[В кн.: Заблуждения протекционизма.
М., Челябинск: Социум, Экономика, 2002.]
Публикуется с сокращениями.]
————————————
КНИГА I
Глава I. Охранительная система с точки зрения справедливости
Глава II. Последствия протекционизма
для граждан
————————————
————————
————
Предположим, что один человек похитил 10 руб. у своего соседа; другой, исходатайствовав новую пошлину на сукно, заставил того же соседа платить лишних 10 руб. за свое платье. Спрашивается, есть ли какая-нибудь разница в последствиях, не юридических, конечно, а практических, этих двух действий? Понятно, никакой; ибо (как в первом случае, так и во втором), одно лицо потеряло известную сумму денег, которую оно могло бы употребить для своих нужд или удовольствий. Присваивать себе чужое, не давая ничего взамен, называется на всех языках кражей, если действие происходит тайно, и грабежом, если оно происходит явно. Продавец сукна не дал ничего взамен тех лишних 10 руб., которые он заставил заплатить таможне. Можно, стало быть, заключить, что он нанес покупателю ущерб, тождественный воровству.
Предположим далее, что какой-нибудь ловкий малый ухитряется постоянно похищать половину заработков другого человека. Этот последний, против своей воли, делит с ним свои доходы и становится его данником. Между этими двумя лицами устанавливаются экономические отношения, подобные отношениям между рабом и господином, ибо, раз человек не может пользоваться вполне плодами своих трудов, его нельзя назвать свободным гражданином.
Протекционизм налагает дань на всех потребителей. Он дает возможность одним лицам брать постоянный оброк с других. Следовательно, протекционизм не что иное, как несколько смягченная форма рабства. Производитель, охраняемый таможенной пошлиной, это господин, в пользу которого все покупатели его продукта должны платить постоянную контрибуцию.
Скажут, быть может, что такое категорическое утверждение несколько преувеличено. Пусть, однако, читатель вдумается в него, и он убедится, что оно совершенно основательно; впрочем, я позволю себе пояснить его примером.
Возьмем какой-нибудь продукт, положим, зеркальные стекла001 . Фабрикантов зеркальных стекол у нас, в России, всего три: один в Лифляндской и два в Рязанской губернии002 . Назовем их А, В и С.
Все эти господа производят на 500 тыс. руб. зеркальных стекол в год. Они не могут удовлетворить потребности края, и каждый год Россия выписывает из-за границы на
1046 тыс. руб. зеркал. Предположим, что эти фабриканты зарабатывают 30% продажной цены своих продуктов; они, следовательно, получают ежегодно 166 тыс. руб. чистого барыша. Для того чтобы предоставить этот заработок трем лицам003
, нас заставляют платить ежегодно 170 тыс. руб. пошлин на иностранные зеркальные стекла. Не равносильно ли это дани в пользу гг. А, В и С? Скажут, что эти господа не присваивают себе тех 170 тыс., которые заплачены казне в виде пошлины. Совершенно верно. Но для покупателя это безразлично: он все-таки, благодаря только существованию производств гг. А, В и С, платит за зеркальное стекло втрое дороже француза и англичанина. Деньги, уплаченные таможне, не поступают в карман наших трех фабрикантов, но, увы, они выходят из кармана потребителя, для которого одно это последнее обстоятельство чувствительно, и потому он, естественно, может упрекнуть господ А, В и С в том, что они его обирают самым несправедливым образом004
.
Представьте себе, что в каком-нибудь государстве было бы издано такое распоряжение: начиная с 1 января, разрешается г-ну Икс взимать со всякого ковра, проданного в стране, 25% его стоимости. Прежде всего такое распоряжение вызвало бы, конечно, большое удивление. Все стали бы спрашивать, почему эта привилегия дана г-ну Икс, чем он ее заслужил и что он в свою очередь обязан сделать в пользу казны? Если бы впоследствии узнали, что г-н Икс не принял на себя ровно никакого обязательства по отношению к государству и что он только выделывает несколько тысяч ковров в год, то удивление сменилось бы негодованием: помилуйте, стали бы говорить, да разве мы крепостные г-на Икс, разве мы обязаны отдавать ему хотя бы самую ничтожную часть наших доходов без малейшего основания? Конечно, в наше время ни в каком европейском государстве нельзя будет издать такого распоряжения. О волшебное могущество слов! Нельзя сказать: для того, чтобы г-н Икс зарабатывал известную сумму в год, каждый гражданин будет платить за ковры 25% больше иностранцев, но можно сказать: для поощрения нашей промышленности налагается на ковры пошлина, равняющаяся 25% их стоимости. В сущности, выходит то же самое, с той только разницей, что в первом случае привилегированный промышленник назван по фамилии, а во втором – нет.
