Ричард Эбелинг

Роль австрийской школы в развитии
мировой экономической мысли XX в.

1992

["Экономика и математические методы", том 28, вып. 3, май—июнь 1992 г.
(статья поступила в редакцию 28.11.1991 г.) Пер. с англ. Н.В. Павлова.]

[Начиная с 1973 г., Хиллсдэйлский колледж организует ежегодные конференции, посвященные памяти Л. фон Мизеса, в которых принимают участие ведущие экономисты и политики из США и других стран. Прочитанные доклады становятся доступными широкой международной аудитории, благодаря регулярному изданию серии сборников под общим названием "Поборники свободы" (Champions of Freedom).
Одной из крупнейших была конференция, состоявшаяся в апреле 1990 г., на которой был сделан обзор нынешнего состояния и перспектив развития австрийской экономической теории. Ее материалы вошли в 17-й том названной серии. Предлагаем вниманию читателя статьи, подготовленные на основе доклада Р. Эбелинга и выступлений в прениях по этому докладу И. Барри и К. Лойбе.]

"Социальная инженерия" и "экономические инженеры"
Логика выбора: человек как существо, пассивно реагирующее на экономические ограничения
Австрийская школа. Ее история и значение
Логика действия. Человек как деятельное существо и создатель условий рыночной экономики
Рыночные процессы, предпринимательство и роль цен
Цены в денежном выражении. Относительные цены и макроэкономическая теория
Время, производство и межвременной обмен
Институты, являющиеся результатом деятельности человека, но не воплощением его замыслов
Австрийская экономическая теория и пределы экономической политики

Комментарий БАРРИ Н. (США)
Комментарий ЛОЙБЕ К. (Австрия)

————————————

"Социальная инженерия" и "экономические инженеры"

Нынешнее столетие стало веком "социальных инженеров". Мало найдется примеров столь же непоколебимой веры, какой была вера в то, что человек способен преобразовать общество, как ему угодно. Политические институты, экономические системы, обычаи людей и даже сам человеческий дух воспринимались как набор деталей детского конструктора, которые можно снимать и переставлять на любой манер, избранный теми, кто обладает достаточными для этого волей и властью.

Тоталитарные государства XX в., конечно, являют собой наиболее яркий пример подобного мышления. Марксизм, внушенный русскому народу, был результатом "великого озарения", выразившегося в идее, что человеческая природа — всего лишь продукт социально-экономических отношений. Измените в обществе отношения собственности, уничтожьте тех, кто насаждает "буржуазный образ мышления", перевоспитайте массы в духе "классовой сознательности" — и родятся "новый человек" и "новое общество".

Человек в значительной мере подобен воску, из которого лепят новые формы те, кто в силу своей проницательности и способности предвидения знает, какого рода культуру и общество следует создать, чтобы воплотить в жизнь идею "прекрасного нового мира".

Национал-социализм в Германии в сущности только заменил ингредиенты в этой "социальной химии", однако и здесь формула конечного результата была той же самой, что и для ленинско-сталинского Советского Союза. Человек выступает как продукт своей расы и крови. Ликвидируйте примеси чужой крови, перевоспитайте немецкий народ в духе истинного понимания "евгенической науки", перестройте отношения собственности и другие общественные отношения так, чтобы они контролировались и подчинялись интересам "народа", и возникнет господствующая раса, высшая порода людей, которая овладеет миром и будет им править.

В то же время и экономическая политика демократических стран Запада, хотя и не столь экстремистская и безжалостная, как в тоталитарных государствах, не отличалась от них своими неявно подразумеваемыми предположениями о возможности и необходимости переустройства общества в соответствии с желаемым образцом. Если распределение доходов представляется несправедливым, то налоговая политика может исправить это положение. Если предпочтения населения кажутся "аморальными" или ошибочными, то можно принять законы, способствующие их искоренению или изменению. Если работодатели не платят своим работникам заработную плату, "достаточную" по каким-то абстрактным соображениям о стоимости жизни или о "реальной ценности" человеческого существа, то законы могут обеспечить контроль за тем, чтобы никто не был нанят за заработную плату, меньшую, чем ее "справедливая" сумма. Если структура промышленности характеризуется чрезмерной концентрацией и господствующее положение в ней нанимает небольшое число фирм, то соответствующие законодательные акты могут разделить промышленность на производственные единицы "оптимального размера". Если же производственные единицы представляются слишком мелкими, расположенными "не в тех местах" или управляемыми недостаточно эффективно, то можно принять законы и правила для того, чтобы их либо укрупнить, либо переместить, или же обеспечить надзор за их организацией. Если политикам кажется, что ресурсы слишком дефицитны или что владельцы используют их расточительно, то богатство может создаваться из ничего с помощью выпуска новых денежных купюр, украшенных официальной печатью и портретами видных деятелей прошлого.

В глазах "социального инженера" экономика выглядит как механизм, функционирование и результаты работы которого могут изменяться, модифицироваться и перестраиваться в соответствии с практически любым желаемым проектом.

Многие фантазии "социальной инженерии" нашего века имеют своим источником социалистические иллюзии. Не желая считаться с постоянной ограниченностью ресурсов и возможностями удовлетворения наших потребностей и желаний, социалисты стали искать спасение в вымышленном мире, утверждая, что все зло порождается частной собственностью и, якобы, эксплуатацией человека человеком. Отгородившись от реальности, куда легче было поверить, что стоит только изменить в обществе "отношение к собственности", и человек сможет обрести вожделенный "рог изобилия"⁰⁰¹.

В наш век вера в то, что "социальная инженерия" не только желательна, но и возможна, сложилась в значительной мере под влиянием той манеры, в какой многие экономисты интерпретировали функционирование рынка и процессы производства. Их концепции экономического порядка породили далеко идущие идеи относительно пределов возможного. Они стали частью того связующего материала, с помощью которого были заложены и разработаны принципы государственного вмешательства в экономику и построения "государства всеобщего благосостояния". Некоторые из этих экономистов выполняли функции советников "социальных инженеров", предлагая способы манипулирования системой, направленные на достижение желаемых результатов⁰⁰².

Данное утверждение наверняка вызовет замешательство у одних и гнев у других. В конце концов, многие из ведущих сторонников подобных взглядов на экономику, которым я буду противопоставлять взгляды ученых австрийской школы, были 6eскомпромиссными противниками "социальной инженерии". В начале нашего века два лидера мировой экономической науки — Г. Кассель (Швеция)⁰⁰³ и В. Парето (Италия)⁰⁰⁴ — были твердыми поборниками рыночной экономики. И в нынешнее время представители чикагской школы, к числу которых относятся такие выдающиеся сторонники системы капиталистической конкуренции, как М. Фридмен⁰⁰⁵ и Дж. Стиглер⁰⁰⁶, решительно выступили против "планового" и "интервенционистского" склада мышления. И тем не менее я утверждаю, что полученные ими выводы в известной мере являются результатом введения в их рассуждения элементов, которые нельзя было найти в экономических моделях, использовавшихся для обоснования необходимости господства рынка.

Я вовсе не хочу сказать, что они привносят оценочные суждения в научную доктрину и тем самым смешивают позитивные утверждения, отвечающие на вопрос "что это", с нормативными, дающими ответ на вопрос "каким это должно быть". Скорее, я утверждаю, что они часто привносят в анализ неявные предположения, которые не лежат в основе изспользуемых ими экономических моделей, с тем чтобы отразить аспекты экономической действительности, не укладывающиеся естественным образом в рамки их анализа.

Описываемая здесь проблема возникает в связи с понятием "экономическая теория". В течение более чем полувека большинство экономистов считали, что экономическая теория — это наука, изучающая логику выбора. Люди ставят перед собой цели, но при этом обнаруживают, что средства, которыми они располагают, слишком ограничены, чтобы достигнуть их в полном объеме. Приходится сопоставлять и взвешивать: достижение каких-то одних целей при имеющихся ресурсах требует отсрочки в достижении других. Поэтому люди должны выбирать и решать, что для них более важно и чем можно было бы поступиться.

Какое же решение примет индивидуум? Стандартный ответ гласит, что он сравнивает возможные альтернативы (и оценивает их относительную важность для себя) с условиями, которые предлагает ему рынок. Иными словами, условия реализации этих альтернатив определяются ценами, и реакция на них индивидуума выражается в том, что он покупает товары до тех пор, пока у него не образуется такой их набор, который при данном соотношении цен и имеющихся у него средствах представляется ему оптимальным. Если изменить соотношение рыночных цен, то индивидуум выберет иной набор: он будет, скорее, покупать большие количества товаров, цены которых снизились, и меньшие таких, цены которых относительно возросли. Он станет реагировать на ограничения, позволяющие ему ощущать себя хозяйствующим субъектом.

Логика выбора потребителя имеет эквивалент и в сфере принятия решений относительно производства. Имеются различные технологические способы комбинирования физических ресурсов (земли, труда, капитала) при производстве продуктов. Подобно потребителю, фирма-производитель в процессе принятия решений также должна рассматривать альтернативы и учитывать ограничения. Выбор варианта определяется при сопоставлении рыночных цен, по которым можно будет продать продукцию, с рыночными ценами на ресурсы, необходимые для ее производства. Какой продукт выпускать, в каком объеме и какие ресурсы при этом использовать — все это зависит от той альтернативы, при которой ожидаемая прибыль фирмы окажется наивысшей.

Рыночные цены являются основой системы ограничений, где как производители, так и потребители принимают решения. Через них продавцы получают информацию о сравнительной дефицитности продуктов и ресурсов, путях выбора при данных предпочтениях потребителей и стремлении производителей к получению наивысшей прибыли. Однако если цены столь важны и для эффективного использования ресурсов, и для максимального удовлетворения потребностей людей, то откуда же они берутся? И где гарантия того, что сами цены — "правильные" в том смысле, что они обеспечивают равновесие между спросом на товары и их предложением?

Обычно предполагают, что цены "заданы", т.е. что люди сталкиваются с уже существующими рыночными ценами и реагируют на соответствующие ценовые ограничения. "Цены равновесия" определяются посредством мысленного эксперимента. Экономисты воображают, что индивидуумам предлагаются товары по альтернативным (гипотетическим) ценам, и они регистрируют их готовность покупать различные количества таких товаров по этим цепам; отдельным производителям предлагаются альтернативные цены, и фиксируется их готовность поставлять тот или иной объем продукции по ним. Сравнение альтернативного предложения и спроса по всем потенциальным участникам сделок дает возможность определить, какая цена обеспечивает равновесие на том или ином рынке. Это обычно сопровождается другим мысленным экспериментом, "анализом общего равновесия", в котором, исходя из того, что каждый рынок взаимосвязан со всеми остальными, аналогичная процедура должна быть проделана для обеспечения равновесия на всех рынках одновременно, чтобы достижение равновесия на одном из них не вызывало эффекта "сообщающихся сосудов", когда какой-либо другой рынок за счет этого окажется в неравновесном состоянии.

