Я. А. НОВИКОВ

ПРОТЕКЦИОНИЗМ

1890

[В кн.: Заблуждения протекционизма. М., Челябинск: Социум, Экономика, 2002.]
Публикуется с сокращениями.]

————————————

————————————
————————
————

КНИГА III

В первой книге настоящего труда я говорил о вреде, причиняемом протекционизмом; во второй я старался доказать, что положения протекционистов о пользе их системы не выдерживают критики.

Исследование это приводит к заключению о необходимости как можно скорее отменить пагубную и нелепую охранительную систему. Однако она упорно держится не только у нас, но и во многих других государствах. Почему? Кто ее приверженцы? Ее поддерживают, с одной стороны, личные интересы, с другой - бескорыстные, но, увы, чрезвычайно близорукие убеждения. В настоящей книге я рассмотрю, насколько важны эти личные интересы и приведу затем еще несколько уже более общих доводов, доказывающих ошибочность протекционизма.

Есть лица, осознающие выгодность свободной торговли. Они признают, что охранительная система ошибочна, но их пугают последствия ее отмены. Они воображают, что под сенью покровительственной системы возникли такие важные интересы, что всякое ее колебание делается невозможным по сумме влекомых потерь и количеству заинтересованных лиц. Но стоит только рассмотреть как ничтожно меньшинство, для которого полезен протекционизм, чтобы убедиться, насколько это убеждение ошибочно.

Приведу для примера Францию и Россию.

Согласно переписи 1886 г. по роду занятий население Франции делилось следующим образом:

Из всех этих лиц только последняя категория пользуется покровительственными пошлинами, да еще далеко не вся, а как самым неопровержимым образом доказал г-н Гюйо⁰⁰¹, не более половины. Несомненно, что когда 96% населения Франции поймут свои настоящие интересы, они в силах будут провести их в жизнь, несмотря на сопротивление 4%.

Перейдем теперь к России.

По последним статистическим сведениям⁰⁰², всех фабрик и заводов в европейской России в 1885 г. было 83 182 с 1 134 439 рабочими. Если же исключить отсюда привислянские губернии, где почти все заводы принадлежат иностранцам, то собственно в России останется 6281 фабрика и 994 787 рабочих. Некоторые из них, как, например, золотые прииски, рыбные и газовые заводы, не требуют покровительства уже в силу самой природы вещей. Другие заводы служат только для обработки наших собственных продуктов, как то: салотопильные, лесопильные, льно- и пенькопрядильные и пр., и пр. Наконец, есть у нас производства, которые уже теперь продают свою продукцию за границу (например, муку, спирт, папиросы, табак, соль и пр.) и для которых, следовательно, иностранная конкуренция не опасна. Как я объяснил выше, они не только не требуют покровительства, но наоборот, нуждаются в свободной торговле. Таким образом, оказывается, что из всех отраслей производства, перечисленных в Сборнике Центрального статистического комитета, только 31 получает пользу от покровительства⁰⁰³. Последние владеют в совокупности 7075 фабриками при 646?684 рабочих. Кроме того, в сборнике значатся 2047 прочих заводов (которые не вошли в основные категории). В этой рубрике собраны газовые заводы, заведения по розливу сельтерской и минеральных вод, керосинные, прачечные и много мелких промыслов, имеющих почти ремесленный характер. Если даже принять, что только 1/3 этих заводов не требует охранительных пошлин (что, конечно, преувеличено), то и тогда общий итог фабрик, для которых полезны пошлины, составит 8540 с 676 520 рабочими.

Предположим, что каждый завод имеет в среднем администрацию из 20 чел., что составит с владельцами 35 620, а с членами семей этих лиц (по 5 чел. на семью) - 178 100 чел. На заводах работают не только главы семей, но также женщины и дети. Мы, кажется, нисколько не ошибемся, умножая рабочую семью не на 5, а на 4. Таким образом, число лиц, заинтересованных в протекционизме, по-видимому, не превышает 2?896?180 чел., что составляет 3,55% населения европейской России (без Привислянского края).

Итак, интересы 96,5% русского населения приносятся в жертву 3,5%! Какая вопиющая несправедливость! Что скажут, если заставить все губернии нашего отечества нести тяжелые повинности в пользу одной только Киевской, где население (2 847 000 чел.) почти равняется числу привилегированных промышленников?

Но не преувеличены ли вышеприведенные цифры?

Конечно, очень большое число людей работает у нас на фабриках не по влечению к такому занятию, а только по недостатку земли. Возьмем, например, несчастных углекопов; они целую жизнь обретаются во мраке и сырости; их занятие не только крайне неприятно, но и вредно для здоровья, да при этом еще и очень опасно⁰⁰⁴. Кто бы пошел в шахты, если бы имел землю? А земли у нас сколько угодно! Только отсутствие путей сообщения и множество излишних стеснений замедляют колонизацию наших плодородных земель. Дайте землю и многие наши рабочие с удовольствием оставят свои фабрики. Таким образом, число заинтересованных в протекционизме значительно сокращается.

С отменой охранительной пошлины, несмотря на закрытие некоторых заводов, общая производительность края все-таки значительно увеличится. Прежде всего земледелие, неся меньше накладных расходов, будет прибыльнее и стало быть будет привлекать больше рук. С другой стороны, наши производства, которые соответствуют естественному экономическому положению, тоже воспрянут и разовьются. Наконец, многие заводы из ныне будто бы нуждающихся в охране легко выдержат иностранную конкуренцию. Административный потенциал наших фабрик не только ничего не потеряет от отмены протекционизма, но даже выиграет, потому что после некоторого кризиса спрос на этот персонал скорее увеличится, чем уменьшится. Не все рабочие, если бы даже им и дали землю, пойдут заниматься хлебопашеством; многие из них привыкли к городской жизни. Но отмена протекционизма может повредить им только временно: пока не завершится их переход с искусственно существующих на естественно существующие фабрики, которых после покровительственной системы будет гораздо больше всех фабрик, существующих сегодня.

