ЛЮДВИГ ФОН МИЗЕС

ЛИБЕРАЛИЗМ

1927

[Mises L. von. Liberalismus. 1927.
Мизес Л. фон. Либерализм / Пер. с англ. А. В. Куряева. – М.: Социум, Экономика, 2001. 239 с.]

————————————

Глава 2. Либеральная экономическая политика
1. Организация экономики
2. Частная собственность и ее критики
3. Частная собственность и правительство
4. Неосуществимость социализма
5. Интервенционизм
6. Капитализм: единственно возможная система общественной организации
7. Картели, монополии и либерализм
8. Бюрократизация

————————————
————————
————

ГЛАВА 2. ЛИБЕРАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

Можно выделить пять различных мыслимых систем организации сотрудничества людей в обществе, основанном на разделении труда: систему частной собственности на средства производства, развитую форму которой мы называем капитализмом; систему частной собственности на средства производства с периодической конфискацией всего богатства и его последующим перераспределением; систему синдикализма; систему общественной собственности на средства производства, которая известна как социализм и коммунизм; и наконец, систему интервенционизма.

История частной собственности на средства производства совпадает с историей развития человечества от животноподобного состояния к высшим достижениям современной цивилизации. Противники частной собственности приложили огромные усилия, чтобы доказать, что на первобытном этапе человеческого общества институт частной собственности еще не существовал в законченной форме, поскольку часть обрабатываемой земли подлежала периодическому перераспределению. Из этого наблюдения, которое показывает, что частная собственность является всего лишь “исторической категорией”, они сделали вывод, что без нее снова можно было бы вполне спокойно обойтись. Логическая ошибка, содержащаяся в этом рассуждении, столь вопиюща, что не требует дальнейшего обсуждения. То, что в далекой древности общественное сотрудничество существовало даже при отсутствии полностью реализованной системы частной собственности, никак не может служить доказательством, что без частной собственности можно обойтись также и на более высоких ступенях развития цивилизации. Если история и может что-либо доказать в отношении этого, так только то, что нигде и никогда не существовало народа, который без частной собственности поднялся бы над состоянием жесточайшей нужды и дикости, едва отличной от животного существования.

Ранние противники системы частной собственности на средства производства нападали не на институт частной собственности как таковой, а только на неравенство в распределении дохода. Они рекомендовали ликвидировать неравенство дохода и богатства посредством системы периодического перераспределения всего количества товаров или, по крайней мере, земли, которая в то время фактически была единственным фактором производства, принимаемым в расчет. В технологически отсталых странах, где преобладает примитивное сельскохозяйственное производство, идея равного распределения собственности сохраняет свое влияние и сегодня. Люди привыкли называть это аграрным социализмом, хотя такое название абсолютно неуместно, поскольку эта система не имеет ничего общего с социализмом. Большевистская революция в России, начавшаяся как социалистическая, установила в сельском хозяйстве не социализм, т.е. общественную собственность на землю, а аграрный социализм. На значительных территориях остальной Восточной Европы раздел крупных землевладений между мелкими фермерами под именем аграрной реформы выступает как идеал, поддерживаемый влиятельными политическими партиями.

Нет необходимости дальше углубляться в обсуждение этой системы. Едва ли можно спорить с тем, что это должно привести к снижению продуктивности человеческого труда. Только там, где земля все еще обрабатывается самым примитивным образом, можно не заметить снижения продуктивности, которое последует за ее разделом и перераспределением. С чрезвычайной бессмысленностью дробления молочной фермы, оборудованной по последнему слову техники, согласятся все. Распространение принципа разделения и перераспределения промышленных или коммерческих предприятий вообще немыслимо. Невозможно разделить железную дорогу, прокатный стан или машиностроительный завод. Периодическое перераспределение собственности можно предпринимать, только предварительно полностью разрушив экономику, основанную на разделении труда и свободном рынке, и вернувшись к экономике самодостаточных усадебных хозяйств, которые хотя и существуют бок о бок, но не вовлечены в обмен между собой.

Идея синдикализма представляет собой попытку адаптировать идеал равного распределения собственности к обстоятельствам современного крупномасштабного производства. Синдикализм стремится наделить собственностью на средства производства не индивидов, не общество, а рабочих, занятых в конкретной отрасли производства⁰⁰¹.

Поскольку пропорции, в которых соединяются материальные и личные факторы производства, в различных отраслях производства различны, то равенство в распределении собственности таким способом вообще не может быть достигнуто. В одних отраслях рабочий с самого начала получит большую часть собственности, чем в других. Стоит только представить трудности, которые при этом возникнут в связи с постоянно существующей в любой экономике необходимостью перемещения капитала и труда из одной отрасли в другую. Можно ли будет изъять капитал из одной отрасли промышленности, чтобы таким образом более щедро оснастить другую? Можно ли будет забрать рабочих из одной отрасли производства, чтобы перевести их в другую, где доля капитала на одного рабочего меньше? Невозможность подобных перемещений делает синдикалистское сообщество крайне нелепым и неосуществимым в качестве формы социальной организации. Кроме того, если мы предположим, что над отдельными группами существует центральная власть, на которую возложена обязанность осуществления таких перемещений, то мы уже имеем дело не с синдикализмом, а с социализмом. В действительности синдикализм как социальный идеал столь абсурден, что только путаники, недостаточно вникшие в проблему, рисковали отстаивать его в принципе.

Социализм, или коммунизм, — это такая организация общества, при которой собственность — власть размещать все средства производства — вверена обществу, т.е. государству как общественному аппарату сдерживания и принуждения. Для того чтобы считать общество социалистическим, не важно, распределяется ли общественный дивиденд поровну или в соответствии с каким-либо иным принципом. Также не имеет решающего значения, будет ли социализм достигнут посредством формального перехода собственности на все средства производства государству, общественному аппарату сдерживания и принуждения, или частные владельцы номинально сохранят свою собственность, а обобществление будет заключаться в том, что все эти “собственники” обязаны использовать оставшиеся в их руках средства производства только в соответствии с предписаниями государства. Если правительство решает, что и как должно производиться, кому и по какой “цене” продаваться, то частная собственность продолжает существовать только номинально; а реально же вся собственность уже обобществлена, ибо главной движущей силой экономической активности является теперь не стремление предпринимателей и капиталистов к прибыли, а необходимость выполнять возложенные обязанности и подчиняться приказам.

Наконец, мы должны упомянуть об интервенционизме. Согласно широко распространенному мнению, существует нечто среднее между социализмом и капитализмом, третий способ организации общества: система частной собственности, регулируемая, контролируемая и направляемая изолированными авторитарными декретами (актами вмешательства).

Система периодического перераспределения собственности и система синдикализма больше обсуждаться не будет. Эти две системы не являются обычно предметом споров. Никто из тех, кого можно воспринимать всерьез, не защищает ни одну из них. Мы должны заняться рассмотрением социализма, интервенционизма и капитализма.

Жизнь человека не является состоянием безоблачного счастья. Земля — не рай. И хотя в этом нет вины общественных институтов, люди имеют обыкновение возлагать за это ответственность на них. В основе любой цивилизации, включая нашу, лежит частная собственность на средства производства. Поэтому люди, которые критикуют современную цивилизацию, начинают с частной собственности. Ее обвиняют во всем, что не нравится критику, особенно в тех пороках, источником которых служит деформация частной собственности и ограничение ее в различных аспектах, так что ее общественный потенциал не может реализоваться.

Обычно критик представляет, как все было бы прекрасно, если бы он все сделал по-своему. В своих мечтах он устраняет любую волю, противостоящую его собственной, ставя себя или кого-то, чья воля в точности совпадает с его, на место абсолютного хозяина мира. Каждый, кто проповедует право сильного, считает себя более сильным. Тот, кто поддерживает институт рабства, ни на мгновение не задумывается о том, что сам мог бы быть рабом. Тот, кто требует ограничения свободы совести, требует этого в отношении других, но не в отношении себя. Тот, кто отстаивает олигархическую форму правления, всегда причисляет себя к олигархии, а тот, кто приходит в экстаз при мысли о просвещенной деспотии или диктатуре, достаточно нескромен, чтобы в своих грезах предназначать себе роль просвещенного деспота или диктатора либо по крайней мере ожидать, что сам он станет деспотом над деспотом или диктатором над диктатором. Точно так же как никто не желает видеть себя в положении более слабого, угнетенного, подавленного, депривилегированного, бесправного подданного, так и при социализме никто не желает быть никем иным, кроме главного руководителя или наставника главного руководителя. В мечтах и навязчивых фантазиях социализма нет иной жизни, которую стоило бы прожить.

По обыкновению противопоставляя прибыльность производительности, антикапиталистическая литература создала модель этих фантазий. То, что происходит при капиталистическом общественном порядке, мысленно противопоставляется тому, что — в соответствии с желаниями критика — будет достигнуто в идеальном социалистическом обществе. Все, что отклоняется от этого идеального образа, характеризуется как непроизводительное. То, что максимальная прибыльность для частных индивидов и максимальная производительность для общества не всегда совпадают, долгое время считалось самым серьезным возражением против капиталистической системы. И только в последние годы стало признаваться, что социалистическое общество не могло бы действовать иначе, чем это делает капиталистическое общество. Но даже там, где это мнимое противоречие все же существует, нельзя просто предположить, что социалистическое общество обязательно сделало бы все правильно, а капиталистический общественный порядок всегда следует осуждать, если он что-то делает иначе. Концепция производительности весьма субъективна, она не может являться отправным пунктом объективной критики.

Поэтому не стоит задерживаться на размышлениях нашего грезящего диктатора. В его видениях все старательны и послушны, все готовы выполнять его команды немедленно и пунктуально. Но в реальном, а не в воображаемом социалистическом обществе, все обернется иначе. Предположение о том, что равное распределение совокупного годового продукта капиталистической экономики среди всех членов общества будет достаточно для гарантирования каждому достаточных средств к существованию, как это показывает простой статистический расчет, совершенно неверно. Тем самым социалистическое общество едва ли сможет таким способом достичь ощутимого повышения уровня жизни широких масс. Если оно обещает перспективы благополучия и даже богатства для всех, оно может делать это только исходя из предположения, что труд в социалистическом обществе будет более производительным, чем при капитализме, и что социалистическая система будет способна обойтись без большого количества избыточных — и, следовательно, непроизводительных — расходов.

