БАЛЬТАЗАР КАЛИНОВСКИЙ

О РАЗВИТИИ И РАСПРОСТРАНЕНИИ ИДЕИ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ
И О ПРИМЕНЕНИИ ЕЕ К ПОЛОЖИТЕЛЬНЫМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВАМ
В ГЛАВНЫХ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВАХ

Рассуждение, представленное Юридическому факультету
Императорского С.-Петербургского университета
для получения степени магистра политической экономии

Санкт-Петербург, 1859

————————————

Вступление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
[СВОБОДНАЯ ТОРГОВЛЯ И ОХРАНИТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА]

ГЛАВА I. [Свободная торговля ]
Начала, на которых основывается свободная торговля.–Причины, препятствующие ее утверждению в европейских государствах.–Мнения экономистов XVII и начала XVIII века о торговле.–Учение физиократов.

ГЛАВА II. [Охранительная система]
Ложные основания охранительной системы и вредные ее последствия для промышленности.–Возражения, делаемые против свободной торговли.–Критический разбор сочинения Листа: Das nationale System der politischen Oekonomie.

————————————
————————
————

ВСТУПЛЕНИЕ

Хотя предмет, избранный мною для рассуждения, признан в теории справедливым со времени возведения Политической Экономии на степень науки гением Адама Смита, однако в практике не много можно указать примеров, чтобы им руководствовались государства в международных сношениях. Человек не скоро освобождается от заблуждений, особенно если эти заблуждения тесно связаны, по крайней мере по его мнению, с его личными интересами. Вот почему истины Политической Экономии утверждаются в обществе гораздо медленнее, чем всякой другой науки. Понимал это хорошо Смит, когда объяснив в нескольких главах своего сочинения совершенную бесполезность и даже вред, происходящие от преград, полагаемых положительными законами свободной торговле, заключает их, однако, следующими словами: «ожидать, чтобы свободная торговля когда-нибудь утвердилась в Великобритании, было бы столь же безрассудно, как ожидать, чтобы в ней осуществилась республика Океана или Утопия»⁰⁰¹. И действительно, несмотря на все декламации современного сентиментализма и филантропии, изменить природы человека невозможно; личный интерес каждого будет всегда управлять его действиями, а в этом и состоит главная задача Политической Экономии, чтобы доказать, что частный интерес не противоречит общественному, на напротив, согласуется с ним совершенно.

Но не один только слепой эгоизм частных интересов полагает преграды водворению свободных международных сношений. Сколько находится людей с полным убеждением, что правительство не должно допускать свободного развития частной деятельности; что необходимо подчинить ее строгим правилам, иначе она может подвергнуть опасности существование самого государства; то есть, выходя с другой точки, они приходят к тому же заключению, что будто бы интерес частный и общественный не совмещаются один с другим. Но мы здесь должны непременно различать справедливость и своеволие. Частный интерес, основанный на справедливости, никогда не может вредить обществу. Явления мира нравственного подчиняются таким же неизменным законам, как и явления мира физического; здесь не должно быть произвола, потому что право всегда находит опору в совести человечества. Поверхностный взгляд на вещи может нас ввести в заблуждение. Экономические явления в самых образованных обществах поражают нас часто своим нравственным безобразием; деятельность человеческая в своем быстром шествии опрокидывает многое прежде с трудом созданное. Отсюда частные страдания и жертвы. Но вместо того, чтобы эти явления отнести к общим и непреложным законам и в них искать объяснения этих бедствий, многие из самых добросовестных и благомыслящих людей ищут спасения от них в искусственном устройстве и в пересоздании человечества. Здесь для фантазии открывается обширное поле. Для нее ничего нет невозможного. Люди с таким пламенным воображением забывают совершенно о действительности, вступают с нею в борьбу, но не имея никакой крепкой опоры, редко могут остановить всеобщее движение. Однако иногда случается, что противодействие их сильно, потому что фантазия будет всегда сильнее действовать на умы необразованной массы, чем тяжелая и часто неприятная действительность. Где человек мало рассчитывает на свои силы, не имеет довольно твердости, чтобы в самом себе найти средства выйти из затруднительного положения, где он постоянно оглядывается на общество и от него ожидает помощи, там действительно шарлатанство может играть важную роль, потому что он легко и смело, ничем не стесняясь, решает самые трудные вопросы, удовлетворяет, по-видимому, всем желаниям, а обманутая толпа, мало знакомая с законами общественного организма, верит им на слово. Таким образом, два противоположные стремления: узкого, не предусмотрительного эгоизма, прикрывающегося великими словами – развития народных сил, покровительства народной промышленности и т.д. – и сентиментальной филантропии до одних и тех же печальных результатов, еще более усугубляют существующее зло и достигнув крайних пределов, где уже двигаться более невозможно, снова должны переделывать свою работу. А между тем более глубокий и внимательный взгляд на законы гражданского развития показывает нам, что между интересами частными и общественными нет и не может быть никакого противоречия. Нужно только предоставить человеку более ответственности за свои дела, нужно показать, что в этом состоит его достоинство и возможность его совершенствования и обогащения, что все классы людей представляют между собой круговую поруку, что все, что справедливо и за тем полезно для частных лиц, то полезно и справедливо и для целых обществ; что перенося эти истины на международные сношения, мы находим и здесь полное их подтверждение, потому что богатство и процветание одного государства не только не вредит, но способствует развитию и обогащению другого; что всегда выгоднее иметь сношения с народом богатым, чем с бедным и что облегчая эти сношения от всех стеснительных форм, тем самым дается возможность народу скорейшего развития в материальном и умственном отношении.

Я желал в моем труде представить одну из великих фаз человеческого развития в экономическом отношении в Англии, хотел показать, каким образом люди, не пользующиеся там ни высоким положением в обществе, ни располагающие властью, а опираясь только на справедливость, достигли огромных результатов, которые в настоящее время оцениваются все народом и даже самыми их противниками. С другой же стороны я старался объяснить, почему во Франции те же стремления остались совершенно безуспешными, так что если мы и замечаем в ее новейшем законодательстве некоторые уступки, сделанные свободной торговле, то это нужно более приписать необходимости вещей, чем влиянию людей, стоящих в главе экономического развития. Я полагаю, что уроки истории не могут остаться напрасными. Успехи или бедствия одного народа должны служить примером для других во избежание напрасной траты сил и времени.

Естественным образом сочинение это разделяется на две части. В первой я старался теоретически представить неизменные законы, на которых основывается свобода торговли и опровергнуть все делаемые против нее возражения; во второй показать постоянное, хотя медленное освещение этой идеи положительными законами в некоторых западноевропейских государствах и благие последствия от этого, проистекшие для народа. В последней части я более всего останавливался на Англии, потому что необходимость свободной торговли признана там всеми партиями и следствия ее со времени этого признания обнаружились уже блистательным образом.

К этому я должен прибавить, что не много находится сочинений, которые бы исключительно были посвящены теории свободной торговли; большая же их часть занимается ею только как одним из предметов, входящих в область Политической Экономии. Я приведу здесь те из них, которыми имел возможность воспользоваться или в целости, или хотя в извлечениях.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
[СВОБОДНАЯ ТОРГОВЛЯ И ОХРАНИТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА]

Начала, на которых основывается свободная торговля.–Причины, препятствующие ее утверждению в европейских государствах.–Мнения экономистов XVII и начала XVIII века о торговле.–Учение физиократов.

Существование нужд человека, постоянное их проявление в течение всей его жизни и зависимость его в этом отношении от внешней природы, есть факт общий и несомненный. Нужды эти рождаются вследствие происходящих в его физическом организме ощущений, вследствие чувства неполноты или внутреннего недостатка. Они побуждают его к деятельности, потому что неудовлетворение их влечет за собой страдание и может кончиться разрушением его жизни. Но эти самые ощущения составляют неотъемлемый признак его неделимости; он властен над ними, может их до известной степени умерять или давать им более полное развитие. Следовательно, в физическом отношении эти ощущения проявляются в его телесном организме, в нравственном же – в его воле. Согласием этих двух сторон его неделимости обусловливается нормальное ее развитие. Каждый человек создан так, что находит в себе все, что обеспечивает эту гармонию, то есть физическую и нравственную его целость и это служит основанием его самостоятельности. В этом также заключается его отличительный характер, ему только свойственное качество – совершенствоваться и господствовать над всем его окружающим. Вследствие этой самостоятельности он имеет врожденное право располагать собою, потому что основанием права есть свободная и разумная воля. Люди соединяются в общества под влиянием необходимости, но только в разумной их воле заключается условие дальнейшего их развития и совершенствования. Мы не можем себе представить человека без общества, но можем наблюдать различные степени развития сего последнего, а вместе с тем и развитие самого права. Действительно, мы на ходим в настоящее время, что во всех образованных государствах право личной свободы признается неприкосновенным. Общество представляет собою одно живое целое, но вместе с тем и каждая часть его такое же целое; поэтому нельзя вообразить себе общественного блага, благоустройства и богатства независимо от частного блага.

Человек живет, то есть создает новые отношения ко внешнему миру, новый порядок вещей, при котором жизнь его может устоять и развиваться; он делается виновником новых явлений, которые бы без него не существовали и потому называется производителем. Цель, которую он себе предполагает при производстве, есть благосостояние, достигаемое посредством усилий, посредством труда. следовательно, труд предполагает свободную волю и есть не что иное, как употребление способностей человека к удовлетворению его нужд. Но если воля и способности составляют его индивидуальность, его неотъемлемую собственность, то естественно, что и результат его усилий, его труда, должен ему принадлежать и составлять тоже его исключительную и неотъемлемую собственность. Это право собственности в такой мере свойственно человеку и связано с его жизнью, что мы не можем найти столь низкой степени его развития, на которой бы он не имел о нем понятия и не приискал бы для него соответственного выражения. Коль скоро произведение составляет собственность производителя, то и все последствия, проистекающие из права собственности, если только они не нарушают прав других лиц, будут тоже справедливы и законны; - он может свои произведения передать, подарить, отказать или променять, - иначе многие, весьма важные экономические явления, например бережливость, обеспечение, развитие и усовершенствование и т. д. Были бы решительно невозможны. Всякое несправедливое ограничение в этом отношении противоречит праву собственности и отражается немедленно на благосостоянии всего общества.

Но при этом отдельном стремлении каждого неделимого, при этой постоянной заботливости только о самом себе существует другой экономический закон, служащий как бы пополнением первого (права собственности), который сближает самые отдаленные народы, внушает им чувство взаимного к себе уважения, водворяет между ними правильный порядок, соединяет их между собою посредством взаимности услуг; начало это называется в политической экономии меною. Из этого начала проистекает в свою очередь и в одно время взаимное содействие людей и разделение между ними занятий, которые связывают род человеческий неразрывном узлом. Взаимное содействие необходимо потому, что каждый человек, взятый отдельно, никогда бы не достигнул того, чего он достигает при совокупных усилиях. Притом всякий охотно принимает участие в общем труде, зная, что он будет пользоваться результатами усилий других лиц, точно также как другие будут пользоваться результатом его усилий. Разделение занятий есть только другой вид такого же взаимного содействия. Но эти основные начала Политической экономии известны каждому и мы не станем над ними распространяться. Заметим только, что чем выше степень развития общества, тем более развиты и эти начала.

В настоящее время каждый человек, рассматриваемый отдельно как производитель, является незаметным звеном в цепи целого человечества, но как потребитель он зависит от большей части не только своих сограждан, но и людей разных государств и различных частей света, так что нам представляются два, по-видимому противоположные и исключающие себя явления, но которые суть только развитием вышеупомянутого закона. Чем выше, совершеннее и свободнее человек, тем в большей находится он зависимости от других людей; чем более он освобождается от оков природы, тем больше подчиняется обществу. Отсюда нам становится понятным, почему частный интерес не противоречит общественному. Чтобы труд каждого человека, взятого отдельно, приносил для него пользу, нужно, чтобы общество или даже общества людей признавали его полезным; поэтому каждый направляет свои усилия к тому производству, в котором он лучше успевает, которого более требуется и за которое он будет наилучше вознагражден. Личный его интерес побуждает к деятельности, к различным усовершенствованиям, требует от него большей осмотрительности, потому что он производит на свой риск, а это непосредственно приносит пользу для всего общества, потому что такое производство сопряжено с наименьшей потерей. Поэтому все, что только мешает такому правильному развитию производства, всякое прямое, искусственное вмешательство в частные дела, должно непременно повлечь за собой трату сил и времени, уменьшить благосостояние частных лиц, а потому и всего общества. Разве каждый из нас не лучше знает свои нужды и их силу, не точнее может определить, каких требует усилий их удовлетворение, не правильнее может судить, каким образом легче всего можно этого достигнуть и разве взаимность услуг не справедливее может быть оценена частным договором, если только этот договор основан на свободной воле договаривающихся лиц? Если что-нибудь при этом может нарушить порядок, то разве обман и насилие, но для устранения этих препятствий в каждом образованном государстве существуют положительные законы. Вот почему законное ограждение собственности, водворяя везде безопасность, способствует более всего свободному развитию промышленности и служит лучшим залогом народного благосостояния. Но если тот же закон освобождает посредством несправедливых привилегий какой-нибудь класс промышленников от ответственности за их дела, то по необходимости он значительно должен ослабить в них естественное побуждение удовлетворять своим нуждам и улучшать свое благосостояние посредством честного и энергического труда.

Прибавим к этому, что природа была неодинаково щедра для всех стран как в отношении климата или качества земли, так и в отношении способностей человека. Но участие сил природы, где только нет естественной монополии, всегда достается человеку почти даром. Поэтому самое лучшее устранение естественного неравенства между людьми есть мена, которая дает возможность получить больше полезных вещей посредством меньшего усилия, иначе она не имела бы причины существовать⁰⁰².

Эти истины столь осязательны и доступны уму каждого, что справедливо можно удивляться, почему они столь долго не были приняты в основание торговых международных сношений и в настоящее время не признаются еще многими. Нет сомнения, что причины этого заключаются столько же в исторических событиях, сколько и в недальновидном взгляде самых промышленников. Предрассудки долго еще сохраняются в массе народа, хотя обстоятельства, их породившие, давно уже исчезли. Феодальное устройство большей части европейских государств было несогласно со здравыми началами торговли, когда она впервые появилась между ними. Еще прежде того нашествие варваров уничтожило всякую промышленность, где она процветала, и привело в рабство значительную часть народа; жизнь и собственность зависели от меча. Хотя с течением времени порядок несколько утвердился, но обстоятельства, при которых торговля пробудилась, были неблагоприятны для ее успехов. Заключенная в городах, устрашаемая неприязненной тенью баронских замков, обложенная тяжелыми пошлинами, угнетаемая различного рода грабительствами, она должна была бороться с разными тягостными монополиями и побеждать их собственным, находящимся у нее в руках оружием⁰⁰³. Но это оружие было слабо, и купцы должны были искать у верховной власти защиты и покровительства, которые, при таком порядке вещей, были для них необходимы. При этом они брали пример с феодальной аристократии, делались также исключительными и аристократическими, окружали свои обороты тайной, доступной только для немногих посвященных, ограждали каждое ремесло стеснительными законами⁰⁰⁴. Когда же представители городов получили участие в законодательной власти, или по крайней мере приобрели некоторое на нее влияние, то понятно, что они этим воспользовались для укрепления и большего развития своих привилегий⁰⁰⁵. Опираясь на своем возрастающем могуществе, каждая отрасль труда старалась пользоваться исключительным правом своего производства и соревновала с другими только в ограничении торговли. Часто затруднительные денежные обстоятельства верховной власти заставляли ее давать монопольные права некоторым лицам и даже целым городам; и такое стремление к исключительности составляет отличительный характер не только средних веков, но частью и новейшего времени⁰⁰⁶. Лишенные открытого поприща и находясь сами под сильным гнетом, промышленники как будто желали поправить несправедливость несправедливостью.

Эта ложная практика получила скоро свое освящение в теории; явилась школа меркантилистов и система торгового баланса⁰⁰⁷, явились знаменитые в свое время ученые: - моралисты⁰⁰⁸, философы⁰⁰⁹, которые, основываясь на предположении, что золото и серебро составляют, если не исключительное, то по крайней мере главное богатство народа, стали доказывать, что торговля тогда только выгодна для какой-нибудь страны, когда из нее более вывозится, чем привозится товаров, потому что разница уплачивается драгоценными металлами. Отсюда прямое заключение, что из двух находящихся между собою в торговых сношениях народов невозможно, чтобы один выиграл без того, чтобы другой не проиграл. Торговля уподоблялась, по их мнению, какому-то особенному роду азартной игры. Такие понятия, утверждаясь в умах государственных людей, должны были заставить их поощрять в сколь возможно большей мере вывоз возвращением пошлин, взимаемых при ввозе сырых произведений из-за границы, или выдачей премий при вывозе собственных изделий, и уменьшать привоз, налагая высокие пошлины на иностранные товары⁰¹⁰. Эти же понятия побуждали их искать новых рынков для сбыта своих произведений, основывать новые поселения, завоевывать занятые уже другими народами и вводить в них управление, противное здравым экономическим началам. Но это могло происходить только в младенчестве народов и торговли; со временем круг сношений начал все более и более распространяться, а вместе с тем и самое просвещение. Опыт стал поправлять то, что произвел тесный эгоизм и он же показал, что справедливая политика есть всегда и самая выгодная.

