ДЭВИД БОУЗ

ЛИБЕРТАРИАНСТВО

[Дэвид Боуз. Либертарианство. – Челябинск.: Социум, Cato Institute, 2004.]

————————————

Глава третья

Какие права у нас есть?

Основные права
     Самопринадлежность
     Права собственности
Генетическая теория справедливости Нозика
Аксиома неагрессии
Следствия из естественных прав
     Свобода совести
     Свобода договоров
Необходимо ли верить в естественные права, чтобы быть либертарианцем?
     Утилитаризм Мизеса
     Крайняя необходимость
     Пределы прав
Что не является правами
Как государство усложняет права

————————————

Как левые, так и правые критики жалуются, что в Америке 1990-х не стихают разговоры о правах. Во всех политических дебатах очень скоро стороны начинают основывать свои аргументы на правах – правах собственности, правах на социальное обеспечение, правах женщин, правах некурящих, праве на жизнь, праве на аборты, правах гомосексуалистов, праве на оружие и т.д.

Недавно один журналист спросил меня, что я думаю о предложении самозваных коммунитарианцев “на время приостановить эмиссию новых прав”. Американские коммунитарианцы конца ХХ века считают, что “коммуна”, “сообщество” должны в некотором смысле быть превыше индивида, поэтому нет ничего удивительного в их предложении “перестать болтать” о правах. Как же глубоко они заблуждаются! Коммунитарианцы, видимо, представляют себе права в виде неких коробочек; когда их слишком много, они не помещаются в комнате. С точки зрения либертарианцев, у нас есть бесчисленное множество прав, заключенных в одном естественном праве. Человек имеет одно фундаментальное право: самому выбирать, как ему жить, если он не нарушает равных прав других людей.

Это одно-единственное право имеет бесконечное множество следствий. Как сказал Джеймс Уилсон, один из тех, кто подписал Конституцию, в ответ на предложение включить в Конституцию Билль о правах: “Перечислить все права человека! Я уверен, господа, что никто из присутствовавших на последнем конвенте не взялся бы за это”. В конце концов, человек имеет право носить или не носить шляпу; жениться или оставаться холостым; выращивать бобы или яблоки; открывать галантерейный магазин. В самом деле, если уж приводить конкретные примеры, человек имеет право продавать апельсины тому, кто желает их купить, даже при диаметре всего 23/8 дюйма (хотя действующим федеральным законодательством это запрещено).

Невозможно заранее перечислить все права, которые у нас есть; обычно мы берем на себя труд сформулировать их явно, только когда кто-то предлагает что-то ограничить. Отношение к правам как к осязаемым требованиям, количество которых должно быть ограничено, свидетельствует о неправильном понимании всей концепции прав.

Однако жалобы на “размножение прав” имеют некоторые основания. В современной Америке существует проблема размножения ложных “прав”. Когда права становятся просто юридическими требованиями, связанными с интересами и предпочтениями, появляется почва для политического и социального конфликта. В отличие от прав между интересами и предпочтениями разных людей могут возникать противоречия. В свободном обществе подлинные права человека не противоречат друг другу. Однако существует много конфликтов среди держателей так называемых прав на социальное обеспечение, требующих, чтобы кто-то другой обеспечил нас тем, что мы желаем иметь, будь то образование, медицинская помощь, пособия, субсидии фермерам или беспрепятственный вид через чужую землю. Это фундаментальная проблема демократии заинтересованных групп и интервенционистского государства. В либеральном обществе люди принимают на себя риски и обязательства, заключая договоры; интервенционистское государство посредством политического процесса налагает на людей обязательства, противоречащие естественным правам людей.

Итак, какие права у нас все-таки есть и как отличить подлинное право от ложного? Вернемся к одному из основных документов в истории прав человека – Декларации независимости. Во втором абзаце Томас Джефферсон сформулировал заявление о правах и их смысле, с которым вряд ли что может сравниться по изяществу и краткости. Как отмечалось в главе 2, при написании Декларации перед Джефферсоном была поставлена задача выразить общие настроения американских поселенцев, и ее выполнение было поручено именно ему не потому, что он мог предложить какие-то новые идеи, а из-за присущего ему “особенного дара выразительности”. Джефферсон так объяснил миру доводы американцев:

Мы исходим из той очевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, свободу и стремление к счастью; что для обеспечения этих прав люди создают правительства, черпающие свои законные полномочия в согласии управляемых, и что всякий раз, когда та или иная форма правления становится губительной для этих целей, право народа – изменить или упразднить ее и создать новую форму правления.

Давайте попытаемся сделать выводы из документа, основавшего Америку.

Основные права

Всякая теория прав должна с чего-то начинаться. Большинство либертарианских философов начали бы доказательство раньше, чем это сделал Джефферсон. Люди, в отличие от животных, приходят в мир без инстинктивного знания своих нужд и способов их удовлетворения. Как сказал Аристотель, человек – это разумное и мыслящее животное; люди используют способность мыслить, чтобы понять свои нужды, мир вокруг себя и как использовать мир для удовлетворения своих нужд. Так, для того чтобы использовать свой разум, сотрудничать с другими людьми и достигать целей, которые в одиночку достичь невозможно, люди нуждаются в общественной системе.

Каждый человек – уникальная личность. Люди существа общественные – нам нравится взаимодействовать с другими людьми, и мы получаем от этого выгоду, – но мыслим и действуем мы индивидуально. Каждый индивидуум владеет собой. Какие еще существуют варианты, помимо владения самим собой?

• Кто-то – монарх или господствующая раса – может владеть другими людьми. Платон и Аристотель утверждали, что существуют разные виды людей, одни более умны, чем другие, и поэтому наделены правом и ответственностью править, подобно тому как взрослые направляют детей. Некоторые формы социализма и коллективизма – явно или неявно – основаны на идее, что многие люди некомпетентны принимать решения, касающиеся их собственной жизни, поэтому за них решения должны принимать более одаренные собратья. Однако это означало бы, что никаких универсальных прав человека не существует, а есть только права, которыми одни обладают, а другие нет, что отрицало бы человеческую природу тех, кто обречен кому-то всегда принадлежать.

• Все владеют всеми, завершенная коммунистическая система. В такой системе, прежде чем предпринять действие, необходимо получить разрешение от всех остальных. Но ни один человек не может дать разрешение, не посоветовавшись со всеми остальными. Регресс в бесконечность сделал бы любое действие логически невозможным. На практике, поскольку полное взаимное владение невозможно, такая система свелась бы к предыдущей: кто-то один (или одна группа) владел бы всеми остальными. Именно это и произошло в коммунистических государствах: партия стала диктаторской правящей элитой.

Таким образом, как коммунистическое, так и аристократическое правление делит мир на фракции или классы. Единственный вариант, который является гуманным, логичным и соответствующим человеческой природе, – самопринадлежность. Понятно, что в этом обсуждении проблема самопринадлежности затронута весьма поверхностно; в любом случае мне нравится простое заявление Джефферсона: естественные права самоочевидны.

Тысячелетиями завоеватели и угнетатели твердили, что люди не созданы равными, что одним предназначено править, другим – быть подданными. К XVIII веку этот древний предрассудок был отброшен; Джефферсон развенчал его с присущей ему выразительностью: “Ни большинство людей не рождаются с седлами на спинах, ни немногие избранные не рождаются со шпорами, чтобы милостью Божьей ездить на них на законном основании”. Сейчас, когда мы вступаем в XXI век, идея равенства принята практически повсеместно. Конечно, люди не одинаково высоки, красивы, умны, добры, вежливы или успешны. Но у них есть равные права, поэтому они должны быть одинаково свободными. Как писал юрист-стоик Цицерон, “если богатство уравнивать нежелательно и невозможно, чтобы все имели одни и те же таланты, то законные права должны быть одинаковыми по крайней мере для всех граждан одного государства”.

В наше время этот вопрос запутан до невозможности. С целью обеспечить равенство результатов многие пропагандируют вмешательство государства (как мягкое, так и репрессивное). Сторонники материального равенства, по всей видимости, не чувствуют необходимости отстаивать его как принцип; странно, но они, кажется, считают его самоочевидным. Защищая равенство, они, как правило, путают три идеи:

• Право на равенство перед законом, которое имел в виду Джефферсон.

• Право на равенство результатов, означающее, что каждый имеет одинаковое количество – чего? Обычно поборники равноправия имеют в виду одинаковое количество денег, но почему единственный критерий – деньги? Почему не равенство красоты, волос или труда? В действительности равенство результатов требует политического решения об измерении и распределении, но в любом обществе это решение можно принять только в том случае, если некая группа навяжет свои взгляды остальным. В мире разнообразия подлинное равенство результатов логически невозможно, и попытка достичь его приведет к чудовищным результатам. Обеспечение равных результатов требует неравного отношения к людям.

• Право на равенство возможностей, означающее равные шансы на успех в жизни. Люди, которые понимают слово “равенство” в этом смысле, обычно имеют в виду равные права, однако попытка создать истинное равенство возможностей может быть столь же диктаторской, как попытка обеспечить равные результаты. Дети, растущие в разных семьях, никогда не будут в равной степени подготовлены к взрослому миру, однако любая альтернатива свободе семьи приведет к созданию государства-няньки еще худшего порядка. Логика полного равенства возможностей вполне может привести к решению, описанному в рассказе Курта Воннегута “Гаррисон Бержерон”, где красивых уродуют шрамами, грациозных заковывают в кандалы, а умных постоянно сбивают с мысли звуковыми помехами.