В связи со вторым моментом думают, например, о ликвидации всех затрат, возникающих в результате издержек на сбыт, конкуренцию и рекламу товаров. Ясно, что в социалистическом обществе нет места для подобного рода расходов. Однако не следует забывать, что социалистический аппарат распределения потребует немалых издержек, возможно, даже больших, чем в капиталистической экономике. Но не это является решающим элементом нашей оценки значимости этих затрат. Не усомнившись ни на мгновение, как само собой разумеющееся, социалист предполагает, что в социалистической системе производительность труда будет по крайней мере такой же, как в капиталистическом обществе, и пытается доказать, что она будет даже более высокой. Однако в отличие от того, что думают защитники социализма, первое допущение ни в коей мере не самоочевидно. Количество вещей, производимое в капиталистическом обществе, зависит от способа организации производства. Решающее значение имеет тот факт, что на каждой стадии производства, в каждой отрасли особый интерес занятых в ней людей очень тесно связан с производительностью конкретной доли выполняемого труда. Каждый рабочий должен до предела напрягать свои силы, так как его заработная плата определяется результатом его труда, а каждый предприниматель должен стремиться производить как можно дешевле — т.е. при меньших затратах капитала и труда, — чем его конкуренты.

Только благодаря этим стимулам капиталистическая экономика способна создавать богатство, которое она имеет. Возражать против якобы избыточных издержек капиталистической системы сбыта означает не видеть ничего дальше собственного носа. Тот, кто упрекает капитализм в растранжиривании ресурсов на основании того, что шумные торговые кварталы переполнены конкурирующими галантерейными и табачными лавками, не понимает, что такая организация торговли является всего лишь конечным результатом механизма производства, обеспечивающего наивысшую производительность труда. Весь прогресс производства был достигнут только потому, что постоянное движение вперед заложено в природе этого механизма. Методы производства постоянно улучшаются и совершенствуются только благодаря тому, что все предприниматели находятся в постоянной конкуренции друг с другом и безжалостно выбраковываются, если не способны создать и поддерживать прибыльное производство. Если бы этот стимул исчез, не было бы дальнейшего прогресса производства, все применяли бы традиционные методы, никто не стремился бы к экономии ресурсов. Следовательно, абсурдно ставить вопрос о том, сколько можно было бы сэкономить, если устранить затраты на рекламу. Скорее необходимо спросить, сколько можно произвести, если упразднить конкуренцию между производителями. Ответ на этот вопрос не вызывает сомнения.

Люди могут потреблять, только если они трудятся, и, следовательно, столько, сколько произведено их трудом. Далее, характерной чертой именно капиталистической системы является то, что она предоставляет каждому члену общества стимулы выполнять свою работу с максимальной эффективностью и тем самым достигать наивысшего объема производства. В социалистическом обществе будет не хватать этой прямой связи между трудом индивида и товарами и услугами, которыми в результате он может наслаждаться. Стимулом к работе будет не возможность наслаждаться плодами своего труда, а команда властей работать и чувство долга. В следующей главе мы покажем, что такая организация труда невозможна.

В капиталистической системе всегда подвергался критике тот факт, что собственники средств производства находятся в привилегированном положении. Они могут жить не работая. Если смотреть на общественный порядок с индивидуалистической точки зрения, то следует признать это серьезным недостатком капитализма. Почему одному человеку должно быть лучше, чем другому? Но тот, кто посмотрит на вещи не с точки зрения конкретных людей, а с точки зрения общественного порядка в целом, обнаружит, что владельцы собственности могут сохранять свое приятное положение лишь при условии, что они оказывают обществу услугу, без которой общество не может обойтись. Капиталист может сохранять свое привилегированное положение, только находя своим средствам производства применение, максимально важное для общества. Если он этого не делает — если он вкладывает свое богатство неразумно, — то будет нести убытки, и если вовремя не исправит совершенные ошибки, то будет безжалостно вытеснен с преимущественной позиции. Он перестанет быть капиталистом, а его место займут другие, более подготовленные для этого. В капиталистическом обществе средства производства всегда размещает тот, кто больше всего подходит для этой роли; и, хотят они того или нет, они должны постоянно заботиться о том, чтобы средства производства использовались таким образом, чтобы обеспечивать максимальный объем производства.

Все, кто обладает политической властью, — все правительства, все короли и все республиканские лидеры — всегда косо смотрели на частную собственность. Любой правительственной власти присуща тенденция не признавать никаких ограничений и, насколько возможно, расширять сферу своего господства. Цель, к которой тайно стремится каждый правитель, — это контролировать все, не оставлять места ни для чего, происходящего само собой без вмешательства властей. Вот только бы частная собственность не стояла на пути! Частная собственность создает для индивида область, в пределах которой он свободен от государства. Она устанавливает границы для действия воли властей.

Благодаря частной собственности могут возникнуть другие силы, независимые от политической власти и даже оппозиционные ей. Частная собственность, таким образом, становится основой для всех видов деятельности, свободных от насильственного вмешательства со стороны государства. Она является почвой, в которой вызревают семена свободы и автономии индивида, где в конечном счете коренится интеллектуальный и материальный прогресс. В этом смысле частную собственность даже называли фундаментальной предпосылкой развития индивида. Однако последняя формулировка может быть принята только с большими оговорками, ибо традиционное противопоставление индивида и коллектива, индивидуальных и коллективных идей и целей или даже индивидуалистической и универсалистской науки представляет собой бессодержательный предрассудок.

Таким образом, никогда не существовало политической власти, которая добровольно воздержалась бы от того, чтобы не препятствовать свободному развитию и функционированию института частной собственности на средства производства. Правительства относятся к частной собственности терпимо только тогда, когда их к этому принуждают, но они никогда не допустят ее добровольно, исходя из признания ее необходимости. Даже либеральные политики, получив власть, обычно отодвигают свои либеральные принципы в той или иной степени на задний план. Склонность ограничивать частную собственность, злоупотреблять политической властью и отказываться уважать и признавать какую-либо область свободы вне суверенитета государства слишком глубоко укоренилась в менталитете тех, кто управляет правительственным аппаратом сдерживания и принуждения, чтобы у них хватало сил сопротивляться ей добровольно. Либеральное правительство — это contradictio in adjecto⁰⁰². Правительства необходимо заставлять принимать либерализм на вооружение мощью единогласного мнения народа; и не следует надеяться, что они могут стать либеральными добровольно.

Легко понять, что могло бы принудить правителей признать права собственности своих подданных в обществе, состоящем исключительно из одинаково богатых фермеров. При таком общественном устройстве любая попытка ограничить право собственности немедленно встретило бы выступление против правительства объединенного фронта подданных и привело бы к его падению. Однако совсем иначе выглядит ситуация в обществе, где существует не только сельскохозяйственное, но и промышленное производство, и особенно там, где существуют большие деловые предприятия, подразумевающие крупномасштабные инвестиции в промышленность, разработку полезных ископаемых и торговлю. В таком обществе у тех, кто контролирует правительство, существует возможность принять меры, направленные против частной собственности. В сущности, для правительства нет ничего политически более выгодного, чем нападки на права собственности, ибо, акцентируя на этом внимание, всегда легко подстрекать массы против собственников земли и капитала. Поэтому с незапамятных времен все абсолютные монархи, все деспоты и тираны стремились заключить союз с “народом” против имущих классов. Вторая империя Луи Наполеона⁰⁰³ была не единственным режимом, основанным на принципе цезаризма⁰⁰⁴. Прусское авторитарное государство Гогенцоллернов⁰⁰⁵ также восприняло идею, введенную в германскую политику Лассалем во время конституционной борьбы, о завоевании поддержки рабочих масс для борьбы с либеральной буржуазией посредством политики этатизма⁰⁰⁶ и интервенционизма. Это был основной принцип “социальной монархии”, столь превозносимой Шмоллером и его школой⁰⁰⁷.

Однако, несмотря на все преследования, институт частной собственности выжил. Ни враждебность правительств, ни кампания неприязни со стороны писателей и моралистов, церквей и религий, ни возмущение масс — само коренящееся в инстинктивной зависти — не смогли ее уничтожить. Любая попытка заменить ее каким-либо иным методом организации производства и распределения тотчас же оказывалась неосуществимой до нелепости. Людям приходилось признавать, что институт частной собственности необходим, и, хотели они того или нет, к нему возвращаться.

Но, несмотря ни на что, люди до сих пор отказываются признавать, что причину этого возвращения к институту свободной частной собственности на средства производства следует искать в том, что экономическая система, служащая нуждам и целям жизни человека в обществе, в принципе неосуществима иначе, как на этой основе. Люди не смогли заставить себя избавиться от идеологии, к которой успели прикипеть, а именно от веры в то, что частная собственность является злом, без которого, по крайней мере временно, нельзя обойтись, — до тех пор, пока люди еще недостаточно развиты этически. Хотя правительства — разумеется, вопреки своим намерениям и внутренней тенденции, свойственной любому организованному центру власти, — смирились с существованием частной собственности, они по-прежнему продолжают твердо придерживаться — не только внешне, но и в мыслях — идеологии, враждебной правам собственности. Действительно, они считают противодействие частной собственности в принципе правильным, а любое отклонение от этого, с их стороны объясняется исключительно их собственной слабостью или учетом интересов могущественных групп.

Люди, как правило, считают социализм неосуществимым на том основании, что человеку не хватает нравственных качеств, требуемых для социалистического общества. Есть опасения, что при социализме большинство людей не будут проявлять того же усердия в выполнении своих обязанностей и решении стоящих перед ними задач, какое они демонстрируют в каждодневной работе в условиях общественного порядка, основанного на частной собственности на средства производства. В капиталистическом обществе каждый индивид знает, что плоды его труда принесут удовольствие ему самому, что его доход увеличивается или уменьшается в соответствии с тем, увеличивается или уменьшается продукт его труда. В социалистическом обществе каждый будет думать, что меньше зависит от эффективности своего труда, так как в любом случае ему причитается фиксированная доля совокупного продукта, а размер последнего не может ощутимо сократиться из-за потерь, вызываемых ленью одного человека. Если, как того следует опасаться, это убеждение станет всеобщим, то производительность труда в социалистическом сообществе значительно упадет.

Это возражение против социализма является абсолютно здравым, но оно не затрагивают сути проблемы. Если бы в социалистической экономике было возможно удостоверить результат труда каждого отдельного товарища с такой же точностью, с какой в капиталистической системе это достигается в отношении каждого работника при помощи экономического расчета, то осуществимость социализма не зависела бы от доброй воли конкретного индивида. Общество могло бы, по крайней мере в определенных пределах, определить долю совокупного результата, которую следует выделить каждому работнику на основе размера его вклада в производство. Неосуществимым социализм делает как раз то, что такого рода расчеты в социалистическом обществе невозможны.