Англия сначала строже других придерживалась меркантильной системы, но победы морские, одержанные в царствование королевы Елизаветы, а вслед затем многочисленные открытия и завоевания, совершенные ее знаменитыми мореходцами и военачальниками, значительно распространили ее торговые сношения и ранее дали ей почувствовать всю тяжесть этой политики. Прибавим к этому, что публичные прения в парламенте, возможность совокупно обсуждать свои интересы и все государственное устройство Англии, много способствовали к скорейшему распространению здравых экономических истин. Только жестокая война, веденная ею на жизнь и смерть в конце прошедшего и в начале нынешнего столетия и бедственные ее последствия породили страшные ограничения, которым у нее подверглась торговля. В доказательство того, как некоторые практические люди понимали хорошо в этом государстве значение торговли и денежного обращения, мы приведем несколько положений из одного памфлета, напечатанного в конце XVII ст., о котором известный английский экономист Мак-Куллох сказал: «никогда и ни на каком языке никто еще не представил истинных начал торговли столь ясно и с таким искусством. У самых знаменитых из предшественников Норса мы найдем истины подле заблуждений; его же система столь же точна в целости, как и во всех своих частях». Вот, между прочими, положения, доказываемые в этом сочинении:

«Должно смотреть на упадок торговли, производимой с каким-нибудь народом, не как на потерю частную, но всемирную, потому что в этом отношении все государства тесно связаны между собою».

«Невозможно, чтобы какая-нибудь отрасль торговли была невыгодна для общества потому что в таком случае никто бы не стал ею заниматься. Скажем более: что обогащает купца, обогащает и все общество, часть которого он составляет».

«Предписывая известный способ продажи, можно принести пользу некоторым. Но не всему обществу. Потому что это все равно, что взять у одного и отдать другому».

«Никакой закон не может установить неизменной цены на товары; если же он за это возьмется, то тем только стеснит и повредит торговле».

«Деньги суть тоже товар, которого может быть излишек и недостаток».

«В народе никогда не может быть недостатка в деньгах для его текущих торговых сделок, но он и не захочет иметь их больше, чем ему нужно».

«Изменять или понижать достоинство денег значит обманывать себя взаимно; это не принесет никакой пользы обществу, которое принимает в расчет только их внутреннюю ценность. Вексель имеет то же значение, что и звонкая монета с той разницей, что при его употреблении сберегаются издержки пересылки».

«Всякая привилегия, предоставленная какой-нибудь отрасли промышленности, или какому-нибудь частному предприятию, есть злоупотребление, которое уменьшает доход, принадлежащий всем, в пользу некоторых»⁰¹¹, автор, занимавший довольно важное место в государственном управлении, излагает причины бедственного положения Франции и предлагает способы к его улучшению в виде финансового проекта, во многом сходного с проектом знаменитого его современника маршала Вобана⁰¹². Он доказывает, что скорость обращения богатства должна непременно уменьшаться, если фискальные законы препятствуют производству и потреблению сельских продуктов посредством ограничения их сбыта, и что все классы общества находятся в тесной между собой связи. «Экономические законы, управляющие миром, таковы, говорит он, что страдание одного класса отразится более или менее на всех других. Высокие пошлины, устраняя заграничных купцов, приносят несравненно более вреда для общества, чем королю дохода; умеренные же не только не вредны для торговли, но и выгодны для казны⁰¹³. Буагильбер подтверждает это весьма любопытными примерами с одной стороны какого-то частного откупщика, который получил значительный доход, уменьшив вполовину пошлину на водку, вывозимую в Англию; с другой – французского правительства, которое, желая отплатить Испании за увеличение пошлины на произведения своих подданных тем же, разорило откупщиков торговых пошлин⁰¹⁴. Далее он показывает злоупотребления, происходящие от сильных ограничений торговли, поддерживаемых только людьми, получающими от этих монополий значительный доход; представляет бедствия от них, проистекающие в той провинции, где он был интендантом, объясняет весьма основательно значение денег в обществе, сущность богатства и, наконец, приходит к заключению, что уничтожив все привилегии и освободив от разного рода стеснений как внутреннюю, так внешнюю торговлю, правительство получило бы несравненно более дохода, чем ныне, с меньшей тягостью для своих подданных. Во втором своем сочинении: Factum de la France, занимаясь исключительно доходами правительства, Буагильбер посвящает, однако, некоторые главы его⁰¹⁵ для изложении гармонии, существующей в экономическом устройстве общества, и представляет вредные последствия ограничения торговли хлебом и вином. Эти главы, кажется, подали мысль к одному из лучших сочинений Бастиа⁰¹⁶. Читая сочинения Буагильбера, невозможно не согласиться с его комментатором, Дером, что автор их есть предшественник той знаменитой школы истинных философов, которая в половине XVIII ст. открыла новый путь для человеческого ума, создавая науку Политической Экономии⁰¹⁷.

Из других экономических писателей Франции после Боугильбера более всего заслуживает внимания Мелон⁰¹⁸, который в своем Опыте о торговле с политической точки зрения, хотя и допускает для нее некоторое, впрочем довольно умеренное покровительство, однако во многих местах явно склоняется к свободе торговых сношений и доказывает необходимость уничтожения внутренних застав. Он полагает полезным и возможным вести торговлю даже во время войны между воюющими державами, – мысль, которую в новейшее время стараются осуществить Соединенные Штаты Северной Америки и превосходно опровергает опасение протекционистов на счет будущих занятий работников, если вследствие свободного привоза иностранных товаров отечественные фабрики должны будут закрыться.

Но если мы редко еще встречаем у писателей конца XVII и начала XVIII стол. основательные понятия о торговле, зато вторая половина прошедшего века столь обильна прекрасными по этому предмету сочинениями, что едва ли можно найти что-нибудь подобное даже в наше время. Это эпоха физиократов и умственной их деятельности, эпоха, которая имела необыкновенное влияние на появление и развитие Политической Экономии. Ни один почти предмет, входящий в область этой науки, не был пропущен физиократами без внимания и многие из них были ими подвергнуты самому тонкому и глубокому анализу. Оставляя в стороне все, что находим в них неточного или неполного в отношении к труду и его производительности, мы представим только их мнение о торговле, которая для многих знаменитых писателей этого времени казалась достойной самых тщательных изысканий. Кене⁰¹⁹, Дюпон де Немур⁰²⁰, Мерсие де ля Ривиер⁰²¹, Бодо⁰²², Ле Трон⁰²³, Юм⁰²⁴, Кондорсе⁰²⁵, Кондильяк⁰²⁶, Диянниер⁰²⁷, Галиани⁰²⁸, Вольтер⁰²⁹, Неккер⁰³⁰, Франклин⁰³¹, – все они способствовали более или менее к объяснению этого важного предмета.

Великая заслуга физиократов⁰³² состоит в том, что они первые объяснили и доказали эту основную экономическую истину, что деятельность человека тогда только для него полезна и может обеспечить жизнь как его, так и его семейства, а вместе с тем доставит ему возможное благоденствие и средства ко всестороннему усовершенствованию, когда она основана на естественной справедливости; справедливость же, по их учению, есть согласие действий человека с законами физическими и нравственными, установленными Провидением.

Каждый человек по своей природе инстинктивно, так сказать, чувствует, что имеет неотъемлемое право на вещи, служащие для удовлетворения его потребностей, что эти вещи может он приобрести только посредством труда и что в обществе труд его делается несравненно производительнее. Но труд тогда только обеспечивает существование человека, когда он может пользоваться им и его результатом по своему усмотрению. Отсюда проистекает право собственности и как следствие его, право располагать своими произведениями. Право это необходимо и одинаково для всех полезно, потому что оно основано на безусловной справедливости⁰³³. Положительные законы только обеспечивают его, но не создают, потому что оно врождено человеку и без него невозможно было бы представить себе никакого общества. Таким образом, это знаменитое правило: Laissez faire, laissez passer, против которого так сильно восставали, и ныне еще восстают многие, значило, что мир промышленный не есть тело без души и какое-то беспорядочное собрание противодействующих сил, без всяких начал и связи между собою, что в нем ничего нет случайного, а потому он не требует никаких искусственных для своего устройства изобретений или придуманных a priori систем. Под кажущимся беспорядком его развития скрывается глубокий порядок, подчиняющийся естественным неизменным законам, которые необходимо знать и уважать каждому. Эти законы не подчиняются власти человека и потому всякие искусственные меры могут только нарушить естественный порядок; нужно дать им простор и дозволить развиваться этому делу Божьего Промысла⁰³⁴.

С этой точки зрения физиократы рассматривали и торговлю. Мена, говорили они, есть только средство, дающее возможность разнообразить удовлетворение своих потребностей. Она отличается от продажи тем, что в ней нет отдельной цены, которая в продаже выражается деньгами. После совершения мены немедленно следует удовлетворение, после продажи, только одна сторона достигла своей цели – покупатель. Но как деньги не могут удовлетворить потребности продавца, то необходимо, чтобы он в свою очередь сделался покупателем⁰³⁵.

Применяя эти рассуждения к господствующей в то время системе торгового баланса, руководствуюющей трудом и ограничивающей торговлю, физиократы опровергли ее соверщенно, доказали ее бесполезность и даже вред от нее проистекающий для общества. «Продавать больше и покупать меньше, значит, как утверждают многие, иметь торговый баланс в свою пользу, потому что разницу должны, по их мнению, другие народы заплатить нам деньгами. Но если бы даже это и действительно произошло, то получив деньги, мы бы только совершили половину мену, потому что на эти деньги нужно купить произведения, необходимые для дальнейшего продолжения производства или для немедленного удовлетворения потребностей, иначе остановится вся промышленная деятельность⁰³⁶.

Деньги не увеличивают количества полезных вещей, а напротив, большое количество последних может увеличить массу денег. «Посредством одного червонца можно променять товаров ценою на 10 или 100 червонцев и вследствие этой мены произойдет 10 или 100 покупок и 10 или 100 потреблений. Но если будет 100 червонцев денег и на 1 червонец произведений, то как бы эти последние часто не переходили от одного лица к другому, всегда они будут представлять не более как на 1 червонец потребления. Всем известно, что деньги служат только орудием мены, родом залога, и торговля представляет много способов заменить их недостаток помощью кредита, но заменить недостатка произведений ничем не возможно. Каждый продавец должен быть в то же время покупателем, и на столько может он купить, на сколько продал. Продавать, значит получать деньги за товар; покупать – получать товары за деньги. Оба эти действия вместе составляют мену, только более сложную, в которой деньги входят как залог для обоюдной выгоды меняющих»⁰³⁷.

«Если нам странным кажется, говорит Кенэ, что какой-нибудь отдельный человек зарывает деньги в землю, то чтобы можно было подумать о целом народе, который бы стал делать то же? Не все ли бы равно было для него, если бы вместо денег он стал зарывать и хранить камни? Считая деньги лучшим товаром, потому что они долее могут сохраняться, можно легко доказать, что выгодно бы было отдавать даже большее по цене количество товаров, напр. на 100 000 червонцев за 50 000 или даже за 500 червонцев денег»⁰³⁸.

«По этой системе торгового баланса предполагается то же, что мы выигрываем на счет других, привлекая к себе чужие деньги. Но положим, - и это немаловажная уступка, - что другие народы не знают о том, что деньги лучше и дороже всех других произведений (потому что если бы знали, то, вероятно, не позволили бы обмануть себя), в таком случае полезно было бы следовать этой политике до тех пор, пока не перейдут к нам все их деньги, то есть пока они совершенно не обеднеют. Но тогда и наша внешняя торговля, постоянно уменьшаясь, должна, наконец, погибнуть совершенно по недостатку покупателей⁰³⁹. Мало того, вследствие значительного накопления денег в этом счастливом, по мнению меркантилистов, государстве возвысится в нем цена на все произведения так, что выгоднее будет многие из них покупать за границей, и если невозможно открыто, то посредством контрабанды. Это произойдет непременно, несмотря на все предосторожности и запрещения⁰⁴⁰. Непосредственно за этим последует замешательство в отечественной промышленности; земля запустеет и фабриканты разорятся⁰⁴¹. Если бы все народы следовали этой политике, то очевидно, что никакая торговля не была бы между ними возможна, потому что каждый из них стал бы стремиться посредством запрещений, удерживать у себя деньги, а где возможно – употреблять хитрость и насилие, чтобы заставить покупать у себя свои произведения. Но войны и даже счастливые завоевания всегда дороже стоят народу, чем приносит выгод этот мнимый баланс. И какую пользу, спрашивается, доставят деньги, если их не обменим на полезные вещи? Без такого обмена иностранцы пользовались бы нашими изделиями и произведениями, мы бы для них трудились из-за одного удовольствия иметь значительное количество драгоценных металлов, не имеющих никакого полезного употребления⁰⁴².

Из всего вышесказанного легко заметить, что Ад. Смиту, дополнившему учение физиократов, исправлением некоторых их заблуждений, немного стоило усилий для окончательного опровержения всех безрассудных предположений, основанных на системе торгового баланса. и действительно, он более старался объяснить начало этого заблуждения, развить теоретические истины своих предшественников, подтвердить их доказательства взятыми из истории разных народов и представить, какие средства употребляли правительства, особенно в Англии, для склонения торгового баланса в свою пользу. Но при этом мы находим в его сочинении еще три новые положения: 1) что из всех товаров, в случае их недостатка, легче всего можно получить деньги; 2) что деньги совершенно не так необходимы для ведения войны за пределами государства, как это старались доказать некоторые писатели из школы меркантилистов, потому что сколько бы ни продолжались эти войны, никогда, однако. никто не замечает, чтобы количество звонкой монеты уменьшалось в это время в государстве, хотя количество это совершенно ничтожно в сравнении с военными издержками; наконец 3) что ни курс векселей, ни таможенные книги не могут служить доказательством выгодного или невыгодного в нашу пользу баланса.

Столь же сильные и ясные находим мы в сочинениях физиократов опровержения всех промышленных и торговых ограничений с целью поощрения некоторых отраслей народной деятельности. Сущность их учения об этом предмете заключалась в следующем:

«Приверженцы всякого рода запрещений, говорили они, доказывают нам необходимость ограничения свободного вывоза сельских произведения для того, чтобы хлеб и сырые продукты, подлежащие фабричной обработке, были дешевле и чтобы обеспеченные в этом отношении отечественные фабрики могли прийти в цветущее состояние. Но что бы они сказали, если бы земледельцы с своей стороны сделали предложение запретить вывоз фабричных изделий для поощрения земледелия. Разве они не могли бы воспользоваться теми же доказательствами, какие представляют фабриканты в свою пользу? Но хорош ли этот способ доставления большой прибыли предпринимателям и значительной сдельной платы работникам, который заключается в уменьшении предметов, необходимых для фабрик и служащих средством вознаграждения за их обработку? Никто не станет опровергать этой истины, что уменьшение спроса на земледельческие продукты, чрез удаление иностранных купцов, должно по необходимости уменьшить их производство. Но разве иностранцы станут покупать больше у наших фабрикантов, платить им лучше и постояннее, чем местный класс земледельцев? На каком же основании фабриканты еще требуют различного рода премий, при вывозе своих товаров за границу? Наконец, каким образом достигнем мы того, чтобы иностранцы покупали наши изделия, если посредством запрещения или высоких пошлин мы не дозволяем, чтобы они продавали нам свои собственные?»

«Нам говорят, что не допуская в пределы нашего государства чужих обработанных произведений, правительство благоприятствует этим развитию отечественных фабрик, поощряет, так называемый, народный труд, и, следовательно, увеличивает могущество государства посредством умножения населения. Но разве земледелие не есть такой же народный труда, как труд фабриканта сукна или продавца пряных кореньев? Разве класс земледельцев не есть главная опора могущества государства? В отношении же населения разве можно опасаться за его недостаток там, где есть богатство, или желать его увеличения там, где его нет? Запретить привоз иностранных изделий значит то же самое, что понизить цену на сельские продукты и воспрепятствовать развитию и улучшению обработки земли. но разве возможность кормить более людей, доставлять на фабрики более сырых произведений и сбывать во множестве фабричные изделия заключается именно в уменьшении массы необходимых средств для содержания людей и сырых произведений для фабрик?»⁰⁴³

«Меркантилисты утверждают, что торговля и фабричная промышленность имеют справедливое основание требовать для себя покровительства потому, что интерес их тесно связан с государственным интересом. Положим. Что так; но только не нужно смешивать интереса государственного, который есть интерес всех членов общества, с интересом купцов и фабрикантов. Интерес государства, то есть всех потребителей, состоит в том, чтобы платить за все произведения столько, сколько они действительно стоят и измерять их ценность той пользой, которую они доставляют. Если степень этой пользы равна, то будет ли полезная вещь отечественная или иностранная, она не может иметь двух различных цен и каждый потребитель выберет того продавца, который уступит ее дешевле. Но очевидно, что личный интерес отечественных промышленников стремится к тому, чтобы продать свои изделия предпочтительно пред иностранными и, разумеется, значительно от них дороже. Таким образом, это покровительство отечественной промышленности оканчивается обыкновенно потерей для потребителей. Если приверженцы запретительной системы действуют добросовестно, то они отрицают закон полезности вследствие невежества; если делают это недобросовестно, то такое отрицание основывается на несправедливости и на желании отделить свою выгоду от выгоду общественной. Единственный способ упрочить равновесие между полезностью вещей и их стоимостью заключается в признании правила: “Laissez faire, laissez passer”. Только свободная мена может обеспечить все интересы и уравновесить все ценности»⁰⁴⁴.

