БАЛЬТАЗАР КАЛИНОВСКИЙ

Критический разбор сочинения Листа
Das nationale System der politischen Oekonomie

[Калиновский Б. О Развитии и распространении идеи свободной торговли и о применении ее к положительным законодательствам в главных западноевропейских странах (Рассуждение, представленное Юридическому факультету Императорского С.-Петербургского университета для получения степени магистра политической экономии). СПб., 1859. С. 47-88.]

Рассмотрим теперь главнейшие возражения, делаемые против свободной торговли. Хотя в экономической литературе мы находим много защитников регламентарной системы не только между дилетантами в науке, но и между людьми с более серьезным направлением, редко, однако, встречаются этого рода сочинения, которые бы отличались систематическим изложением. К более замечательным в этом отношении писателям принадлежат: Фихте⁰⁸⁸, Билие⁰⁸⁹, Лист⁰⁹⁰, Глазер⁰⁹¹, Лестибудуа⁰⁹², Марло⁰⁹³, Бехер⁰⁹⁴, Сен-Шаман⁰⁹⁵, и Гуро⁰⁹⁶. Кроме того, можно было бы указать на множество брошюр, памфлетов, памятных записок и журнальных статей, посвященных защите какой-либо отдельной отрасли народной промышленности. Но из всех упомянутых писателей особенное внимание обращает на себя Лист, потому что сочинение его не только пользовалось большим уважением в Германии, но даже было переведено на французский и в Америке на английский языки. Поэтому мы преимущественно займемся критическим разбором его главных доказательств в пользу охранительных законов, тем более, что он в них высказал все, что только можно было привести против свободной торговли, и все другие сочинения не заключают в себе ничего нового об этом предмете. Это совершенно те же мнения, только одеты в другую форму. Весьма справедливо замечает о них профессор Бунге: «Труды их напоминают нам опровержение Коперниковой системы; книги и брошюры написаны для того, чтобы доказать обращение солнца около земли и неподвижность последней. Здесь не знаешь, чему более удивляться: изворотливости ли человеческого ума, или его близорукости»⁰⁹⁷.

В предисловии Лист говорит, что будучи призван на кафедру профессора Политической Экономии в Тюбингене и приступая к составлению курса, он прочел все, что до него писали о теории свободной торговли и сам был убежден в ее рациональности, особенно когда опыт показал полезные последствия уничтожения провинциальных таможенных застав во Франции и соединения в одно трех британских королевств. Но в то же время чудные результаты континентальной системы в отношении развития фабричной промышленности и гибельные следствия ее уничтожения убедили его, что эта теория только тогда может быть признана справедливой, когда свободная торговля будет производиться между всеми государствами на тех же основаниях, как она производится между отдельными областями одной и той же державы. «Я понял, продолжает он дальше, что свободное соперничество между двумя государствами возможно только тогда, когда оба они находятся на одной степени промышленного развития. Но если одно из них, имея, впрочем, все нравственные и материальные средства для такого развития, находится позади, то он должно прежде всего сравниться с народами, его опередившими, для того, чтобы быть в состоянии выдержать с ними борьбу. Одним словом, я открыл различие между Экономией космополитической и политической и убедился, что если германия должна уничтожить свои внутренние таможни, то прежде посредством охранительной системы ей необходимо стараться достигнуть той же степени развития в промышленности и торговле, которой достигли тем же путем другие государства. К практическому осуществлению этой истины я стал стремиться всеми силами»⁰⁹⁸.

Никто не станет оспаривать заслуг автора в этом отношении. Мы не будем вдаваться в исследование, он ли первый подал мысль к устройству таможенного союза, или купец Эльх, вопрос этот выходит из пределов нашего рассуждения; мы только заметим мимоходом, что Лист, не видя примера ни в одном народе, который бы безусловно применил начала теории свободной торговли к своей коммерческой политике, и замечая бедствия, постигшие немецкие фабрики после окончания продолжительных войн, веденных с Наполеоном, вместо того, чтобы искать объяснения в самой науке этих обыкновенных экономических явлений, создал новую теорию и назвал ее Национальной Системой Политической Экономии. Цветущее состояние фабричной промышленности в Швейцарии при самых умеренных пошлинах, наложенных только в виду казенного дохода, не убедило Листа. Он объясняет это благосостояние весьма странным и совершенно неудовлетворительным образом.

«Швейцария, говорит Лист, нужно прежде всего заметить, не есть народ нормальный, но сборище муниципальных общин. Не имея морских берегов, она не может иметь ни купеческого флота, ни колоний, ни сношений с тропическими странами. Она была щадима во время происходивших войн и могла накоплять капиталы, тем более, что подати в ней весьма незначительны. Ее промышленность не есть народная и ограничивается преимущественно предметами роскоши, которые легко вывозятся в другие страны с помощью контрабанды⁰⁹⁹. Ее положение особенно благоприятно для транзитной торговли. Если она, находясь в этом исключительном положении, могла успешно заниматься некоторыми промыслами, то из этого не следует, чтобы другие великие народы, находящиеся в иных обстоятельствах, могли следовать подобной системе».

Как бы эти доказательства не казались нам слабыми, мы вправе, однако, заключить, что если бы автор дожил до того времени, когда все почти государства стали, хотя медленно, но постоянно, применять к практике правила свободной торговли, не дожидаясь больше предполагаемого Листом, но в практике никогда почти не достижимого равенства в условиях производства и когда благосостояние их от такой политики не только не уменьшилось, а напротив, стало сильно возрастать, как мы это покажем ниже, то не подлежит сомнению, что он должен был бы признать их справедливость.

Видно, однако, что его теория не встретила большого сочувствия даже в Германии, когда автор ее принужден был искать объяснения причин неуспеха своей борьбы с общим убеждением в английских деньгах, которые будто бы раздавались щедрою рукою тайными агентами Великобритании немецким писателям, журналистам и даже самим купцам. Хотя заподазривать самостоятельное мнение писателей, не имея на то никаких доказательств, во всяком случае неблагородно, но на действие подобной клеветы всегда можно рассчитывать между известного рода людьми, и мы знаем, что она также успешно употреблялась во Франции, как и в Германии.

«Но борьба эта, продолжает Лист, много послужила к развитию моих идей. Я открыл различие между теорией ценностей и производительных сил, а также злоупотребление экономического значения слова капитал, делаемое последователями Смита; я увидел разницу, существующую между промышленностью мануфактурной и земледельческой и узнал ложность доказательств смитовой школы, приводимых в пользу свободы торговли мануфактурными изделиями, доказательств, которые могут иметь значение только в отношении земледельческих продуктов. Я начал понимать принцип разделения труда лучше, чем понимала школа и уяснил себе, каким образом можно применить его ко всем народам».

Прежде, чем мы скажем, в чем состояли эти открытия, мы должны заметить, что автор не щадил тех писателей, которые были не согласны с его теорией, а число их было весьма значительно и, что всего важнее, к ним принадлежали люди, пользующиеся славой и повсеместной известностью. В этой, не скажу критике, но более бранной полемике, он не щадит своих выражений на счет Адама Смита и Сэя, и часто приписывает им мнения, которых они никогда не высказывали¹⁰⁰. Не лучше отзывается он тоже о Лоце, Пелице, Роттеке, Зодене, Вейцеле, Рау и многих других немецких и французских экономистах, которым отказывает во всякой оригинальности, как будто оригинальность в науке состоит в том, чтобы опровергнуть всех предшествующих писателей и всякий раз создать новую теорию. При таком условии едва ли была бы возможна какая-нибудь наука.

Мы не станем следить за автором в его исторических исследованиях, где он старается доказать, что развитие промышленности и ее благосостояние в каком-нибудь государстве не может иначе утвердиться, как на развалинах другого государства, что ганзейские города разорились, потому что вместо того, чтобы покупать свои товары в Германии, они обращались там, где находили их более дешевыми¹⁰¹, что Англия обязана своим преобладанием в торговле навигационному акту¹⁰², что трактат метуэнский был причиной упадка фабричной промышленности в Португалии¹⁰³, что тариф, введенный Кольбером, имел благодетельное влияние на земледелие во Франции¹⁰⁴, что континентальная система была весьма выгодна для развития как французской, так и германской промышленности, и что, наконец, фабрики в Соединенных Штатах Северной Америки были спасены от гибельного влияния либерального тарифа 1804 г. только объявлением войны Англии в 1812 г. и наложенным на ее товары эмбарго; но такие предположения, мы думаем, не нуждаются в опровержении и потому мы обратимся к изложению сущности теории автора.

