечными элементами, не подлежащими дальнейшему анализу — труд, воздержание и риск; первый, при господствующей промышленной организации в цивилизованных странах, лежит на рабочем, в более широком смысле слова, включающем в категорию "рабочих" всех, принимающих личное участие в деле производства; второе, т.е. воздержание, лежит на капиталисте, а третье, т.е. риск, падает одинаково и на капиталиста, и на рабочего.
Для моей настоящей цели мне достаточны будут несколько замечаний по поводу каждого из этих элементов.
Рассматривая труд как один из элементов стоимости производства, мы прежде всего должны заметить, что в этом отношении следует принимать в соображение три, и только три обстоятельства, а именно — продолжительность работы, степень ее трудности или неприятности и риск или возможность каких-либо повреждений, сопряженных с нею. Так как товары гораздо больше отличаются друг от друга по продолжительности времени, или количеству труда, потребного для их производства, чем трудности самой работы, или сопряженного с нею риска, то первое обстоятельство, очевидно, является наиболее важным, и Рикардо, в своем анализе стоимости, только его и принимал в соображение; но в этом отношении его рассуждение было, очевидно, ошибочным. Труд, употребляемый на производство различных товаров, различается по своей тягостности, и по своей подверженности разным несчастным случаям, также как и по своей продолжительности и, при прочих равных условиях, чем труднее работа, и чем более сопряжена она с риском, тем большую жертву она влечет за собою, и, следовательно, и тем большую стоимость. Эта большая стоимость будет требовать соответственного вознаграждения, которое, как и в других случаях, может быть извлечено только из ценности продукта. Товары, следовательно, будут обмениваться — если мы сосредоточим свое внимание только на трудовом элементе стоимости — не только пропорционально продолжительности труда, затраченного на их производство, но и пропорционально трудности работы и сопряженному с нею риску.
Если же мы примем в соображение продолжительность труда, его утомительность и риск, то мы установим все обстоятельства, в силу которых труд является одним из элементов стоимости производства и действует, через ее посредство, на ценность товаров.
Читатель, вероятно, заметит, что в только что приведенном кратком анализе я не упоминал об искусности труда как одном из элементов стоимости производства. Многие, без сомнения, найдут, что я, опуская этот фактор, опустил самое главное. Тем не менее я буду утверждать, что искусность труда, взятая сама по себе, не входит в состав стоимости производства, и я прибавлю, что ни один товар не будет дороже другого только в силу искусства, затраченного на его производство. Сейчас я попытаюсь объяснить свой взгляд. Я говорю, что искусность труда не есть элемент стоимости, но она может быть, и обыкновенно бывает, указанием на нечто составляющее, один из элементов стоимости, а именно — на жертвы, принесенные в форме ли труда, или воздержания, для приобретения этого искусства.
И вот, поскольку искусность является результатом такой жертвы, она, без сомнения, представляет собою один из элементов стоимости производства, но я, в данном случае, хочу обратить внимание на то, что прибавка, которая, таким образом, делается к стоимости производства, пропорциональна не степени искусности, а жертве, необходимой для приобретения этой искусности. В действительности продукты (обученного, т.е. искусного) труда по большей части обмениваются на продукты труда необученного в пропорции, более благоприятной для первых, чем бы это предписывалось законом стоимости производства в том, как я его изложил. Но это не доказывает, что искусность труда является одним из элементов стоимости, ибо мы видим, что там, где продукты обученного труда имеют такую высокую меновую ценность, условия производства не те, при которых ценность определяется стоимостью производства; другими словами, данный результат имеет место лишь постольку, поскольку обученный труд пользуется монополией. Если мы хотим найти доказательство бессилия искусности труда как таковой воздействовать на ценность товаров, нам достаточно взглянуть на очень низкие цены многих литературных и научных работ очень высокого достоинства по сравнению с продуктами, требующими несравненно меньшей степени искусства. Выдающееся искусство, воплощенное в этих работах, не мешает им продаваться по цене, стоящей далеко ниже их стоимости производства по сравнению с ценами товаров, воплощающих в себе другой разряд искусства; и если в других случаях за продукты искусства назначаются цены, гораздо высшие тех, какие предписывались бы законом стоимости, то эти высшие цены обусловливаются не искусством, воплощенным в продукте, а обстоятельствами, которые ограничивают обладание этим искусством небольшим числом лиц, по сравнению со спросом на их услуги.
Истинные отношения между искусностью труда и ценностью могут быть выражены в следующих предложениях:
Во-первых, искусство, как таковое, не оказывает влияния на ценность; другими словами — товары ни при каких условиях не обмениваются друг на друга пропорционально степени искусства, затраченного на их производство. Во-вторых, искусство, хотя само по себе и не влияет на ценность, тем не менее косвенно воздействует на нее двояким образом: во-первых, в тех случаях, когда между производителями существует конкуренция, через посредство стоимости, которая должна быть затрачена на приобретение искусства; в таких случаях ценность продуктов искусного труда будет ceteris paribus превышать ценность продуктов неискусного труда на сумму нормального вознаграждения за эту стоимость; и во-вторых, при отсутствии конкуренции между производителями, — через посредство принципа монополии, ограничивая число конкурентов в занятиях, требующих искусства, и таким образом воздействуя на предложение продуктов искусного труда. Обоими этими путями искусность труда может повышать ценность; но как искусство само по себе, т.е. в силу своего превосходства, измеряемого с точки зрения пользы, или артистических достоинств, оно не в силах достичь такого результата.
Существует, впрочем, взгляд, принимаемый некоторыми экономистами, и чрезвычайно одобряемый теми людьми, которые стараются во всех отношениях оправдывать существующий промышленный строй — взгляд, по которому искусство, как таковое, является источником ценности, а высокие и низкие цены и заработная плата находятся в зависимости от степени искусства, воплощаемого в труде, или в товарах. Например, мы постоянно слышим, в ответ на низкую заработную плату в некоторых отраслях промышленности, будто это так и должно быть, потому что труд, вознаграждаемый этой низкой заработной платой, имеет мало цены, между тем как высокая заработная плата в других отраслях промышленности объясняется большей ценностью услуг рабочих, занятых в них. Предприниматели, говорят нам, не могут платить какому-либо классу рабочих более ценности их услуг. Какое же мерило "ценности труда" принимается здесь? По-видимому, возможны только два таких мерила: во-первых, то, которое дается самим обменом, другими словами — "ценность" какой-нибудь услуги может измеряться деньгами, которые за нее платят. Соответственно с этим пониманием "ценности" утверждение, будто заработная плата бывает низка, потому что услуги, оплачиваемые ею, имеют мало ценности, и высока, потому что оплачивает более ценные услуги, означает просто, что заработная плата бывает высока или низка, потому что она высока или низка, — что не особенно разъясняет вопрос; а в утверждении, будто предприниматели не могут платить рабочим более того, чем стоят их услуги, не хватает с формальной стороны исходного пункта, потому что — принимая во внимание, что мерилом ценности являются действительные условия меновой сделки, — утверждение это сводится к тому, что предприниматели не в состоянии платить своим рабочим более того, что они им в действительности платят, что именно и отрицается сторонниками этого взгляда. В действительности же, хотя это и есть то мерило ценности, на которое, вероятно, сослались бы сторонники тех взглядов, которые я теперь рассматриваю, в их воззрениях заключается и нечто большее, а именно — идея, что промышленная ценность есть нечто изменяющееся вместе с полезностью, воплощенной в услугах, или, что сводится почти к тому же самому, с искусством, производящим эту полезность. Именно такой смысл должен быть придан их словам, если не считать их простыми трюизмами; но, понимаемые в этом смысле, утверждения их лишены всякого основания. Не существует никакой такой связи между заработной платой (понятно, что я говорю теперь о сравнительной заработной плате) и полезностью или искусством труда, как предполагается здесь; точно также как подобная связь не может быть установлена между этими качествами и ценами товаров. Заработная плата находится в связи не с полезностью или с искусством, а со стоимостью производства в тех случаях, когда существует конкуренция, а при отсутствии конкуренции — с монополией, более или менее ограниченной, и действующей через посредство спроса и предложения. Возвращаясь к прежнему вопросу, мы видим, что труд, как один из элементов стоимости производства, измеряется по отношению к трем — и только трем — своим свойствам: 1) продолжительности работы; 2) ее утомительности или неприятности и 3) риску, сопряженному с нею. В каких бы других отношениях разные отрасли труда не отличались между собою, если только эти особенности не являются указаниями на обременительность затрачиваемых усилий, они не входят в состав трудового элемента стоимости, и могут считаться безразличными по отношению к рассматриваемому теперь вопросу.
Термин "воздержание" применяется к пожертвованиям, заключающимся в затрате капиталами. Что касается сущности этого пожертвования, то оно имеет чисто отрицательный характер и состоит, главным образом, в отказе, или временном отсрочивании наслаждения, выражающемся в лишении богатства, поскольку дело идет о немедленном пользовании им. Самый термин как будто указывает на то, что это пожертвование чисто отрицательное; но я склонен думать, что в него входит и небольшой положительный элемент, а именно — небольшая степень риска, которая неразлучна со всякой затратой капитала. Что известная степень риска всегда сопутствует рассматриваемому нами акту, очевидно из самого существа дела, так как затрата капитала заключается или в передаче своего богатства другим лицам, или, в тех случаях, когда оно помещается самим владельцем в какие-нибудь промышленные предприятия, в обращении этого богатства на время, ввиду будущих результатов, в форму, неспособную служить для непосредственного удовлетворения надобностей владельца. Я думаю, что этот небольшой и неизбежный риск, который всегда имеется в тех случаях, когда воздержание преследует экономические цели, удобнее рассматривать как одну из составных частей этой жертвы, а не как один из элементов стоимости, ассоциируемых с "риском", как я его определяю выше. Соответственно такому пониманию, я определяю "воздержание" как акт воздерживания от личного пользования богатством с целью употребить его производительным образом, причем имеется известный риск, неизбежно сопряженный с таким употреблением богатства.
Определивши, таким образом, сущность воздержания, мы приходим к вопросу: в какой мере оно может рассматриваться как промышленная жертва, нуждающаяся как в стимуле для своего осуществления в специальной форме вознаграждения, и насколько оно может быть координировано с трудом при анализе пожертвований производства. Следует признать, что связь капитала с промышленностью не такая тесная, как связь с промышленностью труда, так как капитал, хотя он и может увеличивать успешность промышленности, все-таки не абсолютно необходим для нее. Мы, впрочем, будем рассматривать теперь не промышленность в той форме, в какой она может существовать среди дикарей, или в очень первобытных обществах, а промышленность, как она существует в цивилизованных странах, а для этой промышленности капитал, безусловно, необходим. Если же это так, то воздержание, т.е. тот акт, через посредство которого капитал получает свое существование, должен рассматриваться как необходимое условие для успешного осуществления промышленной деятельности.
Но есть ли оно, собственно говоря, жертва? Жертва, которая нуждается, для своего совершения, в перспективе социального вознаграждения? Или, ставя вопрос в другой форме: может ли прибыль быть поставлена в одном ряду с заработной платой при анализе экономии производства? По отношению к экономической основе заработной платы дело представляется вполне ясным. Заработная плата необходима, во-первых, для того, чтобы поддерживать рабочего, а во-вторых, в свободном обществе для того, чтобы побудить его работать. Капитал не нуждается в том, чтобы его кормили и одевали, но для того, чтобы он существовал, должен быть достаточный мотив, побуждающий владельцев богатства употреблять его таким образом. В настоящее время таким мотивом является надежда на прибыль; и вопрос, который нам предстоит рассмотреть, заключается в том, возможно ли сохранение капитала при уничтожении этого мотива. Некоторые полагают, что это возможно, что капитал может существовать без всякого вычета в пользу капиталиста из ценности продукта, которая является результатом применения капитала и которую они целиком желали бы предоставить тем лицам, которые принимают личное участие в деле производства. Правда, воздержание для богатых людей редко бывает сопряжено с какими-либо более или менее чувствительными лишениями в области обычного комфорта или роскоши, и еще менее в области необходимого, и поэтому может считаться незначительной жертвой; но даже и в том случае, когда оно вызывается помещением капитала в промышленности, оно, как мы знаем, сопряжено с известным риском, а риск, со своей стороны, является уже такой жертвой, которая не может быть принесена без перспективы соответственного вознаграждения. И даже если мы признаем, что известная часть богатства будет удерживаться от немедленного потребления осторожными и добросовестными людьми, даже если будет уничтожено специальное вознаграждение, которое теперь за это получается (потому что все-таки останется желание запастись для будущего), то из этого все-таки не следует, что то, что сохраняется таким образом, будет идти на поддержку производительной промышленности; можно даже сказать почти с уверенностью, что не таково было бы назначение сберегаемого капитала, потому что он с меньшим риском мог бы быть обращен в золото или серебро и скоплен в виде сокровищ. Следовательно, даже и для тех, для которых жертва воздержания будет наиболее легкой, все-таки нужно специальное вознаграждение, чтобы побудить их к этому. Но для тех, которые не причисляются к классу богатых, для обширного класса торговцев и производителей, поднимающихся вверх из рядов необученного труда, чьи соединенные сбережения поддерживают капитал во всех цивилизованных странах, воздержание является уже далеко не такими легким, а всегда представляет собой серьезную, и часто очень трудную жертву. Устоять перед искушением удовольствия и подавлять настоятельные требования момента часто является само по себе трудным испытанием и требует для своего осуществления немалую силу характера; к этому следует прибавить неизбежный риск, сопряженный со всяким промышленным предприятием. Даже и при настоящем положении вещей многие находят это побуждение слишком слабым; но отнимите его, исключите перспективу выгод в будущем как награду за испытания в настоящем — и какие причины имеете вы предполагать, что люди все-таки будут подвергаться этим испытаниям?
