ГЕНРИ ДЖОРДЖ

ПОКРОВИТЕЛЬСТВО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ
ИЛИ СВОБОДА ТОРГОВЛИ

Исследование тарифного вопроса

1886

[Henry George. Protection or Free Trade (1886).
Джордж Г. Покровительство отечественной промышленности или свобода торговли.
– М., Типо-литография «Русскаго Товарищества печатного и издательскаго дела», 1903. 326 с.
(Издание «Посредника» для интеллигентного читателя. XCVII. Перевод с английского С. Д. Николаева)]

————————————

Глава ХII. Вывоз и ввоз
Глава XIII. Путаница в мыслях, зависящая от употребления денег
Глава XIV. Побуждает ли обращаться к покровительственной системе высокий размер заработной платы
Глава XV. Преимущества и невыгоды производства как основание для покровительства
Глава XVI. Развитие мануфактурной промышленности
Глава XVII. Покровительство и производители
Глава XVIII. Влияние покровительственной системы на американскую промышленность
Глава XIX. Покровительство и заработная плата

————————————
————————
————

ГЛАВА ХII
Вывоз и ввоз

Цель покровительства состоит в уменьшении ввоза, но не в уменьшении вывоза. К вывозу протекционисты, напротив, обыкновенно относятся благосклонно и смотрят на страну, имеющую наибольший вывоз и наименьший ввоз, как на ведущую наиболее прибыльную торговлю. Когда вывоз какой-либо страны превосходит ее ввоз, то говорят, что она имеет благоприятный торговый баланс. Когда ввоз какой-либо страны превосходит вывоз, то говорят, что она имеет неблагоприятный торговый баланс. В согласии с таким взглядом все страны, придерживающиеся покровительственной системы, предоставляют всевозможные удобства для вывоза товаров, карая штрафами их ввоз.

Если бы предметы, которые мы, таким образом, старались вывозить за границу и не допускать в свою страну, были заразой или вредными животными, – предметами, которых люди стараются иметь гораздо меньше, – то тогда такая политика была бы вполне понятна. Но ввозимые и вывозимые товары состоят не из предметов, которые природа навязывает нам помимо нашей воли и от которых мы всеми силами стараемся избавиться, а из предметов, которые природа дает только лишь в возврат на затрату труда, из предметов, ради которых люди делают усилия и терпят лишения. Кто располагает или может располагать большим количеством этих предметов, того мы называем богатым; кто располагает малым количеством их, того мы называем бедным; и когда мы говорим, что известная страна богатеет, то мы через это хотим выразить, что количество этих предметов, которым она обладает, возрастает быстрее ее народонаселения. Может ли тогда не отталкивать от себя человеческого разума признание того, будто, содействуя вывозу таких предметов и препятствуя их ввозу, мы можем увеличивать богатство страны? Возможно ли еще большее извращение понятий? Разве мы не стали бы думать о собаке, что она потеряла рассудок, если бы она стала ворчать и огрызаться, когда ей приносили кость, и махать хвостом, когда эту кость брали от нее?

Адвокаты могут иметь выгоду от ссор, доктора – от болезней, тараканщики – от тараканов; может быть также в интересе некоторых лиц, чтобы нация возможно больше вывозила и возможно меньше ввозила тех желанных предметов, которые называются товарами. Однако протекционисты заявляют, что будет благодеянием для всей нации, в ее целом, – принимаемой за одного человека, – если она будет облегчать вывоз товаров и затруднять их ввоз.

Возьмем страну, которую мы поневоле будем рассматривать, как нечто целое, – страну с населением лишь из одного человека, с которой освоились, благодаря гению Дефо, не только английские читатели, но и люди, говорящие на каком бы то ни было европейском языке.

Предположим, что Робинзон Крузо еще живет один на своем острове. Предположим, что какой-нибудь протекционист является к нему, чтобы впервые нарушить его уединение давно желанной музыкой человеческой речи. Легко представить себе радость Крузо. Однако, пожив в тех местах столь долгое время, он уже не хочет их оставить, – тем более, что его гость говорит ему, что к его острову, теперь уже открытому, будут часто подходить проходящие суда. Предположим, что услышав историю Крузо, повидав его остров, воспользовавшись гостеприимством, какое только он мог оказать, поведав ему, взамен о чудесных переменах на всем белом свете и оставив ему книг и газет, наш протекционист стал бы готовиться к отъезду, но прежде, чем расстаться, он решился дружески предупредить Крузо о грозящих ему опасностях, от наводнения дешевыми товарами, которые проходящие суда будут предлагать в обмен на фрукты и коз. Представьте себе, что он стал бы говорить Крузо как раз то самое, что протекционисты говорят более крупным странам, и стал бы уверять Крузо, что если он не примет мер, затрудняющих привоз этих товаров из-за границы, то его промышленность будет совершенно разрушена. “В сущности, заключил бы свою речь наш протекционист, все предметы, которые вам требуются, могут производиться за границей столь дешево, что я решительно не могу понять, к чему вы будете в состоянии применить ваш собственный труд, если вы не затрудните их выгрузку?”

“И мне будут давать все эти предметы?” воскликнул бы, без сомнения, Робинзон Крузо. “И вы полагаете, что я буду получать все это даром и не иметь надобности ни в каком труде. Это мне нравится, как нельзя более. Я стану отдыхать тогда, читать и ловить для времяпровождения рыбу; я совсем не желал бы работать, если бы я без труда мог получать то, что мне нужно”.

“О нет, вы меня совсем не так поняли!” – принужден был бы пояснить протекционист. “Вам не будут давать всех этих предметов задаром. С вас, конечно, будут требовать кое-что в возврат. Но вам будут доставлять так много и брать у вас так мало, что ваш ввоз в огромной мере будет превосходить ваш вывоз, и в скором времени вам мудрено будет найти какое-либо занятие для вашего труда”.

“Но мне не будет никакой надобности искать занятия для своего труда”, естественно возразил бы Крузо. “Я расходовал целые месяцы на выдалбливание лодки и целые недели на дубление и шитье козьих шкур не потому, что я нуждался в занятии для моего труда, а потому, что я нуждался в лодке и одежде. Если бы я мог получать то, что мне нужно, с меньшей затратой труда, то это было бы лучше для меня; и чем больше буду я получать и чем меньше отдавать при той торговле, которую, по вашим словам, мне придется вести, – или, следуя вашему выражению, чем больше мой ввоз будет превосходить мой вывоз, – тем легче мне будет жить и тем богаче я буду. Я совсем не боюсь наводнения товарами. Чем больше их будут доставлять, тем лучше будет для меня”.

И на этом бы кончился их разговор; ибо, конечно, как бы долго ни говорил наш протекционист, а он никогда не устрашил бы Крузо той мыслью, будто его промышленность будет уничтожена из-за того, что он станет добывать предметы с меньшим трудом, чем прежде.

Но разве законы в пользу покровительства становятся более нелепыми в применении к одному человеку, живущему на острове, вместо шестидесяти миллионов живущих на континенте? Справедливое по отношению к Робинзону Крузо, справедливо и по отношению к нам. Если бы иностранцы стали доставлять нам товары дешевле, чем мы можем производить их сами, то это было бы для нас прямой выгодой. Чем больше мы получали бы привозимых товаров сравнительно с количеством вывозимых, тем прибыльнее для нас была бы торговля. И как могли бы иностранцы уничтожить нашу промышленность? Ведь они никогда не бывают столь великодушными, чтобы только давать нам свои произведения, а всегда также требуют в возврат наших собственных. А единственный способ, каким они могли бы разрушить нашу промышленность, состоит в том, что они стали бы доставлять нам задаром все то, в чем мы нуждаемся, так что совсем бы избавили нас от необходимости трудиться. Да и будь это возможно, разве нам следовало бы бояться этого?

Взгляните на предмет с другой точки зрения: облагать пошлинами вывозимые товары с целью дать отечественным потребителям возможность пользоваться более низкими ценами, было бы столь же справедливо, как облагать пошлинами ввозимые товары, с целью дать отечественным производителям возможность пользоваться более высокими ценами. Это было бы и несравненно более согласно с принципом “наибольшего блага для наибольшего числа лиц”, ибо все мы являемся потребителями, и лишь немногие из нас являются производителями тех предметов, которые могут повышаться в цене, благодаря ввозным пошлинам. А так как богатыми странами бывают страны, которые обладают в отношении к своему народонаселению наибольшим количеством предметов, составляющих ввоз и вывоз, то ограничение вывоза этих предметов, вместе с тем, походило бы на способ народного обогащения несравненно более, чем ограничение их ввоза.

