К. ГУРО

О СВОБОДЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ ТОРГОВЛИ.

РАЗБОР АНГЛИЙСКОЙ ТЕОРИИ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ

1853

[Ch. Geuraud. Essai sur la liberte du commerce des nations (1853).
Пер. с франц. Ч. I. 1859. Х + 91 с.; Ч. II. СПб., 1860. 155 с.]

————————————

ЧАСТЬ I. Введение
Глава I. Общий характер системы свободной торговли
Глава II. Назначение таможен
Глава III. Нападки на таможенное учреждение и их неосновательность
Глава IV. Что станется со свободой при осуществлении системы свободной торговли?
Глава V. О влиянии системы свободной торговли на благосостояние мира
Глава VI. Благоприятствует ли система свободной торговли просвещению?
Глава VII. Об идеале торговой промышленности народов
Глава VIII. Заключение первой части

————————————
————————
————

ЧАСТЬ I
ВВЕДЕНИЕ

Народы, разделив между собою весь мир, не могли в то же время разделить его богатств. Non omnis fert omnia tellus (всякая земля всего не производит). Везде избыток в одном обыкновенно сопряжен с недостатком в другом: почва, на которой хорошо растет виноградник, не содержит много металлов; страна шелка не производит в таком же изобилии хлопка, а страна лесов не есть страна степей. Оттого какое бы ни было пространство земли, занятое известной нацией, никогда произведения этого пространства не могут удовлетворить всем ее потребностям.

Богатая сверх нужд своего народонаселения одними произведениями, земля эта или совершенно, или отчасти лишена других. Оттого всякое общество людей побуждается входить в сношения с другими: с одной стороны, чтобы сбыть излишек произведений, с другой, чтобы запастись недостающими. Таким образом, с самых древних времен образовалась торговля между народами.

Всемирная образованность связана с успехами международной торговли.

Понятно, что если бы каждый народ, довольствуясь произведениями своего климата, жил заключенным в своих границах, то избытки произведений всех стран и всех промышленностей погибли бы без пользы, в ущерб всем, и из этого произошло бы всемирное обеднение. Разменивая, напротив того, избытки своих естественных и искусственных богатств, которых они не могут потребить сами, народы взаимно увеличивают свое благосостояние. Как производители, они находят более обширный сбыт, как потребители, они получают больший запас продуктов, и таким образом увеличивают способы своего труда и продовольствия. Но это выгода только вещественная, торговые же сношения различных государств представляют также великое нравственное благо. Торговля сближает народы, и сближая, просвещает их. Начиная разменом своих богатств, они сравнивают потом различные способы работ, размен более полезный, чем размен произведений, размен секретов и производительных сил; торговля делается тогда не только питателем и двигателем мира, но и школой всего человечества. Благородное соревнование овладевает всеми умами: науки, искусства, вызванные отовсюду, делают новые усилия, и новые победы человечества над тайнами и препятствиями природы суть плоды их. Нравы, в свою очередь, испытывают действие этих успехов. Народы, заимствуя друг у друга обычаи и разменивая свои идеи, научаются познавать друг друга; предрассудки их уменьшаются, взаимная неприязнь постепенно исчезает, отношения становятся более дружескими, нравы очищаются, смягчаются, просвещение распространяется и благосостояние увеличивается. Представьте же себе, что такая торговля вдруг прервана или вовсе уничтожена, нравственная утрата человечества тогда еще более, чем утрата вещественная; тогда не только лишится оно лучшего орудия своего благосостояния, но и самого действительного двигателя – всеобщего просвещения.

Размышления столь возвышенные должны были, естественно, поразить пылкие умы и внушить им мысль, что торговля народов должна быть неограниченно свободной. Если действительно, по мере того, как торговые сношения народов увеличиваются, улучшаются вещественные и нравственные условия благосостояния человечества; но из этого было совершенно логично вывести, что чем меньше эти сношения встречают препятствий для развития своего, тем более распространяется просвещение, и что если бы неограниченная свобода торговли царствовала от одного полюса до другого, то богатство и, что еще важнее, нравственное усовершенствование мира пошло бы исполинскими шагами. Из этого создалось понятие о системе, столь известной под именем системы свободной международной торговли.

Связь начал этой системы так же строга, как идея, из которой они родились, отвлеченна. Исходя из того заключения, что торговые сношения народов суть лучшие орудия их благосостояния и просвещения, и что, следовательно, препятствия всякого рода, стесняющие выполнение или распространение этих сношений, суть препятствия для счастья и нравственного совершенствования человечества, поборники свободной торговли предлагают совершенно уничтожить преграды, отделяющие различные территории и мешающие свободным сношениям народов. Преграды эти, столь известные под именем таможен, говорят они, поддерживаются, по словам их, предпочтением эгоистических и мнимых интересов каждой нации общему явному благосостоянию. Уничтожение их – вот цель, к которой должны стремиться всякий возвышенный ум и всякое просвещенное правительство. Благоразумие, без сомнения, требует, чтобы это уничтожение совершилось постепенно, но каждый должен ознаменовываться новым в этом отношении успехом, и остатка настоящего века достаточно, чтобы совершенно достигнуть этой цели. Наши внуки, если мы только сумеем выполнить назначение нашего времени, обязаны будут нам самым важным и самым благотворным поворотом в истории. Мир, ныне разделенный на двадцать соперничествующих стран, мастерских и рынков, будет для них обширной областию, богатство которой будет принадлежать всем; промышленность, как и образование, будет изъята из той или другой нации; мир составит, наконец, одну общую контору, в которой все страны свободно сойдутся со всеми своими богатствами. Китай пришлет шелк и чай, Антильские острова – кофе и сахар, Индия – яности и ткани, Америка – хлопок, металлы и лес, Англия – каменный уголь и железо, Франция – вина и моды, Россия – хлеб, все народы – личные произведения земледелия, промышленности и искусств. и таким образом составится всемирная торговая республика, в которой перевоз и размен всех товаров будут совершенно свободны. Экономические и финансовые последствия такого переворота будут неисчислимы: нельзя себе вообразить, до какой степени может увеличиться легкость коммерческих оборотов, перемещение работников и проч., нонравственные последствия будут еще чудеснее. Как мир будет составлять однонарразъединенное целое, так и человечество образует толькоодин союз или, правильнее, одну семью наций, единство человеческого рода будет восстановлено. За вековы железным с старыми понятиями, которые разъяв людей по всей земле, в течение стольких веков поставляли их во враждебное между собой отношение, наступит век золотой, с новыми началами, который соединит всех вокруг одного очага, как заблудших детей одной семьи. Вместо того, чтобы проливать потоки чистейшей крови для завоевания какого-нибудь местечка, они соединятся между собой узами братства и мира и, среди глубокого согласия, с единственной целью всеобщего блага, будут сообща трудиться над великим делом судеб человечества.

Система эта, и сама по себе, и как любопытное явление в истории человеческих понятий, заслуживает уже внимания; но значение ея в движении современных идей очень важно в других отношениях. Она не только соблазнила некотрых посредственных экономистов своей чудеснойю перспективою будущности, что нисколько не удивительно, потому что посредственность всегда обольщается наружностью; но и нашла приверженцев даже в небольшом числе умов, особенно отличающихся знанием и просвещением. Эти избранные приверженцы внесли в изложение и в защиту своих убеждений блеск и жар, всегда одушевляющие и согревающие речи людей талантливых, проникнутых убеждением. Все сочинения и, что еще важнее, все без исключения кафедры политической экономии огласились изложениями, объяснениями и прениями о свободной торговле. Это сделалось в некотором роде учением государственным, преподаваемым с таким же благоговением, как прежде учение о четырех элементах в средневековых университетах, и убеждения его поборников ныне так тверды, что нет возможности оспоривать его начал, не попавши под гнев целой школы. Наконец, одно великое событие, вне этих успехов чисто отвлеченных, даровало системе свободной торговли некоторого рода практическое освящение, значительно увеличившее ее важность и славу. Англия, повинуясь необходимости, с необыкновенной смелостью понизила свои тарифы, с целью, которую правительство ее с неподражаемым искусством старалось выдать перед глазами всего света за простое стремление духа человеколюбия. Школа свободной торговли оперлась на этот пример, и реформа таможенного законодательства Англии сделалась в ее книгах практическим идеалом, который она предлагает подражанию всех народов. Многие, не увлеченные новой теорией, были, однако же, удивлены действительно поразительным приложением сил, на которое решились такие деловые люди, как англичане; и система свободной торговли, пользуясь случайным и минутным колебанием умов, приобрела еще более доверия. Но заслуживает ли она этого доверия?..

Мы живем в том веке, когда возрождение человечества возбудило тысячи химерических проектов, и потому сочинители новых проектов не только не должны удивляться, что люди правдивые и здравомыслящие прежде принятия проекта разбирают его, но напротив, должны желать, чтобы разбор этот был, сколь возможно, обширнее и подробнее: если система хороша, ей нечего бояться света. Система свободной торговли уже по тому шуму, который она произвела в свете, достойна быть предметом изучения серьезного и глубокомысленного; на такое изучение имеет право всякая система, достигшая справедливо или несправедливо, с известной популярностью, одобрения некоторых возвышенных умов.

Предлагаемое сочинение порождено этой мыслью.

Предмет его обширен сам по себе. Немалый представляется труд обсудить новую систему, предлагающую новый порядок вещей. Надобно проследить ее во всем ее ходе, разобрать причины и последствия всех ее нововведений, сравнить положение дел, которое она хочет уничтожить, с тем, которое, по мнению ее, произойдет, взвесить интересы, приносимые ею в жертву, оценить гадательные выгоды, обещаемые ею, наконец, не забыть, по возможности, ни одного из ее достоинств и неудобств. Уму, естественно, должен был представиться следующий план изысканий: система свободной торговли является в одно время и как учение философское, стремящееся овладеть всеми умами, и как система практическая, требующая водворения своего в области фактов; кажется, что оценка ее выиграет в порядке и в ясности, если будут рассмотрены отдельно и значение ее, как учения, и результаты, к которым она привела бы в приложении, – как учение, система свободной торговли предполагает, что открыла начала, способные довести международную торговлю до высшей точки степени свободы, как плод этой неограниченной свободы; она предлагает человечеству эру благосостояния и нравственного совершенства, которым не было ничего подобного в истории; наконец мир, если только он будет сообразоваться с правилами, выводимыми ею, должен сделаться на столько свободным, счастливым и просвещенным, на сколько то позволяет план его назначения. До какой степени прочны основания этого блестящего здания – вот что рассматривается в первой части. Но система свободной торговли не есть, в глазах ее приверженцев, только идеал для экономиста-философа; она есть также и идеал, к осуществлению которого должен стремиться всякий государственный человек, достойный этого имени. Англия открыла дорогу: все остальные нации, говорят поборники системы свободной торговли, должны устремиться за нею на этот путь, если не хотят отказаться от очевиднейших и брагоценнейших выгод благосостояния и величия. Каковы были бы последствия подобного переворота, если принять за исходную точку современное экономическое состояние мира – вот предмет изысканий второй части. Наконец рассмотренная отдельно с точки зрения теоретической и с точки зрения практической, система свободной торговли показывает начала и приходит к последствиям, которые интересны для политической экономии: и как для науки, и как для практического руководства. Некоторые взгляды на этот двойной предмет помещены в заключении. Как естественное последствие предшествовавших разысканий, заключение это будет служить им кратким обзором. Тогда читатель может произнести свой приговор над системой свободной торговли и над этим сочинением. Пусть только не увлекается он утопиями и пристрастием, но составит свое суждение, имея в виду одну истину и благо государства!

Аристотель, две тысячи лет тому назад, описывая вечные законы, управляющие образованием, успехами, переворотами и падением царств и сравнивая их с предшествовавшими ему фантастическими изображениями этих законов, говорил: “Наука не создает человека; она берет его таким, каким дала природа”. Вот слова гения, столь же глубокомысленные, как и простые, над которыми не мешало бы подумать современным мыслителям. В самом деле, непостижимое помешательство овладело всеми умами: везде хлопочут о преобразовании человеческого рода. – мотреть на мир так, как он есть, как создан Богом и выработан поколениями и веками, помилуйте! Какой же человек, одаренный соображением, способен снизойти до этого в наше время? Какой же сочинитель может быть до такой степени лишен изобретательности, не давая себе труда – учать их наблюдением? Аристотели и Ньютоны, Монтенскье и Кювье старались изучать природу путем опыта, а ныне самый скромный строитель систем просто придумает вам законы для природы, и какое же может быть сомнение в том, что он не придумает их даже лучше? Отсюда-то и породились бесчисленные легионы новых учений социальных, политических и религиозных, которыми оглушен наш век, учений, не основанных на здравом понимании истории и потребностей действительной жизни.

Нельзя не согласиться, что система свободной торговли имеет некоторое наружное сходство с этими безумными учениями. Очевидно, что поборники системы свободной торговли или также пытаются дать миру новую форму, которую, по их мнению, он должен бы всегда иметь для собственного благополучия.

Самого поверхностного сравнения существующего порядка в коммерции с тем, который они предлагают, достаточно, чтобы убедиться в обширности подобной реформы.

Земной шар, по их убеждению, должен был бы составлять одно государство, человечество – один народ, все образованные страны одну мастерскую и один рынок. Они рисуют как бы немую карту света, на которой уничтожают все различия между нациями и правительствами: на всем пространстве земли, по крайней мере, в отношении торговли, не существует у них ни Америки, ни Франции, ни Англии, ни России, ни Турции, ни Германии, ни Испании, ни Италии, а только граждане одной нераздельной республики, которые, нимало не развлекаясь национальными интересами, заботятся только о сокращении расстояний, отделяющих их друг от друга, об увеличении, облегчении и удешевлении сообщений, о расширении взаимных сношений и об отстранении материальных и нравственных препятствий, воздвигаемых между ними политикой. Таким ли представляется нам мир действительный? Похож ли он на один рынок, где в совершенной независимости от всякой национальности происходило бы обращение ценностей также удобно и легко, как в какой-либо одной провинции? Нет: мир представляет нам десятки соперничествующих народов, имеющих эгоистические интересы, которые проистекают от стремления к сохранению своей национальности, от того, что называют патриотизмом. Эти интересы зависят от физического и политического очертания страны, от климата, качества почвы, величины ее, от духа народности, миролюбивого или воинственного, патриархального или цивилизованного; от образа жизни народа, смотря по тому, живет ли он на острове или континенте, зверолов ли он или ведет жизнь пастушескую, земледелец, фабрикант или торговец. Религия, племя, нравы, народонаселение, предания, политическое и общественное устройство, законы и обычаи – все это имеет влияние на различие национальных интересов. Борьба рынков, соревнование народов, согласие или несогласие их интересов, смотря по обстоятельствам, месту и времени, – вот из чего состоит и чем живет торговый мир действительный. Поставьте его рядом с торговым миром, воображаемым поборниками свободной торговли, и сравните!

Пусть так! Скажет питомец этой школы; но нет ничего удивительного, что начала нынешней торговой системы совершенно отличаются от тех, которые мы предлагаем; было бы удивительно, если бы они были сходны; наша система осуществляет идеал наивозможно лучшей организации торговли; существующая же ныне олицетворяет наихудшее положение, в которое только может впасть торговля.

Прекрасно! Ответим мы в свою очередь; но единственный пункт, который мы хотели теперь доказать, подтверждается этим еще лучше, т.е. что система свободной торговли в подражание всем мечтательным учениям нашего времени, в подражание даже самым буйным и бессмысленным из них, по примеру социализма, системы организации труда, уравнения платы рабочим и прогрессивного налога, всех этих бессмысленных и разорительных грез, которые во все времена пугали здравый смысл, и недавно еще приводили в ужас всех, что система свободной торговли решительно нисколько не обращает внимания на то торговое положение мира, которое с течением времени и обстоятельств установлено человеком.

А пренебрегать до такой степени в чем бы то ни было природой и историей, значит показывать отсутствие разума.

Мы ищем идеала, говорят они; похвальное старание! – о идеал устройства мира, в каком бы то ни было отношении, а следовательно и торговом, не есть война, которая могла бы раскрыться в один прекрасный день в голове человека. Все созданное Богом прекрасно и верно; порядок, данный Им миру, совершеннее того, который бы мы захотели дать ему. И так изыскание идеального устройства мира должно ограничиться исследованием высших законов его действительного устройства. Философия есть учение о промысле Провидения; и этот Промысел, эта высшая воля открывается в явлениях; в них-то должно искать Его, а не предаваться отважным фантазиям. Как! Вы философ, нисколько не стесняясь, предпочитаете пустые мечты вашего ума начертаниям высшей премудрости, которая есть конечная цель всякой философии! Бог разделил род человеческий на племена. Он вложил в сердце каждого священное чувство – любовь к отчизне, одну из наиболее видимых пружин к совершенствованию; а вы одним почерком пера уничтожаете все различия народов, вы торжественно объявляете, что не будет более патриотизма в мире, что все люди будут только граждане вселенной! По их мнению, это лучше. Но откуда берут они дерзость так думать, когда природа в своих явлениях показывает, что Провидение определило иначе.

В наше время все проповедующие преобразования религиозные, социальные и политические, утверждают также, что ищут идеала. Они тоже, под предлогом идеала, своевольно уничтожают ту или другую из человеческих страстей, то или другое препятствие природы человеческой; они точно так же взяли карту мира и сердце человека и стерли не одно большое учреждение, стеснявшее их, не одно возвышенное чувство, мешавшее им. До чего же добились они? Что же создали эти глубокомысленные преобразователи вселенной? Бредни, возмущающие здравый смысл. Неужели та же участь ожидает и систему свободной торговли? Неизвестно; однако к прискорбию должно заметить, что путь, избранный приверженцами этой системы, тот же: они не берут мир, как он есть, и стало быть лишь по особому исключению может случиться, что следуя одной и той же дороге, они не придут к тому же, к чему пришли все ложные современные учения.

Поборники свободной торговли не более обращают внимания и на историю, – эту вторую черту сходства между их теорией и самыми обесславленными современными учениями так же важно заметить, как и первую.