Учение физиократов не могло не произвести сильного влияния на современников, тем более что все писатели, принадлежащие в этой школе, оставались беспристрастными защитниками справедливости посреди всеобщего волнения, обуревавшего в то время Францию, и осуществляли в своих поступках правила, которые проповедовали в книгах. Современники отдают им в этом отношении полную справедливость⁰⁴⁵.

Действительно, в эту страшную эпоху, когда все во Франции клонилось к упадку и угрожало кровавым разрушением старого порядка, Провидение, как будто желая приостановить роковое движение исторических событий, по которому за великими злоупотреблениями следует всеобщее потрясение общества, послало человека, который мог указать на эти злоупотребления и предупредить гибельные их последствия, хотя, к несчастью, в такие решительные минуты редко случается, чтобы страсти и личные интересы дозволили спокойно взглянуть на будущее. Таким человеком является Тюрго. Это один из самых знаменитых представителей благородной школы физиократов. Трудно решить, кому отдать в нем преимущество, писателю или государственному человеку?⁰⁴⁶ Сблизившись с Кэнэ и особенно с Гурнэ, интендантом торговли, Тюрго познакомился с их системой, и путешествуя с последним по Франции, мог ближе присмотреться и убедиться на деле, в какой мере различные монополии и преграды, налагаемые законами, препятствуют развитию народного труда⁰⁴⁷. Назначенный впоследствии интендантом в Лимож, он в течение 13-летнего управления этой областью имел возможность применять в практике свои убеждения; а что результаты его стараний не были безуспешны, лучше всего доказывают свидетельства современников, которые говорили. Что управляемая им провинция представляет вид маленького и счастливого государства посреди обширной и бедной державы. Но эти 13 лет управления были для него 13-летнею борьбою с министрами, подчиненными с самим народом, который не понимал и не доверял его благодетельным реформам. К первым он писал записки, которые до сих пор служат памятниками его славы. Его письма к аббату Терре о торговле хлебом и о клеймении железа⁰⁴⁸, содержат в себе полные рассуждения о свободной торговле и отличаются глубоким изучением предмета, обширностью взгляда и притом столь ясны в своих доказательствах, что мы ничего лучше не находим в речах английских лигистов. Здесь он доказывает, что свободная продажа хлеба внутри государства и за границу наиболее способствует обеспечению народного продовольствия, во время неурожая. Свободная торговля делает тоже цены более постоянными, – предмет весьма важный в производстве, потому что по ним устанавливается сдельная плата и цена других произведений, – следовательно, и потребители, и предприниматели имеют возможность сделать вперед свои расчеты. Если во время голода запрещается вывоз хлеба за границу, то это может произвести еще больший его недостаток, потому что купцы опасаются привозить его, зная, что им нельзя будет вывезти его обратно, если бы цены на него понизились по каким-либо непредвиденным обстоятельствам. Чем больше пользуются безопасностью хлебные продавцы, тем вернее обеспечение от голода. Государственные магазины всегда дороже обходятся обществу, чем частные, потому что частный предприниматель, рискуя собственными капиталами, лучше может рассчитать и предвидеть все торговые случаи. Казенные магазины имеют еще другое неудобство: они устраняют соперничество купцов и тем действительно могут произвести недостаток хлеба. Тюрго делает весьма тщательные вычисления разницы в уборке хлеба в урожайные и неурожайные годы и объясняет, каким образом от свободной торговли выигрывают и собственник, и фермер, и потребитель. Он опровергает посредством статистических данных опасения тех, которые полагают, что свободный привоз хлеба понижает его цену на внутренних рынках, и поставляет на вид, что если цены на него будут слишком низки внутри государства, то никто их иностранных купцов не повезет туда хлеба и не захочет разориться, тем более что они имеют еще в виду издержки провоза. Наконец, он доказывает самым убедительным образом, что все запретительные хлебные законы не только несправедливы в отношении производителей и не оправдываются необходимостью или общественной пользой, но еще и гибельны для тех, которых имели в виду обезопасить; что они порождают предрассудки, которых следствием суть беспорядки, замешательства и возмущения народные, усиливающие еще более бедствия, происходящие от недостатка хлеба⁰⁴⁹.

В письме о клеймении железа Тюрго доказывает вредные последствия ограничений в свободном привозе этого предмета первой необходимости для весьма многих производств, тем более, что они налагают тяжелую подать на все классы общества в пользу заводчиков и рудокопов и весьма остроумно опровергает это странное желание все производить у себя примером провинции Бри, которая вместо возделывания на своей удобной для этого почве пшеницы рассаживает виноградные лозы и делает худое вино, чтобы только не покупать его в Бургундии; между тем как за свою пшеницу она могла бы получить его и в лучшем качестве, и в большем количестве⁰⁵⁰.

Что касается подчиненных, то Тюрго старался действовать на них более личным убеждением, которое умел внушить каждому из его окружающих. Но самая трудная задача предстояла в убеждении народа, для пользы которого он не щадил ни сил своих, ни даже издержек и который более всего сопротивлялся его полезным преобразованиям. В этом положении он обратился к приходским священникам, и посредством их влияния на массы старался приводить в исполнение свои благодетельные планы. Писанные им по этому случаю циркуляры замечательны, как по изложению многих экономических истин, так и по любопытным подробностям, в них заключающимся и которых невозможно читать без величайшего удовольствия даже в настоящее время. В 1770 г. произошел в Лиможе голод. Несмотря на жалобы народа, приписывающего, как обыкновенно, все свои бедствия местному правительству и свободной торговле хлебом, Тюрго остался тверд и верен своим правилам. С помощью священников он успел подействовать на закоренелые предрассудки черни и последствия его оправдали. Все в один голос благословляли его распоряжения, против которых прежде так сильно восставали.

В 1774 г. Тюрго был сделан министром, сперва морским, а через месяц после того – финансов, куда его призывали воля короля и общественное мнение. Перед ним открылось более обширное поприще деятельности, но никогда тоже не было такой необходимости в различного рода преобразованиях, в которых нуждалась Франция. При этом нельзя не подивиться тому, что он совершил в течение столь кратковременного управления!⁰⁵¹ однако он не торопился применять к практике свои теоретические убеждения, напротив, трудно найти министра более осторожного и более осмотрительного при уничтожении всякого рода стеснительных ограничений и злоупотреблений. Он понимал хорошо господствующие в это время предрассудки и старался их победить не силою, но убеждением. Поэтому в каждом эдикте, издаваемом по его внушению, находится краткое, но весьма основательное объяснение предпринимаемой им меры⁰⁵².

Но все это ни к чему не послужило. Самые замечательные эдикты, которыми уничтожались все существующие цехи и корпорации, были причиной отрешения Тюрго от должности министра. Пока он истреблял местные монополии и частные злоупотребления, его терпели, но когда поднял руку на привилегии, которыми пользовались целые классы, неудовольствиям и страстным возгласам не было конца. Он успел усмирить местное восстание народа, происшедшее по случаю голода и руководимое, как утверждают многие из современников, его врагами; он победил даже сопротивление парламента против записания в книгу королевских постановлений, хотя для этого нужно было личное изъявление королем своей воли⁰⁵³, но не мог победить зависти, козней и интриги. Все пользовавшиеся уничтоженными привилегиями: дворянство, духовенство, судебные власти, откупщики, фабричная, купеческая и ремесленная аристократия, соединились вместе, чтобы низвергнуть ненавистного министра. К ним присоединились царедворцы, недовольные тем, что многие из них лишились пенсий, приобретенных не заслугами, но пронырством. Наконец, что всего печальнее, против него восстал и народ, бывший предметом его постоянных забот и попечений и не понимавший своих настоящих выгод. Тюрго пал, но вместе с ним начала клониться к упадку и монархия Людовика XVI, которую он один был в состоянии поддержать. Он был удален королем, который за 4 месяца перед тем говорил: «только я и Тюрго истинно любим народ»⁰⁵⁴ ).

К школе физиократов следует еще причислить и Гурнэ, которого деятельность хотя несравненно в меньших размерах, чем Тюрго, много способствовала тоже к распространению здравых понятий о торговле. он не оставил после себя никаких сочинений, и даже комментарии его на два английские сочинения, им переведенные⁰⁵⁵, до нас не дошли. Все, что мы о нем знаем, заключается в записках Тюрго⁰⁵⁶. Но для нас Гурнэ важен, во-первых, потому, что его считают автором известной формулы: laissex faire, laissez passer, а во-вторых, что он занимался торговой практикой в течение слишком 20 лет и путешествуя по всем значительным в промышленном отношении государствам (Испании, Италии, Германии, Голландии и Англии), имел возможность приобрести глубокие познания о потребностях торговли, воспользоваться ими для блага своих сограждан во время своей весьма полезной службы и приготовить умы к заключению знаменитого торгового договора с Англией в 1796 г., о котором мы скажем ниже. Он сам испытал на деле, сколь вредны все ограничения, однако не выдавал себя за реформатора или, как еще тогда принято было называть, за человека с системою, хотя по нашему мнению это странный упрек, делаемый часто и в настоящее время экономистам, как будто кто-нибудь, кроме людей непоследовательных, не поступает по известным правилам. Нужно только, чтобы эти правила основывались на законах правды и справедливости. К этому и стремился Гурнэ. Он доказывал, что покровительство, оказываемое торговле, тогда только благодетельно, когда оно ограничивается присмотром, чтобы купцы не действовали во вред потребителям, что всякое удаление соперничества вредно не только для народа, но и для казны, что независимость государства приобретается богатством, а не стеснением торговли. Что народ богатый всегда может получить все, в чем будет нуждаться, а богатство быстро увеличивается только при безопасности и свободном развитии труда, и что, наконец, награждения и поощрения полезны, но только не на счет других классов общества⁰⁵⁷. Из этого краткого обзора ученой деятельности физиократов мы видим, что теоретическая сторона вопроса о свободной торговле была ими рассмотрена самым полным и удовлетворительным образом. А хотя практическое применение изложенных ими правил встретило в то время неодолимые затруднения, но учение их не пропало даром; оно быстро начало распространяться и за пределами Франции, и под его влиянием выступают новые деятели. В том же самом году, как Тюрго оставил министерство, явилось гениальное произведение Исследование причин и сущности богатства народов. Франция теряла Тюрго, но наука приобретала Адама Смита. После того, как знаменитый английский писатель подвергнул строгой и ученой критике меркантильную систему и порожденные ею ограничения в отношении торговой промышленности, ни один экономист, достойный этого имени, не защищал их более; напротив, каждый из них представлял новые доказательства той великой истины, что во всех отраслях промышленности частный интерес есть лучший руководитель, и если он основан на справедливости, то никогда не противоречит общему интересу.

Ложные основания охранительной системы и вредные ее последствия для промышленности.–Возражения, делаемые против свободной торговли.–Критический разбор сочинения Листа: Das nationale System der politischen Oekonomie.

Рассматривая все основания и причины, подающие повод к запретительной или регламентарной системе, мы находим, что они главным образом заключаются в опасении иностранного соперничества, которое, будто бы, угрожает разорением всем отечественным фабрикам⁰⁵⁸. Но замечательно, что эти опасения одинаковым образом и в одно и то же время появляются в разных государствах. Когда в 1786 г. был заключен торговый договор между Англией и Францией, то фабриканты в обоих государствах доказывали, что он непременно повлечет за собой упадок всех отраслей народного труда. то же самое утверждали в 1842 г. французские и бельгийские промышленники перед комиссиями, назначенными правительствами этих стран с целью разъяснения возможности устройства между ними таможенного союза⁰⁵⁹. В этом взаимном уничижении в этой странной борьбе, в которой противные стороны объявляют себя слабыми и нуждающимися в покровительстве, очевидно нет никакой откровенности и правды. Такая необыкновенная скромность, пробуждающаяся немедленно, лишь только правительство заговорит о сбавлении пошлин, становится еще более поразительной, когда с нею сравним те похвалы. Которые так щедро расточаются этими же фабрикантами при каждой промышленной выставке. Но это явление объясняется эгоистическими стремлениями отдельных производителей. Каждый фабрикант рад бы был удержать за собою монополию для своего занятия, а если это невозможно, то опираясь на каком-нибудь софизме, старается по крайней мере удалить иностранных производителей от внутренних рынков, представляя их врагами отечественной промышленности⁰⁶⁰. Если бы их слушать, а к несчастью до сих пор их только и слушали, то каждая отрасль промышленности превратилась бы в род привилегии, направленной не против иностранцев, как они утверждают, но против своих сограждан. Но они не примечают, что монополия, распространяемая на всех производителей, дорого обходится им самим, когда они являются как покупатели; они не видят, что в этом искусственном равновесии притеснения и несправедливого ограничения всех промышленников, которыми они взаимно себя угнетают как продавцы, и от которых, в свою очередь, страдают как покупатели, нет выгоды ни для одной из сторон, а существенная потеря для всей промышленности в государстве, которое покупая менее у иностранцев, продает им тоже меньше своих произведений⁰⁶¹. Только при свободном соперничестве всех народов устанавливаются общие, справедливые цены на все предметы, за исключением разве весьма редких случаев естественной монополии, потому что каждый, по собственному побуждению и для собственной выгоды, старается сколько возможно уменьшить издержки производства⁰⁶². При искусственно увеличенной цене на предметы потребления уменьшается по необходимости в обществе возможность удовлетворять своим потребностям, а вместе с тем и доход частных лиц, из которого составляется капитал, распределяемый в народе в виде cдельной платы⁰⁶³. Потеря эта еще более увеличивается потому, что в этой войне взаимного угнетения, в которой правительство принимает сторону фабрикантов, она падает исключительно на земледельцев, - самый многочисленный класс в государстве – страдающих уже от всех монополий и не имеющих часто права сбывать своих продуктов за границу, так что они теряют и как покупатели, и как продавцы. Но кроме земледельца есть и между самими фабрикантами много обманутых. Конечно, для поддержания своих привилегий они часто действуют соединенными силами, но союз, основанный на ложных началах, не может долго продолжаться и при каждом случае, лишь только дело зайдет о смягчении пошлин, немедленно между ними появляются взаимные несогласия⁰⁶⁴. Таким образом, это всеобщее покровительство отечественных фабрик, посредством которого стараются поддержать так называемую народную промышленность, есть оптический обман; оно поддерживает только и развивает неприязненные чувства между промышленниками, а ежели и доставляет некоторым из них значительные барыши, то всегда на счет целого общества. Мало того, система эта порождает и беспрестанно оживляет между народами чувство взаимной зависти и вражды. Она влечет за собою репрессии, то есть подобные же запрещения или ограничения, оканчивающиеся нередко войною. Впрочем, протекционисты, стараясь усвоить в государстве все отрасли промышленности, смотрят на войну как на нормальное состояние гражданских обществ и не замечают или не хотят заметить, что самые незначительные из бедствий, ею порождаемых, обходятся народам дороже, более истребляют богатства и домашнего счастья, чем все торговые выгоды, которые охранительная система могла бы когда-нибудь доставить государству⁰⁶⁵.

Но запрещения, равно как и всякие искусственные поощрения, вредны еще потому, что правительство решительно не в состоянии следить за всеми изменениями нужд народа и интересов промышленности. Физически невозможно знать все подробности, относящиеся к столь разнородным отраслям труда и в этом отношении самое деятельное и искусное правительство всегда может обмануться вполовину. Кроме того, состояние фабрик, не имеющих в самой почве, так сказать, благоприятных условий для своего существования, не может быть прочно и всегда будет зависеть от многих случайностей, могущих встретиться в других промышленных странах. Различного рода открытия и изобретения, торговые кризисы, репрессии и т. п., которых последствий ни предвидеть, ни рассчитать невозможно, всегда будут гибельны для охраняемых производителей. Правда, некоторые из этих обстоятельств могут случиться и при свободной торговле, но не в таких огромных размерах, а главное, что тогда вся ответственность падает на частные лица, которые не будут иметь права ни на кого жаловаться. Прибавим к этому, что если бы даже и возможно было собрать все столь многочисленные подробности, относящиеся к различным отраслям труда, то без всякого сомнения само правительство предоставило бы свободное развитие таких многосложных интересов частной деятельности, воодушевляемой и уравновешиваемой всеобщим соперничеством. Государство, допускающее свободную торговлю, будет всегда иметь возможность покупать привозимые к нему продукты по самой низкой цене. Оно не будет нуждаться в торговых трактатах, которые, полагая различие между разными народами, возбуждают в них только неприязненные чувства и заставляют прибегать к репрессиям⁰⁶⁶. Притом нет никакого основания опасаться, что при свободном соперничестве иностранные фабрики уничтожат подобные им отечественные, потому что вкус у людей весьма разнообразный, и каждый народ производит различным, ему свойственным образом⁰⁶⁷. Говорят, что нужно отдать предпочтение местным производителям, потому что этим доставляется занятие своим работникам. Конечно, но только в таком случае, если они не производят дороже; иначе на том же основании можно было бы доказать, что вредно вводить машины, так как они лишают тоже занятий работников. Таким образом, мы дойдем до отрицания всякого усовершенствования. Но наука, опираясь на непреложных фактах, постоянно доказывает нам, что как машины, так и свободная торговля, делая предметы дешевле и, следовательно, доступнее для большего числа потребителей, не только не уменьшают, а напротив, увеличивают занятие работников⁰⁶⁸. Устраняя напрасные издержки, соперничество дает возможность быстро накапливать капиталы, которые в обществе всегда идут на сдельную плату, то есть на увеличение силы потребления самого многочисленного класса людей. Если бы запрещения были полезны, то логически мы бы должны заключить, что труд человека есть цель, а не средство, и что все люди для своего благоденствия должны стремиться к тому, чтобы посредством возможно больших усилий достигнуть возможно меньших результатов, что очевидно нелепо⁰⁶⁹.