Таким образом, мы рассмотрели вопрос о нормальной ценности, поскольку она регулируется принципом стоимости производства. Но, как я уже говорил в начале этой главы, нормальная ценность никоим образом не ограничивается теми случаями, в которых существуют условия, необходимые для действия принципа стоимости производства. Сущность нормальной ценности, как я уже заметил, заключается в тенденции меновых пропорций товаров тяготеть к одной центральной точке, и эта тенденция замечается также и в тех областях обмена, в которых отсутствует конкуренция между обменивающимися производителями. Самый важный пример этого заключается в международной торговле: между производителями различных наций, как капиталистами, так и рабочими, не существует действительной конкуренции и, следовательно, ничто не обеспечивает в различных странах соответствия между промышленными жертвами и вознаграждением, а следовательно и соответствия между международными ценностями и стоимостью производства. Тем не менее международные ценности, или скажем — относительные цены продуктов различных наций не изменяются случайно, независимо от всяких правил или меры, но обнаруживают как раз такую же тенденцию тяготения к центральной точке, какая проявляется в тех меновых сделках, которые управляются стоимостью производства. Менее резкий и, насколько мне известно, до сих пор еще никем не отмеченный пример того же рода встречается и во внутренней торговле. Как я уже указывал, стоимость производства не повсеместно контролирует ценность даже и в пределах каждой страны. Этот принцип не действует по отношению к значительному классу меновых сделок, а именно — всех тех, которые заключаются между тем, что я назвал не конкурирующими группами. Тем не менее, мы наблюдаем и здесь, как и в международной торговле, явление нормальной ценности. Меновые сделки между не соперничающими группами — или, скажем, относительные цены продуктов таких не конкурирующих групп, — хотя и не подчинены закону стоимости, не лишены контролирующей силы, которая сдерживает их колебания и направляет их к нормальному результату. Это и есть то явление, с которым нам теперь придется иметь дело; и нам предстоит теперь рассмотреть природу той силы, или тех сил, которые в данном случае вступают в действие.
К счастью, эта задача была уже, по крайней мере по существу, разрешена для нас Миллем. Милль, правда, не применил своего решения дальше чем к международным ценностям; но его доктрина, очевидно, приложима ко всем случаям, когда группы производителей, изъятых из взаимной промышленной конкуренции, обменивают свои продукты. Такие случаи, как я показал, наблюдаются и во внутренней торговле при меновых сделках между теми не конкурирующими группами, о которых я говорил. Следовательно принцип, действующий в международной торговле, должен действовать и здесь; и остается лишь очень немногое, чтобы дополнить теорию этой части нашего предмета, кроме применения доктрины Милля к рассматриваемому случаю.
Доктрина эта вкратце может быть выражена так: международные ценности управляются взаимным спросом торгующих стран на продукты друг друга, или, говоря точнее, спросом каждой страны на продукты всех остальных стран сравнительно со спросом всех других стран на производимые ею продукты; результатом этой игры сил является то, что в общем экспорт каждой страны покрывает ее обязательства (из которых главные приходятся на счет ее импорта) по отношению к другим странам. Каковы бы ни были в различных странах меновые пропорции, или скажем — каково бы ни было состояние относительных цен, для того, чтобы произвести этот результат, эти меновые пропорции, эти относительные цены являются, в этом случае, нормальными, образуют центральную точку, к которой тяготеют в своих колебаниях международные цены. Таков закон, управляющий международными ценностями, который Милль назвал "уравнением международного спроса". Теперь нам остается рассмотреть, каким образом этот принцип действует в не конкурирующих группах во внутренней торговле.
Прежде всего, в каком смысле следует понимать "взаимный спрос" в применении к не соперничающим промышленным группам? Очевидно, по аналогии с международной торговлей, под этим спросом следует понимать спрос каждой группы на продукты всех остальных групп, сравниваемый со спросом всех других групп на то, что эта группа производит. Но каким образом будем мы измерять этот спрос? Опять-таки в соответствии с той же самой аналогией, количеством продуктов каждой группы, пригодных для покупки продуктов других групп; в то время как продукты других групп, пригодные для покупки продуктов данной группы, будут измерять собою их спрос на продукты этой группы. Наконец, как должны мы понимать "уравнение спроса" в применении к не конкурирующим группам? Опять-таки, следуя аналогии международной торговли, я скажу: как такое состояние меновых пропорций между продуктами различных групп, или скажем — как такое состояние относительных цен этих продуктов, которое даст возможность той части продуктов каждой группы, которая предназначается на покупку продуктов всех других групп, покрыть обязательства этой группы по отношению к другим группам. Подобно тому, как в международной торговле увеличение спроса на продукты других стран влияет, при прочих равных условиях, на международные ценности, или, скажем, на относительные цены продуктов различных стран, неблагоприятным образом для страны, спрос которых увеличился, и подобно тому, как обратное условие, т.е. увеличение спроса других стран на продукты данной страны действует в обратном направлении, — то же самое будет наблюдаться и в обмене между не конкурирующими группами во внутренней торговле. Что бы ни увеличило спрос данной группы на продукты извне, т.е. на продукты не конкурирующих отраслей промышленности, или (что сводится к тому же самому), что бы ни увеличило предложение продуктов данной группы, предназначенных на покупку продуктов этих отраслей промышленности, все это будет, при прочих равных условиях, понижать цены данных продуктов сравнительно с ценами продуктов тех отраслей промышленности, на которые обмениваются продукты первого рода и vice versa; и в то же время всякое увеличение спроса со стороны других отраслей промышленности на продукты данной группы будет оказывать обратное действие и поднимать уровень цен этой группы по отношению к ценам не конкурирующих групп, с которыми они обмениваются, и обратно. С коммерческой точки зрения, на относительное положение каждой группы влияет, следовательно, как увеличение или уменьшение количества ее продуктов, не потребляемых в пределах ее самой, так и увеличение или уменьшение продуктов других групп, поскольку эти продукты предназначаются для покупки продуктов данной группы. Такова природа "взаимного спроса" и его действие на не конкурирующие группы в пределах внутренней торговли. Читатель легко заметит, что это просто спрос и предложение, взятые дважды — сперва в продаже, а потом в покупке: или скорее мы можем определить взаимный спрос как спрос и предложение, рассматриваемые одновременно с обеих сторон совершившейся меновой сделки.
Но, может быть, не сразу станет понятным, каким образом такого рода принцип может приводить к приписываемому ему результату — т.е. установлению нормальной ценности, отличаемой от временной, или рыночной ценности. Как я уже заметил, взаимный спрос является просто удвоением спроса и предложения, рассматриваемых в их полном значении; но спрос и предложение по своему отношению к ценам являются просто ближайшими факторами, управляющими колебаниями рынка, но сами по себе они контролируются силами, глубже лежащими в экономии производства. Каким же образом в рассматриваемых нами случаях эти силы оказываются способными на гораздо большее, способными определять не только колебания рынка, но и правило, с которым, в общем, сообразуются колебания рынка?
Ответ на этот вопрос можно найти в обстоятельствах, которые придают устойчивость взаимному спросу в том классе меновых сделок, который мы теперь рассматриваем. Взаимный спрос или, если читатель предпочитает, спрос и предложение по отношению к какому-либо отдельному товару, или даже к значительному количеству товаров, может, как мы знаем, претерпевать изменения всевозможных степеней, и с очень большой скоростью. Но если мы будем рассматривать спрос и предложение по отношению к совокупности сделок, заключаемых между определенными группами производителей, — например, между независимыми нациями, или не конкурирующими промышленными группами — тогда мы будем иметь случай совершенно другого рода, и колебания в этом случае заключены в очень тесные границы, ибо мерилом общего спроса каждой торгующей группы будет общая сумма ее продуктов, а мерилом ее спроса на продукты тех групп, с которыми она ведет торговлю, будет та часть общей суммы ее продуктов, которая предназначается на покупку продуктов этих групп. При отсутствии каких-либо крупных перемен в условиях производительной промышленности и специального законодательства, ни общая сумма производства какой-либо группы, ни та часть ее продуктов, которая идет в обмен на продукты других групп, не легко может подвергнуться внезапному и серьезному изменению. Общая сумма производства зависит от природы и количества производительных средств данной группы, а часть продуктов, употребляемая на внешнюю торговлю, определится сравнительным характером производительных средств других групп, с которыми первая ведет торговлю. Все эти условия не могут рассматриваться как безусловно определенные и неизменные. Напротив, в условиях производительной промышленности в большей части промышленного мира замечался и до сих пор замечается постоянный прогресс.
Но этот прогресс, несмотря на свою непрерывность, в общем был медленный. Внезапные изменения, по крайней мере настолько сильные, чтобы влиять на значительные суммы сделок, случаются редко, и далее, в тех случаях, когда происходят важные усовершенствования в производительной промышленности, они редко ограничиваются одной какой-нибудь группой, но после более или менее продолжительного периода времени обыкновенно распространяются на другие группы, так что относительные положения различных торгующих групп в конце концов мало затрагиваются ими.
Из этого следует, что спрос таких групп, как бы он не изменялся по отношению к известным товарам, в целом не легко может подпадать каким-либо крупным или внезапным изменениям, и в то же время взаимный спрос этих групп на взаимные продукты еще менее подвержен крупным и внезапным изменениям. Здесь, следовательно, мы находим условия, приспособленные для достижения той устойчивости в меновых отношениях, к которой приложим термин "нормальная ценность". В то время как цены отдельных товаров могут колебаться в неопределенных пределах как в международной, так и во внутренней торговле, этой возможности не существует для цен тех совокупностей товаров, которые обмениваются определенными группами производителей, каковы независимые нации, или не конкурирующие группы во внутренней торговле. Пределы таких колебаний заключаются в ограниченности покупательной силы, зависящей от ограниченности производительных сил, которыми в каждое данное время располагают торгующие группы. Таким образом, возникает нормальное отношение в условиях сделок и образуется центр, к которому тяготеют рыночные колебания; в этом случае взаимный спрос исполняет ту же функцию, которая, при господстве конкуренции, выполняется принципом стоимости.
Итак, стоимость производства и взаимный спрос, понимаемые таким образом, до известной степени выполняют однородные экономические функции. Теперь остается выяснить важное различие в их образе действия и характере достигаемых ими результатов. Как я уже сказал, каждое из них создает центр, к которому тяготеют рыночные цены; но вот в чем заключается разница между ними: центр, образуемый стоимостью производства, относится к колебаниям цен отдельных товаров, между тем как центр, создаваемый взаимным спросом, определяется средними колебаниями цен значительных агрегатов товаров. Понижение стоимости производства шляпы понизит ее цену, но не будет обнаруживать тенденции к понижению цен других товаров. Но изменение во взаимном спросе двух наций будет воздействовать не на цену какого-либо отдельного товара, но всех товаров, входящих в торговлю. Такое изменение вызывает за собою изменение средних условий, на которых ведется торговля; но оно нисколько не влияет на частные случаи, из которых слагается и поддерживается этот средний уровень. Эти частные случаи определяются не международным спросом, а теми обстоятельствами во внутренней промышленности каждой страны, которые в каждой из них регулируют относительные цены продуктов. И таким же образом, при меновых сделках между не конкурирующими группами в каждой стране, взаимный спрос этих групп определяет средний относительный уровень цен внутри каждой группы, а распределение цен между отдельными продуктами регулируется той же силой, которая управляет ценностью, а именно — стоимостью производства.
Итак, мы приходим к следующему выводу: взаимный международный спрос определяет средний уровень цен во всей торговле каждой промышленной страны по отношению к ценам, господствующим в других странах, находящихся в торговых сношениях с нею. Взаимный внутренний спрос определяет известные меньшие средние уровни цен на продукты не конкурирующих промышленных групп, между тем как стоимость производства воздействует на отдельные товары и в каждом случае, в пределах промышленной конкуренции, определяет относительные цены. Следовательно, действительная цена каждого данного товара представляет собой сложный результат комбинированной деятельности этих нескольких факторов.