Никогда еще история не была изучаема более, чем в наше время, и, однако , странное дело! Уроки ее никогда не были понимаемы так худо. Это есть следствие нашего тщеславия и той пагубной страсти к химерам, которая сводит нас с пути. Нам кажется, что все появилось на свете вместе в нами, что все сделанное до нас годно лишь для засвидетельствования глубокого невежества наших отцов; у нас какая-то лихорадочная страсть к возобновлению, и жалким кажется все, установленное и освященное предшествовавшими веками; нет ни одного древнего учреждения, которое было бы пригодно нашему назначению; вековые основы жизни человечества как будто уже пережили свое время и требуют от нас перемен. Религия, правительства, финансы, словом, нет ничего, что бы не было затронуто вследствие этого презрения к знаниям наших предков и этой веры в наш гений. – е то ли же направление и у поборников системы свободной торговли? Они хотят уничтожения таможен. Раскройте историю, и вы увидите, что не было ни одного великого администратора, ни одного великого политика, который бы не видел в учреждении или сохранении таможен орудия народного благосостояния и величия; вы увидите еще более, а именно, что всякий народ, занимавший почетное место во всемирной торговле, достиг до своего положения, упрочил и сохранил его не иначе, как оградив себя таможнями. Нужно ли припоминать имена и события? Кто не знает, что колоссальному богатству Англии положено начало первыми привилегиями, данными Эдуардом III суконным фабрикантам королевства, и что морским преобладанием, до которого достигла эта нация, она обязана знаменитому акту мореплавания 1650 года? Кому не известно, что по смерти Мазарини промышленность, торговля и флот Франции не имели никакого значения в мире, и что Кольбер, только с помощью одной таможенной системы, дал государству купеческий, военный флот, рыбные ловли, колонии и мануфактуры, все эти вещественные богатства, сделавшиеся источником политического могущества? Но скоро система этого великого человека была покинута. Отмена Нантского эдикта нанесла роковой удар французской промышленности; она переселилась в Германию. Великий Курфюрст и Фридрих П, чтобы утвердить ее в своем государстве, покровительствовали ей таможнями; отсюда начало промышленного могущества и политического преуспевания Пруссии. Вспыхивает революция, является Наполеон. Он находит промышленность, как и все в тогдашней Франции, в разрушении: постыдный и безрассудный трактат 1786 года, выдав французские фабрики англичанам, уничтожил и последние ее обломки. Первый консул возобновляет таможни; впоследствии континентальной системой политика императора доводит покровительство внутренней промышленности до крайней степени. Французская промышленность, едва восстановленная, делает удивительные успехи, и вся Европа, под этой защитой, покрывается мануфактурами и удесятеряет свое богатство. Посмотрите, наконец, на Россию и Америку, они представляют то же самое. Россия была страной полудикой и бедной: Петр Великий и Екатерина II насаждают в ней иностранные отрасли промышленности и упрочивают их при посредстве привилегий; с того времени начинается благосостояние этой обширной державы. Соединенные Штаты, едва отложившись от метрополии, воздвигают мануфактуры, не прибегая сначала к покровительству таможен; Англия душит эти заведения в самой колыбели; Вашингтон видит зло и средством против него признает таможни; вслед за сим американская промышленность начинает развиваться.

Вот какова история таможенного покровительства, а между тем, не удостоив даже заглянуть в эту историю, не подумав даже о всей важности отмены учреждений, освященного гением и опытом, поборники системы свободной торговли предлагают совершенное уничтожение таможен, как бы меру самую естественную. – е тот же ли характер и образ действий видим и у самых вздорных преобразователей нашего времени, и это новое сходство тех и других в пренебрежении уроками прошедшего тревожит ум и невольно заставляет призадуматься.

Говорят: но при таком взгляде нет ни одного учреждения в мире, которое не было бы достойно уважения потому только, что долго существовало, несмотря на весь вред его; это отличное средство увековечивать злоупотребления и замедлять успехи просвещения. Нет человеческого учреждения, которое было бы вечно и всегда пользовалось бы преимуществом современности потому только, что некогда соответствовало условиям времени и места.

Первое из этих возражений по крайней мере очень слабо. Без сомнения, долговременное существование какого-нибудь учреждения не дает ему права на всегдашнее сохранение его. Когда какое-либо учреждение оскорбляет или угнетает человечество, то обязанность философа не преклоняться перед ним вместе с толпой, а противопоставить такому учреждению требование просвещения. Так, например, когда Монтескье, этот великий наблюдатель фактов, встречает гнусное учреждение инквизиции, то оно в глазах его нисколько не может быть оправдано своим долговременным существованием. Кто не читал его речи, этого образцового произведения ума, чувства и иронии, в защиту свободы вероисповедания? Вот образец публициста-философа, который осуждает факт только в том случае, когда он нарушает права, но осуждает тогда со всей силой во имя науки и природы, как ложь и как чудовищное зло. Никто, однако же, не скажет, чтобы это было приложимо к данному случаю, потому что таможенное покровительство, без сомнения, не оскорбляет ни нравственности, ни прав человека. Напротив, кажется, что народы имеют полное право стараться об увеличении своего богатства, могущества и благосостояния, и предпринимать с этой целью всякие меры фискальные, административные или политические, одобренные опытом. Монтескье, этот великий судья прав человечества, никогда не думал, чтобы учреждение стесняло эти права; напротив, его проницательный ум видел в них выгоду, и его мнение о таможнях то же самое, какое имел прежде Кольбер, и которое, со времени Фридриха Великого и Наполеона, было всегда господствующим.

Что же касается до права изменять и уничтожать учреждения, которые с течением времени становятся бесполезными или вредными, то оно вообще неоспоримо, и на самом деле есть много примеров, что общественные постановления, прекрасные во время их появления, были впоследствии изменены или уничтожены с такой же пользой, с какой были прежде введены. Но эти изменения и уничтожения, особенно когда дело идет о целой системе законов, утвержденных долговременным опытом, не должны быть предпринимаемы без важных причин. Главное же основание, приводимое поборниками системы свободной торговли для необходимости уничтожения таможен, нисколько не походит ни на одну из тех причин, которые не оставляют никакого сомнения и уничтожают всякое противоречие.

Это главное основание при рассматривании системы свободной торговли с одной, так сказать, внешней стороны, можно выразить следующими словами: “До тех пор, пока свобода не предоставлена естественному своему развитию, пока какое-либо препятствие ограничивает ее развитие, всякий переворот или изменение, имеющее целью устранить это препятствие, есть благодеяние для человечества”. И вот третья, последняя черта поистине рокового сходства системы свободной торговли со всеми пагубными учениями нашего времени; в самом деле эти учения основаны на тех же началах: они тоже стремятся к неограниченной свободе, и в этом стремлении ни одно из них не спаслось от постыдного крушения в анархии.

Посмотрим вокруг себя, прислушаемся к шуму революций нашего времени. Везде только и толку, что о павшей свободе. Какая причина этих плачевных бедствий? Она одна: свобода исчезла только потому, что не хотела признать никакого обуздания своему владычеству, никаких пределов для своего развития. Она тоже приняла их за препятствия, которые должна была уничтожить: она сокрушила их и в то же время сама себя низвергла. Обратите внимание на религию: вдруг стало недостаточно организованной свободы совести и вероисповеданий. Явились мыслители со знаменем безграничной свободы, и свобода вероисповеданий низвергалсь в бездну сомнений и безверия. Порядок частной жизни, увлеченный тем же бешенством, пришел к таким же последствиям. Была гражданская свобода; все граждане были равны перед законом. Явились софисты: это равенство ограниченное, говорили они; нам надо равенство полное, безграничное. И тогда-то потоки неслыханных безумств наводнили общество. Естественное неравенство в способностях и достоинствах было отвергнуто; сомневались в допущении прав собственности, и просвещение, подкопанное завистью, едва не утонуло в грязи и крови. Система государственного устройства также потерпела от этой прекрасной теории неограниченной свободы. Существовала олигархия, при которой политические права, доступные по началам для всех граждан, были на деле достоянием меньшинства: эта система, как и всякая другая, имела свои недостатки. Но имела достоинство: прение о делах общественных было свободное. Явились проповедники неограниченного права – все делать и все говорить, и олигархия, которую они преследовали так настойчиво, пала; место ее заняла демократия, при которой новая система раскинулась на простор: неограниченная свобода книгопечатания, избирательства и права подачи голосов – все это в течение четырех лет волновалось в вихре самой жалкой анархии, которая, как все анархии, кончилась диктатурой. Вот плоды неограниченной свободы в областях религиозной, гражданской и политической.

Предупрежденные подобными печальными явлениями поборники системы свободной торговли, кажется, должны были бы долго колебаться в приложении к торговле столь несчастного учения. Но они пренебрегли этими явлениями. Они провозглашают неограниченную свободу сообщений и размена! По их мнению, всякое ограничение торговли между народами есть препятствие просвещению; всякая преграда их сообщений – бедствие для человечества; всякое обуздание их торговых сношений – цепь рабства; и политическая экономия разглашает те же проповеди, которые некогда взволновали и ниспровергли и религию, и общество, и государство.

Для нас, простых наблюдателей, обуреваемых и не поддерживаемых духом системы и сохраняющих полное спокойствие и хладнокровие, не должно ли казаться удивительным и опасным это странное тождество общего характера системы свободной торговли с характером самых пагубных теорий нашего времени? Презрение к изучению природы, пренебрежение к авторитету гения и опыта, стремление к безграничной свободе, которая всегда и везде была гибельна для истинной свободы; словом, во всем поборники системы свободной торговли походят, по крайней мере с внешней стороны, на самых отчаянных революционеров нашего времени. Посмотрим теперь, искупает ли эту невыгодную внешнюю сторону сама сущность системы свободной торговли?

Наибольшее развитие свободы международной торговли – вот цель рассматриваемой системы; уничтожение таможен, как препятствия этой свободе – вот путь, которым она идет к цели. Согласуется ли избранное средство с целью? В этом вопросе заключается вся завязка системы; ибо очевидно, что если таможни, как говорят фритредеры, действительно стесняют свободу торговли, то все остальное в их системе вытекает, как естественное последствие сего начала. Чтобы поверить основательность главных принципов учения о свободной торговле, необходимо уяснить как условия существования свободы торговли, так и смысл таможенного учреждения; только при полном сознании того и другого можно решить вопрос: о противоречии или совместности между ними. Поборники свободной торговли находят тут противоречие, и это их исходная точка, краеугольный камень их учения; но никто не обязан верить этому на слово. Таможни существуют ныне повсеместно, во всем образованном мире, и, вероятно, не без причины, исследованием которой может пренебрегать одна лишь слепая самоуверенность. Обозначив в предыдущей главе общий характер системы свободной торговли, мы приступим теперь к рассмотрению главных ее начал.

Свобода торговли, на каком бы то ни было рынке, зависит от одного условия, а именно от конкуренции. Соперничество, или борьба, происходящая от совместного присутствия на одном и том же рынке нескольких продавцов одних и тех же изделий – вот душа свободы торговли. Нет полной свободы в тех сношениях, где продажа и купля не равно свободны; без конкуренции не свободна ни продажа, потому что не всякий имеет право участвовать в ней, ни купля, потому что покупатель не может тогда иметь выбора между разнообразными товарами и разнообразными предложениями их продавцов. Общее право продажи и совместничества [конкуренции] при этом, или, одним словом, конкуренция есть разумная и общепринятая теория законов свободы торговли.

Во внутренней торговле государства справедливость этой теории никогда не была подвержена сомнению, потому что на каждом шагу она подтверждается фактами. На самом скоромном деревенском рынке и на самой богатой городской бирже стеснение и свобода торговли приписываются отсутствию или присутствию конкуренции. Если бывает много соперничествующих продавцов одних и тех же изделий, то тогда торговля свободна, или по крайней мере может быть свободна; если же продавец каких-либо изделий есть единственный в известном месте, то тут торговля совершенно или отчасти стеснена, или может быть таковой. Опыт постоянно в этом отношении подтверждает то же, что говорит и разум.

Отличается ли в этом внешняя торговля от внутренней? Те же ли разумные начала существуют для свободы международных торговых сношений? Немного нужно поразмышлять, чтобы убедиться в этой истине. На общих мировых рынках нации представляют то же, что отдельные лица на внутренних рынках. Владение и пользование всею почвой земного шара и торговля ее произведениями разделены между народами точно так же, как владение и торговля в известной стороне между частными людьми. Разница только в значительности владений и торговых разменов, но сущность отношений одна и та же, а потому законы, лежащие в основании тех и других, не могут быть различны. Вообразите себе, что на этом общем рынке, куда стекаются все народы для размена избытка своих произведений, один народ овладел бы продажей известных произведений, в которых нуждаются все прочие, от того ли, что этот привилегированный народ добывает эти произведения у себя, или от того, что он захватил в свои руки собирание и доставку их: что произойдет тогда?

Народы, по-видимому, имеют те же страсти, как и отдельные лица; единственная разница, как говорит Платон, в том, что в народах эти страсти являются в больших размерах, а потому когда народ предается торговле, то главный при этом импульс заключается, как и у частного лица, в желании получить от нее выгоду. Что сделает движимый этой страстью, тот народ, который мы вообразим себе на всемирном рынке единственным продавцом известных произведений? Без сомнения, он назначит им цену, какую заблагорассудит, и все другие народы должны будут, как рабы, ему подчиняться. Если эти произведения суть главнейшие продукты земледелия и промышленности, то торговое порабощение мира неизбежно. Но пусть явится соперничество, пусть каждый народ найдет возможность приобретать нужные товары у продавцов-соперников: и международная торговля свободна; свободна в продаже, потому что многие могут участвовать в ней, свободна в купле, потому что никто не зависит от произвола одного продавца.

Подобное размышление представляется нам само собой; но, чтобы еще лучше убедиться в справедливости его, обратимся к истории – этому неподкупному свидетелю, которого никакие умствования и системы не совращали с пути истины и справедливости.

История сохранила воспоминания о торговой жизни всего мира; она следила за ней везде, где только ни развивалась торговля, с самой глубокой древности до наших времен. Спросите, по каким признакам можно было узнать ее угнетение, или свободу, и она ответит вам точно то же, что и здравый смысл: по присутствию или отсутствию конкуренции.

Памятником постоянства такого мнения осталось слово, выражающее начало, противоположное соперничеству, начало торгового порабощения – это монополия. Уже более 2.000 лет, как это слово создано греками; с того времени, как их Архипелаг стал театром просвещения, слово монополия на самом употребительном тогда языке означало признак торговли порабощенной. Римляне сохранили это название, оно перешло потом во все новейшие языки, и ныне на самых отдаленных точках мира напоминает народам, что нет свободы торговли между государствами, как и между частными людьми, там, где один продавец, без соперников завладевает рынком. Но летописи народов представляют тому свидетельства еще яснее, чем их язык. Не восходя ко временам Тира и Коринфа, обратите ваз взгляд на историю торговли от возрождения просвещения в Европе до наших времен; эта история гласит: пока господствует монополия в пользу одного народа, торговля всех других пребывает в бездействии и угнетении, и едва только устанавливается соперничество между нациями, как торговый мир является освобожденным. Всякий в состоянии припомнить множество тому примеров. С VIII века до второй половины XVII Запад подвергается по очереди монополии: Итальянских республик, Ганзейских городов, Голландии и Фламандцев. Свобода торговли не существует. Пиза, Генуя, Флоренция, Венеция, Любек, Брюгге, Антверпен, Амстердам – вот складочные магазины мира: все другие народы должны к ним обращаться. Один или два города во всей Европе приобретают неслыханное благосостояние, а все остальное томится в зависимости и нищете. Но соперничество около половины XVII века, вследствие разорения Голландии и торговой борьбы Англии с Францией, начинает учреждаться в мире, и тотчас является свобода; чем далее, тем более распространяется соперничество, тем более растет и свобода; наконец ныне, когда большее чем в какое-либо другое время истории, число народов соперничает на рынках мира, свобода торговли совершеннее, чем она была когда-либо; доказательство опытное, столь ощутительное, что мы заключим из него, не продолжая далее, что торговые сношения государств, как и частных людей, свободны только тогда, когда опираются на начала соперничества. Однако оно не учреждается само между нациями; приведенные нами черты из истории народов доказывают это достаточно. Если соперничество не могло так долго изгнать монополии из Европы, то не очевидно ли, что для утверждения своего оно нуждается в некоторых особенных условиях. Эти условия и должны мы себе объяснить, чтобы составить полное понятие о свойствах свободы торговли.

Слово соперничество возбуждает в уме идеи двоякого рода: во-первых, идеи борьбы, происходящей от встречи и противоположения двух сил; во-вторых, идею согласия двух сил, которые противодействуя друг другу, стремятся однако к одной и той же цели.

Эти составные элементы соперничества очевидны; но при этом есть еще одно условие, необходимость которого не менее осязаема; оно состоит в том, чтобы противопоставленные силы могли выдержать столкновение, а для того были бы равны. Если действительно одна значительнее другой, то она сокрушит, уничтожит ее, и выгода состязания утрачена: соперничество не имеет целью столкновения сил, которое есть только средство, а стремится к взаимному при этом уравновешиванию их. Здесь является великий закон баланса или равновесия, управляющий целым миром, как нравственным, так и физическим, и без соблюдения которого нет порядка в последнем, нет свободы в первом. Торговля народов, как и всякое другое проявление деятельности человеческой, свободна, когда она подчиняется этому закону. Если силы, приводимые при этом в действие, не совершенно уравновешиваются, то свобода ее уничтожается. Но что это за силы, соперничествующие в торговле? Это нации. И так соперничество наций, душа свободы внешней торговли, не может установиться, если их коммерческое могущество не уравновешивается взаимно. Но это можно допустить только при одном из двух предположений: или силы соперничествующих наций уравновешены уже самой природой, или приведены к тому мерами искусственными; ибо очевидно, что если на рынке мира богатство различных народов, составляющее источник их сил, не равно, то соперничество не может существовать, и свобода, бросив слабый свет, угаснет, уступив место монополии и порабощению. И так равновесие экономического могущества народов – вот последнее условие появления и существования свободы торговли, потому что только от равновесия зависит, вместе с возможностью равносильной борьбы, и возможность соперничества, без которого, по свидетельству истории и рассудка, торговля не может быть свободной.

Рассмотрим теперь сущность таможенного учреждения с тем, чтобы потом, опираясь не все сказанное, решить, противоречит ли оно, как утверждают фритредеры, потребностям свободы?

Цель учреждения таможен всем известна: учреждение это создано для покровительства земледелия, промышленности и торговли, а впоследствии и мореплавания тех наций, которые стоят, по естественному порядку вещей или случайно, ниже других.

Побудительная причина существования такого покровительства очевидна и справедлива сама по себе. Если бы Провидение даровало всем народам равные или равносильные богатства и способности, то свобода торговли существовала бы сама по себе, и не было бы надобности в особых учреждениях для упрочения ее. Но этого нет на деле: достаточно взглянуть на естественное положение стран и исторические события, чтобы удостовериться в явном и постоянном неравенстве наций. Одна владеет самыми богатыми продуктами земли, другая нуждается даже в необходимом. Одна производит важнейшие первые материалы, как-то: хлеб и железо, и, следовательно, обладает естественными преимуществами перед другой, производящей предметы меньшего потребления, как, например, кружева и шелк. То или другое положение государств есть также причина неравенства; так владения одной нации одарены роскошно произведениями, но нет у ней удобных естественных путей сообщения; другая же нация, хотя менее богатая, но с лучшими путями сообщения, может опередить первую. Прибавьте к этому различие самых способностей народов: один родится промышленником и купцом, другой отличается вежливостью, вкусом и воин от природы; понятно, что огромная разница в капиталах неизбежна на долгое время, и сколько она выгодна для одного, столько же опасна для другого. Наконец, относительная важность источников богатства народов непрестанно изменяется. Шерсть и дерево были в течение нескольких веков главнейшими предметами торговли; они вытеснены ныне каменным углем и хлопком, и, может быть, каменный уголь и хлопок, в свою очередь, уступят место другим продуктам. Представьте себе, что последует открытие какого-либо нового прядильного растения или приложения какого-либо нового начала, например, электричества к освещению, движению или нагреванию, – вот и новый переворот в равновесии промышленного мира. Неравенство наций, одним словом, зависит от тысячи разных причин, так что нельзя себе вообразить времени, в которое бы та или другая нация не превосходила остальные в отношении торговли. Значит, причина учреждения таможен заключается в самой природе вещей: причина совершенно достаточная, потому что всякое государственное учреждение, опирающееся на подобное основание, уже само по себе есть дело необходимости, а не прихоти.