Наконец, рынок функционирует при определенных правовых, политических и социальных институтах. В их рамках определены права собственности, юридические процедуры разрешения конфликтов и правила, в соответствии с которыми различные формы рыночной деятельности считаются дозволенными как по закону, так и по неписаным правилам. В экономическом анализе они обычно считаются "данными", т.е. уже существующими; или предполагается, что эти институты отличаются от реально существующих, и проводится сравнение между реакциями и экономическим поведением индивидуумов в одной системе таких институтов и их реакциями и экономическим поведением при альтернативной системе.

В каком-то смысле эта краткая характеристика теоретических схем, используемых большинством экономистов, является слишком широким обобщением. В ходе постоянно ведущихся исследований многие из предположений и средств анализа то и дело подвергаются всякого рода изменениям. И все же это схематичное описание того, как экономисты смотрят на мир, вполне реалистично. Используемые ими подходы имеют много общего в том, что касается взглядов на человека и природу его поведения в социально-экономической среде.

В конце XIX в. экономисты попали под чары методологии естественных наук. Успехи "экспериментального метода" в этой сфере убедили многих обществоведов в том, что способы, которые хорошо показали себя в одной области знания, с равным успехом могут быть применены и в других⁰⁰⁷. При анализе рыночных явлений экономисты стали делать упор на "количественную компоненту". Утверждалось, что в конце концов каждая часть экономического ландшафта имеет свой количественный аспект: объем предложения и объем спроса, обменные курсы, темпы роста и т.д. Сведение деятельности людей к чисто количественному аспекту означало также, что в принципе все экономические отношения могли бы быть выражены набором математических соотношений. Но это также означало, что отныне человек сводится к математической функции. Он сделался одной из переменных "экономической системы" наряду с множеством элементов материальных затрат и функций, описывающих преобразование ресурсов в продукты. Человек попросту стал частью "данных" системы: его потребности и желания превратились в "множество, математически упорядоченное по предпочтению"; его суждения относительно полезности товаров с точки зрения целей, к которым он стремится, сделались "эластичностями спроса от цены"; его оценки вариантов производства, из которых он может выбирать, оказались количествами "альтернативного продукта", который мог бы быть произведен, если бы он не использовал ресурсы на производство чего-либо другого.

И наконец, это означало, что сам человек отныне — "зависимая переменная". Иначе говоря, люди в экономической модели представляют собой существа, пассивны реагирующие на заданные ограничения и условия реализации, с которыми они сталкивались в "ситуации выбора". Их роль заключается в реагировании на изменяющиеся обстоятельства, чтобы точно "найти решения", которые, как это подразумевается, являются естественно необходимыми новыми "состояниями равновесия" и новыми "оптимальными" комбинациями элементов затрат и объемами продукции.

При таком взгляде на человека и на функционирование экономической системы остаются без ответа некоторые важные вопросы (на самом деле они даже и не задаются). Что это за процесс, благодаря которому в сознании людей возникает связь между целями и средствами, а дефицитность и необходимость выбора воспринимаются как непременные атрибуты бытия? Откуда возникают рыночные условия, в которых человек должен выбирать? И как эти условия меняются с течением времени? Как в действительности появляются цены в рыночных процессах обмена? И если они не равновесные, то каков процесс их изменения и кто им руководит? Ресурсы ведь не соединяются стихийно или автоматически для производства готовых продуктов. Так кто же их соединяет, решает, как их использовать, творит в своем воображени новые продукты для будущего производства и определяет новые способы экономии затрат ресурсов с тем, чтобы поставлять больше продуктов и улучшить их качество? Как возникают и эволюционируют с течением времени институты, благодаря которым делается выбор, и институциональные правила, в рамках которых это происходит?

Оставаясь в пределах экономический модели, где люди рассматриваются как элементы, пассивно реагирующие на изменения, происходящие под действием внешних факторов, легко прийти к мысли о том, что человеческие существа — всего лишь зависимые переменные. Понятия оказывают влияние на мысли, а мысли руководят нашим восприятием реальности. Если считать людей зависимыми переменными, то позволительно подходить к ним как к объектам, которыми можно манипулировать и управлять, побуждая их двигаться в желаемом для нас направлении, усваивать "истинные" ценности и приобретать "нужные" черты. В конце концов, создается впечатление, что "социальная инженерия" не только возможна, но и необходима.

Природу менталитета поборников "социальной инженерии" и связанные с ним опасности понял еще А. Смит в середине XVIII в. Мысли на этот счет он высказал в известном анализе того феномена, который был назван им "человеком системы" в своей первой книге⁰⁰⁸. "Человек системы... способен быть очень мудрым в своем собственном тщеславии, и часто он столь очарован воображаемой красотой своего собственного плана управления государством, что не терпит ни малейшего отклонения от какой-либо его части. Он стремится к его полному завершению во всех частях, невзирая на то, что этому могут противодействовать серьезные интересы или сильные предрассудки; он, кажется, полагает, что может расставить множество людей — членов великого общества с такой же легкостью, с какой рука расставляет фигуры на шахматной доске. Он не считается с тем, что если фигуры на шахматной доске не могут двигаться иначе, как по мановению его руки, то на большой шахматной доске человеческого общества у любой фигуры может быть свой собственный принцип хода, совершенно отличный от того, который выбирает для нее его законодательная власть".

Экономисты создали концепцию человека. В ней он выглядит не более чем шахматной фигурой, которая сама по себе пассивна и начнет реагировать в соответствии со своей "функцией предпочтения", когда "социальный инженер" передвинет ее на новую клетку экономической шахматной доски или поставит в новую ситуацию изменившихся ограничений и условий продажи товаров.

В конце XIX в. появилась группа экономистов, которая также рассматривала человека как субъекта, принимающего решения и делающего выбор из альтернатив при ограниченных ресурсах и рыночных условиях. Однако созданная ими концепция человека, а также их подход к пониманию природы и функционирования экономики, разительно отличался от того, который превалирует в экономической науке XX в.

Эти экономисты получили известность как члены австрийской школы. Датой ее возникновения можно считать 1871 г., когда вышла книга К. Менгера "Основания политической экономии"⁰⁰⁹. Вскоре после этого К. Менгер привлек двух молодых экономистов — Е. Бем-Баверка⁰¹⁰ и Ф. Визера⁰¹¹, которые разделили его взгляды на человека и рыночные процессы. В 1880-х годах они выпустили собственные книги, где развили идеи К. Менгера. Эти книги вызвали такой интерес, что подход их авторов к экономической теории стали называть "австрийским" в знак признания заслуг его основоположников. Он быстро оформился в виде оригинальной школы научной мысли. К началу первой мировой войны "австрийская школа" охватывала группу экономистов многих национальностей, объединенных общими взглядами на природу человека и рыночную экономику⁰¹².

В 1920—1930-е годы австрийская школа пополнилась рядом новых членов, многие из которых впоследствии приобрели мировую известность. Среди них были Л. фон Мизес, X. Майер, Ф. фон Хайек, Ф. Махлуп, Г. Хаберлер, О. Моргенштерн, Л. Ребине, Э. Шамс, А. Розенштейн-Родан, Р. Штригль и Л. Шенфельд-Илли. Их работы в этот период затрагивали почти все грани экономической теории и политики.

В 1940—1950-е годы австрийская школа отошла в тень. В университетах и органах политической власти наибольшим влиянием стала пользоваться кейнсианская школа. Однако в 1960-е и особенно в 1970-е годы интерес к австрийскому подходу пробудился вновь, поскольку репутация кейнсианской школы оказалась подорванной как в плане теории, так и политики. Появились и стали воздействовать на умы коллег работы нового поколения австрийских экономистов. Среди наиболее выдающихся его представителей И.М. Кирцнер⁰¹³ и М.М. Ротбард⁰¹⁴. Они и многие другие восстановили австрийский подход и применили его на новых и оригинальных путях.

Значение их работы обусловлено тем, что они не рассматривали человека как пассивное существо, а попытались объяснить логику его деятельности. В их задачу входило проследить, как появляются рынки, складываются цены и принимаются решения о производстве; как процессы рыночной конкуренции приводят к изменениям и приспособлениям, которые способствуют координации планов отдельных людей, включая множество потребителей и поставщиков. Они сделали попытку также раскрыть процесс возникновения рыночных институтов.

Среди австрийских экономистов, которые в XX в. развивали этот подход, ведущей фигурой был Л. фон Мизес⁰¹⁵. И в своем кратком изложении сути австрийского подхода я буду прежде всего опираться на его формулировки⁰¹⁶.

С точки зрения австрийской школы, человек прежде всего — существо деятельное Он имеет намерения, преследует определенные цели, использует средства для их достижения, строит планы своего поведения. Однако эти цели и средства не даются ему извне. В полном смысле слова человек создает их сам. Обладая сознанием, он мысленно проецирует себя в будущее и формирует представления об условиях и положении своих дел, которые стали бы для него предпочтительнее нынешних, или о тех, которые, возможно, будут превалировать, если он не попытается повлиять на ожидаемые в перспективе события. Он пытается выяснить причинные связи в окружающем его мире и открыть те направления деятельности, которые могут обеспечить ему достижение желаемых результатов⁰¹⁷.

В этом процессе человек сам создает условия реализации и оценивает их значение для себя. Он определяет цели, которые могут конкурировать за использование ограниченных ресурсов, и должен решить, от каких целей следует отказаться (какую заплатить цену), чтобы вместо этого достигнуть чего-либо другого. Иными словами, издержки, связанные с принятием тех или иных решений, он формирует сам. Человек составляет мнение относительно возможностей использования средств, а следовательно, достижимости или недостижимости поставленных целей. И эти мнения и оценки являются теми элементами, от которых зависит его выбор.

Такой подход к описанию человека "австрийцы" называют субъективистским. Иными словами, они смотрят на мир глазами действующих лиц. То, что люди рассматривают как "цели", к которым следует стремиться, "средства" для решения стоящих перед ними задач, "затраты" и "выгоды" при различных вариантах выбора, имеют смысл и могут быть поняты лишь с точки зрения индивидуумов. Только человеческий ум способен классифицировать, упорядочивать и разделять физические объекты мир по категориям средств и целей. Именно так люди-деятели приписывают процессам и явлениям смысл, определяющий, чем они являются (в контексте формируемых целей и планов) и затем руководящий их поведением по отношению к ним⁰¹⁸.

Кроме того, представления человека-деятеля о желательности, а также его действия, направленные на достижение целей, часто формируются и осуществляются в условиях неопределенности и недостаточного знания. Если предполагается выбор из несколькнх альтернатив, то лицо. осуществляющее этот выбор, считает, что его поведение может повлиять на будущее. Таким образом, будущее, с точки зрения данного лица,не является предопределенным. И в то время как он предпринимает различные действия сегодня, намереваясь добиться завтра желаемого состояния дел, у него нет уверенности, что его прогнозы на будущее оправдаются в полной мере. Таким образом, когда каждая акция осуществляется в надежде на "прибыльный" результат, существует возможность разочарований и потерь⁰¹⁹. Поэтому все действия людей содержат элемент предпринимательства, т.е. любая акция человека по своему характеру спекулятивна, сфокусирована на неопределенное будущее с надеждой и ожиданием, что запланированные и начатые действия принесут прибыль, однако всегда имеется вероятность проигрыша.