Вид равенства, соответствующий свободному обществу, – равные права. Как ясно утверждается в Декларации независимости, права не являются даром правительства. Они естественны и неизменны, присущи природе человека, и люди обладают ими в силу своей принадлежности роду человеческому, особенно в силу способности отвечать за свои действия. Даются ли права Богом или природой, в данном контексте не важно. Помните, первый абзац Декларации независимости говорит о “законах природы и ее Творца”? Важно то, что права неотчуждаемы, т.е. они не даруются каким-либо другим человеком. В частности, они не даруются правительством; люди создают правительства, чтобы защищать права, которыми они уже обладают.

Самопринадлежность

Поскольку каждый человек владеет собой, своим телом и своим разумом, он имеет право на жизнь. Незаконное отнятие жизни другого человека – убийство – самое серьезное из всех возможных нарушений его прав.

К сожалению, в наше время термину “право на жизнь” присвоено два сбивающих с толку значения. Было бы лучше, если б мы придерживались формулировки “право самопринадлежности”. Одни, главным образом политики правого крыла, используют принцип “право на жизнь” для защиты прав эмбрионов (еще нерожденных детей), выступая против абортов. Очевидно, это не тот смысл, который вкладывал в него Джефферсон. Другие, главным образом левые политики, утверждают: “право на жизнь” означает, что каждый имеет фундаментальное право на предметы жизненной необходимости – пищу, одежду, кров, медицинское обслуживание, возможно даже, на восьмичасовой рабочий день и двухнедельный отпуск.

Однако, если право на жизнь действительно означает вышеназванное, следовательно, один человек имеет право заставить других отдать ему вс¨ это, нарушая их равные права. Философ Джудит Джарвис Томсон пишет: “Если я тяжело больна и спасти меня может лишь холодная рука Генри Фонды, приложенная к моему горячему лбу, все равно я не имею права на это”. А если она не имеет права на прикосновение Генри Фонды, то с какой стати она будет иметь право на комнату в его доме или часть его денег, на которые смогла бы купить еды? Это означало бы заставить его служить ей, так как продукт его труда забирался бы без его согласия. Нет, право на жизнь означает, что каждый человек имеет право предпринимать действия, поддерживающие его жизнь и процветание, а не на то, чтобы заставлять других удовлетворять его потребности.

Согласно наиболее распространенному подходу в теории нравственности – этическому универсализму, общезначимая этическая теория должна быть применима ко всем людям, в любое время и в любом месте. Естественные права на жизнь, свободу и собственность люди могут иметь в любых нормальных обстоятельствах. Однако не везде осуществимы так называемые права на жилье, образование, медицинскую помощь, кабельное телевидение или “оплачиваемый периодический отпуск”, щедро провозглашенные во Всеобщей декларации прав человека Организации Объединенных Наций. Некоторые страны слишком бедны, чтобы обеспечить всем досуг, жилье и даже пищу. И не забывайте, что нет никакой коллективной сущности, известной как “образование” или “медицинская помощь”; есть только конкретные, определенные товары: обучение в течение года в школе на Гудзон-стрит или операция, проводимая добрым доктором Джонсоном во вторник. Каждую конкретную единицу “жилья” или “образования” должен будет предоставить какой-то человек или группа людей, и предоставление ее одному человеку обязательно означает отказ в ней другим людям. Поэтому такие желанные вещи, как “всеобщие права человека”, логически принципиально нереализуемы.

Право на самопринадлежность непосредственно ведет к праву на свободу; мы даже можем сказать, что “право на жизнь” и “право на свободу” – это просто два способа выражения одного и того же. Если люди владеют собой и имеют как право, так и обязанность предпринимать действия, необходимые для своего выживания и процветания, то они должны располагать свободой мысли и действий. Свобода мысли – это очевидное следствие самопринадлежности, хотя в принципе свободу мысли трудно ограничить. Кто может регулировать содержимое чьего-либо ума? Свобода слова также логически подразумевается в праве самопринадлежности. Многие государства пытались запретить или ограничить свободу слова, однако речь по своей природе мимолетна, поэтому контролировать ее сложно. Свобода печати – в наше время сюда входят теле- и радиовещание, кабельное телевидение, электронная почта и другие новые формы коммуникаций – это аспект интеллектуальной свободы, на которую чаще всего покушаются деспотические правительства. А защищая свободу печати, мы обязательно говорим о правах собственности, поскольку идеи выражаются через собственность на типографии, учебные аудитории, автомобили с громкоговорителями, рекламные щиты, радиооборудование, частоты вещательного диапазона, компьютерные сети и т.д.

Права собственности

В действительности владение собственностью – это обязательное следствие самопринадлежности, поскольку все действия человека связаны с собственностью. Как еще можно искать счастье? Нам по крайней мере нужно место, где можно было бы стоять. Нам нужно право использовать землю и другую собственность для производства новых товаров и услуг. Мы увидим, что все права могут быть поняты как права собственности. Это положение часто вызывает споры и не всегда легко для понимания. Многие спрашивают, почему мы не можем добровольно совместно владеть нашими товарами и собственностью?

Собственность – это необходимость. “Собственность” не означает просто землю или какое-либо иное материальное благо. Собственность – это все, что люди могут использовать, контролировать или чем могут распоряжаться. Право собственности означает свободу пользования, владения и распоряжения объектом. Имеет ли эта необходимость порочный и эксплуатирующий характер? Вовсе нет.

Если бы наш мир не характеризовался редкостью благ, нам бы не нужны были права собственности. То есть, если бы мы располагали бесконечным количеством всего, что хотят иметь люди, не было бы необходимости в теории о том, как все это распределять. Однако редкость благ – основная характеристика нашего мира. Заметьте, что редкость не подразумевает бедность или недостаток предметов первой необходимости. Редкость просто означает, что желания человека в принципе неограниченны, поэтому нам всегда не хватает ресурсов для удовлетворения всех своих желаний сразу. Даже аскет, подавивший свое влечение к материальным благам и довольствующийся лишь самым необходимым, столкнется с наиболее фундаментальной редкостью: ограничениями своего тела, жизни и отпущенного ему времени. Время, посвящаемое молитве, он не сможет потратить на ручной труд, чтение священных текстов или совершение добрых дел. Ни увеличение богатства общества, ни безразличие к материальным благам не избавят нас от необходимости делать выбор, а следовательно, принимать решения о том, кто будет использовать производственные ресурсы.

Мы никогда не сможем упразднить права собственности, как обещают социалистические фантазеры. Существование вещей подразумевает, что кто-то обладает властью их использовать. В цивилизованном обществе люди не согласны с тем, чтобы власть принадлежала просто самому сильному или самому жестокому человеку; они хотят иметь теорию справедливого владения титулами собственности. Когда социалистические правительства “упраздняют” собственность, они обещают, что всем имуществом будет владеть общество в целом. Однако поскольку – жизненна теория или нет – лишь один человек может съесть конкретное яблоко, спать в конкретной кровати или стоять в конкретном месте, то кто-то должен решить, кто именно это будет. Этот кто-то – партийный чиновник, бюрократ или царь – и является реальным обладателем права собственности.

Либертарианцы считают: право самопринадлежности означает, что люди должны иметь право приобретать собственность и обмениваться ею, удовлетворяя свои потребности и желания. Чтобы накормить себя, дать кров нашим семьям или открыть дело, мы должны использовать собственность. А чтобы люди были готовы делать сбережения и инвестировать, они должны быть уверены, что их права собственности защищены законом и никто не придет и не конфискует созданное ими богатство, будь то засеянное поле, построенный дом, приобретенный автомобиль или сложная корпорация, представляющая собой сеть договоров между множеством людей.

Первоначальное обретение собственности. Прежде всего, как люди приобретают имущество? Возможно, если бы космический корабль с людьми прибыл на Марс, конфликтов по поводу земли не возникло. Просто выбирай место и начинай строить или сажать. Однажды некий карикатурист изобразил, как один пещерный человек говорит другому: “Давай разделим землю на небольшие участки и продадим их”. В такой ситуации абсурдность предложения очевидна. Почему? А кто будет покупать эти участки? И на что? Однако с ростом населения возникает необходимость решать, кому принадлежит какой участок земли, источник воды или частота вещательного диапазона. Один способ приобретения собственности описал Джон Локк: кто первый “соединяет свой труд с” участком земли, тот приобретает на него право. Посредством соединения своего труда с участком до этого никому не принадлежавшей земли он сделал ее своей. После этого он имеет право построить на ней дом, огородить забором, продать или распорядиться ею иным образом.

Право собственности на каждую вещь состоит из набора правомочий, которые могут быть разделены. С одним объектом может быть связано столько прав, сколько аспектов насчитывается у данного объекта. Например, вы можете купить или взять в аренду право бурить нефть на определенном участке земли, но не заниматься на нем фермерством или строительством. Вы можете владеть землей, но не владеть водой под ней. Вы можете преподнести свой дом в качестве благотворительного дара, но сохранить право жить в нем до конца жизни. Как писал в книге “Свобода против власти” Рой Чайлдз: “До появления технологии вещания посредством электромагнитных волн определенные виды объектов… не могли быть собственностью, поскольку не существовало технологических средств, с помощью которых их можно было идентифицировать”. Но как только была понята физическая природа вещания, мы смогли создать права собственности на частоты. Чайлдз продолжает: “По мере усложнения общества... и развития технологий появляющиеся виды собственности становятся все более и более сложными”.