В капиталистической системе расчет прибыльности является ориентиром, который указывает человеку, должно ли при данных обстоятельствах его предприятие вообще работать, и работает ли оно максимально эффективно, т.е. при минимальных затратах факторов производства. Если предприятие оказывается неприбыльным, это означает, что сырье, полуфабрикаты и труд, которые ему необходимы, применяются другими предприятиями для целей, которые, с точки зрения потребителей, являются более насущными и более важными, или для той же самой цели, но более экономично (т.е. с меньшими затратами капитала и труда). Когда, например, ручное ткачество стало неприбыльным, это означало, что капитал и труд, применяемые в машинном ткачестве, дают больше продукции, и, следовательно, неэкономично цепляться за технологию, которая при тех же затратах капитала и труда обеспечивает меньший выпуск.

При планировании нового предприятия можно подсчитать заранее, возможно ли его сделать прибыльным и каким образом. Если, например, кто-то имеет намерение построить железную дорогу, он может, оценив ожидаемый грузооборот и способность клиентов оплачивать тариф, рассчитать, окупится ли вложение капитала и труда в это предприятие. Если результаты расчета показывают, что проектируемая железная дорога не обещает прибыли, то это равносильно утверждению, что существуют другие, более насущные направления для применения капитала и труда, которые потребуются для сооружения железной дороги; мир пока недостаточно богат, чтобы позволить себе такие затраты. Расчет ценности и прибыльности имеет решающее значение не только тогда, когда возникает вопрос о том, следует ли вообще начинать данное предприятие, он управляет каждым шагом предпринимателя при ведении его дела.

Капиталистический экономический расчет, который только и делает возможным рациональное производство, основан на денежном расчете. Только благодаря тому, что цены всех товаров и услуг на рынке можно выразить на языке денег, становится возможным, несмотря на всю их разнородность, вводить их в расчет, подразумевающий однородные единицы измерения. В социалистическом обществе, где всеми средствами производства владеет государство и где, следовательно, нет ни рынка, ни обмена производственными товарами и услугами, не может быть никаких денежных цен на товары и услуги высших порядков. Тем самым такой общественной системе не будет хватать инструмента для рационального управления деловыми предприятиями, а именно экономического расчета. Поскольку экономический расчет не может существовать в отсутствие общего знаменателя, к которому можно привести разнородные товары и услуги.

Давайте рассмотрим очень простой случай. Пусть железную дорогу из А в В можно проложить по нескольким маршрутам. Предположим, что между А и В находится гора. Железную дорогу можно проложить через гору, вокруг горы или по тоннелю сквозь гору. В капиталистическом обществе очень легко подсчитать, какой из вариантов окажется наиболее прибыльным. Определяются издержки, связанные с сооружением каждой из трех линий, и разница эксплуатационных издержек для обслуживания ожидаемого грузооборота на каждой из них. Из этих цифр нетрудно определить, какой вариант строительства будет наиболее прибыльным. В социалистическом обществе такие расчеты невозможны. Ибо оно не располагает способом свести к одной единице измерения все разнородные количества и качества товаров и услуг, которые следует принять во внимание. Социалистическое общество будет беспомощным перед лицом самых обычных, каждодневных проблем, возникающих в экономике, ибо у него не будет способа вести свои счета.

Процветанием, позволившим гораздо большему количеству людей сегодня жить на нашей планете, чем в докапиталистическую эпоху, фактом своего существования мы обязаны исключительно капиталистическому методу производства, состоящему из длинных производственных цепочек, которые по необходимости требуют денежного расчета. При социализме это невозможно. Социалистические писатели тщетно старались показать, как можно управлять даже без денежного и ценового расчета. Все их усилия в этом отношении потерпели неудачу.

Таким образом, руководство социалистического общества столкнется с проблемой, которую оно не сможет решить. Оно будет не в состоянии решить, какой из бесчисленных возможных путей наиболее рационален. Возникший хаос в экономике быстро и неминуемо приведет к всеобщему обнищанию и возвращению к примитивным условиям, в которых когда-то жили наши предки.

Социалистический идеал, доведенный до логического конца, воплотился бы в общественный порядок, в котором собственность на средства производства принадлежит народу в целом. Производство будет полностью в руках правительства — центра власти в обществе. Оно одно будет определять, что и как производить, каким путем товары, готовые для потребления, будут распределяться. Не имеет большого значения, будет ли социалистическое государство будущего организовано на демократических принципах или как-то иначе. Даже демократическое социалистическое государство неизбежно представляло бы собой жестко организованную бюрократию, в которой каждый, кроме высших чиновников, будет находиться в положении подчиненного администратора, обязанного беспрекословно выполнять директивы центральной власти, несмотря на то, что в качестве избирателя он вполне мог бы принимать активное участие в их формировании.

Такого рода социалистическое государство нельзя сравнивать с государственными предприятиями, появившимися в последние десятилетия в Европе, особенно в Германии и России, независимо от их масштабов. Последние работают бок о бок с частной собственностью на средства производства. Они участвуют в коммерческих сделках с предприятиями, которыми владеют и управляют капиталисты, и получают от этих предприятий разнообразные стимулы для своей деятельности. Например, поставщики снабжают государственные железные дороги локомотивами, вагонами, сигнальными устройствами и другим оборудованием, механизмы которых успешно опробованы в процессе эксплуатации на частных железных дорогах. Таким образом, государственные предприятия получают стимулы к внедрению новшеств для того, чтобы не отстать от развития технологии и методов делового управления, происходящего вокруг них.

Общеизвестно, что государственные и муниципальные предприятия в общем случае разоряются, что они затратны и неэффективны и что их необходимо дотировать из собранных налогов для того, чтобы поддерживать их функционирование. Разумеется, там, где государственное предприятие занимает монополистическое положение — что, например, распространено на муниципальном транспорте, в городском электрическом хозяйстве и электростанциях, — отрицательные последствия неэффективности не обязательно всегда выражаются в видимом финансовом крахе. При определенных обстоятельствах его можно скрыть, используя доступную для монополиста возможность повышения цен на свои продукты и услуги настолько, чтобы, несмотря на неэкономичное управление, предприятия все равно оставались прибыльными. Более низкая производительность социалистического метода производства просто по-иному здесь проявляется, и ее не так просто выявить; однако по существу ничего не меняется.

Но ни один эксперимент социалистического управления конкретными предприятиями не может служить основой для оценки того, что было бы, если реализовать социалистический идеал общественной собственности на все средства производства. В социалистическом обществе будущего, в котором не останется места для свободной деятельности частных предприятий, работающих бок о бок с предприятиями, которыми владеет и управляет государство, центральному плановому органу будет не хватать критерия, задаваемого рынком и рыночными ценами для всей экономики в целом. На рынке, где торгуются все товары и услуги, для всего, что покупается и продается, можно определить обменные соотношения, выраженные в денежных ценах. При общественном порядке, основанном на частной собственности, появляется, таким образом, возможность прибегнуть к денежному расчету для контроля за результатом любой экономической деятельности. Общественную производительность каждой экономической сделки можно проверить методами бухгалтерского учета и калькуляции затрат. Остается еще показать, что государственные предприятия не могут производить калькуляцию издержек теми же способами, что и частные предприятия. Тем не менее даже государственным и муниципальным предприятиям денежный расчет дает некоторую основу для оценки степени успешности управления ими. В полностью социалистической экономической системе это будет абсолютно невозможно, ибо в отсутствие частной собственности на средства производства не будет обмена капитальными благами на рынке, а следовательно, ни денежных цен, ни денежного расчета. Поэтому у высшего руководства чисто социалистического общества не будет средства для сведения к общему знаменателю издержек производства всех разнородных товаров, которые оно планирует произвести.

Также нельзя достичь этого путем сопоставления расходов в натуральном выражении со сбережениями в натуральном выражении. Нельзя ничего рассчитать, если невозможно привести к общей мере рабочее время, металл, уголь, стройматериалы, механизмы и все остальное, что требуется в процессе функционирования и управления различными предприятиями. Расчет возможен только тогда, когда все рассматриваемые товары можно перевести на язык денег. Конечно, денежные вычисления несовершенны и имеют свои недостатки, но ничего лучшего в нашем распоряжении нет. Его достаточно для практических целей жизни до тех пор, пока денежная система здорова. Если бы мы отказались от денежного расчета, то любое экономическое вычисление стало бы абсолютно невозможным.

Это и есть то решающее возражение, которое экономисты выдвигают против возможности социалистического общества. Оно должно было бы отказаться от умственного разделения труда, заключающегося в сотрудничестве всех предпринимателей, землевладельцев и рабочих в качестве производителей и потребителей в процессе формирования рыночных цен. Но без этого рациональность, т.е. возможность экономического расчета, немыслима.

Социалистический идеал сейчас все больше и больше начинает терять своих приверженцев. Глубокие экономические и социологические исследования проблем социализма, которые показали его неосуществимость, не остались без последствий, а крах, которым повсюду заканчиваются социалистические эксперименты, привел в замешательство даже самых фанатичных его поклонников. Постепенно люди снова начинают понимать, что общество не может обойтись без частной собственности. Тем не менее враждебная критика, которой десятилетиями подвергалась система частной собственности на средства производства, оставила столь сильное предубеждение против капиталистической системы, что, несмотря на то, что люди знают о неадекватности и неосуществимости социализма, они не могут решиться открыто признать необходимость возврата к либеральным взглядам на вопрос собственности. Разумеется, все соглашаются с тем, что социализм, т.е. общественная собственность на средства производства, неосуществим вообще или, по крайней мере, в настоящий момент. Но, с другой стороны, утверждается, что ничем не сдерживаемая частная собственность на средства производства также является злом. Люди хотят создать третий путь, форму общества, стоящую посредине между частной собственностью на средства производства, с одной стороны, и общественной собственностью на средства производства — с другой. Частной собственности будет позволено существовать, но способы использования средств производства предпринимателями, капиталистами и землевладельцами будут регулироваться, направляться и контролироваться декретами и запретами властей. Тем самым формируется концептуальный образ регулируемого рынка, капитализма, ограниченного указами властей, частной собственности, освобожденной от ее якобы вредных сопутствующих качеств посредством вмешательства властей.

Лучше всего смысл и природу этой системы можно понять, если рассмотреть несколько примеров последствий государственного вмешательства. Решающие акты вмешательства, с которыми нам приходится иметь дело, нацелены на установление цен на товары и услуги на уровне, отличном от уровня, который был бы определен свободным рынком.

Цены, сложившиеся на свободном рынке или которые сформировались бы в отсутствие вмешательства со стороны властей, издержки производства покрываются выручкой. Если правительство посредством декрета установило более низкие цены, то выручка не компенсирует затрат. Поэтому, если хранение товара не приводит к быстрому падению его ценности, то торговцы и производители изымут свой товар с рынка в ожидании лучших времен. Возможно, в надежде на скорую отмену правительственного указа. Если власти не хотят, чтобы соответствующие товары совсем исчезли с рынка, они не могут ограничиться фиксированием цены; они в то же время должны потребовать, чтобы все запасы были проданы по предписанной цене.