Обмен возникает тогда, когда индивидуумы осознают, что смогут получить прибыль в результате продажи каких-либо предметов, которыми они обладают или могут произвести. Однако потенциальная возможность торговли создается самими действующими лицами, она не является следствием воздействия внешних сил. В конечном счете, торговля — это встреча умов. Каждый индивидуум вначале должен "проиграть" торговлю в голове, выясняя, что ему дороже и на каких условиях он мог бы добровольно отдать то, что у него есть, за то, что он желает иметь. По крайней мере один из них должен сообщить о своей готовности торговать другому, указав на условие совершения взаимовыгодных сделок, По крайней мере один предлагает или назначает исходную цену, чтобы завязалась торговля в узком смысле этого слова, которая может в конце концов завершиться актом обмена. Обмен (цены на рынке) возникает, таким образом, при взаимодействии человеческих умов, которые создают возможности для улучшения своего положения⁰²⁰.

Итак, то, что часто принимается за "данное" в неоклассической теории — упорядоченные предпочтения экономических агентов, наличие и характеристика средств, цены, по которым агенты могут торговать друг с другом, — "австрийцы" пытаются объяснить, т.е. показать их происхождение как результат умственной деятельности самих людей. В рыночных феноменах, по мнению "австрийцев", исходными элементами выступают не вещи, которым люди противостоят или которыми они наделяются за счет какого-то внешнего источника. Они, скорее, появляются в результате деятельности участников рынка. По этой причине такие представители австрийской школы, как Л. фон Мизес, долго и настойчиво твердили, что реалистическое теоретизирование по поводу рыночных явлений и их понимание неотделимы от теории человеческой деятельности. И вот почему логика выбора в более широком контексте должна основываться на логике деятельности, которая и порождает выбор.

Рынок — это арена, на которой сходятся планы множества лиц. Продавцы встречают покупателей, обладатели ресурсов — потенциальных пользователей. Рыночная экономика представляет собой сложную паутину человеческой де дельности, громадную и разнородную систему общественного разделения труда. Люди решают свои специфические задачи и продают то, что они произвели, в обмен на предлагаемое другими. Это — сфера, где планы и желания индивидуума находятся во взаимозависимости от действий всех других участников коллективного обмена. Каждый может достигнуть своих целей только в том случае, если он преуспеет в предвидении возможных потребностей других экономических агентов, а также условий торговли. Рыночная экономика основана на идее добровольного обмена, и, таким образом, личная заинтересованность толкает индивидуума к тому, чтобы послужить своим собратьям, если он хочет получить от них то, что ему нужно. На рынке каждый конкурирует с другими, которые, в свою очередь, также пытаются достигнуть своих целей посредством обмена, и находит свое место в разделении труда, т.е. выявляет свои относительные преимущества в производстве по сравнению с другими.

Однако в сердце рынка, с точки зрения австрийской школы, находится предприниматель. Среди сравнительных преимуществ на рынке следует отметить способность к предвидению, совершению открытий, обнаружению возможностей и составлению планов их претворения в реальность. Только человеческий ум может выявить несоответствия между спросом и предложением, за счет которых получается прибыль, если увеличивается предложение; планирует; мобилизует ресурсы; изобретает способы их использования на новых направлениях, что приводит к изменениям экономического ландшафта. И именно процессы конкуренции, активного соперничества между предпринимателями, стремящимися получить прибыли, служат тестом на предпринимательское видение рынка. Тем, кто яснее увидел будущее, сопутствует успех, неудачники же несут убытки и, в конечном счете, могут вообще утратить свою роль в разделении труда. Этот спор не имеет конца: одни предприниматели появляются, другие уходят. Каждый день приносит новые возможности и новые представления предпринимателей о них⁰²¹.

Если бы знания были совершенными, то задача рыночной конкуренции в смысле активного соперничества между предпринимателями стала бы излишней. Если бы все условия, связанные с использованием ресурсов, были известны и все существующие или возможные типы предпочтений альтернативных товаров фактически "даны" (как это часто предполагается в целях упрощения анализа в работах приверженцев неоклассической теории), то процесс конкуренции оказался бы бессмысленным.

Фундаментальное значение рыночной конкуренции, как утверждают "австрийцы", состоит как раз в том, что мы не знаем всех возможностей и путей, связанных с их использованием. Если бы, например, мы с самого начала знали, кто бежит быстрее всех, а также очередность прихода к финишу тех, кто мог бы вместе с ним участвовать в одном забеге, подобный забег можно было бы и не проводить. Мы устраиваем состязание между конкурентами именно потому, что неизвестно, кто может выиграть и какие места займут остальные. Конкуренция, по выражению Ф. фон Хайека, — это "процедура открытия", которая служит для определения способностей бегунов, желающих попробовать свои силы. И наше знание не станет исчерпывающим после одного забега: звание победителя в нем не гарантирует нам стопроцентной надежности прогноза исхода следующего соревнования. У каждого из бегунов могут быть свои "хорошие" и "плохие" дни; в промежутках между забегами бегуны тренируются, совершенствуют технику и улучшают время; некоторым приходится уже бороться со своим возрастом, в то время как в состязание вступают новые, более молодые; не все забеги проходят на одной дорожке и в одинаковых погодных условиях. Эти и другие факторы влияют на результат.

В силу тех же самых причин конкуренция является процедурой открытия на экономической арене. Именно благодаря конкуренции мы выявляем преимущества всех участников общественного разделения труда, т.е. определяем, в каком из звеньев длинной цепи производств и обменов они могут проявить себя наилучшим образом и как им следует видоизменять свою деятельность и положение в системе разделения труда перед никогда не прекращающимися изменениями⁰²².

В каждой отрасли именно давление конкурентов служит стимулом к поискам наилучшего варианта производства и реализации продукции, а также путей к совершенствованию. Производственные функции и кривые денежных затрат, которые экономисты-неоклассики склонны рассматривать как заданные, должны на самом деле быть "открыты". Иными словами, требуется определить, каковы способы комбинирования факторов производства и как можно было бы усовершенствовать или радикально изменить уже известные методы. Любой сдвиг в сфере производства, в свою очередь, влияет на предложение продукции на рынке и побуждает других к поиску новых возможностей, отвечающих этим изменениям.

Созидательное начало, присущее конкуренции, при таком взгляде обнаруживается сразу. Участник рынка поставлен перед необходимостью вносить усовершенствования в своей области, чтобы держаться вровень с конкурентами, а при случае и опередить их. Поэтому конкуренция представляет собой бесконечный процесс испытаний, полигон проб и ошибок, где каждый оценивает прибыльные варианты и действует исходя из своих представлений о времени, месте, обстоятельствах, смысле и потенциальных условиях рынка.

Однако творческий процесс открытия протекает не только в производственной сфере. Он повсеместно наблюдается и на стороне спроса. В самом деле, именно суждения относительно спроса влияют на решение о том, что, как, где и когда производить. Только ожидаемые объем и структура потребления направляют производство. Для формирования представлений относительно будущего требуется нечто большее, нежели знание формы и положения кривых спроса на товары. Они опираются также на исследования путей возможных улучшений качества и состава продукции. Наиболее впечатляющие открытия связаны с их новыми видами, так как здесь творческий процесс направлен на создание предметов, никогда прежде не производившихся, не рекламировавшихся и не продававшихся. Предприниматель должен поставить себя на место потребителей и задать себе такие вопросы: захотят ли они иметь такой продукт? Какие его черты могут стать для них привлекательными? Каковы возможные пределы для цены? И все это применительно к разным возрастным и доходным группам населения, а может быть, и к различным районам их проживания.

Прибыли достаются тем, чьи ожидания и прогнозы будущих возможностей оказываются ближе к фактически складывающимся рыночным условиям⁰²³. Убытки же несут те предприниматели, предположения которых не оправдались. Процесс конкуренции подобен прополке. Те предприятия, которые могут заработать прибыль, улучшают свое финансовое положение на рынке и получают необходимые средства для расширения деятельности; те же предприниматели, которые постоянно терпят убытки, стеснены в привлечении ресурсов. Как следствие, финансовые возможности для обеспечения производственной деятельности переходят в руки предпринимателей, демонстрирующих наилучшую способность успешного предвидения ситуации на рынках.

Именно в контексте оценки значения предпринимателя австрийская теория рыночных цен становится наиболее понятной. В неоклассической же теории цены изначально рассматриваются как ограничения, в рамках которых потребители и производители должны делать выбор, стремясь к максимуму полезности или максимуму прибыли. "Австрийцы" никоим образом не отвергают такого представления о роли цены в рыночной экономике, однако в центре их внимания находится вопрос о том, чему способствуют цены в условиях конкуренции.

При наличии общественного разделения труда, когда все труднее знать в лицо всех других продавцов на рынке (так как рыночная деятельность расширяется в пространстве и во времени), цены выступают в роли информационного координатора индивидуальных планов множества людей, рассеянных сначала в некоторой локальной области, затем в пределах территории страны и, наконец, как это имело и имеет место в XIX и XX вв., по всему миру.

О том, как цены выполняют эту координирующую роль, очень четко сказал Ф. фон Хайек в своем очерке "Использование знаний в обществе" (1945; это высказывание послужило одним из отправных для анализа феномена рыночных цен, проведенного австрийцами⁰²⁴ ). "Система цен — одно из образований, которым человек научился пользоваться (хотя он все еще очень далек от того, чтобы научиться использовать ее максимально) после того, как он споткнулся об нее, так и не поняв ее. Благодаря системе цен стало возможным не только разделение труда, но и согласованное использование ресурсов, основанное на разделении знаний.

Мы должны смотреть на систему цен как на некий механизм информационной связи, если хотим понять его реальную функцию. Предположим, что где-то в мире появилась новая возможность применения какого-либо материала, скажем, олова, или, что один из источников снабжения оловом прекратил функционировать. Для нас не имеет значения (и это существенно), какая из этих двух причин вызвала дефицит олова. Все, что нужно знать потребителям олова, это то, что олово, которое они обычно используют, теперь с большей выгодой применяется в каком-то другом месте, и поэтому они должны экономить его. Для большинства из них даже нет необходимости знать, где возникла более настоятельная потребность, или ради удовлетворения каких более настоятельных потребностей они должны экономить олово. В данной сфере действует один рынок, и не в том смысле, что любой из его участников способен обозреть его целиком, а потому, что их ограниченные, локальные сферы видимости в достаточной мере перекрываются...

Наиболее значительным фактом, связанным с этой системой, является экономия знаний, при которой она функционирует, т.е. то, насколько мало нужно знать участникам, чтобы быть в состоянии предпринять верные действия. Они получают только наиболее существенную и непосредственно касающуюся их информацию и притом в сокращенной форме, в виде своего рода символов. Описание системы цен как своего рода машины, регистрирующей изменения, или системы телекоммуникаций, которая позволяет отдельным производителям наблюдать движение, по сути лишь нескольких индикаторов (цен), подобно тому, как инженер наблюдает показания своих приборов, и вносить в свои действия коррективы в соответствии с их видимыми изменениями, о которых они никогда не могут знать больше того, что отражено в этом движении, не следует воспринимать как всего лишь метафору".

Рыночные цены увязывают воедино деятельность огромного числа индивидуумов без вмешательства или команд какого-либо центрального координирующего органа. Возникает поразительная взаимозависимость, которая дает всем и каждому свободу применять свои знания и вместе с тем возможность приспосабливаться к меняющимся условиям рынка.