Но какие средства употребляют таможни для достижения своей цели? Какими средствами защищаются при этой системе слабые от неизбежного преобладания сильных? Тарифами. Нация слабейшая налагает пошлину на привозные иностранные изделия той промышленности, которая в ее владениях менее естественная, или не так давно существует, и, следовательно, слабее. Установление этой платы или этого налога заключает в себе что-либо противное нравственности или рассудку? Нисколько. Каждый народ естественно имеет право наилучшим образом обрабатывать свою землю и извлекать наибольшую выгоду из страны, в которой живет, и из способностей, которыми обладает. Но если превосходство одного из соседей мешает ему пользоваться этим правом, ведущим окончательно к увеличению всеобщего благосостояния, то каким образом принятие какой-либо фискальной меры, с единственной целью иметь возможность занять приличное место в мире промышленном и торговом, может показаться неблагоразумным или не основанным на праве. Напротив, справедливость требует всегда защиты слабого против сильного, у народов еще более, чем у частных людей, ибо в этом случае последствия угнетения гораздо важнее; и это покровительство не только не есть зло для человечества, которого оно должно было бы избегать, а скорее благодеяние, которого должно желать. Действительно, пошлины, платимые сильным народом слабейшему, служат общему благу, поддерживая промышленное существование последнего. Итак, таможни оправдываются выгодами всемирными, а учреждение их самой природой вещей.

Познакомившись с предметом спора, приступим теперь к обсуждению того, действительно ли учреждение таможен составляет препятствие для свободы торговли, как уверяют фритредеры для оправдания своего учения.

Настоящий вопрос так положительно решен, что становится удивительным, как люди, известные по способностям и образованию, могли предложить его.

Таможни – епятствие для свободы торговли? Но они суть единственные хранительницы ее. В самом деле, что составляет сущность этой свободы? – оперничество. – А каковы условия соперничества? Они указаны нам рассудком: равенство или равновесие соперничествующих сил, уравновешивание противников, частных людей или народов. Но равносильны ли нации, между которыми производится торговля? Ничто так не очевидно и не постоянно, как их неравенство. Какова же цель таможен? Учреждением пошлин уравнять искусственно торговые силы народов, естественно неравные, т.е. создать систему равновесия, которая позволила бы им выдерживать взаимное соперничество: разве не есть это самая теория условной свободы? Что же делают, выставляя таможни препятствием для свободы торговли? Принимают за систему препятствий и помех то, что в сущности есть ни что иное, как обеспечение и ограничение.

История, к которой мы, не строители систем, не боимся прибегать, вполне это подтверждает. В течение древних и средних веков и во времена возрождения, от Карла Великого до Людовика XIV, учреждение таможен, как орудия народной промышленности, находилось в пренебрежении. – то же было тогда? – остоянным правилом всемирной торговли была монополия. – орговля, предоставленная всем случайным изменениям, находилась всегда в руках нации, наиболее к тому благоприятствуемой, наиболее промышленной; соперничество было невозможно, и мир оставался в угнетении. История торговли тех веков рабства состоит из одних сказаний о перемещении столицы монополии. Летописи торговли содержат только имена некоторых городов, обогащавшихся по очереди достоянием и данью вселенной: богатство Тира, Орхомен, Родоса, Карфагена, Коринфа, Марселя, Александрии – вот в противоположность с угнетением и нищетой всего остального мира, что представляет торговая история древних времен. В средние века, до половины XVII-го столетия то же незнание благодеяний покровительства, те же последствия для свободы. Монополия переменяет много мест: с берегов Адриатики и Арно переносится она на устья Везера и Эльбы; потом останавливается на Шельде, на Гарлемском море и Зюдерзе; но на каких бы берегах она не останавливалась, все одинаково давит она и гнетет Запад, как в древности давила и угнетала Восток. Наконец в половине XVII века Англия и Франция, уничтожив своей политикой и оружием могущество Голландии, покушаются почти в одно и то же время защищать тарифами свои возрастающие промышленности, одна скотоводство и овцеводство, другая фабрики суконные, кружевные, зеркальные и т.п., и таким образом приготовляют у себя элементы для будущего соперничества с подобными же произведениями иностранными. Опыт такой попытки достигнуть равновесия, а следовательно и свободы промышленности, торговли и мореплавания, был непродолжителен. Но пример говорил сам за себя и нашел последователей. Все другие нации, с тех пор и до сего времени, сглаживая посредством тарифов естественное или случайное неравенство своего торгового могущества, постепенно вступали на путь системы покровительственной. У нас перед глазами результаты этой важной перемены; мы можем сравнить положение торговли, созданное таможнями, с тем состоянием ее, которое было до принятия их различными народами средних и древних веков. – Какая разница в равновесии, соперничестве, свободе и, наконец, благосостоянии мира? Прежде, до таможен, один флаг развевался на всех морях; единственный флот итальянский, ганзейский или голландский владычествовал над океаном и собирал дань. Факторы всего мира portiores terrarum, эти неограниченные владетели морей, стесняли свободу их. Но тарифы покровительствуют мореплавание различных народов: создаются четыре первоклассные флота: английский, французский, американский и русский, и завоевывают свободу океана. То же самое и в земледелии и в промышленности. Один народ, даже один город, в прежние времена, распоряжался распределением богатств земледелия и промышленности, и что же? От того страдало и то, и другое, и редкость произведений поддерживала дороговизну: являются таможни, монополия уничтожена; соперничество возбуждает множество мануфактур; земледелие, вызванное, поддержанное и обогащенное промышленностью, делает неслыханные успехи, равновесие устанавливается, торговля освобождается, богатство увеличивается и благосостояние распространяется.

Вот назначение таможен! И это-то учреждение хотят стереть с лица земли одним почерком пера, чтобы заменить системой, составленной совершенно в противоположном духе.

Лейбниц сказал где-то: “После долгих изысканий я нашел, что обыкновенно самые древние и общепринятые мнения суть лучшие, если только их справедливо толкуют”. Нет ни одного учреждения, давно существующего у народов просвещенных, на которое не надлежало бы смотреть так, как советует Лейбниц. Уже только по одному этому таможни должны были бы заслужить подробного разбора от поборников свободной торговли. Прежде чем отвергать их и советовать строить на развалинах их новую торговую систему, они должны были бы дойти до источника их, вникнуть в мысль, создавшую их, изучить их влияние, и взвесить результаты. Действуя таким образом, они избежали бы упрека в легкомыслии, в котором их нельзя не упрекнуть теперь, и которое мало говорит в пользу основательности их учения; наконец, что еще важнее, они не приняли бы за исходную точку своей системы положения существенно ложного

положение это, как мы видели, состоит в том, что так как таможни суть великое всем известное препятствие для свободы торговли, то уничтожение их есть вернейшее средство основать и развить эту свободу. Но после всего сказанного нами очевидно напротив, что если учреждение таможен имело последствием установление, вместе с промышленным равновесием наций, возможности соперничества, а следовательно и свободы торговли, то уничтожение этих самых таможен имело бы, в свою очередь, следствием совершенно противное тому, чего ждут поборники свободной торговли, а именно уничтожение, вместе с равновесием сил народов, всякой борьбы производительности и торговли наций, восстановление монополии и возвращение всего мира в прежнее порабощение. Или нет более ни здравого смысла, ни истории, ни логики, или сказанное нами верно. Но заключение, вытекающее из сего против системы свободной торговли, очень важно; система эта не имеет данных для своего существования, ибо основания, приводимые ею, ложны до такой степени, что анализ и наблюдение велят следовать правилам совершенно противоположным для того, чтобы идти путем естественным и справедливым. С первого же шага и в самой сущности этого учения мы видим неприятное подтверждение того характера утопии, который лежит на нем и с внешней стороны; действительно, теперь химера из вероятной делается явной и на самом важном пункте, ибо из него вытекает все остальное в этом учении, а с тем и предположения наши получают достоверность.

Но как ни убеждены мы в правильности нашего заключения, прежде чем идти далее и глубже вникать в систему свободной торговли, мы обязаны подвергнуть ее еще одному испытанию. Мы показали, что исходная точка ее ложна; ибо она предполагает достигнуть свободы международной торговли уничтожением таможен, между тем как совершенно ясно, что без таможен свобода эта никогда не существовала бы и не могла существовать. Поборники системы свободной международной торговли могут, однако, привести некоторые доводы в доказательство своего основного положения; посему, чтобы не оставлять ничего без внимания, выслушаем их: посвятим целую главу изложению и обсуждению этих положений.

Люди, мечтавшие о новом только порядке вещей и отличающиеся не гением, но лишь развитием своего воображения, не имеют обыкновения доказывать основательность своих учений ни рассуждениями, ни фактами. Они излагают эти учения, и этого достаточно, чтобы питать к ним полное доверие. Но зато они без устали нападают на недостатки того учреждения, погибели которого ищут только вследствие действия страстей. Совершенно преданные грезам своей фантазии, такие строители систем естественно упояются и восторгаются ими: если они и говорят тогда с догматической важностью, так это потому, что в простоте сердечной принимают за догмы собственные свои выдумки. Но то, что было прежде одним только заблуждением, становится вскоре тактикой. Подобные нововводители, не имея возможности подвести основания своим теориям, хранят торжественное молчание; и скоро кажется, что было бы святотатством не разделять с ними слепой веры в их системы. В то же время, чтобы не остаться в долгу у противников, они низвергают гром и молнию против тех преданий, которых не хотят признать. Между тем толпа, в жалком неведении сущности вещей, всегда обольщается словами; в глазах ее все существующее имеет тот уже непростительный недостаток, что существует; она способна все допустить и всему поверить, когда ей обещают заменить злоупотребления чудесами; она с уважением смотрит на жреческий вид, в который облекаются систематики, и мало-помалу учение распространяется. Люди умные, улыбаясь, не обращают на него внимания; время течет, число сектантов увеличивается, и вот каким путем подкапываются и вводятся самые гибельные идеи.

Вот в десяти строках вся история системы свободной торговли. Потребуйте у поборников ее хоть одно прямое доказательство. Они уничтожат вас своим молчанием и презрением. Кто этот скучный и любопытный человек, этот ум до такой степени отставший от обыкновений мира, что спрашивает у систематиков доказательств, подтверждающих учение их? Молчание – вот ему ответ.

В предыдущей главе мы видели всю ловкость такой тактики. Ясно, что начни они говорить, и все погибло. Что же может быть тут лучше молчания? Но так как надо же было чем-нибудь прикрыть всю возмутительность столь неслыханного учения, то они и напали на недостатки, пороки и чудовищные злоупотребления того учреждения, которое хотели уничтожить; из этого произошла критика таможенного учреждения – литература самая плодовитая и самая бестолковая из всех, когда-либо появлявшихся. Нетрудно понять, как двусмысленна и слаба эта тактика всех систематиков, принятая на этот раз и поборниками свободной торговли: они молчаливы, когда приходится оправдываться, и речисты выше всякого многословия, когда думают нападать. Дух нововведений есть без сомнения дух плодотворный. Прогресс есть закон мира, и справедливо сказал один философ, что не должно принимать “мнений наших отцов только потому, что это были их мнения”. Когда принимают какое-либо нововведение, не лучше ли позаботиться сперва о законности самого нововведения, чем о недостатках существующего порядка, которые предлагают ниспровергнуть?

Так по крайней мере, в противоположность дюжинным нововведениям, поступали нововводители гениальные. Взгляните на Декарта, взгляните на Кювье: один предпринимает заменить сочинение Аристотеля, как оно ни прекрасно само по себе, книгой еще прекраснейшей, книгой, которая была всегда перед глазами этого великого мыслителя: книгою души человеческой; другой предлагает заменить блестящие фантазии Бюффона и Лейбница наблюдением природы. Как берется тот и другой за установление превосходства своих учений над духом предания? Распространяются ли они в критиках против этих преданий? Нет, все силы их сосредоточены на том, чтобы прямо путем рассуждения и фактов доказать прочность своих правил, оставляя потомству произнести свой приговор над новыми правилами и существовавшими дотоле учениями? Вот печать истинного гения: ум осторожный и терпеливый. Что же делают, напротив того, систематики? Они утверждают, решают, пророчествуют: это отсутствие рассуждения под личиной важности – х точка опоры! О! Они не ищут ее в прочности своего учения и в недостатках существующего порядка; как будто, если существующий порядок имеет недостатки, то из этого естественно следует, что их система безукоризненна! Да и что доказывает критика, когда они даже справедливы? Что учреждение, к которому она относится, несовершенно. Не большое же чудо, если учреждение это есть дело рук человеческих! Доказывают, или стараются доказать, что таможенная система не лишена злоупотреблений и недостатков. Если это и так, следует ли отсюда, что ее надо уничтожить? Да, может быть, в глазах человека, ослепленного заблуждением, но в глазах здравомысдящего, из этого следует только то, что ее надо улучшить. Если бы стали уничтожать все, что служит на земле причиной к злоупотреблению, не устояла бы и религия. Потом, из недостатков таможен, что можно заключить в пользу какой бы то ни было системы, которой хотят их заменить? Доказано, что покровительственная система недостаточна, и вот прекрасный повод заключать, что система свободной торговли совершенство! Надо было доказать не то, что таможни суть плохое учреждение, а то, что свободная торговля есть учение, основанное на опыте и разуме. Но этого-то и не доказано. А почему? Мы уже видели, почему; потому что невозможно; потому что совершенно наоборот система свободной торговли основывается на гипотезе, не выдерживающей самого поверхностного разбора.

Посмотрим, во всяком случае, на эти недостатки, пороки и злоупотребления таможенной системы, из которых наделали так много шума поборники свободной торговли. Хотя из критики своей они ничего не могут вывести в пользу своей теории, однако проверим эти критики. Они понаполнили много томов в течение шестидесяти лет, сколько писателей перебрали, толкуя их на разные манеры. Небесполезно взглянуть на них.

Можно разделить на три совершенно отличные разряда упреки, обращенные поборниками свободной торговли против таможен. Их обвиняют в том, что они противны, 1) свободе; 2) благосостоянию государств; и, наконец, 3) просвещению. Один уже перечень этих обвинений должен казаться странным после всего уже сказанного. Если до сих пор мы доказали что-нибудь и доказали, опираясь на непогрешимые свидетельства мира действительного и истории, так это то, что без таможен нет свободы торговли, следовательно, нет благосостояния для государств, и стало быть нет просвещения.

Но странность тих критик ничто в сравнении со слабостью приводимых ими оснований.

Во-первых, говорят они, свобода в ее проявлении открыто нарушается таможнями. Свобода промышленности и труда, свобода гражданская, свобода личная и даже свобода политическая – все гибнет или страдает от этого учреждения. Каждый член общества имеет неограниченное право доставать себе, где хочет и где находит дешевле, предметы, потребленные для его продовольствия, содержания и работы: предметы потребления, первые материалы, инструменты, орудия, машины и т.д. тот же гражданин имеет такое же неограниченное право продавать свои изделия по своему усмотрению. Но права эти нарушены таможнями. Всякий производитель, благодаря им, должен продавать свои изделия только определенному числу покупателей; всякий потребитель должен приобретать все, ему необходимое, только у известного, строго определенного числа продавцов. Человек получил от Бога естественное право продавать произведения своего труда всему миру, и получать предметы, необходимые для удовлетворения его нужд, со всего земного шара; это право не существует, таможни задушили его. Свобода гражданская также не избегла этого. Единство закона и равенство прав – вот девиз этой свободы. Что стало с равенством прав? Свобода гражданская не признает никаких взаимных отношений между потребителем и производителем. Как потребитель, я обязан дать взамен вещи, необходимой для удовлетворения нужд моих или моего семейства, количество работы, пропорциональное рыночной цене этих вещей; и только пропорциональность этой общей цене естественна а законна. Но таможни дают право производителю, моему соседу, моему ближнему, или который должен был бы называться моим ближним, право продавать мне тот или другой, нужный для меня предмет дороже его рыночной цены. Разве неравенство тут не очевидно? Даже для мануфактуристов одного и того же государства покровительство не равно: один пользуется громадным покровительством, а другой вовсе лишен его. Где же единство закона? Прибавьте к тому, что иностранец, в отмщение, также нападает на изделие мануфактуриста неохраненного, так что последний делается двойной жертвой и двойным рабом привилегии и монополии, учрежденной к выгоде только одного.

Таможенные пошлины суть ничто иное, как налоги или феодальная поземельная пошлина, взимаемая с целой массы народа в пользу некоторых частных людей. Согласовать такое учреждение со свободой все равно, что хотеть согласия варварства с просвещением, феодализма с общественным правом. Говорить ли о свободе личной? Что могло статься с нею при системе, поставляющей государственным правилом обыск домовый и телесный? Наконец, свобода политическая есть только венец всех прав гражданина, но дух ее, без сомнения, не согласуется с духом системы, налагающей руку на родной очаг и самую личность этого гражданина. Революция 1789 года, казалось, навсегда должна бы заменить привилегии равенством, и действительно собрания присяжных, цехи, суды, палаты и все остальное пало пред этим чудным усилием ума общественного, но таможни устояли, как наглый вызов всему просвещению!

Вот содержание критик первого разряда. По внешности они, разумеется, прекрасны и необыкновенны; но заглянем внутрь.

Таможни, говорят они, возобновляют правило привилегий и учреждают монополию в промышленности. Рассмотрим отдельно эти оба обвинения.

Что такое привилегия? Право, данное гражданину исключительно пользоваться и заниматься одному тем или другим ремеслом. Спрашивается, дают ли таможни кому-нибудь такое право в ущерб его согражданам? Кто мешает всякому, пользующемуся гражданскими правами, возводить заводы, рыть мины [рудники], обрабатывать хлопок, шерсть, лен, пеньку и т.д. и доводить свою промышленность до высшей степени развития, к великой выгоде всего государства, под покровительством законов, установленных государством для поощрения промышленности? А если этому никто не мешает, так что же толкуете вы о промышленных ленах? Смешон феодализм, который доступен для всех и каждого.

Далее говорят о монополии. Монополия действительно была бы следствием привилегии; но как первая не существует, то трудно предположить существование и другой; впрочем, все это подтверждается и фактами. Никогда и нигде в образованной Европе соперничество между частными людьми не было так деятельно и так сильно, как ныне. Последствия его в усовершенствовании и понижении цен на главные предметы промышленности очевидны. Всем известно, например, что цена железа во Франции, при покровительственной системе, упала почти наполовину, и цена бумажных изделий на три четверти, и все это в очень короткое время. Даже есть такие промышленности, которых произведения, вследствие сильного соперничества мануфактуристов, упали во Франции до цен, разорительных для производителей; фабрикация обоев в этом отношении всем известна. Вот странные монополии, которые вместо того, чтобы производить дороговизну, понижают цены и, вместо уничтожения соперничества, так умножают и возбуждают его, что от того страдает даже сама производительность! Загадочные монополии!

Есть, однако, средство объяснить эту загадку, прибавив к словам монополии и привилегии – лагательное национальное, обыкновенно опускаемое фритредерами. Тогда загадка ясна, или, лучше сказать, ее нет вовсе: таможни суть действительно неопровержимый источник привилегий и монополий национальных для того общества, которого промышленности ими охраняются, а следовательно и для всех, без исключения, членов этого общества. Но что можно найти неудобного в существовании обеспечений, без которых труд, промышленность, продовольствие, содержание и торговля известного государства были бы беззащитно предоставлены в пользу иностранцев? И при подобном воззрении, что отвечать на все восклицания о погибели свободы промышленной и т.д.?