Как бы мы не смотрели на народную деятельность, всегда придем к заключению, что конечная цель ее есть потребление, и что богатство народное нужно измерять не величиною усилий, но их результатом. Иначе говоря, не промышленность должна служить обществу целью, а потребитель орудием для ее достижения, но наоборот. Для развития же промышленности лучшее средство заключается в том, чтобы доставить народу возможность больше потреблять, а такого состояния можно достигнуть только посредством удаления искусственной дороговизны, особенно на предметы первой необходимости. Чем больше будет потребителей и чем они будут богаче, тем больший будет спрос, а затем и высшая цена на произведения.

Никакой народ не в состоянии производить всего у себя. Этому препятствуют: климат, топографическое образование местности, качество почвы и т. п. Но содействие сил природы, которых человек присвоить не в состоянии, всегда ему достается даром, точно так же как и все открытия, сберегающие время и труд человека, которые сделались общенародным достоянием. Поэтому не допускать свободного привоза произведений из стран, где они достаются человеку с меньшим усилием и, следовательно, гораздо дешевле, значит лишать себя добровольно тех естественных благ, которыми мы бы могли пользоваться без всяких с нашей стороны усилий⁰⁷⁰. Притом, если каждый промышленник будет выдавать себя за целый народ и свой труд за народный, то в этом хаосе во что действительно обратится интерес всего общества?

Для лучшего объяснения этого предмета мы бы могли спросить тех, которые так сильно домогаются ограничений во внешней торговле, полезны ли торговые сношения между народами, или вредны? Если полезны, то нужно их освободить от всех стеснений; если вредны, то следует их прекратить совершенно. Но тогда логически следовало бы воздвигнуть преграды и между областями одного и того же государства, потому что между ними иногда гораздо более встречается неравенств в условиях производительности, на которых основываются домогательства протекционистов, чем между отдельными государствами. Если нет никакой опасности открыть свои границы для соседних стран, когда они находятся под одним скипетром, то какая перемена может произойти, когда эти государства независимы?⁰⁷¹ Если мы считаем торговлю выгодным занятием, то на каком основании станем отказывать иностранцам в покупке их произведений, если сбываем им свои собственные, тем более, что отечественные фабриканты и работники имеют всегда преимущество перед ними в том отношении, что им доставка обходится дешевле, и что они не платят никакой пошлины, которой всегда можно обложить привозные товары с финансовой целью? Если и этого покровительства недостаточно, то, очевидно, что тогда выгоднее покупать эти произведения у иностранцев. Обременяя же себя взаимно высокими пошлинами, мы произведем нового рода баланс – баланс обеднения, и чем выше какое-нибудь государство налагает пошлины, тем скорее достигнет этого результата.

Еще менее могут быть оправданы ограничения в привозе или вывозе сырых произведений. Протекционисты доказывают, что интерес отечественный требует, чтобы производимые в государстве грубые продукты обрабатывались дома. Но интерес отечественный слишком тесно в этом случае связан с фабричным и исключает из числа сограждан самый многочисленный класс земледельцев, которых он приносит себе в жертву. И какая польза от этого? С понижением цены на земледельческие произведения понижается цена и на землю; никто не решается затрачивать своих капиталов на ее обработку, а многие даже переносят их в другие отрасли промышленности. От этого производство сельских продуктов уменьшается, и все опять приходит в уровень, но в уровень бедности⁰⁷². Таким образом, запрещение достигает совершенно противоположной цели, чем та, которую оно себе предположило, потому что всякое перемещение капиталов сопряжено со значительной потерей; труд получает ложное направление, которого бы он не избрал, будучи свободным, и все это для того, чтобы ограничивая сбыт с одной стороны, достигнуть несколько большего с другой.

Точно также бесполезно покровительство отечественного купеческого флота. Торговая промышленность постоянно стремится уменьшать издержки провоза, следовательно доставлять всякого рода произведения как можно дешевле. Искусственное ее ограничение равняется нарочно поставляемым препятствиям с целью сделать доставку затруднительнее и через это обеспечить большой доход корабельщиков⁰⁷³. Но в этом ограничении мы видим два явно противоположные стремления. Если допустим, что свободная торговля увеличивает массу привозимых и вывозимых произведения, то очевидно, что народный доход должен от того быстрее увеличиваться, а при скором обогащении является более средств для усиления постройки кораблей. Не допускать или затруднять посредством различных пошлин привоз товаров на иностранных кораблях значит возвышать цену первых. Потому что местные корабельщики не замедлят воспользоваться этими ограничениями для того, чтобы заставить платить дороже за свои услуги. Если бы все государства были убеждены в пользе такой меры, то каждое из них стремилось бы устранить иностранцев от привоза к себе товаров, отчего торговля сделалась бы невозможной. Разительный пример подобного явления представляет нам Англия, которая строже других придерживалась такой системы и дозволяла по навигационному акту приезжать за своими товарами всем иностранцам без исключения, но привозить на своих кораблях можно было только отечественные произведения и платой большей пошлины против той, которой подвергались те же произведения, доставленные на английских кораблях. Когда Соединенные Штаты Северной Америки употребили эту же систему как репрессию против Англии, то скоро результаты ее сделались очевидны для обоих государств. Часто можно было видеть английские корабли, нагруженные булыжником и песком, идущие за американскими товарами, точно также как американские за английскими⁰⁷⁴. Очень понятно, что потребители должны были нести издержки за перевозку булыжника и песка. Понятно также, что такая нелепая политика не могла долго продолжаться и оба правительства от нее отказались⁰⁷⁵.

Все здесь сказанное о необходимости свободных сношений между самостоятельными государствами можно применять и к колониальной торговле. отношение колонии к своей метрополии точно такое же, как отношение какой-нибудь области ко всему государству и разделять их интересов никак невозможно. Прежде полагали, что колонии, будучи основаны усилиями метрополий, должны служить ее интересам, быть местом для сбыта ее произведений, и на этом основании допускаемы были разного рода злоупотребления, преимущественно в отношении права собственности⁰⁷⁶. Нарушение это оправдывалось защитниками колониальной системы значительными выгодами, которые может извлекать государство из своих колоний. Но и здесь, как везде, мы находим подтверждение той истины, что только то полезно, что справедливо. Всякое ограничение в обработке земли, покупке и продаже произведений влечет за собою потери, потому что лишает граждан употреблять свои капиталы самым выгодным образом и покупать необходимые для них предметы там, где их можно получать дешевле⁰⁷⁷. Если запрещаемые в колониях произведения не могут в них разводиться успешно по самой природе, то и напрасно запрещать их; в противном случае это будет несправедливость, которой никакими выгодами. Если бы даже они и были, оправдать невозможно и результатом ее будет или восстание, если колония довольно могущественна, или обеднение, если она слаба и не имеет довольно сил защитить свои права⁰⁷⁸. Метрополия будет всегда более сбывать своих товаров в основанных ею колониях, когда жители их будут богаче, и допуская свободные с ними сношения другим государствам, этот сбыт не только не уменьшится, но увеличится⁰⁷⁹. Наконец, всякие исключительные привилегии, даруемые компаниям как для снабжения колоний необходимыми для них товарами, так и для сбыта в метрополии привозимых оттуда произведений, имеют совершенно такое же значение, как обложение в их пользу податями всех жителей государства. Разъединяя частные интересы и давая одним из них преимущество перед другими, правительство обогащает нескольких промышленников на счет целого общества⁰⁸⁰. Впрочем, такое обогащение случается весьма редко и всегда шатко в своих основаниях, как это доказала уничтоженная в прошедшем году знаменитая Ост-Индская компания.

С какой бы мы точки зрения не рассматривали регламентарную систему, всегда найдем, что она не достигает предполагаемой цели, и что самое надежное средство к увеличению народного благосостояния заключается в предоставлении совершенной свободы частной, промышленной деятельности и в удалении всех препятствий для ее полного развития. Охранять и защищать общественный интерес против частных покушений, вот обширная и самая благодетельная сфера действий правительства, но этой сферой оно и должно ограничиться. Прямое вмешательство в частные дела нарушает только естественный порядок, препятствует успешному ходу общественного развития и влечет за собой неизбежные противоречия. Ежедневный опыт нас убеждает, что все классы общества солидарно связаны между собой и прямая выгода каждого из них заключается в богатстве всех других. Здесь не нужно ни для кого привилегий, а только для всех одинаковая справедливость. Это начала решает все споры в Политической Экономии, рассеивает все предрассудки, не допускает никаких изменений или исключений и без него не был бы возможен никакой прогресс в жизни государственной. Если оно не утвердилось еще до сих пор в общественном мнении, то в этом нужно обвинять узкий взгляд самых промышленников и врожденный каждому человеку эгоизм, который всего труднее убеждается. Каждый из привилегированных производителей готов допустить такие же привилегии для других, платить за все дороже, вследствие отсутствия соперничества на предметы, для него необходимые, но с условием, чтобы и он мог пользоваться каким-нибудь клочком покровительства.

Прибавим к тому, что свобода торговли не исключает, однако, таможенных пошлин, взимаемых при ввозе иностранных произведений. Эти пошлины, составляя налог на потребление, могут доставить значительный доход казне, если только они налагаются с финансовой целью, и в некоторых государствах им отдают даже преимущество перед другими родами налога. Но опыт нам показывает, что они тогда только доставляют maximum дохода правительству, когда падают на предметы общего потребления (однако не первой необходимости, потому что в таком случае бедные платят их в несравненно большей пропорции, чем богатые) и притом так умеренны, что произведения от них не делаются по цене недоступными для значительной массы населения. «Таможни, – говорит Бастиа, – не должны быть орудием взаимных потерь между производителями, но могут финансовой машиной, столь же хорошей, как и всякая другая»⁰⁸¹. К этому можно присовокупить, что как в механике несложная машина считается самой выгодной, так точно и в финансовом управлении, для пользы казенного дохода тариф не должен быть обременен такими статьями, которые ничего или почти ничего не приносят⁰⁸², а только в соединении с различными формальностями затрудняют свободное течение торговых оборотов. В этом отношении мы можем указать на блистательные результаты финансовых преобразований, совершенных в Англии Гаскисоном, Пилем и Гладстоном и на бюджет Соединенных Штатов. «Если мы станем рассматривать, говорит Гладстон, уменьшения пошлин, произведенные в 1842 г., а еще в большей мере в 1845 и 1846 гг., то найдем, что они в течение 11 лет вознаградили вполне сделанные казной пожертвования. Поэтому палата меня поймет, когда я ей скажу, что предлагаемые мною тарифные облегчения увеличат потребление в значительной массе народа, и в то же время разовьют и усилят всякого рода промышленную деятельность»⁰⁸³.

Напротив, высокие пошлины, а еще более запрещения, кроме того, что уменьшают доход казны и дают начало промыслам, существующим как тропические растения в парниках, которым малейшее изменение в охранительной системе может нанести смертельный удар⁰⁸⁴, но вредно еще действуют на нравственность народа, порождая контрабанду. Мы приведем по этому случаю слова знаменитого Гаскисона: «Испания, сказал он в одной из своих речей, представляет нам лучший пример запретительной системы, совершеннейший образ падшего величия и внутреннего бедствия, на которые может указать новейшая цивилизация; политика Испании весьма проста и заключается в том, чтобы ничего не допускать из других государств, кроме того, что тайно провезут контрабандисты»⁰⁸⁵. Совершенную справедливость такого суждения подтверждает представление малагского аюнтамиенто (общинного совета), в котором между прочим сказано о контрабанде? «Общественная сила великого народа, наследника достославных предков и блестящей истории, столь высоко ставящего личное и народное достоинство, полного честности, верности и мужества, гордо и презрительно отвергающего всякое действие, проистекающее из низких и бесчестных побуждений, эти силы погибли вследствие зловредного влияния в огромных размерах устроенной непозволительной торговли, которая покрыла Испанию целыми войсками контрабандистов, более дерзкими и многочисленными, чем регулярная армия, которой они сопротивляются, и таким флотом окружают берега Испании, что их не только береговая стража, но даже Армада, если бы еще существовала, не была бы в состоянии уничтожить. Необыкновенный барыш, доставляемый контрабандой, порождает большую часть совершаемых у нас преступлений»⁰⁸⁶.

Мы не станем приводить примеров, каким образом контрабанда получила вид прибыльной отрасли промышленности во время континентальной системы в Европе, какое правильное устройство сохраняет она еще до сих пор в Испании, факты эти почти всем известны. Скажем только, что она приучает народ к неуважению и нарушению законов, подрывает существование многих фабрик, причиняет издержки правительству, заставляя его держать значительную пограничную стражу, дает повод ко многим преступлениям, возбуждает общественное мнение против строгости законов, применяемых часто по необходимости к лицам, ею занимающимся, и, наконец, сопряжена с чрезвычайно неприятным для всех обыкновением осмотра и обшаривания пассажиров⁰⁸⁷; что в этом же году было 14 825 наказаний и судебных дел о контрабанде; что таможенная стража состояла из 8555 чел. солдат и чиновников, которые, однако, были недостаточны, если принять во внимание количество судебных дел, а без сомнения пойманные составляют незначительную только часть тех, которые занимаются контрабандой). в этом отношении мы сошлемся опять на пример Англии, где после таможенных реформ, вызванных отчасти огромными размерами контрабанды, она совершенно прекратилась.

Рассмотрим теперь главнейшие возражения, делаемые против свободной торговли. Хотя в экономической литературе мы находим много защитников регламентарной системы не только между дилетантами в науке, но и между людьми с более серьезным направлением, редко, однако, встречаются этого рода сочинения, которые бы отличались систематическим изложением. К более замечательным в этом отношении писателям принадлежат: Фихте⁰⁸⁸, Билие⁰⁸⁹, Лист⁰⁹⁰, Глазер⁰⁹¹, Лестибудуа⁰⁹², Марло⁰⁹³, Бехер⁰⁹⁴, Сен-Шаман⁰⁹⁵, и Гуро⁰⁹⁶. Кроме того, можно было бы указать на множество брошюр, памфлетов, памятных записок и журнальных статей, посвященных защите какой-либо отдельной отрасли народной промышленности. Но из всех упомянутых писателей особенное внимание обращает на себя Лист, потому что сочинение его не только пользовалось большим уважением в Германии, но даже было переведено на французский и в Америке на английский языки. Поэтому мы преимущественно займемся критическим разбором его главных доказательств в пользу охранительных законов, тем более, что он в них высказал все, что только можно было привести против свободной торговли, и все другие сочинения не заключают в себе ничего нового об этом предмете. Это совершенно те же мнения, только одеты в другую форму. Весьма справедливо замечает о них профессор Бунге: «Труды их напоминают нам опровержение Коперниковой системы; книги и брошюры написаны для того, чтобы доказать обращение солнца около земли и неподвижность последней. Здесь не знаешь, чему более удивляться: изворотливости ли человеческого ума, или его близорукости»⁰⁹⁷.

В предисловии Лист говорит, что будучи призван на кафедру профессора Политической Экономии в Тюбингене и приступая к составлению курса, он прочел все, что до него писали о теории свободной торговли и сам был убежден в ее рациональности, особенно когда опыт показал полезные последствия уничтожения провинциальных таможенных застав во Франции и соединения в одно трех британских королевств. Но в то же время чудные результаты континентальной системы в отношении развития фабричной промышленности и гибельные следствия ее уничтожения убедили его, что эта теория только тогда может быть признана справедливой, когда свободная торговля будет производиться между всеми государствами на тех же основаниях, как она производится между отдельными областями одной и той же державы. «Я понял, продолжает он дальше, что свободное соперничество между двумя государствами возможно только тогда, когда оба они находятся на одной степени промышленного развития. Но если одно из них, имея, впрочем, все нравственные и материальные средства для такого развития, находится позади, то он должно прежде всего сравниться с народами, его опередившими, для того, чтобы быть в состоянии выдержать с ними борьбу. Одним словом, я открыл различие между Экономией космополитической и политической и убедился, что если германия должна уничтожить свои внутренние таможни, то прежде посредством охранительной системы ей необходимо стараться достигнуть той же степени развития в промышленности и торговле, которой достигли тем же путем другие государства. К практическому осуществлению этой истины я стал стремиться всеми силами»⁰⁹⁸.

Никто не станет оспаривать заслуг автора в этом отношении. Мы не будем вдаваться в исследование, он ли первый подал мысль к устройству таможенного союза, или купец Эльх, вопрос этот выходит из пределов нашего рассуждения; мы только заметим мимоходом, что Лист, не видя примера ни в одном народе, который бы безусловно применил начала теории свободной торговли к своей коммерческой политике, и замечая бедствия, постигшие немецкие фабрики после окончания продолжительных войн, веденных с Наполеоном, вместо того, чтобы искать объяснения в самой науке этих обыкновенных экономических явлений, создал новую теорию и назвал ее Национальной Системой Политической Экономии. Цветущее состояние фабричной промышленности в Швейцарии при самых умеренных пошлинах, наложенных только в виду казенного дохода, не убедило Листа. Он объясняет это благосостояние весьма странным и совершенно неудовлетворительным образом.