Представьте себе, что было бы серьезно предложено, в качестве средства обогащения для Соединенных Штатов, обложить ограничительными пошлинами не ввоз, а вывоз. Конечно, этому воспротивились бы протекционисты. Но что они могли бы возразить против этого?

Возражение, которое они могли бы сделать, было бы, в сущности, такого рода: “отправка товаров торговцами из одной страны в другую представляет из себя не потерю для той страны, которая отправляет, а выгоду, ибо в возврат за эти товары ввозятся в нее другие, более ценные. Стало быть, налагать какие бы то ни было ограничения на вывоз товаров значило бы уменьшать, а не увеличивать богатство страны”. Это справедливо. Однако, сказать это не значит ли признать вредным всякое ограничение вывоза, ибо из-за него уменьшался бы ввоз? И именно уменьшение ввоза является прямой целью и следствием покровительственных тарифов.

Ввоз и вывоз, поскольку они являются делом торговли, представляют из себя действия соотносительные. Каждое из них есть причина и дополнение другого, и налагать какие-либо ограничения на одно необходимо значит препятствовать другому. Так что, если ценность вывоза какой-либо страны превышает ценность ее ввоза, то это не только не служит признаком прибыльности ее торговли, а является скорее указанием на обратное.

В случае прибыльной международной торговли ценность ввоза превышает ценность вывоза, которым он оплачивается, все равно, как в случае прибыльного торгового путешествия ценность груза, с каким возвращается корабль, всегда превышает ценность груза, с каким он уходит. Такое отношение между вывозом и ввозом вполне возможно для всех наций, участвующих в торговле; ибо при нормальных торговых условиях товары всегда направляются из мест, где они относительно дешевы, в места, где они относительно дороги, и их ценность таким образом увеличивается при перевозке, как увеличивается при перевозке ценность груза на корабле, пришедшем в место назначения. Но, по той теории, согласно которой торговля бывает выгодной лишь в случае, когда ввоз превышается вывозом, все страны могли бы вести между собой прибыльную торговлю, только лишь направляя товары из мест, где они относительно дороги, в места, где они относительно дешевы. Международная торговля, которая состояла бы из таких операций, как отправка искусственного льда из Вест-Индии в Новую Англию и тепличных плодов из Новой Англии в Вест-Индию, давала бы всем странам возможность вывозить ценности несравненно большие, чем ввозить. По той же теории, – чем больше судов тонуло бы в море, тем лучше было бы для торгующих стран. И если бы все суда, выходящие в море с товарами, тонули прежде, чем бы их успели выгрузить в другой стране, то это было бы, согласно принципам протекционистов, наибыстрейшим средством обогащения всего мира, так как все страны достигли бы тогда наибольшего вывоза при наименьшем ввозе.

Вместе с тем не должно также упускать из виду, что далеко не всякий вывоз и ввоз представляют из себя обмен продуктов. А это обстоятельство выставляет в самом ярком свете, какой только возможен, нелепость понятия, будто перевес вывоза над ввозом указывает на возрастание богатства. Когда Рим был властелином мира, тогда Сицилия, Испания, Африка, Египет и Британия отправляли в Италию гораздо больше товаров, чем получали из нее. Однако этот перевес вывоза над ввозом указывал не на обогащение их, а на обеднение. Он доказывал собой, что богатство, производимое в провинциях, увозилось в Рим в качестве налогов, дани и ренты, за которые ничего не получалось в возврат. Контрибуция, взысканная Германией с Франции в 1871 году, причинила огромный перевес вывоза Франции на ее ввозом. Таким же образом в Индии “внутренние расходы” чужеземного правительства и денежные переводы чужеземных чиновников обеспечивают постоянный перевес вывоза над ввозом. Также внешний заем, навязанный Египту, требует отправки за границу огромного количества продуктов этой страны, в возврат за который не делается никакого ввоза. Также вывоз Ирландии в течение многих лет в огромной мере превосходил ее ввоз, благодаря поглощению ренты помещиками, живущими за границей. Ирландские помещики, живя на стороне, не получают прямо продуктов за свою ренту; не получают они прямо и денег. Из Ирландии, – как и при регулярном течении торговли, – вывозится рогатый скот, свиньи, овцы, масло, холст и другие произведения; только выручка за них, вместо того, чтобы возвращаться в Ирландию в виде привозных товаров, поступает, при посредстве банковых и торговых операций, к живущим за границей помещикам и потребляется ими. Этот вывоз товаров, в возврат за которые ничего не ввозится, в настоящее время был бы еще значительнее, если бы тысячи ирландцев не стали теперь переправляться ежегодно для жатвы в Англию, возвращаясь затем с заработком домой, и если бы лица, эмигрировавшие навсегда, не высылали постоянно значительных сумм своим родным, оставшимся на родине⁰⁰¹.

Не так давно, при переезде в Англию, мне пришлось, на пароходе, сидеть за столом вместе с двумя молодыми англичанами, которые пили много шампанского и разными другими способами показывали, что у них денег было вволю. Познакомившись, я узнал, что они были младшие сыновья из английских “графских семейств”, прошедшие курс особой школы, открытой в Айове для богатых юных англичан, желающих сделаться “господами фермерами” или “землевладельцами” в Соединенных Штатах. Каждый из них приобрел значительный участок новой земли, разбил его на фермы, соорудил на каждой ферме по одному жилому дому и по житнице, а затем стал сдавать эти фермы арендаторам за половину жатвы. По словам этих молодых людей, им очень нравилась Америка; в ней очень стоило иметь поместье. Земельные законы безукоризненно хороши, и если арендатор не уплачивает вам своевременно аренды, вы можете освободиться от него без долгих разговоров. Тем не менее они предпочитали жить в Англии, и возвращались туда, чтобы повеселиться там на свои доходы, передав заведование своими делами в руки одного агента, которого арендаторы должны были извещать о времени жатвы, и который должен был следить, чтобы хозяйская половина уплачивалась полностью. Таким образом в этом случае должна ежегодно увозиться без всякого возврата в привозе, за вычетом комиссионных, половина жатвы некоторых айовских фермеров. И этот поток вывоза, в возврат за который не делается никакого ввоза, только еще начинает свое движение, уже многие англичане владеют сотнями тысяч и даже миллионами акров американской земли и еще только-только начинают собирать ренту и пользоваться своими владетельными правами.

Панч недавно пустил жестокую шуточку, заметив, что британская палата лордов имеет гораздо больше земельных интересов в Соединенных Штатах, чем в Великобритании. Если этого и нет еще теперь, то недолго придется нам, при существующих условиях, ждать того времени, когда английская аристократия будет получать от своих американских поместий гораздо больший доход, чем от своих отечественных владений, – доход, для покрытия которого мы будем вывозить и вывозить, без всякого возврата в привозе⁰⁰².

Таким образом в торговле, совершающейся между Соединенными Штатами и Европой, заключаются еще другие элементы, помимо обмена произведений. В смысле увеличения нашего ввоза и уменьшения нашего вывоза влияют также займы, сделанные в Европе путем продажи железнодорожных и других облигаций; суммы, уплаченные европейцами за земли в Соединенных Штатах или помещенные в американские промышленные предприятия; капиталы, привозимые с собой эмигрантами; расходы европейских путешественников в Америке и некоторая небольшая часть имуществ, переходящих путем дарения и наследств.

С другой стороны, нашим вывозом в Европу мы оплачиваем не только наш ввоз из Бразилии, Индии и др. подобных стран, но также и проценты по облигациям и др. правительственным займам; доход на капиталы, помещенные в Америке; ренту с американских земель, которыми владеют чужеземцы; денежные переводы от эмигрантов к их родственникам, живущим на родине, имущества, переходящие по завещанию или по наследству к лицам, живущим за границей; расходы на океанскую перевозку, которая прежде производилась на наших, а теперь производится на иностранных судах; суммы, расходуемые американскими туристами, ежегодно посещающими Европу, и богатыми американцами, постоянно живущими в Европе, число которых из года в год возрастает, – оплачиваем целый ряд статей, стремящихся увеличить наш вывоз и сократить наш ввоз.

Ежегодный торговый баланс, неблагоприятный для нас, порождаемый этими статьями, представляется уже весьма значительным, и он с каждым годом все увеличивается и увеличивается. Случись нам вовсе уничтожить наш ввоз, и нам все же пришлось бы вывозить в крупном размере, ради уплаты нашей ренты, погашения процентов и снабжения продовольствием возрастающего числа богатых американцев, которые путешествуют или живут за границей. И тот факт, что наш вывоз в настоящее время должен, таким образом, превосходить наш ввоз, отнюдь не является тем, чем представляют его протекционисты, – доказательством возрастающего благоденствия, а является просто доказательством постоянной убыли народного богатства, убыли, похожей на ту, которая так истощила Ирландию.

