[Ходатайства Императорского Вольного экономического общества об изменениях в руском таможенном тарифе. СПб., 1890. С. 235—268. Текст предоставлен к. ист. н. М. М. Савченко.]
Остановившись с особенной подробностью на обложении таможенными пошлинами каменного угля, риса и чая, Императорское Вольное Экономическое Общество желало выяснить те типические недостатки нашей тарификации, устранение которых представляется столько же практически возможным, сколько настоятельно необходимым, в общих интересах и казны, и народа, и всех без изъятия отраслей промышленности, хотя, к сожалению, и разъединенных у нас в ведомственном отношении, но в действительной жизни связанных и у нас, как везде, теснейшими узами взаимной солидарности.
Продолжать далее разбор тех изменений, какие произошли в нашем тарифе после замены кредитных ставок золотыми, значило бы утруждать внимание Правительства почти буквальным повторением всего сказанного, так как общий характер этих изменений служил бы только дальнейшим подтверждением той правды, что в таможенной тарификации истекших годов целиком воскресли те же канкриновские приемы (стр. 130), за которыми быстро надвигались уже и их плачевные последствия (стр. 147), если не разразившиеся со всей неизбежностью до конца, то единственно только по неизреченной благости Провидения, сделавшего последние годы, как признал сам Министр Финансов во всеподданнейших докладах о государственной росписи, совершенно исключительными по размерам требований на наш хлеб. В отклонение всяких по этому поводу кривотолков, Общество считает уместным вновь подчеркнуть, что с нескрываемой праждебностью оно относится не к принципу таможенного покровительства, а только к неудачному и несогласованному с насущными нуждами и интересами России его применению.
Разительнейшим образцом такого именно применения, помимо рассмотренных в своем месте записок гг. профессоров Технологического Института, служит обширная (в 214 страниц) докладная записка члена Совета Торговли и Мануфактур профессора Менделеева. Из нее усматривается, что г. Министр Финансов, понимая, конечно, всю трудность и сложность дела тарификации, поручил автору в сентябре минувшего года представить к январю текущего «свои соображения и заключения» хотя бы по одному разряду товаров, производимых на химических заводах»; но что автор не счел нужным ограничиться такой скромной задачей и уже 18 декабря представил целую «попытку общего тарифа всех товаров, привозимых по западной нашей границе, отвечающую как современному положению промышленности России, так и духу тех новых тарифных изменений, которые во многих случаях уже оправдались современной русской действительностью» (стр. VII).
В основу этой своей «попытки» г. Менделеев положил два последних (совершенно исключительных) года «русской действительности», которые и продиктовали ему следующее «крайнее разумение»: если в самое короткое время наша нефть, под защитой таможенного тарифа и возникшего, благодаря ему, широкого соперничества заводчиков, так подешевела, что сделалась уже огромной статьей нашего отпуска за границу, то непременно то же самое должно произойти и произойдет не только с нашими ископаемыми продуктами, но со всеми вообще изделиями и фабрикатами, для производства которых Россия преизобилует собственным сырьем, каковы сода, стекло, фарфор, мыло и многие другие. Поэтому надо прежде всего очень высокими ставками «вызвать сразу много предпринимателей и покрыть Россию фабриками и заводами», чтобы достигнуть той же дешевизны и того же совершенства, какие достигнуты уже в керосиновом, хлопчатобумажном, свеклосахарном и спиртовом производствах, и чтобы затем продавать всему свету свое, покупая лишь очень немногое чужое, ибо де «один Донецкий край может всю Европу отопить своим углем, оковать железом и засыпать содой; одного Кавказа достаточно для снабжения всего света виноградным вином, одной Волги – для того, чтобы рыбные консервы приобрели всеобщую известность, один Батум и одного бензина даст на 4 мил. рублей для заграничного отпуска» и т.д. Автор, правда, не раз оговаривает, что, кроме высокого тарифа, для достижения такой благостыни нужны еще разные другие меры и жертвы, даже такие колоссальные, как поднятие уровня Азовского моря зашлюзованием Керченского пролива, создание собственного в Донецком крае железно-парового флота для вывоза в Средиземное море 500 мил. пуд. каменного угля, понижение для него железнодорожных тарифов к северу до 1/125 к. с пуда и версты и т.д.; но начинать рекомендует именно с высоких таможенных ставок на привозные товары, так как «чем выше обложение, тем скорее достигнется укрепление производства, дешевизна товаров и внешняя торговля ими» (стр. 14 и 122).
Таково в коротких чертах воззрение г Менделеева, на котором и воздвигнута вся его «попытка». К сожалению, Императорское Вольное Экономическое Общество не может не заявить, что признает это воззрение г. Менделеева глубоко ошибочным.