«Швейцария, говорит Лист, нужно прежде всего заметить, не есть народ нормальный, но сборище муниципальных общин. Не имея морских берегов, она не может иметь ни купеческого флота, ни колоний, ни сношений с тропическими странами. Она была щадима во время происходивших войн и могла накоплять капиталы, тем более, что подати в ней весьма незначительны. Ее промышленность не есть народная и ограничивается преимущественно предметами роскоши, которые легко вывозятся в другие страны с помощью контрабанды⁰⁹⁹. Ее положение особенно благоприятно для транзитной торговли. Если она, находясь в этом исключительном положении, могла успешно заниматься некоторыми промыслами, то из этого не следует, чтобы другие великие народы, находящиеся в иных обстоятельствах, могли следовать подобной системе».

Как бы эти доказательства не казались нам слабыми, мы вправе, однако, заключить, что если бы автор дожил до того времени, когда все почти государства стали, хотя медленно, но постоянно, применять к практике правила свободной торговли, не дожидаясь больше предполагаемого Листом, но в практике никогда почти не достижимого равенства в условиях производства и когда благосостояние их от такой политики не только не уменьшилось, а напротив, стало сильно возрастать, как мы это покажем ниже, то не подлежит сомнению, что он должен был бы признать их справедливость.

Видно, однако, что его теория не встретила большого сочувствия даже в Германии, когда автор ее принужден был искать объяснения причин неуспеха своей борьбы с общим убеждением в английских деньгах, которые будто бы раздавались щедрою рукою тайными агентами Великобритании немецким писателям, журналистам и даже самим купцам. Хотя заподазривать самостоятельное мнение писателей, не имея на то никаких доказательств, во всяком случае неблагородно, но на действие подобной клеветы всегда можно рассчитывать между известного рода людьми, и мы знаем, что она также успешно употреблялась во Франции, как и в Германии.

«Но борьба эта, продолжает Лист, много послужила к развитию моих идей. Я открыл различие между теорией ценностей и производительных сил, а также злоупотребление экономического значения слова капитал, делаемое последователями Смита; я увидел разницу, существующую между промышленностью мануфактурной и земледельческой и узнал ложность доказательств смитовой школы, приводимых в пользу свободы торговли мануфактурными изделиями, доказательств, которые могут иметь значение только в отношении земледельческих продуктов. Я начал понимать принцип разделения труда лучше, чем понимала школа и уяснил себе, каким образом можно применить его ко всем народам».

Прежде, чем мы скажем, в чем состояли эти открытия, мы должны заметить, что автор не щадил тех писателей, которые были не согласны с его теорией, а число их было весьма значительно и, что всего важнее, к ним принадлежали люди, пользующиеся славой и повсеместной известностью. В этой, не скажу критике, но более бранной полемике, он не щадит своих выражений на счет Адама Смита и Сэя, и часто приписывает им мнения, которых они никогда не высказывали¹⁰⁰. Не лучше отзывается он тоже о Лоце, Пелице, Роттеке, Зодене, Вейцеле, Рау и многих других немецких и французских экономистах, которым отказывает во всякой оригинальности, как будто оригинальность в науке состоит в том, чтобы опровергнуть всех предшествующих писателей и всякий раз создать новую теорию. При таком условии едва ли была бы возможна какая-нибудь наука.

Мы не станем следить за автором в его исторических исследованиях, где он старается доказать, что развитие промышленности и ее благосостояние в каком-нибудь государстве не может иначе утвердиться, как на развалинах другого государства, что ганзейские города разорились, потому что вместо того, чтобы покупать свои товары в Германии, они обращались там, где находили их более дешевыми¹⁰¹, что Англия обязана своим преобладанием в торговле навигационному акту¹⁰², что трактат метуэнский был причиной упадка фабричной промышленности в Португалии¹⁰³, что тариф, введенный Кольбером, имел благодетельное влияние на земледелие во Франции¹⁰⁴, что континентальная система была весьма выгодна для развития как французской, так и германской промышленности, и что, наконец, фабрики в Соединенных Штатах Северной Америки были спасены от гибельного влияния либерального тарифа 1804 г. только объявлением войны Англии в 1812 г. и наложенным на ее товары эмбарго; но такие предположения, мы думаем, не нуждаются в опровержении и потому мы обратимся к изложению сущности теории автора.

Лист различает космополитическую Экономию от политической. Первая, по его мнению, учит, каким образом род человеческий может достигнуть благоденствия, между тем как последняя ограничивается показанием, каким образом известный народ, при данных обстоятельствах, достигает благосостояния, образованности и могущества посредством земледелия, промышленности мануфактурной и торговли. «Физиократы первые, говорит Лист, а после них Смит и его последователи занялись исключительно исследованием космополитической Экономии, основывая свое учение на идее истинной, но которая может только осуществляться в отдаленной будущности, на всеобщем союзе и вечном мире и не принимали во внимание народностей, их интересов и особенных условий их состояния. Между отдельными провинциями может существовать свободная торговля, потому что существует вечный мир, а история показывает, что союз политический всегда предшествует коммерческому. Но союз коммерческий возможен только между народами, которые достигли одинаковой степени промышленного развития, к чему единственным средством служит покровительственная система. С этой точки зрения нужно рассматривать национальную Политическую Экономию». Лист усматривает в учении Смита и его последователей три главные недостатка: 1) химерический космополитизм, упускающий из виду народность и ее потребности; 2) безжизненный материализм, не обращающий внимания на нравственные и политические интересы, на настоящее и будущее народа и ан его производительные силы, и 3) индивидуализм, все расстраивающий, не признающий ни сущности общественного труда, ни содействия совокупных его сил в их последствиях самых возвышенных, а только частную промышленность, которая может развиться при свободных сношениях всего рода человеческого, если бы он не был разделен не различные народности. «В экономическом развитии народов, говорит он дальше, мы замечаем следующие фазы: состояние дикое. Пастушеское, земледельческое и мануфактурное, и, наконец, земледельческое, мануфактурное и торговое вместе. Это последнее есть самое высшее и к нему можно дойти только посредством ограничений свободной торговли, потому что тогда могут развиться фабрики, составляющие основание просвещения и политического могущества. Однако для народа земледельческого и для находящегося на самой высшей степени мануфактурного развития свободная торговля не только полезна, но даже необходима. Если бы какой-нибудь народ достиг всемирной монополии в фабриках, то вместе с тем он сделался бы всемирным повелителем. Чтобы освободиться от такого господства, нужно стремиться к развитию производительных сил, которые заключаются в народном единстве, в разделении труда и взаимном его содействии, в народном могуществе и независимости. Отдельный человек может быть богатым, то есть иметь много меновых вещей, но если он не в состоянии производить их больше, чем потребляет, он обеднеет; напротив, если он может производить свыше своего потребления, то сделается богатым. Поэтому возможность производить богатство несравненно важнее, чем самое богатство. Чтобы приобрести эту возможность, народ должен пожертвовать собою и подвергнуться лишениям для стяжания этих сил умственных и общественных. Одно сбережение здесь недостаточно. Народ, состоящий из таких скупцов, не хотел бы защищать даже своего отечества¹⁰⁵. Бережливость хороша в конторе купца, но в целом народе она довела бы до бедности, варварства, бессилия и распада. При такой бережливости погибли бы самые производительные силы, потому что не было бы никакого побуждения к производству богатства. Поэтому неблагоразумно было бы со стороны государства, стремившегося к политическому преобладанию, покупать необходимые вещи там, где оно находит их дешевле, вместо того, чтобы производить их у себя». Пример Смита о возможности достигнуть этого, весьма рельефно представленный в виде желания производить вино в Шотландии, или в виде портного, делающего себе обувь, Лист опровергает тем, что земледелие не нуждается в покровительстве, что оно даже ему вредно, и что портной не составляет еще целого государства, о будущности которого частные лица не думают и не заботятся о его славе, могуществе и чести¹⁰⁶. «Разве не известно, говорит он далее, что англичане часто продают свои изделия с потерею, лишь бы только убить новорождающуюся промышленность в других государствах?» Лист основывает свои доказательства о необходимости иметь у себя все фабрики на том предположении, что земледельческое государство, достигнув известной степени развития, но покупая для себя мануфактурные изделия у других, во время открытия войны вполне от них бы зависело. Для объяснения этой мысли он берет самый невероятный пример – Америку, занимающуюся производством хлеба, а Англию – молотьем и печением его¹⁰⁷. «При такой зависимости, продолжает он, народ земледельческий будет всегда производить столько, сколько потребуют иностранцы; имея же у себя фабрики, он сообразуется только с их требованиями, не думая о заграничном сбыте. Внешняя торговля не заслуживает особенного внимания, потому что она составляет незначительную часть внутренней; следовательно, для достижения независимости необходимо ее подвергнуть ограничениям, регламентации и заставить народ не столько производить, сколько приобретать средства для производства, особенно таких предметов, которые требуют значительного капитала постоянного и оборотного, разносторонних механических познаний, опыта, ловкости и большего количества рукоп. К таким фабрикам, более других обеспечивающим независимость, относятся шерстяные, бумажные и льняные. Все второстепенные разовьются при них уже сами собою, даже при меньшем покровительстве. Это не будет монополия исключительно в руках фабрикантов, но монополия всей страны, потому что внутреннее соперничество достаточно для того, чтобы понизить эти произведения до цены обыкновенной, определяемой издержками производства. С фабриками тесно связаны все улучшения: хорошие дороги, навигация, успехи нравственные и умственные, общественные и политические¹⁰⁸. Государство земледельческое будет всегда зависеть от мануфактурного и от обилия урожая в этом последнем. Поэтому войну, которая порождает в государстве фабрики, можно назвать благодеянием, и наоборот, мир, приостанавливающий их развитие – бедствием, достойным проклятия¹⁰⁹. Поэтому также безрассудно было бы для Европы, в которой вследствие двадцатипятилетней войны и столь же продолжительного господства покровительственной системы вызвано было так много фабрик, открыть свои пределы для английского соперничества. Если ба Англия дозволила даже свободный привоз хлеба из других стран, то кто поручится, что это может продолжаться долгое время? После же разорения наших фабрик пришлось бы вновь создавать их с неимоверными усилиями. И разве можно бороться нам с Англией, которая имеет несравненно больше капиталов, гораздо обширнейший внутренний рынок, исключительно ей принадлежащий и позволяющий производить на фабриках все в огромных размерах, а следовательно и по низшей цене? Разве она не пользуется лучшими машинами и более дешевой перевозкой морем? И всем этим она обязана продолжительному и систематическому покровительству своих мануфактур».

«Ограничение свободного ввоза сырых произведений всегда вредно действует и на земледелие, и на мануфактуры, давая ложное направление капиталам; но ограничение привоза мануфактурных изделий оживляет промышленность сельскую в гораздо большей степени, чем свободная торговля, потому что спрос иностранцев непостоянен и зависит от урожая их собственного и от соперничества с другими земледельческими государствами, между тем как отечественные фабрики представляют всегда постоянную сумму требований и кроме того, ставят иностранцев, приобретающих у нас мануфактурные изделия в нашей зависимости. Чтобы вполне убедиться в этой истине, довольно взглянуть на иго, в котором находится Португалия в отношении к Англии, поступающей с нею по своему произволу».

Для лучшего объяснения этого предположения Лист представляет пример Франции, из которой, по мнению Боуринга, вывоз вина в Англию при смягчении тарифа в обоих государствах мог бы увеличиться в такой же пропорции, как и в Голландию. «Если бы вывоз этот, говорит Лист, и действительно увеличился с 430 тысяч галлонов¹¹⁰ до 6 или 6 млн, как полагает Боуринг, то Англия стала бы привозить взамен за него свои льняные, бумажные и железные изделия. Но это уменьшило бы, по крайней мере, на 1 млн. Число городских жителей, и одним млн Менее поселян стало бы заниматься доставлением в города сырых произведений. Но потребление вина каждым поселянином во Франции составляет 16 галл. В год, а жителем городским 33 галл. Следовательно, уменьшение мануфактурной промышленности во Франции, вследствие свободы торговли, уменьшило бы внутреннее потребление вина на 50 млн, между тем как вывоз его за границу увеличился бы только на 5 или 6 млн галл.¹¹¹

«Из этого примера следует заключить, говорит Лист, что земледельческая промышленность совершенно зависит от деятельности мануфактурной и что без нее она может казаться только ложным призраком. Следовательно, выгодно для земледельцев заводить фабрики даже с потерей, точно также как выгодно прорывать каналы или проводить железные дороги, хотя бы они не приносили никакого дохода¹¹², потому что единственно только фабрики могут умножить население, улучшить породы рогатого скота, усовершенствовать земледелие и возвысить поземельную ренту».

«Торговля служит не более как посредником между земледелием и мануфактурной промышленностью, поэтому она должна вполне от них зависеть и направляться сообразно с их интересами и выгодами, но не наоборот¹¹³. Деятельность ее обусловливается тоже благосостоянием фабрикоп. Торговля земледельческого государства находит постоянное препятствие для сбыта своих произведений в войнах и запрещениях других государств и по необходимости ограничивается только местами, лежащими по берегам моря или рекоп. В таком положении она будет всегда играть второстепенную роль, но она достигает высшей степени своего развития, когда станет вывозить сколь можно больше фабричных изделий, а привозить съестные припасы и сырые произведения, особенно из стран тропических. На такой торговле основывается самостоятельность и независимость государства, и каждое из них, имеющее в виду политическое свое значение, должно всеми силами к ней стремиться. В настоящее время торговля с колониями занимает большую часть европейского купеческого флота и коммерческого капитала; она дает занятие фабрикантам и работникам, требует много кораблей и матросов и поощряет земледелие. В этом состоит преимущество англичан перед всеми другими народам».

«Но самым драгоценным плодом развития мануфактурной промышленности суть колонии. Они не только всегда представляют обширный сбыт для произведений метрополии, но служат убежищем для излишка ее населения. Временные переселенцы, обогатившись в них, вознаграждают за вывезенные навсегда из отечества. Колонии тропические по самой природе не могут заводить фабрик и потому сношения с ними останутся навсегда выгодными для народов, занимающихся обработкой сырых произведений. Единственное средство приобретения этих колоний для континентальных государств заключается в составлении коалиции против Англии, которая, пользуясь своим мануфактурным преобладанием, могла бы помешать такому предприятию».

Естественно, что при таких убеждениях Лист не мог не признавать справедливости торгового баланса. Правда, он утверждает, что между провинциями одного и того же государства, или между различными государствами, находящимися в таможенном союзе, всякие ограничения, клонящиеся к тому, чтобы уравновесить привоз с вывозом, совершенно бесполезны. «Они были бы не нужны даже между Англией, на прим. и Соединенными Штатами, если бы между ними господствовала безусловная свобода торговли; но как Англия, пользуясь огромными капиталами, продает в Северной Америке свои произведения дешевле, чем у себя, часто ниже издержек производства, почти всегда в кредит на долгие сроки, на сумму нескольких сотен миллионов, и в то же время налагает пошлину на многие американские сырые произведения (табак, строительный лес, хлеб и т.д.) от 500 до 1000% их стоимости, то очевидно, что Соединенные Штаты не могут уплатить своих обязательств сельскими продуктами, имеют постоянно невыгодный курс на Англию и должны вывозить огромное количество драгоценных металлов, что подрывает их кредит, производит замешательство в их торговых сделках, частую перемену в цене товаров, всегда гибельную для производителей, и причиняет бедственные кризисы, которые будут происходить постоянно до тех пор, пока правительство их не примет мер к уравнению привоза с вывозом. Благосостояние соединенных Штатов будет только кажущимся до того времени, пока они все будут производить английскими капиталами. Континент Европы спасается от таких потрясений единственно свое покровительственной системой. Вывоз хлопчатой бумаги из Америки не приносит ей никакой пользы и в настоящее время мы даже замечаем, что вследствие разорения ее фабрик потребление сельских продуктов значительно в ней уменьшилось. Деньги, очевидно, не для того нужны, чтобы их только иметь у себя, но чтобы во всякое время можно было ими располагать, а как больше трех четвертей богатства Штатов заключается в недвижимых имуществах, то в случае нужды они не могут найти достаточно свободных капиталов – и вот почему положение их невыгодно в отношении к Англии. Последняя имеет много фабричных изделий, которые по легкости своей и возможности скорого промена приближаются больше всего к драгоценным металлам, и потому она не испытывает таких кризисов».

«Из всего сказанного легко можно заключить, что между великими и независимыми государствами существует род торгового баланса¹¹⁴. Опровержение его, сделанное Смитом, справедливо, но только с узкой точки зрения конторщика, и не может относиться к независимому государству, которое имеет свою отдельную национальную систему обращения и кредита».

Наконец, Лист логически был доведен своей системой до необходимости доказывать выгоду цехов, как и всякого рода промышленных ограничений. И все эти положения высказаны у него тоном решительным, без всяких объяснений, а чтобы убедить читателя в их истине, он считает достаточным только прибавить, что он открыл их посредством продолжительного опыта и практики.