Принцип гомстеда – первоначального приобретения права собственности теми, кто первый использовал и преобразовал собственность, – может работать по-разному для разных видов собственности. Например, в естественном состоянии, когда бoльшая часть земли никому не принадлежит, для приобретения прав собственности достаточно просто разбить лагерь на участке земли и быть там. Закладка фундамента дома и начало его строительства, безусловно, создадут право собственности. Права на воду – в озерах, реках или подземных резервуарах – традиционно приобретались иначе, чем права на землю. Когда в 1920-х годах началось использование частотного диапазона для радиовещания, как правило, применялся принцип гомстеда: начните вещание на определенной частоте, и вы приобретете право продолжать ее использовать. (Задача правительства во всех этих случаях – просто защищать, как правило с помощью судов, права, которые люди приобретают сами.) Важно иметь определенный способ установления прав собственности и возможность передавать их от одного человека к другому на основе взаимного согласия.

Права собственности – это права человека. Что конкретно означает “владеть собственностью”? Можно привести определение Яна Нарвесона: “[Выражение] ‘х является собственностью А’ означает, что А имеет право определять направление использования х”. Обратите внимание, что право собственности – это не право самой собственности или право, принадлежащее предмету собственности, как часто говорят оппоненты прав собственности. Нет, право собственности – это право человека на собственность, право отдельного человека использовать собственность, которую он справедливым путем приобрел, и распоряжаться ею. Права собственности – это права человека. В самом деле, как упоминалось выше, все права человека могут рассматриваться как права собственности, вытекающие из одного фундаментального права на самопринадлежность, нашего права собственности на свое тело. Как писал Мюррей Ротбард в книге “Власть и рынок”:

...в глубинном смысле нет вовсе никаких прав, кроме прав собственности... Это утверждение истинно в нескольких отношениях. Во-первых, каждый человек от рождения хозяин самому себе, собственной личности. В истинно свободном обществе “человеческое” право каждого человека – это, в сущности, его право собственности на самого себя, из этого права собственности проистекает его право на продукты его труда.

Во-вторых, так называемые «права человека» могут быть сведены к праву собственности... например, “право человека” на свободу слова. Это право предполагает, что каждый может высказывать все, что захочет. Обычно при этом упускают вопрос: где? Где человек имеет право высказываться? Во всяком случае, не на частной территории какого-либо постороннего человека. Короче говоря, он обладает этим правом, только когда находится на собственной территории или на территории того, кто позволяет ему это – на основе договора о дарении или об аренде недвижимости. Таким образом, не существует отдельного “права на свободу слова”; есть только право собственности: право свободно распоряжаться своей собственностью или вступать в договорные отношения с другими собственниками [включая тех, чья собственность, возможно, состоит только из их собственного труда].

Если понимать свободу слова таким образом, то становится очевидной ошибка судьи Оливера Уэнделла Холмса, заявившего, что право на свободу слова не может быть абсолютным, поскольку в заполненном зрителями театре ни у кого нет права криком “Пожар!” поднимать ложную панику. Кто может кричать “Пожар!”? Либо владелец театра или один из его агентов, либо кто-то из зрителей. В первом случае получится, что владелец театра обманул своих клиентов: он продал им билеты на спектакль или фильм, а затем прервал представление, не говоря уже о том, что подверг опасности их жизни. Если это сделает кто-то из зрителей, то он тем самым нарушит условия своего договора: его билет дает ему право наслаждаться представлением, а не прерывать его. Довод о ложных криках “Пожар!” в заполненном зрителями театре не может служить причиной ограничения права свободы слова; этот пример показывает, как права собственности позволяют разрешать проблемы, и свидетельствует о необходимости их защищать и обеспечивать их соблюдение.

Аналогичный анализ применим к широко обсуждаемому праву неприкосновенности частной жизни. В деле 1965 года Грисвольд против штата Коннектикут [Griswold v. Connecticut] Верховный суд опротестовал закон штата, запрещающий использование противозачаточных средств. В “полутени, образованной отсветами” разных частей Конституции судья Уильям Дуглас выискал право на неприкосновенность частной жизни для супружеских пар. В течение тридцати лет консерваторы, такие, как судья Роберт Борк, высмеивали столь неопределенное, беспочвенное рассуждение. Несмотря на это, полутень постепенно распространялась: вначале на право не состоящих в браке пар пользоваться противозачаточными средствами, потом на право женщин на прерывание беременности, пока наконец в 1986 году неожиданно не выяснилось, что отсветов недостаточно, чтобы распространить эту полутень на гомосексуальные акты, осуществляемые по взаимному согласию в частной спальне. Теории неприкосновенности частной жизни, выведенной из права собственности, не нужны никакие полутени и отсветы – неизбежно оказывающиеся весьма расплывчатыми, – чтобы прийти к выводу, что человек имеет право покупать противозачаточные средства у тех, кто желает их продать, или вступать в сексуальные отношения с выразившими согласие партнерами в собственном доме. Принцип “мой дом – моя крепость” обеспечивает более прочную основу для неприкосновенности частной жизни, чем “полутень, образованная отсветами”.

От тех, кто отвергает либертарианский принцип прав собственности, требуется больше, чем просто критика. Они должны предложить альтернативную систему, которая бы столь же эффективно определяла, кто может использовать каждый конкретный ресурс и каким образом, гарантировала, чтобы о земле и другом имуществе адекватно заботились, предоставляла базу для экономического развития и избавляла от войны всех против всех, которая может начаться, когда контроль над ценными ресурсами четко не определен.

Генетическая теория справедливости Нозика

В вышедшей в 1974 году книге “Анархия, государство и утопия” гарвардский философ Роберт Нозик весьма доходчиво разъяснил альтернативные концепции прав собственности. Этот предмет часто называют “справедливостью распределения”, однако данный термин уводит обсуждение в сторону. Как указывает Нозик, этот термин подразумевает, что существует некий процесс распределения, который, возможно, был искажен и который нам, вероятно, хотелось бы исправить. Однако в свободном обществе централизованное распределение ресурсов отсутствует. Милтон Фридмен рассказывал о своем визите в Китай в 1980-х годах, где один из министров спросил его: “Кто в Соединенных Штатах отвечает за распределение материалов?” От такого вопроса Фридмен едва не лишился дара речи, и ему пришлось объяснять, что в рыночной экономике нет человека или комитета, “ответственного за распределение материалов”. В развитой экономике миллионы людей производят товары на основе сложной сети контрактов, а затем обмениваются ими. Как говорит Нозик: “Все, что человек получает, он получает от других людей в обмен на что-то другое или в виде подарка”.

Нозик утверждает, что в области прав собственности существует два подхода к вопросу справедливости. Первый – исторический: если люди приобрели свою собственность честно, они имеют на нее право, и будет неправильно применять силу для перераспределения собственности. Второй основан на образцах, или конечных результатах, или, как их называет Нозик, “текущих временных срезах”. То есть “справедливость распределения определяется тем, как распределены вещи (кто чем владеет), и оценивается в соответствии с некоторым структурным принципом справедливого распределения”. Защитники распределения в соответствии с образцом не спрашивают, было ли имущество приобретено честно, – они смотрят, соответствует ли сегодняшний образец распределения тому, что они считают правильным образцом. Люди могут предпочитать различные образцы: белые должны иметь больше собственности (или денег, или чего-либо еще), чем черные, христиане должны иметь больше, чем евреи, умные люди должны иметь больше, хорошие люди должны иметь больше, люди должны иметь то, что им нужно. Некоторые из этих положений вызывают отвращение. В пользу других могут высказываться ваши друзья или другие достойные люди. Но у всех них имеется нечто общее: они исходят из предположения, что справедливость распределения определяется тем, кто чем владеет, безотносительно к тому, как оно было получено. Однако в основе сегодняшней критики капитализма обычно лежит один из вариантов уравниловки: “каждый должен иметь одинаковую собственность” или “недопустимо, чтобы кто-то имел более чем в два раза больше, чем кто-то другой” или так далее в том же духе. Именно эту альтернативу либертарианству мы будем рассматривать.

Нозик формулирует свою генетическую теорию справедливости следующим образом: во-первых, люди имеют право завладевать собственностью, которая никому не принадлежит. Это принцип справедливости приобретения. Во-вторых, люди имеют право дарить свою собственность другим или добровольно обмениваться ею с другими. Это принцип справедливости передачи. Таким образом:

Если бы мир был совершенно справедливым, следующее индуктивное определение полностью бы покрыло предмет справедливости владения имуществом:

1. Человек, который получает имущество в соответствии с принципом справедливости приобретения, получает право на такое владение.

2. Человек, который получает имущество в соответствии с принципом справедливости передачи от кого-то другого, кто имеет право на это имущество, получает право на это имущество.

3. Никто не имеет права на владение имуществом, если оно не приобретено в соответствии с (последовательным) применением пунктов 1 и 2.

Полный принцип распределительной справедливости просто гласил бы, что распределение произведено справедливо, если все имеют право на владение имуществом, которое они получили в ходе распределения. Распределение справедливо, если возникает из другого справедливого распределения на основе законных методов. Как только люди получают собственность (включая неотторжимые от них умственный и физический труд их разума и тела), они могут законно обменивать ее на любую другую собственность, которая была законно приобретена их контрагентом по сделке. Они также могут подарить ее. Но чего люди делать не могут, так это отбирать собственность другого человека без его согласия.