Прежде всего, ошибается он (хотя и повторяет это в своей записке 21 раз), будто в дальнейших судьбах существует полная аналогия между нефтью и другими перечисленными им продуктами, до ископаемых включительно. Во-первых, всеми этими продуктами многие другие страны снабжены природой, если не изобильнее, то и не беднее России, тогда как равные по изобилию месторождения нефти, кроме бакинского, да нетронутых еще закаспийского и тиманского оазисов, только и имеются в Пенсильвании и в Перу, из коих в первой нефть уже на исходе, а в Перу – гораздо худшего качества. Уже по одной этой причине нет ничего удивительного, что и помимо таможенного покровительства (которого в нашем тарифе и не было) русская нефть заняла очень видное место на мировом рынке, откуда никоим образом не вытекает, чтобы точно так же Европа пожелала когда-нибудь быть закованной в русское железо, перепоенной кавказским вином, засыпанной в русскую соду и пр. Во-вторых, совершенно верно, что в современной жизни культурно-промышленных народов каменный уголь и железо играют более почетную роль, нежели золото и бриллианты; но ведь история свидетельствует, что в последовательном развитии этих народов и уголь и железо явились куполом, а не фундаментом, по самой естественной причине: в недра земли человечество стало углубляться тогда уже, когда на поверхности становилось тесно и когда подземные богатства стали цениться не дешевле надземных; – а в России, как упомянуто выше (стр. 152 и 180), пора для этого далеко еще не наступила, и засим искусственно удорожать высоким тарифом уголь и железо значит замедлять, а не ускорять желательное развитие русской промышленности. В-третьих, самый способ добычи нефти глубоко разнится от способа добычи других ископаемых, так как за последними человек должен зарываться в подземные трущобы, тогда как первая сама выбивается наружу, раз только просверлена земная кора и вставлена труба. Сравнительная дешевизна, простота и безопасность такого добывания достаточно разъясняют, почему, при одинаковости всех других условий, охотников приложить свой труд к добыванию нефти несравненно больше, даже вне всякого таможенного покровительства, нежели предпринимателей по добыванию других ископаемых, даже при самых высоких таможенных ставках. Наша собственная история неоспоримо убеждает, что именно по этой, а не по указанной г. Менделеевым причине нефтяное производство так скоро приняло у нас колоссальные размеры, дошедшие в 1889 году до 205.702.963 пуд., из коих один Батум отпустил в разные стороны 41.489.176 пуд. Раньше уже был отмечен тот факт (стр. 160 и 145), что в девятилетие с 1879 года, т.е. в самый разгар повышения пошлин на всякие привозные товары, число фабрик и заводов в империи не только не увеличилось, но, напротив, заметно сократилось, откуда ясно, что высокие ставки не произвели тех чудес, какие сулит русской промышленности г. Менделеев. Совсем иное замечается в нефтяном производстве. Известно, что до шестидесятых годов никто в Баку и понятия не имел ни о перегонке нефти, ни о керосине, ни о способах его приготовления; но когда на сцену выступил Кокорев со своими техниками и наглядно показал, как просто это производство, то за него стал браться всякий желающий, до полудикого туземца включительно, и достаточно было Правительству приступить в 1872 году к распродаже нефтяных участков с публичного торга, как уже в 1873 году цена нефти упала в Баку с 40 до 2 к. за пуд. А как в то же время керосин продавался в России по 2 и по 3 рубля пуд, то громадные барыши не замедлили увеличить число заводчиков до 195, образовавших из себя целый Черный Городок, и дело разрослось без малейшего участия или воздействия таможенных тарифов. Не случай, наконец, произвел и то, что в отрасли труда, несравненно щедрее покровительствуемые высокими ставками, Нобели и Ротшильды не решались и не решаются вкладывать ни копейки, тогда как в нефтяное дело затрачивали и затрачивают многие миллионы, не страшась никаких таможенных тарифов.
Сопоставления эти авторитетно ниспровергают и другую крупную ошибку почтенного профессора, который 22 раза в своей «попытке» навязывает таможенному тарифу неподобающую роль указчика, вызывателя и возбудителя разных промышленных предприятий, кажущихся ему и очень выгодными, и имеющими тождественную с нефтью будущность. Не говоря уже о том, что в сфере промышленной личный интерес и беспрепятственность лучше чем кто-либо решают, что выгодно и что не выгодно; не останавливаясь и на том, что указывать на подобные выгоды и вызывать их реализацию есть дело школы, поучения, демонстрирования и печати, а не тарифа, облеченного в броню закона, - самые указания г. Менделеева представляются большей частью замечательно неудачными. В особой брошюре по этому предмету доктор химии и инженер-технолог В.Шнейдер001 разъяснил уже, что даже в специально-химической области «попытка» г. Менделеева очень не бедна и неверными фактами и поражающими несообразностями сочиненной им тарификации. Естественно, что в других отраслях труда подобных недостатков оказывается еще больше, и, как перечислять их с надлежащей подробностью значило бы составить новую «попытку» в 214 страниц, то Императорское Вольное Экономическое Общество считает достаточным ограничиться лишь несколькими, особенно почему-либо выдающимися.
1) Относя и железо к числу тех продуктов, которые, при высоком тарифе, «могут у нас производиться в изобилии, дешеветь, распространяться во всеобщей потребности народа и достигать до заграничного сбыта», г. Менделеев указывает между прочим на основанный в начале семидесятых годов завод Юза (ныне новороссийское акционерное общество, с правлением в Лондоне), как на блистательный будто бы пример быстрого и прочного развития дела в умелых руках и в удачно избранной местности (стр. Х, 11 и 125). Что дела свои этот завод действительно имеет полное право считать блистательными, это видно уже из того, что помимо щедрых субсидий, которые выдавались Юзу и в начале предприятия и чуть ли не до самой его смерти002 , он в четырехлетие 1884-1888 годов на акционерный капитал в 236.500 фунт. стерл. выручил 347.647 фунт. стерл. Или 147 процентов, а за оплатой лондонских заправил и другими расходами получил чистой прибыли 223.803. фунт. стерл., или 94,6 процента003 . Если не терять из вида, что эту громадную подать платил и платит беднейший во всей Европе русский народ богатейшему в мире английскому, то с английской точки зрения ничего лучшего, конечно, и желать не остается, тем более, что производимое заводом железо за 15 лет его существования нисколько не подешевело, не «распространилось во всеобщей потребности русского народа» и далеко не достигло, да и не могло «достигнуть до заграничного сбыта», по той простой причине, что везде за границей железо, если не лучше, то и не хуже русского, но несравненно дешевле. За доказательствами ходить недалеко. Из данных самого Министерства финансов004 известно, что в трехлетие 1885-1887 год. пуд стальных рельсов ценился на лондонском рынке в 44-1/3 коп. зол. или по среднему курсу этих годов (1 р. 66,85 к. кред. за 1 р. зол.) около 80 коп. кред.; известно также, что производство рельсов на наших заводах – уральских, замосковных, юго-западных, привислянских и северных доходило в трехлетие 1880-1882 гг. средним числом ежегодно до 11.398.000 пуд., тогда как в следующее за тем сократилось до 6.528.000 пуд. или без малого на 75 процентов. В настоящее же время, на вызов правления балтийской железной дороги поставить стотысячную партию стальных рельсов, монополизированные