Следует еще обратить внимание на другое различие между взаимным спросом и стоимостью производства по отношению к их воздействию на нормальную ценность. Первое, т.е. взаимный спрос, является более устойчивым и равномерным в своем действии, чем второе. Причина этого ясна. Изменения в стоимости производства зависят, главным образом, от прогресса промышленных искусств, который в течение некоторого времени был необыкновенно быстр, и есть основание предполагать, что он будет идти таким же быстрым темпом еще долгое время. Поэтому мы видим в течение настоящего столетия огромное понижение стоимости производства значительной части предметов общего потребления, сопровождаемое соответственным понижением их ценности. С другой стороны, изменения во взаимном спросе обусловливаются, главным образом, нравственными, социальными и политическими причинами, достаточно могущественными, чтобы влиять на относительные положения значительных общественных групп. Такие изменения, по необходимости, совершаются очень медленно, а следовательно и изменения в ценности, которые проистекают из них, редко имеют поражающий характер, и, в общем, совершаются очень медленно, так что их редко можно даже заметить, если не сравнивать цены за периоды, отделенные друг от друга значительными промежутками времени. Но эти изменения все-таки совершаются, и им соответствуют изменения в международных ценностях, так же как и в соответственном классе ценностей во внутренней торговле. Например, я думаю, мы можем признать, что принятие Англией системы свободной торговли улучшило ее международное положение в мировой торговле. Я говорю не о расширении ее торговли, которое, как известно, было громадным, а о тех условиях, на которых совершается эта торговля. Теперь данное количество продуктов английской промышленности при обмене на продукты иностранной промышленности будет получать большее количество продуктов, чем раньше. Во внутренней торговле наиболее могущественным фактором, влияющим на взаимный спрос, является, по всей вероятности, прогресс народного образования. Предположим, например, что система начального образования, введенная в настоящее время в Англии, действительно окажется такой успешной, как полагают ее сторонники, и предположим, что она сделает многое для облегчения способным мальчикам подняться из низших в высшие образовательные сферы; я думаю, можно с некоторой уверенностью предсказать, что это движение вызовет значительные изменения в сравнительных ценах известных сортов товаров в Англии; нам нетрудно будет также предвидеть, в каком именно направлении совершится эта перемена. Очевидно, она будет состоять в увеличении количества обученных рабочих по сравнению с необученными, и очень искусных рабочих по сравнению с теми, которые обладают меньшим искусством. Социальная стена, которая теперь разделяет не конкурирующие группы, в значительной степени будет сломлена, и многие из тех, которые стоят на низших ступенях, воспользуются образовавшейся брешью и проберутся выше. Результатом будет изменение во взаимном спросе различных групп. Спрос групп, обнимающих собою высшие роды промышленного искусства, возрастет по сравнению со спросом тех, которые образуют низшие роды; или, говоря другими словами, предложение продуктов первой группы возрастет по сравнению с предложением продуктов второй группы. Неизбежным последствием этого будет изменение в относительных ценах продуктов; изменение это будет неблагоприятно для высших разрядов, и в такой же степени благоприятно для низших разрядов промышленного искусства. Пределы конкуренции расширятся, и, соответственно с этим, сравнительные цены, а с ними и сравнительная заработная плата будет более, чем теперь, приноравливаться к закону стоимости. Мы можем иллюстрировать этот случай положением вещей в колониях. Там, в зависимости от причин, вполне подобных тем, какие здесь развиваются благодаря образовательному движению, т.е. в зависимости от равенства условий, господствующих среди промышленного населения — более грубые роды труда и низшие сорта искусства не только абсолютно, но и по сравнению с высшими разрядами, получают высшее вознаграждение, чем у нас. Объясняется это, как мы уже говорили, тем, что область конкуренции там шире, а везде, где она расширяется, цены и заработная плата более точно воспроизводят действительные пожертвования, приносимые производителями.
Сущность нормальной ценности была выяснена в предыдущей главе. Как мы указывали, отношение, выражаемое нормальной ценностью, не есть по необходимости то, которое осуществляется в каждом отдельном акте продажи, а то отношение, к соответствию с которым стремятся все продажные цены товаров, имеющих нормальную ценность. Вопрос, который мы еще должны рассмотреть, заключается в том, что управляет этими отдельными продажами? Каковы же те условия, которые определяют пропорции, в каких товары обмениваются друг на друга при данных условиях и данном рынке? Короче говоря, в чем заключается объяснение рыночных цен? Предполагается, что вопрос этот, после того как он был разрабатываем экономистами от Тюрго и Адама Смита до Милля, получил свое окончательное разрешение в главе о "Спросе и предложении" в "Основах политической экономии" Милля. Но это разрешение недавно было оспариваемо Торнтоном, и я должен сознаться, что по крайне мере отрицательная часть его критики кажется мне основательной. Что касается до объяснения, которое он сам предложил на место раскритикованного им, то, мне кажется, оно не может признаваться удовлетворительным. По Торнтону, рыночные цены зависят от конкуренции, а про конкуренцию он говорит следующее: "если можно привести ее в зависимость от чего-либо, то она зависит частью от индивидуальной необходимости, частью от индивидуального усмотрения; а так как для первой по-видимому, а для второго очевидно не существует никакого закона, то, следовательно, и конкуренция не подчиняется никакому закону". Но разве нет закона конкуренции, и раз, как мы видели, конкуренция является причиной, определяющей цены, то, следовательно, не может быть и закона ценности. Однако я не признаю, что "не существует закона" для индивидуальной необходимости, а также и того, что не существует закона для "индивидуального усмотрения", понимая закон в научном смысле этого слова, который только и может быть применим к политической экономии, и потому я не могу согласиться с выводом Торнтона, если бы даже его анализ конкуренции был гораздо более удовлетворительным, чем он есть, по моему мнению. С своей стороны я полагаю, что можем ли мы его открыть, или нет, но закон рыночной ценности, несомненно, существует, подобно тому, как есть закон нормальной ценности, закон заработной платы, прибыли и ренты, подобно тому, как есть законы ветра, прилива и отлива, времен года и других явлений внешней природы — закон, в том единственном смысле, в каком он может применяться к внешним объектам, а именно — постоянство отношений между фактами и производящими их условиями.
Рыночная цена — я говорю здесь исключительно об оптовой цене — находится, как мы уже видели, в связи со спросом и предложением; все всегда признавали очевидным, что увеличение предложения имеет тенденцию понижать цены, а увеличение спроса — подымать их; но экономическое мышление долгое время не шло дальше этого несколько грубого обобщения. Чтобы вывести то, что может быть названо законом данного явления, очевидно, необходимо определить с некоторой точностью элементы, входящие в спрос и предложение, когда они действуют на рыночные цены, и то, каким образом оба эти фактора приводят к данному результату. Другими словами, нужно определить спрос и предложение и выяснить, в чем заключается их влияние. Адам Смит высказал следующее мнение по этому вопросу: "Рыночная цена каждого отдельного товара регулируется отношением между количеством этого товара, доставляемого на рынок, и спросом тех, кто согласен заплатить естественную цену товара и, или совокупную ценность ренты, труда и прибыли, которая должна быть возмещена для доставления товара на рынок"001 .
Соответственно этому, под предложением следует понимать количество товаров, находящихся в данное время на рынке, а под спросом — желание купить со стороны тех, которые готовы заплатить естественную или (как я говорю) нормальную цену; причем условия обмена на каждом данном рынке регулируются "пропорцией" между этими двумя факторами. Каждый экономист знает критику Милля на это определение. Он говорит: "эти фразы не удовлетворят никого, кто требует ясных идей и точного выражения их. Не может не быть неясной фраза об отношении между несоизмеримыми вещами. Какое отношение может существовать между количеством и желанием, или даже желанием, соединенным с известною силой". Эта критика обыкновенно признается всеми; но, как я попытался показать в одной из предшествующих глав, она не убедительна. В действительности предложение (в том смысле, в каком оно влияет на цены) представляет собой не просто известное количество, а количество, связанное с известным психическим актом; точно также, как спрос не есть просто психический момент, но психический момент, связанный с известным количеством, а именно — количеством покупательной силы, которою располагает покупатель; короче говоря, спрос и предложение представляют собою по существу явления одного порядка, явления соизмеримые, и поэтому между ними может существовать известное отношение.
Но хотя, как мне кажется, доктрина Смита не поддается критике Милля, ее не так легко будет защитить от другого рода возражений. Не совсем ясно, в каком смысле Смит употребляет слово "рынок" — в смысле ли абстрактного термина, обозначающего все места, в которых продаются и покупаются товары, или же обозначая им какое-нибудь одно из этих мест. Я, со своей стороны, склонен понимать его слова в последнем смысле, потому что понимаемые в первом смысле, они вряд ли могли бы удовлетворить требованиям той задачи, которую ему предстояло рассмотреть; и понимая слово рынок в этом смысле, следует заключить, что, по мнению Смита, цена товара на каждом данном рынке регулируется отношением между количеством его на рынке и существующим на него спросом (в вышеуказанном смысле). При некотором внимании мы убедимся, что это утверждение фактически неверно. Цена хлеба, например, на данном рынке не зависит (предполагая прочие условия неизменными) от количества хлеба, привезенного на рынок, понимая под этим весь тот хлеб, который торговцы располагают продать. Например, часто случается, что известия, получаемые в рыночное время о предложении данного товара в какой-либо отдаленной части света, влияют на цены, хотя количество товара на данном рынке осталось без изменения. И бывали случаи, когда внезапное изменение погоды в какой-нибудь критический период года, в зависимости от предполагаемого влияния этого изменения на урожай, приводило к такому же результату. Очевидно, следовательно, что предложение, являющееся одним из факторов, определяющих рыночную цену, представляет собой не только количество товара, имеющегося в наличности на каком-либо рынке. Подобной же критике можно подвергнуть и смитовское определение спроса. Неверно, будто спрос, являющийся другим фактором, определяющим цены, необходимо представляет собою спрос на товар по его естественной цене. Предположим, что продажная цена в данное время и в данном месте будет выше естественной цены; тогда все те покупатели, которые откажутся от покупки товара по цене, выше естественной, уже не будут влиять на цены; а с другой стороны, предположив, что продажные цены будут ниже естественных, то на результат будет влиять всякий спрос на низшей цене, сравнительно с нормальной, а именно всякий покупатель, согласный дать продажную цену, или какую бы то ни было цену выше ее. Наконец, даже если бы определения спроса и предложения, данные Смитом, удовлетворяли условиям настоящего случая, что, как мы видели, в действительности не имеет места, — все-таки утверждение, что рыночная цена регулируется "отношением" между ними, между тем как сущность этого отношения остается совершенно невыясненной, должно рассматриваться как слишком неопределенное и не удовлетворяющее требованиям научной теории.
Я возвращаюсь теперь к доктрине Милля о рыночных ценах. Как я только что сказал, эта доктрина была раскритикована Торнтоном, и, как мне кажется, раскритикована с успехом; но я хочу противопоставить ей другого рода возражение. Но, по мнению Милля, спрос измеряется не количеством предлагаемой покупательной силы, а количеством товара, спрашиваемого по продажной цене на данном рынке. И точно также предложение измеряется количеством товара, предлагаемого по продажной цене. Понимая спрос и предложение в этом смысле, Милль утверждает, что действительная цена, господствующая на каком-либо рынке, и есть та цена, при которой спрос и предложение уравниваются. В действительности же можно указать, что и было сделано Торнтоном, что спрос на рынке по продажной цене может превышать предложение, имеющееся в наличности; также как, с другой стороны, предложение по продажной цене может превышать действительный спрос. В обоих случаях (тот или другой случай обыкновенно имеет место почти на всех рынках) спрос и предложение не уравниваются. Во всех этих случаях, следовательно, теория Милля не дает объяснения рыночной цене. Милль ответил на это возражение указанием на то, что количество товаров, которое осталось непроданным, потому ли, что обладатель его недоволен существующими ценами, или потому, что он не может найти достаточно покупателей по этой цене, не может уже считаться предложением:
"Когда нельзя получить более 40 шил. за барана, то все бараны, владетели которых решились не продавать их дешевле 50 шил., этим самым изъемлются из рынка и не входят в состав того предложения, которое определяет цены. Эти бараны, может быть, и предназначались для продажи, но теперь они взяты назад... Цена же определялась без всякого отношения к удержанному запасу товаров и определялась таким образом, что спрос на товар по данной цене соответствовал тому количеству товара, которое продавцы согласны были уступить по той же цене. Экономисты, которые утверждают, что рыночная цена определяется спросом и предложением, не хотят этим сказать, что она определяется всем предложением, которое могло бы быть сделано по неосуществимой цене, или всем тем спросом, который товар мог бы иметь место по любой низкой цене. Они понимают это в том смысле, что, какова бы ни была цена, она всегда будет такой, что спрос на товар по данной цене, и предложение его по этой цене, будут уравновешиваться"002 .
Очевидно, что те же соображения, которые требуют ограничения понятия предложения тем количеством товара, которое в действительности продается на рынке, делают необходимым ограничение понятия спроса лишь тем желанием купить, которое выражается в действительных покупках; потому что иначе не может быть уверенности в том, что спрос не превзойдет предложения. При таком объяснении нельзя отрицать, что положение Милля логически неуязвимо. Но, к несчастью, те же ограничения, которые делают его логически неуязвимым, делают его в то же время и не стоящем защиты; потому что понимаемая в этом смысле доктрина равенства спроса и предложения, как условия рыночной цены, сводится к простому тождеству. Количество спрашиваемого и доставляемого товара по рыночной цене необходимо должны быть равны друг другу, когда количество спрашиваемого товара есть только другое название для купленного товара, и количество предлагаемого товара — другое название для проданного. Они необходимо должны быть равны, потому что они изображают собою одно и то же количество. Доктрина Милля, ограничиваемая так, как он ее ограничивает, несомненно верна; но вопрос заключается в том, насколько она освещает явление, которое должна объяснять? Можно ли признать, что она устанавливает закон рыночных цен? Мы хотим знать, какие обстоятельства определяют цены, а нам говорят, что продажная цена всегда бывает таковой, что количество товара, проданного на данном рынке, равняется количеству товара, купленному на нем. Это утверждение неопровержимо, но я не вижу, каким образом оно может помочь нам в понимании фактов. Далее, ограничения, заключающиеся в этой доктрине, сами по себе могут быть подвергнуты серьезной критике. В только что приведенной цитате утверждается, что та часть предложения, которая предназначается для будущей продажи, "не входит в то предложение, которое определяет цены". Здесь можно сделать некоторое фактическое опровержение. Я утверждаю, что устанавливая рыночную цену, торговцы на рынке принимают в соображение не только то количество товара, которое в действительности продается, но и весь товар, находящийся на рынке, также как и товары, которые могут быть получены со стороны. В этом пункте я могу только обратиться к фактам. Мне кажется несомненным, что то предложение, которое определяет цену, включает в себя те товары, которые не были проданы, точно так же, как и те товары, которые были проданы, а спрос — включает в себя как удовлетворенный, так и неудовлетворенный спрос. Другими словами, спрос и предложение вне рынка находится в числе условий, определяющих рыночную цену. Но если это так, то доктрина Милля не только не разрешает задачи рыночной цены, но даже не принимает во внимание условий, которые имеют существенное значение при решении ее. При таких условиях мне, может быть, плотится попытка более точного установления фактов, управляющих данным явлением, чем то, которое дается общепринятой доктриной.