Мне могут возразить, что если у нас в настоящее время, например, только три фабриканта зеркальных стекол, то завтра их может быть 300. Но дело не в числе монополистов. Пока потребитель насильственно лишен возможности купить необходимые предметы по самой низкой цене, он может сказать, что его обирают; будь это в пользу одного человека или миллиона людей – для него совершенно безразлично и одинаково несправедливо.
Можно еще утверждать, что внутренняя конкуренция доведет до минимума цену на предметы и на услуги; но в этом утверждении кроется формальное противоречие. В самом деле, нет никакой возможности выйти из следующей дилеммы: или внутреннее производство удовлетворяет внутренние рынки, или нет005 . В первом случае нет никакой надобности в покровительственной пошлине, а во втором – она все-таки составит несправедливое обирание.
Нет никакого основания облагать ввозимый в Россию хлеб, так как мы сами вывозим его в громадном количестве; но когда его облагают в Германии, где внутреннее производство не удовлетворяет потребностям края, то заставляют всех потребителей хлеба платить дань тем землевладельцам, которые его производят.
Если бы какой-нибудь промышленник сделал такого рода предложение правительству: вы обложите высокой пошлиной такой-то продукт, а я, со своей стороны, обяжусь доставлять его в безграничном количестве и по цене, не выше иностранных фабрикантов, – можно было бы еще, пожалуй, согласиться с таким предложением: один подданный получил бы большую прибыль без ущерба для других. Но на деле выходит совершенно не так. Если промышленник может производить какой-нибудь продукт даже дешевле своих иностранных конкурентов, то он все-таки продает его по той цене, какую продукт имеет за границей, плюс таможенная пошлина. Никогда промышленник не отдает разницы своим соотечественникам, а кладет ее прямо себе в карман. Да и нельзя пенять на него: своя рубашка ближе к телу, говорит пословица. Промышленность – не благотворительное дело: каждый старается получить наибольшую пользу при наименьшей затрате труда; это – неотъемлемое право всякого гражданина. Дело государства, защитника общих интересов всех подданных, не позволять устанавливаться монополиям, не имеющим никакого оправдания. И странно! Всякий раз, когда государство сознательно выдает право на какую-нибудь монополию, необходимую в силу самой природы вещей (например, концессию на железную дорогу), оно принимает все меры предосторожности против лица или общества, которому выдана привилегия. Так, заранее определяется максимум цены, какую монополист может требовать за свои услуги. На него налагают разные обязательства в пользу общества; и чем выгоднее кажется предприятие, тем больше увеличивается количество обязательств. Бывает часто даже и так, что казна берет в свою пользу барыши, превышающие определенную норму. Все эти предосторожности, направленные против монополии, достойны высокой похвалы. К сожалению, они исчезают, как призрак, раз монополист не назван по фамилии. На самом деле промышленник, охраняемый покровительственной пошлиной, есть не что иное, как монополист, не несущий никаких обязательств. Но удивительное противоречие. Монополии явные, несущие обязательства, очень часто возбуждают в публике большое негодование, тогда как монополии тайные, совершенно лишние, волнуют очень немногих.
Говорят также, что охранительная пошлина нужна только временно, пока не окрепнет известная отрасль производства, она прекращается, как только эта отрасль достигает полного развития. Но обирать кого-либо в течение десяти лет или десяти часов одинаково несправедливо. Притом охранительная пошлина всегда налагается без определения дня ее отмены. Потребитель не имеет даже утешения знать, когда он перестанет платить несправедливую дань. Во Франции протекционизм был введен в 1667 г. Многие поколения французов легли в могилу, не увидав конца того порядка вещей, который им выставлялся как временный.
Итак: протекционизм есть социальный строй, при котором некоторые лица получают законное право вечно взимать дань со всех потребителей.
Теперь я постараюсь показать, что для общества это право, пожалуй, пагубнее тайных похищений и краж со взломом.
Прежде всего, обыкновенное воровство всегда производится бедными в ущерб богатым. Кто пойдет обирать бедняков, у которых ничего нет? Вор всегда метит на людей с состоянием; редко, однако, он может похитить все их имущество; обыкновенно он присваивает себе самую незначительную часть его, и обворованные продолжают жить так же хорошо, как и прежде. Кража со взломом редко создавала миллионные состояния. Это лучше всего доказывает, что украденные вещи в общем не составляют значительных сумм.
Совсем иное дело с обиранием посредством протекционизма: его всегда производит богатый в ущерб бедным; и в этом состоит его главная несправедливость006 .