Лист различает космополитическую Экономию от политической. Первая, по его мнению, учит, каким образом род человеческий может достигнуть благоденствия, между тем как последняя ограничивается показанием, каким образом известный народ, при данных обстоятельствах, достигает благосостояния, образованности и могущества посредством земледелия, промышленности мануфактурной и торговли. «Физиократы первые, говорит Лист, а после них Смит и его последователи занялись исключительно исследованием космополитической Экономии, основывая свое учение на идее истинной, но которая может только осуществляться в отдаленной будущности, на всеобщем союзе и вечном мире и не принимали во внимание народностей, их интересов и особенных условий их состояния. Между отдельными провинциями может существовать свободная торговля, потому что существует вечный мир, а история показывает, что союз политический всегда предшествует коммерческому. Но союз коммерческий возможен только между народами, которые достигли одинаковой степени промышленного развития, к чему единственным средством служит покровительственная система. С этой точки зрения нужно рассматривать национальную Политическую Экономию». Лист усматривает в учении Смита и его последователей три главные недостатка: 1) химерический космополитизм, упускающий из виду народность и ее потребности; 2) безжизненный материализм, не обращающий внимания на нравственные и политические интересы, на настоящее и будущее народа и ан его производительные силы, и 3) индивидуализм, все расстраивающий, не признающий ни сущности общественного труда, ни содействия совокупных его сил в их последствиях самых возвышенных, а только частную промышленность, которая может развиться при свободных сношениях всего рода человеческого, если бы он не был разделен не различные народности. «В экономическом развитии народов, говорит он дальше, мы замечаем следующие фазы: состояние дикое. Пастушеское, земледельческое и мануфактурное, и, наконец, земледельческое, мануфактурное и торговое вместе. Это последнее есть самое высшее и к нему можно дойти только посредством ограничений свободной торговли, потому что тогда могут развиться фабрики, составляющие основание просвещения и политического могущества. Однако для народа земледельческого и для находящегося на самой высшей степени мануфактурного развития свободная торговля не только полезна, но даже необходима. Если бы какой-нибудь народ достиг всемирной монополии в фабриках, то вместе с тем он сделался бы всемирным повелителем. Чтобы освободиться от такого господства, нужно стремиться к развитию производительных сил, которые заключаются в народном единстве, в разделении труда и взаимном его содействии, в народном могуществе и независимости. Отдельный человек может быть богатым, то есть иметь много меновых вещей, но если он не в состоянии производить их больше, чем потребляет, он обеднеет; напротив, если он может производить свыше своего потребления, то сделается богатым. Поэтому возможность производить богатство несравненно важнее, чем самое богатство. Чтобы приобрести эту возможность, народ должен пожертвовать собою и подвергнуться лишениям для стяжания этих сил умственных и общественных. Одно сбережение здесь недостаточно. Народ, состоящий из таких скупцов, не хотел бы защищать даже своего отечества¹⁰⁵. Бережливость хороша в конторе купца, но в целом народе она довела бы до бедности, варварства, бессилия и распада. При такой бережливости погибли бы самые производительные силы, потому что не было бы никакого побуждения к производству богатства. Поэтому неблагоразумно было бы со стороны государства, стремившегося к политическому преобладанию, покупать необходимые вещи там, где оно находит их дешевле, вместо того, чтобы производить их у себя». Пример Смита о возможности достигнуть этого, весьма рельефно представленный в виде желания производить вино в Шотландии, или в виде портного, делающего себе обувь, Лист опровергает тем, что земледелие не нуждается в покровительстве, что оно даже ему вредно, и что портной не составляет еще целого государства, о будущности которого частные лица не думают и не заботятся о его славе, могуществе и чести¹⁰⁶. «Разве не известно, говорит он далее, что англичане часто продают свои изделия с потерею, лишь бы только убить новорождающуюся промышленность в других государствах?» Лист основывает свои доказательства о необходимости иметь у себя все фабрики на том предположении, что земледельческое государство, достигнув известной степени развития, но покупая для себя мануфактурные изделия у других, во время открытия войны вполне от них бы зависело. Для объяснения этой мысли он берет самый невероятный пример – Америку, занимающуюся производством хлеба, а Англию – молотьем и печением его¹⁰⁷. «При такой зависимости, продолжает он, народ земледельческий будет всегда производить столько, сколько потребуют иностранцы; имея же у себя фабрики, он сообразуется только с их требованиями, не думая о заграничном сбыте. Внешняя торговля не заслуживает особенного внимания, потому что она составляет незначительную часть внутренней; следовательно, для достижения независимости необходимо ее подвергнуть ограничениям, регламентации и заставить народ не столько производить, сколько приобретать средства для производства, особенно таких предметов, которые требуют значительного капитала постоянного и оборотного, разносторонних механических познаний, опыта, ловкости и большего количества рукоп. К таким фабрикам, более других обеспечивающим независимость, относятся шерстяные, бумажные и льняные. Все второстепенные разовьются при них уже сами собою, даже при меньшем покровительстве. Это не будет монополия исключительно в руках фабрикантов, но монополия всей страны, потому что внутреннее соперничество достаточно для того, чтобы понизить эти произведения до цены обыкновенной, определяемой издержками производства. С фабриками тесно связаны все улучшения: хорошие дороги, навигация, успехи нравственные и умственные, общественные и политические¹⁰⁸. Государство земледельческое будет всегда зависеть от мануфактурного и от обилия урожая в этом последнем. Поэтому войну, которая порождает в государстве фабрики, можно назвать благодеянием, и наоборот, мир, приостанавливающий их развитие – бедствием, достойным проклятия¹⁰⁹. Поэтому также безрассудно было бы для Европы, в которой вследствие двадцатипятилетней войны и столь же продолжительного господства покровительственной системы вызвано было так много фабрик, открыть свои пределы для английского соперничества. Если ба Англия дозволила даже свободный привоз хлеба из других стран, то кто поручится, что это может продолжаться долгое время? После же разорения наших фабрик пришлось бы вновь создавать их с неимоверными усилиями. И разве можно бороться нам с Англией, которая имеет несравненно больше капиталов, гораздо обширнейший внутренний рынок, исключительно ей принадлежащий и позволяющий производить на фабриках все в огромных размерах, а следовательно и по низшей цене? Разве она не пользуется лучшими машинами и более дешевой перевозкой морем? И всем этим она обязана продолжительному и систематическому покровительству своих мануфактур».

«Ограничение свободного ввоза сырых произведений всегда вредно действует и на земледелие, и на мануфактуры, давая ложное направление капиталам; но ограничение привоза мануфактурных изделий оживляет промышленность сельскую в гораздо большей степени, чем свободная торговля, потому что спрос иностранцев непостоянен и зависит от урожая их собственного и от соперничества с другими земледельческими государствами, между тем как отечественные фабрики представляют всегда постоянную сумму требований и кроме того, ставят иностранцев, приобретающих у нас мануфактурные изделия в нашей зависимости. Чтобы вполне убедиться в этой истине, довольно взглянуть на иго, в котором находится Португалия в отношении к Англии, поступающей с нею по своему произволу».

Для лучшего объяснения этого предположения Лист представляет пример Франции, из которой, по мнению Боуринга, вывоз вина в Англию при смягчении тарифа в обоих государствах мог бы увеличиться в такой же пропорции, как и в Голландию. «Если бы вывоз этот, говорит Лист, и действительно увеличился с 430 тысяч галлонов¹¹⁰ до 6 или 6 млн, как полагает Боуринг, то Англия стала бы привозить взамен за него свои льняные, бумажные и железные изделия. Но это уменьшило бы, по крайней мере, на 1 млн. Число городских жителей, и одним млн Менее поселян стало бы заниматься доставлением в города сырых произведений. Но потребление вина каждым поселянином во Франции составляет 16 галл. В год, а жителем городским 33 галл. Следовательно, уменьшение мануфактурной промышленности во Франции, вследствие свободы торговли, уменьшило бы внутреннее потребление вина на 50 млн, между тем как вывоз его за границу увеличился бы только на 5 или 6 млн галл.¹¹¹

«Из этого примера следует заключить, говорит Лист, что земледельческая промышленность совершенно зависит от деятельности мануфактурной и что без нее она может казаться только ложным призраком. Следовательно, выгодно для земледельцев заводить фабрики даже с потерей, точно также как выгодно прорывать каналы или проводить железные дороги, хотя бы они не приносили никакого дохода¹¹², потому что единственно только фабрики могут умножить население, улучшить породы рогатого скота, усовершенствовать земледелие и возвысить поземельную ренту».

«Торговля служит не более как посредником между земледелием и мануфактурной промышленностью, поэтому она должна вполне от них зависеть и направляться сообразно с их интересами и выгодами, но не наоборот¹¹³. Деятельность ее обусловливается тоже благосостоянием фабрикоп. Торговля земледельческого государства находит постоянное препятствие для сбыта своих произведений в войнах и запрещениях других государств и по необходимости ограничивается только местами, лежащими по берегам моря или рекоп. В таком положении она будет всегда играть второстепенную роль, но она достигает высшей степени своего развития, когда станет вывозить сколь можно больше фабричных изделий, а привозить съестные припасы и сырые произведения, особенно из стран тропических. На такой торговле основывается самостоятельность и независимость государства, и каждое из них, имеющее в виду политическое свое значение, должно всеми силами к ней стремиться. В настоящее время торговля с колониями занимает большую часть европейского купеческого флота и коммерческого капитала; она дает занятие фабрикантам и работникам, требует много кораблей и матросов и поощряет земледелие. В этом состоит преимущество англичан перед всеми другими народам».

«Но самым драгоценным плодом развития мануфактурной промышленности суть колонии. Они не только всегда представляют обширный сбыт для произведений метрополии, но служат убежищем для излишка ее населения. Временные переселенцы, обогатившись в них, вознаграждают за вывезенные навсегда из отечества. Колонии тропические по самой природе не могут заводить фабрик и потому сношения с ними останутся навсегда выгодными для народов, занимающихся обработкой сырых произведений. Единственное средство приобретения этих колоний для континентальных государств заключается в составлении коалиции против Англии, которая, пользуясь своим мануфактурным преобладанием, могла бы помешать такому предприятию».