И эта убыль не из таких, чтобы ее можно было остановить тарифами. Она обусловливается более глубокой причиной, чем те причины, которых может коснуться тариф, и является только лишь частью некоторого обогащения течения. Наша внутренняя торговля подобным же образом ведет к отливу из деревень в города, с запада на восток, товаров, за которые не получается возврата. Наши крупные владельцы рудников, владельцы пастбищных пространств, земельные спекулянты и многие из крупных фермеров живут в больших городах. Нашим мелким фермерам приходится в большинстве случаев покупать свои фермы, закладывая их у людей, живущих в городах, к востоку от них. Там же, к востоку, хранятся, обыкновенно, и облигации, которые выпускались республикой, отдельными штатами, графствами и городскими управлениями, равно как акции и облигации железнодорожных и др. Компаний. И в результате, – деревни отсылают в города, восток на запад, более, чем возвращается к ним. Этот отлив возрастает и должен непрерывно возрастать все равно, каким бы ни было наше тарифное законодательство; ибо он обусловливается одной из основ нашего общественного порядка, признанием земли частной собственностью. По мере того, как земля в Иллинойсе или Айове, Оригоне или Новой Мексике, принадлежащая лицу, живущему в Нью-Йорке или Бостоне, повышается в цене, – и люди, живущие в этих штатах, волей-неволей начинают отсылать все более и более своих произведений к какому-то нью-йоркцу или бостонцу. Они начинают сильнее работать, но все же становятся относительно бедней. А их бостонец или нью-йоркец, пожалуй, и вовсе не работает, а все богатеет и богатеет. Когда им потребуется капитал на постройку железных дорог или для какой-либо другой цели, они обратятся к нему, и он ссудит их и станет получать проценты. Таким образом, оказывается как бы в духе нашего времени, чтобы страной владели лица, живущие в городах, и для жителей деревень нет собственно разницы в том, где эти города – в Америке или в Европе.

Не найдется ни одного человека, который, обменивая свои произведения на произведения другого лица, думал бы, что чем более он даст и чем менее получит, тем лучше будет для него. Однако есть множество людей, которым представляется совершенно ясным, что торговля какой-либо страны будет тем прибыльнее, чем более эта страна будет отсылать своих произведений и чем менее будет получать она в возврат произведений других стран. Взгляд этот настолько распространен, что в настоящее время почти все цивилизованные страны стремятся стеснять ввоз произведений других стран, относясь благосклонно к вывозу своих произведений.

Но где же кроется причина этого? Люди, вообще, не бывают склонны применять к отношениям между нациями принципы, противоположные тем, которые они прилагают к отношениям между отдельными личностями. Напротив, замечается естественное стремление олицетворять нации и думать и говорит о них, как будто они руководствуются теми же побуждениями и управляются теми же законами, как человеческие существа, из которых они составляются. И не нужно нам заходить далеко, чтобы заметить, что та ложная мысль, будто народ выигрывает от вывоза и теряет от ввоза, в действительности проистекает от применения к торговле между нациями понятий, с которыми цивилизованные люди свыкаются при своих личных сношениях. То, что люди отдают другим, мы называем их продажей; то, что они получают от других, мы называем их покупкой. Отсюда мы привыкаем смотреть на вывоз как на продажу, а на ввоз как на покупку. И так как в повседневной жизни мы обыкновенно думаем, что дела какого-нибудь человека идут тем лучше, чем больше ценность его продаж и чем меньше ценность его покупок, то не вникая в смысл употребляемых слов, – мы также признаем самым обыкновенным делом, что чем более какой-либо народ вывозит и чем менее он ввозит, тем он становится богаче.

Относительно происхождения такой мысли знаменательно, что она неизвестна среди дикарей. Не могла бы она возникнуть и среди цивилизованных людей, если бы их привычная торговля велась так же, как торговля дикарей. Не так давно, из дома в дом ходили торговцы особого рода, известные под именем “soap-fat men” – “сало-мыло”, обменивавшие на мыло ненужное сало, которое накапливается у хозяек. При этой маленькой торговле, производившейся таким первобытным способом, никоим образом не могло бы возникнуть привычки думать, что в прибыльной торговле ценность продаж должна превышать ценность покупок, ибо тогда явно было в интересе каждой стороны, чтобы ценность того, что она продает (или вывозит) была возможно меньше, а ценность того, что она покупает (или ввозит) была возможно больше. Однако, в цивилизованном общества эта форма торговли представляется лишь в исключительных случаях. Покупка и продажа, как мы освоились с ними в нашей повседневной жизни, являются не обменом товаров на товары, а обменом денег на товары, или товаров на деньги.

Путаница в мыслях, зависящая от такого употребления денег, и дает начало верованию, будто народ должен богатеть от вывоза и беднеть от ввоза, – верованию, ради которого принесены были в жертву в кровавых войнах миллионы человеческих жизней и несметные богатства, и которое продолжает до нашего времени руководить политикой почти всех цивилизованных стран и ставить искусственные преграды мировой торговле.

Первичной формой торговли является мена, – обмен товаров на товары. Но все равно, как, начавши думать и говорить о длине, весе или объеме, мы необходимо приходим к установлению мер или образцов, при помощи которых можно выражать эти качества, – так с возникновением торговли начинает чувствоваться потребность в установлении некоторой общей меры для определения ценности различных предметов. Затруднения, с которыми связана мена, вскоре приводят при этом к признанию, с общего согласия, некоторого товара посредствующим звеном обмена; так что тот, кто желает обменять какую-либо вещь на другую или на множество других вещей, уже не бывает принужден искать другого человека, с точно соответствующими ему желаниями, а имеет возможность разбить полный обмен на отдельные части, выполняя каждую из них с различными лицами при огромном сбережении времени и труда.

В первобытном обществе для выполнения этих функций в грубой форме служили скот, кожи, раковины и многие другие предметы. Тем не менее драгоценные металлы так хорошо приспособлены для такого рода употребления, что всюду, где только они становились известными, люди пользовались ими, как деньгами. Первоначально их употребляя, отвешивая известное количество; но затем был сделан огромный шаг вперед, и их стали выбивать в кусочки определенного веса и чистоты, так что всякий получавший их избавлялся от хлопот взвешивания и испытания достоинства. По мере того, как совершенствовалась цивилизация; по мере того, как человеческое общество становилось более развитым и упорядоченным, а меновые сделки – более многочисленными и правильными, – золото и серебро стали заменяться постепенно, в качестве средства обмена, кредитом в различных формах. В текущих счетах одной покупкой уравновешивается другая покупка и одним долгом погашается другой долг. Отдельные лица и общества признанной состоятельности выпускают банковые билеты, векселя и заемные письма, и они в огромной мере заступают место чеканной монеты; банки сводят счета между отдельными лицами, и расчетные палаты – между банками, и огромная масса сделок совершается при самом ничтожном действительном участии денег; наконец появляются кредитные билеты обозначенной стоимости, отпечатанные на бумаге и переходящие из рук в руки без всяких надписей и формальностей; и они, как наиболее дешевые и удобные, вытесняют целиком или отчасти золото и серебро, где их вводят.

Такова в коротких словах история того сберегающего труд орудия, которое изменяется в своих формах, начиная с раковин туземцев Африки и краснокожих индейцев до банковых или кредитных билетов, и которое так много делает для облегчения торговли, что без него была бы невозможна цивилизация. Роль, которую играет оно в общественной жизни и сношениях, настолько важна, его употребление в мысли, в слове и в деле настолько всеобще, что очень легко могла возникнуть некоторая путаница в понятиях о нем. Мы не имеем нужды говорить о том заблуждении, будто процент проистекает от употребления денег, или о заблуждении, будто накопление денег обозначает собой накопление богатства, или о заблуждении, будто бумажные деньги не могут надлежащим образом выполнять своего назначения до тех пор, пока эквивалентное количество чеканной монеты не будет погребено в банковых подвалах; мы остановимся лишь на той путанице в мыслях, которая имеет отношение к международному обмену.

Вчера в моем присутствии один крестьянин отдал другому крестьянину лошадь и четырех поросят в обмен на его лошадь. Оба, видимо, остались довольны сделкой, но ни один не сказал “благодарю”; тем не менее, когда дают деньги в обмен на что-нибудь другое, то лицо, получающее их, обыкновенно говорит: “благодарю”, или каким-нибудь другим способом выражает, что оно более одолжено, получая деньги, чем другая сторона, получая предмет, за который они были уплачены. Обычай этот есть одно из выражений той привычки мысли, которая приурочивает идею благодеяния более к отдаче денег за товары, чем к отдаче товаров за деньги, – хотя, конечно, для всякого бывает ясно, что доллар имеет ту же ценность, как и всякий предмет, стоящий доллар.