Для того чтобы способствовать установлению охранительной пошлины, промышленник должен обрабатывать известный продукт, т.е. вложить какой-нибудь капитал в промышленное заведение. Стало быть, охраняемый промышленник – всегда человек с состоянием. Если благодаря пошлине его предприятие процветает, он становится все богаче и богаче. Тогда разница между его состоянием и бедностью лиц, которых он обирает, все более и более увеличивается, и действия его становятся все более и более несправедливыми.
Кроме того, суммы, отнимаемые у потребителей охраняемыми промышленниками, несравненно больше похищаемых воровством. Дренаж протекционизма делается маленькими и незначительными суммами, но так как он происходит постоянно, то они составляют в конце концов сотни миллионов007 . Многие фабрики, которые не могли бы существовать без охранительных пошлин, принесли своим владельцам колоссальные доходы.
Прибавим еще, наконец, что мошенничество, воровство, кража со взломом – все это случайные обстоятельства. Если принимать достаточные меры предосторожности, если окружать себя верными людьми, то в течение всей жизни можно не пострадать в своих интересах. От протекционизма же нет никакого спасения: обирание с его стороны происходит постоянно.
Ясно, что в материальном отношении протекционизм - злокачественнее воровства; но в нравственном отношении его последствия, быть может, еще хуже. Если вор настолько испорчен, что не чувствует угрызения совести, то он все-таки знает, что в глазах общества его гнусное занятие считается гадким и позорным; он знает, что для всех порядочных людей он – предмет отвращения, что все его избегают и ненавидят. Вот уже первое страдание для вора, ибо каждому приятно пользоваться сочувствием и уважением. Далее, если вор не живет под гнетом постоянных угрызений совести, то он всегда живет под страхом: он боится разоблачения своих поступков и строгого наказания. Итак, вор, если даже не будет пойман, терпит не мало страданий, являющихся карой за его преступление.
Совсем не то с охраняемым промышленником. Бедный человек, покупающий ситец для рубашки или сукно для кафтана, не знает, какая часть стоимости этих предметов составляет дань, уплачиваемую им фабриканту, ибо она скрыта в продажной цене. Если бы он знал, что столько-то лишних процентов приплачивается благодаря протекционизму, то, конечно, почувствовал бы по отношению к промышленнику ту же самую ненависть, какую питают к деревенскому кулаку или ростовщику-еврею. Но этого нет. Фабриканты не наказываются общественным осуждением. Их принимают в самых уважаемых обществах, они окружены друзьями и пользуются иногда всеобщим сочувствием и уважением. В то же время, промышленник, исходатайствовавший таможенную пошлину, не только не живет под страхом грозного наказания, но напротив, получает всякого рода награды: медали, ордена, чины и другие почести. Наконец, вор может иногда чувствовать угрызение совести, тогда как совесть охраняемого промышленника почти всегда совершенно спокойна. Покупатели его теряются в общем безличии. Обирая иногда самых бедных сограждан, человек этот может не чувствовать никакого страдания от своего поступка, тогда как если бы он похитил хотя бы одну копейку прямо из кармана бедняка, он сам считал бы себя совершенно опозоренным.
Итак, хотя охраняемый промышленник причиняет гораздо более вреда народу, чем многие воры, его не карает ни общество, ни государство. Эта несправедливость порождает самые печальные последствия. Протекционизм создает самую безнравственную общественную атмосферу; он порождает, если можно так выразиться, дух постоянного антипатриотизма. Всем кажется, что надо думать только о себе и что неблаговидно думать об интересах общих. Тот, кто защищает эти интересы, становится как бы подозрительной личностью. Я приведу здесь только один пример, но он покажет самым ярким образом, до какой степени бесстыдства и наглости доходят люди, зараженные протекционизмом.