Для того, чтобы привести наше теорию в соответствие с фактами, мне кажется, следует придать словам "спрос" и "предложение" гораздо более широкий смысл, чем тот, который придается им в формулах Смита и Милля. Под "предложением", влияющим на рыночные цены, я понимаю не только количество проданного товара, или предлагаемого к продаже, или имеющегося в наличии на данном рынке, но все количество товара, предназначаемого к продаже, где бы оно ни находилось, раз продавцам в каждом данном рынке известно, что оно может через известное время удовлетворить тот спрос, который входит в круг их торговых операций; в таком же смысле я понимаю и спрос, т.е. желание, поскольку оно сопровождается покупательной способностью, желание, существующее где бы то ни было, покупки товара, которое, по мнению торговцев данного рынка, может быть удовлетворено в пределах известного времени доступным предложением; причем пределы времени в каждом данном случае представляют собой период, протекающий между данным моментом и тем временем, когда при обычных условиях производства появится новое предложение товара. Я далек от мысли, что эти определения вполне охватывают свой предмет, и что не могут быть отысканы случаи влияния спроса и предложения на цены, которые не подойдут под мое определение; но я думаю, что оно обнимает собою наиболее важные условия, определяющие результат, и я уверяю, что никакое, менее широкое определение, не будет достаточно для данного случая.
Понимая таким образом спрос и предложение в только что указанном смысле, как факторы, совместно производящие данное явление, мы приступим теперь к рассмотрению их деятельности. Очевидно, что эта деятельность может быть только производной, так как цена выражает собою договор между человеческими существами, воля которых, следовательно, образует первичное звено в причинной цепи. Как мы видели, по мнению Ад. Смита, которое, вероятно, и до сих пор остается господствующим, результат регулируется "отношением" между спросом и предложением; это отношение, как предполагается, производит свое действие через посредство лиц, принимающих участие в обмене. Я уже изложил причины, заставляющие меня рассматривать спрос и предложение как идеи одного порядка, между которыми, следовательно, может существовать известное отношение. Но чтобы сделать доктрину Ад. Смита приспособленной для ее назначения, мы не только должны предположить существование известных отношений между спросом и предложением, но также и существование известной постоянной пропорциональности между этим отношением и рыночной ценой, так что зная эту пропорциональность в каком-либо одном случае, мы были бы в состоянии предсказать, какова будет цена при всяком изменении условий рынка. Но мне кажется, что это совершенно немыслимо. Во всяком случае можно доказать, что подобная формула, если бы возможно было установить ее, должна быть различной для каждого рода товаров и меняться со всяким изменением в количестве или распределении покупательной силы в обществе. Так, изменение в предложении какого-нибудь предмета необходимости, как уже часто указывалось, производит гораздо большее действие на цены, чем в пропорции к размерам самого изменения. Например, сокращение запаса пищи на одну четверть или на одну треть легко может вызвать двойное или даже тройное повышение цены; между тем как такое же изменение в предложении какого-нибудь предмета комфорта или удобства, без которого легко можно обойтись, но который при большей дешевизне быстро привлекает к себе покупателей, обыкновенно сопровождается гораздо менее заметными изменениями в цене. И, как я уже говорил, эти результаты далее видоизменялись бы каждым изменением в количестве или в распределении наличной покупательной силы. По этим причинам, мне кажется, что идея пропорциональности, будто бы дающей ключ к вопросу о связи спроса и предложения с рыночной ценой, должна быть оставлена, хотя бы на основании невозможности определить эту пропорциональность, и что вместо количественной формулы мы должны удовлетвориться приблизительно-точным описанием.
Рассмотрим теперь обстоятельства, при которых определяется продажная цена на любом оптовом рынке. Предположим, что товаром, о котором идет речь, будет хлеб. Покупатель идет на рынок, предварительно получивши изо всех доступных ему источников нужные сведения относительно запаса хлеба в стране или могущего, в течение известного периода времени, быть подвезенным из заграницы. Он также ознакомился со спросом на обыкновенное потребление, поскольку оно соприкасается с его торговыми операциями. На этих основаниях он составляет себе мнение относительно того, какова должна бы быть цена хлеба. Но это мнение не вполне определенно. Оно может быть в большей или меньшей степени видоизменено господствующими на рынке мнениями. Под влиянием всех этих соображений он приходит к выводу относительно цены, которую он готов будет заплатить скорее, чем обойтись без товара, желая в то же время купить его по возможности дешевле. Продавец хлеба проходит через подобный же процесс, но, конечно, имея ввиду противоположную цель. Он собирает такие же сведения всеми доступными ему путями. Предположим, он придет к тому выводу, что спрос, в том смысле, как я определил его, может покрыть собою предложение, тоже в том смысле, как я определил его, по цене высшей, чем та, которая явилась результатом вычислений покупателя; при таких условиях сделка между ними не могла бы состояться; и если бы их мнения были бы господствующими среди всех покупателей и продавцов на рынке, то на этом рынке никакие сделки не могли бы иметь места. Это, разумеется, случается очень редко, или даже никогда. Покупатели и продавцы того же города или того же рынка, пользуясь большей частью одними и теми же источниками для получения сведений, в общем не могут особенно расходиться в своих оценках спроса и предложения; а там, где между ними возникают небольшие разногласия на этот счет, они обыкновенно приходят к какому-нибудь соглашению, причем окончательная цена, которая устанавливается на рынке, всегда в известной степени зависит от стойкости и ловкости отдельных лиц. Это и есть то, что называется "торговаться на рынке" — процесс, от которого зависит конечный результат — окончательная цена товара в известных узких пределах.
Влияние спроса и предложения на рыночную цену таким образом обнаруживается через посредство мнений торговцев на этом рынке; и задача, которую должны решить торговцы, составляя свои мнения, заключается в том, чтобы, принимая во внимание известные условия данного случая, установить, какова бы должна быть цена товара. Постараемся определить с возможной точностью сущность этой проблемы, представляющейся покупателям и продавцам на оптовом рынке. Я убежден, что большинство из тех, которые свободно рассуждают о том, что цены, господствующие на рынке, "слишком высоки" или "слишком низки", или "таковы, как они должны быть", затруднились бы, в случае надобности, объяснить значение своих слов; тем не менее, я думаю, что эти слова обозначают собою известные, может быть неясно осознанные идеи в уме тех, кто их произносит. Как бы то ни было, во всяком случае можно показать, что на каждом рынке существует известная цена, по которой было бы наиболее желательно продавать товары в данном месте и в данное время, каковы бы эти товары ни были; наиболее желательно в интересах потребителей, но в известном смысле также и в интересах торговцев, — покупателей и продавцов вместе взятых; цена эта устанавливается соединенной деятельностью и тех, и других, поскольку они хорошо осведомлены относительно условий спроса и предложения. Чтобы удостовериться в этом, достаточно вспомнить, что при всяком положении спроса и предложения всегда существует известная цена, за пределами которой, в случае повышения цен, потребление ненужным образом сокращается, и запасы товаров в стране расходуются медленнее, чем нужно; затем эта ошибка выясняется, конкуренция между торговцами товара усиливается и приводит к понижению цены, для того, чтобы вернуть потреблению его прежнюю интенсивность. С другой стороны, предположив, что рыночная цена была назначена слишком низкой и запасы товаров исчерпываются слишком быстро, — это понижение точно так же будет возмещено соответствующим повышением цен в последующий период. Такие колебания не соответствуют интересам потребителей, и, следовательно, та цена, которая делает их ненужными, которая достаточна, и не более чем достаточна для того, чтобы покрыть все существующее предложение, с такой прибавкой, которая требуется, чтобы вызвать в размерах, требуемых рынком, прилив нового предложения, — такая цена, я думаю, может быть обозначена как "надлежащая цена" на рынке. Это и есть та цена, кажется мне, которую торговцы смутно имеют в виду, говоря о том, что цены "слишком низки", или "слишком высоки", или "таковы, как должны быть". Я определил бы ее как цену, которая достаточна для того, чтобы наиболее выгодным образом привести существующее предложение в соответствие с существующим спросом, имея в виду появление новых запасов из источников производства.
Я выяснил теперь, надеюсь, что при данном положении спроса и предложения существует известная рыночная цена, которая отождествляется с интересом потребителя; при этом, я заметил вскользь, что эта цена не в меньшей степени удовлетворяет и истинным интересам торговцев. Теперь остается подробнее выяснить, каким образом она входит в область спекуляций этих последних и делается пунктом, к которому стремятся все их операции, так как только в таком случае на оптовом рынке обнаружится тенденция к тому, что я назвал "надлежащей ценой". Покупатель, как мы знаем, стремится купить по возможности дешевле, а продавец продает по возможности дороже; но при этом, в интересах обоих, им нужно знать цену, с пределами которой они — покупатель в одном направлении, а продавец в другом — не могут заключить сделки без ущерба для себя, а это и есть та цена, которая отождествляется с интересами потребителя. Потому что, как мы видели, если цена поднимается выше этого пункта, потребление задерживается, и падение цен является необходимым, к невыгоде всех торговцев, которые уже закупили товар по повышенной цене; а с другой стороны, если цена падает ниже этого пункта, результатом является повышение цены в будущем, к невыгоде всех, которые продали по господствовавшей пониженной цене. Очевидно, следовательно, что торговцы заинтересованы в знании "настоящей цены" на рынке, и далее, очевидно, что к этому и направлены соединенные усилия продавцов и покупателей, поскольку они хорошо осведомлены относительно условий спроса и предложения. Торговцы, преследуя только свои интересы, бессознательно исполняют для общества чрезвычайно важную службу — службу, которую епископ Уэзли так удачно сравнил со службою капитана на корабле, распределяющего пищу своему экипажу, принимая в соображение запас провизии, находящейся в его распоряжении и предполагаемую продолжительность путешествия. Такова тенденция рыночных спекуляций, и успех достигается в зависимости от интеллигентности и знания тех, которые ими занимаются; и таковы причины, на основании которых может быть оправдываема свобода коммерческой спекуляции. Конечно, при этом часто случаются ошибки, и очень серьезные ошибки; тогда мы имеем реакцию — колебания цен, и, быть может, коммерческие кризисы. Но при всех обстоятельствах рыночная цена определяется мнением торговцев на рынке, основанном на их знании спроса и предложения — торговцев, преследующих свои интересы при обстоятельствах, которые, соответственно их интеллигентности и знаниям, благоприятствуют установлению "надлежащей рыночной цены".
Все предшествующее изложение представляет собою приблизительно наиболее точное определение рыночной цены, какое я могу дать. Я легко могу представить, каким неудовлетворительным оно покажется некоторым экономистам, которые задаются гораздо более честолюбивыми замыслами по отношению к нашей науке, чем я, и которые, по-видимому, не оставляют надежды на то, что мы в скором времени установим экономические принципы, выраженные в числовых формулах. Я нисколько не отрицаю, что такое завершение науки было бы крайне желательно, если бы только оно было согласно с истиной; хотя, признаюсь, я не надеюсь быть свидетелем его, и я не могу не думать, что, каковы бы ни были результаты в других случаях, по отношению к рыночной цене можно с уверенностью сказать, что научная игра не стоит свеч. Действительно, вопросы, касающиеся рыночной цены, в отличие от нормальной, принадлежат к таким, которые нечасто встречаются нам в области экономической или социальной спекуляции. Обстоятельства, управляющие нормальными ценами, регулирующие относительные пропорции, соответственно которым различные классы товаров обыкновенно обмениваются друг с другом, заставляющие цены некоторых из наиболее важных предметов потребления быть постоянно выше в одних странах, чем в других — таковы вопросы, имеющие самое близкое отношение к некоторым наиболее важным явлениям благосостояния всей нации и отдельных общественных классов. Но самое точное определение тех условий, которые устанавливают ходячую цену на данном рынке, в данный день, и которые управляют колебаниями рынка со дня на день — какое бы значение не имели такие сведения для практических торговцев и спекулянтов, — насколько я могу судить, оказывают лишь слабое содействие при решении какого-либо вопроса, имеющего значительный или постоянный интерес. Я не думаю поэтому, что неполнота и несовершенство, которые достаточно очевидны в этом отделе экономической науки, должны быть предметом особых сожалений. По отношению к доктрине рыночной цены мне кажется, что для задач социальной философии совершенно достаточно, если мы будем в состоянии установить в общих чертах связь между колебаниями рынка и более общими условиями, от которых зависят производство и обмен. И я осмеливаюсь думать, что этому условию удовлетворяет установленная мною теория.