Решения отдельных лиц влияют на использование ресурсов и продуктов и проявляются в изменениях цен как на элементы материальных затрат, так и на конечную продукцию. Эти изменения затем становятся "новыми данными" для других участников рынка, которые теперь, в свою очередь, меняют свои решения. Их действия также затрагивают рынок в виде новых изменений спроса и предложения, которые снова сказываются на рыночных ценах. Возникает взаимная обратная связь по мере того, как все участники через цены узнают о действиях других и видоизменяют свою деятельность. чтобы привести ее в соответствие с решениями других.

Именно этот стихийный процесс возникновения координации через цены в какой-то мере нащупал А. Смит, когда говорил о "невидимой руке". Он представляет собой стержень "австрийской" концепции динамического рыночного процесса и рыночного порядка. Взгляд австрийской школы на рыночные цены и на процесс, с помощью которого они передают информацию в различные звенья системы общественного разделения труда, ярко показывает то существенное, чем австрийская теория отличается от неоклассической. Последняя склонна представлять рынок как множество функций предложения и спроса, которые помогают экономисту, применяя математические методы, найти решение, определяющее общее рыночное равновесие. Австрийская экономическая теория представляет рынок как процесс координации последовательных изменений во времени, когда участники, каждый из которых действует в соответствии со своими знаниями, ожиданиями и творческими наклонностями, добывают новую информацию и находят новые возможности для конкуренции.

Рынок никогда бы не был таким сложным и запутанным, если бы торговля и обмен осуществлялись в форме бартера. Каждая пропорция обмена одного товара на другой представляет собой цену и должна учитываться при принятии решении на рынке. В бартере же каждый товар, входящий в круг обмениваемых, имеет столько цен, сколько в наличии товаров, на которые он может быть обменен. Каждый товар, присоединяемый к обмениваемым, увеличивает число цен, принимаемых во внимание рыночными агентами, с тем, чтобы эффективно покупать и успешно действовать ради достижения намеченных целей. В условиях бартера проблема расчета относительных цен для всех вариантов на рынке была бы непосильной для человеческого мышления.

Однако использование специального средства, опосредующего обмен, делает этот расчет возможным. При наличии денег в любом акте обмена, когда продукты и ресурсы приобретаются за деньги, а деньги — за продукты и ресурсы, все товары на рынке имеют одну цену — денежную. Деньги теперь могут послужить в качестве оощего знаменателя, благодаря которому можно сравнивать между собой как готовую продукцию, так и факторы производства. Разнородное и несопоставимое можно сделать однородным и сопоставимым. Таким образом, в рыночной экономике появляется возможность рационального использования ресурсов.

Все экономисты согласны с тем, что деньги выполняют функции средства обращения и единицы учета. Особенность австрийского подхода к теории денег в рыночной экономике заключается в том, что деньги и денежный обмен рассматриваются в качестве связующего звена между макро- и микроэкономической теориями. Действительно, "австрийцы" утверждают, что макроэкономическая теория неотделима от надлежаще разработанной микроэкономической.

Денежные отношения в экономике одновременно отражают соотношение рыночных цен на товары и общую покупательную способность денежной единицы. В денежной экономике сравнение числа денежных единиц, которое должно быть уплачено за соответствующие ресурсы или продукты, позволяет рассчитать сравнительную стоимость товаров на рынке и сравнительную прибыльность альтернативных направлений производственной деятельности. В то же время вся совокупность ставок обмена денег на отдельные товары, предлагаемые на рынке, дает возможность определить общую ценность денег.

Кроме того, любой сдвиг в соотношении цен на товары потенциально влияет на покупательную способность денег, а любое изменение их ценности — на структуру цен, превалирующих на рынке. Каждое изменение структуры спроса или предложения товаров и услуг может привести к колебаниям сравнительного количества денег, предлагаемых или запрашиваемых за эти товары и услуги; что, в свою очередь, вызывает тенденцию к перекосу соотношения цен на них. Однако все такие колебания одновременно приводят к изменению ставок обмена денег на продаваемые товары, поскольку именно благодаря сдвигам в структуре денежных расходов на них меняется соотношение цен на рынке. Изменяется, и притом в один и тот же момент, и ценность денег по сравнению с ценностью товаров.

Аналогично, любое изменение либо в предложении денег, либо в спросе на них влияет на ставки обмена денег на товары и услуги и тем самым воздействует на покупательную способность денежной единицы. Однако готовность или способность потратить или запросить денежные суммы на рынке, вызывающие изменение ценности денежной единицы, может повлиять на спрос или предложение товаров, что, как правило, приводит к сдвигам в соотношении цен.

Таким образом, в соответствии с логикой денежной теории австрийской школы не существует аналитической дихотомии между "реальной'' экономикой (касающейся спроса и предложения, а также соотношения цен) и "денежной" (относящейся к номинальной ценности товаров). Но это также означает, что в австрийской концепции функционирования денежной экономики нет места области, известной как "макроэкономическая теория".

Денежная теория австрийской школы анализирует последствия, которые влечет за собой любое изменение спроса или предложения денег для их ценности — ставок их обмена на другие товары. Но в то же время она анализирует воздействия колебаний спроса на деньги или их предложения на структуру цен. Изменения же последней — это как раз тот процесс, который ведет к сдвигам в масштабе цен.

И именно через изменении в структуре цен, неотъемлемыми элементами которой служат соотношения затрат, "австрийцы" открывают источник тех флуктуаций "общего выпуска", "общего объема занятости" и т.д., что в течение полувека использовались для приклеивания ярлыка "явлений макроуровня". Эти флуктуации, с точки зрения австрийской школы, выступают результатом дезинформации, обычно вносимой в структуру рыночных цен при колебаниях предложения денег⁰²⁵.

Из-за отклонений структуры цен от тон, которую они имели бы при отсутствии изменений в предложении денег, могут искажаться представления предпринимателей относительно "реальных" рыночных условий. И эти сдвиги в соотношениях цен монетарной природы приводят к ошибочному распределению трудовых ресурсов и капитальных вложений, которое затем, когда возмущения в денежной сфере больше не будут воздействовать на структуру цен, придется корректировать. В этом основная причина того, почему "австрийцы" утверждают, что инфляция и безработица вовсе не являются альтернативами, между которыми общество может выбирать. С точки зрения их теории, инфляционные силы, разрушая структуру цен в самом процессе изменения общей ценности денег, порождают условия для будущей безработицы, когда обнаруживаются ошибки в распределении труда и инвестиций, вызванные деньгами, — после того, как денежная экспансия либо прекращается, либо замедляется.

Говорить об использовании средств для достижения желанных целей — значит говорить о причине, вызывающей некоторый эффект, о "прежде" и "после", о "становящемся" и "ставшем". Любая идея, касающаяся человеческой деятельности, неразрывно связана с временем. Действие подразумевает наличие причинной связи, а она — течение времени. Поэтому время двояко обусловливает деятельность человека. Во-первых, средства всегда используются в настоящем, а цели, для которых они применяются, реализуются — в будущем. Следовательно, временной горизонт всегда присущ любому аспекту человеческой деятельности. Во-вторых, фактор времени имеет смысл и значение для участников рынка: "раньше или позже" или "сейчас или в будущем" — это для них небезразлично. Вопросы о том, когда можно использовать тот или иной ресурс, когда его можно получить, должны решаться путем оценки и выбора, и это пронизывает почти каждое решение, принимаемое индивидуумом. Следовательно, всякий выбор содержит в себе элемент предпочтения во времени⁰²⁶.

Ресурсы могут использоваться различными способами и с неодинаковыми результатами при разных временных горизонтах. Какие экономические средства и в какие периоды времени будут применяться для достижения целей — это является итогом оценок и сопоставлений. Индивидуумы должны оценить важность того, что может быть достигнуто в ближайшей перспективе по сравнению с тем, чего можно добиться ценой больших затрат времени и что станет делом более отдаленного будущего.

Оценки индивидуумами времени открывают новые возможности для выгодной торговли. Люди, которые предпочитают получить желаемое в настоящем или готовы ждать его в будущем, могут участвовать в прибыльном обмене. Тот, кто способен поступиться ресурсами сегодня, может найти тех, которые хотели бы получить доступ к большему количеству ресурсов уже сейчас и согласны впоследствии заплатить за это. Межвременная цена появляется на рынке тогда, когда его участники оценивают время и "торгуются" относительно его "стоимости". Этой межвременной ценой является ставка процента. Она отражает временные предпочтения индивидуумов по отношению к разности стоимости ресурсов и продуктов в настоящем и в будущем.

Однако фактор времени также играет роль и в отношениях между работодателем и работником в процессе производства. Предприниматель разворачивает деятельность "сегодня" и "завтра" до тех пор, пока не наступит такой момент, когда продукция будет готова для продажи. Закупая ресурсы и нанимая работников под результаты, ожидаемые к означенному сроку, он тем самым исключает возможность альтернативного использования средств, находящихся в его распоряжении в настоящий момент. Но нанятым работникам он платит за оказанные ими услуги уже сегодня. Им предоставляются условия для покупки товаров в текущее время и на протяжении периода производства продукта, который будет изготовлен для продажи в будущем. Поэтому работники избавлены от необходимости поступаться своим потреблением или ресурсами до того, как этот продукт может быть продан. Предприниматель выплачивает им доходы (заработную плату) в обмен на возможный доход в будущем (продукт, произведенный при их участии, может быть продан по цене, которая обеспечит предпринимателю вознаграждение за понесенные им расходы). Если рынок был равновесным, то разность между тем, что предприниматель выручит от продажи продукта, и денежными затратами, связанными с наймом работников и закупкой ресурсов для производства, будет положительной. Она представляет собой неявную форму процентного дохода за отказ от потребления части его состояния в течение периода производства, когда ему приходилось платить за используемые факторы производства⁰²⁷. При этом ничто не совершается "автоматически". Какие-либо результаты также не могут быть гарантированы. Вопросы о ресурсах, временных горизонтах, в пределах которых они потребляются, целях и многие другие могут быть решены после оценки предпочтений во времени и предпринимательского видения прибыльности возможных направлений деятельности. За ними стоят те, кто действует на рынке; они их принимают, поддерживают, изменяют.

Межвременная цена, т.е. рыночная ставка процента, которая связывает индивидуумов, чьи временные предпочтения различаются, и среди которых совершаются акты межвременного обмена, является лишь наиболее заметным элементом в системе межвременных отношений, увязывающих между собой сложные по своей структуре процессы производства. Признание большой значимости этого аспекта общественного разделения труда отражает характерный для австрийской школы акцент на понятии "капитала" как структуры промежуточных шагов, ведущих к завершению изготовления товара, пригодного для использования и потребления.