Происхождение этой привычки, по моему мнению, обусловливается тем обстоятельством, что трудность обмена чувствуется, главным образом, стороной, направляющейся к посредствующему звену обмена. Чтобы обменять какой-нибудь предмет на деньги, нужно бывает найти человека, который желал бы иметь этот предмет; но раз этот обмен осуществлен, и обмен денег на другие предметы становится, обыкновенно, делом более легким, ибо все лица, имеющие предметы для обмена, охотно берут за них деньги. Это обстоятельство, в связи с тем фактом, что ценность денег является более ясной и определенной, чем ценность предметов, измеряемых ею, и затем тот факт, что продажа или обращение товара в деньги завершает собой те сделки, на которые мы обыкновенно исчисляем прибыль, легко приводят нас к тому, что мы начинаем смотреть на получение денег, как на предмет и цель торговли, и на продажу, как на более прибыльный акт, чем покупку.

Сверх того, деньги, будучи посредником обмена, – предметом, который всего быстрее и легче может быть обмениваем на другие предметы, – представляют из себя в виду этого наиболее удобную форму богатства. В более грубые времена, когда организация кредита еще не достигла такого развития, как теперь; когда весь мир был разбит на множество мелких государств, постоянно воевавших между собой; когда порядок и собственность были несравненно менее обеспечены, а вид богатства нередко вызывал вымогательства; когда пираты наполняли моря, а разбойники – сушу; когда пожары были самым заурядным происшествием, а страхование еще не было известно; когда сажали в тюрьмы ради выкупа и отдавали на разграбление города, – тогда случайности, при которых важно было иметь богатство в той форме, в которой его всего удобнее можно было переносить, легко скрывать и быстро обменивать, представлялись несравненно чаще, чем теперь, и всякий стремился сохранять часть своего богатства в виде драгоценных металлов. Крестьянин зарывал в землю свои сбережения, купец запирал свои деньги в крепкие сундуки, скупой жадно смотрел на свои золотые сокровища, а князья стремились собрать побольше казны на случай внезапной нужды. Таким образом золото и серебро являлись тогда даже в большей мере, чем теперь, символами богатства, и через это образовалась привычка думать о них, как о единственном действительном богатстве.

Эта привычка мысли оказала немаловажную поддержку покровительственной политике. Когда рост торговли сделал возможным собирание обширных доходов путем косвенных налогов, короли и их министры быстро сообразили, как легко можно путем косвенного обложения заставить народ уплачивать такую сумму налогов, которой он не потерпел бы, если бы ее собирали непосредственно. Ввозные пошлины и были первоначально установлены для собирания дохода; оказывалось чрезвычайно удобным облагать пошлиной товары в пограничных городах, из которых они развозились по всей стране. Но затем пошлины на ввозимые товары встретили горячую поддержку со стороны отечественных производителей, которые, благодаря им, избавлялись от конкуренции. Могучий класс стал на страже “покровительства”, которое и без того находило опору в национальных предрассудках и народных привычках мысли, и таким образом постепенно выработалась система, в течение целых столетий руководившая политикой европейских наций.

Система эта, которую Адам Смит, в своих нападках на нее, называл меркантильной системой политической экономии, рассматривала нации, как торговцев, конкурирующих друг с другом из-за денег, находящихся в мировом обороте, и добивалась обогащения государства путем привоза в него возможно большего количества золота и серебра и путем допущения возможно меньшего их вывоза. Ради этого стремились не только запрещать вывоз из страны драгоценных металлов, но также поощрять отечественное производство товаров, которые можно было бы продавать за границей, и устраивать всевозможные помехи тем же отраслям производства в чужих странах и колониях. Облагались тяжелыми пошлинами или подвергались абсолютному запрещению не только произведения иностранной промышленности, которые могли конкурировать с отечественными произведениями; облагался тяжелыми пошлинами или целиком запрещался под страхом дикого наказания смертью или изуродованием также вывоз сырых материалов, которые могли требоваться для иностранной промышленности. Мастерам запрещалось покидать родину, из опасения, чтобы они не научили иностранцев своему искусству; отечественная промышленность поощрялась субсидиями, установлением монополий, созданием искусственных рынков и нередко вывозными премиями и законами, обязывавшими пользоваться ее продуктами. Одним из примеров поощрений последнего рода был акт парламента, предписывавший хоронить покойников не иначе, как в шерстяных саванах, – образчик тупоумия, наряду с которым можно поставить только лишь законы, облагающие американский народ налогами ради того, чтобы опускать в подземные кладовые ежемесячно по 2 000 000 долларов серебряной монеты, и удерживающие в казначействе без всякого употребления целые сотни миллионов золота.

Однако попытка увеличить предложение золота и серебра посредством таких методов является в одно и то же время и нелепой, и бесполезной. Хотя ценность благородных металлов и высока, – полезность их незначительна; и главное употребление их, помимо монеты, сводится к целям тщеславия. И все равно, как крестьянин становился бы беднее, а не богаче, если бы он продавал свой скот и хлеб, чтобы приобретать золото в кладовую и серебро для своего стола; все равно, как фабрикант понижал бы свой доход, если бы он продавал полезные машины и держал в своем сундуке золото, полученное за них, – так и народ неизбежно ослаблял бы свои производительные силы, если бы он, с целью накоплять золото и серебро, ненужное для производства, стал поощрять вывоз и стеснять ввоз тех предметов, которым он мог бы дать производительное употребление. То количество драгоценных металлов, которое потребно для употребления в качестве монеты, всегда будет налицо у народа, участвующего в мировой торговле, уже в силу того стремления, которое смеется над всеми попытками искусственно повышать предложения, – стремления, столь же постоянного, как стремление воды к общему уровню. Всюду, где существует торговля, все товары, допускающие перевозку, стремятся уходить из тех мест, где их ценность относительно низка, направляясь в те места, где их ценность относительно высока. Стремление это сдерживается трудностями перевозки, которые бывают тем больше, чем больше объем, вес и подверженность порче товара по отношению к его ценности. Драгоценные металлы не боятся перевозки и, имея ( в особенности золото) малый вес и объем при большой ценности, так легко меняют место своего пребывания, что малейшей перемены в их относительной ценности достаточно, чтобы вызвать их перемещение. Их так легко перевозить и скрывать, что никакие правительственные ограничения, опирающиеся на пограничную стражу и таможенных чиновников, не были бы в состоянии воспрепятствовать их переходу из той страны, где ценность их относительно низка, в страну, где она относительно высока. Попытки деспотических монархов удержать в Испании драгоценные металлы, которые эта страна привозила из Америки, были похожи на старание удержать воду в решете.

Следствием искусственного повышения предложения благородных металлов в какой-либо стране должно быть понижение их стоимости, сравнительно со стоимостью других товаров. И потому, с того самого момента, как начнут проявлять свое действие в увеличении предложения драгоценных металлов те ограничения, которыми стараются привлечь и удержать их в стране, должно проявиться и стремление к их перемещению из этой страны; и это стремление должно возрастать по мере того, как становятся более ревностными усилия привлечь и удержать в стране драгоценные металлы. Таким образом, все усилия искусственно увеличить в стране количество золота и серебра всегда должны приводить только лишь к подавлению промышленности и делать государство беднее, а не богаче. В этом по опыту убедились цивилизованные нации, и немногие из них направляют в настоящее время непосредственные усилия к тому, чтобы привлечь и задержать в стране драгоценные металлы, если не считать бесполезного хранения их в подвалах испытанной крепости, которое практикуется у нас.

Однако та мысль, что деньгами, в собственном смысле, могут лишь быть золото и серебро, и что они, ввиду этого, имеют особую ценность, все же еще продолжает поддерживать аргументацию протекционистов⁰⁰³, а привычка отождествлять доход с продажей, а расход – с покупкой, образующаяся благодаря нашим повседневным мыслям и разговорам, продолжает еще располагать людей к принятию политики, которая стремится к сокращению ввоза покровительственными тарифами. Привыкнув измерять прибыль торгового человека излишком его продаж над покупками и приняв вывоз страны эквивалентным продаже торговца, а ее ввоз – его покупкам, люди легко приходят к заключению, что государство ведет тем более прибыльную торговлю, чем больше его вывоз и чем меньше его ввоз⁰⁰⁴.