запретительной системой и зазнавшиеся русские заводчики потребовали такую плату, ценою которой английскими рельсами (считая и доставку их до балтийских портов) можно было бы уложить около 2 1/2 верст дороги, вместо одной, уложенной русскими, которых, впрочем, поскольку они являются с юзовского завода, Россия не может даже и считать своими: еще в Екатерининской комиссии о составлении уложения депутат Меженинов остроумно заметил, что «и пирог своим назвать нельзя, когда пшеницу купить на рынке, смолоть на чужой мельнице, квашню и дрожжи выпросить у соседа и нанять чужого повара, чтобы испечь». Наши же Юзы суть именно «чужие повара», благодаря которым мы и сейчас вынуждены строить настоятельно нужных нам железных дорог чуть не втрое менее, чем сколько могли бы построить без них. Автор «попытки» находит, правда, что это и есть продукт переплаты иностранцам в последние 20 лет 1 1/2 миллиарда руб. за чугун и железо, которой приписывает и нашу задолженность, и упадок курса, и всяческие беды (стр. ХI и 123). Но, конечно, ничего подобного он не решился бы утверждать, если бы взглянул на дело с менее специальной точки зрения; ибо, во-первых, за плаченные 1-1/2 миллиарда мы получили, как это бывает всегда и во всякой торговле, равноценный эквивалент, за который собственным заводчикам, при высоком тарифе, пришлось бы заплатить по меньшей мере три миллиарда; во-вторых, без этого эквивалента мы не имели бы и четверти тех железных дорог, какие соорудили и которые для России, ввиду громадности ее пространств, неизмеримо важнее всех протежируемых фабрик и заводов, вместе взятых; в-третьих, задолженность наша произошла совсем не от покупок чужого товара, да и вовсе она не так велика, как представляется г. Менделееву, ибо, если оценить купленные ею приобретения России (до 30.000 верст железных дорог, около 150.000 верст телеграфа, туркестанский и уссурийский края, закаспийская область, Батум, Карс, придунайская часть Бессарабии и т.д.), то, без сомнения, они окажутся несравнимо крупнее; в-четвертых, падение курса произошло не от переплат по внешней торговле, взамен которых торгующие с нами страны не меньше переплатили и нам, а от множества других причин и главным образом от последней войны; а наконец, в-пятых, сравнительная слабость нашей железной промышленности явилась самым естественным последствием замены крепостного труда вольнонаемным и совпавшего с нею затопления на Урале многих самых богатых рудников с одной стороны и уменьшения запасов древесного топлива с другой. Если поэтому нет разумных оснований плакаться на уплату полутора миллиарда, то нет их и для того, чтобы восторгаться народившимися в России Юзами, тем более, что вокруг них далеко не развились ни то «народное благосостояние и умножение достатка», ни те «лучшие привычки и приемы», которые г. Менделеев сулит России. когда она покроется фабриками и заводами и которым противопоставляет какие-то «плачевные, развивавшиеся (будто бы) вокруг мелких винокурен» (стр. 77). Отчеты фабричных инспекторов, проповеди русских иерархов и судебная практика с достаточной ясностью осветили эту сторону огромного большинства русских фабрик и заводов; а местная печать вот какими красками описывает «приемы и привычки» на самом юзовском заводе: «помещения русских рабочих подразделяются на казармы и каюты; казармы – это бывшие у прежнего владельца скотские загоны, разделенные на отделения, в которых скученность жильцов стоит вразрез с элементарными правилами гигиены, не говоря о грязи и вони, превращающих эти помещения в свиные хлевы; бледность детских лиц и видимое худосочие лучше всего иллюстрируют экономическое положение семьи; полное отсутствие изолированности полов устанавливает простоту отношений, часто в раннем уже возрасте переходящих в разврат. Что же касается до кают, то они даже названия построек не заслуживают, так как это конуры не более одной кв. саж. и высотой около двух аршин, где ютятся семьи рабочих, в составе не менее четырех душ; их строят жены рабочих и обходится такая каюта в 3-4 рубля. Немудрено (прибавляет «Одесский вестник»), что отцы, после 14-часового труда в шахтах, предпочитают идти на отдых в кабак, а не домой, где видят полную свою беспомощность вырвать семью из нищеты. Наоборот, английские рабочие, работая не в шахтах, а в мастерских и получая от 2 р. 80 к. до 5 р. в день, живут в каменных постройках, имеют по 2-3 комнаты с деревянным полом и довольно высоким потолком, вполне приличную домашнюю обстановку, свои порядочные школы, свой собственный клуб с бильярдом и библиотекой, где по вечерам и праздникам собираются со своими семьями; их здоровый, упитанный вид как бы демонстрирует противоположностью перед русскими рабочими, к которым они, не стесняясь, относятся с крайним презрением». Параллельно с этим, вообще крестьяне бахмутского уезда, недавно еще очень зажиточные, сделались в настоящее время известны как бедняки, недоимщики и горькие пьяницы005 . С английской точки зрения, может быть это считается и в порядке вещей, так как в Англии каждый рабочий на шахтах средним числом ежегодно извлекает с глубины до 500 сажен не менее 20.000 пуд. угля, тогда как на наших с глубины вдесятеро меньшей не более 6.000 пуд. Но Императорское Вольное Экономическое Общество осмеливается думать, что ни в каком случае подобная точка зрения не должна иметь места в русском таможенном тарифе, если уже не во имя народного благосостояния, материального и нравственного, то по крайней мере во имя народного достоинства и законного самолюбия; ибо, если мы сами отдаем русское имя на беззастенчивое презрение всяких пришельцев, то кто же будет и относиться к нему с подобающим уважением? Г. Менделеев, как и вся Россия, очень хорошо знает, что капиталов у нас слишком мало, что пользование ими обходится очень дорого (стр. 64), что поэтому именно в области капиталистического производства они всего менее могут помышлять о конкуренции с заграничными. Логический вывод из такого бесспорного факта, в отношении к задачам русского тарифа, только и должен бы заключаться в том, что прежде и больше всего надлежит содействовать быстрейшему накоплению капиталов всей народной массой, а не отдельными личностями, искусственно монополизируемыми и переводящими за границу львиную долю чудовищных прибылей. Но как подобное накопление капиталов возможно только при удешевлении всей жизненной обстановки, которое для самой казны тем выгоднее, что меньшие таможенные ставки вызывают и возрастающее увеличение таможенных сборов, то обязательно русский тариф должен быть возможно более фискальным и возможно менее протекционным; но никак не тем и другим вместе, - огонь с водою физически не совместимы. «Попытка» же г. Менделеева пошла как раз обратным путем: нарочито высокими ставками он задумал вызвать «сразу многие фабрично-заводские предприятия», но не остановился на вопросе – откуда же возьмутся для них капиталы? Видимое дело, что они могут прийти только из-за границы. Но, как серьезные тамошние капиталисты слишком умны и дальнозорки, поэтому не хотят верить в долговечность пошлин, не обоснованных прочными с их точки зрения доводами, то, конечно, они не пойдут и на ставки г. Менделеева, как не приходили на многие другие, – и засим придут только спекулянты-аферисты, для которых русское имя останется предметом такого же презрительного надругательства, как русские карманы – предметом нещадного обирания. Никакого более приглядного исхода быть даже не может, тогда как дальнейшее разорение от вновь создаваемой дороговизны неизбежно.