вы говорите, что свобода ваша угнетена, если вы не имеете неограниченного права продавать по всей земле произведения вашего труда и получать, откуда хотите, предметы, необходимые для удовлетворения ваших потребностей? Но у вас, значит, нет отечества? Вы, значит, гражданин вселенной? Вы, значит, не признаете никаких взаимных отношений между собой и жителями вашей родной страны, которая воспитала и охраняла вас? Надо полагать так, если вы называете рабством подчинение общему закону, управляющему всеми вашими соотечественниками. Пользование неограниченным правом, которого вы требуете, возможно было бы только при одном из двух условий: или чтобы по какой-либо неслыханной привилегии вы были бы избавлены от соблюдения государственных постановлений, учрежденных в вашей стране для общего покровительства промышленности и национальной торговли; или чтобы от одного полюса до другого мир населен был только одной нацией; но ни одна из этих двух гипотез не стоит и слов: нельзя требовать, во имя свободы, личной только привилегии, ни во имя здравого смысла – невозможного.

Но в какой надежде поборник свободной торговли рассчитывает на это право продавать и покупать на всем земном шаре, не уважая нужд национальных? В надежде продавать дороже и покупать дешевле. Конечно, цель похвальная; жаль только, что расчет не верен.

Они также довольно темно говорят о ценах на общем рынке мира. Эти цены и этот общий рынок мира суть химеры, если разуметь под ними цены на все предметы в складочных местах или в порто-франко. Текущая цена, о которой они говорят, есть ничто иное, как цена, установленная на общих рынках народов; но она зависит от соперничества этих народов. Что же сделается с ней при системе свободной торговли, когда соперничество будет невозможно? Она станет совершенно иной; ее назначит нация, владеющая монополией, и тогда вы не продадите дороже и не купите дешевле; но наоборот, купите дороже и продадите дешевле. Доказательств тому бездна. Свободная торговля существует ныне, относительно каменного угля, между Англией и Тосканой вследствие той двойной причины, что тосканцы не могут соперничать с англичанами, и что последние превосходят в этом продукте всех иностранцев. Всем известно, выиграло ли оттого великое герцогство Тосканское: оно платит за уголь вдвое дороже, чем южные департаменты Франции, имеющие каменноугольные копи и охраняемые таможнями, при помощи которых они могут, хоть кое-как, соперничать с англичанами. От этой действительности еще очень далеко до химерических последствий, которых ожидают от невозможного обращения мира в какой-то складочный магазин. Что касается до продажи, то невозможно, чтобы она при свободной торговле сделалась выгодней для нации слабых. Действительно, такие нации были бы разорены, и следовательно продавали бы дешевле, если бы только могли тогда продавать. Без сомнения, была бы и тогда нация, которая продавала бы дороже, но только одна; а именно та, которая, как некогда Венеция, Ганза или Голландия не имела бы соперников ни в производстве, ни в перевозке, ни в складе, ни в торговле.

Они жалуются на монополию, но разве не очевидно, что без таможен естественное неравенство наций привело бы непременно к всемирной монополии одной из них, в ущерб всем другим? Уничтожьте таможни, и вот что станется со свободой вашего труда, вашей промышленности, вашей кули и т.д.; вместо национальных монополий, доступных всем и каждому, кроме иностранцев, монополий, дающих вам верную работу и при которых соперничество так деятельно, что совершенствование произведений и понижение цен увеличивается; вместо этих монополий, источников богатства и независимости государств и благосостояния частных лиц, будет у нас другая монополия, иностранная, которая разорит ваши фабрики, оставит без труда и хлеба тысячи работников, монополия завистливая, деспотическая, неумолимая, при коей, по невозможности соперничества, промышленность не станет более делать успехов, и дороговизна станет вечной. Вот то эльдорадо свободы, до которого вы достигнете!

Далее, что это за неравенство мануфактуристов и потребителей перед законом в системе, по которой, говорят они, взимается пошлина в пользу одного класса людей со всей массы народа? Как могут они говорить это, как содрогнулись они поднимать, даже одобрять такие гибельные нападения на право собственности? Эти, так называемые лены, покровительствуемые государством, не дают ли пропитания тысячи работников, которые, при уничтожении таможен, остались бы без хлеба или бежали бы поневоле за границу, чтобы найти пропитание себе и своим семействам? Когда государство охраняет их, что же предпринимает оно? Дело равно полезное общему богатству и частному благосостоянию. Действительно, оно усвояет себе огромные производительные силы, которые сторицей возвратят всему миру проценты пошлин, необходимые теперь для существования промышленности, и при постоянном понижении цен становящиеся все менее и менее обременительными. Что было бы без этих пошлин? Соперничество с иностранцем было бы невозможно, и правительство и частные лица должны были бы безмолвно склониться перед ним. Подобный налог для общей пользы называют несправедливым взиманием денег с массы народа в пользу некоторых сограждан. Где же справедливость и разум? Один знаменитый писатель школы свободной торговли выразился об этом предмете весьма оригинально: назвал пошлины таксой в пользу бедных. Положим, так; выражение справедливое. Действительно, дифференциальные пошлины суть деньги, платимые бедными нациями неблагодарности их почвы, суровости их климата, позднему развитию их промышленностей, с тем, чтобы не быть выданными без защиты нациям более счастливым. Мы согласны в том, что таможни могут быть приняты в этом смысле; налог, взимаемый им с народа, есть цена выкупа от монополии иностранца. Это правда; но что же в этом дурного? И с каких пор запрещено уже слабому защищаться от угнетений сильного и бедному противиться лихоимству богатого?

Теперь следует уничтожение личной свободы каждого гражданина, которого таможенные чиновники именем закона могут обыскивать. Об этом исписаны целые тома. – Оставим все крики страстей и будем судить хладнокровно и беспристрастно. Если таможни, как мы то достаточно показали, необходимы для свободы промышленности и торговли народов, то закон должен заставить уважать их. В этом заключается выгода государственная во-первых, и во-вторых выгода частных людей, в которой никто не может сомневаться. Но кто же дерзает издеваться над ними? Кто же этот поборник свободной торговли, которые ищет, старается обойтись без таможен? Контрабандист, вор? Позвольте вас спросить: во-первых, каким образом контрабанда, самое постыдное и ненавистное воровство, ибо выгода купца тогда заключаются в продаже, приносящей ущерб промышленности и торговле национальной в пользу иностранца, каким образом подобный поступок может быть пощажен судом или законом? Странное ослепление духа системы! Вот философы, честнейшие люди в свете, которые частью по упорству духа школы, частью силой логики принуждены облекать в научную форму рассуждения контрабандистов и мошенников. Но, говорят они, честнейший человек может быть подвержен таможенным обыскам; на это даже имеют право, и это бывает всякий раз, когда кто-либо переходит через границу. Пусть он явится из Англии или Бельгии, и первый таможенный чиновник может обыскать, нет ли на нем бумажных тканей или кружев; даже соседние дома мануфактуриста могут быть обысканы, как подозреваемые в том, что служат местом укрывательства, а владелец этих домов может быть очень честным человеком, неспособным утаить ни одного рубля во вред своему ближнему или государству. – то за ужасное правило и что за обильный источник злоупотреблений! Все это очень хорошо, но дайте нам, если вы знаете, какое-либо средство получше, могущее без стражи и полиции предупредить контрабанду. Правда, дают одно, которое верно: это уничтожение таможен. – Отличное средство, нечего сказать! Чтобы избавить иностранца от труда производить, или заставлять производить контрабанду, ему настежь растворяют двери и совершенно официально дозволяют водворять всемогущество монополии! Средство, разумеется, несомненно: но сознаемся, что дорого заплатишь за него, ценой разорения торговли в своем государстве. – Кроме того, какое взимание податей обходится без притеснений и злоупотреблений, и какой умный человек выведет из того как следствие, что должно уничтожить подати? Конскрипция рекрутства есть также нарушение личной свободы; но кто же, вооружась этими притеснениями, потребует уничтожения армий? Самые отчаянные анархисты. И вот, не думая и не гадая, в какое общество попадают поборники свободной торговли, когда от стеснений и крайностей таможенной полиции они заключают о необходимости уничтожения таможен.

Наконец скажем несколько слов о той знаменитой аналогии, которую проводят между свободой торговой и свободой политической. – Эта аналогия есть очевидно софизм, если предполагают, играя словами, что свобода торговца должна быть одинаковой со свободой гражданина. Свобода купца внутри страны, в которой он живет, в государстве, часть которого он составляет, должна быть совершенная, как и свобода гражданская. Но спрашивается, на основании какой аналогии требуют они купцу вне пределов его отечества такой неограниченной свободы, которой не мог бы требовать и гражданин? Англичанин или француз не имеет, кажется, избирательных прав во всем мире. – Он имеет их только в Англии или во Франции. Гражданские права его прекращаются там, где кончаются границы его отечества. Аналогия слов, по которой от национальной свободы гражданина сделали заключение к космополитической свободе торговца, есть просто бессмыслица. Что же касается до настоящей аналогии, то заключение, выводимое из нее, совершенно противно заключению поборников свободной торговли. В общем смысле справедливо, что все виды свободы взаимно связаны между собой и покоятся на одних и тех же основаниях. Свобода торговая с точки зрения условий ее существования зависит от тех же законов, как и свобода религиозная, свобода гражданская и свобода политическая. Однако необходимо, чтобы везде была взаимная борьба сил; взаимное их уравновешивание в религии нужно, чтобы пытливость ума обуздывала безумный фанатизм, а строгая покорность истинной вере излишнюю пытливость ума; в государстве надо, чтобы все власти взаимно контролировались и обуздывались одна другою; в гражданском праве необходимо, чтобы равенство умело выносить некоторые неравенства естественные и общественные, и чтобы эти неравенства, в свою очередь, не теснили равенства. Всемирная торговля тоже, как мы видели, должна повиноваться этому закону; она свободна, когда соперничество между всеми нациями обеспечено, и это соперничество возможно, если нации способны ко взаимному состязанию. Вот каков глубокий смысл аналогии всякой свободы!

Итак, вот в чем состоит этот важный упрек в угнетении свободы, делаемый таможенному учреждению. Мы потому так долго занимались анализом этого упрека, что он гораздо важнее других, и что другие два пункта обвинения, истекающие из него, опровергаются сами собой. Показав в самом деле, что таможни, будучи единственной гарантией свободы торговли государств, не только не стесняют, но покровительствуют отдельным членам этих государств, ясно выводится и следует само собой, что благосостояние и просвещение человечества, не теряя решительно ничего при существовании и поддержании подобного учреждения, много, напротив, от того выигрывают. Поборники свободной торговли отрицают это, и чтобы покончить спор, довольно рассмотреть сущность этих отрицаний только в двух отношениях.

Что касается до благосостояния человечества, то уверяют, что таможни наносят ему роковой удар, уничтожая соперничество между нациями и заменяя его, насильственно, соперничеством внутренним, которого действия внутри каждого государства суть причина бедствий и несчастий, затрудняющая образование капиталов, препятствующая возрастанию заработной платы и сокращающая источник общественных доходов. Всеконечно, эти обвинения точно так же, как и первые, отличаются и разнообразием, и смелостью, но в то же время отсутствием и тени прочного основания.

Если таможни, как предполагают, суть для мира причина постоянно увеличивающихся напрасных издержек, отчего же происходит, что мир никогда так не процветал, как по усвоении различными государствами таможенного учреждения? Отчего богатство всякого народа начинается лишь со дня вступления его на путь системы покровительственной, и чем большее число народов вступает на этот путь, тем более возрастает и всемирное богатство, и благосостояние частных людей? Все это достойно замечания. Кажется, никто не станет утверждать, чтобы мир с тех пор, как при помощи таможни он покрылся мануфактурами, не стал несравненно богаче, чем когда промышленность гнездилась в одном каком-либо городе или в одном каком-либо государстве. Рассмотрите историю всех народов европейских: нет ни одного из них, которого земледельческое, промышленное или торговое богатство не начиналось бы со времени принятия его правительством покровительственного тарифа. Ограничимся двумя примерами. Когда началось колоссальное величие Англии и процветание Франции, если не со времени акта мореплавания у одной и учреждений Кольбера у другой? Наконец ныне, когда целый мир покрыт таможнями, когда они не суть уже тайна монополии одного народа, но щит независимости и торговой борьбы всех народов, с тех пор как Германия, Австрия, Россия и Америка последовали примеру Англии и Франции, какое увеличение, по мере распространения в них системы покровительственной, благосостояния каждого из этих государств, а последовательно и благосостояние всего мира, ибо они очевидно составляют часть его. Когда поборники свободной торговли утверждают, что земля обеднела со времени учреждения таможен, то они поддерживают, по свидетельству фактов, не больше, как парадокс самый и самый ложный, какой только можно себе вообразить.

Но рассмотрим в подробности это странное рассуждение. Таможни уничтожают соперничество между народами; пример: не возникает ни одной новой промышленности, не изобретается ни одного нового способа производства, которых все народы, благодаря покровительственным таможням, не поспешили бы тотчас же усвоить себе. Россия и Пруссия, благодаря своим тарифам, уже подражают с успехом нашей шелковой промышленности. Франция усвоила себе тем же способом промышленность хлопчатобумажную и железную, столь древние в Англии. Англичане, в свою очередь, все с помощью того же средства воздвигли у себя стеклянные заводы, подражающие французским хрусталям. Вот как таможни уничтожают соперничество между нациями! Совершенно наоборот: без них соперничество, всегда начинающееся подражанием, было бы задушено в самом зародыше и следовательно было бы невозможно. Далее, таможни усиливают внутреннее соперничество. Приятно слышать, что таможни развивают соперничество; но позвольте спросить мимоходом, как согласить это с тем, что будто таможни рождают монополии и лены? Необходимо выбрать что-либо одно: или таможни уничтожают соперничество, или излишне возбуждают его; допустим, что один из этих упреков можно предложить, но предлагать их разом оба не значит ли злоупотреблять критикой? Однако можно ли чем-либо доказать, что таможни излишне возбуждают соперничество? Это утверждение также справедливо, как и то, что таможни угнетают соперничество. Излишнее усиление внутреннего соперничества не зависит от таможен. Ежедневно мы видим, что такое усиление соперничества является в промышленности и неохраняемой. Жажда выгод, масса народонаселения в городах и деревнях, вот истинные причины бедствий, производимых чрезмерным соперничеством. Отличным средством для отстранения злоупотреблений внутреннего соперничества полагают присовокупление к нему нового соперничества иностранного. Таможни, уверяют еще, замедляют образование капиталов. Доказательство: со времени повсеместного распространения таможен капиталы, переизбыточествующие в Англии, выходят в виде денег, машин или работников во все государства мира; эти капиталы, охраняемые таможнями тех государств, доставляют средства для производства и соперничества там, где их не существовало; при помощи их в несколько месяцев делают то, чего не сделали бы и в несколько лет. Всем известное участие английских капиталов во всех больших промышленных предприятиях Европы и Америки вполне подтверждает это. Вот как таможни замедляют образование капиталов: они привлекают в страны бедные или отсталые деньги, машины, способы производства, работников, опытность, – одним словом, все существенные элементы капитала стран, более богатых или более развитых. Таможни, далее, препятствуют увеличению сдельной платы. Пример: в 30 лет, с тех пор, как Франция более, чем когда-либо, вдалась в эту ненавистную покровительственную систему, нет промышленности, где бы сдельная плата рабочих не увеличилась; в некоторых промышленностях она удвоилась. Наконец финансы государства страдают от таможенного учреждения. С первого раза это даже трудно понять: каким образом казна Франции, например, страдает, взимая ежегодно таможенных пошлин более, чем на 150 млн франков. Это объясняют, говоря, что если бы таможни были уничтожены, капиталы бы образовались скорее, и следовательно было бы более работы и более богатства, и, наконец настала бы возможность значительно возвысить налоги. Но мы доказали, что таможни, напротив того, благоприятствуют образованию капиталов, и что даже без них ни одна промышленность не вышла бы за пределы того государства, где родились; и это избавляет нас от труда теперь же исследовать финансовый взгляд поборников системы свободной торговли; мы обратимся к нему впоследствии.

Остается просвещение. Таможни, если верить поборникам системы свободной международной торговли, и это без сомнения самый поэтический упрек, наносимый этому учреждению – таможни суть порождение варварства, враждебное успехам просвещения. Каждый народ, говорят, благодаря таможням, поставляет себе целью удовлетворять свои потребности собственными средствами и вывозить за границу излишек своих произведений. Как будто народ, принявши систему покровительственную и провозгласив ее единственно разумной, не побуждает тем самым и других следовать его примеру. Действительно этот роковой пример не остался без подражателей. Что же произошло от того? Разделение мира на отдельные области, в которых каждый народ упрямо стремится жить один, понуждаемый к тому мелким и завистливым эгоизмом. Национальная вражда при этой печальной системе осталась даже среди новейшего просвещения столь же дикой, как и в самые грубые времена. Приучили народы думать, что выгоды их заключаются в гибели их соседей, и целые государства, в ущерб нравственным успехам человечества, воодушевляются духом соперничества, свойственным соседям лавочникам к их обоюдному вреду! Вот что сделали таможни с будущностью человечества, вот на какой путь мрака и унижения увлекают они!

Читатель сам в состоянии представить себе все те прекрасные вариации, которые может создать на эту тему и малейшее красноречие; мы ограничимся здесь сущностью их; а более любопытным порекомендуем, если хотят, обратиться к тому огромному числу томов всех форматов, от полновесного издания в четвертую долю листа до скромного в тридцать вторую, которых уже много накопилось в течение последних 60 лет.

Таможни задержали просвещение. Мы могли бы обратиться к самым отдаленным эпохам, чтобы поверить справедливость этого великолепного парадокса; но удовольствуемся одним новейшим временем. Как объяснить, что новейшее просвещение начинается с царствования королевы Анны и Людовика XIV, т.е. прямо с того времени, как таможни начали водворяться у двух просвещеннейших наций мира? Каким же образом объяснить, что с того времени, в которое таможенная система все более возрастает и распространяется, просвещение не перестает увеличиваться? Препятствие, стало быть, не так велико, как воображают; напротив, стало быть оно очень слабо, если не могло помешать просвещению менее чем в два века разлиться с быстротой молнии по всему миру? Но пойдем далее: нетрудно доказать, что таможни не только не останавливают новейшего просвещения, но напротив, содействуют ему. Действительно отличительный характер этого просвещения состоит в большем числе деятелей, принимающих участие в распространении его. В древнем просвещении, в данное время всегда был только один народ, державший в своих руках судьбы человечества. Характер же новейшего просвещения состоит в том, чтобы в одно и то же время призвать наибольшее число народов к деятельности на пользу общую, на пользу всего человечества. Отнимите таможни, и вы уничтожите одну из могущественнейших пружин новейшего просвещения, и вместо семи или восьми народов, совокупно стремящихся ныне к развитию просвещения, останется, как в древности и в средние века, только один. Вот что выиграло бы просвещение от поддержания системы, которая до учреждения таможен постоянно поддерживала монополию, бесконечно передавая ее из рук одного народа в руки другого.