Затем Нозик обсуждает вопрос равенства в знаменитом разделе своей книги “Как свобода разрушает образцы”. Предположим, что за отправную точку мы берем общество, где богатство распределено методом, который вы считаете наилучшим. Это может быть метод, согласно которому любой христианин имеет больше, чем любой еврей, или что всей собственностью (за исключением наших личных тел) владеют члены коммунистической партии или кто-либо иной. Предположим, что ваш любимый образец состоит в том, чтобы все люди располагали одинаковым количеством богатства и наше гипотетическое общество полностью ему соответствует. А теперь пусть произойдет всего одно событие.

Представьте, что рок-группа Pearl Jam отправляется в концертное турне. Билеты на их концерт стоят 10 долларов. За все турне их концерты посетит 1 миллион человек. В конце турне 1 миллион человек станет на 10 долларов беднее, чем они были до того, а участники Pearl Jam будут на 10 млн долларов богаче, чем все остальные члены общества. Возникает вопрос: богатство теперь распределено не поровну. Является ли это несправедливым? И если да, то почему? Мы согласились, что в самом начале распределение богатства было справедливым, поскольку оговорили, что оно соответствует вашему видению справедливого распределения. При этом каждый человек по определению получил право на деньги, которые у него на тот момент были, и тем самым получил право тратить их по своему выбору. Многие реализовали свои права, и теперь музыканты из Pearl Jam богаче, чем кто-либо другой. Неправильно ли это?

Все люди, посетившие их концерты, решили потратить свои деньги именно таким образом. Но ведь они могли купить альбомы Майкла Джексона, сухой завтрак или газету New York Review of Books. Они могли отдать деньги Армии спасения или фонду “Среда обитания человека”. Если они имели право на деньги, которые у них были вначале, они, разумеется, имеют право тратить их, и этом в случае образец распределения богатства изменится.

Каким бы ни был образец, когда одни люди решают потратить свои деньги, а другие решают предложить им соответствующие товары или услуги, чтобы иметь больше денег, которые можно потратить, образец будет постоянно меняться. Кто-то обратится к Pearl Jam и предложит рекламировать их концерты в обмен на часть сбора от билетов или будет производить и продавать их альбомы. Кто-то откроет типографию для изготовления билетов для их концертов. Как говорит Нозик, чтобы не допустить неравенства богатства, необходимо “запретить капиталистические акты между взрослыми, достигшими возраста согласия”. Далее он указывает, что “без постоянного вмешательства в жизнь людей” невозможно поддерживать ни один образец распределения. Либо вы должны постоянно препятствовать людям тратить деньги по их выбору, либо вам придется постоянно – или через регулярные промежутки времени – отбирать у людей деньги, которые решили им дать другие.

Теперь легко сказать, что мы не возражаем, чтобы рок-музыканты становились богатыми. И разумеется, тот же принцип применяется и к капиталистам, даже к миллиардерам. Если Генри Форд изобретет машину, которую люди хотят купить, Билл Гейтс – компьютерную операционную систему, Сэм Уолтон – дешевый и эффективный способ продажи товаров народного потребления и нам позволено тратить свои деньги по своему усмотрению, то они будут богатеть. Чтобы помешать этому, нам пришлось бы запретить лицам, достигшим возраста согласия, расходовать собственные денег по своему усмотрению.

Вам не терпится поговорить о детях? Справедливо ли, чтобы дети магнатов, в отличие от нас с вами, рождались в большем достатке, возможно ведущем к более качественному образованию? Данный вопрос свидетельствует о неправильном понимании природы сложного общества. В первобытной деревне, состоящей из небольшого числа людей, которые, вероятнее всего, являются разросшейся семьей, вполне уместно распределять добычу племени и другие блага на основе “справедливости”. Однако разнородное общество никогда не согласится на “честное” [fair] распределение благ. Мы можем согла-возможность оставлять у себя то, что они произвели. Это означает не то, что сын Генри Форда имел “право” унаследовать богатство, а то, что Генри Форд имел право получить богатство и затем передать его тому, кому пожелает, включая своих детей. Распределение, осуществляемое центральной властью, – подобно тому, как отец выдает вам деньги на карманные расходы или учитель выставляет оценки, – может считаться справедливым или несправедливым. Сложный процесс, в ходе которого миллионы людей производят товары и продают или дарят их другим, – это совсем другое дело, и нет смысла судить его на основе правил справедливости, которые применимы к небольшой централизованно управляемой группе.

Согласно генетической теории справедливости, люди имеют право обмениваться своим справедливо приобретенным имуществом. Некоторые идеологии придерживаются принципа “каждому по его ––––.” Принцип Маркса – “от каждого по способностям, каждому по потребностям”. Обратите внимание, что Маркс разделяет производство и распределение; эти два условия разделены некой властью, решающей, каковы ваши способности и мои потребности. Нозик предлагает либертарианскую рекомендацию, объединяющую производство и распределение в справедливую систему:

От каждого по тому, что он предпочитает делать, каждому по тому, что он делает для себя (возможно, с помощью других, полученной на основе договоров) и что другие желают сделать для него и решают дать из того, что им было дано ранее (согласно этой максиме) и что они еще не израсходовали или не передали.

Здесь недостает энергии хорошего лозунга. Поэтому, перефразируя Нозика, мы можем резюмировать только что сказанное следующим образом:

От каждого по тому, что он выбирает, каждому по тому, как его выбирают.

Аксиома неагрессии

Каковы пределы свободы? Вывод из либертарианского принципа, гласящего, что “каждый человек имеет право жить так, как он считает нужным, если он не нарушает равные права других ”, таков:

Ни у кого нет права совершать агрессию в отношении человека или чьей-либо собственности.

Это то, что либертарианцы называют аксиомой неагрессии, являющейся главным принципом либертарианства. Обратите внимание, что аксиома неагрессии не запрещает ответного применения силы, например для возврата украденного имущества, для наказания тех, кто нарушил права других, для возмещения ущерба или даже для предотвращения вреда, который может причинить другой человек. Она лишь утверждает, что неправильно применять силу в отношении человека или его имущества, или угрожать ее применением, если сам он не сделал ничего подобного. Поэтому справедливость запрещает убийство, изнасилование, нападение, грабеж, похищение людей и мошенничество. (Почему запрещено мошенничество? Разве оно является применением силы? Да, поскольку мошенничество – это разновидность воровства. Если я пообещал за 1 доллар продать вам пиво Heineken, а в действительности дал Bud Light, это значит, я украл у вас доллар.)

Как я отмечал в главе 1, большинство людей привычно верят в нравственный кодекс и живут по нему. Либертарианцы считают, что этот кодекс должен применяться единообразно, как к действиям людей, так и к действиям правительств. Права не кумулятивны; нельзя сказать, что права шести человек перевешивают права трех человек, поэтому шестеро могут забрать собственность трех. Точно так же не может и миллион человек “объединить” свои права, чтобы забрать собственность тысячи. Вот почему либертарианцы осуждают действия правительства, отнимающие нашу личность или нашу собственность или угрожающие нам штрафами или тюрьмой за то, как мы живем своей личной жизнью, или за то, что мы вступаем в добровольные отношения (включая коммерческие сделки) с другими людьми.

С либертарианской точки зрения, свобода – это состояние, когда право отдельного человека на самопринадлежность и его право собственности не нарушаются. Философы иногда называют либертарианскую идею о правах “негативной свободой”, в том смысле, что она налагает на других только негативные обязательства – обязанность не совершать агрессию против других. Однако для каждого индивидуума, как говорит Айн Рэнд, право – это моральный призыв к позитивному – “его свободе действовать в соответствии с его собственными суждениями, его собственными целями, по его добровольному, невынужденному выбору”.

Коммунитарианцы иногда говорят, что “с точки зрения морали язык прав не полон”. Это верно; права имеют отношение только к определенной сфере нравственности – действительно весьма узкой области, – не ко всей морали. Права устанавливают определенные минимальные стандарты того, как мы должны вести себя друг с другом: мы не должны убивать, насиловать, грабить или иным образом совершать агрессию против других. Говоря словами Айн Рэнд: “Предварительное условие цивилизованного общества – исключение физической силы из общественных отношений, из чего следует принцип, что, если люди желают иметь дело друг с другом, они могут делать это только посредством разума: путем обсуждения, убеждения и добровольной, невынужденной договоренности”. Однако защита прав и основание мирного общества есть только предварительное условие цивилизации. Ответы на бoльшую часть важных вопросов о том, как нам следует обращаться с другими людьми, должны даваться на основе иных моральных максим. Это не означает, что идея прав недействительна или неполна в той сфере, где она применяется; это означает, что бoльшая часть решений, принимаемых нами каждый день, включает в себя выбор, пределы которого в широком смысле ограничены обязательством уважать права всех остальных.

Следствия из естественных прав

Базовые принципы самопринадлежности, закона равной свободы и аксиомы неагрессии бесконечно богаты следствиями. Либертарианцы могут противопоставить столько же прав, сколькими способами государство задумает регулировать и экспроприировать жизнь людей.

