[Национальная система политической
экономии. Сочинение д-ра Фридриха Листа. Перевод с немецкого под редакцией К.В.Трубникова,
с его вступлением, примечаниями и биографическим очерком Фр. Листа. СПб., 1891,
стр. 452+хх.
2-е сокр. изд. 2005. М.: Европа, 2005.]
[418] Сочинение Фридриха Листа, вышедшее в свет в 1841 году, занимает видное место в истории немецкой политико-экономической литературы; оно упоминается или разбирается вкратце во всех учебниках политической экономии, особенно немецких. О теории Листа, об ее достоинствах и недостатках писано было очень много; самая книга значительно устарела по содержанию: она написана была еще в то время, когда учения английских экономистов-классиков безраздельно господствовали в науке и когда считалось еще великой ересью не соглашаться в чем-либо с Адамом Смитом и его истолкователем, Сэем. Горячая полемика Листа против Смита и Сэя представлялась чем-то новым и смелым в начале сороковых годов; она затрагивала вопросы, волновавшие лучших людей Германии, так как переносила заветные национальные идеи и стремления в область экономических интересов немецкого народа. Отвлеченной доктрине, рассуждающей о хозяйстве и богатстве вообще, Лист противопоставлял изучение условий, способствующих благосостоянию и развитию отдельных независимых наций, причем имел в виду печальные политические и хозяйственные дела своего германского отечества. Лист интересовался главным образом вопросами международной торговли и международного соперничества; он жестоко нападал на торговую политику англичан, приписывая им коварное намерение погубить неокрепшую еще фабричную промышленность других народов посредством свободного ввоза английских изделий, [419] доведенных до высшей степени совершенства и дешевизны. Германская промышленность не выдержала бы этой конкуренции и обречена была бы на гибель; при полной свободе соперничества, немецкий народ попал бы в экономическую зависимость от Англии после того, как ему удалось отстоять свою политическую независимость против наполеоновской Франции. Эта перспектива чрезвычайно пугала Листа, чем и объясняется страстный и резкий тон его рассуждений.
Лист начал свою борьбу против идей свободы торговли в 1819 году, составив красноречивую петицию в германский союзный совет от имени представителей немецкого купечества, собравшихся на ярмарку во Франкфурте-на-Майне; он взялся затем хлопотать перед дворами второстепенных германских государств об уничтожении внутренних пограничных таможен и об образовании германского таможенного союза, с целью экономического объединения немцев и лучшей охраны их промышленности от английских посягательств. За эту практическую деятельность он был лишен профессорской кафедры в Тюбингене; впоследствии он был даже предан суду и приговорен к тюремному заключению, так что вынужден был бежать во Францию. Лист продолжал пропаганду своих идей в различных американских и немецких изданиях; в Соединенных Штатах он сам стал промышленников, разбогател и вернулся на родину уже в 1832 г. в качестве американского гражданина. У Листа была еще свежи впечатления и испытания наполеоновской эпохи; он говорит о континентальной системе, как о чем-то очень недавнем, указывает на необходимость самостоятельной национальной промышленности ввиду возможности внешних нападений и войн и постоянно обвиняет Англию в стремлении к всемирному владычеству. Те преувеличенные опасения, которые Лист высказывает в своей книге, должны казаться теперь странными; его энергические филиппики против Англии и нападки на ее классиков-экономистов утратили значительную долю своего интереса для настоящего времени.
Для Листа английское торгово-фабричное процветание было идеалом, к которому должен стремиться каждый народ, обладающий нужными для этого естественными и политическими условиями. Тогда рабочий вопрос пребывал еще в тумане и мало занимал экономистов: социальное движение не выступило еще наружу, не было еще событий 1848-го года и позднейших кризисов, связанных с судьбой обездоленного и все более возрастающего рабочего класса. С другой стороны, многие истины, которые с таким жаром доказывал Лист, представляются теперь слишком банальными, [420] общеизвестными; они давно уже признаны всеми и не вызывают никаких теоретических споров. В сущности Лист почти не касался научных, теоретических основ политической экономии и в этой области не отрицал заслуг Адама Смита и Сэя; он останавливался только на некоторых вопросах, имеющих общее значение, и прежде всего старался разъяснить первостепенную важность производительных сил, как источников меновых ценностей, в противоположность теоретикам-классикам, принимавшим количество самих меновых ценностей за мерило богатства. По своему главному содержанию и направлению трактат Листа должен был бы носить другое заглавие: это — национальная система экономической политики, а не система политической экономии, как ошибочно полагал сам автор.