Естественно, что при таких убеждениях Лист не мог не признавать справедливости торгового баланса. Правда, он утверждает, что между провинциями одного и того же государства, или между различными государствами, находящимися в таможенном союзе, всякие ограничения, клонящиеся к тому, чтобы уравновесить привоз с вывозом, совершенно бесполезны. «Они были бы не нужны даже между Англией, на прим. и Соединенными Штатами, если бы между ними господствовала безусловная свобода торговли; но как Англия, пользуясь огромными капиталами, продает в Северной Америке свои произведения дешевле, чем у себя, часто ниже издержек производства, почти всегда в кредит на долгие сроки, на сумму нескольких сотен миллионов, и в то же время налагает пошлину на многие американские сырые произведения (табак, строительный лес, хлеб и т.д.) от 500 до 1000% их стоимости, то очевидно, что Соединенные Штаты не могут уплатить своих обязательств сельскими продуктами, имеют постоянно невыгодный курс на Англию и должны вывозить огромное количество драгоценных металлов, что подрывает их кредит, производит замешательство в их торговых сделках, частую перемену в цене товаров, всегда гибельную для производителей, и причиняет бедственные кризисы, которые будут происходить постоянно до тех пор, пока правительство их не примет мер к уравнению привоза с вывозом. Благосостояние соединенных Штатов будет только кажущимся до того времени, пока они все будут производить английскими капиталами. Континент Европы спасается от таких потрясений единственно свое покровительственной системой. Вывоз хлопчатой бумаги из Америки не приносит ей никакой пользы и в настоящее время мы даже замечаем, что вследствие разорения ее фабрик потребление сельских продуктов значительно в ней уменьшилось. Деньги, очевидно, не для того нужны, чтобы их только иметь у себя, но чтобы во всякое время можно было ими располагать, а как больше трех четвертей богатства Штатов заключается в недвижимых имуществах, то в случае нужды они не могут найти достаточно свободных капиталов – и вот почему положение их невыгодно в отношении к Англии. Последняя имеет много фабричных изделий, которые по легкости своей и возможности скорого промена приближаются больше всего к драгоценным металлам, и потому она не испытывает таких кризисов».

«Из всего сказанного легко можно заключить, что между великими и независимыми государствами существует род торгового баланса¹¹⁴. Опровержение его, сделанное Смитом, справедливо, но только с узкой точки зрения конторщика, и не может относиться к независимому государству, которое имеет свою отдельную национальную систему обращения и кредита».

Наконец, Лист логически был доведен своей системой до необходимости доказывать выгоду цехов, как и всякого рода промышленных ограничений. И все эти положения высказаны у него тоном решительным, без всяких объяснений, а чтобы убедить читателя в их истине, он считает достаточным только прибавить, что он открыл их посредством продолжительного опыта и практики.

Мы остановились, может быть, больше, чем следовало, над книгою Листа, но нам это казалось необходимым – во-первых потому, что в ней встречаются все громкие выражения, довольно систематически сгруппированные, которые обыкновенно употребляются протекционистами: покровительство народных промыслов, упадок их от иностранного соперничества, или, как они выражаются, от иностранного наводнения, подать платимая Англия, народная независимость и т.п. Во-вторых, Лист своими полемическими статьями больше других имел влияния на умы и подал пример, каким образом нужно действовать на массы, чтобы приобрести доверие к своей системе. В самом деле, все, что только может встревожить чувствительную струну патриотизма, под которым так легко укрывается узкий эгоизм, многие политические идеи, например самостоятельности и единства Германии, у него соединены и перепутаны так ловко с необходимостью систематической протекции, что человеку, мало ознакомленному с истинами науки, весьма трудно не увлечься его доказательствами.

Особенность теории протекционистов заключается преимущественно в том, что все они беспощадно нападают на Англию, постоянно указывают на ее коварство, приводят даже статистические данные в подтверждение того, как она неизменно стремилась разорить все фабрики на континенте (цифры большей частью лишены всякой вероятности) и всегда в этом успевала¹¹⁵, и в то же время доказывают, что эта политика самая благоразумная, что все правительства должны ей следовать, за исключением, разумеется, ее последних таможенных преобразований, которые тогда только будут возможны для других государств, когда они достигнут такого же промышленного развития, какого она достигла в настоящее время. Таким образом, на основании этих двух фактов, что Англия долго следовала покровительственной политике и что она достигла высокого промышленного развития, протекционисты создали целую теорию, которой непреложность подтверждают существующей во всех законодательствах практикой¹¹⁶.

Лист нападает на то, что Политическая Экономия приняла космополитическое направление и не обращает внимания на различные народности. Но разве наука может принадлежать исключительно одному какому-нибудь народу? Разве могут быть национальная физиология или естественная история? Все предметы, изучаемые в Политической Экономии, имеют один и тот же общий характер, да иначе и быть не может. Мы замечаем везде, что для производства богатства необходимы силы природы и труд человека в содействии с капиталом, что труд этот становится производительнее при разделении занятий, что капиталы накопляются посредством сбережений. Везде мы находим те же отношения между капиталом и трудом; машины одинаковым образом действуют в Германии, как и в Англии, равно как деньги служат орудием мены, которая облегчается посредством кредита. Везде мена соединяет людей самым тесным и неразрывным узлом, потому что везде каждый трудится для всех и все для каждого. Везде личное побуждение улучшить свое состояние дает начало деятельности и различного рода открытиям и изобретениям. Лист, создав идею национальной экономии, принужден был по необходимости подчинить ей и часто даже искажать несогласные с нею факты, должен был затемнить самую науку примесью совершенно посторонних предметов и, наконец, ограничиться в ней одною только системою внешней торговли. Но возможно ли допустить, чтобы истины науки зависели от географического образования границ государства, которые часто создавались случаем войны, или дипломатическими хитростями, которые могут также легко измениться, и при составлении которых никогда не имелись в виду экономические потребности народов? И в чем же Лист упрекает Смита и его последователей? Что он видит в мире одну общую мастерскую и один общий рынокоп. Но разве мена не служит действительно средством для каждого из нас потреблять предметы, которые производятся в пяти частях света? Везде в Европе даже человек среднего состояния пьет чай или кофе, употребляет для кушаний пряные коренья, а для одежды хлопчатую бумагу, имеет в кошельке золотые или серебряные монеты, которые представляют собой билеты на предъявителя, как будто бы подписанные всем родом человеческим и которые везде можно представить к размену. И можно ли упрекать науку в космополитизме в то время, когда железные дороги или пароходы сближают между собою отдаленнейшие народы; когда два материка, разделенные океаном, стремятся к соединению электрической нитью; когда переселения людей разных народностей происходят ежегодно в огромной массе; когда капиталы одного народа затрачиваются на предприятия другого; когда кредит соединил весь образованный мир в одно общее государство; когда каждый самомалейший предмет потребления перешел по крайней мере через тридцать рук и несколько раз был ввозим и вывозим, пока дошел до потребителя; когда разного рода изобретения делаются одновременно в нескольких государствах, так что трудно определить их народность; когда промышленность не боится открывать своих секретов и представляет их на всемирных выставках; когда, наконец, путешествия сделались предметом необходимости для каждого образованного человека и земной шар как будто становится тесным для его деятельности? Разве можно при виде этой деятельности и этого постоянно возрастающего развития промышленных интересов, связывающих даже враждебные народы между собою, оспаривать их всеобщность?¹¹⁷

Однако эта всеобщность интересов не мешает развитию отдельных народностей; она не противоречит существованию отдельных территорий, отдельного государственного устройства и управления, равно и политической самостоятельности, которую каждый гражданин должен защищать кровью и имуществом. При этой всеобщности могут остаться безвредными народный язык и литература, которой занимаются талантливые люди каждой нации. Скажем более, свободная торговля есть единственное средство для развития этих отдельных народностей, потому что она вводит самое естественное разделение занятий и заставляет жителей каждого государства посвящать свои силы преимущественно производству таких предметов, которые наиболее свойственны их почве, климату и народному характеру. Лист не мог отвергнуть столь очевидной истины и сам признает необыкновенные выгоды свободных международных отношений в своем предисловии: «равно как отдельный человек, говорит он, гораздо счастливее, когда живет в государстве, так и народы могли бы пользоваться большим благоденствием, если бы были соединены между собою узами вечного мира и свободной торговли. Сама природа ведет их мало-помалу к такому соединению, побуждая их ко взаимной мене разнообразием климата, почвы, произведений, – излишком же населения, капиталов и талантов к переселению и основанию колоний. Международная торговля, порождая новые потребности, пробуждает деятельность и энергию, передает от одного народа к другому новые идеи, открытия и силы и служит одним из самых могущественных орудий просвещения и всеобщего благоденствия». Но как война может лишить народ самостоятельности, то Лист советует отказаться от этих благ, чтобы с помощью фабрик сделаться независимыми от других народов!