Однако требуется лишь немного внимания, чтобы заметить, что это допущение заключает в себе некоторую путаницу. Когда мы говорим о торговце, что он ведет прибыльное дело, потому что его продажи превышают его покупки, то в этом случае под его продажами мы понимаем, в сущности, не товары, которые он отсылает, а те деньги, которые, по нашему соображению, он должен получать за них; а под его покупками мы понимаем, в сущности, не товары, которые он получает, а те деньги, которые, по нашему соображению, он должен уплачивать за них. Словом, мы полагаем, что он становится богаче потому, что его приход превышает его расход. Мы так привыкаем в обыкновенных делах к этой замене слов согласно нашему соображению, что, думая о вывозе государства, как о его продаже, и о ввозе, как о покупке, приписываем этим словам тот же выводимый нами смысл, – и бессознательно придаем слову, обозначающему расход, значение дохода, а слову, обозначающему доход, значение расхода. Но, очевидно, при нашем сравнении торговли купца, которую он ведет обычным порядком, с торговлей какой-либо страны, аналогичными вывозу этой страны будут не товары, которые продает купец, а те деньги, которые он уплачивает; а аналогичными ввозу будут не товары, которые он покупает, а деньги, получаемые им. Только лишь в том случае, когда торговля купца ведется путем обмена товаров на товары, аналогичными вывозу страны бывают товары, которые продает купец, а аналогичными ввозу товары, которые он покупает. Когда деревенский торговец меняет колониальный или мелочной товар на яйца, домашнюю птицу и земледельческие продукты, или когда индийский торговец меняет мануфактурный товар на меха, – тогда, очевидно, что они ведут тем более прибыльное дело, чем больше ценность товаров, которые они получают (их ввоз), превышает ценность товаров, которые они отдают (их вывоз).

На самом деле всякая торговля в конечном анализе бывает лишь тем, чем она является в своей первобытной форме мены, – обменом товаров на товары. Ведение торговли при посредстве денег отнюдь не изменяет ее основного характера и только лишь дозволяет целому ряду меновых сделок, из которых слагается торговля, разделяться на части или ступени и через это выполняться с большей легкостью. Когда товар обменивается на деньги, заканчивается лишь половина полного обмена. Когда человек продает какой-нибудь предмет за деньги, то он делает это лишь для того, чтобы воспользоваться этими деньгами для покупки какого-нибудь другого предмета; и только благодаря этому свойству денег их берут и желают иметь. Наше обычное употребление слова “деньги” в высшей степени метафорично. Богача мы называем денежным человеком, говорим, что у него миллионы долларов, тогда как на самом деле, хотя бы он и точно был миллионером, в его обладании во всякое данное время бывает не более нескольких долларов или нескольких сотен долларов. Его владения в действительности состоят из домов, земель, товаров, акций, облигаций и разных денежных обязательств. О владении этими предметами мы говорим, как о владении деньгами, потому что мы обыкновенно исчисляем их ценность на деньги. Если бы мы обыкновенно исчисляли ценность на раковины, сахар или скот, то мы называли бы богачами людей, которые имеют их наибольшее количество, – все равно, как в начале нашей гражданской войны, когда вместо бумажных денег употреблялись почтовые марки, в разговорном языке называли богачами людей, которые имели большое количество этих марок. Таким же образом, когда торговец ведет прибыльное дело, то мы хотя и говорим, что он наживает или накопляет деньги, а на самом деле, за редкими исключениями, он выдает деньги тотчас, как получает. Настоящий торговец не откладывает денег. Напротив того, на деньги, полученные им при его продажах, он торопится делать новые покупки. Если он не покупает товаров, потребных для его дела, или товаров и услуг для личного удовлетворения, он покупает земли, дома, процентные бумаги, закладные или что-нибудь, от чего надеется иметь хороший доход.

Торговля между нациями, составляющаяся из многочисленных личных сделок, которые в отдельности являются частями или ступенями полного обмена, в своей совокупности, подобно первобытной форме торговли, есть обмен товаров на товары. Деньги не играют никакой роли в международной торговле, и миру еще не предстоит поднять до той ступени развития цивилизации, которая даст нам международную монету. Бумажные деньги, которые во всех цивилизованных странах составляют наибольшую часть их денег, никогда не вывозятся для установления торгового баланса; а когда вывозится или ввозится звонкая монета, то к ней относятся, как к товару, и ее ценность исчисляется по ценности содержащегося в ней чистого металла. То, что ввозит каждая страна, оплачивается товарами, которые она вывозит, если только не ввозится, как занятое, как помещаемое в оборот или как процент, рента или контрибуция. Пока торговля не достигала еще ее теперешнего утонченного деления и подразделения, это было довольно ясно во множестве отдельных случаев. Корабль уходил из Нью-Йорка, Филадельфии или Бостона в Вест-Индию, увозя принадлежащий какому-нибудь торговцу или владельцу корабля груз муки, леса или досок; там он продавался, а на вырученные деньги закупались сахар, ром или патока, с которыми корабль возвращался назад; или эти товары увозились в Европу, на вырученные деньги покупались европейские товары, которые отвозились в Америку. В настоящее время экспортер и импортер бывают, обыкновенно, разными лицами; но вексель, получаемый одним за вывозимые товары, покупается другим и служит ему для уплаты за товары ввозимые. Поскольку это касается самой страны, сделка в этом случае бывает совсем того же рода, как если бы экспортер и импортер были одним и тем же лицом. И если ввоз какой-либо страны превышает по ценности ее вывоз, то это так же мало может служить доказательством убыточности ее торговли, как в прежние времена возврат корабля с грузом более ценным, чем тот, с каким он ушел, мог служить доказательством убыточности его путешествия.

В настоящее время в Соединенных Штатах покровительственная система находит твердую опору в том опасении, будто продукты хуже оплачиваемого труда других стран могут вытеснить, при допущении свободной конкуренции, продукты нашего лучше оплачиваемого труда. Это опасение не только заставляет рабочие классы признавать покровительственную систему необходимой для поддержания заработной платы, – вопрос, который мы будем рассматривать потом, – но побуждает их также думать, будто покровительственная система необходима для благоденствия всей страны вообще, – предмет, лежащий на пути нашего исследования.

Не на одном только тарифном вопросе сказывается важное влияние этого опасения. Оно дает также возможность нанимателям убеждать себя в том, что они служат общим интересам, сокращая плату рабочим и препятствуя ее возрастанию; оно в огромной мере усиливает и противодействие стремлениям рабочих улучшить свое положение, вооружая против них людей, которые, – не будь этого опасения, – относились бы к ним нейтрально, если только не склонились целиком на их сторону. Последнее ясно заметно в вопросе о восьмичасовом рабочем дне. Большая часть противодействия этой великой реформе проистекает из опасения, что повышение заработной платы, которому равнялось бы, в сущности, это сокращение рабочих часов, должно было бы поставить Соединенные Штаты сравнительно с другими странами в более невыгодное положение.

Очевидно, что даже те люди, которые всего настойчивее утверждают, будто мы нуждаемся в покровительственном тарифе ввиду более высокого размера нашей заработной платы в сущности сами не верят тому, что говорят; ибо если бы покровительственная система была нужна для защиты от стран с более низкой заработной платой, то она была бы наиболее нужной для защиты от стран с наинизшей заработной платой и – наименее нужной для защиты от стран с наивысшей. Но от какой страны американские протекционисты всего более требуют защиты? Какую бы страну выбрали американские протекционисты, если бы им дозволено было ввести покровительственный тариф лишь против одной только страны во всем мире? Без сомнения, Великобританию. А Великобритания, однако, вместо того, чтобы быть страной наинизшей заработной платы, является, вместе с Соединенными Штатами и британскими колониями, страной с наивысшей заработной платой.

Плохо то правило, которое не везде применимо. Если мы требуем покровительственного тарифа ввиду нашей высокой заработной платы, то страны с низкой заработной платой должны были бы требовать свободной торговли или, по крайней мере, не должны были бы бояться ее. Почему же, в таком случае, мы встречаем протекционистов во Франции, Германии и др. Странах с низкой заработной платой? И ведь они там протестуют против уничтожения их отечественной промышленности при свободной конкуренции с высоко оплачиваемым трудом Великобритании и Соединенных Штатов с таким же жаром, с каким наши протекционисты протестуют против уничтожения нашей промышленности при допущении свободной конкуренции с “нищенским” трудом Европы.