Сам процесс производства делится на "стадии", поэтому необходима координация как одно-, так и разновременных действий. "Вертикальная структура производства", которая представляет собой совокупность разнообразных этапов, ведущих к получению готовых потребительских товаров, так же зависит от соотношения цен, связывающих эти этапы, как и "горизонтальная". Последняя отражает спрос на конечные продукты, для выпуска которых труд и другие ресурсы могут использоваться неодновременно. Вертикальная структура требует множества межвременных цен, учитывающих дисконтированную стоимость продукции и ресурсов, затрачиваемых на ее производство на каждом его этапе⁰²⁸. Австрийская теория экономического цикла, разработанная Л. фон Мизесом в 1920-е годы и Ф. фон Хайеком в 1930-е, демонстрирует, как изменения предложения денег, привносимые через финансовые рынки (используемые в основном для инвестирования), искажают межвременную цену (ставку процента), при которой нынешний объем инвестиций оценивается под углом зрения будущей прибыльности. Кроме того, она показывает, как это воздействует на структуру цен на стадиях производства и в периоды между ними, а также на начало инвестирования или расширение их масштабов при горизонтах времени, отличных от тех, которые были бы установлены, если бы предложение денег не изменилось подобным образом. Меняя эти соотношения цен, межвременная координация, которую рыночные силы в нормальной ситуации склонны поддерживать в надлежащем порядке, разрушается, порождая явления, обычно определяемые как макроэкономическая нестабильность — инфляцию, безработицу, экономический цикл. "Австрийцы" считают их привнесенными внешними силами (денежная экспансия или сокращение денежной массы как результат регулирования ее банком) и не присущими рыночной экономике⁰²⁹. Поэтому они рассматривают выяснение механизма межвременных связей, который затрагивает и рынок ссудного капитала, и структуру цен как важнейшую задачу экономического анализа. Этот механизм не сводится только к рыночным отношениям, которые увязывают между собой решения о сбережениях и инвестициях; его всесторонний анализ с использованием положений австрийской теории "ненейтральных денег" открывает магистральный путь для выявления существенных характеристик и структуры экономического цикла.

Основатель австрийской школы К. Менгер и лауреат Нобелевской премии 1974 г. по экономике Ф. фон Хайек особенно интересовались проблемой появления социальных институтов, которые зачастую играют важную роль в обеспечении нормального функционирования социально-экономической системы, но при этом возникли не как результат разработки и осуществления каких-либо планов людей⁰³⁰.

"Австрийцы" подчеркивали в качестве одного из важнейших методологическое положение о том, что все социальные и рыночные явления следует объяснять под углом зрения деятельности отдельных людей. Лишь человек способен думать, оценивать, выбирать и действовать. Именно потому, что он — личность, возможны все отношения и процессы, возникающие на рынке⁰³¹. Однако в то время как деятельность людей выражает их стремления к достижению своих целей, не все ее результаты являются частью их первоначальных намерений. В самом деле, "австрийцы" подчеркивают, что всякий выбор и действие совершаются в условиях несовершенных знаний и неопределенности. А это означает, что результаты всегда содержат элементы, которые не были запланированы или предсказаны самими действующими лицами. Многие из наиболее фундаментальных институтов общества, как утверждают "австрийцы", представляют собой непредвиденные следствия отдельных действий. Примеры тому: язык и право, обычаи и этикет, нормы и манеры поведения.

Возникновение денег стало наиболее ярким свидетельством незапланированного итога взаимоотношения людей на рынке⁰³². По мере того как люди изыскивают возможность извлечения прибыли от торговли и находят потенциальных торговых партнеров, у которых можно что-то купить и которым можно что-то продать, они часто обнаруживают барьеры на пути к получению выгоды. Товар, который некто выставляет на продажу, не нужен тому, с кем он хотел бы обмениваться. Или неделимость товара не позволяет установить взаимовыгодную пропорцию обмена. Однако этот продавец вместо того, чтобы покинуть рынок раздосадованным, может попытаться найти какой-либо другой товар, который окажется нужным его потенциальному партнеру, или окажется легко делимым на приемлемые порции. Следовательно, он продает то, что у него есть, за то, что ему не нужно, поскольку может использовать купленный товар как средство обмена и с его помощью купить желаемый товар.

Информация о том, что некоторые индивидуумы достигли своих целей таким непрямым, но не менее эффективным путем, служит примером для других, испытывающих аналогичные затруднения при бартерном обмене. Постепенно благодаря неоднократному успешному использованию того или иного товара в качестве средства обмена этот товар может "институционализироваться" на основе привычки, опыта и складывающегося обычая. Расширяющийся круг участников сделок начинает считать его "естественным" товаром, который каждый всегда и с готовностью принимает к обмену. В конце концов он делается денежным товаром.

Однако значение, которое "австрийцы" придают теории институтов, служащих результатом деятельности людей, но не воплощением их планов, не обусловлено лишь желанием найти удобное, с точки зрения анализа, объяснение для многих социальных явлений. На первый план выдвигается важное качество, которое характерно для рыночного уклада: его способность использовать знаний больше, чем могли бы надеяться охватить и успешно соединить для координации хозяйственной деятельности один или несколько умов. Поступая в соответствии с определенными правилами, индивидуумы способны объединяться в огромную сисгему общественного разделения труда для достижения своих личных целей путем куда более продуктивным, чем если бы они вели собственное натуральное хозяйство или состояли в небольшой по численности общине близких по крови людей.

Как подчеркивал Ф. фон Хайек, многие из этих правил поведения и процедур усваивались "молчаливо"; они зародились и реализовались в различных областях социальных отношений. Язык и манеры поведения являются наиболее общими и очевидными примерами. Другие примеры — подчинение индивидуумов власти ценовых сигналов рынка; метод межличностной интерпретации агентов рынка, который мы все используем для предвидения и координации своих планов с действиями дружественных нам участников рынка. Этот метод, который родился в результате институционализации определенных ролей и видов деятельности на рынке, позволяет формировать более адекватные ожидания, касающиеся "типичного" поведения и вероятных реакций людей в тот момент, когда они начинают на нем какое-либо дело⁰³³.

"Австрийцы" утверждают, что многие институты, которые при ретроспективном взгляде выглядят жизненно важными для существования общества, появились спонтанно в ходе рыночных и социальных взаимодействий. Часто при возникновении новых институтов нельзя сразу в полной мере оценить значение подобных событий; эта возможность появляется лишь по истечении достаточно длительного времени. Кроме того, лишь через появление таких незапланированных "стихийных" институтов общество, обладающее разветвленными экономическими и культурными связями, может быть сохранено, потому что только такие институты способны интегрировать и использовать больше знаний, чем тот объем, на усвоение и успешное применение которого мог бы надеяться какой-либо "социальный инженер".

Для "австрийцев" человек — независимая переменная, изменяющаяся в соответствии со своей функцией предпочтения, "подталкиваемая" от одного количественного значения к другому при каждом изменении заданных ограничений. Он весьма далек от того, чтобы быть элементом, пассивно реагирующим на "настройку" социальной системы, осуществляемую "социальным инженером". Человек - существо, действующее активно, творчески. Он является центром системы, а не элементом внутри ее, ожидающим, когда им начнут манипулировать. Однако смысл этой позиции не сводится лишь к указаниям на безнравственность обхождения с человеческим существом как с фигурой на шахматной доске общества. Взгляд на человека, а следовательно, и на его место и роль в обществе, может иметь самые серьезные последствия в зависимости от того, "пойдет ли игра общества легко и счастливо или плачевно" (А. Смит).

Концепция человека, выдвинутая "социальными инженерами", которая, к сожалению, подкрепляется и рационализируется моделью человека, используемой многими экономистами, легко порождает феномен, который Ф. фон Хайек назвал "лжезнанием"⁰³⁴. Если человек рассматривается только (или прежде всего) как существо, пассивно реагирующее на сложившиеся обстоятельства, то отсюда лишь один шаг до утверждения, что любое изменение экономического или технического характера, любые усовершенствования структуры и институтов системы будут привноситься в нее. Система при такой оценке человека, кажется, должна иметь самогенерирующие источники изменений и улучшений. Новые знания, новая информация должны быть предоставлены тем, кто осуществляет выбор извне.

Если цены некоторых продуктов или ресурсов кажутся "неправильными", с точки зрения условий спроса и предложения, то для их изменения требуются чиновники, наделенные соответствующими правами. Если темпы прироста основного капитала и инвестиций кажутся "слишком медленными" или "слишком быстрыми", то соотношение цен, на которое рыночные агенты послушно реагируют, должно быть изменено, чтобы обеспечить "оптимальный" темп роста. Социализм является в сущности наиболее экстремальной формой такого менталитета. Социальный плановик начинает верить, что он обладает способностью аккумулировать и интерпретировать всю необходимую информацию о рынке и успешно планировать работу всей экономики "из центра".

Критика социализма "австрийцами" сосредоточилась на том. что плановик никогда не может обладать всей информацией, которая необходима для эффективного планирования. Если с должным вниманием отнестись к акценту на субъективизм, характерному для этой школы, то становится понятным, почему социализм не способен нормально функционировать. Знания и информация поделены и рассеяны между всеми членами общества. Каждый имеет некоторые знания об обществе, но никто не обладает всей полнотой или даже большей их частью. Каждый участник рынка формирует свои цели и планы, основываясь на тех знаниях, которыми он владеет, а также на своей интерпретации имеющихся возможностей. В рыночной экономике индивидуумы используют систему цен, чтобы передавать информацию через процесс торгов относительно купли-продажи товаров и услуг в условиях конкуренции, и они способны благодаря этому определять, соответствуют ли их планы и ожидания реальным условиям рынка.

Социализм ничего этого не допускает. Тем, кто может творчески применять свои знания, делать это запрещается. Когда нельзя иметь в частной собственности средства производства, индивидуумам закрыты пути для выражения своих предпринимательских мнений относительно будущих возможностей. Они не знают, как довести до других свои суждения по поводу сравнительной ценности, которую они склонны приписывать ресурсам общества, играющим роль средств достижения их целей. Плановик не обладает информацией, необходимой для принятия рациональных решений, хотя он и утверждает, что имеет ее в силу своего "центрального" положения. Участники рынка, преследуя собственные цели, будут свободны в использовании своих знаний в пределах системы, ибо иначе "игра общества" пойдет плачевно, когда "человек системы" будет пытаться расставлять фигуры на его шахматной доске⁰³⁵.

Интервенционизм и "государство благосостояния" представляют собой образцы того же самого менталитета "социальных инженеров". Интервенционисты всего лишь желают изменить некоторые черты общества, а не переделывать его снизу доверху. Однако результаты получаются не менее плачевными, чем при социализме; они просто принимают иную форму и по-иному развиваются с течением времени⁰³⁶.

Крах социализма повсюду в мире и растущее разочарование результатами деятельности интервенционистских правительств позволяют думать, что эра "социальной инженерии" идет к концу. Однако тип мышления социальных инженеров просуществует до тех пор, пока экономисты и политики будут считать человека и рынок подобными неодушевленному предмету, допускающему возможность переделки или по крайней мере видоизменения.

Нам необходим более реалистичный взгляд на человека и его место в обществе Мы должны видеть в человеке деятеля, способного проявлять инициативу. Надо рассматривать рынок как динамический и творческий предпринимательский процесс. видеть в ценах отражение постоянно изменяющихся рыночных условий и оценивать, как эти цены используются участниками рынка для получения информации о возможностях производства и обмена. Следует иметь в виду, что ограниченные и несовершенные знания лишают любого из нас способности планировать или регулировать работу народного хозяйства ради достижения результатов, более высоких по сравнению с теми, которые может дать рынок, работающий сам по себе.