Автор Национальной Системы доказывает, что одно сбережение недостаточно для обеспечения самостоятельности народа, и что для этого необходимо развить его производительные силы, потому что не количество полезных вещей делает народ богатым, но возможность их производить. Желая убедить в этом, он представляет пример двух отцов семейства, из которых один употребляет всю свою жизнь на скопление богатства, чтобы оставить его побольше детям; другой же издержал все свое имущество на их воспитание, - и спрашивает, кто из них поступил благоразумнее? Но кроме того, что этот вопрос не решается положительно, он еще не точен и не идет к доказываемому предмету. Его бы следовало поставить, по мысли автора, таким образом: один отец дает каждому из своих детей энциклопедическое образование, учит их всем ремеслам и занятиям, чтобы сделать их независимыми от других, требует, чтобы каждый из них умел сшить себе сапоги, платье, построить дом и т. п. Другой же, имея в виду способности своих сыновей, стремится к тому, чтобы каждый из них избрал один род труда по своему призванию и усовершенствовался в нем сколь возможно более; спрашивается, который из них поступил бы благоразумнее?

Но каким образом можно согласить необходимость такого стремления к всепроизводительности в каждом государстве с тем, что автор говорит о разделении труда и о совокупном содействии сил? Если невозможно допустить, чтобы в образованном обществе каждое отдельное семейство было в состоянии удовлетворить всем своим разнообразным потребностям, то как же этого может достигнуть отдельный народ, не впадая в китайскую неподвижность? Лист, чтобы выпутаться из противоречия, отделывается здесь общим местом, что портной не составляет еще целого государства¹¹⁸. Поэтому то же понятие бережливости истолковано им в превратном виде и вопреки здравым основаниям науки. Сберегать не значит зарывать деньги в землю, но увеличивать народный капитал и давать ему самое полезное направление, завязывая его в производство, то есть, имея в виду личный интерес, стремиться к увеличению общественного богатства. Смит прекрасно объясняет значение сбережения: «Тем, что ежегодно воздержный человек сберегает, он не только доставляет содержание прибавочному числу производительных рук на тот или на следующий год, но становится как бы основателем общественного дома для рабочих, как будто устанавливает вечный для них капитал на все будущие времена»¹¹⁹. Невозможно представить, до каких уловок часто должны прибегать протекционисты и с каким усилием стараются затемнить или исказить самые простые истины для того, чтобы поддержать ложную идею.

Касательно дороговизны производимых под защитой высоких пошлин продуктов, протекционисты имеют свою особую теорию. Лист считает дешевизну положительно вредной, если она только достигается посредством мены с иностранцами, потому что безопасность государства и его могущество гораздо важнее, говорит он, чем большая или меньшая дороговизна. Последователи Листа к этому еще прибавляют, что если земледельцы платят несколько дороже за изделия, приготавливаемые внутри государства, то за то капитал остается дома и фабриканты в состоянии дороже платить за сельские продукты: одно вознаграждается другим¹²⁰. Мало того, от запрещения народ еще выигрывает. Если он прежде за хлеб получал бумажные изделия, то вследствие запрещения их привоза он станет их делать сам и таким образом у него останется и хлеб, и будут ткани¹²¹. «Дорого или дешево покупать есть понятие совершенно относительное; как бы дешево не продавались иностранные произведения, нужно, однако, иметь средства для их приобретения. Но если свободное соперничество лишить занятия работников, то вместе с тем отнимет у них и средства приобретения, и тогда каждая вещь будет для них дорога. Во всяком случае, высокая цена домашних произведений вознаграждается усиленным приращением процентов»¹²². Ганзейские города, которые не убеждаются этими доказательствами и не хотят приступить к Таможенному Союзу, опасаясь вредного влияния тарифной системы на свою торговлю и мануфактурную деятельность, подвергаются со стороны германских протекционистов сильным нападкам. Их упрекают в недостатке патриотизма, в слепом эгоизме, в том, что они продались англичанам и проч. Но действительно, едва ли найдется кто-нибудь столь легковерный, кого бы убедила теория дороговизны, противная здравому смыслу и всеобщей практике. Разве каждый из нас не покупает нужных ему предметов постоянно там, где находит их дешевле caeteris paribus? Разве мы замечаем особенно в местах, где существует разделение занятий, то есть где промышленность сделала более значительные успехи, чтобы один мастеровой занимался несколькими ремеслами вдруг? Но если такое разделение занятий выгодно для отдельного семейства, прихода, округа, провинции в одном государстве, то каким образом может быть оно пагубно для отдельных народов во взаимных между собою сношениях? Независимость – великое слово, которое часто повторяют протекционисты! Но есть хоть один государственный человек, который бы был убежден, что независимость его страны основывается на таможенных пошлинах? Зависимость в торговле всегда обоюдная, потому что каждый народ стремится получить посредством мены то, что ему стоило бы дороже произвести непосредственно. В такой зависимости каждый из отдельных потребителей находится от сапожника, портного, наборщика и т. д. Дикий человек более других независим в этом смысле, однако нельзя сказать, чтобы положение его было завидно. Чтобы какое-нибудь государство было в полном значении слова независимо необходимо, чтобы оно находилось в торговых сношениях со всем миром. Независимость и могущество его основывается на народном богатстве, которое дает средства к умственному и физическому развитию граждан, но странно стараться достигать могущества посредством всеобщего обеднения¹²³.

Дороговизна, искусственно производимая, никогда не обогащает даже производителей, вопреки мнению протекционистов, по той простой причине, что они точно также должны покупать дороже нужные для них предметы. Если же покровительствуемая промышленность находится по своему положению в неблагоприятных обстоятельствах, то в таком случае потребители будут нести напрасные издержки, которые ничем для них не вознаграждаются. Если бы дороговизна была только номинальная, то очевидно, что протекция была бы чистой и совершенно бесполезной мечтой, и никто бы от нее не выигрывал; но есть много людей в государстве, особенно посвящающих себя нематериальным занятиям (лекари, ученые, артисты, чиновники, к которым можно также присоединить банкиров, негоциантов и особенно ремесленников, занимающихся производством предметов для местного потребления, для которых таможенные пошлины не могут принести никакого вознаграждения, хотя вследствие этой искусственной дороговизны они налагают на них тяжелую жертву.

Таким образом, протекция доставляет выгоду только некоторым производителям. Но всем ли? И в этом можно сомневаться. Мы уже сказали, что если они продают дороже свои произведения, то и платят за все для них необходимое тоже дороже, а если притом не пользуются какой-нибудь монополией, то внутреннее соперничество сравнивает их барыши во всех предприятиях. Но как высокая цена предметов сокращает их потребление и уменьшает сбыт, то понятно, почему ограничения вредны и для производителей. Лучшее доказательство этой истины представляет нам Англия. Несмотря на то, что хлебные законы в ней обеспечивали землевладельцам цену в 80, а после в 70 шилл. за квартер пшеницы¹²⁴, однако внутреннее соперничество, за исключением самых неурожайных годов, всегда удерживало цену ее не свыше 50 шилл. Фермеры находились в самом плачевном состоянии, потому что принуждены были платить высокую ренту. Между тем как покровительство не доставляло им обещанной цены, необходимой для вознаграждения их за издержки производства, хотя в земледелии, по-видимому, этого легче было достигнуть вследствие естественного ограничения пространства земли, чем во всяком другом занятии. После этого им казалось, что при свободном ввозе иностранного хлеба их ждет окончательное разорение и что вследствие существующей дороговизны на предмет потребления и низкой цены иностранного хлеба они принуждены будут оставить свои пахотные поля. Однако случилось совершенно противное. После таможенной реформы земледельческая промышленность сделала такие значительные успехи, каких прежде никогда не замечали, и народное благосостояние значительно увеличилось¹²⁵.