Посмотрим, однако, чем оправдывают столь странные рассуждения. Таможни, во-первых, обособляют народы, они препятствуют их обоюдным сношениям. Отчего же происходит, что сношения эти никогда не были столь развиты, как ныне? Франция, вся покрытая таможнями, которую представляют окруженной китайской стеной, в течение последних пятнадцати лет увеличила свою внешнюю торговлю в гигантских размерах: ценность в ней в течение этого периода возросла от 1500 до 2800 млн франков, т.е. более чем на 86%. Вот результат этого обособления для страны, наиболее покровительствуемой таможнями. Таможни, во-вторых, поддерживают старинную национальную вражду и увековечивают войны. Скоро уже 40 лет, как мы в мире⁰⁰¹ ; найдется ли в истории Европы столь долгий период общего спокойствия? Воображают, что достаточно уничтожить таможни, чтобы войны прекратились. Войны происходят или от противоположности интересов отдельных наций, или от честолюбия, или, наконец, от честолюбивых замыслов правительственных лиц и самих царствующих особ. Но разве с уничтожением таможен народы непременно станут иметь только общие интересы, и не будет уже ни народов, ни царей-завоевателей?

Продолжать подобные опровержения значило бы оскорблять здравый смысл: тени не стоят борьбы.

Так вот эта превосходная критика таможенного учреждения! Не страшно видеть ее облеченное в пышную форму; теперь видим пустоту ее. Свобода, благосостояние, просвещение, все гибнет от таможен, по словам поборников системы свободной международной торговли; обращаемся к простому, здравому смыслу, и оказывается совершенно наоборот, что без таможен страдает и просвещение, и благосостояние, и свобода.

Прибавьте все это к тому, что изложено выше, и вы получите целую цепь предубеждений, неблагоприятных не только для прочности начал системы свободной торговли, но и для выгод ее практического приложения. Мы признали сначала, что существенное основание этой системы ложно, потому что она предполагает развить свободу торговли таким средством, которое противно духу принимаемых ею начал; мы видели потом, что таможенная система, подрываемая свободной торговлей, не только выдерживает самую придирчивую критику ее противников, но и находит еще неожиданную для себя поддержку в незатруднительном опровержении этих нападок; следовательно система так называемой свободной торговли, столь же дерзкая в нападках, сколько слабая в основаниях, должна быть на столько же вздорной и в ее обещаниях. Подобное заключение, выведенное из фактов и здравого смысла, поистине должно почесть вполне справедливым и не подверженным никакому сомнению. Однако опровержение, хотя и достаточное, было бы неполно, если бы решились продолжать его. Мы уже видели, как поборники системы свободной торговли обвиняют таможни в том, что они мешают осуществлению непогрешимых планов свободы, благоденствия и просвещения, а потому совершенно полного уразумения каждого из этих планов вообразим систему свободной торговли осуществленной на самом деле, предположим таможни уничтоженными, благословенные времени наступившими, и поборников системы свободной торговли управляющими судьбами народов, – сделались ли бы последние более свободными, более счастливыми и просвещенными?

Предположим, что мы ничего не знаем о недостатках системы свободной торговли. Забудем, что основания ее ложны. Математики употребляют два способа доказательства истины: в одном, который они называют прямым, доказательства теоремы почерпаются непосредственно из самого предложения; в другом, который они называют доказательством от противного, данное предложение предполагается ложным, и рассматриваются последствия этого предложения; если последствия нелепы, то заключают, что и самое предположение неосновательно, а теорема, которую оно опровергало, справедлива; к этому-то последнему роду доказательств желаем мы прибегнуть.

Мы видели причины существования и выгоды таможенного учреждения; представим себе теперь, каковы были бы последствия торжества учения, требующего уничтожения таможен.

Положим, что система свободной торговли принята повсюду, что вся поверхность земного шара не представляет никаких преград международным сообщениям. Это может иметь место в двух случаях: или таможни никогда нигде не существовали, или в известную эпоху истории они были или будут уничтожены. Посмотрим же, какие были бы последствия такого порядка вещей и главное, что случилось бы с самою свободой.

Во первых положим, что таможни никогда не существовали. Все человечество в известную эпоху, вследствие неизбежных причин, разделилось на отдельные народы, но владения этих различных народов остались бы открытыми друг для друга, и они образовали одно общество или одну торговую республику, в границах которой перевоз и размен товаров никогда не встречали препятствий. Требуется узнать, что станется при таком порядке вещей с торговой свободой во всех отношениях: во-первых, со стороны производительности источника торговли, во-вторых, со стороны потребления пищи торговли, наконец, со стороны размена, необходимого посредника между производительностью и потреблением, другими словами: вся задача распадается на три следующие вопроса: что произошло бы от системы свободной торговли, во-первых, со свободой производства, во-вторых, со свободой потребления и, в-третьих, со свободой государств, по преимуществу торговых?

Очевидно, во-первых, что свобода производства или иначе свобода труда пострадала бы жестоко от повсеместного принятия системы свободной торговли. Каждая нация принуждена была бы обрабатывать и совершенствовать только тот род промышленности, который ей свойствен по климату. Вот что произошло бы тогда. Весь промышленный мир пришел бы в положение древнего Египта. Каждое государство принуждено было бы ограничиться своей природной промышленностью, и было бы невозможно выйти из этого круга, каждая промышленность оставалась бы только на месте происхождения ее; как у древних египтян, различные отрасли ее распределялись бы по семействам; шелковая промышленность процветала бы в Китае, хлопчатобумажная в Индии, шерстяная в Тибете и т.д. такое последствие было бы неизбежно, необходимость его бросается в глаза; только с помощью таможен, как известно, можно усвоить себе чужеземную промышленность. Когда бы Англия, желая заимствовать у Ганзы и Голландии скотоводство, шерстяную промышленность и мореплавание, а Франция, вводя у себя производства: суконное, кружевное, хрустальное и т.д. ограничились бы приобретением первых материалов и привлечением иностранных работников, и не позаботились об охранении себя тарифом; то нет сомнения, что эти промышленности были бы уничтожены при самом начале соперничество тех наций, у которых они заимствованы. Ганзейцы, Фламандцы, Голландцы и Венецианцы одним соперничеством разорили бы мануфактуры, созданные гением Елизаветы и Кольбера прежде, чем даже они успели бы совершенно устроиться. Все это ясно, как день, – таможни суть единственное средство для перенесения известной промышленности от нации, у которой она процветает, к той, которая в ней нуждается. Что же сталось бы посему со свободой труда при такой системе? Каждый производитель, будучи рабом климата своей страны, мог бы приложить свою изобретательность и деятельность только к одной или двум промышленностям; все другие не существовали бы для него, и гений народов, став рабом суровости климата и неблагодарности почвы своей страны, заглох бы совершенно. Вот что произошло бы со свободой труда, если порядок вещей. Как говорят поборники системы свободной торговли, не был совращен с естественного пути. Этот естественный путь был бы вечной средой рабства промышленного гения народов.

Взгляните на Англию. Это была голая скала, на которой плодоносная земля, вечно затапливаемая дождями, едва доставляла пропитание жителям. Тщетно природа одарила последних необычайной деятельностью: лишенные таможен, они не в состоянии были бы усвоить себе скотоводство, хотя удобрение и шерсть могли бы улучшить их земледелие и создать новую промышленность. Жертва естественного порядка вещей – все промышленное образование англичан должно было бы погибнуть в самом зародыше: достаточно охранить тарифом свободу труда в Англии, и образование должно принять громадное развитие; но нет, естественный порядок вещей препятствует тому. Неестественно, чтобы народ, которому природа не дала скотоводства, производил бы сукна и устраивал бы суконные мануфактуры; и так у Англии не должно быть ни сукон, ни шерсти, ни скота; тщетно даровало ей небо сокровище изобретательности, деятельности, смелости, промышленной, морской и торговой. Нужны таможни, чтобы иметь свободное употребление этих сокровищ; во славу системы свободной торговли все сокровища эти должны погибнуть. Тот же естественный порядок вещей не должен был привести англичан к обрабатыванию прядильного растения, свойственного только климату Америки или Индии; еще неестественнее было цирюльнику Аркрейту возводить хлопчатобумажные мануфактуры в графствах: Дерби, Ланкастерском и Ланоркском. Без таможен, давших гению Аркрейта способы насиловать природу, свобода обрабатывать хлопок в Англии не существовала бы, и вся эта колоссальная промышленность погибла бы. Еще пример. Император Наполеон, следуя естественному порядку вещей, мог ли без таможен достигнуть на севере Франции акклиматизации известного продукта Антильских островов.

Один великий оратор сказал: “Вся Европа ничто в сравнении с остальным миром... что дано ей Богом? Дубы, сосны, пастбища, несколько хлебных растений; в Китае же находим шелк, в Индии хлопок, в Аравии лошадь. Что же особенного дано Европе?... Только одно: дан человек. Действительно, человек, один человек – вот что было сначала единственным богатством Европы, прежде столь бедной, ныне столь богатой! Что произошло бы, если бы европеец вследствие чудной системы свободной торговли, лишенный таможен, а следовательно и средств вводить и учреждать на своей земле разнообразные промышленности более счастливых климатов, не имел бы возможности победить суровости своего климата и бесплодие почвы? И прозябала бы Европа; и европеец в варварстве и бедности, привязанный, как животное, к той среде, в которой они имел несчастье родиться, европеец вместо того, чтобы сделать из своего отечества богатейшую страну в мире, сохранил бы ее природный характер! И куда бы привела свободная торговля благороднейшее племя человечества? Вот что сделала бы эта система с одной из священнейших свобод: со свободой способностей и труда человека!

Но и свобода потребления, в свою очередь, столь близко зависящая от свободы производства, не в состоянии была бы дольше противостоять испытанию свободной торговли. Ни один торговец несвободен, если он не имеет произвольного выбора в товарах и в предложениях многих продавцов. Свободная торговля, сделав из каждого государства род естественной промышленной касты, образовала бы монополии, которые без соперничества завладели бы всеми промышленностями в мире. Род человеческий был бы непременным данником известной нации по снабжению себя произведениями, исключительной ей одной свойственными. При отсутствии иностранного соперничества эти произведения не усовершенствовались бы: дороговизна и неподвижность – вот каковы были бы главные черты характера всемирной промышленности. Покупатель был бы везде жертвой такого порядка вещей; он мог бы получать известный товар только от одного продавца, а последний поддерживал бы цену на свой товар, не будучи сильно побуждаем к улучшению его достоинств. Вот каков был бы удел потребителя; он всегда находился бы для удовлетворения большей части своих нужд под игом иностранных монополий.

Это не простые умозаключения. Факты, к коим мы прибегали уже неоднократно, могут вполне подтвердить те последствия, которые произошли бы от водворения системы свободной торговли. Состояние, по возможности близко подходящее к прославленной системе свободной торговли, предшествовало тому времени, в которое принята была несколькими государствами система покровительственная. Покупатель испытывал в то время почти все благодеяния свободной торговли. Каждая нация занималась промышленность, свойственной ее стране: народ, более торговый и имевший лучшее географическое положение, один развозил товары по всем морям и один пользовался всеми выгодами этого перевоза. Вот какие последствия были от того для потребителя: 1-е, невозможность достать внутри государства большую часть предметов, необходимых для его существования и труда; 2-е, необходимость выписывать эти предметы из страны, которая, благодаря естественному порядку вещей, владела исключительно их производством. Тогда подобная страна собирала дань со всего мира, вместе с народом, служившим ему фактором: ни один потребитель не мог обойтись без него, и все, под страхом лишения почти самого необходимого, были принуждены склонять голову перед его требованиями. Это золотой век, в который дух грабежа купца, владевшего монополией, сочетавшись с духом лихоимства производителя, имевшего по естественному порядку вещей привилегию исключительной фабрикации, тяготел над беззащитными потребителями; этот золотой век был бы продолжен до нашего времени, если бы теория свободной торговли преобладала в нынешних государствах. Пусть просвещенный потребитель XIX века сравнит свою свободу купли, как ее создали и поддерживали таможни, с ужасным притеснением, тяготевшим над нашими несчастными праотцами, когда торговля государств была лишена всякого покровительства и была, насколько то возможно, близка к свободной торговле, – усть сравнит он все это и судит сам!

Очевидно, что если все это справедливо относительно свободы, труда и размена у частных людей, то менее справедливо и в приложении к свободе торговли государств. Легко отдать себе отчет в том, что сделалось бы со свободой международной торговли при осуществлении системы либр-эшанжистов [сторонников свободы обмена]. Пять или шесть больших естественных монополий, между которыми была бы сначала разделена вся торговля, под постоянно возрастающим влиянием начального неравенства этих монополий и различия способностей и деятельности народов, владеющих ими, подчинились бы непременно, со временем, сильнейшей из них, и весь мир подпал бы под иго всемирной торговой монархии. Может быть, какой-нибудь питомец школы свободной торговли возразит на это: “но школа доказала, что продукты окончательно все-таки размениваются на продукты; различные естественные монополии соперничали бы между собой и друг друга уравновешивал”. Возражение чрезвычайно невинное. Без сомнения, продукты окончательно размениваются только на продукты; и школа, объясняя это, доказывала дело и без того очевидное. Но чтобы платить продуктами за продукты и не потерять при этом своей свободы, необходимы два условия: 1) чтобы с обеих сторон были продукты для размена на продукты; 2) чтобы продукты эти с обеих сторон были равной или равносильной ценности. Вообразим же себя в этом несбыточном положении, которое есть идеал поборников системы свободной торговли: имеют ли различные климаты, а следовательно и различные народы, от природы продукты для размена на продукты? Нет; без своих мануфактур, для которых даже первые материалы получаются по большей части из других стран, что могла бы, например, Европа дать когда-либо Азии? Но кроме того, все неравно в мире; нет ни одного народа, естественные произведения которого были бы равноценны произведениям другого народа. Ценность сбора хлопка неравна ценности сборов зерновых хлебов, ценность сбора винограда – ценности каменного угля и т.д.; в обширной торговле всегда бедному придется доплачивать звонкой монетой за продукты богатого. Вот что Кольбер, Монтескье и император Наполеон называли торговым балансом. При системе свободной торговли баланс этот был бы невозможен, и вот что произошло бы от того: народ, одаренный природой самыми драгоценными произведениями, променивал бы соседу своему, менее богатому, часть своего сбора на весь сбор последнего и на добавочную определенную сумму денег. Год от года плата этой разницы (ибо совершенно справедливо, что окончательно продукты все-таки размениваются на продукты), истощала бы достаток этого бедного народа, и он задолжал бы богатому. Не имея ни продуктов, ни денег, чтобы уравновесить ценность обоюдных вывозов, такой народ сперва уплачивал бы проценты своего долга. Проценты вызывают собой залоги. Но что может дать бедный народ в залог, когда он истощил свои деньги и продукты? Землю свою. Вот к чему скоро привела бы система свободной торговли. Сильнейший скоро взял бы под залог землю бедного, а возрастание долга скоро принудило бы последнего и совершенно лишиться ее. Когда же народ лишается земли своей, много ли остается у него свободы торговой, не говоря уже о независимости политической? Это не более как предположение, скажет поборник системы свободной торговли. Мы нисколько не прибегаем тут к гипотезам: ваши гипотезы, право, в состоянии излечить человечество от страсти прибегать к ним. История подтверждает все сказанное. В начале XVIII века Португалия, благодаря постановлениям министра графа Ерецейра, наученного примером Кольбера, пользовалась свободной и цветущей торговлей. Ерецейр извлек свое отечество из нищеты, в которую оно было повергнуто открытием Америки: он акклиматизировал в нем при помощи тарифа суконную фабрикацию. По смерти его искусный английский дипломат Метуэн в 1703 году убедил Португальское правительство отказаться от системы покровительственной для обоюдного счастья обеих наций. Сношения между Португалией и Англией возвратились к естественному порядку. Остальное известно: общественные доходы и даже почва Португалии находятся в залоге у Англии. Вот какие выгоды предоставляет эта система для торговли бедных наций! Другой пример еще недавно подтвердил вековую истину. Техас в 1835 году отделился от Мексики, образовавшись к независимое государство; имея значительный долг и лишенный всех источников доходов, он занял у самых зажиточных своих граждан суммы, необходимые для поддержания своего правления. Но эти суммы в скором времени не обеспечивались уже стоимостью его национальных владений; заимодавцы, заботившиеся более о возвращении своего капитала, чем о сохранении национальной независимости, завладели залогом, предоставленным им, и назначили его в продажу. Залогом была территория Техаса; покупщиком явился богатый сосед, и таким-то образом Техас, после нескольких лет независимости, был присоединен к Американским Соединенным Штатам. Таковы везде последствия свободной торговли между двумя государствами: сильнейшее наконец не только уничтожает торговую свободу слабейшего, но и принудит его уступить свои владения, свои доходы и даже национальность.

Бесполезно отыскивать новые доказательства; ясно, что стало бы со свободой торговли в первом случае нашей гипотезы, т.е. если бы свободная торговля существовала с самого основания государств повсеместно и вечно. Как частные люди, так и государства, все были бы при этом, или как производители или как потребители, принесены в жертву монополии. Необходимо еще одно объяснение: говорят, что при этой системе торговцы, то есть частные люди, занимающиеся торговлей, пользовались бы полной свободой, ныне стесненной таможнями. Если бы даже возражение это и было основательно, то оно не могло бы нарушить важности выведенных нами результатов. Если бы даже и было справедливо, что торговец воспользовался бы системой, которая разорила бы, к выгоде монополии одного народа, свободу производительности, потребления и торговли в остальном мире, то конечно это еще не достаточная причина, чтобы сожалеть о системе свободной торговли. Свобода торговли дороже, чем мнимое право все делать, право, которого требуют для торговцев. Но справедливо и то, чтобы свободная торговля была выгодна для торговца. При такой системе было бы меньше торговцев, потому что было бы менее торговли, а торговли было бы менее, потому что производительность, стесненная во всех странах мира монополией одного народа, дала бы менее продуктов, а следовательно было бы и менее предметов мены. Это также несомненно доказывается историей. Неоспоримо, что со времени уничтожения таможен появилось в мире более торговцев, чем когда-либо, и это потому, что таможни, умножив мануфактуры, умножили и количество продуктов, а следовательно и предметов мены. Кроме того, если бы даже некоторые удобства торговца и могли пострадать от таможен, то, собственно, свобода его не страдает нисколько. Лучшее доказательство тому есть исполинские успехи соперничества в последние два века.

Переходим теперь ко второму случаю нашей гипотезы: таможни существуют, и в какую-либо эпоху нашей истории предлагают уничтожить их для блага свободы торговли. После всего сказанного нет надобности долго останавливаться на разборе этого случая. Так как народы всегда неравны между собой, и во все возможные времена всегда один народ богаче и могущественнее других, то революция, которая уничтожила бы таможни во всем мире, кроме других бедственных последствий, разорила бы еще во всех государствах те промышленности, которые создались и процветают под покровительством таможен. Пусть судит каждый, что произошло бы из этого со свободой труда и размена на всем земном шаре.

Этим можно бы окончить исследования влияния системы Либр-Эшанжистов на свободу торговли; но вот еще последнее замечание, на которое нелишне обратить внимание читателя.