Остаются, следовательно, только владельцы фабрик.

Экономические законы тождественны во всех странах; если отмена пошлин увеличила производство даже таких фабрик, которые якобы не могли обходиться без охраны в других государствах, то свобода увеличит работу и у нас. Поэтому невозможно представить, что после отмены покровительства владельцы заводов разорятся. Многочисленные примеры, которые я привел в предыдущей книге, неопровержимо это доказывают.

Выше было показано, что фабрик, пользующихся протекционизмом, 8540. Конечно, владельцев больше, поскольку многие предприятия основаны на паях. Но, с другой стороны, многие лица имеют много заводов. Следует еще принять во внимание, что даже за исключением Привислянского края многие заводы принадлежат иностранцам. В самой Московской губернии, например, очень много шелковых фабрик учреждено и управляется французами⁰⁰⁵. В Петербурге и Остзейском крае немало также и немцев. Кроме того, множество иностранцев владеет акциями и облигациями наших промышленных предприятий. Во имя наших собственных интересов мы должны предоставлять иностранцам полное равноправие. Всякое ограничение по отношению к ним будет причинять вред нашему отечеству. Но давать привилегии⁰⁰⁶ иностранцам в ущерб своему народу - значило бы поступать несправедливо по отношению к своим же собственным соотечественникам. Такая политика донкихотства не только не полезна, но и возмутительна.

Если сопоставить теперь все эти факты, то число русских владельцев фабрик, которые пострадают от отмены протекционизма (вместе с их семьями, конечно) не составит
50 тыс. чел. Не подлежит никакому сомнению, что такая незначительная горстка людей не в состоянии будет воспрепятствовать введению свободной торговли.

Освобождение крестьян затрагивало интересы неизмеримо большей важности; оно касалось самых оснований земельной собственности в России. Тем не менее, если бы даже все помещики пожелали воспротивиться освобождению, они, конечно, не могли бы помешать его осуществлению, раз правительство бесповоротно решило его провести. По одному этому примеру можно судить, что отмена протекционизма не вызвала бы у нас никаких нарушений порядка. В Англии в 30-40-х гг. нашего столетия промышленность имела уже больше значения, чем она имеет теперь у нас. Тем не менее, и там отмена охранительной системы произошла не только без кровопролития, но даже без малейших смут и уличных беспорядков.

Как можно заключить из предыдущей главы, не личные интересы составляют главную опору протекционизма, а ошибочные экономические убеждения народных масс и правящих классов.

Можно не интересоваться вопросами метафизики, науки или искусства; но каждый человек имеет материальные интересы и сознательно или бессознательно сочиняет свою теорию политической экономии. Но каждая такая теория, увы, соответствует по своей дикости степени невежества своего сочинителя. Так, в настоящее время в Северо-американских Штатах рабочий класс сочувствует протекционизму. Он думает, что если высокие пошлины будут отменены, то европейские товары будут продаваться дешевле американских. Тогда или придется закрывать фабрики, или уменьшать заработную плату. В первом случае наступит голод, во втором - понизится благосостояние. Ограниченность ума американских рабочих позволяет им видеть только ближайший факт снижения заработной платы; она не позволяет им увидеть более отдаленные благоприятные последствия отмены охранительных пошлин. Во-первых, они не понимают, что высокие заработки не имеют никакого значения, если из-за пошлин все предметы потребления становятся дороже. Во время первой золотой лихорадки в Австралии все бросились искать этот драгоценный металл. Почти никто не соглашался заниматься другим ремеслом; кто решался на это, требовал больших денег. Так, простой плотник в Мельбурне получал тогда по 10 коп. в день. Но в то же время столько же стоил и кочан капусты, так что, несмотря на высокую поденную плату, этот плотник с трудом мог прокормиться.

Американские рабочие не понимают также, что без охранительной системы, вместо того чтобы работать в душных фабриках, они почти все сделались бы земледельцами, и ничто не доказывает, что сельскохозяйственные рабочие получали бы меньшую плату, чем заводские. Вместо того чтобы заселять грязные кварталы больших фабричных городов, они заняли бы бесконечную территорию, которой наделила их судьба, и где земли, считающиеся самыми плодородными на земном шаре, лежат в запустении. Так, на побережье Тихого океана (в штатах Калифорния, Орегон, Вашингтон) есть еще около 307?800 кв. км (почти территория Великобритании) прекраснейших незаселенных земель. Эти благодатные страны имеют только от 0,4 до 2 жителей на кв. км⁰⁰⁷, что равняется заселению Оленецкой и Архангельской губерний, беднейших в нашем отечестве.

Если бы американцы стремились как можно скорее заселить пустые места, они производили бы больше сырья, стоимость которого для Европы снизилась, и жизнь там стала бы выгоднее. Это понизило бы цены на все промышленные товары, предлагаемые американцам, и их благосостояние росло бы быстрее. Словом, как в Европе, так и в Америке сокращались непроизводительные расходы, т.е. создавалось бы больше богатств с наименьшим трудом.

Безрассудная экономическая политика Америки поддерживается благодаря личным интересам нескольких промышленных тузов и невежеству народных масс.

В Англии, как и в Америке, рабочий класс очень долго был протекционистом. Известно, что 2/3 английской территории принадлежат около 10 000 лиц, в числе которых находятся лорды, владеющие майоратами. Эта правящая Англией земельная аристократия наложила высокие пошлины на иностранное зерно. Расчеты показывают, что в начале 30-х годов нашего столетия 10 000 чел. ежегодно собирали с народа дань, доходившую до 500 млн фр.⁰⁰⁸ В Англии почти не существует мелкой земельной собственности. Сельский класс состоит там из простых рабочих, которые и выплачивают значительную часть этой контрибуции. Тем не менее, они были протекционистами. Когда Кобден начал свою агитацию против пошлин на зерно, труднее всего ему оказалось убедить сельских рабочих. Он собирал в селах митинг за митингом и, наконец, после весьма долгих усилий ему удалось привлечь их на свою сторону. Крупные землевладельцы разыгрывали тогда в Англии ту же самую комедию, которую теперь у нас разыгрывают господа фабриканты. Они говорили, что необходимо охранить отечественное земледелие, что отмена пошлин на зерно приведет к наводнению иностранными продуктами, что уменьшится поденная плата рабочего класса, что эта отмена будет угрожать национальной независимости и, наконец, что из Англии исчезнет золотая монета⁰⁰⁹, т.е. почти буквально все то, что говорят у нас в 1890 г.