Но даже и этого недостаточно. При цене, определенной свободным рынком, предложение и спрос совпадут. Однако, поскольку цена, установленная правительственным декретом, ниже, то спрос увеличился, в то время как предложение осталось неизменным. Имеющихся запасов недостаточно, чтобы полностью удовлетворить всех, кто готов платить установленную цену. Часть спроса остается неудовлетворенной. Механизм рынка, который в ином случае стремился бы уравнять предложение и спрос с помощью колебаний цен, больше не действует. Теперь люди, готовые заплатить цену, предписанную властями, должны уходить с рынка с пустыми руками. Те, кто оказался в очереди раньше, или те, кто смог использовать какие-то личные связи с продавцами, уже скупили весь запас; остальные вынуждены уходить ни с чем. Если государство хочет избежать такого рода последствий своего вмешательства, которые идут вразрез с его намерениями, то к контролю за ценами и принудительной продаже оно должно добавить рационирование: государственное регулирование должно определять, сколько товара может отпускаться конкретному претенденту по установленной цене.

Однако несравнимо более трудная проблема возникает, как только иссякает запас товара, имевшийся на момент правительственного вмешательства. Так как производство больше не является прибыльным, поскольку товары необходимо продавать по цене, установленной правительством, то оно будет сокращено или вообще свернуто. Если правительство желает, чтобы производство продолжалось, оно должно заставить изготовителей продолжать производство, а с этой целью ему придется зафиксировать цены на сырье, полуфабрикаты, а также заработную плату. Однако такого рода декреты не могут ограничиваться только одной или несколькими отраслями производства, которые власти желают регулировать ввиду того, что считают их продукцию особенно важной. Они должны охватить все отрасли производства, регулировать цены на все товары и все ставки заработной платы. Короче говоря, власти должны распространить контроль на деятельность всех предпринимателей, капиталистов, землевладельцев и рабочих. Если некоторые отрасли производства остаются свободными, то капитал и труд потекут в них, и правительству не удастся достичь цели, которую оно хотело достичь первым актом вмешательства. Ведь целью властей является рост производства именно в той отрасли промышленности, которую они, приписав ее продукции особую важность, выделили особо. И то, что именно вследствие их вмешательства эта отрасль производства приходит в упадок, полностью противоречит их замыслу.

Поэтому совершенно очевидно, что попытка правительства вмешаться в действие экономической системы, основанной на частной собственности на средства производства, не достигает преследуемых целей. Она оказывается, с точки зрения ее авторов, не только тщетной, но и прямо противоречащей первоначальным намерениям, поскольку многократно усиливает то самое “зло”, с которым должна была справиться. До введения мер контроля за ценами товар, по мнению государства, был слишком дорогим; теперь же он совсем исчезает с рынка. Это, однако, не тот результат, к которому стремилось государство: оно хотело, чтобы товар был доступен потребителям по более низкой цене. Наоборот, с его точки зрения, отсутствие товара, невозможность его приобретения должно представляться намного большим злом. В этом смысле можно сказать, что вмешательство властей оказалось тщетным и противоречащим цели, которой было призвано служить, а система экономической политики, которая пытается действовать посредством подобных актов вмешательства, неосуществима и немыслима, так как противоречит экономической логике.

Если государство не вернет все в старое русло, отказавшись от вмешательства, т.е. отменив регулирование цен, то, сказав “А”, оно должно будет сказать и “Б”. К запрету требовать цену выше предписанной оно должно не только добавить меры, обязывающие продавать все имеющиеся запасы по системе принудительного рационирования, но и установить ценовой потолок на блага более отдаленных порядков, ввести регулирование заработной платы, а в конечном итоге — принудительный труд для предпринимателей и рабочих. Эти меры не могут ограничиваться одной или несколькими отраслями, а должны охватывать все отрасли экономики. Другого выбора просто не существует: либо воздерживаться от вмешательства в свободную игру рынка, либо делегировать все управление производством и распределением правительству. Либо капитализм, либо социализм — среднего пути нет.

Механизм только что описанной последовательности событий хорошо известен всем, кто был очевидцем попыток правительств во время войны или в периоды инфляции зафиксировать цены с помощью декретов. Сегодня всем известно, что государственное регулирование цен приводит только к исчезновению данного товара с рынка. Везде, где правительство фиксирует цены, результат всегда один и тот же. Когда, например, государство устанавливает потолок арендной платы, немедленно возникает дефицит жилья. В Австрии Социал-демократическая партия фактически упразднила арендную плату. Вследствие этого в Вене, например, несмотря на то, что ее население значительно сократилось с начала мировой войны, а муниципалитет построил несколько тысяч новых домов, тысячи людей не могут найти себе жилье.

Рассмотрим еще один пример: установление уровня минимальной заработной платы.

Когда отношения между работодателем и работником не нарушаются законодательными актами или насильственными мерами со стороны профсоюзов, работодатель за каждый вид труда платит столько, сколько ценности труд добавляет к обрабатываемым материалам. Заработная плата не может быть выше этой величины, так как в противном случае работодатель не сможет получить прибыль, и в результате он вынужден будет свернуть производство, которое не окупается. Но заработная плата не может быть и ниже, потому что тогда рабочие перейдут в другие отрасли промышленности, где им будут платить больше, так что работодатель будет вынужден свернуть производство из-за нехватки рабочей силы.

В экономике, следовательно, заработная плата находится на таком уровне, что все рабочие находят себе работу, а каждый предприниматель, желающий открыть какое-либо дело, сохраняющее прибыльность при этой заработной плате, находит работников. Экономисты обычно называют эту ставку заработной платы статической, или естественной заработной платой. Она растет, если при прочих равных условиях количество рабочих уменьшается; она понижается, если при прочих равных условиях по каким-то причинам уменьшается имеющееся количество капитала, который ищет себе применение в производстве. Однако в то же время следует заметить, что говорить просто о “заработной плате” и “труде” не вполне точно. Услуги труда сильно различаются по количеству и качеству (в пересчете на единицу времени), различается и оплата за труд.

Если бы экономика не отклонялась от стационарного состояния, то на рынке труда, не деформированном вмешательством правительства или давлением профсоюзов, не было бы безработных. Но стационарное состояние общества — это просто идеальная конструкция экономической теории, интеллектуальный прием, без которого не может обойтись наше мышление и который позволяет нам путем противопоставления сформировать ясную концепцию процессов, в действительности имеющих место в экономике, которая нас окружает и в которой мы живем. Жизнь — к счастью, поспешим добавить — никогда не останавливается. В экономике не бывает остановки, а есть только беспрерывные изменения, движение, новшества, постоянное появление нового. Следовательно, всегда существуют как отрасли, которые прекращают работу или снижают обороты из-за падения спроса на производимую ими продукцию, так и расширяющиеся отрасли, а также те, которые только появляются. Даже бросив взгляд на последние несколько десятилетий, мы можем сразу составить длинный список быстро выросших новых отраслей: автомобильная промышленность, самолетостроение, кинематограф, вискозное производство, консервная промышленность, радиовещание. Сегодня в этих отраслях заняты миллионы рабочих, и лишь малая их часть привлечена за счет роста населения. Некоторые пришли из отраслей, производство в которых было свернуто, а еще больше — из тех отраслей, которые благодаря технологическому совершенствованию обходятся меньшим числом рабочих.

Порой изменения соотношений различных отраслей производства происходят настолько медленно, что ни одному рабочему не нужно осваивать новый вид работы; в новые или расширяющиеся отрасли идет главным образом молодежь, только начинающая самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Однако, в общем случае, в капиталистической системе с ее направленностью на быстрое улучшение человеческого благосостояния, прогресс развивается слишком быстро, чтобы освободить индивидов от необходимости приспосабливаться к нему. Когда 200 или более лет назад юноша обучался ремеслу, он мог рассчитывать заниматься им на протяжении всей жизни, не боясь пострадать от своего консерватизма. Сегодня все иначе. Рабочий также должен приспосабливаться к изменяющимся условиям, пополнять свои знания или начинать учиться заново. Ему приходится оставлять профессию, которая более не требует такого же числа рабочих, как раньше, и осваивать другую, которая только что возникла или в которой теперь требуется больше рабочих, чем прежде. Но даже если он останется на старом месте работы, ему придется изучать новые приемы, когда этого потребуют обстоятельства.

Все это оказывает влияние на рабочих в форме изменений в ставках заработной платы. Если в какой-то отрасли занято относительно слишком много рабочих, то часть рабочих увольняют, и уволенным будет непросто найти новую работу в этой же отрасли. Давление уволенных рабочих на рынок труда понизит заработную плату в этой отрасли производства. Это, в свою очередь, побудит рабочих искать работу в тех отраслях производства, которые хотят привлечь новых рабочих и поэтому готовы платить более высокую заработную плату.

Отсюда становится совершенно ясно, что нужно делать, чтобы удовлетворить желание рабочих получить работу и высокую заработную плату. Заработную плату в целом нельзя поднять выше уровня, естественным образом сложившегося на рынке, не деформированном ни вмешательством государства, ни каким-либо иным институциональным давлением, без того, чтобы не создать определенных побочных эффектов, нежелательных для рабочих. Можно повысить заработную плату в отдельной отрасли или отдельной стране, если запретить переток рабочих из других отраслей или иммиграцию из других стран. Такое повышение заработной платы осуществляется за счет рабочих, которым закрыта дорога в эту отрасль. Теперь их заработная плата ниже, чем она была бы, если бы их свобода перемещения не ограничивалась. Тем самым рост заработной платы одной группы людей достигается за счет другой группы. Политика препятствования свободному перемещению рабочей силы может быть выгодна только рабочим в странах и отраслях, страдающих от относительного дефицита рабочей силы. В стране и отрасли, где дело обстоит иначе, существует единственный способ повышения заработной платы: рост общей производительности труда либо благодаря увеличению капитала, либо за счет совершенствования технологических процессов производства.

Если, однако, правительство законодательно устанавливает минимальную заработную плату, превышающую уровень статической, или естественной, заработной платы, то работодатели вскоре обнаружат, что более не в состоянии успешно руководить многими предприятиями, которые были прибыльными, когда заработная плата была ниже. Соответственно они свернут производство и уволят рабочих. Поэтому результатом искусственного повышения заработной платы, т.е. навязанного рынку извне, является расширение безработицы.