Два года тому назад один английский пароход под командой капитана Вигиса, пробрался через Ледовитое море и Енисей до Енисейска. Для того, чтобы оценить всю важность этого обстоятельства, надо припомнить, что этот город отстоит на более чем четыре тысячи верст как от балтийских, так и от тихоокеанских портов. Если бы возможно было установить судоходство между Енисейском и Европой, то громадная часть Сибири могла бы ожить. Сибирь – страна, где целые миллиарды рублей покоятся в недрах земли, страна, в которой при существовании дешевых путей сообщения могли бы жить десятки миллионов наших соотечественников. И вот, когда благодаря предприимчивости капитана Вигиса дешевый этот путь мог быть открыт, знаете ли, что сделали московские промышленники? Вы думаете, что они радовались и ликовали, что они послали капитану Вигису поздравительные адресы, что они обещали ему безграничное содействие? О нет, увы! Они беззастенчиво и не краснея стали ходатайствовать о том, чтобы было запрещено англичанам плавать по Енисею, ибо это могло повредить интересам русской (?!) торговли. Эти господа находят совершенно правильным, чтобы громадная часть нашего отечества и, быть может, самая богатая оставалась страной заброшенной, невозделанной, бедной, дикой, только ради того, чтобы некоторым купцам сохранить свои барыши, или даже лучше сказать, свою рутину008 . И это смеют называть интересами русской торговли! Кто дает право некоторым купцам говорить от имени всего нашего отечества? Почему сибиряки менее русские, чем эти господа?009
Наша родина была завоевана когда-то татарами. Из Золотой Орды в известные периоды приходили баскаки и собирали у нас дань. Баскаки эти были неумолимы; во что бы то ни стало, надо было платить, иначе дикие азиаты приходили и грабили все. Благодаря геройству наших предков, мы давно избавились от баскаков. Но, увы! мы подпали под более тяжелое иго наших господ промышленников. Баскаки приходили в Россию в известные периоды и брали заранее определенную дань; наши же промышленники берут дань круглый год и в безграничном количестве.
Когда предъявляют окладные листы государственного поземельного или другого сбора, если плательщик не стеснен в деньгах, он выплачивает эти налоги со спокойной душой. Таможенные пошлины, напротив, всегда возбуждают у всех особенное ожесточение и озлобление. Почему это так? Очень просто. Налог есть та часть дохода, которую каждый должен платить за услуги, оказанные государством. Мы отдаем наши деньги не для пользы администрации, а для своей собственной, как платим страховые премии не для обогащения акционеров страховых компаний, а для вознаграждения убытков на случай пожара. Чем больше мы платим налогов, тем больше казна может сделать для народа. Совсем не то бывает при охранительной системе, ибо чем выше пошлина, тем менее она дает дохода010 . Некоторым лицам приходится отдавать без малейшей пользы очень большую часть своих заработков, а казна благодаря этому самому обстоятельству, получает меньше денег и может оказать гражданам меньше услуг. Уплативший высокую пошлину испытывает таким образом двоякое зло – прямое и косвенное. Вот почему чувствуется такое озлобление при уплате таможенных пошлин.
Генри Джордж очень остроумно приводит разговор трех американцев, возвращающихся на родину. Они все высказываются в пользу самой безусловной охранительной системы. Но, некоторое время спустя, они с особенным удовольствием рассказывают друг другу, каким образом им удалось надуть таможенных чиновников и провезти много предметов, не платя пошлины. Это противоречие между словом и делом совершенно понятно, ибо раз затронуты наши личные интересы, мы практикуем не теоретическую, а естественную политическую экономию. Таможенная пошлина есть не что иное, как взаимное обирание. Все это чувствуют, хотя иногда и смутно; и вот почему люди, которые неспособны присвоить себе чужую копейку, с особенным удовольствием надувают таможню на целые сотни рублей. В этом случае каждый старается только сохранить то, что несправедливо хотят у него отнять.
Рассмотрим теперь несправедливость протекционизма еще с другой точки зрения.
Можно было бы рассуждать следующим образом. В настоящее время пуд пшеницы продается за 95 коп. Цена эта установлена международным рынком. Так как хлеб обходится в Англии и Франции не дешевле, то англичане и французы соглашаются платить за нашу пшеницу то, что они платят за свою. Благодаря этому обстоятельству пшеница доходит до такой высокой цены, что она становится малодоступной для большого количества русских. Всякий знает, однако, что пшеничный хлеб питательнее и приятнее ржаного. Спрашивается, зачем русскому народу отдавать свою пшеницу этим ненавистным иностранцам? Желательно, напротив, чтоб он сам имел лучшую пищу. Что ж, очень просто! – Стоит наложить вывозную пошлину на хлеб в 20 коп. с пуда, и иностранцы тотчас же начнут воздерживаться от покупки нашего хлеба. Хлеб сделается у нас дешевле, и масса наших соотечественников, которые едят теперь ржаной хлеб, будут есть хлеб пшеничный. Никакое правительство в наше время не рассуждает таким образом011 .