Мы остановились, может быть, больше, чем следовало, над книгою Листа, но нам это казалось необходимым – во-первых потому, что в ней встречаются все громкие выражения, довольно систематически сгруппированные, которые обыкновенно употребляются протекционистами: покровительство народных промыслов, упадок их от иностранного соперничества, или, как они выражаются, от иностранного наводнения, подать платимая Англия, народная независимость и т.п. Во-вторых, Лист своими полемическими статьями больше других имел влияния на умы и подал пример, каким образом нужно действовать на массы, чтобы приобрести доверие к своей системе. В самом деле, все, что только может встревожить чувствительную струну патриотизма, под которым так легко укрывается узкий эгоизм, многие политические идеи, например самостоятельности и единства Германии, у него соединены и перепутаны так ловко с необходимостью систематической протекции, что человеку, мало ознакомленному с истинами науки, весьма трудно не увлечься его доказательствами.

Особенность теории протекционистов заключается преимущественно в том, что все они беспощадно нападают на Англию, постоянно указывают на ее коварство, приводят даже статистические данные в подтверждение того, как она неизменно стремилась разорить все фабрики на континенте (цифры большей частью лишены всякой вероятности) и всегда в этом успевала¹¹⁵, и в то же время доказывают, что эта политика самая благоразумная, что все правительства должны ей следовать, за исключением, разумеется, ее последних таможенных преобразований, которые тогда только будут возможны для других государств, когда они достигнут такого же промышленного развития, какого она достигла в настоящее время. Таким образом, на основании этих двух фактов, что Англия долго следовала покровительственной политике и что она достигла высокого промышленного развития, протекционисты создали целую теорию, которой непреложность подтверждают существующей во всех законодательствах практикой¹¹⁶.

Лист нападает на то, что Политическая Экономия приняла космополитическое направление и не обращает внимания на различные народности. Но разве наука может принадлежать исключительно одному какому-нибудь народу? Разве могут быть национальная физиология или естественная история? Все предметы, изучаемые в Политической Экономии, имеют один и тот же общий характер, да иначе и быть не может. Мы замечаем везде, что для производства богатства необходимы силы природы и труд человека в содействии с капиталом, что труд этот становится производительнее при разделении занятий, что капиталы накопляются посредством сбережений. Везде мы находим те же отношения между капиталом и трудом; машины одинаковым образом действуют в Германии, как и в Англии, равно как деньги служат орудием мены, которая облегчается посредством кредита. Везде мена соединяет людей самым тесным и неразрывным узлом, потому что везде каждый трудится для всех и все для каждого. Везде личное побуждение улучшить свое состояние дает начало деятельности и различного рода открытиям и изобретениям. Лист, создав идею национальной экономии, принужден был по необходимости подчинить ей и часто даже искажать несогласные с нею факты, должен был затемнить самую науку примесью совершенно посторонних предметов и, наконец, ограничиться в ней одною только системою внешней торговли. Но возможно ли допустить, чтобы истины науки зависели от географического образования границ государства, которые часто создавались случаем войны, или дипломатическими хитростями, которые могут также легко измениться, и при составлении которых никогда не имелись в виду экономические потребности народов? И в чем же Лист упрекает Смита и его последователей? Что он видит в мире одну общую мастерскую и один общий рынокоп. Но разве мена не служит действительно средством для каждого из нас потреблять предметы, которые производятся в пяти частях света? Везде в Европе даже человек среднего состояния пьет чай или кофе, употребляет для кушаний пряные коренья, а для одежды хлопчатую бумагу, имеет в кошельке золотые или серебряные монеты, которые представляют собой билеты на предъявителя, как будто бы подписанные всем родом человеческим и которые везде можно представить к размену. И можно ли упрекать науку в космополитизме в то время, когда железные дороги или пароходы сближают между собою отдаленнейшие народы; когда два материка, разделенные океаном, стремятся к соединению электрической нитью; когда переселения людей разных народностей происходят ежегодно в огромной массе; когда капиталы одного народа затрачиваются на предприятия другого; когда кредит соединил весь образованный мир в одно общее государство; когда каждый самомалейший предмет потребления перешел по крайней мере через тридцать рук и несколько раз был ввозим и вывозим, пока дошел до потребителя; когда разного рода изобретения делаются одновременно в нескольких государствах, так что трудно определить их народность; когда промышленность не боится открывать своих секретов и представляет их на всемирных выставках; когда, наконец, путешествия сделались предметом необходимости для каждого образованного человека и земной шар как будто становится тесным для его деятельности? Разве можно при виде этой деятельности и этого постоянно возрастающего развития промышленных интересов, связывающих даже враждебные народы между собою, оспаривать их всеобщность?¹¹⁷

Однако эта всеобщность интересов не мешает развитию отдельных народностей; она не противоречит существованию отдельных территорий, отдельного государственного устройства и управления, равно и политической самостоятельности, которую каждый гражданин должен защищать кровью и имуществом. При этой всеобщности могут остаться безвредными народный язык и литература, которой занимаются талантливые люди каждой нации. Скажем более, свободная торговля есть единственное средство для развития этих отдельных народностей, потому что она вводит самое естественное разделение занятий и заставляет жителей каждого государства посвящать свои силы преимущественно производству таких предметов, которые наиболее свойственны их почве, климату и народному характеру. Лист не мог отвергнуть столь очевидной истины и сам признает необыкновенные выгоды свободных международных отношений в своем предисловии: «равно как отдельный человек, говорит он, гораздо счастливее, когда живет в государстве, так и народы могли бы пользоваться большим благоденствием, если бы были соединены между собою узами вечного мира и свободной торговли. Сама природа ведет их мало-помалу к такому соединению, побуждая их ко взаимной мене разнообразием климата, почвы, произведений, – излишком же населения, капиталов и талантов к переселению и основанию колоний. Международная торговля, порождая новые потребности, пробуждает деятельность и энергию, передает от одного народа к другому новые идеи, открытия и силы и служит одним из самых могущественных орудий просвещения и всеобщего благоденствия». Но как война может лишить народ самостоятельности, то Лист советует отказаться от этих благ, чтобы с помощью фабрик сделаться независимыми от других народов!

Автор Национальной Системы доказывает, что одно сбережение недостаточно для обеспечения самостоятельности народа, и что для этого необходимо развить его производительные силы, потому что не количество полезных вещей делает народ богатым, но возможность их производить. Желая убедить в этом, он представляет пример двух отцов семейства, из которых один употребляет всю свою жизнь на скопление богатства, чтобы оставить его побольше детям; другой же издержал все свое имущество на их воспитание, - и спрашивает, кто из них поступил благоразумнее? Но кроме того, что этот вопрос не решается положительно, он еще не точен и не идет к доказываемому предмету. Его бы следовало поставить, по мысли автора, таким образом: один отец дает каждому из своих детей энциклопедическое образование, учит их всем ремеслам и занятиям, чтобы сделать их независимыми от других, требует, чтобы каждый из них умел сшить себе сапоги, платье, построить дом и т. п. Другой же, имея в виду способности своих сыновей, стремится к тому, чтобы каждый из них избрал один род труда по своему призванию и усовершенствовался в нем сколь возможно более; спрашивается, который из них поступил бы благоразумнее?

Но каким образом можно согласить необходимость такого стремления к всепроизводительности в каждом государстве с тем, что автор говорит о разделении труда и о совокупном содействии сил? Если невозможно допустить, чтобы в образованном обществе каждое отдельное семейство было в состоянии удовлетворить всем своим разнообразным потребностям, то как же этого может достигнуть отдельный народ, не впадая в китайскую неподвижность? Лист, чтобы выпутаться из противоречия, отделывается здесь общим местом, что портной не составляет еще целого государства¹¹⁸. Поэтому то же понятие бережливости истолковано им в превратном виде и вопреки здравым основаниям науки. Сберегать не значит зарывать деньги в землю, но увеличивать народный капитал и давать ему самое полезное направление, завязывая его в производство, то есть, имея в виду личный интерес, стремиться к увеличению общественного богатства. Смит прекрасно объясняет значение сбережения: «Тем, что ежегодно воздержный человек сберегает, он не только доставляет содержание прибавочному числу производительных рук на тот или на следующий год, но становится как бы основателем общественного дома для рабочих, как будто устанавливает вечный для них капитал на все будущие времена»¹¹⁹. Невозможно представить, до каких уловок часто должны прибегать протекционисты и с каким усилием стараются затемнить или исказить самые простые истины для того, чтобы поддержать ложную идею.

Касательно дороговизны производимых под защитой высоких пошлин продуктов, протекционисты имеют свою особую теорию. Лист считает дешевизну положительно вредной, если она только достигается посредством мены с иностранцами, потому что безопасность государства и его могущество гораздо важнее, говорит он, чем большая или меньшая дороговизна. Последователи Листа к этому еще прибавляют, что если земледельцы платят несколько дороже за изделия, приготавливаемые внутри государства, то за то капитал остается дома и фабриканты в состоянии дороже платить за сельские продукты: одно вознаграждается другим¹²⁰. Мало того, от запрещения народ еще выигрывает. Если он прежде за хлеб получал бумажные изделия, то вследствие запрещения их привоза он станет их делать сам и таким образом у него останется и хлеб, и будут ткани¹²¹. «Дорого или дешево покупать есть понятие совершенно относительное; как бы дешево не продавались иностранные произведения, нужно, однако, иметь средства для их приобретения. Но если свободное соперничество лишить занятия работников, то вместе с тем отнимет у них и средства приобретения, и тогда каждая вещь будет для них дорога. Во всяком случае, высокая цена домашних произведений вознаграждается усиленным приращением процентов»¹²². Ганзейские города, которые не убеждаются этими доказательствами и не хотят приступить к Таможенному Союзу, опасаясь вредного влияния тарифной системы на свою торговлю и мануфактурную деятельность, подвергаются со стороны германских протекционистов сильным нападкам. Их упрекают в недостатке патриотизма, в слепом эгоизме, в том, что они продались англичанам и проч. Но действительно, едва ли найдется кто-нибудь столь легковерный, кого бы убедила теория дороговизны, противная здравому смыслу и всеобщей практике. Разве каждый из нас не покупает нужных ему предметов постоянно там, где находит их дешевле caeteris paribus? Разве мы замечаем особенно в местах, где существует разделение занятий, то есть где промышленность сделала более значительные успехи, чтобы один мастеровой занимался несколькими ремеслами вдруг? Но если такое разделение занятий выгодно для отдельного семейства, прихода, округа, провинции в одном государстве, то каким образом может быть оно пагубно для отдельных народов во взаимных между собою сношениях? Независимость – великое слово, которое часто повторяют протекционисты! Но есть хоть один государственный человек, который бы был убежден, что независимость его страны основывается на таможенных пошлинах? Зависимость в торговле всегда обоюдная, потому что каждый народ стремится получить посредством мены то, что ему стоило бы дороже произвести непосредственно. В такой зависимости каждый из отдельных потребителей находится от сапожника, портного, наборщика и т. д. Дикий человек более других независим в этом смысле, однако нельзя сказать, чтобы положение его было завидно. Чтобы какое-нибудь государство было в полном значении слова независимо необходимо, чтобы оно находилось в торговых сношениях со всем миром. Независимость и могущество его основывается на народном богатстве, которое дает средства к умственному и физическому развитию граждан, но странно стараться достигать могущества посредством всеобщего обеднения¹²³.

Дороговизна, искусственно производимая, никогда не обогащает даже производителей, вопреки мнению протекционистов, по той простой причине, что они точно также должны покупать дороже нужные для них предметы. Если же покровительствуемая промышленность находится по своему положению в неблагоприятных обстоятельствах, то в таком случае потребители будут нести напрасные издержки, которые ничем для них не вознаграждаются. Если бы дороговизна была только номинальная, то очевидно, что протекция была бы чистой и совершенно бесполезной мечтой, и никто бы от нее не выигрывал; но есть много людей в государстве, особенно посвящающих себя нематериальным занятиям (лекари, ученые, артисты, чиновники, к которым можно также присоединить банкиров, негоциантов и особенно ремесленников, занимающихся производством предметов для местного потребления, для которых таможенные пошлины не могут принести никакого вознаграждения, хотя вследствие этой искусственной дороговизны они налагают на них тяжелую жертву.

Таким образом, протекция доставляет выгоду только некоторым производителям. Но всем ли? И в этом можно сомневаться. Мы уже сказали, что если они продают дороже свои произведения, то и платят за все для них необходимое тоже дороже, а если притом не пользуются какой-нибудь монополией, то внутреннее соперничество сравнивает их барыши во всех предприятиях. Но как высокая цена предметов сокращает их потребление и уменьшает сбыт, то понятно, почему ограничения вредны и для производителей. Лучшее доказательство этой истины представляет нам Англия. Несмотря на то, что хлебные законы в ней обеспечивали землевладельцам цену в 80, а после в 70 шилл. за квартер пшеницы¹²⁴, однако внутреннее соперничество, за исключением самых неурожайных годов, всегда удерживало цену ее не свыше 50 шилл. Фермеры находились в самом плачевном состоянии, потому что принуждены были платить высокую ренту. Между тем как покровительство не доставляло им обещанной цены, необходимой для вознаграждения их за издержки производства, хотя в земледелии, по-видимому, этого легче было достигнуть вследствие естественного ограничения пространства земли, чем во всяком другом занятии. После этого им казалось, что при свободном ввозе иностранного хлеба их ждет окончательное разорение и что вследствие существующей дороговизны на предмет потребления и низкой цены иностранного хлеба они принуждены будут оставить свои пахотные поля. Однако случилось совершенно противное. После таможенной реформы земледельческая промышленность сделала такие значительные успехи, каких прежде никогда не замечали, и народное благосостояние значительно увеличилось¹²⁵.

Протекционисты говорят, что с уменьшением привоза иностранных произведений останется больше капиталов внутри государства. Но рассуждая логически на таком основании, можно бы вывести заключение, что самый лучший способ быстрого обогащения народа состоит в совершенном прекращении торговых сношений с иностранцами и в ограждении себя китайской стеной! Они утверждают тоже, что вследствие прекращения вывоза останутся в государстве и вывозимые продукты, и станут производиться те, которые прежде получались из-за границы. С этим можно было бы согласиться, если бы они доказали, что покровительство или запрещение (что все равно, потому что покровительство запрещает всегда ввозить некоторое количество произведений, которые делаются недоступными для известной части народа вследствие искусственной их дороговизны) увеличивают хотя на 1 коп. народный капитал, и что достаточно издать ограничительный закон для того, чтобы немедленно появились сами собой фабрики и каким-то чудом у купцов в магазинах оказалось больше товаров. Но если подобное предположение лишено здравого смысла, то каким же образом возможно утверждать, чтобы один и тот же капитал, который служил прежде, положим, для производства хлеба и взамен которого получались бумажные ткани, после запрещения мог производить в одно время и хлеб, и ткани? Объясним нашу мысль каким-нибудь примером. Представим себе, что земледелец продает четверть хлеба по 5 руб., расходуя на его производство 3 руб., то есть что он получает чистого барыша 2 руб. Положим тоже, что за эту четверть хлеба он может получить кусок бумажной ткани из-за границы. Желая, однако, достигнуть независимости в этом отношении от иностранных фабрикантов, правительство решилось водворить новую отрасль промышленности в народе, именно фабрикацию бумажных изделий. Земледелец, содействуя видам правительства, заведет бумажную фабрику, станет производить при невыгодных условиях ткани и продавать каждый кусок по 6 руб., издерживая на его производство 5 руб. Очевидно, что доход его уменьшится, не говоря уже о том, что потребители будут платить за каждый кусок 1 руб. дороже. На рынке, однако, явится новое произведение собственного изделия – бумажные ткани, и это явление покажется многим результатом мудрых соображений и свидетельством того, что цель достигнута; народ приобрел новый источник богатства. Но мы спрашиваем, увеличился ли от этого народный доход? Очевидно нет, и очевидно тоже, что выгоднее для него было бы остаться при прежнем земледельческом занятии. Но это еще не все. Производитель со своей стороны не решится на такую жертву без вознаграждения; он пожелает возвратить потерянное и станет продавать кусок по 7 руб. Но это было бы невозможно, если бы по-прежнему допущен был привоз иностранных бумажных тканей, которых кусок стоит 5 руб. поэтому покровительство делается необходимым; в пользу фабрикантов учреждается монополия. Если пошлина составляет 2 руб. с каждого привозимого куска, то новый производитель получает прежний доход и от этого не может скорее обогатиться, но, вероятно, он и не согласится переменить занятия для такого результата, тем более что всякая перемена сопряжена со множеством затруднений. Поэтому чтобы он согласился завести фабрику, нужно, чтобы за эти произведения получил больший, против прежнего, доход. Вследствие этого пошлина должна быть возвышена до 3 или 4 рублей с каждого куска. Из этого мы видим, что если покровительство и обогащает некоторых производителей, то всегда на счет всех потребителей, которые, платя за один какой-нибудь предмет дороже, должны уменьшить или даже совершенно прекратить потребление других; с другой же стороны ограничение привоза будет иметь необходимым следствием уменьшение вывоза (т.е. уменьшение занятий для работников), то есть, как выражается Бастиа, на один выигрыш произойдут две потери. Если, со временем, внутреннее соперничество и понизит слишком значительный барыш фабриканта бумажных изделий до общего уровня, то есть до барыша, получаемого во всех других производствах, то, однако, он не в состоянии предупредить той потери, которую причиняет несвойственное положение таких фабрикоп. При такой системе весьма трудно обогатиться¹²⁶. Правда, Лист и его последователи утешают нас великолепной фразой, что в этом случае мы перестанем платить дань иностранцам, покупая все у собственных производителей. Но можно ли более употреблять во зло значение слов? Может ли быть какая-нибудь дань, когда два или несколько лиц, свободно договаривающихся между собой, меняют свои произведения? С такой же, если не с большей справедливостью можно было бы тоже сказать, что продавая за границу обработанные продукты, мы становимся рабами иностранцев. Если это риторическое слово дани может быть к кому-нибудь применено, то разве к фабрикантам, которые пользуются монополией. Покупая их изделия, потребитель принужден платить за них по самой высокой цене, которую они только могут назначить; он не имеет выбора, следовательно и не может пользоваться свободным договором.