Именно австрийская экономическая школа предлагает нам как раз такой альтернативный подход к пониманию сущности и оценке роли людей, рынков и социального строя. И в этом ее непреходящее значение для развития экономической мысли в XX в.

ЛИТЕРАТУРА

Bohm-Bawerk E. von. Capital and Interest. South Holland. 1959.
Cassel G. Recent Monopolistic Tendencies in Industry and Trade: Being an Analysis of the Nature and Causes of the Poverty of Nation. Geneva, 1927.
Collingwood R.G. Economics as a Phlosophical Science // Ethics. 1926. # 36.
Ebeling R.M. Expectation and Expectations — Formation in Mises's Theory of the Market Process // Market Process, 1988.
Fetter F.A. Economic Principles. N.Y., 1915.
Fetter F.A. Interest Theories, Old and New // Capital Interest and Rent. Kansas City, 1977.
Flew A. Thinking About Social Thinking: The Philosophy of the Social Sciences. N.Y., 1985.
Friedman M. Free to Choose. N.Y. 1980.
Hayek F. von. Competition as a Discovery Procedure in New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas. Chicago, 1978. [Хайек Ф. Конкуренция как процедура открытия // МЭиМО. 1989. No12]
Hayek F. von. Prices and Production. N.Y., 1967.
Hayek F. von. The Constitution of Liberty. Chicago, 1960.
Hayek F. von. The Counter-Revolution of Science. Indianopolis, 1979. [Хайек Ф. Контр-революция науки. М.: ОГИ, 2003.]
Hayek F. von. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism. Chicago, 1989. [Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. М.: Новости, 1992.]
Hayek F. von. The Results of Human Action but not of Human Design // Studies in Philosophy, Politics and Economics. Chicago, 1967.
Hayek F. von. The Use of Knowledge in Society in Individualism and Economic Order. Chicago, 1948. [Хайек Ф. Использование знания в обществе // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф, 2000. С. 89-101.]
Kirzner I.M. Competition and Enterpreneurship. Chicago, 1973. [Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. М.: ЮНИТИ, 2001.]
Kirzner I.M. The Economic Point of View. Kansas City, 1976.
Menger С. On the Origin of Money // Economic J. 1892. # 6.
Menger С. Principles of Economics. N.Y. 1981. [Менгер К. Основания политической экономии // Австрийская школа в политической экономии (К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф. Визер). С. 31-242.]
Mises L. von. Human Action: A Treatise on Economics. Chicago, 1966. [Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. М.: Экономика, 2000.]
Mises L. von. My Contribution to Economic Theory // Planning tor Freedom. South Holland, 1980.
Mises L. von. Socialism: An Economic and Sociological Analysis: Bureaucracy. Cedar Falls, 1983.
Mises L. von. The Anti-Capitalistic Mentality. Princeton, 1956. [Мизес Л. фон. Антикапиталистическая ментальность // Мизес Л. фон. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М.: Дело, 1993.С. 169(231.]
Mises L. von. The Historical Setting of the Austrian School of Economics. New Rochelle, 1969.
Mises L. von. The Theory of Money and Credit. Indianopolis, 1981.
Mises L. von. The Ultimate Foundation of Economic Science. Kansas City, 1976.
Mises L.von. Epistemological Problems of Economics. N.Y., 1981.
Pareto V. Les Systems Socialistes. Paris, 1902.
Roepke W. Civitas Humana; A Human Order of Society. London, 1948.
Rothbard.M.N. Power and Market: Government and the Economy. Menlo Park, 1971. [Ротбард М. Власть и рынок: Государство и экономика. Челябинск: Социум, 2003.]
Rothbard M.N. Individualism and the Philosophy of the Social Science. San Francisco, 1979.
Shand A.H. Free Market Morality: The Political Economy of the Austrian School. N.Y., 1990.
Smith A. The Theory of Moral Sentiments. New Rochelle, 1967. [Смит А. Теория нравственных чувств. М.: Республика, 1997.]
Stigler G. The Citizen and the State: Essays in Regulation. Chicago, 1975.
Strigl R. Kapital und Production. Munich, 1982.
Wieser F. von. Natural Value. N.Y, 1971.

КОММЕНТАРИИ
(БАРРИ Н.) (США) И (ЛОЙБЕ К.) (АВСТРИЯ)

["Экономика и математические методы"*, том 28, вып. 3, май-июнь 1992г. (поступили в редакцию 28.11.1991г.)]
См. статью Эбеллинга ("Роль австрийской школы в развитии мировой экономической мысли XX в.")

В изящном и содержательном эссе Р. Эбелинга, посвященном австрийской экономической теории, выделен ряд положений, которые четко отличают ее от ставших привычными подходов к изучению экономики и общества. Как это ясно видно из данной работы, рассмотрение австрийской экономической теории лишь как разновидности неоклассической ортодоксии, возникшей в результате маржиналистской революции в 1870-е годы, представляет собой довольно распространенную ошибку. Это не тот случай, когда две научные теории имеют общий интеллектуальный ген. Австрийская теория — продукт радикальной мутации, т.е. источник совершенно новых подходов к анализу традиционных проблем человека и общества. Легкость, с которой австрийскую экономическую теорию увязывают с неоклассической (или столь же легкое утверждение, что ее экономические рецепты попросту представляют собой более экстремистский вариант предписаний ортодоксии), несомненно, объясняется тем, что они обе фокусируют внимание на субъективистской трактовке понятия экономической ценности в противоположность объективизму доминировавших ранее теорий, основывавшихся на затратах труда.

Ясно, что несмотря на кажущийся субъективизм, неоклассическая ортодоксия в значительной мере унаследовала особый стиль научного мышления, когда картину мира социальных явлений стремятся воссоздать, следуя принципам, прямо аналогичным тем, использование которых оказалось столь успешным при изучении физического мира. Таким образом, хотя и создается впечатление, что неоклассическая теория базируется на субъективном выборе (это и в самом деле так, когда она объясняет формирование цен), в ней отчетливо проводится мысль, что для индивидуального выбора потенциально имеется достаточно информации, так что закономерности человеческого поведения могут быть выведены без дальнейшего изучения природы человека. При этом недооценивается то обстоятельство, что знания об обществе фундаментально отличаются от знаний о физическом мире.

Эти соображения учитываются в австрийской теории. Однако возможность придания им антинаучного смысла и отказ от построения инженерных моделей общества не должны давать дорогу такому подходу к экономической и социальной теории, который игнорирует необходимость научного анализа социальных явлений и сводится к чисто историческому.

Следует упомянуть, что австрийская экономическая школа на заре своего становления была вовлечена в методологическую дискуссию теми представителями немецкой исторической школы, которые отрицали существование всеобщих экономических законов и ратовали за частные, локальные исследования. В центре внимания австрийской школы находится человек, а не статистические закономерности, и такой подход — единственно пригодный для подлинно научного понимания социальных процессов. Взгляд на человека как на активный источник инноваций, а не как на бездушный калькулятор затрат и результатов, не следует считать признаком того, что результаты взаимосвязанных действий людей являются чисто случайными и не допускают объяснения на языке причинных законов. Учет австрийской школой наличия творческих потенций человека скорее означает невозможность точного предсказания событий или четкого контроля за окружающей средой с тем, чтобы добиться социальных "улучшений'', диктуемых абстрактными соображениями. Как показывает проф. Эбелинг, неоднократные попытки воплощения в жизнь утопий основывались на ошибочном предположении о пластичности индивидуумов, которое, однако, опровергается результатами как самоанализа, так и наблюдениями причинно-следственных связей.

Упор на уникальные черты человека имеет важные следствия, которые не ограничиваются экономической теорией, но распространяются на психологию, историю, политику. Если бы он был лишь пассивно реагирующим существом, каким его представляют некоторые социальные теории, т. е. физиологическим и психологическим артефактом⁰³⁷, поведение которого в ответ на идентифицируемые стимулы можно было бы предсказать, то качественные различия между ним и высокоорганизованными животными были бы незначительными. Хорошо известные эксперименты показывают, что крысы способны к оптимизации, калькулированию и фактически подчиняются экономическим законам⁰³⁸. И нет ничего удивительного в том, что современные экономические и политические движения рационалистического толка столь сильно основываются на предсказании и контроле, поскольку их отношение к индивидуумам смахивает на отношение экспериментатора к подопытным животным. Но эта позиция зависит исключительно от возможности науки о человеческом поведении и игнорирует выводы, ко торые проистекают из понимания человеческого действия, в котором акцент делается на актах выбора при неопределенности, непредсказуемости и всех атрибутах, присущих исключительно человеку.

Как указывает Эбелинг, австрийская экономическая теория противопоставляется тому чрезмерному возвеличиванию знания и претензиям на способность предсказывавать и контролировать события, которые были характерными чертами экономического и социального мышления еще со времен эпохи Просвещения, а в XX в. их развитие достигло апогея. Бесплодные эксперименты с коллективной собственностью и контролем за ресурсами (коммунизм), кажется, далеко отстоят от безобидной, на первый взгляд. политики государства благосостояния и милостивых, но пустых обещаний введения индикативного планирования. Однако все эти социальные авантюры имеют общий источник, и заключается он в том, что Ф. фон Хайек назвал лжезнанием⁰³⁹. Выстроив впечатляющее здание объясняющей теории, твердо покоящейся на более пластичных чертах человека, особенно на способности его интеллекта подстраиваться к изменениям внешних условий, австрийская школа создала парадигму, альтернативную по отношению к превалирующему научному стилю, и не только кейнсианству, но и всем ортодоксальным интервенционистским взглядам в целом.

Не задаваясь целью повторять данный проф. Эбелингом превосходный обзор основных элементов этой альтернативной парадигмы, я хотел бы указать на ряд областей австрийской экономической теории, в которых имеются загадки, проблемы и даже парадоксы. Мне кажется, что они не представляют собой непреодолимых трудностей, а скорее дают возможности для дальнейшего развития парадигмы. Этими областями являются методология, рынки и предпринимательство; пределы теории спонтанного порядка; экономическая теория социализма.

В методологии, этой наиболее трудной части экономической теории, при поверхностном чтении трудов австрийской экономической школы обнаруживается прямой парадокс. Дело не просто в том, что среди австрийцев наблюдаются серьезные разногласия по фундаментальным проблемам. В самой структуре их построений имеется явное несоответствие. С одной стороны, все австрийцы подчеркивают моменты неопределенности, субъективизма и непредсказуемости в социальных процессах (моменты, которые, как нам кажется, не допускают существования объективных номотетических законов [т.е. общих законов, описывающих явления, в противоположность отдельным историческим фактам] ). С другой же — априорно им известны законы подобного типа: например, о неизбежности краха социализма, о способности рынка (успешно) координировать индивидуальные планы, и т. д. Л. фон Мизес писал, что экономическая теория говорит нам о том, что должно произойти, однако он решительно возражал против апелляции к фактам для демонстрации кажущейся определенности экономической теории (которая была бы первым ухищрением модернистской социальной науки).