Протекционисты говорят, что с уменьшением привоза иностранных произведений останется больше капиталов внутри государства. Но рассуждая логически на таком основании, можно бы вывести заключение, что самый лучший способ быстрого обогащения народа состоит в совершенном прекращении торговых сношений с иностранцами и в ограждении себя китайской стеной! Они утверждают тоже, что вследствие прекращения вывоза останутся в государстве и вывозимые продукты, и станут производиться те, которые прежде получались из-за границы. С этим можно было бы согласиться, если бы они доказали, что покровительство или запрещение (что все равно, потому что покровительство запрещает всегда ввозить некоторое количество произведений, которые делаются недоступными для известной части народа вследствие искусственной их дороговизны) увеличивают хотя на 1 коп. народный капитал, и что достаточно издать ограничительный закон для того, чтобы немедленно появились сами собой фабрики и каким-то чудом у купцов в магазинах оказалось больше товаров. Но если подобное предположение лишено здравого смысла, то каким же образом возможно утверждать, чтобы один и тот же капитал, который служил прежде, положим, для производства хлеба и взамен которого получались бумажные ткани, после запрещения мог производить в одно время и хлеб, и ткани? Объясним нашу мысль каким-нибудь примером. Представим себе, что земледелец продает четверть хлеба по 5 руб., расходуя на его производство 3 руб., то есть что он получает чистого барыша 2 руб. Положим тоже, что за эту четверть хлеба он может получить кусок бумажной ткани из-за границы. Желая, однако, достигнуть независимости в этом отношении от иностранных фабрикантов, правительство решилось водворить новую отрасль промышленности в народе, именно фабрикацию бумажных изделий. Земледелец, содействуя видам правительства, заведет бумажную фабрику, станет производить при невыгодных условиях ткани и продавать каждый кусок по 6 руб., издерживая на его производство 5 руб. Очевидно, что доход его уменьшится, не говоря уже о том, что потребители будут платить за каждый кусок 1 руб. дороже. На рынке, однако, явится новое произведение собственного изделия – бумажные ткани, и это явление покажется многим результатом мудрых соображений и свидетельством того, что цель достигнута; народ приобрел новый источник богатства. Но мы спрашиваем, увеличился ли от этого народный доход? Очевидно нет, и очевидно тоже, что выгоднее для него было бы остаться при прежнем земледельческом занятии. Но это еще не все. Производитель со своей стороны не решится на такую жертву без вознаграждения; он пожелает возвратить потерянное и станет продавать кусок по 7 руб. Но это было бы невозможно, если бы по-прежнему допущен был привоз иностранных бумажных тканей, которых кусок стоит 5 руб. поэтому покровительство делается необходимым; в пользу фабрикантов учреждается монополия. Если пошлина составляет 2 руб. с каждого привозимого куска, то новый производитель получает прежний доход и от этого не может скорее обогатиться, но, вероятно, он и не согласится переменить занятия для такого результата, тем более что всякая перемена сопряжена со множеством затруднений. Поэтому чтобы он согласился завести фабрику, нужно, чтобы за эти произведения получил больший, против прежнего, доход. Вследствие этого пошлина должна быть возвышена до 3 или 4 рублей с каждого куска. Из этого мы видим, что если покровительство и обогащает некоторых производителей, то всегда на счет всех потребителей, которые, платя за один какой-нибудь предмет дороже, должны уменьшить или даже совершенно прекратить потребление других; с другой же стороны ограничение привоза будет иметь необходимым следствием уменьшение вывоза (т.е. уменьшение занятий для работников), то есть, как выражается Бастиа, на один выигрыш произойдут две потери. Если, со временем, внутреннее соперничество и понизит слишком значительный барыш фабриканта бумажных изделий до общего уровня, то есть до барыша, получаемого во всех других производствах, то, однако, он не в состоянии предупредить той потери, которую причиняет несвойственное положение таких фабрикоп. При такой системе весьма трудно обогатиться¹²⁶. Правда, Лист и его последователи утешают нас великолепной фразой, что в этом случае мы перестанем платить дань иностранцам, покупая все у собственных производителей. Но можно ли более употреблять во зло значение слов? Может ли быть какая-нибудь дань, когда два или несколько лиц, свободно договаривающихся между собой, меняют свои произведения? С такой же, если не с большей справедливостью можно было бы тоже сказать, что продавая за границу обработанные продукты, мы становимся рабами иностранцев. Если это риторическое слово дани может быть к кому-нибудь применено, то разве к фабрикантам, которые пользуются монополией. Покупая их изделия, потребитель принужден платить за них по самой высокой цене, которую они только могут назначить; он не имеет выбора, следовательно и не может пользоваться свободным договором.

Таким образом, если какое-нибудь производство нуждается в охранительных пошлинах и не может выдержать свободного соперничества с иностранцами, то, без сомнения, оно доставляет предметы дороже, чем можно было бы получить их посредством мены. Протекционисты утверждают, что этим поддерживается народная промышленность и доставляется занятие работникам. Но на каком основании и вследствие какого странного заблуждения называют они народной промышленностью именно такую, которая нуждается в покровительстве и всего менее выгодна для народа? Не гораздо ли справедливее было бы обратить внимание на такие ее отрасли, которые могут процветать без протекции? Никто не станет спорить, что труд есть главный источник производства богатства, что только трудом можно приобрести независимость; но если бы считать народным трудом тот, который бы, при одинаковых усилиях, давал меньшие результаты и тем более заслуживал покровительства, чем более он бесплоден, то мы дошли бы до того, что, например, в Архангельской губернии стали бы производить в оранжереях тутовые деревья или виноградные лозы. Общее правило, которое соблюдать необходимо при введении всякой новой отрасли промышленности, заключается в следующей дилемме: или она не свойственна народу и тогда все жертвы, ей приносимые, бесполезны, или может укорениться сама собою, и тогда всякие пособия и внешние запрещения для нее не нужны. Это правило в практической жизни представляет некоторые исключения; могут встретиться даже законные оправдания некоторых ограничений, и все экономисты их допускали. Так Смит¹²⁷ приводит два случая, в которых охранительные пошлины не только позволительны, но даже полезны: 1) Если защита государства требует, чтобы некоторые отрасли промышленности были усвоены народу во что бы то ни стало, особенно если бы они не могли утвердиться при свободном иностранном соперничестве, например делание оружия, артиллерийских снарядов, пороха, пушек, ядер и пр. В этом отношении, разумеется, высшее побуждение общественной безопасности оправдывает невыгоду, происходящую от внутреннего производства таких предметов, которые бы можно дешевле покупать у других. Никто не станет этого оспаривать, но не нужно терять из виду, что такие случаи чрезвычайно редки и что подобные производства нужно рассматривать как жертвы, приносимые для высших целей. 2) Если некоторые продукты обложены акцизным налогом внутри государства, в таком случае было бы несправедливо и тягостно для домашних производителей, если бы иностранцы привозили их беспошлинно. Другие же два случая, по мнению Смита, дозволяют иногда, впрочем обдуманно, употребить покровительство: как реторсию против тех народов, которые налагают высокие пошлины на наши произведения, если только реторсия заставит снять их; и во-вторых, если вследствие прекращенного, по каким-нибудь обстоятельствам, свободного ввоза иностранных произведений много рук обратилось к покровительствуемым отраслям промышленности, хотя, прибавляет Смит, опасность, могущая угрожать этим промыслам, более воображаемая, чем действительная¹²⁸. Сэй не соглашается со Смитом ни в одном из приведенных случаев и предполагает покровительство полезным единственно тогда, когда какая-нибудь отрасль промышленности может, в течение некоторого времени, получить такое развитие, что не будет нуждаться в этом искусственном пособии¹²⁹. С этим согласен также и Росси, говоря, что нет ни одного отца семейства, который бы не знал, что есть такие обстоятельства, в которых временное пожертвование может впоследствии принести вознаграждение не только ему равное, но и несравненно большее¹³⁰. Однако едва ли можно допустить эти последние исключения. Уже не говоря о том, как трудно правительству оценить, какая отрасль промышленности может вознаградить за делаемые для укоренения ее пожертвования и сколько для этого потребуется времени, но такие исключения опасны еще тем, что могут подать повод к многочисленным регламентациям, нескончаемым требованиям и всегда основаны на несправедливости. Кроме того, здесь столько сложных вопросов, столько перемен, происходящих почти ежедневно, что следить за всем этим правительству никак невозможно, а между тем подобная протекция сопряжена всегда со значительными потерями для потребителей. Наконец, опыт нам показывает, что все промышленности, пользующиеся покровительством, никогда не отказывались от него добровольно; напротив, при малейшей перемене тарифа самым убедительным образом доказывали, что эта перемена будет для них гибельна и всегда умоляли о ее отсрочке¹³¹. Правительству чрезвычайно трудно отказать в таких просьбах, при сознании, что многие фабрики основались под сенью протекции и могут только ею держаться, в противном случае ему придется одну несправедливость поправлять другою. Вот почему для нас кажутся гораздо более убедительными доказательства Бастиа. «Между нуждами человека, – говорит он, – и средствами к их удовлетворению находятся препятствия. При разделении труда каждый из нас принимает на себя обязанность бороться и преодолевать, вместо всех, только одно из них и не исключительно для своей, но и для выгоды своих близких, которые вознаграждают нас за это подобными же услугами. Чем больше это препятствие, тем значительнее вознаграждается его преодоление. Поэтому непосредственный интерес каждого отдельного занятия заключается в увеличении и распространении этого препятствия, или же в уменьшении числа тех, которые его преодолевают. Но в то же время для общества было бы выгоднее, если бы такого препятствия или вовсе не существовало, или, по крайней мере, чтобы преодоление его требовало сколь возможно меньших усилий. Следовательно, стремления всех производителей, отдельно взятых, противны общественному интересу; стремления же потребителей с ним согласны. Но которые из них заслуживают более покровительства? Интерес производителей ведет нас к совершенному разъединению, интерес потребителей – к совершенно свободной торговле. при таком противоположном стремлении законы, по справедливости, должны бы оставаться нейтральными, потому что тогда интересы эти согласились бы между собой самым естественным и гармоническим образом. Но власть законодательная обыкновенно принимает сторону производителей против потребителей, дороговизны против дешевизны, недостатка против обилия, на том основании, что нужно поощрять производителей, доставлять хороший сбыт их товарам, следовательно, возвысить цену, удаляя привоз подобных же изделий из-за границы».

Протекционисты говорят, что открывая свои ранки для свободного соперничества с иностранцами, правительство заставит многие из домашних фабрик закрыться и через это лишит занятия работников, для которых дешевизна будет совершенно бесполезна. Как ни вредна покровительственная система, но все же она доставляет занятие бедному классу. При этом они угрожают наводнением иностранных произведений, преимущественно английских, и Лист положительно утверждает, что англичане нарочно продают свои произведения за бесценок для того только, чтобы разорить соперничающие с ними иностранные фабрики.