Конечно, сегодня не предпринимается попыток широкомасштабного законодательного установления минимальных ставок заработной платы. Но сила, которой обладают профсоюзы, позволяет им вмешиваться даже в отсутствие позитивного законодательства в этой сфере. То, что рабочие образуют союзы с целью торга с работодателями, само по себе не обязательно вызывает сбои в функционировании рынка. Даже тот факт, что они с успехом присваивают себе право без уведомления нарушать должным образом заключенные ими контракты и бросать работу, сам по себе для рынка труда не опасен. Что действительно создает новую ситуацию на рынке труда, так это элемент принуждения, содержащийся в забастовках, и принудительное членство в профсоюзе, существующее сегодня в большинстве промышленных стран Европы. Поскольку рабочие, объединенные в профсоюз, не допускают найма нечленов своего профсоюза, а также прибегают к открытому насилию во время забастовок, чтобы предотвратить занятие мест бастующих, требования в отношении заработной платы, предъявляемые профсоюзом работодателям, имеют точно такую же силу, что и правительственные декреты, устанавливающие минимальные ставки заработной платы. Работодатель, если он не хочет совсем закрывать предприятие, вынужден уступать требованиям профсоюза. Он вынужден платить столь высокую заработную плату, что ему приходится сокращать объем производства, потому что при более высоких производственных издержках продукт уже не имеет такого же обширного рынка, что раньше. Таким образом, более высокая заработная плата, которой добились профсоюзы, становится причиной безработицы.

Безработица, вызываемая этой причиной, коренным образом отличается по масштабам и продолжительности от безработицы, которая возникает в результате постоянных изменений в рыночном спросе на труд различного вида и качества. Если бы причиной безработицы являлся только быстрый прогресс промышленного развития, то она не могла бы ни быть крупномасштабной, ни принимать характер устойчивого института. Рабочие, которые более не могут найти себе применения в одной отрасли производства, вскоре находят работу в других, расширяющихся или только зарождающихся. Когда рабочие имеют свободу передвижения, а переход из одной отрасли в другую не затруднен законодательными или другими подобными препятствиями, приспособление к новым обстоятельствам происходит без особых трудностей и достаточно быстро. К тому же организация бирж труда способствует дальнейшему снижению масштабов этого вида безработицы.

Но безработица, вызванная вмешательством в функционирование рынка труда принуждающих органов, не является преходящим феноменом, который постоянно то возникает, то исчезает. Она неискоренима до тех пор, пока продолжает действовать причина, вызвавшая ее существование, т.е. пока закон или насилие профсоюзов не дает заработной плате снизиться вследствие давления ищущих работу безработных до уровня, на котором она находилась бы при отсутствии вмешательства со стороны государства или профсоюзов, а именно до ставки, при которой все, кто ищет работу, в конечном счете ее находят.

Поддержка безработных со стороны государства или профсоюзов только усугубляет зло. Если причиной безработицы являются динамические изменения в экономике, то пособие по безработице приводит только к отсрочиванию адаптации работников к новым обстоятельствам. Безработный, сидящий на пособии, не считает необходимым искать новую профессию, если он не может найти себе место по старой специальности; по крайней мере, пройдет больше времени, пока он решит поменять специальность или место жительства или снизит требуемый им размер заработной платы до уровня, при котором он найдет работу. Если величина пособий по безработице установлена недостаточно низкой, то можно сказать, что до тех пор, пока они будут предлагаться, безработица не может исчезнуть.

Однако, если безработица генерируется искусственным повышением уровня ставок заработной платы вследствие прямого вмешательства государства или его терпимости к принудительным действиям со стороны профсоюзов, тогда единственный вопрос заключается в том, кто должен нести связанные с этим издержки: работодатели или рабочие. Государство, правительство, общество никогда не принимают их бремя на себя; они возлагают его либо на работодателя, либо на рабочего, или и на того, и на другого. Если бремя падает на рабочих, тогда они полностью или частично лишаются плодов полученного ими искусственного повышения заработной платы; они могут нести даже большие издержки, чем получили выгод от искусственного повышения заработной платы. На работодателя можно взвалить бремя частичной выплаты пособия по безработице, заставив его платить налог, пропорциональный выплачиваемой им совокупной величине заработной платы. В этом случае страхование по безработице, повысив издержки на рабочую силу, будет иметь эффект дальнейшего повышения заработной платы выше статического уровня: прибыльность нанимания труда снизится и соответственно уменьшится то количество рабочих, которое прибыльно принять на работу. Таким образом, безработица распространяется по спирали, которая с каждым витком становится все шире. Работодателя можно также заставить оплачивать издержки на пособия по безработице через налог на прибыль или капитал, безотносительно к количеству занятых работников. Но это также лишь увеличит безработицу. Ибо когда капитал проедается или когда, по меньшей мере, замедляется образование нового капитала, условия применения труда становятся ceteris paribus⁰⁰⁸ менее благоприятными⁰⁰⁹.

Очевидно, что бесполезно пытаться устранить безработицу путем организации программ общественных работ, которые в ином случае не предпринимались бы. Необходимые ресурсы для таких проектов должны быть изъяты посредством налогов и займов от другого способа применения, который они нашли бы в противном случае. Таким путем безработицу в одной отрасли можно смягчить только в той степени, в какой она увеличится в другой.

С какой бы стороны мы ни рассматривали интервенционизм, становится очевидным, что эта система ведет к результатам, к которым ее авторы и сторонники не стремились, и что даже с их точки зрения это должно представляться бессмысленной, обреченной на провал, абсурдной политикой.

Рассмотрение различных мыслимых способов организации общества на основе разделения труда неизбежно приводит к одному и тому же результату: выбор существует только между общественной собственностью на средства производства и частной собственностью на средства производства. Все промежуточные формы социальной организации тщетны и на практике должны оказаться саморазрушающимися. Если далее признать, что социализм также неработоспособен, тогда нельзя уклониться от признания, что капитализм является единственно осуществимой системой общественной организации, основанной на разделении труда. Этот результат теоретического исследования не явится сюрпризом для историка и философа истории. Если капитализму удалось утвердиться, несмотря на враждебность, которую к нему испытывали как правительства, так и широкие массы, если его не заставили уступить дорогу другим формам общественного сотрудничества, пользовавшимся гораздо большими симпатиями теоретиков и практичных деловых людей, то это следует отнести только на счет того, что никакая другая система общественной организации неосуществима.

Нет также необходимости дополнительно объяснять, почему мы не можем вернуться к социальной и экономической организации, характерной для Средних веков. На всей территории населенной современными народами Европы средневековая экономическая система была способна обеспечивать средствами существования только небольшую часть от того количества людей, которые в данное время проживают в этом регионе, причем в распоряжении каждого индивида оказывалось значительно меньше материальных благ, чем дает людям сегодня капиталистическая форма организации производства. Возвращение в Средние века не стоит на повестке дня, если люди не готовы уменьшить население до ¹/₁₀ или ¹/₂₀ доли его нынешней численности и, более того, обязать каждого индивида довольствоваться столь малым, что это не укладывается в представления современного человека.

Все авторы, представляющие возвращение в Средневековье или, как они это называют, в “новое” Средневековье, в качестве единственного общественного идеала, к которому стоит стремиться, упрекают капиталистическую эпоху прежде всего за ее материалистическую позицию и менталитет. Хотя сами они намного более глубоко подвержены материалистическим взглядам, чем им кажется. Ибо думать, как делают многие из этих авторов, что после возвращения к формам политической и экономической организации, характерной для Средних веков, общество сможет сохранить все производственные технологические улучшения, созданные капитализмом, и тем самым сохранить высокий уровень производительности человеческого труда, достигнутый в капиталистическую эпоху, является не чем иным, как грубейшим материализмом. Производительность капиталистического способа производства является результатом капиталистического менталитета и капиталистического подхода к человеку и к удовлетворению его потребностей. Она является результатом современной технологии только в той степени, в какой развитие технологии необходимо должно следовать из капиталистического менталитета. Едва ли есть что-либо более абсурдное, чем фундаментальный принцип материалистической интерпретации истории Маркса: “Ручная мельница создала феодальное общество, паровая мельница — капиталистическое общество”⁰¹⁰. Как раз потребовалось именно капиталистическое общество, чтобы создать необходимые условия для разработки и реализации первоначального замысла паровой мельницы. Именно капитализм создал эту технологию, а не наоборот. Не менее абсурдным является представление о том, что можно будет сохранить технологические и материальные аксессуары нашей экономики, даже в том случае, если будут разрушены интеллектуальные основы, на которых они базируются. Экономическая деятельность не сможет больше осуществляться рационально, как только господствующий менталитет вернется к традиционализму и к вере во власть. Предприниматель, так сказать, каталитический реагент капиталистической экономики, а соответственно и современной технологии, немыслим в среде, где все стремятся исключительно к созерцательной жизни.

Если считать неосуществимой любую систему, кроме той, которая базируется на частной собственности на средства производства, то отсюда с необходимостью следует вывод, что частную собственность следует сохранять как основу общественного сотрудничества и объединения и что с любой попыткой ее уничтожить надо решительно бороться. Именно по этой причине либерализм защищает институт частной собственности от любой попытки его разрушить. Поэтому, когда люди называют либералов апологетами частной собственности, они совершенно правы, поскольку греческое слово, от которого произошло слово “апологет”, означает именно “защитник”. Конечно, лучше было бы избежать использования иностранного слова и довольствоваться английским. Так как у многих людей при использовании выражений “апология” и “апологет” создается представление о том, что защищается что-то несправедливое.

Однако наблюдение, что институт частной собственности не требуется ни защищать, ни оправдывать, ни поддерживать, ни объяснять, является гораздо более важным, чем отклонение любых бранных намеков, подразумеваемых при использовании этих слов. Продолжение существования общества зависит от частной собственности, и, поскольку люди нуждаются в обществе, они должны крепко держаться за институт частной собственности, чтобы не навредить ни своим интересам, ни интересам всех остальных. Ибо общество может продолжать существовать только на основе частной собственности. Тот, кто ее защищает, защищает сохранение объединяющих человечество общественных связей, сохранение культуры и цивилизации. Он является апологетом (защитником) общества, культуры и цивилизации, и поскольку он стремится к ним как к цели, постольку он также должен желать и защищать единственное средство, ведущее к ней, а именно частную собственность.

Отстаивание частной собственности на средства производства ни в коем случае не равносильно утверждению, что капиталистическая общественная система, основанная на частной собственности, совершенна. Земного совершенства не бывает. Даже в капиталистической системе отдельные, многие или даже все вещи могут не соответствовать в точности вкусам конкретного человека. Но это единственно возможная общественная система. Можно пытаться видоизменять ту или иную из его черт, пока не затрагивается существо и основа всего общественного порядка, а именно частная собственность. Но в общем и целом мы должны смириться с этой системой просто потому, что не может быть никакой другой.