Таким образом, если какое-нибудь производство нуждается в охранительных пошлинах и не может выдержать свободного соперничества с иностранцами, то, без сомнения, оно доставляет предметы дороже, чем можно было бы получить их посредством мены. Протекционисты утверждают, что этим поддерживается народная промышленность и доставляется занятие работникам. Но на каком основании и вследствие какого странного заблуждения называют они народной промышленностью именно такую, которая нуждается в покровительстве и всего менее выгодна для народа? Не гораздо ли справедливее было бы обратить внимание на такие ее отрасли, которые могут процветать без протекции? Никто не станет спорить, что труд есть главный источник производства богатства, что только трудом можно приобрести независимость; но если бы считать народным трудом тот, который бы, при одинаковых усилиях, давал меньшие результаты и тем более заслуживал покровительства, чем более он бесплоден, то мы дошли бы до того, что, например, в Архангельской губернии стали бы производить в оранжереях тутовые деревья или виноградные лозы. Общее правило, которое соблюдать необходимо при введении всякой новой отрасли промышленности, заключается в следующей дилемме: или она не свойственна народу и тогда все жертвы, ей приносимые, бесполезны, или может укорениться сама собою, и тогда всякие пособия и внешние запрещения для нее не нужны. Это правило в практической жизни представляет некоторые исключения; могут встретиться даже законные оправдания некоторых ограничений, и все экономисты их допускали. Так Смит¹²⁷ приводит два случая, в которых охранительные пошлины не только позволительны, но даже полезны: 1) Если защита государства требует, чтобы некоторые отрасли промышленности были усвоены народу во что бы то ни стало, особенно если бы они не могли утвердиться при свободном иностранном соперничестве, например делание оружия, артиллерийских снарядов, пороха, пушек, ядер и пр. В этом отношении, разумеется, высшее побуждение общественной безопасности оправдывает невыгоду, происходящую от внутреннего производства таких предметов, которые бы можно дешевле покупать у других. Никто не станет этого оспаривать, но не нужно терять из виду, что такие случаи чрезвычайно редки и что подобные производства нужно рассматривать как жертвы, приносимые для высших целей. 2) Если некоторые продукты обложены акцизным налогом внутри государства, в таком случае было бы несправедливо и тягостно для домашних производителей, если бы иностранцы привозили их беспошлинно. Другие же два случая, по мнению Смита, дозволяют иногда, впрочем обдуманно, употребить покровительство: как реторсию против тех народов, которые налагают высокие пошлины на наши произведения, если только реторсия заставит снять их; и во-вторых, если вследствие прекращенного, по каким-нибудь обстоятельствам, свободного ввоза иностранных произведений много рук обратилось к покровительствуемым отраслям промышленности, хотя, прибавляет Смит, опасность, могущая угрожать этим промыслам, более воображаемая, чем действительная¹²⁸. Сэй не соглашается со Смитом ни в одном из приведенных случаев и предполагает покровительство полезным единственно тогда, когда какая-нибудь отрасль промышленности может, в течение некоторого времени, получить такое развитие, что не будет нуждаться в этом искусственном пособии¹²⁹. С этим согласен также и Росси, говоря, что нет ни одного отца семейства, который бы не знал, что есть такие обстоятельства, в которых временное пожертвование может впоследствии принести вознаграждение не только ему равное, но и несравненно большее¹³⁰. Однако едва ли можно допустить эти последние исключения. Уже не говоря о том, как трудно правительству оценить, какая отрасль промышленности может вознаградить за делаемые для укоренения ее пожертвования и сколько для этого потребуется времени, но такие исключения опасны еще тем, что могут подать повод к многочисленным регламентациям, нескончаемым требованиям и всегда основаны на несправедливости. Кроме того, здесь столько сложных вопросов, столько перемен, происходящих почти ежедневно, что следить за всем этим правительству никак невозможно, а между тем подобная протекция сопряжена всегда со значительными потерями для потребителей. Наконец, опыт нам показывает, что все промышленности, пользующиеся покровительством, никогда не отказывались от него добровольно; напротив, при малейшей перемене тарифа самым убедительным образом доказывали, что эта перемена будет для них гибельна и всегда умоляли о ее отсрочке¹³¹. Правительству чрезвычайно трудно отказать в таких просьбах, при сознании, что многие фабрики основались под сенью протекции и могут только ею держаться, в противном случае ему придется одну несправедливость поправлять другою. Вот почему для нас кажутся гораздо более убедительными доказательства Бастиа. «Между нуждами человека, – говорит он, – и средствами к их удовлетворению находятся препятствия. При разделении труда каждый из нас принимает на себя обязанность бороться и преодолевать, вместо всех, только одно из них и не исключительно для своей, но и для выгоды своих близких, которые вознаграждают нас за это подобными же услугами. Чем больше это препятствие, тем значительнее вознаграждается его преодоление. Поэтому непосредственный интерес каждого отдельного занятия заключается в увеличении и распространении этого препятствия, или же в уменьшении числа тех, которые его преодолевают. Но в то же время для общества было бы выгоднее, если бы такого препятствия или вовсе не существовало, или, по крайней мере, чтобы преодоление его требовало сколь возможно меньших усилий. Следовательно, стремления всех производителей, отдельно взятых, противны общественному интересу; стремления же потребителей с ним согласны. Но которые из них заслуживают более покровительства? Интерес производителей ведет нас к совершенному разъединению, интерес потребителей – к совершенно свободной торговле. при таком противоположном стремлении законы, по справедливости, должны бы оставаться нейтральными, потому что тогда интересы эти согласились бы между собой самым естественным и гармоническим образом. Но власть законодательная обыкновенно принимает сторону производителей против потребителей, дороговизны против дешевизны, недостатка против обилия, на том основании, что нужно поощрять производителей, доставлять хороший сбыт их товарам, следовательно, возвысить цену, удаляя привоз подобных же изделий из-за границы».

Протекционисты говорят, что открывая свои ранки для свободного соперничества с иностранцами, правительство заставит многие из домашних фабрик закрыться и через это лишит занятия работников, для которых дешевизна будет совершенно бесполезна. Как ни вредна покровительственная система, но все же она доставляет занятие бедному классу. При этом они угрожают наводнением иностранных произведений, преимущественно английских, и Лист положительно утверждает, что англичане нарочно продают свои произведения за бесценок для того только, чтобы разорить соперничающие с ними иностранные фабрики.

Мы не знаем, делали ли английские фабриканты подобные подарки протекционистам или нет, но пока они этого не докажут, да позволено нам будет изъявить некоторое в этом отношении сомнение. Если бы Англия, как утверждают многие, продавала с потерей свои произведения, то во всех государствах, где только введена покровительственная система, то как она ни богата, можно, однако, наверное полагать, и никто не осудит нас в преувеличении, что она разорилась бы в течение одного года. Довольно для этого взглянуть на официальную статистику только главных европейских государств, чтобы получить понятие о массе потребляемых ими ежегодно изделий и убедиться, что ни ее население, ни ее капиталы не были бы в состоянии доставить и одной ее четверти, даже в таком случае, если бы она исключительно производила для вывоза за границу. И в какое время Англия стала бы расточать столь безрассудно свои богатства, когда еще теперь значительная часть ее граждан получает общественное вспомоществование и до 300 000 ирландцев переселяются ежегодно в Америку или в Австралийские колонии? Но оставим эти странные и неосновательные опасения, а рассмотрим, какое влияние производит протекционизм на сдельную плату и, следовательно, на состояние рабочего класса.

Мы уже заметили выше, что искусственное направление капиталов в таким занятиям, которые не могут выдержать иностранного соперничества, уменьшает народный капитал. Но сдельная плата зависит от предложения и спроса на работу, то есть от числа работников и величины оборотного капитала. На число работников протекция не имеет никакого влияния, но она уменьшает капитал, а через это и массу ценностей, которые бы распределились между ними при отсутствии всяких ограничений. Можно действительно указать иногда на покровительствуемые промыслы, в которых сдельная плата возвысилась; к несчастью, протекционисты забывают только сказать, что это произошло на счет других работников, потому что если фабриканты этих промыслов получают от искусственно возвышенной цены на их произведения больший барыш, и сберегая часть, могут держать больше работников, то зато потребители, платя дороже, по необходимости, получают в такой же пропорции меньше дохода, и, следовательно, со своей стороны могут меньше платить за работу. Заблуждение состоит в том, что при таком возвышении сдельной платы в одном каком-нибудь промысле протекционисты не хотят видеть потери во всех других и указывают только на одну половину экономического явления¹³². Но даже и в благоприятствуемом промысле временное возвышение сдельной платы продолжается недолго; соперничество работников и пределы потребления понижают ее до нормальной величины¹³³. Говоря вообще, всякая искусственная дороговизна произведений вредна для работника, потому что уменьшает его способность потребления. И нет никакого основания полагать, чтобы эта дороговизна увеличивала сдельную плату, потому что во время неурожая, как показывает нам опыт, работники не только трудятся больше, но еще получают и меньшее вознаграждение за свой труд. Не подлежит сомнению, что внезапный переход от покровительства к свободной торговле может не только уничтожить многие капиталы, но и лишит занятия значительное число рук, в этом все согласны. Но это только еще более осуждает охранительную систему, которая, принося положительный вред для общества уменьшением казенного дохода, стеснением других производителей и убавлением массы народного богатства, делает, кроме того, всякое изменение к лучшему, основанное на справедливости и рациональных началах науки, весьма затруднительным.

Впрочем, если действительно такой переход и сопряжен с некоторыми неудобствами, то нужно заметить, что опасность часто была уже преувеличиваема нарочно и большею частью без всякого основания. Протекционисты в этом отношении весьма ловко закрываются интересом рабочего класса, высказывая со своей стороны совершенное бескорыстие. Можно, однако, положительно доказать, что судьба работников не будет столь бедственна, как они представляют. Уже то одно обстоятельство, что все предметы потребления будут дешевле, стоит чего-нибудь, потому что каждый при тех же средствах сделается богаче и будет в состоянии удовлетворить своим потребностям в большем размере. Но если при том допустим, что иностранцы станут привозить больше изделий, то необходимо также предположить, что мы будем в состоянии платить за них; вероятно, ни одно государство не согласится отдать их даром. Уплата эта производится всегда прямо или косвенно произведениями нашей промышленности; но как эта промышленность сделается в то же время более производительной, потому что каждый народ будет заниматься преимущественно тем, в чем он лучше других успевает (т.е. при том же труде и капитале получает больше произведений, вследствие каких-нибудь естественных благоприятных обстоятельств, то все они будут получать большую массу полезных вещей. Лист полагает, говоря об Америке, что не от нее зависит, вывозить или не вывозить известное количество произведений своей промышленности соразмерно с тем, которое она получает из Англии, а главным образом от тарифа, вследствие которого значительная разница между привозом и вывозом уплачивается деньгами. Но хотя бы это и было справедливо, то такая уплата не заключает в себе ничего более вредного, чем если бы она производилась всякого другого рода товарами, особенно когда по господствующему в государстве курсу денег выгоднее ими платить за привозимые продукты. Деньги такой же товар, как и всякий другой, не только в том государстве, которое имеет свои рудники и россыпи, но и в тех, которые приобретают их за свои произведения. Если такая уплата очень значительна и количество денег уменьшится в обращении, а вследствие этого все другие предметы понизятся в цене, то или привоз иностранных товаров остановится, или же увеличится спрос на туземные, вывоз которых уравновесит привоз из-за границы. Дж. Ст. Милль, в своих Началах Политической Экономии, весьма ясно представил это равенство привоза и вывоза и доказал почти математически, что торговые ограничения в этом отношении, хотя и могут доставить в частности какие-нибудь выгоды, но для общества они причиняют несравненно больше потерь, потому что препятствуют капиталам обращаться к тем отраслям торговли, которые больше других доставили бы им выгод¹³⁴.

Наконец, ко всему этому прибавим, что иногда бывают случаи, при которых мена товаров происходит между народами вследствие разницы, существующей не в безусловных, но в относительных издержках их производства. Для России, например, может быть выгодно получать из Бельгии полотно взамен за свой лен, хотя бы даже русские фабрики производили его дешевле, чем бельгийские, потому что если русские производят дешевле на 50%, а полотно только на 25%, чем бельгийцы, и если первые будут продавать свой лен последним по такой цене, по какой бы он обошелся, если бы Бельгия сама его добывала, то очевидно, что Россия будет в этом случае получать полотно на 25% дешевле, чем если бы она обрабатывала его на собственных фабриках¹³⁵.

Кроме этих теоретических доказательств, мы можем в настоящее время представить несколько положительных данных, убедительным образом подтверждающих истину, что свободный привоз иностранных товаров не уничтожает производства подобных им в государстве, допускающем неограниченное соперничество. Так в отношении сельской промышленности десятилетний опыт в Англии и за последние годы в Пиемонте, Франции и Бельгии показывает, что этого страшного наводнения русского, американского и египетского хлеба, которым протекционисты пугали отечественных земледельцев, нигде не было замечено; что цены на все земледельческие продукты, как-то: скот, шерсть, лен, пеньку и др., в средней величине, даже значительно возвысились¹³⁶ и земледельцы находятся сейчас в лучшем положении, чем были прежде при существовании запретительной системы, или подвижной пошлины¹³⁷. Есть основание полагать, что свобода торговли не представляет тоже никакой опасности и для мануфактурной промышленности. Франция, несмотря на самый строгий тариф, существующий в ней еще до сих пор в отношении фабричных изделий, вывезла в 1856 г. шерстяных тканей на 50 млн, а бумажных почти на 47 млн фр. В другие государства, где она должна была без всякого покровительства соперничать с такими же иностранными, и, что замечательно, она продала последних на несколько миллионов в Англию, даже в Манчестер, вопреки относительной их дороговизне (которую, впрочем, легко было бы устранить, как это положительным образом доказывают французские бумажные фабриканты¹³⁸.

В Бельгии никогда суконные фабрики не сделали таких успехов, как после уменьшения пошлин на французские сукна¹³⁹. Подобное же явление мы замечаем и в Англии. «Когда французские сукна, сказал Лорд Россель в парламенте, были допущены в Англию, то наши суконные фабрики сделали немедленно значительные улучшения и успех был такой, что они продавали свои изделия за французские. Дозволение привозить шелковые ткани почитали английские фабриканты сигналом разорения своего и своих работников, но чрез некоторое время случилось совершенно противное. То же самое произошло с фаянсовыми и фарфоровыми изделиями во Франции»¹⁴⁰. Можно было бы еще указать на подобные примеры в Таможенном Союзе, где в течение нескольких лет, по словам Портера, привоз и вывоз увеличились в огромных размерах. Так, например, торговый оборот в Баварии увеличился в 6 раз, в Нассау в 70, а во Франкфурте на Майне в 400 в сравнении с прежним, когда каждое из этих государств имело свою особую тарифную систему¹⁴¹. Эти факты лучше всего свидетельствуют против неосновательных опасений протекционистов. Соперничество предпринимателей везде следит за открытиями и вводит в свои мастерские все возможные улучшения.

Лист утверждает, что торговые трактаты, заключенные Англией в 1703 г. с Португалией и в 1786 г. с Францией, были причиной упадка мануфактур в последних двух государствах. Но первый договор, состоящий из трех статей¹⁴², заключал в себе только два условия, а именно: Португалия обязывалась допускать привоз английских шерстяных изделий со взиманием таких же пошлин, какие существовали в ней до издания запрещения на эти ткани; Англия же со своей стороны согласилась взимать с португальских вин две третьих пошлины, платимой французскими винами. Нужно иметь сильное предубеждение против свободной торговли, и в то же время совершенный недостаток доказательств ее вредного влияния, чтобы трактат этот считать причиной упадка не только шерстяных фабрик, но вообще всей мануфактурной промышленности и затем народного благосостояния в Португалии¹⁴³. Что же касается торгового договора 1786 г., то он по своей умеренности и благоразумию может считаться образцом коммерческой политики, и нападая на него, протекционисты, по нашему мнению, больше рассчитывают на невежество масс, чем убеждены сами в его вредном влиянии. Все, что в нем находится, составляет в настоящее время цель стремлений всех образованных правительств, именно согласить казенный доход с выгодами подданных. В Англии в настоящее время цель эта почти вполне достигнута, но и в других государствах мы можем указать на несомненные ее успехи. Посмотрим, однако, что же столь гибельного находят протекционисты в этом трактате?