Мы не знаем, делали ли английские фабриканты подобные подарки протекционистам или нет, но пока они этого не докажут, да позволено нам будет изъявить некоторое в этом отношении сомнение. Если бы Англия, как утверждают многие, продавала с потерей свои произведения, то во всех государствах, где только введена покровительственная система, то как она ни богата, можно, однако, наверное полагать, и никто не осудит нас в преувеличении, что она разорилась бы в течение одного года. Довольно для этого взглянуть на официальную статистику только главных европейских государств, чтобы получить понятие о массе потребляемых ими ежегодно изделий и убедиться, что ни ее население, ни ее капиталы не были бы в состоянии доставить и одной ее четверти, даже в таком случае, если бы она исключительно производила для вывоза за границу. И в какое время Англия стала бы расточать столь безрассудно свои богатства, когда еще теперь значительная часть ее граждан получает общественное вспомоществование и до 300 000 ирландцев переселяются ежегодно в Америку или в Австралийские колонии? Но оставим эти странные и неосновательные опасения, а рассмотрим, какое влияние производит протекционизм на сдельную плату и, следовательно, на состояние рабочего класса.

Мы уже заметили выше, что искусственное направление капиталов в таким занятиям, которые не могут выдержать иностранного соперничества, уменьшает народный капитал. Но сдельная плата зависит от предложения и спроса на работу, то есть от числа работников и величины оборотного капитала. На число работников протекция не имеет никакого влияния, но она уменьшает капитал, а через это и массу ценностей, которые бы распределились между ними при отсутствии всяких ограничений. Можно действительно указать иногда на покровительствуемые промыслы, в которых сдельная плата возвысилась; к несчастью, протекционисты забывают только сказать, что это произошло на счет других работников, потому что если фабриканты этих промыслов получают от искусственно возвышенной цены на их произведения больший барыш, и сберегая часть, могут держать больше работников, то зато потребители, платя дороже, по необходимости, получают в такой же пропорции меньше дохода, и, следовательно, со своей стороны могут меньше платить за работу. Заблуждение состоит в том, что при таком возвышении сдельной платы в одном каком-нибудь промысле протекционисты не хотят видеть потери во всех других и указывают только на одну половину экономического явления¹³². Но даже и в благоприятствуемом промысле временное возвышение сдельной платы продолжается недолго; соперничество работников и пределы потребления понижают ее до нормальной величины¹³³. Говоря вообще, всякая искусственная дороговизна произведений вредна для работника, потому что уменьшает его способность потребления. И нет никакого основания полагать, чтобы эта дороговизна увеличивала сдельную плату, потому что во время неурожая, как показывает нам опыт, работники не только трудятся больше, но еще получают и меньшее вознаграждение за свой труд. Не подлежит сомнению, что внезапный переход от покровительства к свободной торговле может не только уничтожить многие капиталы, но и лишит занятия значительное число рук, в этом все согласны. Но это только еще более осуждает охранительную систему, которая, принося положительный вред для общества уменьшением казенного дохода, стеснением других производителей и убавлением массы народного богатства, делает, кроме того, всякое изменение к лучшему, основанное на справедливости и рациональных началах науки, весьма затруднительным.

Впрочем, если действительно такой переход и сопряжен с некоторыми неудобствами, то нужно заметить, что опасность часто была уже преувеличиваема нарочно и большею частью без всякого основания. Протекционисты в этом отношении весьма ловко закрываются интересом рабочего класса, высказывая со своей стороны совершенное бескорыстие. Можно, однако, положительно доказать, что судьба работников не будет столь бедственна, как они представляют. Уже то одно обстоятельство, что все предметы потребления будут дешевле, стоит чего-нибудь, потому что каждый при тех же средствах сделается богаче и будет в состоянии удовлетворить своим потребностям в большем размере. Но если при том допустим, что иностранцы станут привозить больше изделий, то необходимо также предположить, что мы будем в состоянии платить за них; вероятно, ни одно государство не согласится отдать их даром. Уплата эта производится всегда прямо или косвенно произведениями нашей промышленности; но как эта промышленность сделается в то же время более производительной, потому что каждый народ будет заниматься преимущественно тем, в чем он лучше других успевает (т.е. при том же труде и капитале получает больше произведений, вследствие каких-нибудь естественных благоприятных обстоятельств, то все они будут получать большую массу полезных вещей. Лист полагает, говоря об Америке, что не от нее зависит, вывозить или не вывозить известное количество произведений своей промышленности соразмерно с тем, которое она получает из Англии, а главным образом от тарифа, вследствие которого значительная разница между привозом и вывозом уплачивается деньгами. Но хотя бы это и было справедливо, то такая уплата не заключает в себе ничего более вредного, чем если бы она производилась всякого другого рода товарами, особенно когда по господствующему в государстве курсу денег выгоднее ими платить за привозимые продукты. Деньги такой же товар, как и всякий другой, не только в том государстве, которое имеет свои рудники и россыпи, но и в тех, которые приобретают их за свои произведения. Если такая уплата очень значительна и количество денег уменьшится в обращении, а вследствие этого все другие предметы понизятся в цене, то или привоз иностранных товаров остановится, или же увеличится спрос на туземные, вывоз которых уравновесит привоз из-за границы. Дж. Ст. Милль, в своих Началах Политической Экономии, весьма ясно представил это равенство привоза и вывоза и доказал почти математически, что торговые ограничения в этом отношении, хотя и могут доставить в частности какие-нибудь выгоды, но для общества они причиняют несравненно больше потерь, потому что препятствуют капиталам обращаться к тем отраслям торговли, которые больше других доставили бы им выгод¹³⁴.

Наконец, ко всему этому прибавим, что иногда бывают случаи, при которых мена товаров происходит между народами вследствие разницы, существующей не в безусловных, но в относительных издержках их производства. Для России, например, может быть выгодно получать из Бельгии полотно взамен за свой лен, хотя бы даже русские фабрики производили его дешевле, чем бельгийские, потому что если русские производят дешевле на 50%, а полотно только на 25%, чем бельгийцы, и если первые будут продавать свой лен последним по такой цене, по какой бы он обошелся, если бы Бельгия сама его добывала, то очевидно, что Россия будет в этом случае получать полотно на 25% дешевле, чем если бы она обрабатывала его на собственных фабриках¹³⁵.

Кроме этих теоретических доказательств, мы можем в настоящее время представить несколько положительных данных, убедительным образом подтверждающих истину, что свободный привоз иностранных товаров не уничтожает производства подобных им в государстве, допускающем неограниченное соперничество. Так в отношении сельской промышленности десятилетний опыт в Англии и за последние годы в Пиемонте, Франции и Бельгии показывает, что этого страшного наводнения русского, американского и египетского хлеба, которым протекционисты пугали отечественных земледельцев, нигде не было замечено; что цены на все земледельческие продукты, как-то: скот, шерсть, лен, пеньку и др., в средней величине, даже значительно возвысились¹³⁶ и земледельцы находятся сейчас в лучшем положении, чем были прежде при существовании запретительной системы, или подвижной пошлины¹³⁷. Есть основание полагать, что свобода торговли не представляет тоже никакой опасности и для мануфактурной промышленности. Франция, несмотря на самый строгий тариф, существующий в ней еще до сих пор в отношении фабричных изделий, вывезла в 1856 г. шерстяных тканей на 50 млн, а бумажных почти на 47 млн фр. В другие государства, где она должна была без всякого покровительства соперничать с такими же иностранными, и, что замечательно, она продала последних на несколько миллионов в Англию, даже в Манчестер, вопреки относительной их дороговизне (которую, впрочем, легко было бы устранить, как это положительным образом доказывают французские бумажные фабриканты¹³⁸.

В Бельгии никогда суконные фабрики не сделали таких успехов, как после уменьшения пошлин на французские сукна¹³⁹. Подобное же явление мы замечаем и в Англии. «Когда французские сукна, сказал Лорд Россель в парламенте, были допущены в Англию, то наши суконные фабрики сделали немедленно значительные улучшения и успех был такой, что они продавали свои изделия за французские. Дозволение привозить шелковые ткани почитали английские фабриканты сигналом разорения своего и своих работников, но чрез некоторое время случилось совершенно противное. То же самое произошло с фаянсовыми и фарфоровыми изделиями во Франции»¹⁴⁰. Можно было бы еще указать на подобные примеры в Таможенном Союзе, где в течение нескольких лет, по словам Портера, привоз и вывоз увеличились в огромных размерах. Так, например, торговый оборот в Баварии увеличился в 6 раз, в Нассау в 70, а во Франкфурте на Майне в 400 в сравнении с прежним, когда каждое из этих государств имело свою особую тарифную систему¹⁴¹. Эти факты лучше всего свидетельствуют против неосновательных опасений протекционистов. Соперничество предпринимателей везде следит за открытиями и вводит в свои мастерские все возможные улучшения.

Лист утверждает, что торговые трактаты, заключенные Англией в 1703 г. с Португалией и в 1786 г. с Францией, были причиной упадка мануфактур в последних двух государствах. Но первый договор, состоящий из трех статей¹⁴², заключал в себе только два условия, а именно: Португалия обязывалась допускать привоз английских шерстяных изделий со взиманием таких же пошлин, какие существовали в ней до издания запрещения на эти ткани; Англия же со своей стороны согласилась взимать с португальских вин две третьих пошлины, платимой французскими винами. Нужно иметь сильное предубеждение против свободной торговли, и в то же время совершенный недостаток доказательств ее вредного влияния, чтобы трактат этот считать причиной упадка не только шерстяных фабрик, но вообще всей мануфактурной промышленности и затем народного благосостояния в Португалии¹⁴³. Что же касается торгового договора 1786 г., то он по своей умеренности и благоразумию может считаться образцом коммерческой политики, и нападая на него, протекционисты, по нашему мнению, больше рассчитывают на невежество масс, чем убеждены сами в его вредном влиянии. Все, что в нем находится, составляет в настоящее время цель стремлений всех образованных правительств, именно согласить казенный доход с выгодами подданных. В Англии в настоящее время цель эта почти вполне достигнута, но и в других государствах мы можем указать на несомненные ее успехи. Посмотрим, однако, что же столь гибельного находят протекционисты в этом трактате?