2) Чуть ли не на каждой странице своей записки г. Менделеев повторяет, будто богатство разнообразного сырья представляет «все необходимые условия» для самого широкого развития и внутренней нашей фабрикации и отпускной торговли. Императорское Вольное Экономическое Общество усматривает тут весьма крупную и двойную ошибку; во-первых, сырье само по себе, без предприимчивости, без капиталов, без технических знаний, без дорог, а местами даже без людей не составляет никакого ни для чего условия, ни в данное время, ни в близком будущем, а следовательно, и объектом таможенного покровительства быть не может, поскольку покровительствовать логически мыслимо лишь тому, что уже собственными силами возникло и обнаружило признаки живучести, а вовсе не тому, что может получить меновую ценность через 200-300 лет. Затем, ни внешняя торговля вообще, ни отпускная в особенности далеко не представляют того идеала промышленного развития страны, к которому должны будто бы направляться все ее помыслы и стремления, так как везде и всегда она составляет лишь микроскопическую долю торговли внутренней и, если привлекает к себе сравнительно большее внимание наших исследователей, а за ними и тарификаторов, то только потому, что в интересах фиска подробнее и тщательнее регистрируется. Раньше уже было пояснено со счетами в руках – каким громадным и независимым от заграницы мог бы сделаться наш внутренний рынок при самом скромном увеличении сытости русского населения на полфунта хлеба в сутки (стр. 123). Наши ярмарочные обороты, постоянно возрастающие в годы урожаев и сильно сокращающиеся в годы неурожаев, авторитетно подтверждают тот же тезис; да иначе и быть не может уже потому, что, совмещая в своих пределах все европейские государства вместе взятые, Россия имеет 108 миллионов населения, тесно связанного с сельским хозяйством и от него наиболее зависимого. Очевидно, однако, что урожаи в данном случае воздействуют не как сила, увеличивающая средний сбор зерна с десятины посева (ибо увеличенный сбор зерна понижает и его цены), а единственно как сила, увеличивающая и потребности и покупную способность сытого населения. Если же это так, то не менее очевидно, что и таможенный тариф вполне может уподобиться урожаю или неурожаю, так как высокими или низкими ставками самым реальным образом подрывает или усиливает покупную способность населения – и засим не подлежит сомнению, что от самой нашей тарификации зависит, сделать ли Россию в этом смысле урожайной постоянно или только (как было доселе, да и то не всегда) в годы недородов в других европейских государствах, где ей приходится одолевать сильнейшую и возрастающую конкуренцию разных заокеанских стран, к числу которых не сегодня-завтра примкнут и новые африканские, с двойными и тройными урожаями в год.
Могут спросить – если мы сами станем съедать тот хлеб, который отдавали доселе иностранцам в обмен на продукты их труда, то чем же будут оплачиваться эти продукты при увеличившемся их ввозе? Отвечать на это не так трудно, как думают: раз только низкие ставки удешевят и капиталы и все те предметы, которые при запретительном тарифе искусственно удорожают производство сельскохозяйственных продуктов, сырых и обработанных, производство это так зашагает вперед, как того и не подозревают вопрошатели, очевидно мало знакомые и с историей нашего хозяйства и с его современным положением, когда даже в крестьянской среде ярко обнаруживается сильнейшее и повсеместное стремление к более плодотворному хозяйничанию. Раньше уже приведен целый ряд указаний, что одни только улучшенные орудия земледелия, без всяких других приемов высшей культуры, удваивали и утраивали урожайность даже таких полей, которые были до крайности истощены прежними посевами (стр. 57-58); ни минуты ни сомневается Общество, что, при удешевленных условиях производства, то же самое количество полей даст столько продуктов, что и народ будет сравнительно сытее и отпускная торговля наша ни на волос не пострадает. А между тем г. Менделеев не задумался обложить высокой пошлиной даже разные землеудобрительные туки, в пользу… «рыбных отбросов, громадные массы которых бесследно пропадают на Волге и в других местах» (стр. 72)! Не потрудился он сообразить – где же найдутся предприниматели, которые захотят устроить перевозку этих отбросов за тысячи верст, с устьев Волги, Урала, Терека и Куры, где земледелие нуждается в орошении, а не в удобрении, в те западные и северные наши губернии, где без удобрения оно совсем не возможно?...
Могут, наконец, спросить, как и спрашивалось, – до какого же минимума дойдут таможенные сборы государства, если целые ряды товаров будут допускаться к привозу либо совсем беспошлинно, либо с фискальными только пошлинами? Но, во-первых, Общество потому и остановилось сравнительно долго на пошлинах с каменного угля, риса и чая, чтобы разъяснить, что непомерно высокие ставки либо приводят к значительным потерям самой казны в других статьях государственного дохода, либо даже уменьшают, а не увеличивают самый таможенный доход, как валовой, так в особенности чистый, на который у нас обыкновенно не обращается должного внимания; а во-вторых, если сам г. Менделеев не опасается, что от предвидимой, при его ставках, потери двадцати миллионов таможенного сбора с одних только чугуна-железа-стали казна ничего не потеряет, ибо де «на увеличении достатка, на развитии промышленности и на всякого рода податях с избытком пополнит таможенный недобор» (стр. ХI, 118 и 179), то тем с большим основанием следует ожидать таких последствий от низких ставок, потому что увеличение достатка и развитие как разных отраслей производства, так и торговых оборотов, гораздо возможнее при дешевизне предметов, обусловливающих это развитие, нежели при искусственной их дороговизне. Россия знает это и по собственному опыту: во всеподданнейшем докладе Министра Финансов о государственной росписи на 1883 г. она читала, что «период времени с 1867 по 1876 год (когда действовал умеренный тариф 1868 года) был ознаменован быстрым развитием промышленной предприимчивости; в течение восьми (только) лет Россия покрылась сетью железных дорог, в пределах ее возникло большое число кредитных, фабричных и торговых предприятий, внутренняя и внешняя торговля заметно возросли; последнее пятилетие этого периода перед восточной войной может быть названо блестящим в финансовом отношении». Точно так же из отчета о внешней торговле по европейской границе за 1885 год Россия видела, что «тариф 1868 года послужил к быстрому развитию нашей обрабатывающей промышленности, при котором в первое же пятилетие пошлин с привезенных сырых и полуобработанных материалов поступило почти втрое более против предыдущего пятилетия» и что вообще «таможенный доход в это пятилетие увеличился больше чем на 50 процентов против предыдущего». Наоборот, из объяснительной записки Государственного Контроля за 1885 год Россия узнала, что непомерно возвышенные после войны протекционные ставки, от которых непонятным образом ожидалось и приращение таможенных сборов на сумму свыше 30 мил. р. в год, уже в 1885 году уменьшили эти сборы против двух предыдущих лет почти на 2 мил. руб., именно потому, что всемертвящая дороговизна систематически уменьшала официальный привоз наиболее выгодных для таможни предметов потребления (стр. 18-20). Столь глубокий разлад предположений с действительностью прямо указывает, что избыток розовых надежд не имел под собой сколько-нибудь твердой почвы, почему и не мог соблазнять легкой наживой тех серьезных капиталистов, о которых упомянуто выше (стр. 246). Не упусти г. Менделеев всего этого из вида, не прими он трех последних лет за нормальные и не припиши увеличившегося за эти годы таможенного сбора совсем не тем причинам, от которых произошло увеличение006 , никогда бы, надо думать, не решился он выступить со своей «попыткой», доводящей таможенное обложение нередко до размеров совершенно непонятных.