Уничтожение между договаривающимися странами корсарства, окончательно утвержденное на Парижском конгрессе в 1856 г.; обеспечение свободного пребывания подданных обоих государств во взаимных владениях и освобождение торговли от многих стеснительных форм, господствовавших в это время, не могли, кажется, иметь никакого влияния на упадок промышленности в том или другом государстве. Кроме того, по этому договору предполагались многие улучшения в судоустройстве по торговым и призным делам, и, наконец, произведено взаимное уменьшение пошлин на привозимые товары из одного государства в другое. Так Англия понизила пошлину на французские вина, уксус, водку и прованское масло; с пива же и с изделий стальных, железных, медных, бронзовых, бумажных (за исключением смешанных с шелком, которые в обоих государствах запрещены к привозу), льняных, кожевенных, глиняных и стеклянных, пошлина в обоих государствах не могла превышать 10-12% ad valorem. Притом великобританское правительство предоставило себе право возвысить пошлину на те произведения, которые у него подлежат внутреннему акцизу, а французское на пиво, бумажные и железные изделия¹⁴⁴. но не нужно забывать, что фабрикация последних двух родов мануфактур не предвещала еще тогда такого колоссального развития, какого она достигла в настоящее время. Даже после введения прядильной машины в Англии существовало запрещение на индийские ткани, которых английские фабриканты не могли вытеснить из внутренних рынков, по причине значительной их дешевизны. С 1781–1785 г. они ежегодно обрабатывали не больше 10 млн ф. хлопка. Точно так же английские шерстяные и льняные изделия не могли бороться с иностранными. По свидетельству Кларке¹⁴⁵ стоимость вывозных товаров из Англии во все части света составляла в 1783 г. несколько более 10 млн ф. ст. Для выплавки чугуна употребляли они большей частью древесный уголь и в 1788 добыча железа не превышала 68 000 тонн. В то же самое время Франция славилась уже своими шелковыми, а также шерстяными и льняными изделиями, которые развозились не только по Европе, но отправлялись и на Восток, где французским сукнам удалось совершенно вытеснить английские¹⁴⁶. Средний вывоз разного рода произведений из Франции составлял ежегодно с 1785–1787 г. 525 357 000 фр., или 130 млн фр. Более, чем в 1817 г., то есть в год после увеличения и без того уже строгих пошлин, введенных во время революции и в царствование Наполеона. И протекционисты доказывают, что этот мир был разорительным для Франции!¹⁴⁷ Если бы он дольше продолжался и не был прерван революционными войнами, то нет сомнения, что народная ненависть, до сих пор еще продолжающаяся между ними, давно бы угасла, и таможенные репрессии, с таким ожесточением расточаемые обоими правительствами, не только не вошли бы в их торговые кодексы, но и нигде бы не употреблялись в Европе. Только война могла вызвать эту купеческую зависть, только ослепленные народные страсти могли породить между отдельными государствами взаимное негодование и эти ложные убеждения, что одно из них обогащается на счет другого, или что одно платит дань другому и находится от него в зависимости, или, наконец, что то, которое более успело в какой-нибудь отрасли промышленности, может наводнить своими произведениями все другие страны и т.п. Мы понимаем, что во время войны и тревожного состояния умов, когда страсти затемняют рассудок и нет места для спокойного обсуждения этих вопросов, могут появляться подобные возгласы, но прибегать к ним теперь, когда мир сделался необходимостью и когда с каждым днем труднее его нарушить, это становится уже анахронизмом.

Быть может, однако, что представленные нами доказательства в пользу свободной торговли, по кратковременности опыта, покажутся многим слабыми и нисколько не убедительными. Но тогда мы можем указать на целую хотя и не обширную страну, Швейцарию, которая искони следовала такой благоразумной коммерческой политике и никогда не прибегала к запрещениям для поощрения народной промышленности. Выпишем здесь несколько слов из отчета, представленного знаменитым путешественником-экономистом Боурингом в Английский парламент в 1836 году.

«Действительно, подобный факт должен бы обратить внимание каждого мыслящего человека, что швейцарские фабриканты почти без надзора и без всякого покровительства победоносно проложили себе дорогу ко всем рынкам, несмотря на то, что они живут столь далеко от мест сбыта и, по-видимому, в неприступной стране. И очевидно, что они достигли такого результата не вследствие благоприятных каких-нибудь естественных условий страны, которая не производит сырых произведений для их фабрик и не имеет купеческих портов для вывоза их изделий, кроме тех, которые им уступают соседи под известными условиями».

«Ни одна из этих фабрик не обязана своим благосостоянием охранительному, или, тем более, запретительному тарифу и, однако, не менее справедливо, что без таможенной стражи и без таможенных законов, для устранения или ограничения соперничества, промышленные успехи их могут считаться беспримерными. Из этого я заключаю, что Швейцария может служить живым и поучительным примером истины и важности экономических начал, которые оправдываются здесь на практике. Никогда не ожидал я, чтобы применение их могло создать такое благоденствие, какое я нашел в мануфактурных кантонах, или довести до такой степени самостоятельности и благосостояния многочисленный класс работников. Хлопок должны они получать из портов Средиземного моря и даже из Атлантического океана, шелк из Италии, а шерсть из Германии».

«Для вывоза своих изделий в чужие страны они должны подвергаться тем же опасностям, промедлениям и издержкам, как и при ввозе сырых произведений. Они должны пробираться через Юру или Альпы, плыть по рекам и озерам и, несмотря на все эти препятствия, изделия их можно найти на всех рынках земного шара. Но это очень понятно. Промышленность у них предоставлена самой себе, капиталы не получают искусственного направления и монополии здесь не существуют. Потребитель может покупать нужные ему продукты везде, где находит их более дешевыми; производитель же имеет право сбывать их там, где может продать всего дороже».

«Можно бы думать, что запретительная система, которой ограждают свои границы соседние государства, беспокоит швейцарских фабрикантов, и что они стараются с ними заключать торговые договора, угрожая, в случае тягостных для них условий, репрессиями. Но общественное мнение в Швейцарии противно такой политике. Некоторые из умнейших фабрикантов уверяли меня, что устрашенные великими политическими переменами, происшедшими в 1814 году, они действительно желали заключить торговые трактаты с некоторыми державами, но убедились, что в этом случае самая лучшая мера заключается в свободной торговле и свободном транзите».

«По моему мнению, швейцарская промышленность есть самая сильная и здоровая. В то время, когда она пугает покровительствуемых фабрикантов, когда перед нею запираются рынки Германии и Италии, она открывает себе путь в страны заатлантические… Законодательная власть на представление фабрикантов пыталась в 1820 г. ввести в Швейцарии охранительную систему, но она продолжалась только несколько месяцев. Общественное мнение восстало против нее и она была уничтожена. В настоящее время даже те, которые поддерживали эту систему, сознаются в ее несостоятельности¹⁴⁸.

Справедливость этого донесения подтверждена была на первом заседании законодательного собрания в 1843 г., где большинство швейцарских представителей отвергнуло охранительный тариф, предлагаемый некоторыми как средство к заключению выгодных торговых договоров.

После этого понятно, почему швейцарские фабриканты постоянно следят за всеми улучшениями, и имея у себя фабрику машин, немедленно применяют к практике всякие изобретения; между тем как во Франции они спокойно объявляют перед публичными исследователями, что будучи охраняемы, они не считают нужным улучшать свои машины и держать такие, которые уже 20 лет оставлены в Англии¹⁴⁹.

Но доказывая необходимость свободной торговли, экономисты никогда не думали вводить ее внезапно и без всякого перехода, особенно в государствах где под сенью охранительного тарифа развелось множество фабрик, не имеющих прочного основания для своего производства, и много не благоразумных предприятий, которые, едва доставляя какой-нибудь доход, по необходимости нуждаются в искусственной поддержке. Такие фабриканты справедливо могли бы сказать, что таможенные законы, дав ложное направление их капиталам и поставив их самих в затруднительное положение, не могут вдруг лишить их своего покровительства. Справедливость такого домогательства признают все защитники свободного труда¹⁵⁰.

Но как подобные домогательства могли бы продолжаться до бесконечности и всегда на таком же основании, то необходимо при этом рассмотреть условия, при которых переход к нормальному развитию промышленности может совершиться с самыми незначительными частными потерями.

Во всяком предприятии участвует капитал оборотный и постоянный. Первый легко может быть перемещен, может получить без затруднения новое употребление и не требует много времени, чтобы выйти из обращения. Совершенно другое дело с капиталом постоянным. Он может только сделаться невыгодным от более или менее продолжительного употребления, и ценность его возвращается постепенным погашением¹⁵¹. очевидно, что внезапное прекращение работы будет всегда для него гибельно и большая его часть может иногда сделаться мертвою в руках производителя. Следовательно, при переходе от охранительного тарифа к свободному, т.е. к такому, который может обеспечить возможно больший казенный доход при возможно меньшем обременении граждан, нужно обращать особенно внимание на этот постоянный капитал, на его массу и на величину потери, которая может ему угрожать. Здесь необходимы статистические изыскания, которые, впрочем, нелегко приобретаются, тем более, что тут дело касается частного интереса. Однако, во всяком случае, не нужно забывать, что и этот капитал не будет лишен совершенно своей ценности, что всегда можно будет из него извлечь некоторую пользу, и что, следовательно, время перехода не должно быть слишком продолжительно¹⁵². Но кроме постепенности, необходимо сохранить еще известный порядок в преобразовании таможенных законов. Так, например, первым шагом в этом отношении должно быть уничтожение всех запрещений, имеющих коммерческий характер и порождающих контрабанду, вредную и для казны, и для общественной нравственности, а между тем сопряженным со многими в высшей степени стеснительными обрядами, особенно для путешествующих. Далее, все сельские, так называемые, сырые произведения, а преимущественно чугун и железо, которые можно считать предметом первой необходимости для всех отраслей промышленности должны быть допущены к свободному ввозу, и это будет самым лучшим покровительством народной мануфактурной деятельности. Наконец, необходимо освободить тариф от этого множества различных статей и формальностей, которые только затрудняют торговлю и не приносят казне никакого или весьма незначительный доход. Пример Англии, получающей с таможен громадную сумму в 194 млн руб. сер., при необыкновенной простоте тарифа, может служить в этом отношении лучшим образцом. Что же касается мануфактурных изделий, то мы приведем здесь слова Гаскиссона, как авторитет, заслуживающий внимания: «Если какое-нибудь изделие производится за границей с таким преимуществом, что пошлина в 30% его стоимости не может обеспечить домашнего производителя, я скажу, что более сильное покровительство служит только премией для контрабандистов, и что благоразумие обязывает отказаться от соперничества. Которого такое покровительство не может поддержать»¹⁵³. Не нужно, однако, забывать, что Гаскиссон говорил это в то время, когда в Англии охранительный тариф существовал почти во всей своей силе; между тем многие опыты, произведенные в новейшее время, особенно Гладстоном, убеждают нас, что нет опасности для внутренних фабрик даже при пошлине в три и четыре раза меньше указанной Гаскиссоном.

Сделаем еще одно и последнее возражение на систему Листа. Мы выше уже заметили, что он старается определить естественный ход промышленности и представляет различные фазы экономического общества. Это мнение было высказано гораздо прежде его Шторхом¹⁵⁴, но с ним согласиться невозможно, тем более, что оно всегда доводит до ложных заключений и до предпочтений одной отрасли промышленности перед другой. Такая постепенность есть только отвлеченная и совершенно произвольная идея со стороны теории и системы. Нельзя никак сказать, чтобы народ имел сперва одну только потребность производить хлеб и предметы насущного своего пропитания, а потом уже, с течением времени, чтобы у него явились другие потребности; напротив, эти потребности пробуждаются почти все вместе, хотя, разумеется, не везде в одинаково совершенном виде. Народ нуждается в пище, в одежде и жилище, следовательно, у него существует попечение в одном время о всех этих нуждах и нет столь не развитого народа в оседлом состоянии, в котором бы не было каких-нибудь ремесленников подле земледельцев и пахарей. Собственно говоря, все отрасли промышленности начинаются в одно время, и все они находятся сначала в грубом и несовершенном виде; от разных внешних причин будет зависеть более быстрое и успешное развитие той или другой промышленности. Так, например, народ, живущий на берегу моря, преимущественно займется судоходством береговым или дальним мореплаванием. Следовательно, торговля сделается у него преобладающим занятием, но в то же время он будет земледельцем и мануфактуристом. Но мы не видим никакой необходимости, чтобы он занялся внешней торговлей не прежде, как сделавшись искусным фабрикантом. Точно так же народ, живущий внутри земель, далеко от морских берегов, может вести деятельную внутреннюю торговлю, и потому его нельзя назвать не торгующим. Следовательно, покушение назначать порядок, которому должно следовать развитие промыслов, основывается большей частью на прихоти ума, и предпочтение одного промысла перед другим также мало основательно, как вопрос о том, что человеку нужнее – рука или нога?

Лист изображает нам весьма живыми красками благосостояние государства, в котором развита фабричная деятельность. Но мы могли бы указать и на обратную сторону медали. Довольно прочесть сочинения Вильнева¹⁵⁵, де Жерандо¹⁵⁶, Бюрэ¹⁵⁷, Виллерме¹⁵⁸, Ледрю Роллена¹⁵⁹ и Леона Фоше¹⁶⁰, чтобы судить о бедности, преимущественно рабочего класса, именно в тех государствах, где наиболее развита мануфактурная деятельность. Большое скопление населения на незначительном пространстве и как будто совершенная его отдельность, быстрое и беспорядочное его умножение, низкая степень образованности, прекращение занятий от введения машин или торговых кризисов, замен небольших домашних мастерских огромными фабриками, наконец, ужасный пауперизм и подать для бедных, вот обыкновенные ее спутники. Если что-нибудь облегчает страдальческое положение рабочего класса при сильном развитии между ними нищеты, так это свобода торговли¹⁶¹. «Чтобы убедиться во вредных последствиях искусственно созданной мануфактурной деятельности, говорит Шпер, довольно взглянуть на Силезию, от Лаубана до Гляца и от Фолькенгайна до богемской границы, на все деревни, в которых занимаются прядением и тканием и увидеть, до чего может дойти нищета рабочего населения»¹⁶².

Точно так же нельзя принять за общее правило предположений Листа, что будто там только процветает земледелие, где находятся значительные фабрики, потому что многие факты, особенно у нас в России, противоречат этому¹⁶³. Наконец, что касается его доказательств в пользу того мнения, что каждое государство (Лист при этом имеет в виду преимущественно Таможенный Союз) для своей самостоятельности должно употребить все усилия, основанные, разумеется, на торговых ограничениях, чтобы иметь многочисленный купеческий флот и быть в состоянии завязать прямые сношения с заатлантическими странами, – то они кажутся нам также совершенно неубедительными. Мы приведем здесь мнение одного немецкого экономиста, который рассматривал этот вопрос с глубоким знанием дела. «По вместимости, говорит Шпер, немецкий торговый флот занимает в Европе первое место после английского (1845 г.) и стоит гораздо выше французского, несмотря на меньшее протяжение нашей морской береговой линии; вместимость эта почти в два раза больше всех кораблей бельгийских, голландских, шведских, датских и португальских вместе взятых. Поэтому жалоба на незначительность этого флота совершенно неосновательна, и нет никакой надобности прибегать к искусственному поощрению для его увеличения, особенно посредством различных пошлин. Англия, несмотря на свое могущество и народную приверженность к навигационному акту, должна была от него отказаться по требованию других держав. Особенно когда заметила, что в торговле с Соединенными Штатами число ее кораблей составляло не более 1/3 американских. Франция с 1816 г. тоже ввела у себя различные пошлины и успех этой меры был для нее весьма неблагоприятный. В 1827 г. на 1 614 823 тонны общего груза в привозе и вывозе на долю французского флага пришлось только 699 472 г.; в 1844 г. на 3 288 000 тонн всего груза приходилось на иностранные корабли 2 032 000, а на французские 1 256 000 т¹⁶⁴. Мы можем привести гораздо более доказательств в пользу того, что различные пошлины не создают купеческого флота, и что, напротив, где более свободы при ввозе и вывозе, там количество и вместимость его возрастают в гораздо большей пропорции. Вместимость прусских кораблей в 1815 г. составляла 73 648 ластов, вследствие ограничений, вскоре после этого введенных, она уменьшилась до 58 000 ластов в 1825 г. Но правительство вскоре убедилось, что навигация не улучшается от мер стеснительных, а зависит от величины торговых оборотов; ограничения, поэтому, были смягчены и вследствие этого купеческий флот в 1847 г. вмещал уже в себе 113 650 ластов. Прямая торговля с заатлантическими странами не представляет, должно полагать, довольно выгод, если немецкие купцы предпочитают получать колониальные товары через посредство Англии. И это естественно. Капиталы в последнем случае быстрее обращаются, и косвенная торговля не требует значительных издержекоп. При том, строит ли таких огромных пожертвований вывоз наших изделий в Америку, не превышающий 200 000 центнеров? Для обеспечения и поддержания купеческого флота нужно иметь значительные морские силы. Но для прусского бюджета и то уже обременительна сумма в 25 млн тал., идущая на содержание сухопутной армии. Каким же образом можно требовать, чтобы это государство содержало военный флот, столь несоразмерный с его вещественными средствами? Да и для какой цели? Прибегать же к различным пошлинам для покровительства отечественному флоту значит возбудить против себя репрессии, которыми сама Пруссия воспользовалась в 1822 г., чтобы приобрести одинаковые права с английскими кораблями во всех частях света, и через это нанести удар своей торговле? обременять подданные лица налогами, отвлекать капиталы от естественного направления, которое купцы считают для себя самым выгодным, жертвовать уже приобретенными однажды местами сбыта для будущих и весьма сомнительных рынков, - на это не согласится ни одно благоразумное правительство. Потеря при этом очевидна, выигрыш еще не известен»¹⁶⁵.