После опыта, продолжавшегося 46 лет (билль об отмене пошлины на зерно был принят палатой лордов 26 июня 1846 г.), теперь уже можно положительно сказать, что ни одно из опасений протекционистов не оправдалось. В Англии сегодня земледелие находится теперь в цветущем состоянии, оно первое в мире: нигде поля не дают таких больших урожаев, как в Англии. Плата сельских рабочих не уменьшилась, а наоборот, увеличилась. Так, сельский рабочий получал:

Политическая независимость Англии нисколько не уменьшилась по сравнению с 1838 г.; экономическая же независимость исчезла окончательно, но англичане, кажется, мало об этом сожалеют. Что же касается предсказывавшегося исчезновения золотой монеты, то я предлагаю любому протекционисту отправиться в Банк Англии и предъявить к оплате неопределенное количество билетов этого учреждения. Банковский служащий тут же их пересчитает, потом лопаткой загребет из стоящего около него ящика необходимое количество золотых фунтов стерлингов, взвесит их, чтобы не тратить время на пересчет, и выдаст предъявителю билетов. Вот так золото исчезло из Англии!

«Хорошо, - скажут протекционисты, - положим, что невежественные народные массы заблуждаются. Но охранительная система пользуется в настоящее время всеобщим признанием во всех цивилизованных странах земного шара».

Я не знаю более жалкого аргумента, как всеобщее признание.

Для всякой научной истины была минута, когда она признавалась только одним лицом и не признавалась всем остальным человечеством. Наши чувства, как известно, никогда не дают нам положительно верных сведений о внешнем мире. Задача науки состоит именно в том, чтобы постоянно исправлять наши заблуждения. Поэтому между наукой и всеобщим признанием существует вечный антагонизм. Все человечество очень долго признавало, что Солнце вращается вокруг Земли. Это убеждение, однако, не доказывает, что такое движение истинно. Очень долго думали также, что талисманы предохраняют от болезней. Всеобщее признание есть синоним всеобщего невежества; оно ни минуты не выдерживает критики научных аргументов.

«Но, - опять говорят протекционисты, - не только всеобщее признание, но еще почти все правительства поддерживают нашу систему. Не станете же вы утверждать, что все они состоят из таких людей, которые не понимают народных интересов; не станете же вы утверждать, что в более просвещенных государствах - в Германии, Франции, Италии, Северо-американских Штатах - министры и парламенты еще не додумались до здравой экономической политики?» Увы, все это так! Организация современных обществ еще до того несовершенна, что требуемые специальные познания обратно пропорциональны значению занимаемой должности. От ветеринара, от судебного следователя, от самого последнего инженера путей сообщения требуется специальное образование, удостоверенное дипломом. Но для должности министра специальные знания уже необязательны. Инженеры делаются министрами иностранных дел (как г-н Фрейсинэ во Франции), моряки - министрами финансов и пр., и пр. В монархиях дарования государей зависят от случайностей природы; в демократических республиках посредственности должны занимать первые места в силу самых основ их организации. Действительно, в представители народа избирается не самый способный человек, а самый ловкий, тот, кто лучше всего умеет добиться расположения невежественных избирателей, тот, кто лучше всего умеет льстить их предрассудкам и рутинным убеждениям. Будучи избранным, этот представитель, который может быть очень ловким дельцом, но ничем более, не может даже действовать по своему усмотрению. Он желает быть избранным вновь и подает свой голос не по своим личным убеждениям, а по убеждениям своих избирателей. Благодаря этим обстоятельствам современные правительства - далеко не центры просвещенных идей; напротив, очень часто они - центры обскурантизма и рутины. Немудрено, что они так плохо понимают действительные интересы управляемых ими государств⁰¹⁰.

Всеобщее признание, как со стороны всех общественных сословий, так и со стороны правительств, еще не доказывает истины охранительной системы. Но мало того, эта система не пользуется всеобщим признанием. Во всех странах существует много фритредеров. В Америке, например, г-н Джордж недавно выступил против протекционизма в книге, наделавшей много шуму, где он самым красноречивым образом доказывает нелепость охраны⁰¹¹. Во всех государствах свободную торговлю поддерживают целые партии. В Америке за нее стоят демократы. есть также, по крайней мере, одно правительство, которое ясно и бесповоротно придерживается свободной торговли - английское. Будь во главе управления либералы или консерваторы, экономическая система Англии не изменяется. Сэр Роберт Пиль, который отменил пошлину на зерно и на 430 других предметов, принадлежал к партии тори.

Одним словом, на стороне протекционизма выступают: невежественные массы, ловкие дельцы, которые самым наглым образом без стыда и совести эксплуатируют своих соотечественников, и, наконец, государственные люди с чисто эмпирическими знаниями. Против этой системы все экономисты - люди, которые посвятили всю свою жизнь изучению социальных вопросов.

Пусть читатель сам скажет, на какой стороне вероятнее истина.

В современных обществах некоторые специальности получили уже право гражданства. Так, для устройства мостов и железных дорог обращаются к инженерам, а не к поэтам; по разным санитарным вопросам обращаются к врачам, а не к живописцам. Но, увы, требование специальных знаний исчезает на пороге социальных наук. Еще никому не пришло в голову собрать для обсуждения тарифов не заинтересованных промышленников, а комиссию из знаменитейших экономистов. Если бы это было сделано, то о протекционизме давно уже никто бы не вспоминал, потому что теперь все экономисты - фритредеры. Для науки принцип свободной торговли сделался уже общим местом, о котором не стоило бы и говорить, если бы не было так много людей, имеющих самые ошибочные экономические убеждения.