Уничтожение между договаривающимися странами корсарства, окончательно утвержденное на Парижском конгрессе в 1856 г.; обеспечение свободного пребывания подданных обоих государств во взаимных владениях и освобождение торговли от многих стеснительных форм, господствовавших в это время, не могли, кажется, иметь никакого влияния на упадок промышленности в том или другом государстве. Кроме того, по этому договору предполагались многие улучшения в судоустройстве по торговым и призным делам, и, наконец, произведено взаимное уменьшение пошлин на привозимые товары из одного государства в другое. Так Англия понизила пошлину на французские вина, уксус, водку и прованское масло; с пива же и с изделий стальных, железных, медных, бронзовых, бумажных (за исключением смешанных с шелком, которые в обоих государствах запрещены к привозу), льняных, кожевенных, глиняных и стеклянных, пошлина в обоих государствах не могла превышать 10-12% ad valorem. Притом великобританское правительство предоставило себе право возвысить пошлину на те произведения, которые у него подлежат внутреннему акцизу, а французское на пиво, бумажные и железные изделия¹⁴⁴. но не нужно забывать, что фабрикация последних двух родов мануфактур не предвещала еще тогда такого колоссального развития, какого она достигла в настоящее время. Даже после введения прядильной машины в Англии существовало запрещение на индийские ткани, которых английские фабриканты не могли вытеснить из внутренних рынков, по причине значительной их дешевизны. С 1781–1785 г. они ежегодно обрабатывали не больше 10 млн ф. хлопка. Точно так же английские шерстяные и льняные изделия не могли бороться с иностранными. По свидетельству Кларке¹⁴⁵ стоимость вывозных товаров из Англии во все части света составляла в 1783 г. несколько более 10 млн ф. ст. Для выплавки чугуна употребляли они большей частью древесный уголь и в 1788 добыча железа не превышала 68 000 тонн. В то же самое время Франция славилась уже своими шелковыми, а также шерстяными и льняными изделиями, которые развозились не только по Европе, но отправлялись и на Восток, где французским сукнам удалось совершенно вытеснить английские¹⁴⁶. Средний вывоз разного рода произведений из Франции составлял ежегодно с 1785–1787 г. 525 357 000 фр., или 130 млн фр. Более, чем в 1817 г., то есть в год после увеличения и без того уже строгих пошлин, введенных во время революции и в царствование Наполеона. И протекционисты доказывают, что этот мир был разорительным для Франции!¹⁴⁷ Если бы он дольше продолжался и не был прерван революционными войнами, то нет сомнения, что народная ненависть, до сих пор еще продолжающаяся между ними, давно бы угасла, и таможенные репрессии, с таким ожесточением расточаемые обоими правительствами, не только не вошли бы в их торговые кодексы, но и нигде бы не употреблялись в Европе. Только война могла вызвать эту купеческую зависть, только ослепленные народные страсти могли породить между отдельными государствами взаимное негодование и эти ложные убеждения, что одно из них обогащается на счет другого, или что одно платит дань другому и находится от него в зависимости, или, наконец, что то, которое более успело в какой-нибудь отрасли промышленности, может наводнить своими произведениями все другие страны и т.п. Мы понимаем, что во время войны и тревожного состояния умов, когда страсти затемняют рассудок и нет места для спокойного обсуждения этих вопросов, могут появляться подобные возгласы, но прибегать к ним теперь, когда мир сделался необходимостью и когда с каждым днем труднее его нарушить, это становится уже анахронизмом.

Быть может, однако, что представленные нами доказательства в пользу свободной торговли, по кратковременности опыта, покажутся многим слабыми и нисколько не убедительными. Но тогда мы можем указать на целую хотя и не обширную страну, Швейцарию, которая искони следовала такой благоразумной коммерческой политике и никогда не прибегала к запрещениям для поощрения народной промышленности. Выпишем здесь несколько слов из отчета, представленного знаменитым путешественником-экономистом Боурингом в Английский парламент в 1836 году.

«Действительно, подобный факт должен бы обратить внимание каждого мыслящего человека, что швейцарские фабриканты почти без надзора и без всякого покровительства победоносно проложили себе дорогу ко всем рынкам, несмотря на то, что они живут столь далеко от мест сбыта и, по-видимому, в неприступной стране. И очевидно, что они достигли такого результата не вследствие благоприятных каких-нибудь естественных условий страны, которая не производит сырых произведений для их фабрик и не имеет купеческих портов для вывоза их изделий, кроме тех, которые им уступают соседи под известными условиями».

«Ни одна из этих фабрик не обязана своим благосостоянием охранительному, или, тем более, запретительному тарифу и, однако, не менее справедливо, что без таможенной стражи и без таможенных законов, для устранения или ограничения соперничества, промышленные успехи их могут считаться беспримерными. Из этого я заключаю, что Швейцария может служить живым и поучительным примером истины и важности экономических начал, которые оправдываются здесь на практике. Никогда не ожидал я, чтобы применение их могло создать такое благоденствие, какое я нашел в мануфактурных кантонах, или довести до такой степени самостоятельности и благосостояния многочисленный класс работников. Хлопок должны они получать из портов Средиземного моря и даже из Атлантического океана, шелк из Италии, а шерсть из Германии».

«Для вывоза своих изделий в чужие страны они должны подвергаться тем же опасностям, промедлениям и издержкам, как и при ввозе сырых произведений. Они должны пробираться через Юру или Альпы, плыть по рекам и озерам и, несмотря на все эти препятствия, изделия их можно найти на всех рынках земного шара. Но это очень понятно. Промышленность у них предоставлена самой себе, капиталы не получают искусственного направления и монополии здесь не существуют. Потребитель может покупать нужные ему продукты везде, где находит их более дешевыми; производитель же имеет право сбывать их там, где может продать всего дороже».

«Можно бы думать, что запретительная система, которой ограждают свои границы соседние государства, беспокоит швейцарских фабрикантов, и что они стараются с ними заключать торговые договора, угрожая, в случае тягостных для них условий, репрессиями. Но общественное мнение в Швейцарии противно такой политике. Некоторые из умнейших фабрикантов уверяли меня, что устрашенные великими политическими переменами, происшедшими в 1814 году, они действительно желали заключить торговые трактаты с некоторыми державами, но убедились, что в этом случае самая лучшая мера заключается в свободной торговле и свободном транзите».

«По моему мнению, швейцарская промышленность есть самая сильная и здоровая. В то время, когда она пугает покровительствуемых фабрикантов, когда перед нею запираются рынки Германии и Италии, она открывает себе путь в страны заатлантические… Законодательная власть на представление фабрикантов пыталась в 1820 г. ввести в Швейцарии охранительную систему, но она продолжалась только несколько месяцев. Общественное мнение восстало против нее и она была уничтожена. В настоящее время даже те, которые поддерживали эту систему, сознаются в ее несостоятельности¹⁴⁸.

Справедливость этого донесения подтверждена была на первом заседании законодательного собрания в 1843 г., где большинство швейцарских представителей отвергнуло охранительный тариф, предлагаемый некоторыми как средство к заключению выгодных торговых договоров.

После этого понятно, почему швейцарские фабриканты постоянно следят за всеми улучшениями, и имея у себя фабрику машин, немедленно применяют к практике всякие изобретения; между тем как во Франции они спокойно объявляют перед публичными исследователями, что будучи охраняемы, они не считают нужным улучшать свои машины и держать такие, которые уже 20 лет оставлены в Англии¹⁴⁹.

Но доказывая необходимость свободной торговли, экономисты никогда не думали вводить ее внезапно и без всякого перехода, особенно в государствах где под сенью охранительного тарифа развелось множество фабрик, не имеющих прочного основания для своего производства, и много не благоразумных предприятий, которые, едва доставляя какой-нибудь доход, по необходимости нуждаются в искусственной поддержке. Такие фабриканты справедливо могли бы сказать, что таможенные законы, дав ложное направление их капиталам и поставив их самих в затруднительное положение, не могут вдруг лишить их своего покровительства. Справедливость такого домогательства признают все защитники свободного труда¹⁵⁰.

Но как подобные домогательства могли бы продолжаться до бесконечности и всегда на таком же основании, то необходимо при этом рассмотреть условия, при которых переход к нормальному развитию промышленности может совершиться с самыми незначительными частными потерями.