В Природе также может существовать много такого, что нам не нравится. Но мы не можем изменить сути природных явлений. Если, например, кто-то думает — есть и такие, кто утверждал, — что способ, которым человек глотает, переваривает или усваивает пищу, является отвратительным, спорить с ним по этому поводу невозможно. Ему нужно лишь сказать: бывает только либо так, либо голод. Третьего не дано. То же самое относится и к собственности: “или—или” — или частная собственность на средства производства, или голод и нищета для всех.

Оппоненты либерализма имеют обыкновение называть его экономическую доктрину “оптимистической”. Этот эпитет используется ими либо как упрек, либо как ироническая характеристика либерального образа мышления.

Если, называя либеральную доктрину “оптимистической”, имеют в виду, что либерализм считает капиталистический мир лучшим из миров, то это просто чепуха. Для идеологии, основанной подобно идеологии либерализма целиком и полностью на научной основе, абсолютно неуместен вопрос о том, является ли капиталистическая система хорошей или плохой, можно ли вообразить лучшую систему или нет и не следует ли ее отвергнуть по каким-либо философским или метафизическим мотивам. Либерализм выводится из чистых наук — экономической теории и социологии, не выносящих ценностных суждений и ничего не говорящих о том, что должно быть, или о том, что хорошо, а что плохо, но, напротив, всего лишь выясняют, что существует в действительности и как оно возникает. Когда эти науки показывают нам, что из всех мыслимых альтернативных способов организации общества может быть реализован только один, а именно система, основанная на частной собственности на средства производства, потому что все остальные мыслимые системы общественной организации неосуществимы, в этом нет ничего, что могло бы оправдать эпитет “оптимистический”. Вывод о том, что капитализм осуществим, не имеет ничего общего с оптимизмом.

Разумеется, оппоненты либерализма придерживаются мнения, что капитализм — очень плохое общество. В той степени, в какой это утверждение содержит ценностное суждение, оно, естественно, не подлежит никакому обсуждению, претендующему на что-либо большее, чем крайне субъективное и, следовательно, ненаучное мнение. Но в той мере, в какой это утверждение основано на неправильном понимании происходящего в рамках капиталистической системы, экономическая теория и социология способны его исправить. Это также не является оптимизмом. Даже выявление многочисленных недостатков капиталистической системы не будет иметь ни малейшего значения для проблемы социально-экономической политики до тех пор, пока не будет показано не то, что другая общественная система была бы лучше, а то, что ее вообще можно реализовать. Но этого сделано не было. Науке удалось показать, что любая система общественной организации, которую можно представить в качестве замены капиталистической системы, является внутренне противоречивой и неосуществимой, так что она не приведет к результатам, к которым стремятся ее поборники.

Сколь неоправданно говорить в этой связи об “оптимизме” и “пессимизме” и насколько употребление эпитета “оптимистический” в отношении либерализма имеет целью окружить его компрометирующей аурой, придав ему вненаучный, эмоциональный оттенок, лучше всего демонстрирует тот факт, что с тем же успехом можно назвать “оптимистами” тех, кто убежден, что будет возможно построение социалистического или интервенционистского государства всеобщего благоденствия.

Большинство авторов, занимающихся экономическими вопросами, пользуются каждым удобным случаем, чтобы бросить капитализму несколько бессмысленных и детских оскорблений и с энтузиазмом превознести в качестве превосходных институтов либо социализм и интервенционизм, либо даже аграрный социализм и синдикализм. С другой стороны, некоторые авторы, пусть и в гораздо более мягких выражениях, восхваляли капиталистическую систему. При желании можно называть этих авторов “оптимистами”. Но при этом в тысячу раз более оправданно называть антилиберальных авторов “гипероптимистами” социализма, интервенционизма, аграрного социализма и синдикализма. Тот факт, что этого не происходит, а, напротив, “оптимистами” называют либеральных авторов типа Бастиа⁰¹¹, ясно показывает, что в этом случае мы имеем дело не с попытками дать подлинно научную классификацию, а с тенденциозной карикатурой, и не более того.

Еще раз повторим, что либерализм утверждает вовсе не то, что капитализм хорош с какой-то конкретной точки зрения. Он просто говорит, что для достижения целей, к которым стремятся люди, подходит лишь капиталистическая система, и любая попытка осуществить социалистическое, интервенционистское, аграрно-социалистическое или синдикалистское общество неизбежно закончится провалом. Невротики, не способные вынести этой истины, назвали экономику мрачной наукой. Но экономика и социология, показывая нам мир таким, каков он есть, являются не более мрачными, чем другие науки — например, механика, утверждающая о неосуществимости вечного двигателя, или биология, говорящая о смертности всех живых существ.

Оппоненты либерализма утверждают, что в современном мире больше не существует необходимых предпосылок для принятия на вооружение либеральной программы. Либерализм был еще реален, когда в каждой отрасли в острую конкуренцию было вовлечено множество фирм среднего размера. В наше время, когда тресты, картели и другие монополистические предприятия полностью контролируют рынок, с либерализмом в любом случае покончено. Его уничтожила не политика, а тенденция, присущая неотвратимой эволюции системы свободного предпринимательства.

Разделение труда отводит каждой производственной единице в экономике специализированную функцию. Этот процесс никогда не останавливается, пока продолжается экономическое развитие. Мы давно прошли тот этап, когда одна фабрика производила все виды машин. Сегодня машиностроительное предприятие, которое не ограничивается производством определенного типа машин, не выдержит конкуренции. С развитием специализации территория, обслуживаемая отдельным поставщиком, должна продолжать расширяться. Рынок, снабжаемый текстильной фабрикой, которая производит всего несколько видов ткани, должен быть больше, чем рынок, обслуживаемый ремесленником, который ткет все виды тканей. Безусловно, прогрессирующая специализация производства способствует развитию в каждой области предприятий, рынком которых является весь мир. Если бы этому развитию не противодействовали протекционизм и другие антикапиталистические меры, то в результате в каждой отрасли производства появилось бы относительно небольшое количество фирм или даже только единственная фирма, стремящаяся производить с высочайшей степенью специализации и снабжать своей продукцией весь мир.

Сегодня, разумеется, мы очень далеки от такого состояния дел, так как политика всех государств нацелена на отрезание от единства мировой экономики небольших областей, на территории которых под защитой пошлин и других аналогичных мер искусственно сохраняются или вновь возникают предприятия, которые не смогли бы выдержать конкуренцию на свободном рынке. Помимо соображений торговой политики, меры такого рода, направленные против концентрации производства, защищаются на том основании, что только они не допускают эксплуатации потребителей со стороны монополистических объединений производителей.

Чтобы оценить обоснованность этого аргумента, мы предположим, что разделение труда в масштабах всего мира уже продвинулось так далеко, что производство каждого изделия сконцентрировано на одной фирме, так что покупатель всегда сталкивается только с одним продавцом. При этих условиях, согласно непродуманной экономической доктрине, производители будут в состоянии удерживать цены на сколь угодно высоком уровне, получая чрезмерные прибыли и тем самым значительно ухудшая жизненный уровень потребителей. Нетрудно увидеть, что эта идея совершенно ошибочна. Монопольные цены, если они не становятся возможными в результате актов вмешательства со стороны государства, длительное время могут удерживаться только на основе контроля над минеральными и другими естественными ресурсами. Изолированная монополия в обрабатывающей промышленности, приносящая большую прибыль, чем прибыль, получаемая где-либо еще, будет стимулировать образование соперничающих фирм, конкуренция которых разрушит монополию и восстановит цены и прибыль на общем уровне. Однако в обрабатывающих отраслях монополии не могут стать общим правилом, поскольку при данном уровне богатства в экономике совокупное количество инвестированного капитала и рабочей силы, занятой в производстве, а соответственно и величина общественного продукта, являются заданными величинами. В каждой конкретной отрасли производства или пусть даже в нескольких отраслях, можно уменьшить количество используемых капитала и рабочей силы для того, чтобы увеличить цену единицы товара и совокупную прибыль монополиста или монополистов путем сокращения производства. Высвобожденные таким образом капитал и труд перетекут в другую отрасль. Однако, если все отрасли попытались бы сократить производство, чтобы назначить более высокие цены, они тотчас же освободили бы труд и капитал, которые, поскольку будут предлагаться по более низким ценам, послужат сильнейшим стимулом для образования новых предприятий, которые вновь подорвут монопольное положение уже существующих. Идея всеобщего картеля и монополии обрабатывающей отрасли является, следовательно, совершенно несостоятельной.

Настоящие монополии могут образовываться только в результате контроля над землей и минеральными ресурсами. Представление о том, что всю пахотную землю на планете можно консолидировать в одной мировой монополии, не нуждается в дальнейшем обсуждении. Мы будем обсуждать только монополии, источником которых является контроль над полезными ископаемыми. Такого рода монополии фактически уже существуют в отношении добычи нескольких второстепенных минералов, и, во всяком случае, можно представить, что когда-нибудь попытки монополизировать остальные полезные ископаемые окажутся успешными. Владельцы таких шахт и карьеров извлекали бы из них повышенную земельную ренту, а потребители сократили бы потребление и занялись поиском заменителей подорожавших материалов. Всемирная нефтяная монополия привела бы к увеличению спроса на энергию гидроэлектростанций, уголь и т.д. С точки зрения мировой экономики и sub specie aeternitatis⁰¹² это означало бы, что мы стали более бережно использовать дорогие материалы, которые мы можем только исчерпать, но не можем возобновить, и тем самым мы оставим будущим поколениям больше, чем в случае экономики, свободной от монополий.

Пугало монополии, которое всегда возникает в воображении, когда говорят о свободном развитии экономики, не должно вызывать тревоги. Всемирные монополии могли бы распространиться лишь на несколько предметов первичной переработки. Ответ на вопрос, будет ли их влияние благоприятным или неблагоприятным, не всегда прост. Тому, кто, рассматривая экономические проблемы, не способен освободиться от чувства зависти, такие монополии кажутся вредными только потому, что они приносят владельцам повышенные прибыли. Тот, кто подойдет к этому вопросу без предвзятости, обнаружит, что эти монополии ведут к более бережному использованию ограниченных минеральных ресурсов. Если действительно завидовать прибылям монополиста, то можно, без всякой опасности и не ожидая никаких отрицательных экономических последствий, перевести их в государственную казну, обложив налогом доход от разработки полезных ископаемых.