В современных обществах во многих случаях комиссии из специалистов-ученых считаются высшей инстанцией при обсуждении разных вопросов. Если в такой комиссии некоторое мнение принято единогласно, то предположение, что это мнение соответствует действительности, увеличивается еще в большей мере. Здесь уже всеобщее признание имеет громадное значение. Накладывая мрак на мрак, получаем мрак, а прибавляя свет к свету, увеличиваем интенсивность света все более и более. Исповедуется ли невежество одним человеком или массой людей - оно остается тем же темным невежеством; но если к одному ученому, проникнутому истинами науки, присоединятся мнения и исследования многих других, бескорыстно стремящихся к раскрытию законов природы, получается такая сила мысли, которая своим пророческим светом разгоняет перед собой даже мрак, скрывающий от нас грядущее.

Три причины создали систему протекционизма: ходатайства заинтересованных лиц, желание правительства обеспечить удовлетворение определенных общественных потребностей посредством монополии и, наконец, ложные экономические убеждения.

Во многих государствах благодаря интригам, протекции и даже подкупу личные ходатайства удавались часто. Для торжества системы протекционизма этого, конечно, было мало. Во-первых, ходатайства нейтрализовали друг друга. Лица, просившие о снятии пошлин, были столь же многочисленны, как и лица, просившие о их наложении. Кроме того, правительства всегда имели в виду народное благо и не допускали нарушения права собственности. Конечно, если бы правительства пришли к убеждению, что охранительная пошлина предоставляет право некоторым лицам обирать своих сограждан, то они никогда не решились бы поддерживать такую политику. Монополии, даруемые некоторым лицам для производства некоторых предметов, очень скоро разочаровывали правительства, ибо было замечено, что монополисты не могут снабжать внутренние рынки так же успешно, как частные предприниматели, подстрекаемые конкуренцией. Монополии были почти везде уничтожены.

Главной опорой протекционизма служили, конечно, экономические теории. Охранительная система не есть результат действий естественных экономических и политических законов, как, например, рабство, крепостная зависимость, феодализм, самодержавие, парламентаризм и пр., и пр. Протекционизм, как и классическое образование, облекается в значение системы просто-напросто теоретическими рассуждениями.

В XVII в., как известно, возникла теория меркантилизма. В то время главным посредником при обмене товаров были серебряные и золотые знаки. Кто владел этими знаками, тот всегда мог обменять их на товары, тогда как, обладая товарами, надо было найти покупателя, чтобы обменять их на знаки. Деньги брали все, тогда как товары – только те, кому они были нужны. Из этого преимущества денег вывели ложное заключение, что деньги составляют богатство. Всякое правительство желало обогащения своей страны, поэтому старалось всеми силами поощрять вывоз товаров и затруднять их ввоз, чтобы тем самым заставить иностранцев выплачивать сальдо звонкой монетой.

Меркантильная система заключает в себе два коренных заблуждения: во-первых, отождествление богатства с обладанием в большом количестве монетными знаками, тогда как богатство – это изобилие предметов потребления; и, во-вторых, полное незнание того, что еще в древнем мире сальдо международной торговли выплачивалось не только звонкой монетой, но и долговыми обязательствами. Весьма вероятно, что еще финикийцы изобрели уплату переводами, и не подлежит никакому сомнению, что у греков в эпоху Филиппа Македонского существовали векселя⁰¹².

Желая доказать, что их теория соответствует действительности, протекционисты постоянно приводят в пример Англию. Англичане, говорят они, были когда-то ярыми протекционистами. Навигационный акт Кромвеля и множество других законов, совершенно запрещающих не только ввоз, но даже вывоз многих товаров, служит лучшим доказательством этой истины. Благодаря запретительным пошлинам промышленность англичан окрепла, встала на ноги, словом, достигла периода зрелости. С того самого дня, когда англичане не имели основания бояться иностранной конкуренции, они открыли свои границы всем народам и провозгласили систему свободной торговли. Англия, говорят протекционисты, есть лучшее доказательство правильности наших воззрений.

Вся эта теория об экономической политике Англии очень остроумна и мила, но, к сожалению, она страдает одним небольшим недостатком: она совершенно ложна.

Англичане отказались от протекционизма не в день, когда их земледелие и промышленность достигли совершеннолетия⁰¹³, а день, когда благодаря успехам науки политической экономии и благодаря распространению просвещения, их правительство поняло, наконец, что протекционизм – нелепая и разорительная система⁰¹⁴.

Если в Англии восторжествовала свободная торговля, то это только потому, что английское правительство лучше понимает интересы народа. Не изменение в экономическом положении Англии, а изменение в убеждениях ее правителей обеспечила победу свободной торговли.

У нас утверждают, что Англия отменила протекционизм, когда она сделалась первой мануфактурной державой в мире, а все английские экономисты, наоборот, утверждают, что Англия сделалась первой мануфактурной державой потому, что она отменила охранительные пошлины. Тот факт, что английская промышленность добилась гораздо б o льших успехов после отмены охранительной системы, чем раньше, доказывает, что второе положение вернее первого.

На континенте экономическая политика Англии очень часто представляется как средство для эксплуатации других стран. Во Франции многие верили даже, что английские фабриканты продают свои товары очень дешево для того, чтобы сначала уничтожить заводы на континенте, а затем, повысив цены, зарабатывать огромные деньги. У нас в России также нередко высказывается подобна мысль. начиная с Малюты Скуратова и кончая Катковым многие русские везде видят коварные интриги и тайные заговоры, направленные против нас. Фритредерство Англии тоже нередко выставлялось такой интригой. Англичане, мол, проповедуют эту теорию с целью одурачить другие народы, чтобы потом удобнее было их обобрать⁰¹⁵.