В своем обычном выражении тот довод, что страна с более высокой заработной платой нуждается в покровительственном тарифе, представляется в таком виде: “заработная плата у нас выше, чем где бы то ни было, а потому, если будут свободно допускаться к нам произведения более дешевого иностранного труда, то они вытеснят с рынка произведения нашего более дорогого отечественного труда”. Но ведь это заключение не вытекает из посылки. Чтобы сделать его обоснованным, необходимо принять два промежуточных положения: во-первых, что низкая заработная плата означает свободную низкую стоимость производства, и, во-вторых, что производство определяется единственно стоимостью его, – или, выражая это иначе, – что при свободной торговле всякий предмет будет производиться там, где он может быть произведен с наименьшей стоимостью. Рассмотрим в отдельности каждое из этих двух предложений.

Если бы страны с низкой заработной платой могли продавать дешевле стран с высокой, то каким образом могло бы случиться, что американский хлеб продается дешевле английского, и в то же время наши сельскохозяйственные рабочие получают вдвое большую плату, чем английские? Каким образом могло случиться, что при общем уровне заработной платы, более высоком, чем в какой-либо то ни было другой стране на свете, мы все же вывозим продукты нашего высоко оплачиваемого труда в страны с низкой заработной платой?

Протекционисты ответят, что американский хлеб продается дешевле английского, несмотря на разницу в заработной плате, благодаря нашим естественным преимуществам в производстве хлеба, и что главная масса нашего вывоза состоит из тех грубых произведений, в которых заработная плата не составляет сколько-нибудь важного элемента стоимости, ибо они не воплощают в себе столь значительного количества труда, как более выработанные произведения, известные под именем мануфактурных.

Но первая часть этого ответа является допущением, будто размер заработной платы не представляет из себя элемента, определяющего стоимость производства, и будто страны с низкой заработной платой не необходимо должны производить дешевле стран с высокой. Что же касается различия, проводимого между более грубыми и более выработанными произведениями, то оно, очевидно, основывается на сравнении предметов по их весу или величине, тогда как единственной мерой воплощенного труда может быть ценность. Фунт ткани воплощает в себе более труда, чем фунт хлопка; но нельзя того же сказать о ткани и хлопке разного веса, но одинаковой ценности. Если небольшой вес ткани обменивается на значительный вес хлопка, или небольшое количество карманных часов на большое количество пшеницы, – то это просто означает, что равное количество труда может производить большее количество одного товара и меньшее другого. Таким же образом и вывоз на известную сумму хлеба, руды, камней или леса может означать собой вывоз как раз такого же количества продуктов труда, как если бы было вывезено на ту же сумму кружев или модных товаров.

Вглядываясь глубже, мы заметим, что плохо оплачиваемый труд нигде не дает преимуществ в производстве. Развитие промышленности в рабовладельческих штатах Американского Союза не шло быстрее, чем в свободных штатах. Мексика, где рабочий получает от четырех до шести долларов в месяц, нигде не вытесняет с рынков продуктов нашего высоко оплачиваемого труда. Китай, Индия или Япония, с их дешевым трудом, не “наводняют” еще мира своими произведениями. Разве Англия, где труда оплачивается лучше, чем на материке Европы, не стоит впереди всех европейских наций по своей торговле и промышленности? Нигде низкий размер заработной платы не означает собой низкой стоимости производства. Всюду оказывается справедливым обратное. Всюду оказывается универсальной и очевидной истиной, что страны, где заработная плата высока, могут производить с наибольшей экономией, ибо рабочие там всегда обладают наибольшим умственным развитием, наибольшим пониманием и наивысшим искусством; ибо изобретения и открытия совершаются там в наибольшем числе и утилизируются с наибольшей быстротой. Великие изобретения и открытия, которые так увеличили способность человеческого труда производить богатство, все сделаны были в странах, где заработная плата сравнительно высока.

Что низкая заработная плата означает собой слабый, недеятельный труд, это мы заметим всюду, куда бы мы ни взглянули. Требуется целая полудюжина бенгальских плотников, чтобы сделать дело, которое в меньшее время закончит один американский. Наши торговцы, живущие в Китае, имеют прислугу чуть не даром, тем не менее ее требуется такое количество, что в конце концов она обходится дороже, чем в Соединенных Штатах; однако китайцы, которые во множестве употребляются для домашних услуг в Калифорнии и получают заработную плату, какая им и не снилась бы в Китае, бывают деятельными работниками. Отправьтесь к Высокому мосту и вы и увидите огромную машину, выкачивающую небольшую реку для снабжения водой Нью-Йорка, развивающую силу нескольких тысяч лошадей и управляемую лишь несколькими людьми; но отправьтесь на Нил, и вы увидите там феллахов, подымающих воду ведрами и ножными колесами. В Мексике, при труде, оплачиваемом четырьмя или пятью долларами в месяц, серебряная руда в течение целых столетий выносилась на поверхность земли по грубым лестницам на спине рабочих. Но когда началась разработка серебряных рудников в Неваде, где рабочих можно было иметь не менее, как за пять или за шесть долларов в день, то там применена была паровая сила. В России, где заработная плата весьма низка, хлеб до сих пор снимается серпами и обмолачивается цепами или копытами лошадей; тогда как в наших западных штатах, где заработная плата очень высока, сравнительной с русской нормой ее, хлеб сжинается, обмолачивается и ссыпается в мешки машинами.

Если бы было справедливо, что равные количества труда повсюду производят одинаковые результаты, то тогда дешевый труд мог бы означать собой дешевое производство. Но этого, очевидно, нет. Правда, сила человеческих мускулов всюду почти одна и та же; и плохо оплачиваемый рабочий, если его заработка достаточно, чтобы поддержать его тело в здоровом состоянии, может, пожалуй, отдавать столько же физической силы, как и высоко оплачиваемый рабочий. Тем не менее сила человеческих мускулов, хотя и необходимая при всяком производстве, все же не есть в производстве первичная и деятельная сила. Этой последней является человеческий разум, а человеческие мускулы являются не более, как посредниками, при помощи которых разум приходит в соприкосновение с внешним миром и воздействует на него, утилизируя естественные силы и приводя вещество в соответствие со своими желаниями. Раса одаренных разумом пигмеев, с мускулами не более сильными, чем мускулы кузнечика, могла бы производить гораздо больше богатства, чем раса неразумных гигантов, с мускулами столь же сильными, как у слона. Но развитие людей изменяется в зависимости от уровня их благосостояния, а их уровень благосостояния изменяется в зависимости от их заработка. Там, где люди осуждены на бедную, суровую и зависимую от милостей других жизнь, умственные качества их падают почти до скотского уровня. Там, где преобладают лучшие условия жизни, – те способности, которые возвышают человека над скотом, давая ему силу овладевать и управлять внешней природой, развиваются и крепнут. И таким образом производительность труда бывает наибольшей там, где рабочие получают наилучшее содержание и имеют всего более досуга, – другими словами, где заработная плата наиболее высока.

Каким же образом, перед лицом этих очевидных фактов, можем мы тогда объяснить преобладание мнения, будто страны с низкой заработной платой имеют преимущество перед странами с высокой? Отнести его на счет влияния покровительственной системы мы не можем. Мнение это является одним из тех заблуждений, за которые протекционисты лично не ответственны; они лишь попользовались им от других. Люди держатся этого мнения не потому, что они протекционисты, но они делаются протекционистами потому, что держатся его. Мнение это, видимо, столь же охотно разделяется и столь же энергично проповедуется, при случае, так называемыми фритредерами наравне с протекционистами. Доказательством могут служить хотя бы предсказания экономистов фритредерской школы, будто рабочие союзы, достигнув успеха в поднятии заработной платы и сокращении рабочих часов, лишат Англию возможности сбывать свои товары другим нациям, или подобные же предсказания, так называемых, приверженцев свободной торговли относительно движения того же рода со стороны рабочих в Соединенных Штатах.

На самом деле мнение, будто низкая заработная плата может давать стране преимущество в производстве, есть не более, как небрежный вывод из того повседневного факта, что отдельный производитель, нанимающий рабочих за более низкую плату, чем другие производители, пользуется в производстве преимуществом перед этими производителями.

Несомненно, что отдельный производитель пользуется известным преимуществом, когда он может спустить заработную плату своим рабочим ниже обыкновенного уровня или когда он может выписывать более дешевых рабочих из других стран. Несомненно, что таким путем он достигнет возможности продавать дешевле своих конкурентов, тогда как предприниматель, продолжавший нанимать рабочих за плату высшую, чем другие предприниматели вокруг него, в непродолжительном времени должен будет прикончить дела. Но из этого никоим образом не следует, чтобы страна с низкой заработной платой могла продавать дешевле страны с высокой. Ибо производительность труда, хотя и может несколько изменяться в зависимости от заработной платы, получаемой у того или другого хозяина, все же определяется главным образом общим уровнем благосостояния и умственного развития и теми методами производства и привычками, которые преобладают при этом уровне. Когда единичному предпринимателю удается нанять рабочих за плату низшую той, которая признается обычной в тех местах, то производительность треда его рабочих все же будет определяться, главным образом, размером обычной платы. Но страны с общим низким размером заработной платы не имеют подобного преимущества перед другими странами, ибо там будет низкой также и производительность труда.