Национальные или международные монополии являются противоположностью этих мировых монополий. Они имеют сегодня практическое значение именно потому, что возникают не благодаря естественной эволюционной тенденции развития экономической системы, когда она предоставлена самой себе, а являются продуктом антилиберальной экономической политики. Попытки обеспечить себе монопольное положение в отношении определенных товаров почти во всех случаях становятся возможны только благодаря пошлинам, разделившим мировой рынок на небольшие национальные рынки. Кроме монополий такого рода, какое-либо значение могут иметь только картели, образовать которые владельцам определенных естественных ресурсов позволяют высокие транспортные издержки, защищающие их от конкуренции производителей из других районов.

При оценке последствий функционирования трестов, картелей и предприятий, снабжающих рынок только одним товаром, говорить о “контроле” над рынком и “диктате цен” со стороны монополиста значит совершать фундаментальную ошибку. Монополист не в состоянии ничего контролировать и диктовать цены. О контроле над рынком и о диктате цен можно говорить, только если данный товар в самом строгом и буквальном смысле слова является жизненно необходимым и абсолютно незаменяемым никаким другим товаром. Очевидно, что это неверно в отношении всех без исключения товаров. Не существует экономических благ, без обладания которыми не могут обойтись те, кто готов приобрести их на рынке.

Формирование монопольной цены отличается от формирования конкурентной цены тем, что при определенных, весьма специфических условиях монополист может получить б(льшую прибыль от продажи меньшего количества товара по более высокой цене (которую мы называем монопольной ценой), чем от продажи по той цене, которую определил бы рынок, если бы в конкуренции участвовало больше продавцов (конкурентная цена). Возникновение монопольной цены возможно только при особом условии: необходимо, чтобы в результате реакции на повышение цены потребительский спрос упал не так резко, что меньший объем продаж по более высокой цене не даст больше совокупной прибыли. Если достижение монопольного положения на рынке и использование его для установления монопольных цен действительно возможно, то в данной отрасли производства прибыль будет выше средней.

Может получиться так, что, несмотря на более высокую прибыль, новые предприятия в отрасли не организуются из опасения, что после снижения монопольной цены до конкурентного уровня они не окажутся столь же прибыльными. При этом следует принять во внимание, что конкурентами могут оказаться родственные отрасли, у которых есть возможность начать производство картелизованного товара при относительно небольших затратах; и в любом случае отрасли, производящие товары-заменители будут готовы немедленно воспользоваться благоприятными обстоятельствами для расширения своего производства. Все эти факторы приводят к тому, что в обрабатывающей отрасли монополия, не основанная на монополистическом контроле какого-либо вида сырья, возникает исключительно редко. Там же, где эти монополии все же возникают, они всегда становятся возможными только благодаря определенным законодательным мерам, таким, как патенты и подобные им привилегии, тарифное регулирование, налоговое законодательство и система лицензирования. Несколько десятилетий назад было много разговоров о транспортной монополии. Остается неясным, в какой степени эта монополия была основана на системе лицензирования. Сегодня это уже никого не беспокоит. Автомобиль и самолет стали опасными конкурентами железных дорог. Но даже до их появления возможность использования водных путей уже определенным образом ограничивала уровень железнодорожных тарифов на некоторых линиях.

Обычные сегодня утверждения о том, что образование монополий устраняет необходимые условия осуществления либерального идеала капиталистического общества, являются не только большим преувеличением, но и неправильным пониманием фактов. Как ни крути проблему монополии, всегда возвращаешься к тому факту, что монопольные цены возможны только там, где есть контроль за естественными ресурсами определенного вида и где издание и проведение в жизнь законодательных установлений создают необходимые условия для образования монополий. При свободном развитии экономики, за исключением горнодобычи и связанных с ней отраслей производства, не существует тенденции исключения конкуренции. Ни в коей мере необоснованно возражение, обычно выдвигаемое против либерализма, что навсегда остались в прошлом условия конкуренции в том виде, в каком они существовали во времена первоначальной разработки классической экономики и либеральных идей. Чтобы восстановить эти условия, необходимо осуществить всего несколько либеральных требований (а именно свободную торговлю внутри и между странами).

Когда говорят о том, что необходимые условия осуществления либерального идеала сегодня больше не существуют, имеют в виду еще один момент. На крупных предприятиях, появление которых стало необходимым с развитием разделения труда, персонал должен увеличиваться все больше и больше. Эти предприятия поэтому должны становиться все более и более похожими на правительственную бюрократию, которую либералы как раз чаще всего и делали мишенью критики. С каждым днем она становилась все более громоздкой и менее открытой для нововведений. Отбор персонала на руководящие должности совершается уже не на основе продемонстрированного ими профессионализма, а по чисто формальным критериям, таким, как образование и возраст, а зачастую просто в результате личной благосклонности. Тем самым в конце концов исчезает характерная черта частного предприятия, отличающая его от предприятия общественного. Если в эпоху классического либерализма еще было оправданно возражать против государственной собственности на средства производства на том основании, что она парализует всякую свободную инициативу и убивает радость труда, то сегодня, когда частное предприятие управляется не менее бюрократично, педантично и формально, чем предприятие, которым владеет и управляет государство, положение дел в корне изменилось.

Для того чтобы можно было оценить правомерность этих возражений, сначала следует разобраться, чт( в действительности следует понимать под бюрократией и бюрократическим ведением дел, чем они отличаются от коммерческого предприятия и коммерческого ведения дела. В интеллектуальном плане оппозиция между бюрократической и коммерческой ментальностью соответствует оппозиции между капитализмом (частной собственностью на средства производства) и социализмом (общественной собственностью на средства производства). Тот, кто распоряжается факторами производства, будь то его собственные или взятые в аренду у их владельцев в обмен на некоторую компенсацию, всегда должен стараться, чтобы использовать их таким образом, чтобы удовлетворить те потребности общества, которые в данных обстоятельствах являются наиболее насущными. Если он будет поступать иначе, то он понесет убытки и окажется перед необходимостью сокращать свою деятельность как собственник и предприниматель, а в конце концов будет вытеснен со своего места на рынке. Он тогда уже не будет ни собственником, ни предпринимателем, ему придется вернуться в ряды тех, кто не продает ничего, кроме собственного труда, и на ком не лежит ответственность за то, чтобы направлять производство по пути, который считается правильным, с точки зрения потребителей. Калькуляция прибыли и убытков, являющая суть коммерческого бухгалтерского учета, — этот тот метод, который дает предпринимателям и капиталистам возможность проверять каждый свой шаг до мельчайших деталей и видеть, какое влияние каждая отдельная сделка будет иметь на общий результат предприятия. Денежный расчет и учет издержек составляют наиболее важный интеллектуальный инструмент капиталистического предпринимателя, и не кто иной, как Гете, провозгласил систему двойной записи “одним из прекраснейших изобретений ума человеческого”⁰¹³. Гете мог сказать это, потому что был свободен от неприязни, всегда питаемой мелкими литераторами по отношению к деловым людям. Именно их голоса звучат в хоре, постоянно повторяющем, что денежный расчет и забота о прибыли и убытках являются самыми постыдными грехами.

Денежный расчет, бухгалтерский учет и статистика продаж и производства позволяют даже самым крупным и сложным концернам точно контролировать результаты, достигаемые в каждом подразделении, и тем самым оценивать вклад руководителя каждого подразделения в общий успех предприятия. Таким образом, отношение к управляющим различных подразделений формируется на основе надежного ориентира. Можно точно узнать, чего они стоят и сколько им нужно платить. Продвижение на более высокие и ответственные должности осуществляется в результате очевидно продемонстрированных успехов в более ограниченной сфере деятельности. И так же как посредством учета издержек имеется возможность проконтролировать деятельность управляющего каждого подразделения, можно тщательно исследовать и работу предприятия в целом, а также влияние определенных организационных и иных мер.

Конечно, существуют пределы такого точного контроля. Нельзя определить успех или провалы в деятельности каждого работника подразделения, как это можно сделать в отношении его руководителя. Кроме того, существуют подразделения, чей вклад в общий результат невозможно оценить посредством расчетов: достижения исследовательского отдела, юрисконсультов, секретариата, статистической службы нельзя установить так же, как, например, эффективность деятельности отдела продаж и производственного отдела. Первое вполне можно доверить приблизительной оценке человека, возглавляющего подразделение, а последнее — генеральному директору фирмы, ибо на этом уровне условия деятельности относительно ясны, а те, кто призван давать оценку (как генеральный директор, так и начальники подразделений), лично заинтересованы в правильности суждений, поскольку их доходы напрямую зависят от эффективности тех операций, за которые они отвечают.

Государственный аппарат представляет собой полную противоположность этого типа предприятий, где каждая сделка контролируется путем калькуляции прибыли и убытков. Насколько хорошо судья (а то, что верно для судьи, верно и в отношении любого крупного государственного чиновника) исполняет свои обязанности, нельзя продемонстрировать никакими расчетами. Невозможно выработать объективный критерий для оценки того, хорошо или плохо, дешево или затратно управляется район или провинция.

Оценка деятельности государственных чиновников является, таким образом, делом субъективного и потому совершенно произвольного мнения. Даже вопрос о том, является ли конкретное бюро необходимым, достаточен или нет его штат и соответствует ли его организация поставленным перед ним целям, можно решить только на основе соображений, заключающих в себе некий момент субъективности. Есть только одна область государственного управления, в которой критерий успеха или провала недвусмысленен: ведение войны. Но даже здесь единственно, что можно сказать определенно, — это успех или неуспех операции. Невозможно строго и точно ответить на вопросы о том, в какой степени соотношение сил предопределило исход дела еще до начала военных действий и в какой мере результат следует приписать компетентности или некомпетентности военачальников, а также уместности предпринятых ими мер. Некоторые генералы прославляются за свои победы, хотя фактически они сделали все, чтобы облегчить триумф противника, а своим успехом обязаны исключительно обстоятельствам, сложившимся столь благоприятно, что смогли перевесить их ошибки. И, наоборот, порой осуждались побежденные полководцы, гений которых сделал все возможное и невозможное, чтобы предотвратить неизбежное поражение.

Директор частного предприятия дает своим работникам, на которых он возлагает самостоятельное выполнение обязанностей, только одну директиву: получить как можно больше прибыли. Все, что он должен им сказать, заключено в этом единственном приказе, а изучение счетов позволяет легко и точно определить, в какой степени подчиненные ему следуют. Руководитель бюрократического подразделения оказывается в совершенно иной ситуации. Он может сказать своим подчиненным, что им следует сделать, но он не имеет возможности установить, были ли средства, использованные для достижения этого результата, самыми подходящими и экономичными при данных обстоятельствах. Если он не вездесущ во всех подчиненных ему конторах и бюро, то он не может судить о том, была ли возможность достичь того же результата при меньших затратах труда и материалов. Тот факт, что сам результат также не поддается численному измерению, а лишь приблизительной оценке, здесь не обсуждается, поскольку мы рассматриваем административные методы не с точки зрения их внешней результативности, а с точки зрения их влияния на внутреннее функционирование бюрократического механизма. Поэтому достигнутый результат нас интересует только в отношении к понесенным издержкам.