3) Наиболее выдающимися образчиками такого обложения представляются следующие: а) г. Менделеев очень хорошо знает, что в двадцатилетие по 1888 год вывоз невыделанных кож из России не превышал средним числом ежегодно 303.000, тогда как привоз иностранных простирался до 342.000 пуд.; он знает также, что вывозимые от нас кожи суть тонкие, тогда как привозимые – толстые, каких наше скотоводство не дает, но которые сам он признает для России «продуктом первейшей необходимости»; наконец, знает он и то, что развести толстокожий скот не так легко, как кажется, потому что вообще «скотоводство может развиваться лишь чрезвычайно медленно» (стр. 65-66), и что кожевенное производство у нас «настолько уже укрепилось, что может не страшиться иностранной конкуренции» (стр. 101). За всем тем, с целью поощрить разведение скота, дающего толстые кожи, он повышает существующие ставки: на невыделанные кожи, сухие и сухосоленые, с 50 до 80 коп., на сравнительно дешевейшие и привозимые в гораздо большем количестве мокросоленые с 25 до 50 коп.; а на выделанные (отнесенные почему-то к «горючим товарам заводского производства»), видимо, уже без всякой цели возвышает пошлину с 6 до 7 и 12 руб. зол. с пуда брутто, смотря по весу каждой штуки (стр. 69 и 109), да попутно облагает 20-копеечной пошлиной с пуда даже рога и копыта, пропускаемые теперь беспошлинно и очень важные для наших кустарных производств. Императорское Вольное Экономическое Общество считает долгом повторить, что наше скотоводство, как это разъяснено раньше (стр. 86-88), нуждается не в таможенном покровительстве, больше чем достаточном и в настоящее время, а в мероприятиях совсем иного порядка, без которых предложенное г. Менделеевым повышение пошлин на 60-100 процентов против существующих ставок будет столько же бесцельно, сколько и зловредно, именно потому, что всею тяжестью ляжет на «продукт первейшей необходимости», который получить от собственного скотоводства возможно лишь в весьма отдаленном будущем. К этому следует присовокупить, что, раз уж наше собственное производство «может не страшиться иностранной конкуренции», продолжать дальнейшее покровительство высокими ставками значит самым существенным образом вредить ему же, ибо на всякий дорогой товар меньше покупателей, чем на дешевый.
б) В своем месте Общество уже пояснило, что пошлину на привозимые смолу и деготь ни в каком случае не следует делать протекционной, как потому, что продукты нашего смолокурения существенно разнятся от иностранных, так и потому, что само оно в таможенном поощрении вовсе не нуждается (стр. 96). При этом Общество признавало излишним распространяться о том, что наиболее многочисленные леса нашего севера, доколе он безлюден и бездорожен, никакого промышленного значения иметь не могут, ибо какая же мыслима промышленность там, где и людей нет? Профессор же Менделеев находит, что, подобно нефти, «хвойные леса северо-востока России могут доставить не только для самой России, но и для внешней ее торговли те смолистые вещества, которые составляют результат правильного пользования хвойными лесами»; что, хотя действительно наши смолистые вещества не тождественны с иностранными, но «после ряда усилий и опытов замена одной смолы другою в различных производствах не невозможна» и что «хотя в России нет лесов морской сосны, дающей терпентин и другие мягкие полужидкие смолы, но что ее можно развести и у нас, как развели французы в своих ландах» (стр. 58 и 104). По этим основаниям, он не задумывается поднять теперь же пошлину на терпентин с 40 на 50 коп., а на гарпиус, канифоль и скипидар с 13 коп. до 1 руб. золотом с пуда, делая, впрочем, ту единственную уступку в пользу гарпиуса, что до 1895 года допускает привоз его с пошлиной в 30 коп. с пуда брутто (стр. 105). Основания эти представляются Обществу до такой степени беспочвенными, что распространяться о них оно не считает полезным, почему и ограничивается ходатайством отложить проектированные г. Менделеевым ставки до того времени, когда наш северо-восток действительно покроется лесами морской сосны.
в) Свою пошлину на каменный уголь г. Менделеев возвышает до 4 коп. зол. с пуда и делает из нее только то изъятие, что до 1898 года оставляет существующие ставки для границ западных сухопутных и балтийских неизменными (стр. 31). Такое непомерное обложение, за которое донецкие стачники-спекулянты, столь неистово свирепствующие на всем юге в периоды закрытой навигации, будут ему, конечно, очень благодарны, он объясняет разумной, с его точки зрения, необходимостью переместить в центр русских угольных копей007 большинство тех производств, которые ныне основались на пользовании иностранным углем и сырьем около наших портов; а всех нуждающихся в дешевом топливе утешает тем, что дороговизна от этой ставки «может быть только местная и временная», как будто от этого им будет теплее, и что она «отзовется лишь на промышленности, а не в частной жизни массы русского народа, имеющего еще иные виды топлива» (стр. 36), как будто народ и его промышленность суть величины обособленные и ничего общего между собой не имеющие. После всего, что раньше уже было высказано по этому предмету (стр. 178-202), Общество не усматривает сколько-нибудь веских причин отказываться от своих доводов и заключений и полагает, напротив, что затеваемое перемещение большинства существующих производств в столь удаленную от потребительных центров пустыню, как Корсак-Могила, явилось бы такой коренной ломкой всей нашей промышленности, после которой понадобились бы десятки лет новых усилий и громадных затрат, чтобы только возвратиться к нынешнему ее положению. Автор «попытки», видимо, сверх того не принял во внимание, что с экономической точки зрения очень многим производствам далеко не так удобно и выгодно стоять подле сподручного топлива, как подле крупного и оживленного рынка.