Предшествующее рассуждение ограничивалось исключительно вопросом оптовых цен на рынке; теперь нам остается рассмотреть розничные цены, но это не займет у нас много времени. Установление цен в розничной продаже отличается от установления оптовых цен главным образом в двух отношениях: 1) конкуренция на розничных рынках ведется при условиях большего трения, чем то, которое существует на оптовых рынках. На оптовом рынке покупатели и продавцы встречаются в одном и том же месте, доставляя таким образом друг другу возможность сразу и непосредственно сравнивать условия, при которых они расположены заключить сделку. В розничной продаже дело происходит иначе. На каждом месте продажи есть только один продавец, и хотя возможно сравнить его цены с ценами, спрашиваемыми другими торговцами, это сравнение не всегда может быть сделано в ту же минуту и может повлечь за собою большие неудобства и задержку покупки. Покупатель часто находит для себя более удобным положиться на слова данного торговца относительно правильности спрашиваемой им цены, чем проверять эту цену, справляясь в других лавках. Возможно, что если цена, запрашиваемая торговцем, будет слишком высока, покупатель вовремя это поймет и перейдет к более дешевому месту продажи. Это указывает на то, что конкуренция не бездействует в розничной продаже, но указывает также и на то трение, при котором ей приходится действовать, и помогает объяснить различие цен, по которым один и тот же товар зачастую продается в очень ограниченной сфере розничной продажи — можно почти сказать, на том же самом рынке. Это одно из обстоятельств, отличающих розничную продажу от оптовой. Другое обстоятельство заключается в преимуществе, которое дает большее знание покупателю над продавцом при сделке, заключающейся между ними — преимущество, какого нет в отношениях оптовых торговцев. На оптовом рынке покупатель и продавец находятся в совершенно одинаковых условиях по отношению к их знакомству со всеми обстоятельствами, могущими влиять на цены данного товара. Обязанность каждого из них заключается в том, чтобы ознакомиться с положением спроса и предложения, и если кто-либо не сделает этого, то он не имеет права жаловаться на то, что противоположная сторона получает благодаря этому преимущество в сделке. Преимущество это является естественным и надлежащим вознаграждением за большую ловкость, проявленную одной из сторон, а я уже говорил, что в интересах общества следует желать, чтобы каждый торговец в возможно большей степени культивировал в себе такую ловкость. Розничная продажа в этом отношении опять-таки находится в противоположном положении. Сделки совершаются не между торговцами, обладающими или имеющими возможность обладать одинаковыми сведениями относительно товаров, служащих предметом торга, но между знатоками с одной стороны и с другой стороны — лицами, в большинстве случаев совершенно незнакомыми с обстоятельствами, влияющими в данное время на рынок. Между такими лицами условия обмена не могут быть названы вполне справедливыми, и вследствие этого в Англии повсеместно, а также и в значительной части розничных торговцев на континенте Европы, был признан принцип торговой морали, требующий, чтобы продавец не спрашивал с покупателя более высокой цены за товар, чем низшая, за которую он готов уступить его. Розничная купля и продажа покоятся, таким образом, скорее на нравственном, чем на экономическом основании, и не может быть сомнения, что это служит к выгоде всех заинтересованных сторон. Но, как известно всем путешественникам, обычай запрашивать и торговаться все еще твердо держится во многих континентальных странах, и он распространен повсеместно среди класса мелких торговцев, вызывая большую потерю времени, вследствие чего торговец, в конце концов, может быть, теряет более, чем он кое-когда выигрывает, пользуясь своим преимуществом над покупателем в знании условий дела.
Таковы, кажется мне, главные обстоятельства, отличающие установление цены в розничной продаже от ее установления в оптовой продаже; и они достаточны для объяснения уже много раз указываемого фактора — значительно большего разнообразия цен на те же товары в розничной торговле, чем в оптовой. Я не думаю, что колебания цен (в отличие от их разнообразия) были бы больше в розничной продаже, чем в оптовой. Может быть, в Англии они, в общем, даже несколько меньше, так как обычай иметь установленные цены на все товары должен удерживать осторожных торговцев от изменения цены из боязни потерять покупателей при каждом незначительном колебании оптового рынка. Но хотя колебания цен могут быть несколько меньше, разнообразие цен, без сомнения, гораздо больше. Не только в различных местностях, но часто и в различных лавках в одной и той же местности постоянно встречаются одни и те же товары, одного и того же качества, одновременно продающиеся по различным ценам. Такое положение вещей, конечно, не может быть названо удовлетворительным; но зло это, хотя оно до известной степени неизбежно, потому что зависит от коренных условий розничной продажи, в Англии значительно усугубляется причиной, которая могла бы быть устранена, и, как мы надеемся, постепенно и устраняется. Причина эта заключается в чрезмерном количестве капитала, который, по тем или иным мотивам, прилагается к простому распределению продуктов. Неизбежным следствием является то, что этот капитал, взятый в своей совокупности, оборачивается медленно — медленнее, чем он должен был бы оборачиваться для выполнения своих функций; и что лица, занимающиеся розничной торговлей, принуждены, для получения средней прибыли на свой капитал, назначать высшие цены за свои товары, чем это было бы нужно, если бы общая сумма капитала, занятого в торговле, была меньше. Существование и продолжительность такого порядка вещей, без сомнения, зависит от чрезмерного трения в области конкуренции в розничной торговле, о чем я уже говорил. Цены, назначаемые в различных розничных лавках, редко сравниваются между собой, и поэтому они резко отличаются друг от друга, и от тех цен, какие могли бы установиться при более здоровых условиях торговли. Источник зла, следовательно, заключается в слишком медленном действии конкуренции, и средство против него должно заключаться в увеличении энергии конкуренции. Это, в действительности, и делается различными кооперативными учреждениями. Назначая низшие цены и принимая меры для того, чтобы распространить знание этих цен, они привлекают в свои лавки большее количество покупателей, пропорционально затраченному капиталу, чем другие конкуренты. В результате капитал их обращается быстрее и им, несмотря на низшие цены, удается получить такую же прибыль, как и их конкурентам. Противодействие, оказываемое этому со стороны остальных розничных торговцев, как бы оно ни было неразумно и несправедливо, вполне естественно, потому что такой образ действия, несомненно, клонится к тому, чтобы вытеснить некоторых из них из торговли. Тем не менее ясно, что только это одно может удовлетворить требованиям данного случая. Настоящей целью кооперативной конкуренции является общее падение розничных цен. Но чтобы примирить такой результат с требованием получения во всех отраслях торговли средней прибыли на затраченный капитал, необходимо, чтобы этот капитал обращался в данное время так же часто, как капитал кооператоров. Для этого весь капитал, затрачиваемый на торговлю, должен был бы быть приведен в такое же отношение к исполняемым им операциям, в каком находится капитал кооператоров — т.е. весь капитал, употребляемый теперь на распределение продуктов, должен был бы быть значительно уменьшен. Необходимость этого не всегда осознается; многие утверждают, что так как кооперативным лавкам удалось ускорить обращение своего капитала с помощью понижения цены, то та же цель может быть достигнута и всей розничной торговлей с помощью того же средства. Но здесь мы как раз имеем дело с одним из случаев, столь частных в политической экономии, когда то, что было верным в одном каком-нибудь частном случае, перестает быть верным, когда этот случай переходит в общее правило. Каким образом кооператоры достигли более быстрого обращения своего капитала? Просто с помощью привлечения к себе потребителей из других лавок, заманивая их более низкими ценами. Предположив, что эти последние примут те же меры, можно сказать с уверенностью, что их прежние потребители вернутся к ним обратно. Капитал в его целом будет обращаться так же медленно, как и раньше; но именно это-то медленное обращение и вызвало необходимость повышенных цен; и если цены будут ниже, а все остальное останется по-прежнему, то прибыль падет ниже прежней и средней нормы. Но все не может остаться по-прежнему: падение прибыли должно вызвать отлив капитала от торговли, или, во всяком случае, задержать прилив новых капиталов. Окончательным результатом было бы очевидное сокращение капитала, вкладываемого в розничную торговлю, до той нормы, которая будет более соответствовать исполняемым им операциям. Когда это будет достигнуто, то публика будет пользоваться преимуществом низких цен, а розничные торговцы, в своей совокупности, будут получать обычную прибыль на затраченный капитал.
В этой главе я хочу остановить внимание читателя на некоторых примерах ценности, которые, я думаю, могут быть названы "производными законами" этого явления. Я говорю о тех изменениях в ценностях различных родов товаров, которые зависят от действия общих законов ценности, как мы их определили, при существующих условиях в прогрессивных обществах.
Когда какая-нибудь колония основывается в новой стране, то ход ее промышленного развития естественно соответствует характеру условий, создаваемых промышленному предприятию окружающей средой. Эти условия, конечно, будут сильно меняться, соответственно той части света, где устраивается новое общество; но, вообще говоря, они будут направлять главную часть промышленной деятельности нового народа в одну или несколько отраслей промышленности, которые правильно были названы "добывающими". Земледелие, скотоводство, горное дело и рубка леса для изготовления деревянных изделий занимают одно из главных мест в ряду таких отраслей промышленности; и они, вместе с грубыми ремеслами, непосредственно связанными с ними, составляют главные занятия новообразовавшихся общин. К этому классу промышленных занятий главным образом, если не исключительно, относится тот закон политической экономии, или, вернее, физической природы, который Милль правильно характеризует как самое важное положение экономической науки — закон, как он выражается, "уменьшающейся производительности". Большая часть моих читателей, вероятно, знакома с этим законом, но все-таки следует напомнить его здесь. Вкратце он может быть выражен так: при каждом данном состоянии производительных искусств результат труда, направленного на силы природы, будет, вплоть до известного пункта, равняться максимуму, который эти силы, обрабатываемые с данной степенью искусства, могут дать; но, когда этот пункт будет перейден, то хотя увеличение труда и капитала будет вызывать известное увеличение добычи, но это увеличение добычи не будет пропорционально увеличению затрат; наоборот — каждое последующее увеличение затрат, предполагая, что степень искусства остается неизменной, будет сопровождаться все уменьшающимся вознаграждением. От этого явления, в связи с различием свойств почвы, зависит, как известно всякому экономисту, явление земледельческой ренты; но это, по отношению к земледелию, также как и по отношению к другим отраслям добывающей промышленности, так полно иллюстрировалось в сочинениях, которые теперь сделались общественными, что я могу прямо сослаться на указанный принцип. Теперь же мне нужно выяснить, каким образом с прогрессом общества данный закон влияет на изменение нормальных ценностей различных товаров.
Читатель вспомнит, что я говорил только что о новообразовавшихся обществах, в которых условия социальной и промышленной жизни, в общем, гораздо ровнее и однообразнее, чем в таких промышленных странах, как Англия. В результате получается, что промышленная конкуренция между различными социальными классами, если она не будет ограничена специальными законами, будет более общей и действительной, чем в этой части света, и дальнейшим последствием такого положения вещей будет то, что принцип стоимости производства, управляющий ценностью, будет действовать шире в таких обществах, чем у нас. Для целей нашего исследования удобно будет предположить, — и это предположение будет очень близко к истине, — что во внутренней торговле таких обществ этот принцип будет действовать в полном объеме. В таком случае очевидно, что исследование изменений нормальных ценностей в таких обществах сводится к исследованию изменений в стоимости производства различных классов товаров, которые являются предметами обмена; эти же товары, как мы видели, представляют собой на ранних ступенях развития, по преимуществу, продукты добывающей промышленности.
Закон уменьшающейся производительности в связи с тем обстоятельством, что первые поселенцы в новой стране, само собой разумеется, прежде всего обращаются к тем естественным факторам, которые, вследствие своего большого плодородия, или более удобного положения, обещают большее вознаграждение за вкладываемый труд, вытекает то, что по мере увеличения народонаселения и увеличения спроса на продукты страны стоимость производства товаров обнаруживает постоянную тенденцию к возрастанию. Эта тенденция может встретить противодействие в прогрессе механического и химического изобретения и усовершенствовании промышленного процесса, которое, обыкновенно, является следствием первого. Но в действительности никогда не случалось в истории какой-либо страны, чтобы такие изобретения шли рука об руку с уменьшающейся доходностью естественных агентов, которые должны удовлетворять увеличивающемуся спросу растущего общества; следовательно, можно смело сказать, что тенденция к увеличению стоимости в том классе товаров, о котором идет речь, в каждом данном случае будет осуществлена. Но степень, в которой этот результат будет достигнут, будет очень различна в различных родах продуктов добывающей промышленности, и это приводит к соответствующим различиям в их нормальных ценностях.
Образцом тех товаров, в производстве которых новообразовавшиеся общества имеют наибольшие преимущества перед старыми обществами, могут служить строевой лес и мясо; этот класс товаров включает в себя также шерсть, дичь, мех, шкуры, рога, смолу, деготь и пр. Характерной особенностью всех этих продуктов является то, что они могут быть получаемы с небольшими предварительными затратами и, следовательно, требуют сравнительно небольшого капитала, но больших пространств земли. Капитал же является тем промышленным фактором, которым новые страны располагают в наименьшей степени, между тем как они обыкновенно обладают безграничным изобилием земли. Поэтому нетрудно понять, что новые страны специально приспособлены для производства вышеупомянутого класса товаров, и что, следовательно, ценность всех этих товаров будет у них необыкновенно низка.