Однако книга Листа, хотя и устарела в существенных своих частях, остается, тем не менее, поучительной и интересной для современного читателя, как по оригинальной силе и ясности развиваемых идей, так и по живости и образности изложения; она несомненно заслуживала перевода на русский язык, причем полезно было присоединить вступительную статью для надлежащей критической оценки труда Листа и для указаний на позднейшую обширную литературу по вопросам международной экономической политики. Насколько необходимы такие предварительные комментарии для правильного понимания сочинения Листа, можно видеть из того, что последнем (седьмом) издании, вышедшем в 1883 году в Штутгарте под редакцией профессора Эеберга (Eheberg), присоединено «историческое и критическое вступление», составляющее по объему почти целую самостоятельную книгу в 249 страниц (Historische und Kritische Einleitung zu Fr. List’s Nationalem System der Politischen Oekonomie, von K. Th. Eheberg). Если такой объяснительный этюд понадобился для немецкой образованной публики, то тем более нужен был бы подобный комментарий для русских читателей, незнакомых с немецкой экономической литературой и особенно с современным положением вопроса о покровительственной системе.
К сожалению, русский перевод появился без надлежащего вступительного очерка, хотя бы составленного по этюду проф. Эеберга, но зато снабжен крайне странным и даже непонятным «вступлением» другого рода, которое по своему характеру не только не имеет ничего общего с политической экономией, но прямо противоречит общему духу и смыслу самой книги Листа. Составитель этого «вступления», г. К.Трубников, принял почему-то Фридриха Листа за выразителя идей новейшего национализма, [421] протекционизма и мракобесия и на этом основании навязывает ему солидарность с такими воззрениями, от которых в ужасе отвернулся бы почтенный немецкий экономист, горячий поборник гражданской и национальной свободы, считавшийся в свое время даже революционером. Громкие фразы о великом значении труда Листа сопровождаются указаниями, свидетельствующими о полном незнакомстве редактора перевода с затронутыми им предметами и вопросами. Книга Листа представляется ему последним словом истинной науки, как будто после этой книги (с 1841 года!) все научно-экономическое движение остановилось, и затем остальная литература состоит сплошь из одних «ложных доктрин». Рассуждения автора об этих «ложных доктринах» составляют очевидный болезненный бред: тут смешаны в одну кучу Адам Смит, Будда, Шопенгауэр, Конфуций, принцип laissez faire, Лев Толстой, промышленный протекционизм и христианство, без всякой связи и смысла. Дело доходит до того, что спасительность высоких таможенных пошлин оказывается в каком-то близком соседстве с вопросами религии и с цитатами из Евангелия, а сочинение Фридриха Листа, трактующее о международной торговле, выдается за целебное средство против всяких общественных и нравственных недугов, против ложных учений и утопий «чужеземной фабрикации» (как будто сама книга Листа — не иностранное произведение). По уверению г. Трубникова, Россия (sic!) «не имеет ни малейшего понятия» об указанной книге, которая даже «весьма мало известна большей части наших ученых экономистов» (стр. II); и в то же время перечисляется ряд ученых и правительственных деятелей, придерживающихся у нас будто бы теории и идей Листа, и в числе этих лица упоминается имя лица, стоящего во главе наших государственных финансов (стр. VII). Неужели это еще мало для Листа? Прибавим для курьеза, что автор, по-видимому, смешал известного немецкого ученого, профессора Лоренца Штейна, со знаменитым государственным человеком Пруссии, бароном Штейном, действовавшим в начале столетия (см. стр. V и VII, где имя Л.Штейн поставлено между именами Тьера и Бисмарка в разряде политических деятелей, а не в рубрике «германских известных экономистов»). Нелепые и злобные выходки, присоединенные к книге Листа в виде «вступления», могут только оттолкнуть читателя и отнять у него охоту познакомиться с содержанием сочинения, рекомендуемого столь странным образом. А между тем сама книга нисколько не ответственна за вздорные толкования и бредни ее мнимых поклонников.