Вся эта фантасмагория ни секунды не выдерживает самой поверхностной проверки фактами. В Англии оппозиция против фритредерства была также велика со стороны людей необразованных, как и у нас. Однако, поскольку в Англии люди с верными экономическими воззрениями составляют большинство в правительственных сферах, то фритредерство восторжествовало. Что же касается коварства Англии, то вот что говорит, между прочим, один современный английский писатель: «Хотя это кажется парадоксальным, но все-таки я утверждаю, что Англии было бы гораздо труднее выдержать конкуренцию других держав, если бы они отменили охранительную систему. А почему? Да просто потому, что едва ли можно предположить, что страны, где господствует охрана, могут состязаться со страной, практикующей свободную торговлю»⁰¹⁶.

С узкой точки зрения, Англия, вместо того чтобы проповедовать свободную торговлю, должна была бы другим державам проповедовать самый отчаянный протекционизм. Пока Англия сохранит исключительную привилегию свободной торговли, она будет оставаться первой в промышленном производстве. Если она тем не менее проповедует свободную торговлю, то это доказывает, что она далеко не так коварна, как это утверждают⁰¹⁷.

Когда какая-нибудь теория действительно соответствует истине, она остается неизменной. Так, теория Коперника сохранилась доселе в том виде, как она зародилась в 1546 г. Если теория протекционистов верна, то она должна быть устойчива. Что же мы видим на деле?

В Австрии в 1780 г. император Иосиф II вводит строго охранительные пошлины; в 1817 г. эти пошлины повышаются, но в 1851 г. опять значительно понижаются и не превышают 15% стоимости товаров.

В Англии колебания тоже очень значительны. Я укажу только на один товар. Иностранная шерсть ввозится беспошлинно до 1802 г. В этом году устанавливается пошлина в 5 шилл.
3 пенс. за квартер; в 1819 г. ее повышают до 56 шилл., а в 1825 г. Хаскинсон опять понижает ее до 9 шилл. 4 пенс.

В Пруссии с 1740 по 1806 гг. существовал строго протекционистский тариф, с 1818 г., напротив, крайне либеральный: пошлины получили характер чисто фискальный, ибо не превышали 10% стоимости товаров. Тариф Таможенного Союза 1856 г. был тоже умеренный. Все виды сырья пропускались беспошлинно. Известно, что в последнее время политика Германии опять изменилась. Многие виды сырья, в том числе зерно, обложены весьма тяжелыми пошлинами.

Во Франции при Генрихе III в 1581 г. существовал тариф чисто фискального характера. Тариф несколько раз пересматривался (в 1632, 1644 и1664 гг.); но характер его оставался тот же самый. В 1667 г. Кольбер вводит первый протекционистский тариф, но Нидерланды протестуют, и после рисвикского мира тариф 1664 г. восстанавливается вновь. При Людовике XV и в начале царствования Людовика XVI во Франции восторжествовал протекционизм. Но в 1786 г. заключается знаменитый договор между Англией и Францией с более либеральным направлением. Национальное собрание идет еще дальше Людовика XVI и в 1790 г. вводит тариф, по которому даже на предметы роскоши пошлина не превышает 25% стоимости. В 1793 г. Конвент устанавливает запрещение на большое количество товаров. Наполеон I доводит, как известно, протекционизм почти до сумасшествия; но надо заметить, что этот монарх, пусть и бессознательно, сделал для свободной торговли больше, чем какой-либо другой. Объединив всю Западную Европу в одно государство, он уничтожил огромную линию пограничных таможен. После падения Наполеона Европа свободно вздохнула. установленные им сумасшедшие пошлины были тотчас отменены Людовиком XVIII и был введен весьма либеральный тариф. но в 1816 г. опять последовала реакция, и вплоть до 1860 г. Франция охранялась весьма строгим тарифом. В 1860 г. Наполеон III, отчасти под влиянием Кобдена, заключил торговый договор с Англией на более либеральных основаниях. такие же договоры были заключены и с другими европейскими державами. В последнее время во Франции опять восторжествовала идея протекционизма: введена пошлина на зерно и повышена на скот.

По Тильзитскому договору Россия вошла в континентальную систему. Она запретила ввоз английских продуктов. В 1810 г. в России допускается ввоз товаров всех государств под нейтральным флагом, но некоторые пошлины повышены. В 1816 г. свободная торговля берет верх, и пошлина уменьшается. В 1822—1850 гг. – реакция протекционизма. В 1850 г. на многие товары пошлина уменьшается на 50%. В 1857 г. составляется весьма либеральный тариф. 59 предметов допускаются беспошлинно; все виды сырья и машины, необходимые для земледелия и промышленности, в пределы нашего отечества допускаются совершенно свободно; уголь – главный двигатель мануфактур, все металлы, строительные материалы (цемент и пр.), хлопок, плуги и земледельческие машины, ножницы для стрижки овец, кожаные пассы для трансмиссий, машины для обработки имеющегося у нас сырья (пеньки, льна) пропускаются беспошлинно. Не забываются также и умственные потребности страны: книги (даже в переплете), гравюры, ноты, все научные аппараты пропускаются свободно.

Тариф 1857 г. был охранительным в действительном смысле этого слова, ибо он освободил нашу промышленность и земледелие от тех тормозов, которые останавливают их развитие; он с самой просвещенной предупредительностью шел навстречу настоящим народным потребностям такой страны, как Россия, где преобладает земледелие и где промышленность мало развита; он освобождал от пошлины все те приспособления, которые необходимы для первого обзаведения фабрик. Но, увы, этот благодатный тариф продержался недолго. Уже в 1860 г. его начали изменять и увеличили пошлины на химические продукты, на машины и на некоторые виды продукции металлургии⁰¹⁸.