Справедливо замечено, что отличительная черта рабства есть однообразие. Всякая тирания, действительно, хочет властвовать одинаково во всех концах своих владений, а для того необходимо, чтобы нигде неравенство не нарушало единства всеобщего повиновения. Торговый деспотизм, осуществляемый системой свободной торговли, отличается тем же, чем и деспотизм религиозный, политический и т.д.; он любит однообразие. Таким образом он предполагает подчинить весь мир, вопреки бесконечному различию страстей, нравов и даже нужд, невыносимому угнетению одного и того же экономического правила. Таков в сущности дух этой, так называемой, всемирной торговли республики, которая если бы осуществилась к погибели человечества, то стала бы пригонять по одной мере и укорачивать условие существования, способности и нужды, и деятельность всех народов. Напрасно мир остается неспособным к неподвижности; тщетно разделен он на народы, неравно одаренные природой, неравно помещенные ею и неравно просвещенные, на народы, интересы коих редко общие, зависят от тысячи различных причин, бесспорно изменяющихся. Что все это значит для тирании системы свободной торговли: она простирает единство своего неподвижного ига на это бесчисленное разнообразие и на эту бесконечную подвижность. Народы континентальные и островитяне земледельческие и промышленные, отставшие или достигшие до высшего образования, живущие в жарком поясе или холодном, владеющие обширнейшей или самой незначительной территорией, окруженные соседями или сокрытые в глубине пустынь, одаренные торговыми способностями или талантами для искусств, – свободная торговля провозглашает для всех одно правило, правило единственное, которому они все обязаны следовать, вредно ли оно или полезно для них, обогащает ли оно их или разоряет. Действительно, чудное средство обеспечить для каждого народа свободу его труда и свободу потребления его произведений. Сравните эту бессмысленную и гибельную систему с бесчисленными средствами системы покровительственной. Эта последняя также различна и изменяема, как и самый мир; она, так сказать, отражает на себе нужды всех времен и всех территорий. Здесь, например, в данное время под влиянием тех или других нужд таможенные постановления могут возвыситься почти до запретительных; прекратись или изменись эта нужда, и те же самые постановления превращаются чисто в фискальные. Торговая свобода находит опору в таможнях: в начале они суть единственные хранительницы ее, потом они поддерживают ее, наконец служат для ее развития. Действительно, подвижная защита, которой они прикрывают промышленность народов, может уменьшаться или возвышаться, смотря по требованиям малейших и самых случайных нужд этой промышленности. Какое отличное орудие в руках искусного государственного человека для охранения и развития свободы всемирной! И это-то орудие ломают поборники системы свободной торговли всех народов, пытаются уничтожить, и для чего? Чтобы заменить его, под привлекательным именем республики, таким правилом, при котором ни одна нация не в состоянии была бы свободно распоряжаться своей судьбой, ни располагать своими способностями.

Употребление метафор всегда опасно. Это источник ложных рассуждений, которыми легко увлечься; авторы наших пышных сравнений первые восторгаются ими и дуреют от шума собственных слов, привыкая не обращать внимания на смысл их. Таким-то вычурным языком наполнены сочинения современных экономистов; в них только и слов, что о всемирной торговой республике, о братском союзе народов, о рыночных ценах и проч.; в них есть все поэтические изречения, не выражающие ничего действительного и, однако, столь часто повторяемые, как выражения непреложной истины. Благоденствие мира есть одно из таких звучных и пустых выражений, которыми поборники свободной торговли наиболее злоупотребляют. Когда кто-либо незнакомый с тонкостями этой школы обращается к ним за разрешением самых очевидных трудностей их системы, они всегда с важностью возражают: благоденствие мира. Благоденствие мира! Это должно прекращать все споры и отвечать на все подобно тому философу Вольтера, который на вопрос: “что такое душа?” отвечал: “c’est une entelechie”, нисколько не объяснив своим слушателям, да и сам не понимая, что такое отвечал. Мы несколько менее скромны и более любопытны. Мы стараемся по возможности понять как собственные слова, так и чужие. Система свободной торговли, как уверяют, была бы неисчерпаемым источником благосостояния для всего мира. Но что такое, во-первых, благосостояние мира?

Очевидно, что это есть что-то неотделенное от богатства и благосостояния каждого из государств, составляющих мир, или по крайней мере, большей части их; ибо богатство и благоденствие целого не может составиться из бедности и нищеты частей. Вопрос: обогатила ли бы эта система весь мир, приводится следовательно к тому, большее ли бы число народов при этой системе могло увеличить свой труд, свою торговлю, свои средства и продукты, от которых зависит благосостояние. Рассмотрим это.

Если бы система свободной торговли когда-либо восторжествовала, то все народы пришли бы скоро к естественным средствам их почвы и климата, чрезвычайно неравным смотря по широте, географическому положению и т.п., и благосостояние их вместо выигрыша, при такой системе, жестоко пострадало бы. Весь мир, т.е. собрание всех народов, живущих на земном шаре, пострадало бы в двух главных источниках своей производительности и своего существования – в промышленности и земледелии. Первая не могла бы развиться даже у народов, одаренных в высшей степени способностями к промышленности; второе едва прозябало бы в самых счастливых климатах и глохло или уничтожалось бы вовсе в странах менее благословенных. Что же касается до окончательного результата, то он стал бы совершенно противоположен тому, который предрекают последователи системы свободной торговли. Если обратим внимание на историю народов, то увидим, что из них живущие в умеренном поясе, т.е. те, которые наименее одарены естественными продуктами, сделали наибольшие успехи в промышленности. Европа, столь скудная по природе в сравнении с Азией и Америкой и не имевшая первоначально ни хлопка, ни шелка, ни лучшей породы овец, ни отличных лошадей, ни драгоценных металлов и т.п. есть, однако, счастливейшая часть света. Она достигла этого своими способностями и своей деятельностью, вопреки свойствам почвы и климата, приобретя себе богатства промышленные, которые, если не превосходят, то по крайней мере равны богатствам естественным.

Эти последние богатства, по крайней мере, равны первым, ибо мануфактуры суть не только ценности меновые, но и орудия производительные. Когда какое-либо правительство усваивает своей стране ту или другую промышленность, то приобретает через то не только известное количество богатства, – точно также, как если бы оно получило из-за границы какие-либо первые материалы или предметы продовольствия, – но и водворяет в стране новый источник богатства. Действительно, эта промышленность, усвоившись, увеличивает естественные богатства государства, и в то же время поставляет постоянную производительную силу, что гораздо важнее превосходящего богатства. Что система свободной торговли помешала бы этому перенесению промышленностей от известных народов, у коих они процветают и представляют самые обильные источники общественного благосостояния – этого, кажется, нет надобности и доказывать.

Предположим систему свободной торговли осуществленной: каким образом европейские народы спели бы довести до одинаковой степени совершенства самые важные промышленности: шерстяную, железную, шелковую, хрустальную, кружевную и т.д.? Англия, Франция, Германия, Россия и Америка владеют ныне всеми этими промышленностями, сделавшимися самыми обильными источниками их торговли, достатка и благоденствия. Без таможен, позволивших Англии и Франции учредить у себя эти фабрики, все было бы иначе; различные промышленности остались бы вечно там, где они естественно или случайно появились в первый раз; соперничество мешало бы другим нациям усвоить их себе. Последствия очевидны. Вместо того, чтобы изобиловать мануфактурами, Европа, исключая одного или двух государств, была бы совершенно лишена их. Имея менее производительных средств, она занимала бы меньшее число рабочих; собирала бы менее капиталов, получала и распределяла бы ежегодно менее продуктов. Спрашивается, при такой системе – которая и есть система свободной торговли – то выиграло бы благосостояние мира? Разве докажут, что распространение промышленности и увеличение всех источников труда, производительности и торговли у всех народов вместе были для них причиной разорения; иначе никак нельзя понять, каким образом свободная торговля увеличила бы богатство и всеобщее благоденствие; ясно, напротив, что она парализовала бы лучшее орудие этого благосостояния и богатства.

Положим теперь, что заблуждение, в которое впали народы, обогащаясь промышленностями с помощью таможен, исправлено, и свет свободной торговли озаряет землю. Вот что произошло бы тогда в короткое время: государства, у которых промышленность процветает и может процветать только при помощи тарифов, увидели бы промышленности свои разоренными соперничество сильнейшего. Действительно, народы в торговле поступают точно так же, как и простые торговцы: и у них, как и у купцов, одна и та же цель – отбить покупателя от своего соперника.

Уничтожьте таможни, допускающие слабейшего соперничать с сильнейшим, последний, очевидно, скоро останется один, и очевидным результатом этого торжества учения свободной торговли будет разорение трех четвертей существующих промышленностей. Нет народа, который не потерял бы при этом какой-либо промышленности. Не одной лишилась бы Англия; Франция едва удержала бы две, три; Германия, Россия и Америка скоро простились бы со всеми. Что выиграло бы благосостояние мира от этого ужасного разорения, невозможно и исчислить.

Наконец, система свободной торговли не только разорила бы мануфактуры, существующие у большей части народов, но внося дух разорения даже в будущность наций, помешала бы учреждаться новым промышленностям и накопляться всемирному промышленному капиталу. Действительно, в наше время есть еще народы, которые только начинают обращаться к промышленности, есть и такие, которые об этом еще и не думают; но и те, и другие, если им оставлена возможность оградить себя в известное время тарифами, могут надеяться со временем занять в промышленном мире место, достойное по их способностям. Таким образом, например, Россия, может быть, достигнет усвоения себе промышленности шелковой и некоторых предметов роскоши; таким же образом Америка, без сомнения, достигнет учреждения хлопчатобумажных ткацких фабрик, которые в состоянии будут соперничать с мануфактурами всего мира. Что же касается до народов, не появившихся еще на промышленном поприще и могущих со временем играть на нем высшую роль, то можно упомянуть при этом об Испании. Пусть пробудится от усыпления эта благородная нация и примется ра разработку своих богатых рудников каменного угля и металлов, и, дабы заводы ее в самом начале не уничтожены были иностранным соперничеством, пусть защитит их таможенными пошлинами, – в Европе прибавится еще одна промышленная нация. При свободной же торговле это невозможно, все тут делается наоборот; и, ограничиваясь приведенными примерами, вот что сталось бы с возрождающимся промышленным могуществом Америки и России и с будущим Испании: первое пало бы перед соперничество иностранцев, второе осталось бы навсегда в области мечтаний.

Вот что сделала бы свободная торговля с промышленностью большей части народов, а следовательно и с обильнейшим источником их благосостояния, если бы она стала необходимым правилом всемирной торговли.

Но посмотрим, что произошло бы при системе свободной торговли с другим великим источником продовольствия и благоденствия человечества – с земледелием? Она парализовала бы и этот источник, лишив его в тех странах, где оно могло бы наиболее процветать, самых деятельных и верных средств развития. Это легко объяснить себе.

Все наблюдения согласны в том, что благосостояние промышленности имеет влияние на благосостояние земледелия. Страна земледельческая не достигнет никогда до такого совершенства, как страна земледельческая и в то же время промышленная. Мануфактуры, привлекая в страну народонаселение, никогда бы, может быть, без того не явившееся, необходимо вызывают вокруг себя многочисленные работы земледельческие. Земли, до того времени бесплодные, возделываются; поля, прежде дурно обработанные, улучшаются. Промышленное народонаселение, появившееся в стране, есть единственная причина этого счастливого переворота. Нужды его вызывают большую производительность земледельческих продуктов, не имевших прежде сбыта. Таким образом, скоро изменяется характер целой страны. Земледелец, получая больший доход со своего поля и от своего труда, видит возрастание ценности своих продуктов, своей земли и значение своего капитала. Пригоняется скот на те места, где земля была бесплодна, и вырванная из своего бесплодия нуждами промышленности, эта пустыня представляет наконец хлебородные поля, виноградники, луга и т.п. вот те чудные последствия, которые производит промышленность на земледелие. Доказательства тому многочисленны. Из тысячи их довольно взять два. Англия некогда была такой бесплодной пустыней, едва покрытой тонким слоем перегноя. В ней учредились мануфактуры, и ее земледелие стало лучшим во всем мире. Сбор хлеба в Англии простирается ныне до 22 гектолитров с гектара⁰⁰² . Одни тучные долины Ломбардии в состоянии соперничать с таким сбором. Во Франции земля дает средним числом 12-1/2 гектолитров. Другой пример, хотя и не столь поразительный, но зато у всех на глазах. Долина Крезо во Франции была шестьдесят лет тому назад бесплодной и пустынной. В ней учреждаются минные разработки и железный промысел, является население в 7 и 8 тысяч душ. Это народонаселение, занятое тяжкой работой, требует сильного поддержания своих сил. Тотчас соседние земледельцы принимаются за дело и обогащаются. Одни владельцы виноградников сбывают ныне в Крезо ежегодно до 24 000 гектолитров своих произведений. Можно бы привести бесчисленное множество подобных примеров.

При системе свободной торговли, очевидно, таких изменений в большей части света не было бы, или же они прекратились бы. Без таможен в большей части государств не бывает мануфактур, без мануфактур нет густого народонаселения, а следовательно и нет усиления требований на предметы земледелия и т.д. одним словом, удар, поражающий мануфактуриста, обрушивается гибельно и на земледельца; ибо когда первый не потребляет, второй не имеет выгоды производить.

Таково влияние свободной торговли на второй из главных источников всемирного благоденствия.

И на опыте, и в теории все это так просто и ясно, что становится как-то неловко, когда приходится доказывать это.

Однако необходимо упомянуть, хотя в нескольких словах, об особенном возражении, предлагаемом поборниками свободной торговли. Это возражение, по крайней мере в настоящем случае, есть их последнее убежище. Как оно ни ничтожно, рассмотрим его: систематикам не должно никогда оставлять возможности сказать, что они не были выслушаны до конца.

Пользуясь всем, чем только можно, поборники школы свободной торговли призвали на помощь своей системе священный интерес улучшения судьбы бедных классов.

Конечно, говорят они, никто не может отрицать огромных выгод, которые произошли бы для деревенского и городского рабочего населения от свободного обращения по всему земному шару жизненных продуктов, необходимых для их продовольствия, каковы: хлеб и мясо, или первых материалов, необходимых для их работы, каковы: каменный уголь, железо, пенька, лен и т.д. если уже непременно хотят насильно охранять мануфактуры народов слабых, то пусть позволят этим мануфактурам беспрепятственно добывать повсюду первые материалы, без которых они не могут действовать; пусть в особенности допустят бедные семейства искать беспрепятственно во всем мире удовлетворения своих нужд и т.д. за тем следует велеречие, в котором целыми томами изливаются потоки словоохотливого человеколюбия.

Оставим в стороне эти фолианты и посмотрим на аргументы. Подобные рассуждения односторонни, как все вообще рассуждения, которые появляются вследствие человеколюбия; но они притом и ложны. Вместо того, чтобы выиграть при системе свободной торговли, продовольствие и труд бедных лишились бы при этом вернейших обеспечений дешевизны необходимых им предметов.

Естественное и случайное неравенство наций не менее чувствительно и в земледелии, как и в промышленности. Одно государство изобилует зерновыми хлебами и скотом, другое едва находит на своей почве, чем удовлетворить нуждам своих жителей. Из этого следует, что земледелие бедных народов для сохранение дешевизны его произведений нуждается в таком же покровительстве, как и промышленность. Причина состоит в том, что при системе свободной торговли народы, живущие на плодородных землях, неодолимым соперничеством своим разорили бы народы, поселившиеся на неблагодарной почве. Из этого проистекло бы два следствия, равно гибельные изобилию и дешевизне предметов продовольствия: первое то, что бедные народы, не имея возможности производить, доставляли бы меньшее количество продуктов на общие рынки; второе то, что это относительное уменьшение количества привозимых продуктов, сочетавшись с неизбежными насилиями монополии, произвело бы дороговизну.

Нужно ли облекать в пример эти логические рассуждения? Кто не видит в наше время, что если бы система свободной торговли осуществилась, то Россия, например, и Соединенные Штаты захватили бы в свои руки исключительное право производить и продавать зерновой хлеб? Земледелие других государств было бы разорено. Везде возделывание хлебов заменилось бы возделыванием виноградника, тутовых деревьев, кормовых трав, масличных и красильных растений и т.п. конечным результатом было бы то, что хлеба производилось бы вообще менее, и вместо двадцати продавцов он был бы в руках одного или двух. Отличное средство иметь дешевый хлеб! То же было бы и с мясом: чтобы убедиться в том, достаточно вспомнить, что нет нигде большого скотоводства без обширного земледелия, а обширного земледелия без значительного возделывания зерновых хлебов.

Что же касается до первых материалов, до каменного угля, хлопка и т.д., то искать увеличения производительности их и уменьшения цены на них в свободной торговле, все равно, что искать предметов продовольствия, дешевизны и изобилия у неизбежных причин их дороговизны и редкости. Первые материалы всегда дороже там, где монополия их в руках одного продавца. Доставьте народам, богато одаренным каменным углем, железом, льном и т.д. свободный доступ к народам, имеющим эти предметы в небольшом количестве, которые, однако, поддерживают соперничество и мешают возвышению цен, – тотчас более бедные народы будут разорены, а богатые овладеют монополией. Первые материалы не увеличатся тогда в количестве, ибо источников производительности будет тогда менее, и не понизятся в цене, потому что количество их будет менее, а владеющие ими останутся без соперников.

Итак ясно, что система свободной торговли столь же обманчива в своих обещаниях благоденствия, как и в обещаниях свободы.

В случае осуществления ее при самом начале образования государства она разорила бы мир, предоставив его беспечности народов юга и бессилию народов севера. Первые, изнеженные своим климатом, требовали бы от почвы количества продуктов, потребного только для их собственного продовольствия: в наше время это доказывается примером южной Америки и многих стран южной Европы; вторые, одаренные большей физической и нравственной энергией, не могли бы акклиматизировать у себя продуктов более счастливых стран. Все бы прозябало в вечном стеснении. Вот то эльдорадо, куда ввела бы нас эта система.

Она и теперь предлагает нам это; только теперь она требует для того еще предварительного разорения почти всех народов, достигших при помощи таможен значительного земледельческого и промышленного богатства. Если ей удастся соблазнить мир, то должно сознаться, что она владеет магическим даром убеждения; но в таком случае здравый смысл помочь уже не в состоянии!

Приступаем к рассмотрению последнего самого удивительного результата, обещаемого системой свободной торговли. Мы видели, как поборники этого учения уверяли, что оно откроет новую эру свободе торговли народов и новые, неизвестные доселе, источники их благосостояния; но последнее уверение их превосходит все прежние: они обещают обновление и распространение просвещения.

Мы имели случай показать вообще странность понятий их об этом предмете; не мешает, однако, объяснить их теперь с большей подробностью, а затем уже приступить к окончательному их обсуждению.

Отличительный характер рода человеческого есть общежитие. Человек, как говорит отец логики и естественной истории, есть животное общежительное. Самые высшие породы других животных на земле довольствуются жизнью стадами. Один человек всегда стремится к жизни в общине. Повинуясь какому-то инстинкту, началу всякого просвещения, люди, едва размножились, уже образовали народы; это было большое торжество над первоначальным варварством, великий шаг на пути совершенствования, первая значительная уступка тому общежительному духу, который есть как бы душа всего человечества.

Но неужели это был последний шаг? Неужели этим только надо было довольствоваться? Увы! Говорят поборники свободной торговли, так думало человечество в течение нескольких веков. Всем известно, что от того произошло. Люди поселились, так сказать, клочками на пространстве всего земного шара; они завладели известными областями с природными границами; замкнулись в этих областях, назвав их своим отечеством, и привыкли смотреть на землю своих соседей, как на владения неприятельские. Таким образом они самовольно стали неприятелями. Земля покрылась, наконец, как видим ныне, народами эгоистическими, враждебными между собой, и взаимная зависть их упрочила самое ужасное из обычаев варварства – войну.