Ценность продуктов добывающей промышленности, а также и вышеупомянутых товаров, определяется, главным образом, тем, в какой мере они приспособлены к перемещению с места на место, от их перемещаемости, зависящей частью от их прочности, а частью от их массы. Возьмем бревна и мясо, как примеры высокой и низкой степени перемещаемости; мы увидим, что в то время, как в новых странах, где условия для производства их благоприятны, ценность их очень низка по сравнению со старыми странами, разница, даже и в начале, оказывается значительнее по отношению к мясу, чем по отношению к бревнам; и далее, в то время как ценность строевого леса в общем повышается медленно и никогда не достигает особенно большой высоты по сравнению с ее первоначальной высотой, ценность мяса возрастает быстрее и продолжает возрастать вместе с ростом общества, причем высший предел, которого она может достигнуть, по крайней мере при современном состоянии наших знаний, совершенно неопределим. Объяснение этого контраста заключается исключительно в обстоятельстве, о котором я уже упоминал — в различной перемещаемости этих двух товаров. Бревна, несмотря на свои большие размеры, представляют собою удобно переносимый товар, и поэтому легко проникают из лесов новых стран на рынки старых стран. Поэтому, как только какое-либо новое общество вступает в торговые сношения с более передовыми частями света, если дерево является там одним из предметов производства, то цена его сейчас же повысится до уровня, который будет отличаться от цен на тот же продукт в старых странах только на стоимость перевозки. В таком массивном товаре это, без сомнения, составит значительную часть всей ценности; но главный пункт, на который следует обратить внимание, заключается в том, что цена, установившаяся таким образом, и в будущем сохранит постоянное отношение к цене в старых странах; разница между ними всегда будет такой, какой ее будет делать стоимость перевозки. Мясо, с другой стороны, благодаря его неприспособленности к отдаленной торговле, вследствие того, что оно быстро портится, сосредоточивается на рынке, или даже прямо в той местности, где оно производится, и в окрестных местах; в новых странах оно первоначально имеет очень небольшую стоимость, и вследствие этого цена его в ранние периоды развития, естественно, остается очень низкой. Но по мере того, как население растет и земледелие захватывает прежние естественные пастбища, по мере того, в особенности, как делается необходимым возделывать землю для потребностей скотоводства, стоимость мяса постоянно возрастает. По мнению Ад. Смита, как только достигнута эта последняя стадия, цена всех продуктов этого рода, каковы бы они ни были, достигла своей максимальной высоты, и следовательно нечего было ожидать какого-нибудь дальнейшего повышения (за исключением такого, какое могло произойти от падения ценности денег). Единственная причина, которую он указывает для этого мнения, заключается в том, что если бы цены поднялись выше, то "большее количество земли было бы в скором времени приспособлено к производству продуктов, повысившихся в цене". Я думаю, что мне незачем указывать на неудовлетворительность этого мнения. Конечно, большее количество земли было бы обращено на производство какого бы то ни было предмета, повышающаяся цена которого сделала бы выгодным обрабатывать землю для этой цели; но из этого не следует, что по мере расширения обработки не будет возрастать стоимость производства, а следовательно и цена продукта. Напротив, мы знаем, что именно это и случается, и действительно, случилось с мясом. Та же причина, которая понижает цену мяса в разных периодах жизни нации, — его подверженность порче и, следовательно, непригодность к транспорту, — содействует поднятию цены на более поздних ступенях развития, практически ограничивая каждую страну тем, что она сама может произвести. Таким образом, по мере увеличения спроса на мясо, благодаря росту населения, предложение мяса растет, но стоимость его увеличивается. Соответственно этому цена мяса со времени Ад. Смита в общем непрерывно повышалась, хотя и с многочисленными колебаниями; и несмотря на беспримерную высоту, которой оно достигло теперь в Англии, если принять во внимание огромную важность мяса в продовольствии всей массы народа, если вспомнить, что оно является тем продуктом, сбыт которого постоянно увеличивается при каждом улучшении положения народа, нельзя сомневаться, что цена его еще больше будет повышаться, даже независимо от происходящего теперь обесценения денег, которое, с своей стороны, не преминет ускорить это движение.
Вслед за такими продуктами добывающей промышленности, как мясо и строевой лес, по отношению к которым новые страны имеют особые преимущества, следующим товаром, приспособленным к условиям производства новых стран, является зерно. Изменение нормальной цены этого товара обнаруживает поразительную разницу с теми, которые мы только что рассматривали. Правда, что цена зерна, как и цена этих последних товаров, постоянно повышается, и, так как хлеб является, подобно строевому лесу, удобно переносимым продуктом, то цена его уже на ранней стадии развития, находится в тесной связи с ценами, господствующими на больших рынках мира; с тою разницею, впрочем, что для хлеба стоимость перевозки, пропорционально его ценности, будет меньше, чем для дерева, и поэтому его цена в новых обществах будет более приближаться к цене в старых странах, чем цена последнего товара. Но достойное внимания обстоятельство в изменении цены хлеба — по крайней мере постольку, поскольку хлеб является главной пищей народа, — заключается в том, что повышаясь, конечно, с большими колебаниями, в ранний период развития, хлебные цены в конце концов, по мере прогресса промышленного развития, достигают известного максимального уровня, выше которого (за исключением влияния на хлебные цены изменения ценности денег) они не обнаруживают тенденции подниматься (по крайней мере не обнаруживают постоянной тенденции). Мне неизвестно, чтобы эта особенность цены хлеба была раньше указана кем-нибудь, и, может быть, она будет оспариваться с фактической стороны. Тем не менее, я делаю это утверждение с некоторой уверенностью, находя основания для него в экономических условиях, при которых производится хлеб, в связи с целью, ради которой хлеб производится. Хлеб производится по различной стоимости, в зависимости от характера местности и степени искусства, употребляемого при обработке его; но, как известно каждому экономисту, стоимость, управляющая ценою хлеба, есть стоимость самой дорогой части его, привезенной на рынок. На ранних стадиях жизни нации, когда по мере увеличения населения обращаются к обработке более отдаленных и худших земель, стоимость этой наиболее дорогой части постоянно возрастает, и в связи с этим поднимается и цена хлеба. Но увеличение стоимости хлеба означает уменьшение выгодности его производства; и, так как хлеб является главным предметом потребления рабочего, то это уменьшение выгодности сопровождается и уменьшением средств существования рабочего. Небольшого размышления будет достаточно, чтобы убедиться, что в этом обстоятельстве заключается необходимая граница для увеличения стоимости производства хлеба, а следовательно и для повышения его цены. Для таких предметов потребления, которые могут быть названы второстепенными, как мясо и молочные продукты, этот результат не явится необходимым, потому что увеличение цены таких товаров, играющих лишь незначительную роль в потреблении рабочих, сравнительно слабо отражается на рабочих. Но повышение цены постоянной пищи, после того как оно достигло известной степени, неизбежно отражается на численности населения, и, задерживая спрос, приостанавливает обработку новых земель, а следовательно и повышение нормальной цены хлеба. Прогресс промышленного изобретения является как раз вовремя для содействия расширению земледельческого производства; в результате получаются периодические изменения, которые могут быть описаны следующим образом: стоимость производства хлеба на худших землях под влиянием технических улучшений понижается, нормальная цена хлеба на время падает; условия жизни рабочего улучшаются, вследствие чего рабочие женятся раньше и потомство их увеличивается; население растет, и вместе с этим возрастает спрос на пищу; в обработку поступают такие земли, которые, до введения усовершенствованных земледельческих приемов, не могли бы быть обрабатываемы с выгодой; наконец, предел обработки отодвигается так далеко, что низкое качество естественных агентов, привлекаемых к производству, совершенно уравновешивает преимущества, получаемые вследствие прогресса земледельческой техники. На этом пункте стоимость производства наиболее дорогой части народной пищи возвращается к тому же уровню, на котором она находилась до введения усовершенствованных приемов земледелия, и нормальная цена пищи достигает прежней высоты. Экономическое положение рабочего возвращается к своему прежнему уровню; и высокие цены предметов потребления снова начинают реагировать на население и контролировать его рост. Под влиянием факторов этого рода нормальная цена хлеба во всех старых странах держалась, как постоянное правило, в тех границах, которых она достигла в сравнительно ранний период народной жизни, и в этом отношении изменения ее противоположны изменениях в цене мяса и других второстепенных предметов потребления. Шербюлье003 замечает по этому поводу, что при сравнении теперешних цен мяса и хлеба в западноевропейских странах с их ценами в прежнее время оказывается, что за тот самый период, в течение которого цена хлеба возросла в пропорции 1:2, цена мяса возросла в пропорции 1:10. Я решаюсь утверждать, что, во всяком случае, с начала XVII столетия нормальная цена пшеницы не возросла в Англии более, чем это может быть объяснено обесценением драгоценных металлов за это время. По словам Ад. Смита, средняя цена пшеницы в течение первых 64 лет XVIII столетия была около 28 шил. за квартер, и эту цену он считал несколько ниже той, какая могла бы быть, если бы этот период не характеризовался необычайным количеством хороших урожаев. В последнюю половину предшествующего столетия цена пшеницы, по словам того же Ад. Смита, была несколько выше. За все то время средняя цена пшеницы колебалась между 30 и 35 шил. В настоящее время цена пшеницы приблизительно равна 50 шил. за квартер; разница эта, конечно, может быть отнесена на счет уменьшающейся ценности денег. Читатель поймет, что я не привожу этих общих и грубых расчетов как доказательство того положения, на которое я обращаю его внимание Я привожу их только для иллюстрации; но я не сомневаюсь, что если бы исследовать этот вопрос статистически, приняв в расчет изменение в ценности денег, то в результате получился бы тот же вывод, к которому я пришел на основании чисто экономических соображений.
Может быть было бы нелишне указать на одно или два из последствий, вытекающих из только что указанного положения вещей. Мы видели, что на ранних ступенях истории обработка земли постоянно захватывает области, предназначенные для скотоводства, и в конце концов последнее само делается одной из отраслей земледелия. Немного позже страна вместо того, чтобы быть экспортером земледельческих продуктов, делается импортером их; и тогда земледельческая промышленность принимает новый вид. Хлеб теперь может ввозиться из-за границы, но мясо не может, и — будет ли хлеб ввозиться или производиться дома — цена его по причинам, указанным мною, не имеет тенденции постоянно подниматься над уровнем, которого она уже достигла, между тем как цена мяса может возрастать неопределенно. Из этих фактов следует, что по мере роста населения и, следовательно, увеличения спроса на пищу страна, естественно, должна обратиться к другим странам для пополнения своих недочетов в производстве хлеба, между тем как недостаточность запасов мяса пополняется дома увеличением площади земли, предназначаемой дл скотоводства. Следовательно, постоянная тенденция хлебопашества — захватывать пастбища, тенденция, которая до сих пор была законом промышленного прогресса, теперь действует в обратную сторону; и начиная с этого времени пастбища постоянно увеличиваются за счет пахотной земли. Эта ступень была достигнута Англией как раз около того времени, когда писал Ад. Смит; и несмотря на могущественные препятствия, которые ставились естественному ходу развития войнами и хлебными законами, развитие земледелия в общем шло в том направлении, какое было мною указано. В настоящее время оно решительно и безусловно совершается в этом направлении, и я думаю, что факт этот может считаться общепризнанным. Другое следствие, зависящее от тех же причин, обнаруживается в движении земледельческой ренты. В ранние периоды истории земли, с которых может быть получена наиболее высокая рента, суть те, которые имеют наибольшие преимущества для хлебопашества, между тем как пастбища, в зависимости от низкой цены их продуктов, дают сравнительно небольшую ренту. Но как только достигается та ступень в развитии нации, на которой хлеб начинает ввозиться из-за границы и мясо добывается с помощью увеличения площади пастбищ, землями, дающими наивысшую ренту, делаются те, которые имеют преимущества для скотоводства. У меня нет статистических данных, которые могли бы иллюстрировать это положение, но вывод из фактов в данном случае так ясен, что, я думаю, он может быть принят без больших колебаний. Без сомнения, есть земли, которые одинаково хорошо могут выполнять и то, и другое назначение; но там, где земли имеют специальные преимущества в ту или другую сторону, с земель, которые наиболее приспособлены для производства мяса (включая сюда и молочные продукты, и вообще те продукты, которые я назвал "второстепенными" по отношению к человеческим потребностям), может быть получена наивысшая рента.
Существует один класс товаров, который занимает важное место в промышленности новых стран, и изменение цен которого обусловливается довольно своеобразными обстоятельствами. Я говорю о том, что называется "сопутствующими продуктами" — товарами, которые производятся не отдельно, а как части общего производительного процесса, и самыми очевидными примерами которых могут служить баранина и шерсть, говядина, сало и кожа, газ и кокс, и пр. По отношению к ценности таких товаров общий закон, регулирующий ее, был установлен Миллем в главе "Некоторые особенные случаи ценности"004 . Закон этот выясняется в этой главе следующим образом: "Стоимость производства действует здесь своеобразным образом: она определяет не цену каждого отдельно из произведенных товаров, а сумму их цен; цены же их по отношению друг к другу определятся спросом сравнительно с тем количеством, в котором эти продукты получаются благодаря производительному процессу". Проявление этого принципа при изменяющихся обстоятельствах прогрессирующих обществ и есть то, к чему я хочу теперь привлечь внимание читателей.
Я уже объяснил изменение цены одного из наиболее важных из таких товаров — а именно мяса. Мы видели, как могущественно влияет на изменение цены мяса трудность перевозки этого продукта. С другой стороны, легкость, с которою могут быть перевозимы все сопутствующие продукты производства мясника — шерсть, кожа и сало, — не менее сильно действует в противоположном смысле на их цены. Шерсть, например, в новой стране сразу поднимается до цены, господствующей на больших торговых рынках, с вычетом только стоимости перевозки, которая, в зависимости от большой перевозимости шерсти, составляет ничтожную долю ее общей ценности. Другими словами, спрос на шерсть, скажем, в Австралии ограничивается только спросом всего торгового мира; между тем как спрос на мясо, производимое в той же стране, практически ограничивается местными рынками. Очевидно, что в промышленном развитии колонии это обстоятельство должно привести к полному различию изменения цен каждого из этих продуктов. И действительно, это различие уже сделалось очень чувствительным, потому что, хотя со времени первых дней австралийских поселений и замечается некоторое повышение в цене шерсти (зависящее, я думаю, главным образом от падения ценности денег), цена мяса поднялась в гораздо большей степени. Нетрудно предвидеть, что цены обоих товаров будут изменяться и в будущем в том же направлении. В обоих случаях, вероятно, произойдет повышение, находящееся в зависимости от уменьшения ценности золота; но цена мяса будет подниматься выше благодаря действию других, независимых причин. Прочность и небольшой объем шерсти, которая даже и при зарождении колонии имела цену, немного низшую по сравнению с ценой, господствующей на европейских рынках, в более позднее время, когда разрозненные поселения Австралии сплотятся в нации, приведет к ограничению цену шерсти узкими пределами, так как ввоз шерсти в будущем будет представлять столько же удобств, как и вывоз ее в настоящем — результат, как раз обратный тому, к какому мы пришли по отношению к мясу; мясо, вследствие своей недоступности к перевозке, изъемлется из вывоза, пока нации молоды, и по этой же причине оно не может быть предметом ввоза, по крайней мере в больших количествах, когда возрастающий спрос увеличивающегося населения превосходит внутреннее производство.