Напротив, правительства делают все, что от них зависит, для того чтобы поощрять продажу местных продуктов. Продажа эта не ограничивается никакими законодательными или административными мерами012 . Государства дают гарантии железным дорогам, строят дорогие гавани, совершенствуют приспособления для нагрузки судов, издают специальные тарифы, словом, делают все, что от них зависит, для того, чтобы уменьшить всякие накладные расходы на вывозимые товары. В своей постоянной заботе о наших производителях нынешний министр финансов стал даже издавать за счет казны самые верные сведения о положении иностранных рынков, так что каждый теперь у нас знает, где можно сбыть свои продукты самым выгодным образом. Словом, правительства принимают всевозможные меры для того, чтобы производители могли продавать товары по самой высокой цене. Но отчего же они не принимают никаких подобных мер для того, чтобы потребители могли покупать товар по самой низкой цене? Меры для достижения этих двух целей должны бы, однако, всегда идти рука об руку. Благодаря попечительству правительства, я могу продать свою пшеницу за 95 коп. вместо 75. Но, с другой стороны, если за платье, за посуду, за стекло, за мебель, словом, за все вещи, необходимые для моей домашней обстановки, я должен заплатить на 50% дороже благодаря таможенным пошлинам, то что я выиграл? Правда, правительство дало мне возможность заработать лишних 20% на моей пшенице, но зато оно заставило меня заплатить лишних 50% за все необходимые мне вещи.
Государства ведут поистине странную политику. Продавец пользуется у них симпатиями; он получает от них все милости и щедроты; а на покупателя они взваливают свой гнев, они преследуют его самыми строгими гонениями. Отчего же, ради Бога? Разве покупатель не такой же гражданин, как и продавец? Разве и тот и другой не должны пользоваться одинаковыми правами? Если я желаю иметь ковер, который иностранец может купить за 300 фр., то почему я должен заплатить за него 600? Отчего такая привилегия оказывается иностранцу? Казалось бы, напротив, правительство должно желать больше блага своим, чем чужим. Если бы оно приняло все зависящие от него меры, для того чтобы иностранцу пришлось заплатить за ковер 600 фр., а мне – 300, то это было бы логично, но не наоборот. Мне говорят, что я должен отдать эту разницу для того, чтобы процветала фабрика отечественного производителя ковров. Но почему я менее интересный гражданин для моего правительства, чем этот фабрикант? Отчего отнимают у меня для пользы его мое гражданское равноправие, т.е. возможность приобретать наибольшее благосостояние с наименьшим трудом? Какую выгоду находит мое правительство покровительствовать больше ковровой фабрикации, чем мне?
Вообще, последствие протекционизма сводится к тому, что я должен, например, заплатить 20?000 руб. за такие предметы, которые иностранец может иметь за 12?000. Если бы конфисковали у меня эту разницу – 8000 руб., то результат был бы тот же самый.
Но в этом факте, кроме несправедливости, проявляется и удивительное заблуждение. Продавцы и покупатели не только одинаково полноправные граждане, заслуживающие, следовательно, одинакового покровительства, но они даже одни и те же лица. Нет положительно никакой возможности быть производителем, не будучи в то же время потребителем. Для того чтобы продавать сукно, надо покупать шерсть, краски, уголь, масло, машины и пр., и пр. Кроме того, надо покупать пищу, платье, всю домашнюю обстановку и пр. Никакая продажа сукна невозможна без этих покупок. Кто откроет производителя, который бы ничего не покупал, будет поистине гениальным экономистом. Странно! Правительства покровительствуют одной части нашей деятельности и преследуют другую. Они поощряют продажу, но затрудняют покупку, как будто одно возможно без другого. Представьте себе доктора, который давал бы в одно и то же время возбуждающее и успокаивающее лекарства. Эти два противоположные средства, очевидно, внесут только расстройство в организм и породят болезнь. Так и протекционизм: глубоко расстраивая действие экономических сил, он останавливает развитие богатства и уменьшает силу общественного организма.