Последователи системы свободной торговли хотят вырвать человечество из этого состояния несовершенного или, так сказать, среднего между просвещением и варварством. Полезный сам по себе и для смягчения нравов, и для успехов просвещения дух патриотизма ныне, по их мнению, служит только препятствием тому и другому. Они предлагают уничтожить его и для сего начать с уничтожения национальности торговой, этого основания национальности политической. Они возвысят тогда просвещение. Дух меркантильной зависти, который так долго разделял мир, будет заменен ими мало-помалу, с уничтожением таможен, духом братства, который сблизит и соединит, наконец, все народы в одно общество, или, лучше сказать, в одном семейство. Все народы будут братьями, и связанные с того времени цепью вечного и повсеместного мира образуют одно огромное общество народов. Не будет более таможен, не будет отдельных государств, не станет отечества! Народы, бросьтесь друг к другу в объятия и образуйте тогда священный союз! Трогательные мечты, сладкие и благородные чувства! Они должны были очаровать нежные и великодушные сердца. Система свободной торговли в этом нашла для себя источник самого пламенного сочувствия, самой громкой славы. Но насколько справедлива эта слава?

Чтобы быть принятым на деле, учению недостаточно только обещать совершенное счастье. Горький опыт научает нас быть осторожными. Сколько систем, ныне отнесенных уже в разряд мечтаний или оставивших только воспоминание о страшных заблуждениях, также привлекали всех обещанием золотого века! Мечтать о полном счастье весьма легко, но как трудно осуществить и малейшее благо! Поборники свободной торговли, истощив все доводы, чтобы завлечь нас, выпускают, наконец, целую вереницу блестящих идей. Но если воображение и может увлечься этим зрелищем, то не так легко соблазнить здравый разум; самая великолепная идеология не имеет никакой силы, если искажает истину и издевается над законами природы.

Либр-эшанжисты выставляют братство народов, как двигатель просвещения. Мысль единственная, но, к несчастью, она имеет против себя огромное предубеждение в истории. Не братство народов было с основания рода человеческого душою успехов, а соперничество и зависть.

Поборники свободной торговли не пугаются, однако, этого возражения. Что за дело, отвечают они, что мир до сих пор шел с запада на восток? Из того, что Иудейство с его эгоистическим, завистливым духом было слишком долго основанием всеобщей торговли, нельзя заключать, чтобы такой порядок остался навсегда, как будто более короткий дух закона помилования не может наследовать неумолимым правилам эпохи жертвоприношений и преобразований!

Мы, не освещенные светом нового учения – наемся – несколько более осторожны. Сорок веков непрерывной борьбы между народами удивляют насю это движение, столь постоянное в истории народов, не есть дело рук человеческих; тут видим волю Провидения. Нет сомнения, что безрассудно вообще пренебрегать всеми преданиями человечества: не лучше ли изучить эти предания и стараться понять их?

Чему обязаны своим происхождением народы, которых самостоятельность хотят уничтожить, нападая с неподражаемым искусством на главное основание их существования, на их торговую независимость? Они обязаны своим происхождением причине неизбежной, необходимость которой заставляет невольно призадуматься.

Эта причина, с такой простотой высказанная в древних повествованиях о Ное, разделившем землю между тремя сыновьями, о царе Вавилонском, видевшем, как Сам Господь воспрепятствовал его безумному предприятию соединить людей в одно общество, – эта причина заключается в невозможности для человеческого рода жить в одной стране мира и в необходимости рассеяться по всей земле, чтобы основать различные общества. Эта первоначальная причина разделения всего человечества на народы заключала, кроме того, в зародыше своем два великие последствия, на которые поборники свободной торговли не обращают никакого внимания. Первое из этих последствий есть всевозрастающее возделывание и повсеместное заселение земель; второе, еще более важное, заключается в разнообразном развитии ума, нравов и назначения человечества.

Если бы люди по необходимости составили одно общество, то они имели бы одни и те же добродетели и пороки. Рассеявшись по всему земному шару, они восприняли, по прекрасному выражению Бюффона, цвета всех климатов. Из сего произошло бесконечное различие в способностях, обычаях, привычках и т.д., чрезвычайно выгодное для всеобщего совершенствования. Просвещение всюду начало распространяться. Двадцать народов, столь же различных по языку и умственным способностям, как и по почве и климату своих стран, быстро устремились к одной и той же цели. Борьба иногда весьма жестокая, но всегда плодотворная, возгорелась между этими народами, и чем более разгоралась эта борьба, тем более укреплялось и возвышалось просвещение материальное, умственное и нравственное.

Торговля была самым плодотворным полем битвы. По мере того, как торговая борьба между народами становилась деятельнее, мир более и более обогащался и образовывался. Всемирные летописи представляют тому достоверные свидетельства. Не приводя их, достаточно заметить, какими исполинскими шагами шла Европа на пути всеобщего просвещения со времени гибели монополии Голландии и постепенного появления различных западных и северных народов на поприще торгового соперничества, торговой зависти. Что же делают поборники свободной торговли, предлагая задушить эту зависть, разорить это соперничество (делая его невозможным при уничтожении таможен)? Они сокрушают самый сильный двигатель человеческой деятельности, самое могущественное орудие, которому человечество обязано своими успехами.

Эти столь простые соображения должны были бы заставить призадуматься людей мыслящих; но ослепление новой системы уничтожает всякое размышление. Человек, раз продавший свой здравый смысл известной системе, только и бредит уже этой системой, вся история для него ничто; все совершенное человечеством до сего времени для него не имеет никакого значения; единственное, на что можно еще надеяться от него, это небольшая уступка, что прошедшее имело свои причины существования.

Очень может быть, скажет последователь учения свободной торговли, что соперничество, зависть, борьба и все порожденные ими преступления и несчастья действительно были первым двигателем просвещения; очень может быть, что человечество должно было в течение целых веков идти к просвещению и счастью с кинжалом и факелом в руке; но ныне железный век, кажется, уже миновал, и будто снова занимается заря золотого! Действительно, когда большее число чудес возвещало его удивленному миру? Взгляните вокруг себя: со всех сторон в обоих полушариях мысли, чувства, интересы, все совпадает: не только познания и вкусы, но и самая одежда и род пищи везде одинаковы. Знание нескольких языков становится делом весьма обыкновенным; одни и те же нравы распространяются по всему земному шару. Салоны Парижа ничем не отличаются от салонов Вены, Лондона или С. Петербурга. Два чудных новых делателя помогают этому великому движению, последствия коего неисчислимы. Пар и электричество стерли с лица земли время и расстояние. Каждый день новые чудеса промышленности сближают народы, и вопреки древнему предрассудку национальности, бросают их во взаимные объятия. И в Европе уже начинают смотреть на отдельные нации, как на провинции одного государства, которые притом легче соединить в одно общество, чем прежде Лотарингцев, Бургундов, Бретонцев и Басков в одно тело политическое. Наконец вот и еще замечательная черта нашего времени: мы видим, что избранные ученые всех наций собираются периодически в том или другом городе, для возвещения в своем торжественном конгрессе, что если вся история, увы! принадлежит войне, то вся будущность света принадлежит миру. Разве не поражают эти факты? Неужели не хотят признать неизбежного водворения вечного мира?

Так мечтают пламенные умы, верующие в близкое наступление золотого века, так ораторствуют поборники системы свободной торговли. Представим же им одно возражение самого обыденного здравого смысла, в ответ на все эти волшебные восклицания, поистине очень подходящие на какие-то неизданные главы тысячи и одной ночи.

Нас спрашивают: не поражают ли нас замечаемые успехи всеобщего сближения народов? Правда, нравы все более и более смягчаются; но как объяснить, что удивительные успехи в международных сношениях совершаются при учреждении таможенном, все более и более завистливом, или, как называют его, жидовским? Вот что странно и что трудно объяснить в системе свободной торговли. Как! Таможни изолируют народы, и это торговое уединение, которое почитается причиной вражды и ненависти, не мешает, однако, народам все более и более сближаться в своих нравах, обычаях, познаниях, интересах и даже в форме одежды! Все это весьма странно, но в то же время несомненно; к чему же после этого система свободной торговли, и какой же смысл во всех нападках ее на таможни? Если золотой век приближается столь быстрыми шагами в то время, когда покровительственная система наиболее распространена во всех государствах, то это уже неопровержимое доказательство того, что таможни нисколько не могут препятствовать наступлению золотого века.

Наконец нам намекают на чудные открытия электричества и пара, придавшие легкость и быстроту сообщениям. Что касается до влияния, какое произвели эти открытия на дух торговой и политической национальности, то мы нисколько не замечаем, чтобы они были такими, какими их представляют себе либр-эшанжисты. Электричество и пар в руках всех государств стали новым опасным орудием соперничества, борьбы, преобладания и завоевания. Правда, земля покрывается железными дорогами и электрическими телеграфами, море пароходами. Но очевидно, что между прочим стремятся извлечь из этих новых и могущественных деятелей: Франция делает из них наисильнейшее средство для достижения своего национального единства, своего военного могущества, и для избавления себя от трактатов, обрезавших ее границы и отнявших у ней колонии; Англия требует от пара и электричества тайны сохранения своего морского и торгового преобладания; Австрия железными дорогами и телеграфами упрочивает свою власть в Италии и Венгрии и свое преобладание во Франкфурте; Пруссия употребляет их, в свою очередь, для противоборствования Австрии и т.д. что же касается до успехов духа братства между этими правительствами и народами, то никто не может сказать, какой новый толчок получил он от электричества и пара. Правительства и народы точно так же соперничают и в нашем веке, как и во все предшествовавшие. Вечное наследство Александра Великого всегда открыто для всех, но обладание им всегда принадлежало и будет принадлежать только достойнейшему. Вот в чем убеждаемся в нашем веке. Остаются конгрессы друзей мира. Предмет этих собраний с внешней стороны, разумеется, достоин всякого уважения; но не обсудив еще самого существенного пункта, о котором будем говорить ниже, придет ли свободная торговля к водворению вечного мира, какое серьезное заключение можно вывести в пользу близкого наступления этого мира из конгрессов, собирающихся для него? Кандиду было шестнадцать лет, когда он отправился рыскать по свету для отыскания совершеннейшего счастья; постарев и поумнев со временем, он стал смотреть на людей, какими создал их Бог.

Прискорбно видеть, когда зрелый возраст передразнивает невинность и мечты молодости.

Вот чего достаточно было бы сказать о современных успехах духа братства между народами и о близком наступлении золотого века. Но как ни вздорны эти мечты и как ни ничтожна та опора, которой, по недостатку положительных доказательств, ищет в них система свободной торговли, мы все-таки должны довершить начатый нами анализ.

Борьба с тех пор, как существует мир, составляет закон человечества; tradidit mundum disputetionibus corum. В человеческих познаниях и деяниях неисчислимы поприща для состязаний, и в каждом из них прогресс есть награда борьбы. Вот чему научает наш век, равно как и все предыдущие. Система свободной торговли, когда предполагает изменить постоянный ход дел, и дух соперничества заменить в торговых сношениях народов духом братства, ясно подрывает вековые основы самого просвещения. Но пусть так: забудем всю историю, останемся глухи и слепы ко всем треволнениям нашего века. – Вникнем, так сказать, в самое безумие системы свободной торговли, чтобы лучше убедиться в ее заблуждении. Она хочет уничтожением таможен водворить на земле вечный мир и побратать все народы: возможно ли, взяв во внимание природу человека, достигнуть этой цели и можно ли достигнуть до нее, предположив, что она осуществима средствами, предлагаемыми поборниками свободной торговли? Наконец должно ли желать достижения ее для выгод просвещения? Объясним все это в нескольких словах.

Очевидно, во-первых, что свободная торговля не могла бы процветать среди рода человеческого, каким он был в предшествовавшие века и каким видим его теперь. Для осуществления своего она действительно нуждается в предварительном установлении вечного мира и братства на всей земле. Но народы современные, как и все исторические народы, вовсе не одушевлены чувством мира и братства. Они браться, если хотите, в том смысле, что все принадлежат одному роду, но только в одном этом смысле; во всяком же другом они братья враждующие. Один знаменитый революционер нашего времени, доказывая красноречиво пустоту учения о коммунизме, с которым свободная торговля имеет самую тесную связь, выразился так: “мы все братья, но с условием, что вы будете младшим братом, а я старшим.” Это голос природы, и народы более еще, чем частные люди, не признают между собой никаких чувств братства. Отсюда следует, что для учреждения свободной торговли, а с нею и вечного мира на земле, должно начать истреблением человечества и заменить его новой породой существ. Это, конечно, нетрудно сделать, и мы вполне убеждены, что рыцари свободной торговли имеют довольно воображения и уверенности, чтобы не остановиться перед столь слабым препятствием. Скорее же к делу. Великий Прометей! Меси глину и делай нам новую породу людей, которая дышала бы только взаимным состраданием, согласием и любовью. Пусть ни одна капля лжи или лицемерия, разбоя или легкомыслия, подлости, зависти, или скупости, разврата, фанатизма, глупости и т.д., наполнявших души прежней породы людей, не запятнает девственной чистоты новой породы. Чтобы знаменитая система могла осуществиться, пусть населяется наш бедный мир ангелами святыми!

Не правда ли, что все это скорее прискорбно, чем смешно! Вот новые философы, важно толкующие об уничтожении страстей человеческих; потому что система их имеет тот единственный недостаток, что не может ужиться с этими страстями. Но достойны ли эти мечтания, зачатые в таком страшном презрении истории и природы, носить имя того глубокого толкования законов природы и событий истории, которое именуют философией? Не правильнее ли назвать все это бестолковой басней или несбыточным сном? Подобные детские погремушки дерзают украшать именем открытий научных!

Итак, невозможно осуществить свободной торговли, не учредив вечного мира, а вечный мир невозможен, без перерождения всего рода человеческого; стало быть, свободная торговля предположила себе цель решительно недостижимую.

Но, говорят либр-эшанжисты, если уничтожить таможни, единственные помехи вечному миру, то он сам собою установился бы. Средство, конечно, верное и столь же удивительное, как и самая цель. Одно стоит другого. Откуда берут, во-первых, что таможни суть главная причина международных войн? Никогда, напротив, не было столько упорных и жестоких войн, как до распространения покровительственной системы. И это весьма понятно; ибо до всеобщего принятия этой системы мир был неизбежно предан сперва монополии торговой, а потом и деспотизму политическому одного какого-либо народа. Ужасное угнетение удручало все другие народы, и это-то было источником тех продолжительных и кровопролитных войн, которые наполняли историю с самых древних времен до новейшего просвещения. С того же времени, как появилась система покровительственная, были ли таможни каким-нибудь поводом нарушения мира между народами? Замечательно, что из великих войн, волновавших мир в последние времена (каковы, например: тридцатилетняя война, голландская война, борьба за престолонаследие в XVII веке, семилетняя война, американская и войны революции в XVIII веке и империи в XIX веке) ни одна не возгорелась из-за таможен. Честолюбие народов или их властителей, борьбы династий или начал – вот великие источники войны со времени учреждения системы покровительственной. Уничтожьте ее и посмотрите, наступит ли вечный мир и золотой век? Странное заблуждение! Это значило бы, что с уничтожением таможен не будет в этом мире ни королей неспокойных, ни народов честолюбивых, ни страстей национальных и политических. Но не отчаиваясь окончательно, переправимся бодро через это море противоречий и парадоксов. Пусть будет так: нет более таможен в мире; свободная торговля от одного полюса до другого водворяет свое благотворное владычество. Какая выгода произойдет из того для просвещения? Оно будет задушено.

Действительно, очевидно, что первым и неизбежным следствием свободной торговли будет то, что все нации придут к исключительным средствам своей почвы и климата, к так называемым промышленностям естественным. Но по неравенству народов в обладании жизненными продуктами и первыми материалами богатейшая из них при такой системе скоро завладела бы монополией на рынках всех других народов. Торговая национальность последней без сомнения расширилась бы; но к чьей выгоде? К выгоде политического преобладания народа, владеющего монополией. Впрочем, уже доказано, что потеря национальности торговой есть для народа начало его политической зависимости. Между множеством примеров взгляните на Францию. Каким образом успела она поглотить столько народов и даже различных племен, которые были разбросаны по ее владениям после распада Римской империи? Она поглотила их, уничтожив внутренние таможни, отделявшие эти народы; вот был великий деятель образования нашего национального единства. Тем же способом Метуэн в 1703 году сделал из Португалии английскую провинцию; тот же способ употребляет Австрия в Венгрии и т.д. Предположим осуществление системы свободной торговли, и вот – то случится: всемирное преобладание значительнейшей торговой нации начнется тотчас же, и монархия, которая существовала у римлян, о которой мечтали Карл Великий, Григорий VII, Крал V и их подражатели, кладет свою тяжелую руку на человечество. Великий шаг к просвещению. Вся деятельность и все способности погибают, исключая способности и деятельности одного народа; нет более свободы, нет борьбы, нет совершенствования; железное иго угнетает и разбивает все. Вот что выиграет просвещение при системе свободной торговли. Но при этом всеобщем разорении, настал ли бы сладостный мир? Да, в продолжение известной эпохи, в продолжение всего времени, пока всемирная монархия могла бы удержаться в руках одного народа. Тогда действительно можно было бы выбрать для истории человечества эпиграфом могильную надпись, как называет ее Лейбниц: “вечный мир”. Ужасающий мир, ужасное безмолвие рабства и могилы! Это могло бы длиться целые века, как в древности длилась власть Азии и Рима. Потом это огромное здание обветшало бы и рушилось: народы потребовали бы, как при прекращении власти Цезарей, нового разделения мира; и опять нужны были бы целые века варварства, чтобы возобновить истощенную жизненную силу человечества и сделать возможным возрождение просвещения.

Ясно ли, что если бы вследствие кары небес пресловутая система перешла из книг утопистов в область действительности, то и с просвещением последовало бы то же, что и с благосостоянием и со свободой народов; не очевидно ли, что оно убило бы просвещение?

По изложении всех возможных возражений против таможенных учреждений и по опровержении всех доводов в пользу системы свободной торговли, следовало бы, по-видимому, предоставить каждому произнести суд по-своему, если бы не было еще одного пункта, порожденного неистощимой придирчивостью либр-эшанжистов.

Всюду преследуемым и гонимым в сфере всего действительного и возможного сторонникам этого учения, кажется, оставалось бы только сдаться; но какой же систематик когда-либо слагал оружие перед здравым смыслом? В этом отношении либр-эшанжисты могли бы подать похвальный пример, который, по своей исключительности, может быть, соблазнил бы и увлек многих, напрасно гонящихся за новизной. Но, без сомнения, они об этом и не подумают. Истощив все доводы и возражения, употребив все возможные декламации и видя, что им изменяет и природа, и история, и настоящее, и прошедшее, и будущее, они бросаются, наконец, к последнему прибежищу – к идеалу.