Сравнивая состояние цен в старых и новых странах, мы находим, что самое поразительное различие между ними, как это было выяснено в предшествующем рассуждении, заключается в противоположности относительных цен хлеба и других продуктов первой необходимости с одной стороны, и цен мяса, молочных продуктов и других второстепенных продуктов с другой. Этот контраст не остался незамеченным Ад. Смитом и подробно рассмотрен им в очень интересной главе "Богатства народов", посвященной этому вопросу. Но его мнение относительно ограничений, развивающихся вместе с прогрессом цивилизации, для повышения цен товаров последнего рода, мешало ему видеть полное значение приводимых им фактов; точно также его выводы, даже и в пределах того, что он видел, не абсолютно свободны от исключений. Тем не менее его замечания, резюмирующие результаты его исследования, очень выразительны и могут быть приведены здесь:
"Но если низкая денежная цена как всех товаров вообще, так и хлеба в частности, нисколько не доказывает бедности или невежественного состояния известной эпохи, то с другой стороны, низкая денежная цена некоторых особенного рода произведений, как скот, домашняя птица, различные породы дичи, сравнительно с ценой хлеба, служит одним из несомненных доказательств такого состояния. Она, очевидно, обнаруживает прежде всего большее изобилие такого рода товаров сравнительно с хлебом, и стало быть, большее количество производящих эти предметы земель, сравнительно с участками, возделывающими хлеб; во-вторых, она показывает малую ценность таких земель сравнительно с хлебными полями и, стало быть, беспорядочное и печальное состояние большей части земель в стране. Низкая цена эта, очевидно, доказывает также, что население страны и ее капиталы, сравнительно с ее территорией, не находятся в том же отношении, какое существует между ними в стране просвещенной, и что в такой стране, или в такую эпоху общество находится еще в младенческом состоянии. Из высокой или низкой денежной цены товаров вообще мы можем вывести только заключение о богатстве или бедности золотых и серебряных рудников, снабжающих в эту эпоху мир дорогими металлами, но не о богатстве или бедности страны. А из высокой или низкой денежной цены некоторых произведений, сравнительно с другими, мы можем заключить с вероятностью, близкой к полной достоверности, о богатстве или бедности страны, и о большей или меньшей степени ее невежества или просвещения"005 .
В строгом смысле эти замечания должны были бы привести к выводу, что Австралия и Калифорния являются бедными странами, что вряд ли может считаться верным утверждением; но если вместо "богатые и бедные" поставить "старые и новые" страны, то все соображения по существу будут вполне верными, и, принимая во внимание время, когда они были написаны, обнаруживают замечательное проникновение в причины, управляющие промышленным развитием.
Есть и другой класс продуктов добывающей промышленности, который не подходит ни под одну из предшествующих рубрик и о котором мы сделаем теперь несколько замечаний. Это — минеральные продукты, обнимающие собою благородные и неблагородные металлы, уголь и некоторые другие продукты. Обстоятельства, отличающие эти продукты от тех, которые только что были рассмотрены нами, заключаются в следующем: во-первых, источники, откуда они получаются, распределены очень неравномерно по поверхности земного шара; некоторые страны совершенно лишены их, другие обладают ими в большом изобилии, и в самой разнообразной степени изобилия. И во-вторых, стоимость их производства находится в более прямой зависимости от прогресса механического и технического изобретения, чем производство других сырых продуктов. Я не буду рассматривать все последствия, вытекающие из этого различия, в особенности по отношению к драгоценным металлам, потому что это завело бы меня слишком далеко, а здесь я не предполагаю делать такого рода экскурсию. По отношению к этой части моего предмета и удовлетворюсь общим замечанием, что нормальные цены минеральных продуктов сильно изменились в мировой истории под влиянием различных обстоятельств; нельзя также сказать (хотя эти продукты в большей степени подпадают влиянию научного изобретения), что движение их нормальных цен по мере прогресса общества имело всегда одно направление. Что касается будущего изменения цен этого класса продуктов, то в этом отношении как много зависит от открытия новых копей и залежей (что является делом случайным), а к тому же значительная часть света остается еще неисследованной, что, я полагаю, мы не имеем еще никаких данных даже для вероятного предположения.
Теперь я перейду от области сырых продуктов к другой великой промышленной области — мануфактурной промышленности. Между этими двумя отделами промышленности невозможно провести вполне точной и резко разграничивающей линии, да это даже и не необходимо; достаточно, что термины — сырые продукты и мануфактурные товары — обозначают собою действительное и важное различие, и такое различие, которое легко будет верно понять. Теперь же мне нужно рассмотреть изменения, которые претерпевают с прогрессом общества нормальные цены продуктов второго рода.
Здесь уместно будет сделать следующее замечание: в то время как цены сырых продуктов, в общем, движутся вверх, в мануфактурных продуктах замечается как раз обратное явление. Причины этого очень просты: во-первых, разделение труда — этот первый и наиболее могущественный удешевитель производства, ограниченный очень небольшой областью в добывающей промышленности — находит в промышленности мануфактурной почти неограниченное поля для своего применения; и во-вторых, в мануфактурной же промышленности может в широких размерах применяться (и действительно применяется с успехом) машина, этот второй великий удешевитель производства. Из этого факта, взятого в связи с другим фактом, что промышленные изобретения совершаются не скачками, и постепенно — каждое изобретение всегда идет по следам другого — и что их прогресс кажется неограниченным; из этих фактов, говорю я, следует, что та часть стоимости мануфактурных товаров, которая, собственно, принадлежит мануфактурному процессу, должна с прогрессом общества подвергаться постоянному уменьшению. Мы не можем заключить непосредственно из этого обстоятельства, что ценность таких товаров должна уменьшаться, потому что мануфактурный процесс создает лишь часть их стоимости; в последнюю входит также и стоимость добывания сырого материала, из которого они изготовляются; а мы уже видели, что стоимость этого элемента имеет тенденцию возрастать с прогрессом общества. Поэтому повышение или понижение цен мануфактурных товаров будет зависеть от того, будет ли тенденция к понижению, свойственная усовершенствованиям мануфактурного процесса, в общем преобладать над тенденцией к повышению, свойственной сырым материалам, или же она будет превзойдена последней. Но в этом пункте, однако, за исключением немногих предметов, подвергающихся в очень слабой степени мануфактурной обработке, как, например, хлеб, по отношению к которому ценность, создаваемая мануфактурным процессом, находится лишь в незначительной пропорции к ценности сырого материала, — нет места никаким сомнениям. Во всех крупных отраслях мануфактурной промышленности часть стоимости, которая заключена в мануфактурном процессе, превосходит, в общем, ту часть, которая представляет собой сырой материал, между тем как влияние промышленного изобретения, уменьшающего эту часть стоимости, является, как известно, могущественным и непрерывным в своем действии. Изо всех этих обстоятельств следует, что тенденция к сокращению стоимости мануфактурных товаров должна, по крайней мере при настоящих условиях производства, преобладать, и в большинстве случаев значительно преобладать над тенденцией к повышению; и что, следовательно, изменение нормальных цен в этом классе товаров с прогрессом общества неизбежно, и по временам очень быстро, идет к понижению. Иллюстрации этой истины могут быть найдены в истории Великобритании. Лишь очень немногие сколько-нибудь важные товары, принадлежащие к области мануфактуры, в течение двух последних столетий не упали до незначительной части своей прежней цены.
Но между мануфактурными товарами, как и между сырыми материалами, существует известная разница. Как только что было установлено, двумя главными удешевителями производства являются разделение труда и машины; а степень, в которой факторы эти могут быть применяемы к мануфактуре, главным образом зависит от размеров, в которых ведется мануфактурный процесс. Стоимость тех мануфактурных товаров, которые производятся в крупных размерах, может быть наиболее понижена; следовательно, при прогрессе общества падение цены этих товаров будет наиболее резким. Но как только те продукты, на которые спрос велик, могут производиться в крупных размерах, то выгоды крупного производства падают преимущественно на долю предметов общего потребления. Можно прибавить, что падение цен этих продуктов вызывает и значительное возрастание спроса. К этой категории относятся грубые сорта одежды, мебели и утвари и в них то, скорее чем в товарах, потребляемых главным образом или даже исключительно богатыми людьми, мы можем ожидать наибольших чудес дешевизны. Но существует одно обстоятельство, благоприятствующее скорее понижению ценности предметов роскоши. Мануфактурные предметы, которые назначаются для потребления массы, как общее правило, менее подвержены мануфактурной обработке, чем те, которые предназначаются для потребления богатых классов, другими словами — мануфактурный труд, затрачиваемый на них, находится в меньшей пропорции к сырому материалу, чем в более обработанных мануфактурах. Более простые мануфактуры, следовательно, более чувствуют на себе последствия повышения стоимости сырого материала, чем мануфактуры более сложные. Так, например, сравнивая кусок брюссельских кружев с куском простого коленкора, очевидно, что должна была бы произойти очень большая перемена в ценности сырого материала, чтобы произвести какое-либо ощутимое действие на цену первого из названных предметов; между тем, как показал недавний опыт, повышение цены сырого материала для цены простого коленкора может иметь очень серьезные последствия. Это обстоятельство, конечно, оказывается благоприятным для дешевизны предметов роскоши по сравнению с более простыми и менее утонченными мануфактурными товарами. Тем не менее нужно думать, что это обстоятельство возмещает преимущества, проистекающие из ранее указанных причин, и падающие на долю более простых товаров. В этом-то классе товаров имело место в прошлом и самое замечательное понижение цены; и в них же мы, вероятно, и в будущем будем свидетелями таких же результатов. До сих пор я рассматривал производные законы ценности только поскольку они иллюстрируются нормальным движением цен. Интересно рассмотреть, возможно ли открыть какие-либо сходные явления в движении рыночных цен; другими словами — соответствуют ли колебания рынка, как они происходят в некоторых классах товаров, каким-либо явлениям, аналогичным тем, которые мы открыли в нормальных ценах?
Здесь будет уместно точнее определить, что я понимаю под "колебаниями рынка", в отличие от тех изменений нормальной цены, которые мы уже рассматривали. Нормальная цена, как мы видели, управляется, смотря по обстоятельствам каждого данного случая, одною из двух причин — стоимостью производства или взаимным спросом (в смысле, выясненном в предшествующей главе). Следовательно, каждое изменение в нормальной цене является следствием изменения одного или другого из этих условий. До тех пор, пока определяющее условие — будет ли то стоимость производства, или взаимный спрос — остается неизменным, нормальная цена тоже должна рассматриваться как нечто постоянное; но при постоянстве нормальной цены рыночная цена (которая, как мы видели, зависит от мнения торговцев о состоянии спроса и предложения по отношению к данному предмету) может претерпевать изменения — может уклоняться вверх или вниз от нормальной цены. Такие изменения цены, происходящие в то время когда постоянные условия производства остаются незатронутыми, могут быть только временными, так как они вызывают к действию силы, которые стремятся восстановить нормальное положение вещей; они, следовательно, могут быть обозначены как "колебания рынка". И вопрос заключается теперь в том, можем ли мы установить причины этого явления, и, выяснивши их взаимную связь, подвести их под действие научных законов. Для такого исследования прежде всего нужно выяснить условие, от которого зависит соответствие рыночной цены с нормальной. Очевидно, что это условие не может быть ничем иным, как таким приспособлением предложения к спросу, или, говоря точнее, таким состоянием мнений среди торговцев по отношению к приспособлению предложения к спросу, которое вызовет то соответствие, о котором идет речь — т.е. то положение вещей, когда имеющееся предложение рассматривается как достаточное, и не более чем достаточное для удовлетворения спроса на товар по нормальной цене, или, говоря языком Смита, для удовлетворения "действительного спроса". Если мы будем помнить это, нам станет ясно, что уклонение рыночных цен от нормального уровня, главным образом, обусловливается трудностью приспособления предложения к "действительному спросу"; или, что сводится к тому же самому, полнота соответствия рыночной цены нормальной цене определяется легкостью такого приспособления. От чего же зависит эта легкость? Мне кажется, главным образом от следующих трех условий: 1) от условий производства, поскольку они влияют но товар; 2) от природы самого товара и 3) от большей или меньшей неотложности человеческих потребностей по отношению к данному товару.
Очерчивая производные законы нормальных цен, мы нашли, что самое существенное различие между товарами по отношению к интересующему нас вопросу, заключается в разделении их на продукты добывающей и мануфактурной промышленности. Для нашей настоящей цели это разделение также имеет очень важное значение, и я опять прибегну к нему. Итак, распределив товары по этим двум большим группам, посмотрим, как вышеуказанные три условия влияют, с одной стороны, на земледельческие и скотоводческие продукты, а с другой — на мануфактурные товары.