Теперь я позволю себе задать еще один вопрос. Почему правительства не облагают товары вывозными пошлинами? Почему они не только не запрещают продавать товар скорее иностранцу, чем соотечественнику, но, наоборот, принимают все зависящие от них меры для того, чтобы его можно было продать по самой высокой цене, безразлично, кому угодно? Почему так? Ответ на это ясен. Потому что правительства понимают прекрасно, что, действуя иначе, они отняли бы у подданных плоды их трудов, что соответствовало бы конфискации части их имущества. Правительства же существуют именно для совершения противоположной цели, а именно, для того, чтобы ограждать право собственности всех граждан. Надо признать, что для той части операции обмена, которая называется продажей, все современные цивилизованные правительства исполняют свои обязанности самым совершенным образом. Но, увы, совсем не то происходит по отношению к другой части той же операции, называемой покупкой. Эту последнюю правительства окружают всевозможными затруднениями и препятствиями. Но если правительства не считают себя вправе заставить продавать продукты скорее соотечественнику, чем иностранцу, то почему они считают себя вправе заставить покупать продукты скорее у соотечественника, чем у иностранца? Если заставляют заплатить за какое-нибудь платье 25 руб. вместо 20, то разве это справедливее, чем если бы заставили продавать товар за 80 коп. вместо рубля. Если бы была предоставлена такая же свобода в покупке, как и в продаже, то каждый мог бы получить наибольшую выгоду с наименьшей затратой труда. Право собственности объемлет в одинаковой степени как способность продажи, так и способность покупки. Если закон дает право известному лицу продавать дома, но не дает права их покупать, то он тем самым отрицает за этим лицом гражданское равноправие. Правительства обеспечивают вполне право продажи, но, благодаря таможенным пошлинам, они крайне стесняют право покупки, стало быть, ограничивают в известной мере права всех покупателей, порождая для них некоторое diminutio capiti, как говорят в римском праве, т.е. что-то вроде экономической зависимости. Но так как каждый гражданин в одно время и покупатель, и продавец, то правительства в одно и то же время и покровительствуют ему, и преследуют его. Эти действия, исключающие друг друга, могут влиять только отрицательно на общественный строй, создавая беспорядок в экономике, т.е. такой порядок вещей, при котором народное богатство растет с наименьшей скоростью.
Наши протекционисты никогда не жалеют, что мы продаем свои продукты иностранцам; напротив, они желали бы, чтобы мы им продавали не только земледельческие продукты, но и мануфактурные изделия. Однако им никогда не приходила в голову одна простая вещь. Если теперь англичане покупают у нас хлеб, то это потому, что нам или другим народам они могут продать продукты своей промышленности или произведения своей страны. Если бы они не могли предложить нам что-либо взамен нашего хлеба, то мы, конечно, не были бы настолько глупы, чтобы отдавать его им даром. Если бы, однако, все народы желали только продавать и ни один из них не желал покупать (это составляет идеал так называемого выгодного торгового баланса), то что было бы тогда? В действительности продажа и покупка – одна и та же операция. Желать производить одну без другой - это такой же абсурд, как искать площадь с одним измерением.
Если бы завтра на квартиры ввели налог в 100% их стоимости, то помещение, обходящееся теперь в 300 руб., обходилось бы в 600, а обходящееся в 1000 руб. – в 2000. Понятно, что очень многие семейные бюджеты не могли бы вынести такого повышения, ибо каждый отдает на квартиру почти максимум того, что он может издержать на эту потребность. При установлении налога пришлось бы лицам, занимавшим раньше квартиру в 300 руб., нанять другую, поскромнее, за 150 руб., а лицам, занимавшим квартиру в 3000 руб., нанять новую за 15 000, чтобы таким образом платить все-таки такую сумму, как и прежде. Понятно, что при этом значительно уменьшилось бы благосостояние всех тех лиц, которым невозможно было бы уделить на квартиру сумму вдвое больше платимой раньше.
Таможенные пошлины производят такие же последствия, как этот квартирный налог. Можно, например, купить за границей хороший ковер в 100 квадратных аршин за 300 руб. Таможня берет с него 200013 . Тот, кто не имеет возможности употребить на покупку ковров более 1000 руб., покрывал бы, при отсутствии пошлин, три комнаты коврами на эту сумму, а теперь он может покрыть только две. Таким образом, удобства его в этом отношении уменьшены на третью часть. Но говорят, что высокими таможенными пошлинами обложены только предметы роскоши, что лицо, имевшее возможность заплатить 900 руб. за три ковра, имеет возможность заплатить и 1500. Положим, что так. Но все-таки не подлежит сомнению, что если бы ковры стоили только 900 руб., это лицо могло бы употребить остальные 600, которые оно способно еще издержать, на приобретение других вещей. Во всяком случае его комфорт был бы больше.
Но само положение, что только предметы роскоши обложены высокой пошлиной, положительно неверно. Во многих государствах предметы первой необходимости не только обложены весьма чувствительной пошлиной, но иногда были запрещаемы к привозу.