Дискуссии между австрийцами и экономистами традиционных взглядов связаны с экономическими обобщениями, такими, как спрос и предложение, убывающая предельная полезность, закон ренты и теория денег. Ортодоксия утверждает, что в мире социальных явлений действуют определенные закономерности и их можно наблюдать. Повторяющиеся последовательности событий создают основу для номотетических законов. Эти законы могут быть только предположениями, но когда они связываются со специфическими начальными условиями, возможны и поддающиеся проверке предсказания будущих событий. В той мере, в какой эти предсказания не ложны, можно говорить о появлении оригинальной теории или утверждений типа законов. Расширение объема знаний происходит благодаря последовательным попыткам доказательства ложности теорий, претендующих на общность. Те из них, которые выдерживают подобные испытания, становятся частью массива эмпирических знаний. Тогда имеет место более или менее строгая симметрия между предсказанием и объяснением⁰⁴⁰.

Этот подход, как мне кажется, и в самом деле приносит хорошие результаты в экономической теории. Вполне подтвердившиеся предсказания дефицита жилья в условиях, когда правительство контролирует квартирную плату и появление значительных излишков продовольствия при субсидировании цен на сельскохозяйственную продукцию, по-видимому, служат примерами действия хорошо известных экономических законов. То же самое можно сказать и о количественной теории денег. Экономика стала позитивной наукой, когда открытые ею законы были подтверждены эмпирическими данными.

Однако, с точки зрения австрийской теории, неверно, что такой путь расширяет границы знания, как неверно и то, что неподтвержденные предсказания опровергают экономическую теорию. Поэтому вовсе не следует считать, что подобная теория не нужна, если отмена контроля за квартирной платой не приводит к увеличению предложения сдачи жилья внаем. Существующие и потенциальные домовладельцы просто могут думать (и не без оснований), что в будущем не исключена возможность восстановления этого контроля, и это чревато для них серьезным ущербом. Несоответствие их фактического поведения предсказанному варианту говорит в пользу теории человеческого действия, отрицающей, что существенные особенности поведения людей могут быть выявлены путем обобщения чисто эмпирических данных.

Возможно, наилучшая характеристика сущности экономических законов содержится в высказывании лорда Л. Роббинса: "Они есть необходимость, которой подчиняется человеческое действие"⁰⁴¹. Они не служат инструментом предсказания отдельных событий, но являются описанием неизменных свойств мира. которыми должны заниматься все теории общества, особенно нормативные. Дают вспомогательные теории надежные предсказания или нет — это будет зависеть от конкретных исторических обстоятельств. Например, окажется ли поведение людей в тот или иной момент экономически осмысленным в узком понимании этого слова? Если нет, то частная экономическая теорема просто не будет применяться. Однако индивидуумы, конечно, всегда действуют так, чтобы оказаться в предпочтительном положении, и эти робинзоновы потребности все еще существуют вне зависимости от выбранной цели. Утопическое теоретизирование почти всегда основывается на предположении о том, что они могут на какое-то время перестать существовать. При этом игнорируются вечно присутствующие феномены дефицитности и бесконечной эластичности человеческих потребностей.

Отсюда следует, что не существует строгой симметрии между предсказанием и объяснением. Австрийская экономическая теория может объяснять человеческое поведение через понимание, самоанализ и установление устойчивых ограничений, не претендуя на предсказания количественного характера: сложность данных, с которыми приходится иметь дело наблюдателю, и их субъективная природа препятствуют этому. Следовательно, знание законов человеческой деятельности увеличивается не за счет накопления хорошо подтвердившихся гипотез, а скорее путем применения основных принципов человеческого поведения в новых областях: появление экономической теории, объясняющей политику и поведение бюрократии, представляет собой хороший пример экономического теоретизирования в тех областях, где отсутствуют традиционные рыночные институты.

Тем не менее свой наибольший вклад австрийская теория внесла именно в изучение рынка. И именно здесь отчетливо видны ее отличия от ортодоксии. Наиболее явная попытка объективизации экономических отношений была сделана в теории общего равновесия⁰⁴², которая представляет собой математическую демонстрацию безупречно скоординированной экономической деятельности, не оставляющей места для прибыли. фирм, предпринимательства, денег и всех других институтов, дающих возможность индивидуумам стихийно приспосабливаться к неопределенностям социального мира и неизлечимому невежеству, этому вечному нашему спутнику. Австрийская школа разработала теорию рыночного процесса как более реалистическую альтернативу абстрактному формализму неоклассической ортодоксии, потому что такой подход позволяет понять, как именно осуществляется перманентная координация деятельности.

Теория человеческого поведения нигде так хорошо не проиллюстрирована примерами, как в концепции предпринимательства, разработанной И. Киршнером на основе фундаментальных положений Л. фон Мизеса⁰⁴³. Ибо только тогда, когда мы считаем человека способным активно реагировать на изменения цен на рынке, мы можем понять, как координировать его деятельность на нем. Некоторые австрийские экономисты, в частности Ф. фон Хайек, утверждают, что существование тенденции к равновесию является подлинно эмпирическим положением экономической теории. Именно готовность откликнуться на появившиеся возможности получения прибыли позволяет соединить и использовать на благо человека разрозненные знания, которыми обладают отдельные индивидуумы (это, вероятно, единственное положение австрийской теории, выдержанное в истинном духе концепции благосостояния). В ортодоксальной теории равновесия нет места предпринимательству, потому что из предположения о наличии исчерпывающей информации следует вывод о ненужности активных личностей, координирующих знания.

Но даже среди представителей этой школы имеются различия во взглядах. На крайне субъективистских позициях стоят Л. Лахман и Дж. Шэкл⁰⁴⁴, которые выражают сомнения по поводу того, что координация может быть обеспечена надежно. Такие характерные для капиталистического рыночного общества черты, как способность к творчеству, инновациям и прыжкам в неведомое, могут порождать калейдоскопические и даже хаотические перемены, а не процесс плавного приспособления. Здесь главные моменты - субъективность ожиданий и утверждение, что экономический мир в значительной мере состоит из умственных спекуляций относительно будущего: человеческие поступки, обусловленные подобными ментальными явлениями, не могут координироваться рынком так же хорошо, кк действия, осуществляемые на основе рассеянной информации в форме цен. Субъективизм — палка о двух концах. По словам Г. Шэкла, будущее непознаваемо, но его можно себе воопразить.

В самом деле, вероятно возникновение противоречия между идеей о возможности координации деятельности посредством повторяющихся актов отклика предпринимателей на разницу в ценах (т.е. попросту, арбитража) и положением, высказанным Й. Шумпетером (которому Э. Шэкл дает расширительное толкование) о том, что предпринимательство деструктивно и способно породить беспорядок. Можно сомневаться в допустимости использования одного и того же понятия отклика для описания как способности реагировать на изменения цен в процессе координации рынков, так и склонности к творчеству, которая характерна для любого вида человеческой деятельности. Тем не менее есть основания предполагать, что некоторые случаи крупномасштабного экономического краха, имевшие место в XX в., объясняются действием экзогенных факторов (прежде всего, манипуляциями с денежной массой и кредитом, осуществлявшимися правительствами), а не каким-либо пороком, внутренне присущим рыночной системе. И этот довод говорит в защиту австрийской теории. Конечно, рассуждения о возможных ошибках свободного рынка не являются доказательством способности правительства делать то же самое лучше. Успехи капиталистических экономик не служат порождением каких-либо сверхъестественных сил; они — следствие того, что их институты находятся в соответствии с устойчивыми чертами, характерными для поведения людей.

Растущее в мире признание необходимости рыночного механизма для решения проблемы эффективного использования дефицитных ресурсов, безусловно, означает, что теория предпринимательства будет развиваться и дальше. Одно время некоторые полагали (особенно И. Шумпетер), что рост крупных корпораций, работники которых получают заработную плату в соответствии с предельной производительностью их труда, а не как вознаграждение за их готовность выгодно применить имеющиеся возможности, означает конец предпринимательства, а следовательно, и неизбежную смерть капитализма. Однако осознание того, что хозяйственная деятельность человека не может быть точно разделена на части, одна из которых оплачивается в зависимости от физической производительности, а другая связана с извлечением прибыли за счет использования дефицитной информации, показывает, что предпринимательство пронизывает все стороны экономической жизни. Тем не менее вопрос о том, как именно предпринимательство действует в пределах фирмы и как ему содействуют или препятствуют различные институциональные установления, является одним из важнейших пунктов повестки дня для австрийской экономической школы.

Теория спонтанного порядка имеет и свои ограничения, и конкурирующие варианты объяснений того, как возникают институты, необходимые для рыночного уклада. Общественные блага и нежелательные внешние эффекты рыночной деятельности (логически сходные феномены) вызвали разногласия в рядах австрийской школы. Одно из направлений, анархокапитализм⁰⁴⁵, отрицает существование общественных благ (определенных в традиционном духе экономики благосостояния) и утверждает, что все нужные товары, включая оборону и чистый воздух, могли бы производиться в частом секторе. Однако большинство австрийских экономистов признает необходимость общественного сектора, а следовательно, и установления рациональных принципов для определения его границ. Здесь проблема состоит в том, чтобы построить теорию важнейших публичных институтов и не допустить того, чтобы официальные лица (в не меньшей степени желающие улучшить свое положение, чем обычные участники рынка) получали экономическую ренту, образующуюся в результате стихийной кооперации.

В самом деле, это — постоянная проблема, с которой сталкивается общество, и она побудила австрийских экономистов к разработке теорий политического либерализма (в традиционном европейском толковании этого вечно двусмысленного понятия) в качестве дополнения к индивидуалистической экономической теории⁰⁴⁶. Даже в этой сложной и спорной по сути области уроки теории человеческого поведения все еще сохраняют свое значение, ибо многие феномены, существование которых когда-тo использовалось для оправдания расширения роли государства, могут быть устранены в рамках системы законов и прав собственности, сохраняющих возможность добровольного обмена. И ведь революция в экономической теории прав собственности, связанная, в частности, с Г. Демсетцом и А. Алчияном⁰⁴⁷, обязана своим возникновением, хотя это порой и не осознается, проницательности теоретиков австрийской школы.

При анализе причин краха государственного социализма непрофессиональные наблюдатели, вероятно, в наибольшей степени будут находиться под влиянием австрийской школы. Также верно и то. что нынешняя приверженность рыночному социализму, выраженная экономистами — противниками капитализма, уменьшилась бы, если бы последние знали о сокрушительной критике этой попытки, по сути, осуществить квадратуру круга, прозвучавшей в ходе дискуссии об общественном счетоводстве, имевшей место в 1930-х годах. Уроки опровержения социализма, преподанные Л. фон Мизесом и Ф. фон Хайеком, сегодня выглядят даже более актуальными, нежели в то время.