Рассмотрим сперва мануфактурные товары. Очевидно, что по отношению к условиям производства обстоятельства данного случая таковы, что они в общем обеспечивают значительную быстроту и достоверность доставления товаров на рынок. Деревянный стол может быть изготовлен в несколько часов, кусок сукна — в несколько недель, а дом средней величины — в месяц или немного более. Столы. сукна и дома могут быть с достоверностью произведены в любом количестве. Из этого следует, что вряд ли возможно, чтобы при обыкновенных условиях продажная цена мануфактурного продукта на долгое время значительно превосходила бы его нормальную цену; потому что как только повышение цены делается ощутительным в такой мере, чтобы вызвать повышение прибыли производителей, производство получает новый стимул; и так как расширение производства этих предметов не представляет затруднений, то предложение вскоре возрастает до тех пор, пока оно не обгонит действительный спрос, после чего рыночные цены падают до нормального уровня. Это, говорю я, бывает при обыкновенных условиях; так как для того, чтобы предложение могло быть так быстро приноровлено к возрастанию спроса, необходимо, чтобы последний не переходил известных границ. Во всех наиболее важных отраслях мануфактурной промышленности основной капитал, главным образом в виде машин, употребляется в больших размерах; и ограниченное количество такого капитала в стране в каждое данное время ставит на время границы для возможного увеличения предложения. Если спрос будет превосходить то предложение, которое немедленно может быть получено при существующих условиях производства, то на некоторое время рыночная цена может быть значительно выше нормальной — до тех пор, пока не будут устроены новые здания и машины, приспособленные для возросшего спроса общества. Но и в таких случаях повышение цены мануфактурных произведений редко бывает значительным, потому что здесь выступают на сцену другие факторы, о которых я говорил раньше. Мануфактурные продукты, в общем, по существу своему прекрасно приспособлены к отдаленному транспорту. Поэтому всякое значительное повышение их цены почти наверняка привлечет предложение из отдаленных источников. Далее, рассматривая мануфактурные товары в их отношении к человеческим потребностям, можно сказать, что или потребность в них является не слишком неотложной, или, если она оказывается таковой, всегда может быть найдена более или менее подходящая замена для того товара, в котором ощущается недостаток. Из всех этих обстоятельств следует, что повышение цены мануфактурного товара, как только оно делается значительным, или вызывает предложение из экстренных источников, или отталкивает покупателей, или создает замену — и с помощью одного или нескольких из таких средств устанавливается предел отклонениям цен и крупные отклонения от обычной рыночной цены крайне затрудняются.
Все это применимо к уклонениям вверх от нормального уровня. Что касается движений в противоположном направлении, то они обыкновенно происходят при следующих обстоятельствах: процесс приспособления предложения к спросу имеет характер постоянных попыток, и когда случается какое-нибудь внезапное изменение в спросе, то для производителей нелегко бывает сразу определить его размеры. Результатом являются ошибки. Товары производятся в избытке, даже создается в избытке основной капитал. А раз капитал принимает форму основного, то он с трудом может быть употреблен для какой-либо цели, кроме первоначальной. Поэтому если предложение выходит за пределы "действительного спроса", то становится трудным свести его к надлежащим размерам. Когда и машины уже пущены в ход, то из двух зол часто оказывается наименьшим продолжать производство с половиною и даже менее обычной прибыли, чем оставить капитал совершенно непроизводительным. В зависимости от причин такого рода на рынках мануфактурных товаров иногда в течение многих месяцев, возможно даже, что в течение года и более, цены стоят ниже нормы. Но тут опять те же причины, которые препятствуют повышательному движению, задерживают и понижение цен. а так как мануфактурные товары, в общем, не скоро поддаются порче, то в этом случае редко бывает необходимо ускорять продажу, тем более что их перевозимость открывает им доступ на отдаленные рынки.
Таким образом, мы видим, что, принимая во внимание условия производства, характер товара и степень неотложности человеческих потребностей по отношению к нему, обстоятельства данного случая таковы, что ограничивают довольно узкими пределами колебания рынка по отношению к мануфактурным товарам. И это тем более заслуживает внимания, что здесь дело идет о том классе товаров, в котором, как мы видели, изменения нормальной цены, зависящие от изменений в стоимости производства, бывают наиболее часты и наиболее резки.
Только что описанное положение вещей, а именно ограниченность изменений рыночной (в отличие от нормальной) цены мануфактурных продуктов, может показаться с первого взгляда неблагоприятным для приобретения отдельными личностями больших состояний; а между тем мы знаем, что именно в мануфактурной промышленности и были случаи самых быстрых обогащений. В чем же заключается объяснение этого обстоятельства? Я думаю, что оно заключается в быстроте, с какой может обернуться оборотная часть мануфактурного капитала. Та же быстрота производства, которая ускоряет понижение цены, облегчает оборот капитала. Вследствие этого при всяких благоприятных обстоятельствах, как, например, в случае внезапного открытия крупного и непредвиденного рынка, как это было во время быстрого роста сбыта товаров в Калифорнии и Австралии вследствие открытия золота; или же во время американской войны, когда спрос на полотно неожиданно и сильно увеличился вследствие недостаточного предложения коленкора; когда, говорю я, открываются такого рода шансы сбыта, лица, которые уже поместили свой капитал в данной отрасли торговли, могут вследствие быстрого оборота капитала в мануфактурах, даже и при незначительном повышении цены, получить большую прибыль, прежде чем произойдет расширение основного капитала, в соответствии с новыми условиями спроса. Это и есть один из источников, и самый главный, очень крупных состояний, при случае приобретаемых отдельными личностями в промышленности этого рода. По поводу других источников, я думаю, что в тех случаях, когда получаются исключительные и необычайные прибыли, они достигаются не столько с помощью мануфактурных операций в собственном смысле слова, сколько с помощью спекуляций на сыром материале для промышленности. Таково, по крайней мере, как мы знаем, было происхождение крупных состояний, нажитых во время американской гражданской войны.
Обращаясь теперь к продуктам земледельческой, скотоводческой и вообще добывающей промышленности, мы находим, что обстоятельства, при которых этот класс товаров доставляется на рынок, во всех отношениях чрезвычайно отличаются от тех, которые мы только что рассматривали; они допускают гораздо большие отклонения рыночной цены от нормальной. Здесь период производства продолжительнее, результаты процесса гораздо менее достоверны, сам товар в одно и то же время и более непрочен, и менее удобен для перевозки, и человеческие требования по отношению к нему, в большинстве случаев, имеют более неотложный характер. Самый короткий период, в течение которого может быть пополнен запас пищи, или сырого материала из растительного царства, обыкновенно равняется году, а если товар имеет животное происхождение, то этот срок значительно удлиняется. С другой стороны, фермер может решить, какой участок земли засевать такими-то семенами, или какое количество скота следует содержать; но действительная получка его будет зависеть от состояния погоды и может оказаться значительно выше или ниже его вычислений. Все эти обстоятельства создают препятствия к приспособлению предложения к спросу и, следовательно, имеют тенденцию вызывать частые и значительные уклонения рыночной цены от нормальной. Другие условия данного случая также не таковы, чтобы нейтрализовать влияние этих нарушающих агентов. Свойства некоторых из главных земледельческих продуктов делают их приспособленными к дальнему транспорту, и в такой мере не благоприятствуют колебаниям их цен. Но, с другой стороны, отношение этих продуктов к человеческим потребностям значительно усиливает тенденцию к резким колебаниям цен, присущую условиям их производства. Это особенно проявляется по отношению к товарам, каковы бы они ни были, которые служат главной пищей народа. Обратите внимание на особый характер человеческих требований по отношению к такому товару.
Требования эти таковы, что при данном количестве населения потребляемое количество этих товаров является почти постоянной величиной и почти независимы от цены; за исключением самых беднейших жителей, удешевление таких товаров не вызовет усиленного потребления, тогда как с другой стороны, все потребители при такой цене, не выходящей за пределы их средств, получают свои обычные запасы. Следствием этого является то, что когда в предложении главного предмета народной пищи замечается даже небольшой недостаток или излишек, то в первом случае конкуренция потребителей из-за обычного количества пищи быстро поднимет цену значительно выше, чем это следовало бы пропорционально уменьшению предложения, а в противном случае, так как никто не склонен увеличивать своего обычного потребления, то конкуренция торговцев, желающих поскорее найти новый рынок для избыточного товара, в такой же мере понижает цены. Кто изучал историю английских цен в то время, пока в Англии еще царил протекционизм, тот знаком с громадными и неожиданными колебаниями цен, которые время от времени случались под влиянием только что описанных причин. Такие резкие колебания вряд ли когда-либо еще будут иметь место; но даже и при господстве умеряющего режима свободной торговли, особый характер главных пищевых продуктов, в их отношении к потребностям человеческих существ, продолжает от времени до времени давать чувствовать свое влияние, и производит неожиданные и значительные изменения в рыночных ценах товаров. И здесь я могу отметить явление, противоположное тому, о котором я только что упоминал в связи с рыночными ценами мануфактурных продуктов. Я указывал тогда, что в то время как обстоятельства в общем содействуют прочности рыночных цен таких продуктов, их нормальные цены подвержены значительным изменениям. У земледельческих продуктов, и в особенности у главных пищевых продуктов нации, это отношение совершенно обратное. Я решился утверждать, опираясь на авторитета Ад. Смита, что из всех товаров тот, который служит главной пищей народа, во времени подвергается наименьшим изменениям своей нормальной ценности. Как я уже сказал, я полагаю, что при исследовании этого случая мы нашли бы, что за несколько столетий нормальная ценность пшеницы (я не говорю нормальная цена) изменилась очень немного в наиболее передовых странах Европы. С другой стороны, по причинам, которые только что были изложены, пшеница среди всех важных товаров является тем товаром, который проявляет, при колебаниях рынка, наиболее сильные изменения. Замечу вскользь, что такого рода явления указывают на абсолютную необходимость различия между рыночной и нормальной ценой в экономических рассуждениях при выяснении феномена цены. Эти феномены вполне отличны и, как показало предшествующее рассуждение, иногда по отношению к одним и тем же товарам управляются противоположными законами. Можно ли надеяться получить верное представление об их движениях, если мы будем рассматривать их, — что часто делается в исследованиях о ценности — как одно и то же явление и соединять их вместе, как предмет одного исследования?
Теперь нам предстоит выяснить колебания рыночных цен в области добывающей промышленности, рассматривая их отклонения от нормальной цены в двух отношениях: 1) по отношению к их интенсивности, и 2) по отношению к их продолжительности. Товар может внезапно и очень значительно подняться в цене, но и быстро вернуться к обычным условиям продажи; или, с другой стороны, поднимаясь медленно и не очень значительно над своим обычным уровнем, он может долгое время сохранять свою повышенную цену. Если, помня это различие, мы будем сравнивать среди сырых продуктов промышленности те, которые извлекаются из растительного царства, с теми, которые извлекаются из животного царства, я думаю, мы найдем, что следующее правило, в общем, будет справедливым: а именно — что растительные продукты в большинстве случаев подвержены рыночным колебаниям первого рода, другими словами — что колебания эти обыкновенно бывают внезапны и значительны, но сравнительно непродолжительны; между тем как рыночные цены продуктов животного происхождения редко поднимаются быстро, но, когда значительное повышение их уже достигнуто, они, обыкновенно, долгое время остаются на этом уровне. Так, даже после установления свободной торговли, цена хлеба за несколько лет вдвое уменьшилась и затем опять вдвое увеличилась, а потом, после одного или двух лет, опять упала до прежнего уровня, а в животных продуктах не происходило, насколько мне известно (по крайней мере в недавнее время), таких резких изменений. Среди животных продуктов за последнее время наиболее повысилось в цене мясо. Но было бы ошибочно объяснять значительное повышение цены этого продукта за последние 20 лет простыми рыночными колебаниями; ибо есть причина думать, что если не стоимость производства, в строгом смысле этого слова, то во всяком случае стоимость производства, выраженная в деньгах, за это время значительно повысилась. Поэтому, если не предполагать, что ценность золота вследствие какого-нибудь экономического каприза, возвратит себе то, что она потеряла, то нет ни малейшего вероятия в том, что цена мяса когда-нибудь вернется к тому уровню, на котором она стояла 20 лет тому назад. Настоящее повышение не может, следовательно, рассматриваться, во всяком случае, в своей главной части, как простое явление рынка, а скорее как окончательное повышение нормальной цены; к этому можно прибавить, что то же самое, в большей или меньшей степени, верно по отношению к большинству случаев повышения цены, наблюдаемых за последнее время. Возвращаясь к разнице рыночной цены растительных и животных продуктов, причины этой разницы могут быть найдены в условиях производства. Товары, извлеченные из продуктов растительного царства, могут, в общем, быть увеличены в количестве скорее, чем товары из животных продуктов; следовательно, отклонения от нормального уровня требуют в этом случае для своего исправления более короткого промежутка времени. С другой стороны, такие товары подвержены гораздо большему риску в процессе производства, чем товары животного происхождения; факторы, действующие здесь, гораздо менее подчиняются человеческому контролю. Животные могут быть искусственным образом предохраняемы от действия естественных факторов, но немногие из таких защитительных средств могут употребляться при производстве в больших размерах растительных продуктов. Поэтому недостаток предложения обыкновенно бывает более значительным в последнем случае, и поэтому колебания рыночной цены бывают, хотя и короче, но зато сильнее.
Самыми важными исключениями из только что изложенного правила являются рыба и дичь; но это исключение такого рода, которое только подтверждает правило, потому что, в отличие от животных продуктов, получаемых путем приручения и воспитания животных, предложение рыбы, и в меньшей степени предложение дичи, находится в зависимости от причин, недоступных контролю человека, между тем как время, потребное для добычи их, по сравнению с временем, потребным для выполнения обычного промышленного процесса, необыкновенно коротко. Следовательно, тот принцип, на котором покоится установленное нами правило, должен был бы заставить нас предположить здесь резкие и непродолжительные колебания, особенно если мы примем в соображение необыкновенную подверженность порче этих продуктов — обстоятельство, которое побуждает торговцев идти на всякие жертвы для того, чтобы найти рынок для своих товаров в течение строго ограниченного периода времени; такие резкие и непродолжительные колебания и наблюдаются в действительности.