г) Ныне действующий тариф пропускает без всякой пошлины бутылки для вина, привозимые в центр нашего виноделия, к портам Черного и Азовского морей и к бессарабским таможням, и этим оказывает существеннейшую услугу местному виноделию, что бутылочного производства в том крае совсем нет и быть даже не может, по отсутствию необходимого для него сырья. В настоящее время услуга эта, сравнительно важнейшая, чем даже высокая пошлина на привозное вино, больше чем когда-либо представляется необходимой, именно потому, что после истребления филоксерой множества виноградников Франции, Австрии и Германии наши южные, по преимуществу столовые, вина быстро пошли в ход; перевозка же их в бочках, а не в бутылках, сопряжена не только с большими затруднениями, но и с громадным риском, так как достаточно впустить в бочку отпитого дорогою вина несколько капель воды или обронить крошку хлеба, чтобы все оно испортилось до неузнаваемости. Игнорируя все это, г. Менделеев, в видах протекции отечественному виноделию, возвышает пошлины на привозные нешипучие вина с 3 р. 50 к. до 4 р. 40 к., на винный камень с 26 до 30 к. и на виннокислое кали с 26 до 50 к. зол. с пуда брутто (стр. 115, 97 и 95), тогда как, в видах протекции стеклянному производству, несравненно менее важному и ценному, облагает «бутылки зеленого стекла, нигде не шлифованные и весом в отдельном сосуде не менее фунта» (о других в «попытке» ничего не говорится) запретительной пошлиной в 60 коп. зол. с пуда брутто. Видимо не соображенные ни между собою, ни с важностью затрагиваемых интересов ставки эти едва ли можно признать удобными и для таможенного надзора, раз только, кроме веса брутто, ему придется взвешивать каждую посудину в отдельности; для виноделов же южной России их потому нельзя не признать убийственными, что бутылки внутреннего производства дают при укупорке несравненно больше боя и потери вина, нежели привозимые из Марселя.
д) Существующую чисто запретительную пошлину на разные герметически закупоренные съестные продукты, как горчица, пикули, паштеты и т.п., автор «попытки» находит нужным вновь поднять с 4 р. 80 к. до 10 р. зол. с пуда брутто (стр. 114), упуская из вида, что такие ставки не только уничтожают самую возможность международной торговли, но прямо вызывают на реванш, который, как упомянуто выше (стр. 117), нам же обходится больнее, чем кому-либо. Подобные ставки Императорское Вольное Экономическое Общество считает вообще гораздо более вредными, чем прямое запрещение ввоза, так как, узаконивая тот высший размер, до которого цены всегда стремятся сами собою, они удорожают только и продукты внутреннего производства, существенно замедляя тем самым возможность их распространения и улучшения.
е) Выше уже было указано, каким путем профессор Афанасьев дошел до открытия, что «о налоге на земледелие вследствие увеличения пошлины на сельскохозяйственные машины не может быть и речи» (стр. 40). Про себя, однако, не мог почтенный профессор не сознавать, что подобные положения слишком уж легко и разбиваются той же арифметикой, при помощи которой добыты (стоит только в его же расчете вместо 100 мил. четв. поставить «для примера» 10, 5, 3 и т.п.), почему в отношении к привозным косам, которые тоже захотелось ему обложить возвышенной пошлиной, он употребил такой прием: очень хорошо зная, что никогда на рынок косы с рукоятками не поступают, он решил, что коса без рукоятки есть ножик, а не коса, почему и пошлину должна платить, как ножик, в 2 р. 50 коп. с пуда. Точно так же поступил и г. Менделеев в отношении к пошлинам на хлопчатобумажные ткани. Очень хорошо зная, что пошлины эти в России давно уже (с 1822 года) запретительны, но полагая, что не только не следует их понижать, а надо, напротив, и далее возвышать, «особенно укрепляя ими производство дешевейших изделий, как наиболее ходких и важных», он сообразил, что вместо сложной классификации действующего тарифа достаточно «подвести товары низшей ценности в одну статью с товарами средней и высшей цены», чтобы получилось новое, но уже не прямое, а окольное или, как он называет, «естественное» увеличение пошлины. Согласно этой теории, так явно расходящейся с азбукой финансовой и экономической науки, так резко противоречащей собственным уверениям автора, что производимая высокими ставками дороговизна есть «только временное» зло (стр. 36, 76, 126 и др.) и так мало отвечающей самому достоинству тарифа, как акта законодательного, он, вместо десяти существующих подразделений бумажной ткани, с низшей пошлиной в 14 и с высшей в 58 р., ставит только пять подразделений, но с низшей пошлиной в 16 и с высшей в 100 р. зол. с пуда; да попутно и пошлину «на мешки из льна, пеньки, джуты и их заместителей» возвышает с 2 р. 40 к. до 4 р. зол. с пуда брутто (стр. 139 и 143). Императорское Вольное Экономическое Общество отказывается понимать – для каких государственных интересов подобные ставки могут быть полезны; но относительно последней считает долгом разъяснить, что, если и нынешняя ложится уже на вывозимую из России муку тяжелым налогом в 6 кр. коп. с пуда, то проектированная г. Менделеевым, увеличивая этот налог на 67 процентов, прямо закроет русским хозяевам возможность отсылать свой хлеб за границу в виде муки. Сделается это очень просто: еще в начале семидесятых годов исследование хлебной производительности и торговли в России дознало, что мешки местного производства, хотя в покупке обходятся дешевле привозимых из Англии и Пруссии, но в службе до такой степени непрочны, что хозяину гораздо выгоднее заплатить дорого, но иметь выносливый мешок, нежели дешево, но получить такой, который после двух-трех оборотов превращается в тряпье008 . Между тем эту-то сторону дела, очевидно самую важную, г. Менделеев (как и все наши тарификаторы) совершенно упускает из вида, в глубоко ошибочном предположении, что, поставив рядом две вещи с одинаковым названием, он делает их тождественными по существу. Общество прямо заявляет, что в действительности почти никогда копия не бывает тождественна с оригиналом, и особенно это бросается в глаза, когда речь идет о сельскохозяйственных машинах и орудиях, даже таких простых, как плуги существенная разница всегда почти сводится к тому, что, работая оригиналом, и пахарь не чувствует утомления, и лошадь возвращается сухою, тогда как работая копией, технически, по-видимому, безукоризненной, и пахарь и лошадь до такой степени утомляются, что на завтра, к явному ущербу хозяина, не могут уже работать так, как работали вчера. Общество может поименно даже указать самые хозяйства, где в этом легко убедиться воочию, чтобы затем раз и навсегда потерять веру в доводы тех наших техников, которые судят о разных машинах и орудиях не по их службе в хозяйстве, а только по наружному виду экземпляров, красующихся на выставках и в музеях.