Наиболее очевидное и возмутительное посягательство на право самопринадлежности – недобровольное рабство. С незапамятных времен люди предъявляли претензии на право держать других в рабстве. Рабство не всегда было расовым; обычно оно начиналось с пленения побежденных в войне противников. Победители превращали пленных в рабов. Величайшим либертарианским крестовым походом в истории была попытка отменить систему рабского труда, кульминацией которого стало аболиционистское движение XIX века и героическая Подземная железная дорога*. Однако, несмотря на Тринадцатую поправку к Конституции, отменившую недобровольное рабство, мы по сей день сталкиваемся с его проявлениями. Что представляет собой воинская повинность – призыв на военную службу, – как не временное рабство (с трагическими и окончательными последствиями для тех, кто погибает во время службы в армии)? Сегодня нет другого вопроса, который бы так четко отделял либертарианцев от тех, кто ставит коллективное выше индивидуального. Либертарианец убежден, что если страна того стоит, то ее будут защищать добровольно, и одни люди не имеют права заставлять других отдавать один или два года жизни, а возможно, и саму жизнь, без собственного согласия. Основной либеральный принцип достоинства индивидуума нарушается, когда индивидуумы считаются национальными ресурсами. Некоторые консерваторы (сенатор Джон Маккейн и Уильям Бакли-младший) и некоторые сегодняшние так называемые либералы (сенатор Эдвард Кеннеди и президент Фонда Форда Франклин Томас) отстаивают систему принудительной национальной службы, в соответствии с которой все молодые люди должны будут один или два года отработать на государство. Такая система была бы гнусным нарушением права человека на самопринадлежность, и мы можем только надеяться, что Верховный суд признает ее неконституционной ввиду противоречия Тринадцатой поправке.

Свобода совести

Большинству людей будет нетрудно увидеть связь либертарианства с принципами свободы совести, свободы слова и свободы личности. Современные идеи либертарианства зародились в борьбе за веротерпимость. Что может быть более свойственным человеку, более личным, чем его мысли? Идеи естественных прав и сфера неприкосновенности частной жизни появились тогда, когда религиозные диссиденты разработали аргументы в защиту веротерпимости. Свобода слова и свобода печати тоже являются аспектами свободы совести. Никто не имеет права мешать другому человеку выражать свои мысли и убеждать других в правильности своего мнения. Сегодня этот довод должен распространяться на радио и телевидение, включая кабельное, Интернет и другие формы электронных коммуникаций. Люди, не желающие читать книги, написанные коммунистами (или либертарианцами!), смотреть жестокие фильмы, скачивать из Интернета порнографические фотографии, и не обязаны это делать; однако у них нет права мешать другим поступать в соответствии с их выбором.

Государство вмешивается в свободу слова множеством способов. Американское государство постоянно пытается запретить или регулировать якобы непристойные, вульгарные или порнографические фильмы и литературу, несмотря на четкую формулировку Первой поправки: “Конгресс не должен издавать ни одного закона... ограничивающего свободу слова или печати”. Как гласил заголовок статьи в журнале Wired: “Какое слово в выражении ‘ни одного закона’ вам непонятно?”

Либертарианцы видят в американском праве десятки нарушений свободы слова. Совсем недавно в законе 1996 года, регулирующем связь через Интернет, было запрещено распространение информации об абортах. Федеральное правительство часто использует свою почтовую монополию, чтобы не допустить доставку морально или политически оскорбительных материалов. Радио- и телевещатели должны получать федеральные лицензии и соответствовать различным федеральным правилам относительно содержания вещания. Бюро по контролю за продажей спиртных напитков, табачных изделий и огнестрельного оружия запрещает производителям вина и других алкогольных напитков помещать на этикетках сведения о результатах медицинских исследований, говорящих о том, что умеренное употребление алкоголя снижает риск сердечно-сосудистых заболеваний и увеличивает продолжительность жизни, хотя в последних руководствах по диете, издаваемых Министерством здравоохранения и социальных служб, об этой пользе сообщается. В 1990-х годах более десяти штатов приняли законы, запрещающие публично порочить качество скоропортящихся продуктов, т.е. фруктов и овощей, без наличия подтверждающих “научных исследований, фактов или данных”.

Арендодатели не могут указывать в рекламе, что жилье находится “в нескольких шагах от синагоги” – эффективный маркетинговый ход для привлечения ортодоксальных евреев, которым по субботам нельзя водить машину, – поскольку это якобы подразумевает намерение дискриминировать других людей. Колледжи пытаются запретить политически некорректную речь; университет Коннектикута запретил студентам “неуместный смех, необдуманные шутки и явное исключение (другого студента) из беседы”. (Чтобы быть здесь точным, отмечу, что частные колледжи, на мой взгляд, имеют право устанавливать правила взаимодействия своих преподавателей и студентов, включая кодекс речи, что, однако, не означает мудрости такого решения. Но государственные колледжи ограничены Первой поправкой.)

И разумеется, каждая новая технология провоцирует выдвижение новых цензурных требований со стороны тех, кто ее не понимает или, наоборот, слишком хорошо понимает, что новые формы коммуникаций могут расшатать существующий порядок. Закон о реформе телекоммуникаций 1996 года, замечательным образом дерегулировавший значительную часть этой отрасли, тем не менее включает в себя Закон о благопристойности коммуникаций, запрещающий взрослым смотреть программы, которые могут оказаться неподходящими для детей. Во Франции Закон 1996 года требует, чтобы минимум 40 процентов музыкального вещания радиостанций составляли произведения на французском языке. Он также требует, чтобы каждая вторая французская песня исполнялась артистом, у которого никогда не было хитов. “Мы навязываем людям музыку, которую они не хотят слушать”, – говорит программный директор одной радиостанции.

И что самое важное, люди, которые хотят потратить деньги на финансирование предвыборной кампании приглянувшихся им политиков, ограничены взносами в 1000 долларов, что равносильно тому, как если бы сказать газете New York Times: в редакционной статье допускается превознесение Билла Клинтона, но тираж этого выпуска не должен превышать 1000 экземпляров. Вот так политический истеблишмент, провозглашая свою приверженность свободе слова, препятствует словам, которые могут угрожать его власти.

В пользу свободы выражения существует и утилитаристский аргумент: в борьбе мнений рождается истина. Как сказал Джон Мильтон: “ Кто знает хотя бы один случай, когда бы истина была побеждена в свободной и открытой борьбе?” Однако для большинства либертарианцев основная причина для защиты свободы выражения – права личности.

Право самопринадлежности, конечно же, подразумевает право самому решать, какую пищу, напитки или лекарства вводить в наши собственные тела; с кем заниматься любовью (предполагая, что выбранный нами партнер согласен); и как лечиться (предполагая, что врач согласен предоставить свои услуги). Эти решения, безусловно, являются столь же сугубо личными, как и выбор религии. Мы можем совершать ошибки (по крайней мере в глазах других), но право владения своей жизнью означает, что вмешательство других должно ограничиваться советами и увещеваниями, но не принуждением. В свободном обществе такие советы должны исходить из частных источников, а не от государства, которое по самой своей природе является потенциально принуждающим институтом (а в нашем обществе – реально принуждающим). Задача правительства – защищать наши права, а не совать нос в нашу личную жизнь. Тем не менее правительства нескольких штатов совсем недавно, в 1980 году, запретили подавать в ресторанах спиртное, а примерно в двадцати штатах сегодня запрещены гомосексуальные связи. Федеральное правительство в настоящее время запрещает использовать некоторые спасающие жизнь и облегчающие боль наркотики, которые доступны в Европе. Оно угрожает тюрьмой, если мы решаем употреблять такие наркотики, как марихуана или кокаин. Даже когда оно не запрещает чего-либо, государство вмешивается в наш личный выбор. Оно запугивает нас губительными последствиями курения, изводит советами придерживаться правильной диеты – весь наш ежедневный рацион структурирован в виде четкой пирамидальной схемы – и диктует, как заниматься безопасным и счастливым сексом. Либертарианцы не возражают против советов, однако мы не думаем, что правительство должно насильно забирать наши деньги в виде налогов и тратить их на разработку советов о том, как нам жить.

Свобода договоров

Право заключать договоры чрезвычайно важно для либертарианства и самой цивилизации. Британский ученый Генри Самнер Мэн писал, что история цивилизации была движением от сословного общества к договорному, т.е. от общества, где каждый человек рождался на своем месте и был ограничен принадлежностью к определенному сословию, к обществу, в котором отношения между людьми определяются свободным согласием и соглашением.

Либертарианство не синоним распущенности и хаоса. В либертарианском обществе люди могут быть связаны множеством правил и ограничений. Однако лишь самое общее из них не выбирается добровольно: минимальная обязанность уважать естественные права всех остальных. Бoльшую часть правил, связывающих нас в свободном обществе, мы принимаем посредством договора, т.е. по собственному выбору. Мы можем, например, принять обязательство, подписав соглашение об аренде. В этом случае владелец принимает обязательство пустить арендатора жить в дом, скажем, на один год и поддерживать его в оговоренном состоянии. Арендатор принимает обязательство ежемесячно платить арендную плату и не допускать в доме повреждений. В договоре могут оговариваться другие обязательства, которые берет на себя одна из сторон: уведомление за 30 дней о прекращении договора, гарантия наличия отопления и горячей воды (возможно, в современной Америке это считается само собой разумеющимся, но в Америке 50 лет назад это было не так, как, впрочем, и сегодня во многих частях мира), никаких шумных вечеринок и т.д. Как только договор подписан, обе стороны связаны его условиями. Можно сказать, что, подписав контракт, обе стороны получили новые права – не естественные, а специальные. Владелец теперь имеет право на ежемесячный платеж от арендатора, а арендатор имеет право жить в доме в течение согласованного срока. Это не всеобщее право на доход или жилье, а специфическое право, созданное добровольным соглашением.