Во всяком предприятии участвует капитал оборотный и постоянный. Первый легко может быть перемещен, может получить без затруднения новое употребление и не требует много времени, чтобы выйти из обращения. Совершенно другое дело с капиталом постоянным. Он может только сделаться невыгодным от более или менее продолжительного употребления, и ценность его возвращается постепенным погашением¹⁵¹. очевидно, что внезапное прекращение работы будет всегда для него гибельно и большая его часть может иногда сделаться мертвою в руках производителя. Следовательно, при переходе от охранительного тарифа к свободному, т.е. к такому, который может обеспечить возможно больший казенный доход при возможно меньшем обременении граждан, нужно обращать особенно внимание на этот постоянный капитал, на его массу и на величину потери, которая может ему угрожать. Здесь необходимы статистические изыскания, которые, впрочем, нелегко приобретаются, тем более, что тут дело касается частного интереса. Однако, во всяком случае, не нужно забывать, что и этот капитал не будет лишен совершенно своей ценности, что всегда можно будет из него извлечь некоторую пользу, и что, следовательно, время перехода не должно быть слишком продолжительно¹⁵². Но кроме постепенности, необходимо сохранить еще известный порядок в преобразовании таможенных законов. Так, например, первым шагом в этом отношении должно быть уничтожение всех запрещений, имеющих коммерческий характер и порождающих контрабанду, вредную и для казны, и для общественной нравственности, а между тем сопряженным со многими в высшей степени стеснительными обрядами, особенно для путешествующих. Далее, все сельские, так называемые, сырые произведения, а преимущественно чугун и железо, которые можно считать предметом первой необходимости для всех отраслей промышленности должны быть допущены к свободному ввозу, и это будет самым лучшим покровительством народной мануфактурной деятельности. Наконец, необходимо освободить тариф от этого множества различных статей и формальностей, которые только затрудняют торговлю и не приносят казне никакого или весьма незначительный доход. Пример Англии, получающей с таможен громадную сумму в 194 млн руб. сер., при необыкновенной простоте тарифа, может служить в этом отношении лучшим образцом. Что же касается мануфактурных изделий, то мы приведем здесь слова Гаскиссона, как авторитет, заслуживающий внимания: «Если какое-нибудь изделие производится за границей с таким преимуществом, что пошлина в 30% его стоимости не может обеспечить домашнего производителя, я скажу, что более сильное покровительство служит только премией для контрабандистов, и что благоразумие обязывает отказаться от соперничества. Которого такое покровительство не может поддержать»¹⁵³. Не нужно, однако, забывать, что Гаскиссон говорил это в то время, когда в Англии охранительный тариф существовал почти во всей своей силе; между тем многие опыты, произведенные в новейшее время, особенно Гладстоном, убеждают нас, что нет опасности для внутренних фабрик даже при пошлине в три и четыре раза меньше указанной Гаскиссоном.

Сделаем еще одно и последнее возражение на систему Листа. Мы выше уже заметили, что он старается определить естественный ход промышленности и представляет различные фазы экономического общества. Это мнение было высказано гораздо прежде его Шторхом¹⁵⁴, но с ним согласиться невозможно, тем более, что оно всегда доводит до ложных заключений и до предпочтений одной отрасли промышленности перед другой. Такая постепенность есть только отвлеченная и совершенно произвольная идея со стороны теории и системы. Нельзя никак сказать, чтобы народ имел сперва одну только потребность производить хлеб и предметы насущного своего пропитания, а потом уже, с течением времени, чтобы у него явились другие потребности; напротив, эти потребности пробуждаются почти все вместе, хотя, разумеется, не везде в одинаково совершенном виде. Народ нуждается в пище, в одежде и жилище, следовательно, у него существует попечение в одном время о всех этих нуждах и нет столь не развитого народа в оседлом состоянии, в котором бы не было каких-нибудь ремесленников подле земледельцев и пахарей. Собственно говоря, все отрасли промышленности начинаются в одно время, и все они находятся сначала в грубом и несовершенном виде; от разных внешних причин будет зависеть более быстрое и успешное развитие той или другой промышленности. Так, например, народ, живущий на берегу моря, преимущественно займется судоходством береговым или дальним мореплаванием. Следовательно, торговля сделается у него преобладающим занятием, но в то же время он будет земледельцем и мануфактуристом. Но мы не видим никакой необходимости, чтобы он занялся внешней торговлей не прежде, как сделавшись искусным фабрикантом. Точно так же народ, живущий внутри земель, далеко от морских берегов, может вести деятельную внутреннюю торговлю, и потому его нельзя назвать не торгующим. Следовательно, покушение назначать порядок, которому должно следовать развитие промыслов, основывается большей частью на прихоти ума, и предпочтение одного промысла перед другим также мало основательно, как вопрос о том, что человеку нужнее – рука или нога?

Лист изображает нам весьма живыми красками благосостояние государства, в котором развита фабричная деятельность. Но мы могли бы указать и на обратную сторону медали. Довольно прочесть сочинения Вильнева¹⁵⁵, де Жерандо¹⁵⁶, Бюрэ¹⁵⁷, Виллерме¹⁵⁸, Ледрю Роллена¹⁵⁹ и Леона Фоше¹⁶⁰, чтобы судить о бедности, преимущественно рабочего класса, именно в тех государствах, где наиболее развита мануфактурная деятельность. Большое скопление населения на незначительном пространстве и как будто совершенная его отдельность, быстрое и беспорядочное его умножение, низкая степень образованности, прекращение занятий от введения машин или торговых кризисов, замен небольших домашних мастерских огромными фабриками, наконец, ужасный пауперизм и подать для бедных, вот обыкновенные ее спутники. Если что-нибудь облегчает страдальческое положение рабочего класса при сильном развитии между ними нищеты, так это свобода торговли¹⁶¹. «Чтобы убедиться во вредных последствиях искусственно созданной мануфактурной деятельности, говорит Шпер, довольно взглянуть на Силезию, от Лаубана до Гляца и от Фолькенгайна до богемской границы, на все деревни, в которых занимаются прядением и тканием и увидеть, до чего может дойти нищета рабочего населения»¹⁶².

Точно так же нельзя принять за общее правило предположений Листа, что будто там только процветает земледелие, где находятся значительные фабрики, потому что многие факты, особенно у нас в России, противоречат этому¹⁶³. Наконец, что касается его доказательств в пользу того мнения, что каждое государство (Лист при этом имеет в виду преимущественно Таможенный Союз) для своей самостоятельности должно употребить все усилия, основанные, разумеется, на торговых ограничениях, чтобы иметь многочисленный купеческий флот и быть в состоянии завязать прямые сношения с заатлантическими странами, – то они кажутся нам также совершенно неубедительными. Мы приведем здесь мнение одного немецкого экономиста, который рассматривал этот вопрос с глубоким знанием дела. «По вместимости, говорит Шпер, немецкий торговый флот занимает в Европе первое место после английского (1845 г.) и стоит гораздо выше французского, несмотря на меньшее протяжение нашей морской береговой линии; вместимость эта почти в два раза больше всех кораблей бельгийских, голландских, шведских, датских и португальских вместе взятых. Поэтому жалоба на незначительность этого флота совершенно неосновательна, и нет никакой надобности прибегать к искусственному поощрению для его увеличения, особенно посредством различных пошлин. Англия, несмотря на свое могущество и народную приверженность к навигационному акту, должна была от него отказаться по требованию других держав. Особенно когда заметила, что в торговле с Соединенными Штатами число ее кораблей составляло не более 1/3 американских. Франция с 1816 г. тоже ввела у себя различные пошлины и успех этой меры был для нее весьма неблагоприятный. В 1827 г. на 1 614 823 тонны общего груза в привозе и вывозе на долю французского флага пришлось только 699 472 г.; в 1844 г. на 3 288 000 тонн всего груза приходилось на иностранные корабли 2 032 000, а на французские 1 256 000 т¹⁶⁴. Мы можем привести гораздо более доказательств в пользу того, что различные пошлины не создают купеческого флота, и что, напротив, где более свободы при ввозе и вывозе, там количество и вместимость его возрастают в гораздо большей пропорции. Вместимость прусских кораблей в 1815 г. составляла 73 648 ластов, вследствие ограничений, вскоре после этого введенных, она уменьшилась до 58 000 ластов в 1825 г. Но правительство вскоре убедилось, что навигация не улучшается от мер стеснительных, а зависит от величины торговых оборотов; ограничения, поэтому, были смягчены и вследствие этого купеческий флот в 1847 г. вмещал уже в себе 113 650 ластов. Прямая торговля с заатлантическими странами не представляет, должно полагать, довольно выгод, если немецкие купцы предпочитают получать колониальные товары через посредство Англии. И это естественно. Капиталы в последнем случае быстрее обращаются, и косвенная торговля не требует значительных издержекоп. При том, строит ли таких огромных пожертвований вывоз наших изделий в Америку, не превышающий 200 000 центнеров? Для обеспечения и поддержания купеческого флота нужно иметь значительные морские силы. Но для прусского бюджета и то уже обременительна сумма в 25 млн тал., идущая на содержание сухопутной армии. Каким же образом можно требовать, чтобы это государство содержало военный флот, столь несоразмерный с его вещественными средствами? Да и для какой цели? Прибегать же к различным пошлинам для покровительства отечественному флоту значит возбудить против себя репрессии, которыми сама Пруссия воспользовалась в 1822 г., чтобы приобрести одинаковые права с английскими кораблями во всех частях света, и через это нанести удар своей торговле? обременять подданные лица налогами, отвлекать капиталы от естественного направления, которое купцы считают для себя самым выгодным, жертвовать уже приобретенными однажды местами сбыта для будущих и весьма сомнительных рынков, - на это не согласится ни одно благоразумное правительство. Потеря при этом очевидна, выигрыш еще не известен»¹⁶⁵.