Поскольку не может идти речи о том, чтобы определять это соотношение посредством вычислений, т.е. тем же способом, что и в коммерческом счетоводстве, то руководитель бюрократической организации должен обеспечить своих подчиненных инструкциями, выполнение которых обязательно. В этих инструкциях в общем случае предполагается обычное, нормальное течение дел. Во всех исключительных случаях, прежде чем потратить деньги, сначала необходимо получить разрешение более высокого начальника — скучная и достаточно неэффективная процедура, в пользу которой можно сказать только то, что это единственно возможный метод. Ибо если каждое подчиненное бюро, каждый глава подразделения, каждый филиал получит право производить все затраты, которые они считают необходимыми, административные расходы очень скоро превысят все допустимые границы. Не стоит заблуждаться: эта система имеет серьезные недостатки и крайне неудовлетворительна. Многие понесенные расходы являются излишними, а те, что являются необходимыми, не производились, потому что бюрократический аппарат, в отличие от коммерческой организации, по самой своей природе не способен приспосабливаться к обстоятельствам.

Эффект бюрократизации наиболее очевиден в его представителе — бюрократе. На частном предприятии наем рабочей силы является не одолжением, а деловой сделкой, выгоду от которой получают обе стороны — и работодатель, и работник. Работодатель должен стараться платить заработную плату, соответствующую ценности предоставляемого труда. Если он этого не делает, то он рискует обнаружить, что рабочие уходят от него к конкуренту, который платит лучше. Работник, чтобы не потерять работу, в свою очередь должен стараться выполнять возложенные на него обязанности достаточно хорошо, чтобы стоить своей зарплаты. Поскольку прием на работу является не одолжением, а деловой сделкой, работнику нет нужды бояться, что его могут уволить, если он попадет в личную немилость, так как если предприниматель увольняет работника, отрабатывающего свою зарплату, то он наносит вред только себе, а не рабочему, который может найти себе аналогичную работу где-нибудь в другом месте. Ничто не мешает дать каждому начальнику подразделения право нанимать и увольнять работников, поскольку под давлением контроля за его деятельностью со стороны счетоводства и учета издержек ему приходится заботиться, чтобы его подразделение показывало максимально высокую прибыль, и, следовательно, он вынужден в собственных интересах стараться удержать у себя лучших работников. Если он со злости увольняет того, кого ему не стоило увольнять, если его действия мотивированы личными, а не объективными соображениями, то он сам же и пострадает от последствий. Любое ухудшение показателей возглавляемого им подразделения в конечном итоге должно привести к убыткам лично для него. Таким образом, включение нематериального фактора — труда — в производственный процесс происходит без всякого трения.

В бюрократической организации дело обстоит совершенно иначе. Поскольку производственный вклад каждого отдельного подразделения, а следовательно, и каждого отдельного работника, даже если он занимает руководящую должность, в этом случае выявить невозможно, появляются широкие возможности для фаворитизма и личных пристрастий как в назначениях на должности, так и в вопросах вознаграждения. Причина того, что ходатайство влиятельных лиц играет определенную роль в заполнении чиновничьих вакансий, не в низости характера тех, кто отвечает за их заполнение, а в том, что изначально не существует объективного критерия для определения соответствия квалификации человека должности. Разумеется, на работу следует принимать только самых компетентных, однако возникает вопрос: кто является наиболее компетентным? Если бы на этот вопрос можно было ответить так же легко, как на вопрос, чего стоит рабочий-металлург или наборщик, то не возникало бы никаких проблем. Но поскольку это не так, то при сравнении квалификации разных людей элемент произвольности неизбежен.

Чтобы ограничить его возможно более узкими рамками, устанавливаются формальные условия приема на работу и продвижения. Назначение на конкретную должность ставится в зависимость от образовательного уровня, сдачи экзаменов и продолжительности работы на других должностях; продвижение ставится в зависимость от стажа, отработанного в данной должности. Естественно, все эти приемы ни в коей мере не могут заменить отсутствие возможности отбора наилучшего кандидата на каждую должность путем расчета прибыли и убытков. Было бы излишним специально указывать на то, что посещение школы, экзамены и трудовой стаж не дают ни малейшей гарантии, что выбор окажется правильным. Наоборот, эта система с самого начала препятствует энергичным и компетентным людям занимать должности, соответствующие их силам и способностям. Никогда еще действительно стоящий человек не поднимался на самый верх в результате последовательного выполнения предписанных программ обучения и продвижения по всем ступенькам должностной лестницы. Даже в Германии, с ее искренней верой в своих бюрократов, выражение “совершенный функционер” используется для обозначения аморфного и неэффективного человека, хотя и действующего из добрых побуждений.

Таким образом, отличительная черта бюрократического управления состоит в том, что в процессе оценки успеха его функционирования относительно понесенных затрат ему не хватает ориентира, основанного на подсчете прибыли и убытков, вследствие этого, пытаясь компенсировать этот недостаток, оно вынуждено прибегать к совершенно неадекватным приемам, подчиняя ведение дел и наем персонала комплексу формальных предписаний. Все пороки, обычно приписываемые бюрократическому управлению, — негибкость, нехватка изобретательности и беспомощность перед лицом проблем, которые с легкостью решаются предприятием, ориентированным на прибыль, — являются результатом этого единственного фундаментального недостатка. До тех пор пока деятельность государства ограничивается той узкой областью, которую отводит ему либерализм, недостатки бюрократии не могут сделаться существенными. Они становятся серьезной проблемой для всей экономики, только когда государство — и естественно, то же самое верно и для муниципалитетов, и для других форм местного управления — начинает обобществлять средства производства и принимать активное участие в производстве или хотя бы в торговле.

Государственное предприятие, стремящееся к максимизации прибыли, разумеется, может использовать денежный расчет, пока большая часть предприятий находится в частной собственности и, следовательно, еще существует рынок и рыночные цены. Единственным препятствием для его функционирования и развития является то, что управляющие таким предприятием, будучи государственными чиновниками, не имеют личной заинтересованности в успехе дела, которая характерна для администрации частных предприятий. Поэтому директору нельзя предоставить свободу независимого принятия решений по ключевым вопросам. Поскольку он не пострадает от потерь, к которым при определенных обстоятельствах может привести его коммерческая политика, он легко может принимать на себя риск, на который никогда не пошел бы по-настоящему ответственный директор, которому приходится разделять значительную долю убытков. Поэтому власть руководителя государственного предприятия должна быть каким-то образом ограничена. Независимо от того, очерчена ли она набором жестких правил, или решениями контролирующего комитета, или разрешениями высшей власти, бюрократическое управление в любом случае страдает от неповоротливости и от недостаточной способности приспосабливаться к изменяющимся условиям, что всегда и везде ведет государственные предприятия к краху.

Но в действительности очень редко, когда государственное предприятие нацелено исключительно на прибыль и оставляет в стороне все остальные соображения. Как правило, от государственного предприятия требуется, чтобы оно учитывало “национальные” и другие подобные соображения. Ожидается, например, что в своей политике материально-технического снабжения и сбыта они будут отдавать предпочтение отечественной, а не зарубежной продукции. От государственных железных дорог требуют, чтобы структура тарифов соответствовала специфической коммерческой политике правительства, чтобы они строили и эксплуатировали убыточные линии просто для того, чтобы способствовать экономическому развитию определенных территорий, а также по стратегическим и иным аналогичным соображениям. Когда при принятии деловых решений играют роль такие факторы, не может и речи идти ни о каком контроле с помощью методов учета издержек и расчета прибыли и убытков. Директор государственных железных дорог, который в конце года предоставляет неблагоприятный балансовый отчет, может сказать: “Конечно, если судить со строго коммерческой точки зрения частного предприятия, ориентированного на прибыль, то руководимая мной железная дорога работала с убытком; но если принять во внимание такие факторы, как наша национальная экономическая и военная политика, то не следует забывать, что большие достижения в этих сферах не учитываются при расчете прибыли и убытков”. Ясно, что в таких обстоятельствах расчет прибыли и убытков теряет всю свою ценность для оценки успеха предприятия, так что — даже не считая других факторов, действующих в том же направлении — железная дорога должна управляться теми же бюрократическими методами, как, например, тюрьма или отделение налоговой инспекции.

Ни одно частное предприятие, независимо от его размера, никогда не может стать бюрократическим, пока оно управляется исключительно на основе прибыли. Твердое следование предпринимательскому принципу максимизации прибыли позволяет даже крупнейшим концернам абсолютно точно определять роль каждой сделки и вклад каждого подразделения в общий результат. Пока предприятия стремятся только к прибыли, они защищены от пороков бюрократизма. Бюрократизация частных предприятий, которая, как мы видим сегодня, происходит повсюду, является прямым результатом интервенционизма, вынуждающего предприятия принимать в расчет факторы, которые при условии свободы определения своей политики вряд ли играли бы какую-либо роль в ведении дела. Когда фирма должна учитывать политические предрассудки и разного рода сантименты, чтобы избегать постоянного беспокойства со стороны многочисленных государственных органов, она вскоре обнаруживает, что больше не в состоянии строить свои расчеты на прочной основе прибыли и убытков. Например, некоторые предприятия коммунального хозяйства в Соединенных Штатах, чтобы избежать конфликтов с общественным мнением, а также с законодательными, судебными и административными органами правительства, проводя кадровую политику, не берут на работу католиков, евреев, атеистов, дарвинистов, негров, ирландцев, немцев, итальянцев и вновь прибывших иммигрантов. В интервенционистском государстве, чтобы избежать обременительных наказаний, каждое предприятие вынуждено приспосабливаться к пожеланиям властей. В результате эти и другие соображения, чуждые предпринимательскому принципу извлечения прибыли, начинают играть все большую и большую роль в ведении дела, тогда как роль точных расчетов и учета издержек соответственно уменьшается, и частное предприятие начинает все больше принимать на вооружение методы управления государственными предприятиями с их развитым аппаратом формальных правил и инструкций. Одним словом, оно становится бюрократизированным.

Таким образом, прогрессирующая бюрократизация крупных предприятий ни в коей мере не является результатом неумолимой тенденции, присущей развитию капиталистической экономики. Она является не чем иным, как следствием политики интервенционизма. В отсутствие вмешательства государства в их функционирование даже самыми крупными концернами можно было бы управлять так же по-деловому, как и небольшими фирмами.