4) Независимо от всего сказанного, следует заметить, что «попытка» г. Менделеева изобилует целым рядом таких противоречий, которые сами себя взаимно уничтожают. Так, он говорит, что «многие производства еще рановременно призывать к жизни высокими тарифами, пока сырье не готовится внутри страны в надлежащем количестве и виде» (стр. 129); а между тем всей своей «попыткой» желает вызвать именно такие производства, для которых сырье получается и долго еще (если не всегда) будет получаться из-за границы, как напр. сера, сталь, ковкий чугун, машины, хлопок, шелк, джута, толстые кожи и т.п. Так, на одной странице сам он говорит, что «размер интеллигентных сил, способных вести промышленные дела, у нас еще не велик», а на другой, со слов проф. Афанасьева, уверяет, что именно теперь «Россия находится в эпоху избытка этих сил, не знающих куда приложить полученное образование» (стр. IХ, 77 и 81); тогда как проф. Тавилдаров со своей стороны указывает, что даже в самопростейшем крахмально-картофельном производстве мы все еще не можем соперничать с иностранцами, между прочим потому, что ни утилизировать отбросов, ни даже дешево ремонтировать механические приспособления не умеем. Общество в свою очередь, множеством фактов из области сельскохозяйственных технических производств, может подтвердить, что не только подготовленных к делу техников у нас ощутительно мало, но что «получившие образование» даже и в счет идти не могут, отчасти потому, что предпочитают чиновные карьеры или сразу претендуют на непомерные оклады; главным же образом потому, что весьма естественно не могут и уживаться при деле, раз только 93 процента хозяев этого дела изображают собою людей, свободных от всякого образования. Так, далее, г. Менделеев сам говорит, что высокие ставки на предметы, требующие вкуса, знаний или сложных специальных устройств, могут только монополизировать производство, лишить казну таможенного дохода, а страну обречь на всегдашние переплаты за товар, производимый без должного соревнования и без улучшений (стр. Х, 9 и 28); а между тем чрезмерно высокими пошлинами облагает целые ряды подобных производств, как напр. судостроение, машиностроение, различное тканье и даже шелк-сырец, на который существующую пошлину в 65 коп. поднимает в первые пять лет до 7, а затем до 30 р. зол. с пуда! Сам он говорит, что «пошлину на такой общераспространенный напиток как чай» следует понизить (стр. 47) и рядом с этим, уменьшая с 21 до 20 руб. ставку на черный чай, увеличивает «на желтый, зеленый и всякий укупоренный в китайские или японские лакированные ящики» до 30 р., на плиточный до 10 и на кирпичный до 4 р. зол. с пуда брутто (стр. 51)! Сам он говорит, что разные ставки для моря и суши следует в тарифе уничтожить и удерживает их для привозимого хлопка (стр. 45 и 201); сам поясняет, что полезно сохранить беспошлинный привоз хлебов, так как «обложение их могло бы только затруднить падение системы, вызвавшей боевые против нас пошлины в других странах», а между тем облагает ячмень, кукурузу и картофель пошлиной в 5 коп., бобы, горох и масличные семена – в 15 коп., а муку, солод и крупу в 25 коп. с пуда брутто (стр. 43 и 49)! Почтенный профессор, конечно, знает, что пригодную для выделки серпов и кос сталь нам все еще приходится получать из Силезии; а между тем увеличивает пошлину на эти крайне необходимые всему крестьянству инструменты с 1 р. 40 к. до 2 р. в первые пять лет и до 3 р. 60 коп. в последующее время (стр. 135), нисколько не смущаясь тем, что подобные ставки равносильны ампутации рабочих в земледелии рук. Он знает, что без американского хлопка мы не можем обходиться, даже при самом широком развитии хлопководства в наших азиатских степях, просто потому, что хлопок этих степей, по своей сравнительной сухости, годится при тканье только на уток, но не пригоден на основу; а между тем увеличивает пошлину на привозный по западной границе хлопок до 1.20-1.35-1.60 коп. зол. с пуда (стр. 57); да вдобавок держится еще того воззрения, что, при вывозе хлопчатобумажных русских изделий за границу, надо пошлину с вошедшего в их состав сырого хлопка фабрикантам возвращать, как это практикуется в кажущихся ему идеальными производствах сахарном и спиртовом (стр. 45 и 139), потому (говорит он), что «вообще возврат при вывозе иностранного товара в русской обработке составляет столь справедливое начало, что развитие его должно считать во всех отношениях желательным» (стр. 86). Довольно последовательный с той точки зрения, в силу которой Россию во что бы то ни стало надо переполнить фабриками, которые бы дешево работали для других народов и очень дорого для себя, довод этот представляется Обществу вдвойне ошибочным. Во-первых, дело таможенного тарифа – брать пошлину или не брать. Но брать с тем, чтобы в одном случае возвратить, а в сотне других не возвращать, - это очевидный nonsense, ничего общего не имеющий с возвратом акциза за вывозимый сахар или спирт. Возврат акцизов практикуется не столько ради поощрения вывозной торговли данной страны, сколько в силу того бесспорного правила, что своими косвенными налогами одно государство не имеет и права облагать других. Возврат же таможенной пошлины и вдобавок тому же своему фабриканту, с которого взыскана, равносилен гласному признанию, что ее и брать не следовало; а в таком случае никакие изъятия юридически немыслимы, ибо перед законом, в силу самого закона, все члены одного и того же государства должны быть равны. Таким образом, приведенный довод г. Менделеева оказывается прежде всего принципиально несостоятельным и, к сожалению, явно недоброжелательным всему русскому населению, кроме немногих фабрикантов и заводчиков, - очевидно, что тариф, как закон, не может и не должен быть проводником подобных тенденций. Засим глубоко ошибается г. Менделеев, идеализируя в своей «попытке» такие русские производства, как хлопчатобумажное, свеклосахарное и спиртовое, в которых будто бы и дешевизна и заграничный сбыт уже достигнуты.