В свободном обществе предметом договора может быть практически все: ипотека, брак, занятость, продажи, кооперативные соглашения, страхование, членство в клубе или ассоциации и т.д. Почему люди подписывают договоры? Главным образом, чтобы избавиться от части неопределенности, сопутствующей нашей жизни, и чтобы быть в состоянии выполнять проекты, которые требуют гарантий продолжения сотрудничества со стороны других. Можно по утрам звонить своему работодателю и спрашивать, есть ли у него работа для вас и сколько он готов платить, однако вы оба предпочитаете заключать долгосрочное соглашение (даже при том, что в США большинство контрактов о найме на работу позволяет любой стороне по желанию прекратить соглашение). Можно платить домовладельцу каждое утро за снимаемое на ночь жилье, но очевидно, что обе стороны предпочтут устранить возникающую при этом неопределенность. А для тех, кто не может заключить долгосрочное соглашение, существуют краткосрочные альтернативы, такие, как гостиница, где наиболее частым договором является договор о предоставлении помещения на одну ночь.

Какова природа договора? Является ли он просто обещанием? Нет, договор – это взаимный обмен правами на имущество. Чтобы контракт был действительным, обе стороны должны иметь законное право на имущество, предлагаемое к обмену. Если оно у них есть, они могут согласиться передать свое право другому лицу в обмен на право на определенное имущество, которое есть у него. Мы уже упоминали, что с каждым объектом связан набор прав собственности; владелец может передавать весь набор прав или только некоторые из них. Когда вы продаете яблоко или дом, вы обычно передаете всю совокупность прав в обмен на определенное вознаграждение, чаще всего в виде денег, от другой стороны. Но когда вы сдаете дом внаем, вы передаете только право проживать в этом доме в течение определенного периода при соблюдении определенных правил. Когда вы ссужаете деньги, вы передаете право на определенную сумму денег сейчас в обмен на право на определенную сумму в определенный момент в будущем. Поскольку всегда лучше иметь деньги сейчас, чем позже, заемщик обычно соглашается вернуть бoльшую сумму, чем взятая взаймы. Таким образом, “проценты” – это стимул, который убеждает заимодавца дать деньги сейчас и получить их назад лишь спустя некоторое время. Невыполнение контракта – форма кражи.

Если Смит занимает у Джонса 1000 долларов, договорившись через год вернуть 1100 долларов, и не делает этого, он, по сути дела, становится вором. Он украл 1100 долларов, которые принадлежат Джонсу. Если Джонс продает Смиту автомобиль, гарантируя, что магнитола в нем работает, а она неисправна, то Джонс является вором: он взял деньги Смита и не дал того, что обязался дать по договору.

В отсутствие договоров экономика вряд ли могла бы обеспечить людям уровень жизни, хоть сколько-нибудь превышающий простое выживание. Контракты позволяют нам составлять долгосрочные планы и вести дела на обширной географической территории с людьми, которых мы не знаем.

Для ровного функционирования расширенного общества важно, чтобы люди выполняли принятые на себя обязательства и обеспечивалось принудительное выполнение договоров [в случаях одностороннего отказа, не предусмотренного договором]. Если люди вообще не заслуживают доверия, никто из нас не станет заключать договоры с незнакомыми людьми, и рыночная экономика не сможет развиваться и процветать. Если отдельные люди не выполняют взятые на себя обязательства по договору, то остальные не будут вести с ними дел и их возможности в рыночной системе сильно ограничатся. Однако, когда люди выполняют свои контракты, а особенно когда это относится к большинству людей, обширные и сложные сети договоров могут создать растянутые во времени и пространстве производственные цепочки, позволяя нам достигать удивительных технологических успехов и уровня жизни, о котором прежде нельзя было и мечтать.

Необходимо ли верить в естественные права,
чтобы быть либертарианцем?

Большинство интеллектуалов, называющих себя либертарианцами, верят в концепцию естественных прав личности и в общем и целом соглашаются с изложенными выше положениями. Приведенные здесь в пользу прав аргументы отражают доводы Джона Локка, Давида Юма, Томаса Джефферсона, Уильяма Ллойда Гаррисона и Герберта Спенсера, либертарианцев XX столетия – Айн Рэнд, Мюррея Ротбарда, Роберта Нозика и Роя Чайлдза, а также современных философов – Яна Нарвесона, Дугласа Расмуссена, Дугласа Дэн-Уила, Тибора Махана и Дэвида Келлиа.

Однако некоторые либертарианцы, особенно экономисты, не принимают теорию естественных прав личности. Иеремия Бентам, в целом либертарианский британский философ начала XIX века, высмеивал естественные права как “ходульную чепуху”. Такие современные экономисты, как Людвиг фон Мизес, Милтон Фридмен и его сын Дэвид Фридмен, отвергают естественные права и основывают доводы в пользу либертарианских политических выводов на их благоприятных последствиях.

Такую позицию часто называют утилитаризмом. В классической формулировке утилитаризм принимает в качестве критерия этической и политической философии “наибольшее благо для наивозможно большего числа [членов общества]”. На первый взгляд это не вызывает возражений, однако некоторые вопросы все-таки возникают. Откуда мы можем знать, что именно миллионы людей считают для себя благом? А как быть, если в данном обществе подавляющее большинство желает чего-то достойного порицания – экспроприировать русских кулаков, калечить гениталии девочек-подростков или уничтожить всех евреев? Несомненно, утилитарист, столкнувшись с утверждением, что большинство считает такую политику величайшим благом, обратится к какому-нибудь другому принципу – возможно, к врожденному чувству, подсказывающему, что определенные фундаментальные права очевидны.

Утилитаризм Мизеса

Экономист Людвиг фон Мизес был убежденным утилитаристом и непоколебимым защитником невмешательства государства в экономику. Каким образом, не привлекая доктрину прав личности, он обосновывал свое неприятие всех разновидностей принуждающего вмешательства в рыночные процессы? Мизес говорил, что, как ученый-экономист, он может доказать, что интервенционистская политика приносит результаты, которые даже защитники такой политики будут считать нежелательными. Но, как спросил ученик Мизеса Мюррей Ротбард, откуда Мизес знает, чего хотят сторонники государственного вмешательства? Он может доказать, что регулирование цен ведет к дефициту, но, возможно, сторонники регулирования цен являются социалистами и полагают, что регулирование цен станет первым шагом к полному контролю государства над экономикой, или радикальными защитниками окружающей среды, осуждающими чрезмерное потребление и надеющимися уменьшить количество товаров, или эгалитаристами, считающими, что по крайней мере в условиях дефицита богатые не смогут покупать больше, чем бедные.

Мизес “предполагает, что люди предпочитают жизнь смерти, здоровье – болезни, питание – голоду, достаток – нищете”. В этом случае экономист может показать, что частная собственность и свободные рынки – наилучший способ достижения этой цели. Здесь Мизес прав, о чем речь еще пойдет в главе 8, однако он делает слишком сильное допущение. Люди вполне могут предпочесть немного меньше богатства в обмен на большее равенство, или сохранение семейной фермы, или просто в обмен на причинение вреда богатым из зависти. Как утилитаристы могут возразить против лишения людей собственности, если большинство решило, что оно не возражает против снижения экономического роста, к которому ведет такого рода политика? Поэтому большинство либертарианцев сходятся в том, что отстаивать свободу лучше, апеллируя к системе прав личности, чем к утилитаристскому или экономическому анализу.

Это не означает “Да восторжествует справедливость, пусть даже обрушатся небеса”*. Конечно, последствия имеют значение, и не многие из нас оставались бы либертарианцами, если б считали, что строгое следование правам личности приведет к обществу конфликтов и нищеты. Поскольку права личности вытекают из природы человека, естественно, что общества, где уважаются права, характеризуются большей степенью гармонии и изобилия. Политика невмешательства государства в экономику, основанная на строгом уважении прав, ведет к большему процветанию для наивозможно большего числа людей. Однако отправной точкой наших общественных правил должна быть защита права каждого человека на жизнь, свободу и собственность.

Крайняя необходимость

В книге “Механизм свободы” после изложения веских аргументов относительно пользы либертарианской политики Дэвид Фридмен высказал несколько возражений против либертарианских принципов, воплощенных в законе равной свободы и аксиоме неагрессии. Многие из них включают непредвиденные случаи, или ситуации “спасательной шлюпки”. Классический пример: вы попали в кораблекрушение, и есть всего одна шлюпка, которая может принять только четырех человек, а в нее стараются залезть восемь. Как вы будете решать? Обращаясь к либертарианцам и другим защитникам естественных прав, Дэвид Фридмен спрашивает: как ваша теория прав ответит на этот вопрос? Он пишет: предположим, вы можете помешать безумцу застрелить десять невинных людей, только украв пистолет, или предотвратить падение астероида на Балтимор, только украв научное оборудование. Пойдете ли вы на это и как быть с правами собственности?