Страшный удар был нанесен русской торговле, когда с 1877 г. пошлины стали взимать золотом. Пошлины не только значительно повысились, но они обрели пагубное качество неопределенности. Никто не мог заранее знать размера причитающейся пошлины, ибо пошлина эта колебалась с курсом кредитного рубля. Все расчеты оказывались праздными, и торговля превратилась в какую-то лотерею. Риск колебания пошлины покрывался повышением цен на иностранные товары, и торговля при этом хаотическом состоянии могла двигаться вперед только медленно, на ощупь.

Ветер протекционизма стал дуть у нас все сильнее и сильнее, пока он не разразился в наши дни настоящим ураганом. В России и, увы, в других странах протекционизм дошел положительно до безумия⁰¹⁹.

Предметы первой необходимости: хлеб, мясо, уголь, чугун, железо, хлопок, везде обложены значительными пошлинами. Кажется, что во всех странах думают только об одном – как бы уменьшить благосостояние народных масс, как бы остановить движение и прогресс промышленности. Трудно сказать, сколько времени еще будет продолжаться это безумие, но то, что оно преходящее – в этом нет никакого сомнения⁰²⁰. Уже несколько раз благоразумие брало верх над ослеплением, и ничто не доказывает, что это явление не повторится.

Помимо колебаний в общей системе тарифов, есть еще колебания по каждой отдельной его статье. То считают нужным покровительствовать одному продукту, то другому. Приведу весьма интересный пример. наполеон и его преемники всеми силами старались поощрять свеклосахарное производство во Франции. В 1804—1843 гг. французское правительство истратило для поддержания этой отрасли производства около 180 млн фр. в виде льгот всякого рода (освобождения от налогов, субсидий, премий и пр., и пр.). Но вот в 1843 г. помешались на другом – на поощрении французского флота. Чтобы обеспечить за ним перевозку тростникового сахара из колоний, французское правительство предложило палатам обсудить закон, совершенно запрещающий производство сахара из сахарной свеклы. Так как существовавшие тогда заводы производили около 50 млн кг сахара (половина французского потребления того времени), то предлагали ассигновать 40 млн фр. на выкуп всех заводов⁰²¹.

Вот к каким чудовищным противоречиям ведет система протекционизма! Помешательства на каких-либо отраслях были и будут везде. Несколько лет тому назад у нас захотели во что бы то ни стало поощрять производство мешков. Появились фабрики. Но оказалось, что самое лучшее сырье для мешков – джут – продукт, к сожалению, иностранный. Теперь думают наложить пошлину на джут на том основании, что он может расти на Кавказе и что мешки можно делать из пеньки. Естественно, что ныне существующие фабрики джутовых мешков должны будут прекратить свое существование.

Итак, очевидно, экономическая политика государств подвергается постоянным колебаниям: стало быть, практика не признала еще истинной системы, которая могла бы применяться без изменений. Но наука указывает, что такая система может быть только свободной торговлей. Только она не подвержена ни действию интриг, ни личным корыстным интересам, ни ослеплению парламентов и министров; она одна неизменна, всегда без противоречий. Только свободная торговля может уничтожить экономический хаос и водворить порядок, ибо формула ее ясна и проста: пусть каждый покупает и продает, чт знает и как знает.

Во времена Кеплера говорили, что так как человеческая голова имеет семь отверстий, то не может быть более семи планет. Еще в XVII в. знаменитый астроном Гюйгенс утверждал, что в нашей системе число спутников не может превышать числа планет. Как только начались прямые наблюдения, оказалось, что наша система состоит из восьми больших планет и большого числа маленьких. Убедились также, что только число спутников Сатурна и Юпитера превышает число больших планет. Очень долго естественные науки были основаны на априористическом методе. К счастью, они от него отказались. Они применяют теперь метод рациональный, который можно изложить так: наблюдаются факты, из них выводится теория, теория подвергается проверке посредством опытов. если опыты ее подтверждают, она возводится в закон природы; если опыты ее не подтверждают, начинают подыскивать другую теорию и т.д.

Много причин задержали развитие социальных наук: во-первых, их чрезвычайная сложность, во-вторых, убеждение, что при свободе воли человека не может быть социальных законов, и, в-третьих, мнимая невозможность производить социальные опыты.

Здесь, конечно, не место касаться вопроса о свободе воли; скажу только вскользь, что многочисленные статистические данные подтверждают существование социальных законов. Что же касается опытов, то совершенно ошибаются те, кто полагает, что в области социологии они невозможны.

Что такое опыт? Наблюдение за известными фактами, для того чтобы проверить какую-нибудь теорию. В одних случаях эти факты можно создавать искусственно, в других – нет, но это не меняет сути дела. Леверье рассчитал, что в определенный день и час и в определенной части неба должна находиться планета, более отдаленная от Солнца, чем Уран. Немецкий астроном Галле навел свой телескоп на эту часть неба и действительно увидел эту планету. Это был астрономический опыт, т.е. наблюдение для подтверждения теоретического взгляда. Во многих науках нет возможности искусственно создавать факты, т.е. ставить опыты, которые можно назвать прямыми, и приходится довольствоваться только наблюдением существующих фактов, т.е. опытами, которые можно назвать косвенными.

В области социальных наук возможны и прямые, и косвенные опыты. Например, в занимающем нас вопросе можно было бы отменить все пошлины, чтобы убедиться, правы ли в самом деле протекционисты, утверждая, что свободная торговля разоряет народы. немало законов издается у нас в виде опыта. Но прямые социальные опыты могут делать только правительства, да и те не всегда решаются подвергать своих подданных весьма опасным экспериментам in anima villi⁰²².

Прямые социальные опыты хотя и возможны, но связаны с трудностями; зато косвенные так легки, что не только безосновательно, но и преступно не подвергать их проверке всякие экономические воззрения.

Приведу один пример. Многие думают, что торговля не может широко развиваться без национального коммерческого флота. На этом мнении основано законодательство многих государств. Но раньше, чем применять это пока чисто теоретическое утверждение, надо было бы подвергнуть проверке фактами. Прошу читателя обратить внимание на таблицу.