Свободная торговля, говорят они, есть идеал торговой промышленности народов. Препятствия к осуществлению этого идеала, представляемые историей и даже природой, не имеют никакого значения в глазах людей просвещенных. Свободная торговля должна быть высшей целью каждого экономиста, каждого государственного мужа. Человечеству назначено стремиться к этому идеалу, все более и более сообразовать с ним свои действия, приближаться к нему, насколько то позволяет бессилие наших страстей, каждый день понемногу покорять эти страсти и мало-помалу достигать полного принесения их в жертву на алтарь братства. Если уже не хотят, чтобы таможенное учреждение непременно имело в свое время достоинства, чтобы оно имело некоторые причины существования, чтобы миру необходимо было еще некоторое время для приведения себя в то ангельское состояние торговых отношений, чудеса которого возвещаются; то покровительственная система в этом случае должна почитаться не больше, как школой свободной торговли, подобно как освобождение рабов в древнем мире было первым шагом к свободе, как земная жизнь с цепью испытаний есть предуготовление к бессмертию. Идеалисты вообще непоколебимы, когда дело идет о принципах; однако надо взять несколько во внимание человеческую слабость, его невежество и даже его пороки. Мы не принадлежим к числу тех несговорчивых метафизиков, которые не хотят знать ни материи, ни времени. Какой же срок нужен миру, чтобы от одного полюса до другого дух зависти и соперничества заменился духом любви к ближнему? Десять лет? Дадим тридцать. Что за дело! Идеал терпелив; за ним вечность! Но однако, чтобы не было проволочек! А особенно возражений! Нельзя допустить их против учения, ведущего к идеалу свободы, благосостояния и просвещения.

Без всякого сомнения, лишь бы учение это действительно привело к идеалу; мы не упрямы, лишь бы новые пути, открываемые или назначаемые им, шли по направлению к этому идеалу.

Но этого нет в системе свободной торговли; в ней все наоборот.

Говорят об идеале; но во-первых знают ли они верно, что такое тот идеал, который сделался неисчерпаемым предметом столь искусных и, увы! Столь длинных речей? – оистине, есть причины усомниться в том.

Человеку во всем назначен предел, но в то же время существуют всегда постоянный стимул, вдохновляющий и направляющий его. Будучи существом чувственным, он всегда стремится к воспроизведению прекрасного; как существо разумное, он стремится, посредством наук, к открытию и объяснению истины; как существо действующее, он всеми путями устремляется к свободе. Свобода – вот идеал всех проявлений жизни человека, подобно как красота есть идеал его любви, а истина идеал его мышления. Торговля есть одна из главных отраслей деятельности человека; в этом значении идеал ее – возвыситься до совершеннейшего состояния акта человеческой деятельности, т.е. стать свободной. Это также справедливо относительно торговли народов, как и относительно торговли частных людей; стало быть, идеал торговой жизни мира есть свобода.

Конечно, нет такого просвещенного человека, который отвергал бы эти начала. Итак, если свобода есть идеал торговли народов, то каким образом либр-эшанжисты дерзают утверждать, что этот идеал есть их система свободной международной торговли.

Свободная международная торговля, во-первых, не есть начало, а свобода есть начало. Система свободной международной торговли есть только известное правило, известный административный способ, полицейская система. Когда говорят, что свободная международная торговля есть идеал торговли мира, то употребляют с большой неточностью один из самых возвышенных терминов языка философии. Торговля может стремиться, тем или другим устройством, тою или другою системой, тем или другим средством к осуществлению своего идеала, т.е. свободы; но принимать это средство (какое бы оно ни было) за цель, которой желают достигнуть – начит впадать в странное заблуждение: это все равно, если бы сказать, что доказательство и вывод суть идеал науки, или что рисунок или краски, гармония или мелодия суть идеалы живописи и музыки. Разумеется, сочинители употребляют не дурную тактику, украшая свои разглагольствования лучшими философскими терминами; этим они много выигрывают у бессмысленной толпы, которая тем более благоговеет перед такими терминами, чем они звучнее и чем менее она их понимает; но кажется, благоразумнее было бы не прибегать к ним в публичных прениях, где всегда почти можно наткнуться на людей, которые любят отдавать себе отчет в том, что им говорят, и если чего-либо им не желают объяснять, то они сами берут на себя этот труд.

Итак, система свободной международной торговли не есть начало, не есть идеал; она выражает систему управления администрации. Разумеется, тут нельзя принимать одно за другое. Но оставим это в стороне, не в простых обмолвках спешим мы показать заблуждение поборников системы свободной торговли: наше правило – ловить их в их собственных словах, на явном противоречии. Может быть, поборники системы свободной торговли, сказав, что ученье их есть идеал торговой жизни народов, хотели сказать, что их учение открывает самые верные способы для достижения этого идеала? Но в таком случае они, значит, еще раз повторяют, только более напыщенным и темным языком, тот парадокс, который есть душа их системы, т.е. уничтожение таможен будет мерой самой благоприятной для свободы торговли. После всего уже сказанного нами мы считаем себя вправе не возвращаться к опровержению подобного заблуждения. Мы скажем только несколько слов о странности метода, который, вместо возведения торговли на степень идеала, к которому она стремится, т.е. в состояние свободное, вверг бы ее неизбежно в рабство.

Свобода есть начало, но свободное состояние есть только факт. Посему хотя достаточно одного разума, чтобы понять и высказать, что всякое честное проявление человеческой деятельности уже потому только, что оно честно, должно быть свободно; но условия, при которых оно может сделаться таковым, даются только историей самого человечества и открываются только изучением истории.

Свобода есть одна из тех постоянных путеводных звезд, которые светятся в глубине нашего мышления; это одна из тех блистающих точек, которые как истина, как прекрасное, как правда, постоянно освещают горизонт человеческого разума. Отвлеченное наблюдение такого начала удостоверяет нас в неподвижности и необходимости его бытия, но не более. Как заставить этот чистый луч сойти и проникнуть в мрак нашего мира? Как сделать, чтобы этот мрак осветился им, а сам не затемнил его? Как похитить этот небесный огонь о одушевить им земное?

Торговля есть один из полезнейших родов деятельности человеческой; по разуму, она должна быть свободной; но как сделаться ей свободной? Разум не в состоянии дать на это ответа, это есть дело опыта.

Чему же научает нас опыт?

Он научает нас, во-первых, что ни в одной из отраслей человеческой деятельности свобода не учреждалась и не поддерживалась, не быв охранена известными гарантиями против непредвиденных случайностей, против людских страстей и пороков; опыт показывает нам самыми гибельными и назидательными примерами, что всякая свобода, неограниченная в своих проявлениях, приводит к анархии, и после минутной борьбы с нею делается добычей диктатуры. Когда поборники системы свободной торговли предлагают вести торговлю народов к свободе уничтожением таможен, этой гарантии самой свободы, к чему же ведут они мир? К беспорядку и к рабству, этой    совершеннейшей форме беспорядка. Странная ошибка в выборе пути!

Во-вторых, если свобода и может быть рассматриваема разумом, как начало самостоятельное, то возможно ли с другой стороны осуществить его на деле с той логической строгостью, как оно является в мышлении? Это было бы возможно, если бы мир действительный был, как логический разум, чистым эфиром, где бы идеи не подвергались ни сопротивлениям, ни затмениям; но в мире действительном нет ничего чистого; это есть сфера, предоставленная вечной буре интересов и страстей. Чтобы свобода ужилась среди такого мира, надо изобрести особое установление, которое защищало бы ее: ежеминутно нужно предохранять ее от тысячи нечистых прикосновений, из которых одного достаточно, чтобы запятнать ее; от тысячи ударов, из которых одного достаточно, чтобы сокрушить ее. Что же делают поборники системы свободной торговли? Они допускают непостижимую гипотезу, что в мире нет или не будет более страстей, и что разнообразные интересы не только не разделяют его на отдельные страны, но совокупляют последние в одно целое; своим романтическим воображением они превращают землю в какой-то земной рай, где вечно царствуют правда и любовь к ближнему, и чтобы достигнуть скорее осуществления свободы в мире, они воображают, что мир лишился всей своей действительности!

Эти замечания могли бы завести нас слишком далеко. Достаточно только указать на них, чтобы для всякого просвещенного ума стало понятно все остальное. “Дело не в том, чтобы заставить читать”, говорит Монтескье, “а в том, чтобы принудить думать”. – Ограничиваясь самой сущностью нашего предмета, заметим только, что когда поборники системы свободной торговли предполагают, что учение их есть идеал торговой жизни человечества, то впадают не только в смешение слов, но и в противоречие идей. – стема свободной торговли не только не есть идеал торговли народов, но подобное выражение не имеет даже и смысла; система свободной торговли не только не ведет торговлю к осуществлению своего идеала, т.е. свободы, а напротив, отнимает у нее все средства достигнуть до него.

Остается рассмотреть парадокс, выдающий протекционизм за школу свободной торговли, или другими словами систему таможенную за предуготовление к системе уничтожения таможен. Парадокс этот весьма странен, но он пользуется немалой славой и распространился более, чем бы следовало.

Поборники свободной торговли рассуждают так: если протекционизм имеет целью уравнять торговые силы народов, естественно или случайно неравные, то должно положить, что когда-либо он достигнет своей цели, – если последняя возможна, т.е. что в известную эпоху, когда установится, наконец, совершенное равенство между всеми народами, таможни, охраняющие их взаимные промышленности, сделаются бесполезными. Отныне можно уже предвидеть эту эпоху. Покровительственная система, еще не устаревшая совершенно, приближается уже к этой эпохе. Итак, свободная торговля есть высшая цель, к которой должна стремиться политика всех государств, точно так же как она есть идеальная и конечная цель торговли всего мира.

Явный софизм; однако некоторые, по доброте своей, позволили себя поймать на нем: гибельная доброта, которой поборники свободной торговли не преминули воспользоваться и которая ни в чем, однако, не содействовала истине. – невозможно согласить историю с романом, ни фантазии известной школы с естественным порядком вещей.

Вышеупомянутое рассуждение поборников системы свободной торговли в пользу их учения ложно, как и все другие.

Неравенство наций, как и частных людей, вечно: источники его находятся в самой природе. Неравные сначала посредством своего климата и своих способностей, народы оставались таковыми в течение всей их исторической жизни. – кипетр преобладания всегда переходил и будет переходить из рук в руки, и никогда не будет недостатка в честолюбцах, спорящих о нем.

Но таможни, говорят, сравнивают же, наконец, силы народов, иначе они не имеют никакой цели. – можни имеют свою цель, которую они и выполняют. Эта цель состоит в постоянном предупреждении восстановления монополии.

Что же касается до будущего уравнения торговых сил народов, то это совершенная химера.

Взгляните на мир, так как он есть на самом деле, и что более всего бросится в глаза, если не это неравенство. Никто без сомнения не скажет, что Испания, например, в торговом отношении равна Англии, Австрия – Франции, Россия – Америке. Что нужно для уравнения этих наций? Необходимо, чтобы просвещенные нации подождали отставших, или чтобы отставшие сравнялись с первыми, или, наконец, чтобы был один общий зенит торгового могущества, на высоте которого назначено было бы всем одинаково останавливаться в своем развитии.

Мечтательные гипотезы! Движение есть жизнь мира, и оно никогда не прекращается. Народы более просвещенные не станут ждать отставших; они или будут возвышаться, или идти назад. Отставшие никогда не сравняются с ними, если последние будут продолжать развиваться, и опередят их, если они станут идти назад. Что же касается до окончательной апогеи, на которой все народы должна останавливаться, то это чистые бредни школы. Не все силы достигают до апогеи, и ни одна не удерживается на ней; высшее величие есть уже начало падения. В счастье, как на море, когда нет прилива, то, стало быть, начинается отлив.

Прибавьте к этому препятствия, постоянно воздвигаемые учреждению повсеместного равенства гением новых открытий. Ось, около которой вращается торговый мир, уже неоднократно изменялась в истории; чем более идем вперед, – тем большим подвергаем ее переменам. Пусть явится открытие нового двигателя, или нового питательного растения, или какого-нибудь неизвестного прядильного волокна, и страна, бывшая доселе беднейшей, может сделаться самой богатой. Система покровительственная с ее разумным чутьем последует за этими изменениями вещей и людей; подвижная защита независимости каждого народа, она будет постоянно охранять свободу торгового мира. Что сделала бы на ее месте безумная система свободной торговли? И здесь, как и везде, она предоставила бы свободу всем случайностям неожиданных перемен.

Этим оканчиваем рассмотрение прав нового учения на идеал. И эта сфера, как видно, также закрыта для него, как и область мира действительного. Только одна сфера по-прежнему остается для него – это сфера химер.

Подобно путешественнику, который достигши какого-либо возвышенного места, оборачивается назад, чтобы одним взором обнять всей пройденное пространство, остановимся и мы, и постараемся в кратком очерке представить результаты всего изложенного в предшествовавших главах.

Задача состояла в оценке системы, пользующейся громкой славой и выдаваемой ее сочинителями и поборниками за идеал свободы торговли народов. Для осуществления этой системы требуется предварительное уничтожение таможенного учреждения, освященного целыми веками. Чтобы по достоинству оценить столь смелый проект, надо было прежде всего исследовать самые основы его. По сему мы разобрали сначала, в чем состоит свобода торговли; потом мы постепенно сравнивали сущность системы покровительственной с системой свободной международной торговли. Такое сравнительное исследование приводило нас к решительным заключениям, которые параллельно, так сказать, сами собой являлись перед нами. Здравый смысл совокупно с историей и логикой показал нам, что таможни суть, по преимуществу, учреждения, охраняющие свободу торговли, и что система либр-эшанжистов, напротив, была бы гибельна для нее.

Общие начала свободы торговли можно выразить в нескольких словах: это есть всеобщее право производить, покупать и продавать всякие продукты естественные или искусственные, имеющие меновой характер. Это право вытекает из самой лучшей свободы, из свободы труда. Но подобно всем другим правам, и это право нуждается в твердой гарантии. Грубая сила, ничем не обузданная, всегда и везде составляла бич всяких прав. Будучи неравно повсюду распределена, эта сила должна быть управляема; иначе она будет стеснять и угнетать. Торговля, как и другие отрасли, есть сфера, в коей происходит постоянная борьба неравных сил. Все народы суть противники, но противники неравные. Причины этого неравенства вечно одни и те же: они лежат в самой природе и в самом характере человека. Чтобы сделать возможным существование этого права между такими неравными соперниками, чтобы гарантировать свободу, законодатель, по необходимости, должен прибегнуть к известной системе торгового управления, которая уравновешивала бы силы. Такова философия свободы торговли; она есть только разумное толкование самых законов этой свободы, открываемых наблюдением над природой и историей.

Мы обратились потом к рассмотрению таможенного учреждения, уничтожения которого требует система свободной торговли, и с первого же шага усмотрели, что из всех учреждений оно есть не только самое удобное, но и самое необходимое для свободы торговли. В самом деле, оно кажется верным отпечатком самой философии, принципов этой свободы: оно уравновешивает торговые силы народов, естественно неравные, и сравняв их, оно делает борьбу возможной; а с этим вместе дает им и самую самостоятельность, служащую источником всякой свободы. Показав предварительно всю неосновательность критики таможенного учреждения, мы вывели, наконец, заключение, что оно по преимуществу служит свободе.

Потом мы перешли к системе либр-эшанжистов. Мы проследили ее во всех фазах. Она обещает свободу торговли, неведомое доселе благосостояние материальное и новую эру просвещения. Мы видели, что напротив, она привела бы к монополии, дороговизне, нищете и варварству. Не будучи в состоянии основаться на фактах, эта система желает опереться по крайней мере на возможность своего осуществления; но мы ясно доказали, что начала ее противоречат цели; из сферы возможного она перенеслась в область идеалов, мы последовали за ней и нашли, что и здесь она не может иметь места. В покровительственной системе мы признали все характеристические черты учреждения свободного, в системе либр-эшанжистов мы постепенно открывали все признаки учения революционного.

Вот в кратких словах все содержание предшествовавшего изложения; вот сущность добытых результатов.

Мы отвергли систему либр-эшанжистов; приговор над нею произнесен самым неподкупным судом, самой свободой. Свобода отрицает систему либр-эшанжистов не только как не имеющую здравого смысла, но, что еще хуже, как орудие монополий, дороговизны, нищеты, нравственного угнетения и грубого деспотизма. Такой приговор самой свободы вполне согласуется с приговором разума и истории.

Оканчивая, наконец, первую часть сего сочинения, не излишне обратиться к нравственному заключению.

Сродство учений консервативных с началами истинной свободы, и наоборот, совершенная им противоположность учений революционных – вот величайший и поучительнейший из уроков нашего времени. Система либр-эшанжистов дает такой урок торговле, подобно как якобинство относительно формы правления и вольнодумство философское относительно религии. Порождение того же духа безначалия и соперница всех новейших систем религиозного и политического обновления, слава о которых оглушала всех и так дорого многим стоила, система либр-эшанжистов точно так же, как и они, есть бич свободы.

Истина всегда одна и та же. Правила, ложные в одной отрасли человеческих познаний и деятельности, ложны и в других. Радикализм подрывает свободу политическую; как же принять его в основание свободы в торговле? Как в религии и форме правления, так и в торговле, только одно средство быть либеральным, – это назначит для свободы известные границы; предполагать же, что для свободы не нужно ни правил, ни границ – начит быть революционером.

Учение либр-эшанжистов преследует в торговле осуществление тех же утопий, которые причинили уже столько бедствий в области религии и в сфере политической: утопию возрождения баснословного золотого века, утопию коммунизма посредством уничтожения всякой индивидуальности и всякого неравенства национального, наконец утопию вечного мира, водворяемого совершенным истреблением личных страстей. Поборники этого учения употребляют в спорах со своими противниками тот же язык, который употребляли якобинцы и скептики в прениях с либералами и рационалистами. По их словам, противники принадлежат к партии умеренных и к запоздалым защитникам старого порядка. Что же касается до различных промышленностей, охраняемых таможнями, то они смотрят на них, как истинные социалисты смотрят на собственность: по их мнению, это монополии. Наконец, вот еще поразительная черта этого печального сходства. Обольщения системы либр-эшанжистов сходны со всеми обольщеньями тех учений, которым она подражает и дух которых она вносит в сферу торговли: она тоже обещает свободу, благоденствие и просвещение, а на деле дает рабство, приводит к нищете и вместе с уничтожением соперничества сокрушает всякое побуждение к совершенствованию.

Система покровительственная, напротив того, есть верный отпечаток учений консервативных и истинно либеральных; это система равновесия, в которой свобода целого опирается на независимость частей. Независимость торговли подобно как свобода гражданская и политическая, обеспечена в ней разделением и уравновешиванием сил. Она есть та же теория политической партии умеренных, только приложенная к торговым сношениям народов.

Итак, спор протекционизма и системы либр-эшанжистов есть ничто иное, как глава из истории той роковой борьбы, которую свобода давно уже ведет с вольностью: защитники покровительственной системы и либр-эшанжисты, под другими именами, суть те же умеренные либералы и радикалы. Защитники покровительственной системы, как все умеренные либералы, требуют границ для свободы, чтобы сохранить ее; наоборот, либр-эшанжисты, как все радикалы, требуют совершенного уничтожения всех возможных гарантий. Сходство весьма поучительное! Путь защитников покровительственной системы есть путь умеренных либералов-консерваторов, путь либр-эшанжистов есть путь революционеров. Вот что достоверно и несомненно; пусть теперь каждый избирает ту сторону, которая, по мнению его, более обеспечивает свободу.