Такие вопросы представляют определенную ценность для исследования пределов теории прав. В некоторых случаях крайней необходимости размышления о правах неуместны. Однако при исследовании проблем этики не следует рассматривать подобные вопросы в первую очередь; они мало что могут сказать о необходимых людям этических системах, поскольку за всю свою жизнь большинству из нас ни разу не придется оказаться в подобных ситуациях. Первая задача этической системы – дать людям возможность жить мирной, производительной жизнью, сотрудничая друг с другом в условиях нормального хода событий. Мы живем не в спасательных шлюпках, а в мире ограниченных ресурсов, в котором все мы стараемся улучшить свою жизнь и жизнь тех, кого любим.

Пределы прав

Вполне представимы другие, менее экзотические сомнения относительно абсолютного характера естественных прав, т.е., выражаясь словами философов Дугласа Расмуссена и Дугласа Дэн-Уила, в том, что они “превосходят все другие моральные суждения, конституционно определяя, какие вопросы морали будут вопросами законности”. Должен ли голодный человек уважать права других и воздерживаться от кражи куска хлеба? Должны ли жертвы наводнения или голода умирать от недостатка пищи или из-за отсутствия крова, в то время как у других в изобилии есть и то и другое?

Наводнения и голод нельзя считать нормальными обстоятельствами. Когда они случаются, как пишут Расмуссен и Дэн-Уил в книге “Свобода и природа”, мы можем вынужденно признать, что условий для социальной и политической жизни больше нет, по крайней мере временно. Либертарианские правила позволяют существовать социальной и политической жизни и обеспечивают среду, в которой люди могут преследовать свои собственные интересы. В случае чрезвычайных обстоятельств – когда два человека дерутся за одну шлюпку, когда множество людей лишилось крыши над головой в результате катастрофы – социальная и политическая жизнь может оказаться невозможной. Моральный долг каждого человека – обеспечить по крайней мере минимальные условия собственного выживания. Расмуссен и Дэн-Уил пишут: “Когда социальная и политическая жизнь рушится, когда для людей в принципе невозможно жить рядом друг с другом и стремиться к своему благосостоянию, рассмотрение прав личности неуместно; они не применимы”.

В функционирующем обществе человек крайне редко не может найти работу или помощь и оказывается на грани голода не по своей вине. Почти всегда имеется работа с заработной платой, достаточной для поддержания жизни (хотя законы о минимальном уровне заработной платы, налоги и другие виды государственного вмешательства могут сократить количество рабочих мест). У тех, кто действительно не может найти работу, есть родственники и друзья, которые могут помочь. Для тех, у кого нет друзей, существуют приюты, миссионерские организации и другие формы благотворительности. Однако чисто теоретически давайте предположим, что человек не смог найти работу или помощь и ему угрожает неминуемый голод. Допустим, он живет в мире, где социальная и политическая жизнь все еще возможна; тем не менее мы можем сказать, что он находится в чрезвычайной ситуации и должен предпринять действия, необходимые для своего выживания, даже если это означает кражу буханки хлеба. Однако если его история не произведет впечатления на того, у кого он украл хлеб, то голодающего человека надлежит доставить в суд и предъявить ему обвинение в краже. Правопорядок все еще существует, хотя, выслушав все обстоятельства дела, судья или присяжные могут оправдать его – не отвергая общие правила справедливости и собственности.

Обратите внимание, данный анализ не предполагает, что голодающий человек или жертва наводнения имеет право на чью-либо помощь или собственность, – он лишь утверждает, что права не могут применяться там, где социальная и политическая жизнь невозможна. Однако отказались ли мы от прав полностью, открыв дверцу для перераспределения богатства среди всех, кто находится в экстремальной ситуации? Нет. Мы подчеркиваем, что эти исключения применимы только к чрезвычайным обстоятельствам. Ключевым моментом здесь является то, что человек находится в отчаянной ситуации не по своей вине. Недостаточно просто иметь меньше, чем другие, или даже иметь слишком мало для выживания. Расмуссен и Дэн-Уил пишут: “Бедность, невежество и болезни – это не метафизические критические ситуации. Богатство и знание не даются просто так, как манна небесная. Природа человеческой жизни и существования таковы, что каждый человек должен использовать свой собственный разум и интеллект для создания богатства и знания”.

Если человек уклоняется от получения необходимого образования или подготовки, отказывается работать на неинтересной или плохо оплачиваемой работе или разрушает свое собственное здоровье, он не вправе утверждать, что находится в чрезвычайной ситуации не по своей вине. Одна женщина в письме к Энн Лэндерс спросила, должна ли она чувствовать себя обязанной отдать почку сестре, которая, несмотря на постоянные предупреждения и предложения помощи со стороны семьи, злоупотребляла алкоголем и наркотиками и игнорировала советы врачей. Теория прав не может ответить на вопрос, какие моральные обязательства у нас есть по отношению к членам семьи, как бы они ни были виновны в ситуации, в которой оказались; однако она может объяснить нам, что с точки зрения морали такой человек не подобен жертве кораблекрушения или голода.

Мы допускаем чрезвычайные исключения из защиты прав, только когда соблюдается несколько условий: один или несколько человек подвергаются опасности неминуемой смерти от голода, болезни или вследствие отсутствия крыши над головой; они оказались в критической ситуации не по своей вине; нет времени и возможности для любого другого решения; несмотря на все усилия, они не смогли найти ни достаточно оплачиваемую работу, ни частный источник благотворительности; они признают возникающие обязательства по отношению к тому, чье имущество берут, т.е., снова встав на ноги, попытаются возместить любую собственность, которую они взяли.

Признание того, что права могут не применяться в условиях, когда социальная и политическая жизнь невозможна, не подрывает моральный статус и социальную благотворность соблюдения прав при нормальном течении жизни. У большинства из нас жизнь так и складывается. Наша мораль должна быть предназначена для выживания и преуспеяния в нормальных условиях.

И последнее, что следует сказать об утилитаристской разновидности либертарианства: либертарианцы, отказывающиеся стоить свои взгляды на признании естественных прав, тем не менее приходят практически к тем же выводам, что и либертарианцы, берущие права за основу. Некоторые даже говорят, что государство должно действовать, как будто у людей есть естественные права, т.е. правительство должно защищать личность и собственность каждого человека от агрессии со стороны других, а в остальном разрешать людям принимать их собственные решения. Ученый-юрист Ричард Эпштейн, изложив в книге “Простые правила для сложного мира”, по существу, утилитаристские аргументы в пользу самопринадлежности и частной собственности, завершает ее признанием, что “последствия для человеческого счастья и производительности” принципа самопринадлежности “настолько благотворны, что его следует считать нравственным законом, хотя наиболее мощным обоснованием этого правила являются эмпирические, а не дедуктивные доводы”.

Что не является правами

Раздающиеся со всех сторон жалобы на умножение прав свидетельствуют, что политические дебаты в современной Америке действительно ведутся вокруг требований о наличии прав. В определенной степени это свидетельствует о триумфе, одержанном в США (классическим) либерализмом, основанным на правах. Локк, Джефферсон, Мэдисон и аболиционисты заложили в основу права и привили общественному мнению фундаментальное правило: функция правительства – защищать права. Поэтому в спорах о государственной политике любое утверждение о наличии прав перевешивает все другие соображения.

К сожалению, с годами в академических кругах и общественном мнении понимание естественных прав исказилось. Очень многие американцы сейчас уверены, что любая желанная вещь – это право. Они не различают право и ценность. Одни требуют права на труд, другие – права быть защищенным от присутствия порнографии в городе. Одни требуют права не дышать сигаретным дымом в ресторанах, другие – права не быть уволенными за курение. Гомосексуалисты требуют права не подвергаться дискриминации; их оппоненты (в полном соответствии с насмешливым замечанием Менкена о том, что пуританство – “навязчивый страх, что кто-то где-то может быть счастлив”) требуют права быть уверенными в том, что никто не вступает в гомосексуальные связи. Тысячи лоббистов бродят по коридорам Конгресса, требуя для своих клиентов права на социальные пособия, жилье, образование, социальное страхование, субсидии фермерам, защиту от импорта и т.д.

По мере того как суды и законодатели признают все больше и больше таких “прав”, требования о наличии прав становятся все более наглыми. Одна женщина в Бостоне требует “своего конституционного права работать с [самыми тяжелыми] весами, какие я только могу поднять”, хотя самые тяжелые веса в этом спортивном клубе находятся в мужском тренажерном зале, куда женщинам вход воспрещен. В городе Аннаполис, штат Мэриленд, некий человек потребовал, чтобы городской совет предписал компаниям, развозящим пиццу и другую еду, доставлять заказы в его район, который эти компании считают слишком опасным, и совет уважил его просьбу. Он говорит: “Я хочу иметь те же права, которые есть у любого жителя Аннаполиса”. Однако ни один житель Аннаполиса не имеет права заставлять кого бы то ни было вести с ним бизнес, особенно если компания считает, что подвергнет опасности своих сотрудников. Глухой человек подал в суд на Христианскую молодежную ассоциацию (ИМКА) за то, что та отказывается выдать ему сертификат спасателя на воде, поскольку, согласно требованиям ИМКА, спасатель должен быть в состоянии слышать крики о помощи. В Калифорнии не состоящая в браке пара требует права на аренду жилья у женщины, которая говорит, что их отношения оскорбляют ее религиозные убеждения.