Цифры этой таблицы показывают, что самую большую торговлю на земном шаре ведет Бельгия, которая обладает весьма незначительным флотом. Стало быть, вышеприведенное мнение неверно: торговля может прекрасно развиваться без национального флота.

Подвергнем теперь такой же проверке положение протекционистов о том, что высокие пошлины способствуют развитию промышленности, и возьмем пример. До 1789 г. французские железопроизводители совершенно удовлетворительно снабжали местные рынки своими продуктами. Пошлина на железо была тогда во Франции очень незначительна и едва превышала 5% стоимости. Французское производство по своей технологии находилось на одном уровне с производителями остальных стран. Но благодаря войнам республики и империи ввоз иностранного железа был почти запрещен до 1814 г. За 22-летний период металлургические технологии во Франции настолько отстали от усовершенствований, произведенных в других странах, что когда наступил мир, иностранцы могли импортировать железо, которое даже после уплаты очень высокой пошлины, установленной Людовиком XVIII, могло продаваться на 30—40% дешевле французского⁰²³.

Пример этот поистине поучителен. Идеал протекционистов был осуществлен: ввоз железа был полностью запрещен. Однако эта отрасль производства не только не продвинулась вперед, но, напротив, пошла назад.

Обобщив наши наблюдения, мы увидим, что во всех странах, где пошлины очень высоки (Испания, Португалия, Россия, отчасти Франция до 1860 г.), промышленность развита мало; напротив, во всех странах, где пошлины умерены или где их нет вовсе (Англия, Бельгия, Швейцария, Германия), промышленность достигает очень высокого развития. Следовательно, положение, что охранительные пошлины способствуют развитию промышленности, неверно.

Кроме неправильного научного метода, протекционизм исходит из неправильных научных воззрений вообще.

Многие до сих пор воображают, что различные категории, на которые мы разделяем явления природы, имеют реальное основание, тогда как эти деления необходимы только по слабости человеческого ума. Так, воображают, что явления химические, биологические, социальные образуют как бы совершенно отдельные области, не имеющие ничего общего друг с другом. Поэтому каждая наука основывается на какой-то tabula rasa⁰²⁴, вовсе не заботясь о положениях других наук. Многие историки наших дней, пожалуй, еще могут удивиться, если им скажут, что их исследования должны начаться с механики, химии, биологии, астрономии и геологии. До сих пор мы мало еще усвоили мысль, что во всяком явлении природы участвует собирательное влияние элементов, изучаемых отдельными науками.

Государственные люди тоже эмпирически строят все экономические явления на tabula rasa и рассматривают произведение и распределение богатства, вовсе не заботясь о действительных основах этих явлений.

Если бы эти эмпирики потрудились хотя бы самым поверхностным образом изучить биологию, они узнали бы, что всякий жизненный процесс есть результат потребления силы, которую следует восстановить для продолжения процесса; они узнали бы, что жизнь есть не что иное, как обмен веществ, и что чем этот обмен делается быстрее, тем жизнь интенсивнее и организм совершеннее.

Между биологическим и экономическим процессами существует полная аналогия (ибо один процесс есть продолжение другого). Всякое потребление есть истребление богатства, которое необходимо возобновлять посредством производства богатства. Мы покупаем чужие продукты для потребления, продаем свои для возобновления нашей покупательной способности. Чем быстрее происходят эти покупки и продажи, другими словами, чем число их больше в единицу времени, тем экономическое развитие общества выше. Затрудняя куплю, искусственно сокращают продажу, и тем самым число коммерческих сделок уменьшается, общество начинает жить медленнее, т.е. теряет скорость в своем развитии, отстает от других обществ в самосовершенствовании, признаком которого служит высшее напряжение жизненных сил, как в отдельном организме, так и в общественном.

При знании биологии никогда не могла бы водвориться ложная система меркантилизма и ее производная, не менее ложная система протекционизма. Формулу меркантилизма можно выразить словами одного из наиболее знаменитых его представителей: «Франция, – говорит Кольбер, – должна жить своими собственными средствами; она должна получать как можно больше денег из-за границы и отправлять как можно меньше денег в чужие края». Словом, Кольбер думал, что деньги – это богатство. Если бы он понимал, что жизнь есть обмен веществ, то он никогда не сделал бы этой колоссальной ошибки, ибо тогда он понял бы, что экономическая жизнь есть обмен товаров. Промышленник продает тысячу пудов пряжи и получает за это чек, т.е. приказ банку уплатить ему 4000 руб. Будучи должным выдать такую же сумму за купленные машины, он отдает свой чек. В сущности, промышленник обменивает пеньковую пряжу на машины. Чек был искусственным средством для облегчения этого обмена. В каком бы виде ни были деньги, их функция сводится к функции посредника. Богатство составляют вещи, которые могут создавать благосостояние человека, а не золото.

Деньги – это символический знак богатства. Главная ошибка меркантилистов состояла в том, что это символическое обозначение они принимали за обозначенную вещь. «Тот, кто обменивал мешок пшеницы на определенное количество золотых монет, – думали меркантилисты, – проделывал выгодную операцию, а тот, кто обменивал золотые монеты на мешок пшеницы, – невыгодную. На этом совершенно ошибочном мнении основана вся знаменитая теория торгового баланса», – совершенно верно замечает г-н Бордье⁰²⁵. «Выгодные коммерческие операции, – говорит также Бокль, – зависят не от количества полученного металла, а просто от легкости, с которой данное общество сбывает производимые им продукты по самым выгодным ценам, и получает взамен продукты других стран, также производимые с наименьшими расходами»⁰²⁶. Другими словами, выгодность сделки прямо пропорциональна экономии труда, что также означает уменьшение страдания (работы) и увеличения удовольствия (потребления).