Утверждение, будто промышленность может достигнуть большого развития там, где заработная плата низка, а не там, где она высока, – другая форма того же заблуждения, – проистекает, как это нетрудно заметить, от некоторой путаницы в мыслях. В Калифорнии, например, в былое время, нередко говорили, что понижение заработной платы было бы великим благодеянием для штата; ибо более низкая заработная плата могла бы дать капиталистам возможность разрабатывать залежи с меньшим содержанием золота, которые не стоило разрабатывать при существовавшем в то время размере заработной платы. Тем не менее, очевидно, простое сокращение заработной платы не привело бы к разработке более бедных залежей. Ибо предложение труда и капитала в этом деле не могло бы увеличиться из-за сокращения платы, а наличные труд и капитал продолжали бы и при сокращении ее прилагаться предпочтительно к разработке более богатых залежей. Могут, однако, сказать, что в результате получилось бы увеличение прибылей капитала и через это больший прилив его. Тем не менее, – не говоря уже о задерживающем влиянии, которое оказало бы это сокращение заработной платы на прилив рабочих сил, – минутного размышления достаточно, чтобы понять, что оно не увеличило бы прибылей капитала. Оно увеличило бы прибыль владельцев залежей, которые и стали бы цениться дороже. Выделяя влияние усовершенствований в способах производства и перемен в ценности продукта, мы можем, однако, заметить, что понижение заработной платы сопутствует, обыкновенно, разработке более бедных залежей. Но так бывает не из-за того, что понижение заработной платы причиняет разработку более бедных залежей, а из-за того, что разработка более бедных залежей причиняет понижение заработной платы. Когда более богатые естественные удобства оказываются захваченными, и производство принуждено бывает обращаться к естественным удобствам, дающим менее продуктов, при той же затрате труда, то падает и заработная плата. Но при этом, однако, не бывает никакой выгоды для капитала, и при таких обстоятельствах мы никогда не видим возрастание процента. Выгода достается тем, которые завладели естественными удобствами, и мы замечаем лишь возрастание ценности земли.

Непосредственным результатом общего сокращения заработной платы в какой-либо стране было бы просто изменение в распределении богатства. Из всего производимого меньшая часть стала бы доставаться рабочим, и большая часть тем людям, которые участвуют в результатах производства, не содействуя ему. Ввиду перемен в относительном спросе, за общим сокращением заработной платы, вероятно, последовали бы некоторые перемены в вывозе и ввозе. Рабочие классы, получая менее, чем прежде, стали бы сокращать свой спрос на предметы роскоши и, может быть, довольствоваться более дешевой пищей. Другие классы, заметив, что их доходы возрастают, стали бы потреблять более дорогую пищу, предъявлять больший спрос на ценные предметы роскоши, в большем числе отправляться за границу и пользоваться там продуктами вывоза, – вследствие чего, конечно, уменьшился бы ввоз. Но, за исключением такого рода перемен, внешняя торговля страны продолжала бы идти по-прежнему. В целом страна могла бы продавать и покупать не более, чем прежде; а через короткое время неизбежный результат унижения рабочего, к которому ведет сокращение заработной платы, стал бы сказываться в ослаблении производительных сил, и как вывоз, так и ввоз стали бы сокращаться.

Таким же образом, если бы в какой-нибудь стране наступило общее повышение заработной платы, то непосредственным результатом его оказалось бы лишь известное изменение в распределении богатства: трудящимся классам стала бы доставаться большая часть из всего производимого, а тем, которые живут насчет других, – меньшая. Спрос на более дешевые предметы роскоши стал бы возрастать, а на более дорогие – падать. Но производительные силы никоим образом не были бы ослаблены; имелось бы не менее, чем прежде, товаров для вывоза и не меньше покупательной способности для ввоза. Напротив того, некоторые из праздных классов заметили бы, что их доходы падают, что им надо заняться делом, и они стали бы содействовать производству страны; а лишь только возрастание заработной платы начало бы сказываться на привычках народа и на способах производства, как обнаружился бы и подъем производительных сил.

Мы видели, что низкая заработная плата не означает низкой стоимости производства, и что высокий размер заработной платы не только не ставит страну в невыгодное положение в отношении производства, но является для нее, в сущности, даже некоторым преимуществом. Мы могли бы теперь покончить с тем доводом, будто покровительство необходимо в виду высокого уровня заработной платы в покровительствуемой стране, доказав несостоятельность первого допущения, на которое опирается этот довод. Однако нелишне будет рассмотреть и другое допущение, на которое он опирается, – допущение, будто производство определяется стоимостью его, и страна, обладающая меньшими удобствами для производства, не может производить, если будет допущена свободная конкуренция страны, обладающей большими удобствами. Правда, говорят иногда, что такая-то страна нуждается в покровительстве ввиду огромных естественных удобств, которые желательно применить к делу производства. Но обыкновенно побудительными причинами к покровительству выставляется редкость народонаселения, недостаток капитала, машин, искусных рабочих, тяжелое бремя налогов, высокий размер процента* (*Более высокий размер процента в Соединенных Штатах, чем в Великобритании, до последнего времени являлся у американских протекционистов одним из главнейших оснований для требования высокого тарифа. Теперь мы не так часто слышим об этом обстоятельстве, ибо размер процента в Нью-Йорке столь же низок, если не ниже, как в Лондоне; однако о необходимости покровительства мы и теперь слышим не меньше. Нам едва ли есть надобность при теперешнем нашем исследовании говорить о природе и законе процента, – предмет, рассмотренный нами в Прогрессе и Бедности. Тем не менее нелишне будет заметить, что высокий размер процента, где он проистекает не от необеспеченности, должен рассматриваться не как невыгода, а скорее как доказательство высокого вознаграждения деятельных факторов производства, труда и капитала, и это вознаграждение уменьшается по мере того, как растет рента, и по мере того, как земледельцы начинают получать все большую и большую долю производимого трудом и капиталом за дозволение работать) или другие условия, могущие заключать в себе явные невыгоды.

Однако, даже не входя в рассмотрение реальности всех этих преимуществ и невыгод, на которые ссылаются, нетрудно заметить, что все такого рода специальные доводы в пользу покровительства утрачивают свою силу, раз будет доказано (и это можно сделать), что каковы бы ни были преимущества или невыгоды для производства в какой-либо стране, страна эта, во всяком случае, может увеличивать свое богатство путем внешней торговли.

Представьте себе две страны, из которых каждая, в силу каких-либо причин, была бы поставлена в безусловно невыгодное положение в отношении тех отраслей производства, в которых другая имела бы несомненные преимущества, и вы тотчас заметите, что свободный обмен товаров между этими странами был бы для них взаимным благодеянием, давая возможность каждой из них возмещать свои невыгоды путем участия в преимуществах другой, подобно слепому и хромому в известном рассказе. Торговля между этими странами давала бы каждой из них количество всевозможных предметов, большее того, какое они могли бы иметь при той же затрате труда, оставаясь в стороне друг от друга. Выходило бы нечто похожее на то, как если бы стали работать вместе два работника, из которых один был бы более искусен в одной работе, а другой – в другой. Работая вместе и посвящая себя каждый той части дела, к которой он чувствовал бы себя наиболее способным, они могли бы сработать гораздо больше, чем если бы работали врозь.

Теперь представьте себе две страны, и одна из них имела бы большие преимущества во всех производствах, к каким они обе были способны. Скажите, стала ли бы при свободной торговле одна страна только вывозить, а другая – только ввозить? Это явная нелепость. Была ли бы между нами, в таком случае, невозможна торговля? Конечно, нет. Пока народ страны с меньшими преимуществами не перебрался бы самолично в страну с большими преимуществами, торговля между этими странами могла бы производиться к их взаимной выгоде. Население страны с большими преимуществами ввозило бы из страны с меньшими преимуществами те произведения, в отношении которых различие преимуществ обеих стран было наименьшим, и вывозило бы в возврат те произведения, в отношении которых это различие было бы наибольшим. Население страны с наименьшими преимуществами пользовалось бы некоторой частью преимуществ другой страны. Население страны с наибольшими преимуществами, будучи избавлено от необходимости производить предметы, при производстве которых преимущества его страны чувствовалось бы с наименьшей силой, концентрировало бы свою энергию на производстве предметов, при котором преимущества его страны чувствовались бы с наибольшей силой. В этом случае получалось бы нечто похожее на то, как если бы стали работать вместе два работника различной степени ловкости во всех частях их мастерства, – или как если бы стали работать вместе искусный мастер и простой чернорабочий. Хотя мастер мог бы выполнять все части работы в меньшее время, чем чернорабочий, но все же на некоторых частях работы преимущества его искусства чувствовались бы меньше, чем на других. Предоставляя эти части работы исполнению чернорабочего, мастер мог бы уделять больше времени тем частям работы, в которых его искусство проявлялось бы с большей силой. Здесь так же, как в первом случае, получалась бы взаимная выгода от их совместной работы.