Нынешние социалисты [On the Economic Theory of Socialism. Minnesota, 1938] знали, что полностью планируемая и централизованно управляемая экономика столкнется с огромными проблемами, связанными с необходимостью получения информации (например, о вкусах потребителей, факторах производства и т.д.) для обеспечения эффективной работы. Они также признавали, что если сохранить свободы либерального общества, то должна быть обеспечена и возможность ничем не ограниченного выбора рода занятий и потребительских благ. В силу этих, а также других причин в структуру плановой экономики надо было бы ввести рыночную сигнальную систему. Однако то, что было задумано ими, представляло собой всего лишь модель общего равновесия в традициях классической ортодоксии. Дело в том, что характер распределения предполагался эгалитарным: факторы производства оплачиваются только в соответствии с величиной их предельного продукта, отсутствуют монополии, сверхприбыли, а также другие несовершенства. Считалось даже, что неравенство в обеспечении ресурсами могло быть устранено без ущерба для производства. Рыночный социализм в его наиболее благообразном виде представляет собой попытку подражания деятельности системы с совершенной конкуренцией без тех ее черт, которые рассматриваются как неприемлемые с этических позиций, т.е. прибыли, частной собственности и якобы непроизводительных рынков капиталов. В свое время он выглядел справедливой теорией, утверждавшей гармонию равенства, эффективности и рациональности.

Однако "австрийцы" довольно рано поняли, что именно нежелательные черты обеспечивают саму возможность функционирования рынков, и их нельзя устранить, не ликвидировав одновременно рынок. Это особенно важно в отношении рынков капиталов, так как без них инвестиции становятся функцией указов плановика. Но для того чтобы восстановить их, нужно восстановить наименее привлекаюльную черту капитализма: частную собственность на средства производства. В самом деле, одна из наиболее слабых сторон предприятий, управляемых чиновниками и основанных на принципах рыночного социализма, состоит в том, что отсутствие возможности передачи прав собственности на них (акции) подталкивает чиновников к "проеданию" их прибылей путем установления экономически неэффективной высокой заработной платы.

Именно Ф. фон Хайек (вероятно, в большей степени, чем Л. фон Мизес) осознал, что проблема социализма - не просто проблема счета⁰⁴⁸. Большая часть наших знаний об обществе не носит объективного характера и не столь наглядна, как в математике или инженерном деле. Наши знания чаще всего безмолвны, быстропреходящи, эфемерны. Они хранятся "внутри" децентрализованной системы и в значительной мере недоступны планирующему центру. Едва опубликованные, они уже устаревают, захлестнутые потоком изменений в мире человеческих существ. Этог феномен наиболее наглядно иллюстрирует австрийская теория субъективных издержек⁰⁴⁹. Издержки, связанные с проведением любого экономического мероприятия, всегда означают отказ от альтернативного варианта использования ресурса, однако поскольку этот мыслительный феномен обнаруживается только в момент принятия решения конкретным лицом, здесь не может быть объективной оценки использования ресурсов экономики в соответствии с критерием общественного блага. Таким образом, социалистический плановик, сравнивающий затраты на реализацию альтернативных проектов, попросту распределяет ресурсы в соответствии со своим субъективным мнением (которое, как это можно предположить, вовсе не связано с его изначальными намерениями), а не стремлением к рациональному решению.

Это вновь вынуждает меня выделить особенность австрийской экономической теории, отмечаемую Р. Эбелингом. Речь идет о четком различии между "человеческим" и механическим построением теории общества, учитывающей ключевые свойства личности, и в то же время объясняющей, как из их неизбежно непредсказуемых действий возникает тот порядок, который мы видим вокруг себя. Следует также сказать, что данная теория, хотя и не связывает логически моральную ценность свободы и научное объяснение существования рыночных систем, все же показывает (неформально, но отнюдь не менее убедительно) их неразрывность.

ЛИТЕРАТУРА

Alchian A. Some Economics of Propetry Rights // II Politico, 1965. No 30.
Barry N.P. The Invisible Hand in Economics and Politics. London, 1933.
Buchanan J. Cost and Choice. Chicago, 1969.
Buchanan J. The Domain of Subjective Economics // Method Process and Austrian Economics. Lexington. 1982.
Hayek F. von. Essays on Socialist Calculation // Individualism and Economic Order. London, 1948.
Hayek F. von. The Pretence of Knowledge // New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas. London, 1972.
Kirzner I. Competition and Enterpreneurship. Chicago, 1973.
Mises L. von. Liberalism. Kansas City, 1978.
On the Economic Theory of Socialism. Minnesota, 1938.
Popper K.R. The Poverty of Historicism. London, 1957. [Поппер К. Нищета историзма. М.: Изд. группа “Прогресс”—VIA. 1993.]
Robbins L. The Nature and Significance of Economic Science. London, 1935.
Rothbard M.N. Power and Market. Los Angeles, 1970. [Ротбард М. Власть и рынок: Государство и экономика. Челябинск: Социум, 2003.]
Shackle G.L. Epistemics and Economics. Cambridge, 1972.

"Физик, который - только физик, еще может быть первоклассным физиком и ценнейшим
членом общества. Однако никто не может быть великим экономистом, будучи только
экономистом. И я не могу удержаться от того, чтобы добавить: экономист, который —
всего лишь экономист, скорее станет нудной (если не опасной) личностью".
(Ф. фон Хайек)

Мне хотелось бы предложить вниманию читателя одно важное критическое замечание методологического характера, ряд дополняющих пояснений относительно специфических условий Австрии и высказать конкретные соображения в пользу более холистского или межкультурного подхода в дальнейших исследованиях.

Рынок как спонтанно развившийся социальный институт, с моей точки зрения, никогда не был процедурой открытий. Ею является только конкуренция, которая затем уже порождает рынок. Поэтому рынок не существует априорно. Только логика выбора существует априорно. Такова моя позиция.

Теперь позвольте мне дать краткие пояснения по поводу специфического интеллектуального фона, определявшего становление и развитие австрийской школы. Ее типично европейские источники вообще и австрийские корни, в частности, к сожалению, никогда не были предметом систематического исследования. С одной стороны, если говорить, например, об основах теории предпочтений во времени, то можно упомянуть, что они ясно проглядывались в работах жившего южнее Альп Дж.Ф. Лоттини. Почти в то же время и там же Б. Даванцатти работал над теорией полезности, а Ф. Галиани, вероятно, ближе всех подошел к теории субъективной полезности и предельной полезности. Но не все камин в фундамент здания австрийской школы были заложены классической теорией и К. Менгером, вложившим в это свой живой, плодовитый ум и недюжинную работоспособность. На самом деле, еще задолго до него в Австрии сложилась своя традиция экономической мысли. Страна пережила эру Иосифа (императора Иосифа II) с ее специфически австрийской просвещенческой, но абсолютистской философией камерализма. Достаточно вспомнить имена X. фон Вольфа, И.Х.Г. фон Юсти и Й. Фон Зонненфельса. Задолго до К. Менгера они отстаивали каузально-генетический взгляд на общество, четко проводя различие между благами и потребностями и в какой-то мере уже замостили дорогу... Мне кажется, что К. Менгер явно находился под влиянием широко известного труда И. Кудлера под названием "Die Grundlehren der Volkswirtschaft" ("Основы экономического учения", 1846), который был написан в истинных традициях камералистики⁰⁵⁰ и должен рассматриваться в качестве первого опыта трактовки стоимости как субъективного явления. Кроме того, австрийская школа обнаруживает множество других характерных черт австрийского ума, и порой едва ли понятая холистическая Koniglich und kaiserlich (королевская кайзеровская) культура, конечно, накладывала свой отпечаток на ее воззрения. Все представители первого и второго и почти все — третьего и четвертого поколений ученых австрийской школы были выходцами из аристократической среды, и данное обстоятельство, конечно, оказывало заметное влияние на атмосферу в университетах и некоторых политических кругах Вены и Инсбрука. Эта, а также ряд других специфических черт австрийской культуры послужили причиной как всевозможных препятствий, так и успехов на пути к признанию этой школы. Следует также упомянуть и об острой методологической дискуссии (Methodenstreit) между более молодой немецкой исторической школой и австрийской.

Для того чтобы дать достаточно полное представление об окружении, в котором развивалась австрийская школа, необходимо сказать несколько слов о том, что я называю межкультурными аспектами экономической теории. Суть ее можно пояснить следующим примером. Оригинальный (написанный на венском диалекте) текст либретто "Волшебной флейты" в очаровательной форме выражает замечательное понимание В. Моцартом субъективного характера понятия ценности и его явный призыв к построению системы свободных рыночных отношений. Конечно, не это повлияло на подход К. Менгера, однако отсюда ясно видно, что данная идея уже вовсю обсужд лась в определенных кругах.

Многие деятели науки и культуры XVIII в., включая В. Моцарта и И. Гайдна, а примерно 100 лет спустя многие представители второго и третьего поколений австрийской школы, в том числе Е. Бем-Баверк, И. Коморжински и Г. Шуллерн-Шраттенхофен были членами тайного, масонского ордена, и это в какой-то мере проливает свет на культурный фон школы. Следует также по крайней мере упомянуть и о тесной духовной связи между австрийским кронпринцем Рудольфом и К. Менгером. Сейчас, когда говорят об интеграции Европы и новых тенденциях в бывших королевских и имперских странах, будет в высшей степени интересно вспомнить, что Рудольф и К. Менгер совместно разрабатывали политически возможную модель федерации независимых и свободных придунайских государств задолго до того, как эти проблемы были поставлены в повестку дня. Их исследования были не только весьма детальными, но и написаны удивительно изящным слогом.

Сосуществование и тонкое взаимовлияние между австрийскими философами, такими, как Б. Больцано или Ф. Брентано и австрийской экономической школой, представляет собой еще один межкультурный аспект, которым нельзя пренебрегать. Таковым являются и развитие правового позитивизма, и влияние психологии и философии науки, которые были предметом обсуждений Венского кружка.

Мне кажется также, что дискуссия по поводу новых стилей в музыке (от И. Брамса к А. Шенбергу), развернувшаяся в Вене в то же самое время, когда К. Менгер в 70-е годы, а позднее Е. Бем-Баверк, Вайси и В. Матайя формировали свои идеи и наслаждались этой музыкой, должна была бы найти отражение при более основательном исследовании значения австрийской экономической теории в истории экономической мысли XX в. Насколько мне известно, до настоящего времени проводилось слишком мало серьезных исследований связи между экспрессионистским искусством Э. Шиле и Г. Климта и экономической философией и объяснением смысла и роли социальных инситутов. Все это также заслуживает большего внимания. Позволю себе заметить, что для меня хайековская теория искусства столь же важна, сколь и его теория спонтанного порядка.

В заключение мне хотелось бы подчеркнуть, что австрийская экономическая теория состоит не только из трудов К. Менгера, Е. Бем-Баверка, Л. фон Мизеса, Ф. фон Хайека. Австрийская экономическая теория подразумевает холистический подход к социальным явлениям и институтам. Поэтому необходимо расширить изучение деятельности менее известных, но весьма серьезных оригинальных ученых — ее представителей, которые внесли столь же важный вклад в развитие школы. Позвольте мне упомянуть только несколько имен представителей второго поколения школы, пришедших на ум: Р. Майер, Р. Цукеркандль, И. Коморжински (эти трое авторов задолго до Е. Бем-Баверка подвергли разгромной критике "Капитал" К. Маркса), Филиппович, Г. Шуллерн-Шраттенхофен, X. Сакс. Как однажды сказал мой друг и учитель Ф. фон Хайек, их труды — словно "изящно отделанные камни".