Как нам быть с такого рода требованиями прав? Существует два основных подхода. Первый: мы можем принимать решение на основе политической силы. Любой, кто сможет убедить большинство в Конгрессе или законодательном собрании штата или Верховный суд, будет иметь “право” на все, что он пожелает. В этом случае мы столкнемся с наплывом конфликтующих требований о наличии прав, а претензии к государственной казне будут бесконечными, и при этом мы не будем иметь никакой теории, чтобы справиться с ними; когда возникнут конфликты, суды и законодатели будут разбирать их на специальной основе. Победит тот, кто покажется более симпатичным или будет иметь больший политический вес.

Другой подход – вернуться к изначальным принципам и рассматривать каждое требование о наличии прав в свете права каждого человека на жизнь, свободу и собственность. Фундаментальные права не могут конфликтовать. Любое требование конфликтующих прав неизбежно означает неверное истолкование фундаментальных прав. Это одна из исходных посылок и достоинств теории прав: поскольку права универсальны, в данном обществе ими могут пользоваться все люди одновременно. Приверженность основополагающим принципам может потребовать от нас в каком-то случае отказать в правах ходатаю, вызывающему у нас симпатию, а в другом признать право человека на действия, которые большинство из нас сочтут неприемлемыми. В конце концов, что значит иметь право, если данное понятие не включает в себя права поступать неправильно?

Признать способность людей нести ответственность за свои действия – основной признак правоспособного субъекта – означает признать право каждого человека “не нести ответственность” за реализацию этих прав, при минимальном условии, что он не нарушает права других. Давид Юм признает, что справедливость часто требует от нас принимать решения, которые кажутся неудачными в данной ситуации: “Хотя единичные акты справедливости и могут противоречить как общественному, так и частному интересу, однако несомненно, что общий план, или общая схема, справедливости в высшей степени благоприятен или даже безусловно необходим как для поддержания общества, так и для благосостояния каждого отдельного индивида”. Так, говорит он, мы иногда должны “возвратить огромное состояние какому-нибудь скряге или мятежному фанатику”, но “каждый член общества чувствует выгоду ” от мира, порядка и процветания, которые обеспечивает в обществе система прав собственности.

Принимая либертарианскую точку зрения на права личности, мы получаем стандарт, используя который можно улаживать все конфликтующие требования о наличии прав. Теперь мы можем исходить из того, что человек имеет право приобретать имущество либо посредством присвоения никому не принадлежащей собственности или, как это происходит в большинстве случаев в современном обществе, посредством убеждения кого-либо, кто владеет собственностью, подарить или продать ее. Новый владелец собственности затем будет иметь право использовать ее по своему усмотрению. Если он хочет сдать квартиру черному или пожилой женщине с двумя внуками, право собственности будет нарушено, коли законы о зонировании* запрещают это делать. Если домовладелица-христианка отказывается сдавать комнату не состоящим в браке парам, будет несправедливо использовать власть государства для принуждения ее к этому. (Разумеется, другие люди имеют право считать ее действия предвзятыми и выражать свое мнение на территории своей собственности или в газетах, которые согласятся опубликовать их критику.)

Люди имеют право заниматься любым видом бизнеса, для которого они могут найти работников и клиентов, – отсюда классический либеральный лозунг “открыть дорогу талантам” (“la carriere ouverte aux talents”), ликвидировав всякого рода гильдии и монополии, однако они не имеют права никого заставлять нанимать их или вести с ними дела. Фермеры имеют право выращивать урожай на своей собственности и продавать его, но у них нет “права на прожиточный минимум”. У людей есть право не читать информацию об акушерстве; они имеют право не продавать ее в своих собственных книжных магазинах или не разрешать передавать по каналам своих собственных информационных служб; однако у них нет права мешать другим людям заключать различные договоры на производство, продажу и покупку такой информации. Здесь мы снова видим, что право на свободу печати возвращается к свободе собственности и договоров.

Важные достоинства системы частной собственности – или отдельной собственности, как ее называют Хайек и некоторые другие авторы, – плюрализм и децентрализация принятия решений. В США существует 6 млн компаний; вместо установления единого набора правил для всех система плюрализма и прав собственности предполагает, что каждое предприятие может принимать свои собственные решения. Одни работодатели предлагают более высокую заработную плату и менее комфортные условия труда, другие – наоборот, а потенциальные работники могут выбирать. Некоторые работодатели, несомненно, будут разделять предрассудки в отношении черных, евреев или женщин (или даже мужчин, как это имело место в деле 1995 года против Jenny Craig Company) и понесут соответствующие издержки, а другие будут получать прибыль, нанимая лучших работников вне зависимости от расы, пола, религии, сексуальной ориентации или любых других не связанных с работой характеристик. В США 400 000 ресторанов; почему все они должны иметь одинаковые правила относительно курения, чего требуют все больше и больше органов власти, как федеральной, так и местной? Почему не предоставить ресторанам возможность экспериментировать с разными методами привлечения клиентов? Совет директоров Cato Institute запретил курение в нашем здании. Это сильно усложнило жизнь одному из моих коллег, который чуть ли не ежечасно бегает в гараж, чтобы затянуться отвратительным дымом табака. Он говорит: “Я бы хотел иметь интересную работу с близкими по духу коллегами, с большой зарплатой, в офисе, где разрешено курить. Но действительно интересная работа с близкими по духу коллегами, с достаточной зарплатой, в офисе, где нельзя курить, – лучше, чем другие доступные мне альтернативы”.

Газета Wall Street Journal сообщила недавно, что “работодателям все чаще придется решать проблемы, связанные с отправлением сотрудниками религиозных обрядов во время рабочего дня и с тем, что другие не желают слушать это”. Одни сотрудники требуют “права” следовать требованиям своей религии на рабочем месте – с изучением Библии на работе и молитвенными собраниями, ношением больших значков с цветными фотографиями эмбриона в знак протеста против абортов и т.п., – тогда как другие сотрудники требуют “права” не слышать о религии на рабочем месте. Либо через Конгресс, либо через суды государство может издать правила, определяющие, как работодатели и работники должны решать вопросы, связанные с религией и другими спорными идеями, на рабочем месте. Но если бы мы положились на систему прав собственности и плюрализма, мы бы позволили миллионам предприятий принимать свои собственные решения, каждый собственник сам бы оценивал свои религиозные убеждения, заботы его работников или любые другие факторы, представляющиеся ему важными. Потенциальные работодатели могли бы принимать решения самостоятельно или обсуждать с сотрудниками, в какой обстановке они предпочитают работать, учитывая вс¨: размер заработной платы, дополнительные льготы, близость к дому, рабочий график, привлекательность работы и т.д. Жизнь состоит из компромиссов; лучше позволить, чтобы поиск компромиссов осуществлялся на локализованной и децентрализованной основе, а не центральной властью.

Как государство усложняет права

Я утверждал, что конфликты по поводу прав можно разрешать на основе последовательного определения естественных прав, особенно частной собственности, от которых зависят все наши права. В нашем обществе многие из наиболее острых конфликтов по поводу прав случаются тогда, когда мы передаем решения от частного сектора правительству, где не существует частной собственности. Должны ли в школе читаться молитвы? Можно ли разрешить жителям многоквартирного дома владеть огнестрельным оружием? Должны ли театры ставить сексуально откровенные спектакли? Ни один из этих вопросов не имел бы политического характера, если бы школы, квартиры и театры были частными. Следовало бы позволить собственникам самим принимать решения, и тогда потенциальные клиенты смогли бы решить, хотят ли они иметь дело с такими заведениями.

Однако сделайте эти институты государственными, и вдруг окажется, что не существует ни одного собственника с бесспорным правом собственности. Некий политический орган принимает решение, после которого все общество может быть втянуто в дебаты. Некоторые родители не желают, чтобы государство заставляло их детей слушать молитву; но если в государственных школах запрещаются молитвы, другие родители могут посчитать, что им отказывается в праве воспитывать детей так, как это представляется им нужным. Если Конгресс указывает Национальному фонду искусств не финансировать якобы непристойное искусство, художники могут решить, что ограничивается их свобода; но давайте вспомним о свободе налогоплательщиков, голосовавших за конгрессменов, чтобы те тратили их налоговые доллары разумно. Должно ли государство иметь возможность предписывать врачу в финансируемой за счет государства женской консультации не рекомендовать аборты?

Профессор права из Дьюкского университета Уолтер Деллинжер, главный советник по правовым вопросам в администрации Клинтона, предупредил, что такие правила “особенно тревожны в свете растущей роли государства как источника субсидий, арендодателя, нанимателя и покровителя искусств”. Он прав. Такие правила ставят под контроль государства все больше и больше областей нашей жизни. Но поскольку государство является крупнейшим арендодателем и нанимателем, мы можем ожидать, что граждане и их представители не будут безразличны к тому, как расходуются их деньги.

Выделяя деньги, государство всегда ставит какие-то условия. Кроме того, оно должно разрабатывать правила для собственности, находящейся под его управлением, которые практически неизбежно затрагивают некоторых граждан-налогоплательщиков. Вот почему лучше всего было бы приватизировать как можно больше собственности и тем самым деполитизировать принятие решений о ее использовании.

Мы должны признать и защищать естественные права прежде всего потому, что этого требует справедливость, а во вторую очередь потому, что система прав личности и широко рассредоточенная собственность ведут к свободному, терпимому и цивилизованному обществу.