Фридрих Лист совершенно не повинен в тех преувеличениях [422] протекционизма, которые у нас нередко прикрываются его именем. Доказывая необходимость охраны национальной промышленности посредством таможенных пошлин, он стоит лишь за умеренное, разумное покровительство и прямо высказывается против запретительных тарифов; другими словами, его доводы подкрепляют лишь ту охранительную систему, которая действовала у нас с конца шестидесятых до второй половины семидесятых годов. Книга Листа является прямым осуждением протекционных излишеств, вроде господствующих у нас в последние годы. «Всякое преувеличение и преждевременность в применении начал протекционизма, — говорит Лист, — наказывает нацию (в переводе прибавлено еще: «самое себя») уменьшением ее благосостояния. Ничего не может быть вреднее и хуже внезапного и полного ограждения страны запретительными пошлинами… Слишком возвышенные ввозные пошлины, которые совершенно исключают иностранную конкуренцию, вредны для той самой страны, которая их вводит, так как вследствие этого исчезает у заводчиков и фабрикантов стремление к соревнованию с другими странами и поддерживается рутина (а не «равнодушие», как выразился переводчик). Целесообразная протекционная система не доставляет монополии туземным производителям, а дает только гарантии от потерь тем лицам, которые жертвуют своими капиталами и посвящают свои способности и труды для новых, еще неизвестных отраслей промышленности» (стр. 55—58 [2-е изд. стр. 36—38]). Для того чтобы обеспечить такую гарантию относительно некоторых важнейших отраслей производства в Германии, «достаточно было бы умеренной протекционной пошлины, которая в течение пяти следующих лет могла бы возвыситься до 25%, продержаться на этой высоте в течение нескольких лет и затем понизиться до 15 или 20%» (стр. 445). Как далеки наши тарифные ставки от этих скромных требований Листа!
Политические идеи, развиваемые Листом, также едва ли подходят к программе наших протекционистов. Лист много раз повторяет и доказывает ту мысль, что «свобода и промышленность идут рука об руку, хотя нередко одна из них прежде вызывается к жизни». «Если где-либо зарождается торговля или промышленность, то это уже показывает, что недалека и свобода; поднимает ли где свобода свое знамя, это служит уже верным признаком того, что рано или поздно промышленность откроет туда путь» (стр. 62 [2-е изд. стр. 40]). Для развития мануфактурной и фабрично-заводской промышленности необходимы известные общие социальные условия, а именно «учреждения и законы, обеспечивающие гражданам личную и имущественную неприкосновенность, свободное применение своих [423] умственных и физических сил» (стр. 53 [2-е изд. стр. 35]). «Что ограничительная (т.е. протекционная) торговая политика только тогда может оказать надлежащее действие, когда она поддерживается успехами культуры и свободными учреждениями страны — доказывает упадок Венеции, Испании и Португалии, ретроградное движение Франции, вследствие отмены Нантского эдикта, и история Англии, в которой свобода всегда развивалась параллельно с успехами промышленности, торговли и национального обогащения» (стр. 167 [2-е изд. стр. 111]). «Свобода мысли и свобода гражданская, государственный строй и превосходство политических учреждений — вот что главным образом дало возможность английской торговой политике разработать естественные богатства страны и развить производительные силы нации» (стр. 360 [2-е изд. стр. 254]). Любопытны замечания Листа о тогдашней России. «Нельзя не сознаться, — говорит он, — что недостаток образования и политических учреждений должен задерживать дальнейшие промышленные и коммерческие успехи России, если только императорскому правительству не удастся согласовать общее состояние страны с потребностями промышленности посредством создания разумных городских и земских учреждений, посредством постепенных ограничений (в переводе почему-то прибавлено слово: «таможенных») и затем окончательной отмены крепостного права, посредством создания образованного среднего сословия и свободного крестьянства и при помощи усовершенствования внутренних путей сообщения, равно как и сообщений с Азией. Вот те завоевания, которые предстоят России в течение настоящего столетия, и это послужит основанием дальнейших успехов ее в земледелии и промышленности, как и в торговле, мореплавании и морском могуществе. Но чтобы реформы подобного рода стали возможны и осуществимы, необходимо прежде всего, чтобы русское дворянство поняло, что его материальные интересы непосредственно связаны с этими реформами» (стр. 147 [2-е изд., стр. 97—98]). Не забудем, что это писано было в 1840 году, когда никто еще не думал у нас о городском и земском самоуправлении и когда мысль об отмене крепостного права принадлежала еще к числу так называемых превратных и злонамеренных идей.