Идеализация эта представляется Обществу совершенно непонятной. Что касается до нашей хлопчатобумажной промышленности, то автор, по-видимому, совсем не знает, что золотые с 1877 года пошлины, которыми она охраняется, превышают на 50% по отношению к тканям и на 154-205 проц. по отношению к пряже даже те ставки, которых 23 года тому назад представители этой фабрикации Т.Морозов, В.Крестовников, В.Рябушинский и Ф.Журов домогались, как высшего предела! Понятно, что такие ставки не могли не увеличить производства до размеров, совсем не соответствующих требованию рынка, и самым естественным образом произвели тот кризис, о котором Министр Финансов и заявлял во всеподданнейшем докладе о государственной росписи на 1884 год. Поневоле фабриканты вынуждены были спустить цены, и удешевление было достигнуто; но только – какою ценою? Во-первых, фабриканты должны были дать своим покупателям небывало широкий кредит и принимать в платежи купоны от билетов Казначейства за несколько лет до их сроков; а это произвело такой переполох в нашем денежном обращении, что Правительство нашлось вынужденным положить конец преждевременной стрижке купонов. Во-вторых, параллельно увеличенному производству, пошло такое ухудшение товара, что на рынок открыто выступила так называемая «линючка», хорошо известная всем и каждому тем, что, будучи красной при покупке, обращается в грязно-серую после мытья, и ей-то Россия обязана тем, что даже на весьма неприхотливых азиатских рынках Европа так успешно стала вытеснять наши бумажные ткани, что пришлось даже закрыть для ее товаров извоз по дороге, которая и строилась от моря до моря в качестве транзитной. Наконец в-третьих, ни для кого не секрет, что удешевление достигнуто ценой такого беззастенчивого обирания рабочих фабричными лавками и штрафами, которое не раз уже вызывало самые прискорбные волнения и даже бунты. Профессоры Ильин и Ланговой со своей стороны довольно верно обрисовали в своей записке (стр. 18) весь вред избыточного в этой промышленности покровительства: «под влиянием почти запретительного тарифа (поясняют они) хлопчатобумажное производство привлекло к себе значительные капиталы, в ущерб другим отраслям нашей обрабатывающей (и всякой другой, надлежало бы прибавить) промышленности». Сверх того, «вред чрезмерного покровительства сказался и в том явлении, что наша промышленность, развиваясь неимоверно быстро в количественном отношении, в качественном развивалась сравнительно медленно, так как подобный характер охраны предрасположил фабрикантов приурочивать свои надежды исключительно к тарифному обеспечению». Такой отзыв, при всей его гибкости, логически «предрасполагал» ожидать, что почтенные профессоры приложат старание хоть на будущее время избавить Россию от подобных «вредов». К удивлению, однако, они решили, что «чрезмерные» пошлины надо «только округлить» (конечно, вверх, а не вниз), а на коленкор всякий даже несколько возвысить… «в удовлетворение ходатайства переплетчиков, предпочитавших (будто бы) отсылать книги для переплета за границу» (стр. 22 и 12)! При такой обстановке идти прямым путем к дальнейшему еще возвышению тарифа было уже, видимо, неудобно, и г. Менделеев придумал тот окольный, о котором упомянуто выше. Понятно, что идеализировать такую промышленность нет ни малейших оснований.
Еще менее причин идеализировать наши акцизные производства, во имя того будто бы достигнутого в них «перепроизводства», в котором г. Менделеев усмотрел и дешевизну и заграничный сбыт; так как в действительности никакого перепроизводства нет и никогда не было, а есть только самая естественная недопродажа приготовляемых продуктов, именно потому, что непомерное обложение сделало их слишком дорогими и недоступными народному карману. Относительно спирта, обложенного вдесятеро выше его стоимости, этой истины и доказывать нечего. Что же касается до сахару, то в отчете за 1885 год Департамент Неокладных Сборов сам сосчитал, что в киевском районе средняя цена пуда сахару, при стоимости свеклы в 140-150 к. за берковец в 12 пуд., не превышает 3 р. 15 кр. коп., считая в этой сумме и акциз (в 65 коп.) и все расходы производства (стр. 86). Между тем запретительный тариф на сахар разрешает Министру Финансов временно уменьшать пошлину лишь тогда, когда в Одессе и Киеве цены сахара-сырца будут колебаться между 5 р. 50 к. и 6 р., а в С.-Петербурге между 6 р. и 6 р. 60 к. за пуд, откуда и происходит, что в ту пору, как у нас киевский сахар оплачивается именно этими предельными ценами, в Лондоне тот же киевский сахар продается (без акциза) по 2 р. 60 к., а в Генуе по 2 р. 54 к. пуд, или вдвое и чуть не втрое дешевле. Очевидно, что не только это не идеал, а прямое самоистощение в пользу Англии и Италии и тем прискорбнейшее, что при дешевом обложении производство сахара и спирта в России давно уже могло бы удвоиться и все-таки не быть «перепроизводством». Нельзя при этом упускать из вида, что именно акцизные наши производства, в резкое отличие от других, целыми годами стоят неподвижно, невзирая на быстрый рост самого населения; что ни в каких других не практикуется столько разнообразных и разорительных для самой казны злоупотребления, с которыми, по признанию самого акцизного надзора, ни сам он, ни купно с полицией, и совладать уже не могут; что нигде так широко не развиты монополии и стачки заправил, то на повышение цен при продаже готового продукта, то на понижение при покупке сырья; что ни в какой другой отрасли труда премирования заграничного вывоза не поглощают стольких миллионов, как в них; что, будь у нас особое министерство «промышленности», никакой министр «финансов» не согласился бы на подобные жертвы; а наконец, что едва ли в какой-либо другой промышленности разврат рабочих дошел до такого цинизма, как в сахарном и табачном производствах. Ввиду таких фактов, ясно, что указание г. Менделеева на названные отрасли промышленности, как на подтверждающие будто бы исходную точку его воззрений, больше чем неудачно.
Если еще ко всему сказанному присовокупить, 1) что положенные г. Менделеевым в основу своей «попытки» цены привозных товаров, которые он выводил либо по таможенным показаниям, либо по прейскурантам Петербурга, далеко не выражают собой цен всего русского рынка, часто, напротив, совершенно гадательны, да и сам он признает их только «грубыми приложениями к возможной действительности» (стр. 16, 17, 18, 20, 23, 38, 52, 80 и 197); 2) что ничем не вызванные и совсем ненужные переложения в пуды брутто таких товаров, которые издавна оплачивали и оплачивают таможенную пошлину поштучно или по разным другим признакам (как напр. живой скот, зеркала, шляпы, часы, фортепьяно, экипажи, бутылки, ласты), сделаны большей частью гадательно и произвольно (стр. 66, 90, 110, 115, 156, 158, 164 и 176); 3) что поэтому и сосчитанное им процентное отношение проектированных ставок к стоимости товаров далеко не выражает действительной величины обложения, - то сделается очевидным, что, по всей справедливости, «попытку» г. Менделеева полезно было бы, при пересмотре таможенного тарифа, оставить без последствий.