Работа есть не цель, а только средство, и средство весьма неприятное, от которого масса людей была бы готова немедленно отказаться. Каждый из нас был бы очень рад проводить свою жизнь в удовольствиях и развлечениях. Один желал бы иметь только материальные блага – хорошо покушать, пить самые лучшие вина и т.д.; другие желали бы благ более возвышенного свойства, как путешествия, изучение науки и т.п.; но каждому было бы приятно не думать о хлебе насущном и жить в полном довольстве.

Получая богатое наследство, мы очень радуемся; если нам дарят, мы тоже не видим в этом особого зла. Никто никогда не сожалел о том, что богатство достается ему без труда. На острове Целебес есть дерево, называемое саго. Из сердцевины его можно сделать до тысячи галет, достаточных для того, чтобы прокормить человека в течение одного года. Вся же операция приготовления галет требует всего 10 дней работы. Едва ли жители Целебеса сожалеют о существовании такого дерева. Известно также, что наш организм посредством дыхания приобретает громадную часть необходимых ему веществ. Кто однако сожалел о том, что воздух можно приобрести без работы? Если вы предложите мастеровому, получающему рубль за 10-часовой труд, два рубля, чтобы он непрерывно работал двадцать часов в сутки, то, вероятнее всего, он не примет вашего предложения; но если за те же 10 ч вы дадите ему 2, 3 или 4 руб. вместо одного, он будет очень доволен. И, странно, протекционисты всегда говорят о народном труде, но никогда о народном досуге, как будто досуг должен существовать только для лиц привилегированных сословий.

Человек производит для того, чтобы иметь возможность потреблять. Состояние общества, при котором можно было бы потреблять, не производя, было бы идеальным для человека. К несчастью, этот идеал неосуществим. Но чем дешевле все предметы, тем ближе мы к нему подходим. Протекционизм же, вызывая искусственное удорожание продуктов, не приближает человечество к этому идеалу, а удаляет от него.

Постепенность в развитии отраслей производства является прямым последствием биологического закона, в силу которого всякое существо стремится к наслаждению и избегает страдания. Прежде всего эксплуатируются производства, дающие больше выгоды с наименьшим трудом и капиталом⁰²⁷. Протекционисты, не зная законов природы, стремятся постоянно изменять этот естественный порядок постепенности. Так, например, кто-то подсчитал, что мы платим ежегодно иностранцам до 75 млн руб. за перевозку наших товаров. Чтобы заработок этот не пропадал для русского народа, протекционисты предлагают разные меры по поднятию нашего коммерческого флота.

Конечно, жалко, что Россия не зарабатывает лишних 75 млн руб. в год; но весьма прискорбно также, что каждый русский не имеет 10 тыс. руб. годового дохода. Мы не получаем 75 млн руб. от фрахтов потому, что не имеем необходимого количества судов для перевозки товаров, за которые заплачены эти фрахты. Но соответствующий фрахту флот представляет громадный капитал, и прежде чем организовывать это дело, возникает вопрос: даст ли капитал, помещенный в это предприятие, больше дохода, чем капиталы, помещенные нами в другие промышленные дела? Из отчетов Гамбургско-американского общества пароходства мы знаем, что оно выдало своим акционерам до 8,5% дивидендов. Французские Messageries Maritimes, получая субсидию от казны, дают 4,31%. Известно, что в Англии многие промышленные заведения дают не более 3, 4 или 5 %. В силу экономического закона прибыли всякого рода предприятий имеют стремление уравновешиваться, ибо если одна отрасль дает очень большие выгоды, то она привлекает капиталы, вследствие чего конкуренция опять понижает цены, и прибыль уменьшается до средней общей нормы. если, стало быть, в Англии 5% – хорошее помещение капитала, то и коммерческий флот дает, вероятно, ненамного больше. но допустим, что он дает даже 10%. Для русских это весьма ничтожная прибыль. Сравним ее с тем, что приносят некоторые предприятия у нас.

Мы, стало быть, прекрасно делаем, что занимаемся не перевозкой товаров, а другими отраслями, дающими несравненно больше доходов. Поступать иначе было бы безрассудно⁰²⁹.

Благодаря своему антинаучному мировоззрению, протекционисты впадают в еще одну ошибку, кроме той, что труд есть цель, а не средство. Они воображают, что правительства могут создавать прибыльные отрасли производства.

Возьмем для примера тот же коммерческий флот. У нас его почти нет. Что же может сделать правительство? Оно, конечно, может взять заем, закупить необходимое количество пароходов и употребить их для перевозки наших грузов. Таким образом, 75 млн руб. останутся у нас в России. Но я спрашиваю: кто будет платить проценты по этому займу? Опять же русские подданные. Будет только одна разница: они будут давать деньги казне, а не судовладельцам. Однако при этой комбинации русский народ понесет новый и весьма крупный расход на казенную администрацию коммерческого флота. Известно, как дорого обходятся услуги, оказываемые правительствами. Так, в последнее время в Германии введено обязательное страхование рабочих от несчастных случаев. Это дело взяла на себя казна. В 1886 г. было выплачено рабочим 1 711 699 мар. за увечья; но для раздачи этих денег потребовалось 2 324 299 мар. административных расходов!.. Если бы правительство взялось перевозить наши грузы, то фрахты стоили бы народу не 75 млн руб., а, быть может, 100 млн и больше.

Люди, к несчастью, не нашли еще средств производить богатство без труда. Несмотря на все изумительные открытия науки, мы еще не нашли возможности получать манну небесную. если бы правительства обладали этим даром, то роль их была бы совершенно иная: она заключалась бы в раздаче этой манны. Но, увы, правительства не нашли еще возможности создавать ни единого атома богатства; поэтому они не могут быть обязаны его раздавать. Одно из самых опасных заблуждений господ протекционистов, это мнение, что правительства должны обогащать граждан. Воображать, что законодательными мерами можно создавать ценности, значит верить в чудеса. Но, увы, чудес не бывает на свете, и поэтому единственная обязанность правительств состоит только в том, чтобы создавать юридические условия, при которых каждый гражданин беспрепятственно обогащался бы своим собственным трудом.