Переводчик не указывает, каким изданием он руководствовался; по всей вероятности, он не имел в виду упомянутого выше издания 1883 года (под редакцией проф. Эеберга), как можно судить по некоторым признакам. К книге приложен коротенький биографический очерк Листа (стр. ХХI—ХХVI), дающий лишь весьма поверхностные сведения об его деятельности; между прочим, здесь пропущен такой существенный факт, как самоубийство Листа (в 1846 году). Примечания, которыми снабжен русский перевод, [424] большей частью излишни, и некоторые из них даже не имеют никакого смысла, а нужных примечаний, т.е. таких, которые разъясняли бы или дополняли бы текст, нет вовсе — если не считать тенденциозного примечания к небольшой главе о России. Иногда цель примечания сводится, очевидно, только к тому, чтобы напомнить о существовании редактора перевода; так, напр., в тексте говорится очень ясно, что неприятно высказываться откровенно о Роттеке на тот момент, когда собираются взносы на устройство памятника этому писателю, а в переводе сделано в выноске такое пояснение: «под наименованием памятника Лист имел очевидно (?!) в виду предстоявшее издание собрания сочинений (?!) Роттека» (стр. 24). Откуда почерпнуто это удивительное пояснение и зачем оно понадобилось — неизвестно.
Самый перевод полон ошибок и неточностей, затрудняющих пользование книгой. «Метуэнские договоры (Methuen-Vertrage), — читаем мы в одном месте, — могут заключаться только в таких странах, где кабинетное мнение — все, а общественное мнение — нуль» (стр. 32). Не всякий читатель догадается, что под «Метуэнским договором» следует разуметь торговый договор, заключенный с Португалией в 1703 году английским министром Мэтюном и чрезвычайно выгодный для Англии; об этом упоминается в одной из дальнейших глав книги. «Кабинетное мнение» поставлено вместо «мнения кабинетов» (Meinung der Kabinette — стр. ХХХIV нем. изд. 1883 г.) — что далеко не одно и то же. На странице 43 [2-е изд., стр. 27] сказано: «трудно, конечно, также утверждать», тогда как по смыслу оригинала надо было поставить слово: «отрицать». В Лондоне существовали будто бы какие-то «Штальгофские купцы», ганзейцы, имевшие контору под названием Штальгофа (стр. 72 [2-е изд., стр. 47]) или «в Штальгофе» (стр. 73 [2-е изд., стр. 48]); здесь немецкий перевод английского выражения (steel-yard, Stahlhof — буквально «стальной двор») принят за особое английское название. Далее, римские пандекты «распространили кровавую (?!) заразу на континенте» (стр. 104 [2-е изд., стр. 70]) вместо: «юридической чумы», как значится в подлиннике (Rechtspest); вероятно, переводчик хотел сказать «правовая зараза». В оригинале говорится о «прежних потребителях французских сельских хозяев», а в переводе сказано: «прежние потребители земледельцы» (стр. 196 [2-е изд., стр. 132]). Переводчик говорит об «отражении индивидуальной свободы» (стр. 389), когда надо было сказать «уничтожение» или «отрицание».
Между прочим, автору приписывается такое совершенно неправдоподобное рассуждение: «Причины антипатий суть в то же время и причины симпатий. Менее сильные (нации) симпатизируют слишком сильным, угнетенные — завоевателям, континентальные державы — [425] морскому владычеству, страны, бедные промышленностью и торговлей, — тем, которые стремятся к промышленной и торговой монополии, страны цивилизованные — менее цивилизованным, страны монархические — странам вполне или отчасти демократическим» (стр. 431). Понятно, что в подлиннике выражено нечто прямо противоположное: слабые и угнетенные нации проникаются чувствами взаимной симпатии против завоевателей, монопольных держав и пр. (стр. 332 нем. изд.). Автор говорит о важности того принципа, чтобы нейтральные державы признавали только действительную блокаду, а не номинальную, словесную (стр. 339 нем. изд.); в переводе же значится наоборот, что «нейтральные державы должны уважать не одну только действительную блокаду того или другого порта, но, по одному только заявлению, и блокаду против всего морского побережья» (стр. 440).
Многие имена и названия, даже общеизвестные, до того исковерканы в переводе, что узнать их трудно. Вместо знаменитого Юма, постоянно цитируется какой-то неведомый «Гум» (стр. 71 и др. [2-е изд., стр. 47 и др.]); острова «Гвернезей и Иерзей» (стр. 100 [2-е изд., стр. 67]) должны обозначать Гернсей и Джерсей; неудобочитаемый «Арквригт» (стр. 108, в примеч. г. Трубникова) — вместо Аркрайта; Беринг, Пригар, лорд Кастлеридж, Бюрке, «Мельбургское министерство» — вместо Боуринга, Причарда, лорда Кастльри, Борка, министерства Мельбурна.
Очень жаль, что книга Листа появилась у нас в столь неопрятном виде и что издание русского перевода не попало в более компетентные руки.