С 1821 по 1853 гг. во Франции существовала пошлина в 53 фр. с головы крупного рогатого скота. «Французские мужики ели мясо только шесть раз в году. В городах, где потребление мяса было больше, даже семейства из среднего сословия покупали мясо не более как один или два раза в неделю»014 . В 1840 г. потребление мяса сократилось в Париже на 31% по сравнению с 1812 г.015 До 1860 г. ввоз иностранной шерсти был обложен очень высокой пошлиной, а ввоз иностранных шерстяных материй был совершенно воспрещен. Результатом такой политики было то, что в то время из 36 млн французов 20 млн никогда не носили шерстяных материй016 . В Германии в последнее время «благодаря пошлинам на хлеб цены пшеницы возросли с 15 марок за центнер до 19 марок; цена ржи и ячменя – с 13 до 17. Также невыгодно отразилось и ограничение импорта мясных продуктов. Цена свинины выросла с 120 пф. за килограмм до 143 пф., цена говядины – с 115 до 122, сала – с 159 до 187 пф. и т.д. Нечего и говорить, что такое значительное повышение цен на жизненно необходимые продукты тяжело отражается на народном благосостоянии»017 . У нас, наконец, чай обложен пошлиной в полтора и три раза выше стоимости самого продукта, несмотря на то, что 4/5 импортируемого чая потребляет бедный класс нашего населения. Сахар обложен в 200% стоимости. Пошлины увеличивают стоимость чугуна на 50%, а железа и стали - почти на 100%. Однако, это самые необходимые материалы для всякого фабричного производства.
Из этого видно, что пошлинами облагаются не одни предметы роскоши.
Но кроме того, возникает вопрос: можно ли точно определить границы, где кончается роскошь и где начинается понятие о предметах первой необходимости? Еще недавно масса людей ходила у нас босиком. Можно ли утверждать, что пара сапог – предмет роскоши? Сколько у нас в деревнях еще курных изб. Можно ли сказать, что печь с трубой есть роскошь? Словом, все новые приобретения человеческой цивилизации в свое время считались предметами роскоши: это однако не мешало им сделаться мало-помалу предметами первой необходимости. Наконец, взгляды бывают различны. Например, наш тариф считает шелковые материи предметом роскоши и облагает их большой пошлиной. Но средний класс в России рассуждает иначе. Нет мелкого чиновника, бедного офицера или приказчика, жена которого не считала бы необходимым, при известных условиях, облечься в шелковое платье. Муж разоряется, делает долги, но вместе с тем сознает необходимость жертвы ввиду требований общественного приличия. Какое громадное облегчение ощутил бы этот класс людей в России, если бы у нас шелковые материи стоили так же дешево, как во Франции!
Зеркальные стекла считаются у нас как бы олицетворением роскоши. Так, зеркало в 4 арш. длины и 2 1/2 арш. ширины, которое с доставкой в Россию стоит 338 фр., обложено пошлиной в 158 руб. золотом, или 632 фр. Русскому потребителю оно обходится, следовательно, в 970 фр., тогда как французскому только в 300, т.е. втрое дешевле. Зеркальные стекла такой величины служат главным образом для окон магазинов. Эти-то стекла составляют одно из больших украшений западноевропейских городов. Сам лавочник не пользуется прелестью этих стекол, ибо он почти никогда на них не смотрит; стеклами пользуется вся проходящая по улице публика, большинство которой – люди небогатые. Этим примером я хотел пояснить одно существенное обстоятельство. Господа протекционисты совершенно упускают из виду, что роскошь бывает частная и общественная. Общественная роскошь имеет громадное значение, потому что она служит главным источником наслаждений всех граждан как богатых, так и бедных. Житель Парижа с ежегодным доходом в 1000 руб. имеет несравненно больше наслаждений, чем житель Курска с доходом в несколько миллионов. Первый может прогуливаться по таким чудным паркам, как Елисейские поля и Булонский лес; за 1 фр. он может пользоваться всеми прелестями нового оперного театра, который стоил 55 млн фр.
А житель Курска, как бы он ни был богат, не может устроить себе ни Елисейских полей, ни громадного театра.
Общественная роскошь служит осязательным признаком прогресса, с поступательным движением которого общественная роскошь все увеличивается и делается достоянием все большего и большего количества людей018 .
Пошлины взимаются с предметов одинаково, предназначены ли они для частного или для общественного пользования. Протекционисты, следовательно, неправы, говоря, что пошлины касаются только богатых; напротив, они в большей мере касаются бедных. Если богатый живет в нищенской общественной среде, если все, что он видит на улице, отвратительно и гадко, то он находит утешение по крайней мере в своей собственной обстановке; бедный же этого утешения не имеет, и вот почему общественная роскошь для него важнее, чем для богатого.
Гонение на роскошь служит уже давно темой для разных риторских упражнений. Но в жизни мы видим совсем другое. Роскошь есть цель, к которой все люди стремятся с неудержимой силой. Каждый человек отдельно и в смысле собирательном ежеминутно думает о том, как бы воспользоваться дешевле всеми новейшими изобретениями, вносящими в жизнь комфорт, как бы создать себе обстановку самую изящную, т.е. самую роскошную. Но я согласен сделать уступку господам протекционистам. Допускаю, что некоторые предметы роскоши служат для наслаждений, без которых можно обойтись. Но разве наслаждение есть великий грех? Разве мы должны смотреть на жизнь, как на каторгу? Все люди стремятся к удовольствию, к наслаждению, т.е. к счастью. Да не только люди, но и все живые существа. Решимся, наконец, создать политическую экономию, согласную с законами природы, политическую экономию, которая вместо того, чтобы противодействовать естественному стремлению всякого живого существа, положила бы это стремление в основание всех своих выводов.
Лишение есть страдание. Чем дороже вещи, которые желательны и полезны для человека, тем меньше будет лиц, обреченных на страдание. Причинять искусственно страдания гражданам, очевидно, не может быть задачей государства. Увы! на этом свете не мало страданий неизбежных и роковых. Искусственно увеличивать их число – вряд ли согласуется с великими принципами уважения и любви к человечеству, лежащими в основании европейской цивилизации.
Промышленник день и ночь думает, как бы произвести самый лучший продукт за самую дешевую цену. Он напрягает всю силу своего ума и иногда даже гения; он постоянно следит за наукой и немедленно применяет ее последние открытия; он изобретает новые машины и новые способы обработки – и вот, когда желанная цель достигнута, когда промышленник действительно может выпустить на рынок прекрасные продукты по дешевой цене, является таможня! Она сразу обращает в нуль все затраченные силы ума. Своим обложением возвышая цену продукта, она безжалостно отодвигает его в отжившую пору: этому продукту она возвращает очень часто не только ту цену, которую он имел до последних механических усовершенствований, но даже иногда сравнивает с ценой продуктов, относящихся ко времени до изобретения паровых двигателей019 .
Чем выше уровень частной и общественной роскоши, тем выше общество стоит на ступени социального развития. Роскошь и цивилизация – два тождественных понятия, как варварство и нищета. Искусственно увеличивать ценность предметов роскоши – значит противодействовать цивилизации и покровительствовать варварству. Трудно допустить, чтобы в этом состояла задача государства.
По законодательству Кромвеля, с товаров, привозимых в Англию на иностранных судах, взималась бОльшая пошлина, чем с товаров, привозимых на английских. Когда Соединенные Штаты провозгласили свою независимость, они ввели у себя тот же закон. Тогда английские суда стали ходить в Америку и американские в Англию с балластом. Обе нации благодаря своему нелепому законодательству теряли выгоды перевозки обратных грузов. Это самый лучший пример еще одного зла, порождаемого протекционизмом, а именно: напрасной растраты экономических сил народов.
Иностранные пароходы перевозят соль из Евпатории в Петербург за 8 коп. с пуда. Такую же плату берут иногда наши каботажники, чтобы перевезти ее в Одессу, т.е. на расстояние в 33 раза меньшее020 . Без покровительства, оказываемого нашему каботажу, фрахт из Одессы до Евпатории не превышал, быть может, 1 коп. на пуд. Благодаря своей привилегии, наши каботажники берут, стало быть, фрахт на 800% выше нормального. Если бы тем не менее наши суда могли удовлетворить всем потребностям торговли, то разница во фрахте составляла бы только прямое зло для отправителей груза. Но они решительно не в состоянии этого сделать, и их привилегия причиняет косвенное зло, во сто раз большее. Раз нет возможности перевезти продукт по выгодной цене, его не обрабатывают. Неистощимые богатства остаются в недрах земли совершенно непроизводительно. Целые области, где работа могла бы кипеть, где жизнь могла бы бить ключом, остаются пустынными и бедными благодаря только монополии господ каботажников.
Этот частный пример служит характеристикой всей системы протекционизма. Он делает растрату экономических сил постоянным явлением; словом, уменьшая потребление, он порождает бедность прямо, уменьшая производство богатства – косвенно021 .
Если бы пища и одежда давались нам даром, как воздух, то человек, конечно, не перестал бы работать, ибо кроме этих потребностей у него есть и много других (их бесконечное множество). Но раз материальные потребности были бы удовлетворены без труда, человек работал бы больше для достижения духовных благ. Протекционизм, искусственно увеличивая цены на все предметы, заставляет человека спускаться на более низкую ступень культуры.
Кажется, трудно доказать, что, чем больше ставить преград торговле, тем больше она будет развиваться022 . Если промышленность в наше время все-таки идет вперед, то не благодаря, а вопреки протекционизму. В человечестве есть столько могущества, что никакие ошибки в законодательстве не способны совершенно уничтожить его жизненность. Но трудно себе представить, что будет, когда все преграды будут сняты. С какой неудержимой силой человечество пойдет тогда вперед!