Выходит, что ни невыгоды, ни преимущества не могут представлять какого-либо основания для ограничений торговли⁰⁰⁵. Торговля всегда бывает благодеянием для обеих торгующих сторон. Не будь этого – не было бы и самого расположения вести ее.

Таким образом, мы снова видим ошибочность утверждения протекционистов, будто если для произведения какого-либо предмета в нашей стране требуется не более труда, чем в какой-либо другой, то мы ничего не будем терять от недопущения иностранных продуктов, хотя бы нам и пришлось уплачивать более высокие цены за отечественные произведения. Взаимный обмен произведениями труда зависит не от различий в абсолютной стоимости производства, а от различий в относительной стоимости его. Торговцы могут быть с выгодой пересылаемы и из страны, где их производство требует большего труда, в страну, где их производство требует меньшего труда, лишь бы только существовала еще большая разница в расходовании труда на другие предметы, которые спрашиваются в первой стране. И только лишь в этом случае их станет кто-либо пересылать.

Например, чай, – производство которого, по мнению Горация Грили, могло бы быть с удобством водворено в Соединенных Штатах при помощи тяжелых ввозных пошлин, – без сомнения мог бы производиться в Соединенных Штатах с меньшей затратой труда, чем в Китае, ибо у нас против китайского способа было бы сбережение в перевозке до гаваней, упаковке и т.п. тем не менее существуют другие занятия, вроде добывания серебра, перегонки нефти, тканья холста или изготовления карманных и стенных часов, в которых наше преимущество перед китайцами является несравненно большим, чем при выращивании чая. А потому, производя эти предметы и обменивая их прямо или не прямо на китайский чай, мы получаем, невзирая на длинную перевозку, большее количество чая на то же количество труда, чем в том случае, когда мы стали бы выращивать свой собственный чай.

Принцип, что обмен товаров управляется относительной, а не абсолютной стоимостью производства, прилагается в равной мере и к тому доводу, будто покровительственные пошлины требуются ввиду внутренних налогов. Вне всякого сомнения, какой-либо особый налог на некоторую отрасль производства ставил бы ее в невыгодное положение, если бы одновременно не были обложены подобной же пошлиной предметы той же отрасли производства, привозимые из-за границы. Тем не менее нельзя сказать того же о тех общих налогах, которые падают на все отрасли промышленности безразлично. Так как налоги эти не изменяют сравнительной прибыльности различных отраслей промышленности, то они не уменьшают также и относительного побуждения вести ту или иную из них. И ограждать какую-либо отрасль промышленности от иностранной конкуренции, ввиду этих общих налогов, значило бы просто давать возможность лицам, занимающимся ею, слагать с себя свою долю общего бремени.

Американские протекционисты сплошь и рядом утверждают (теперь, однако, значительно реже, чем прежде), что свободная торговля есть нечто хорошее для богатых стран, но что она есть нечто очень плохое для бедных, – что она дает возможность странам, более развитым в промышленном отношении, не допускать развития промышленности в других странах, делая их как бы своими данниками. Однако из принципа, рассмотренного нами, которым вызывается и направляется международный обмен, следует, что всякая страна, налагающая ограничения на свою иностранную торговлю, ввиду тех или других своих невыгод в промышленном отношении, тем самым лишает себя возможности восполнить эти невыгоды при посредстве иностранной торговли. Свободная торговля есть добровольная торговля. Она совершается лишь при обоюдной выгоде торгующих сторон, и, если уж разбирать, то является относительно более выгодной для бедной неразвитой страны, чем для торгующей с ней богатой и благоденствующей. Открытие торговли между Робинзоном Крузо и остальным миром было бы благодеянием для обеих сторон. Тем не менее выгода от нее для Робинзона Крузо была бы относительно гораздо большей, чем для остального мира.

Существует некоторый разряд американских протекционистов, которые соглашаются, что свободная торговля, сама по себе, есть благо, но утверждают, что мы не можем разумно принять ее, пока все другие нации не примут ее, или пока все другие нации не возвысятся до нашего уровня цивилизации, или – как иногда выражаются – пока не наступит millennium и люди не перестанут бороться за свои интересы, считая их противоположными интересам других людей. Таковы и британские протекционисты, называющие себя теперь фэр-трэдерами, – приверженцами справедливой (fair) торговли. Они перестали отрицать пригодность по существу, свободной торговли, но утверждают, что до тех пор, пока другие страны держатся покровительственных тарифов, и Великобритания должна держаться покровительственного тарифа, – по крайней мере, в отношении тех стран, которые отказывают в свободном ввозе британских произведений.

Заблуждение, лежащее в основе большинства американских попыток такого рода к оправданию покровительственной системы, есть то самое заблеждение, которое мы рассматривали в предшествующей главе, – будто страны с низкой заработной платой могут продавать дешевле стран с высокой. Но к нему примешивается еще та мысль, на которую опираются британские фэр-трэдеры, будто отмена пошлин в какой-либо стране может быть выгодна не для населения этой страны, а для населения других стран, которое таким образом получит свободный доступ на рынки этой страны. “Разве тот факт, что британские фабриканты желают отмены нашего покровительственного тарифа, не есть указание на то, что мы должны держаться его?” – спрашивают американские протекционисты. “Разве это не политическое самоубийство давать иностранцам свободный доступ на наши рынки в то время, как они отказывают нам в доступе на свои?” – кричат британские фэр-трэдеры.

Все эти доводы суть плод того ошибочного представления, будто вывозить более выгодно, чем ввозить. Однако они настолько распространены, и их влияние настолько сильно, что будет нелишним посвятить рассмотрению их несколько строк. Прямым следствием тарифа бывает стеснение населения той страны, которая вводит его. Оно лишает иностранцев свободы вести торговлю, только лишь ограничивая свободу вести торговлю для населения этой страны. Поскольку касается иностранцев, он лишь косвенным образом влияет на их свободу торговать с одной этой страной, тогда как для населения этой страны он является прямым ограничением свободы торговать со всем миром. Так как торговля заключает в себе взаимные благодеяния, то, конечно, всякое ограничение, препятствующее одному народу вести торговлю, должно, в известной степени, отзываться вредом и на других народах. Тем не менее косвенный вред, какой покровительственный тариф наносит другим народам, все же бывает слишком рассеянным и ничтожным сравнительно с тем вредом, какой он наносит непосредственно народу, устанавливающему его.

Поясним это. Тариф на железо, который мы в течение столь долгого времени поддерживали для того, чтобы воспрепятствовать нашему народу обменивать свои продукты на британское железо, без сомнения, уменьшал нашу торговлю с Великобританией. Однако его влияние на Соединенные Штаты было гораздо более вредным, чем его влияние на Великобританию. Уменьшая абсолютно нашу торговлю, он уменьшал торговлю Великобритании только лишь с нами. То, что теряла Великобритания, при таком сокращении ее торговли с нами, в широкой мере возмещалось ею при последующем расширении ее торговли во всех частях света. Ибо следствием наших пошлин на железо и железную руду, да и всей нашей таможенной системы, было такое повышение стоимости американских произведений, что Великобритания, наш главный конкурент, овладела большей частью мировой торговли, целиком захватив в свои руки даже торговлю с Южной Америкой и другими странами, в которых м могли бы первенствовать.

Таким же образом для какой бы то ни было нации стеснять свободу в торговле ее граждан потому, что другие страны стесняют свободу своих граждан, значило бы следовать политике отплаты путем нанесения ран самому себе. Другие страны могут вредить нам, вводя налоги, которые будут разорять их граждан; ибо в нашем прямом интересе, как граждан мира, является то, чтобы благоденствовали все другие граждане мира. Но никакая другая страна не может повредить нам так, как можем мы повредить себе сами, из-за возмездия облагая подобными налогами своих собственных граждан.

Представьте себе, что какой-нибудь крестьянин, владеющий улучшенным сортом картофеля, узнал бы, что у его соседа есть пшеница такого прекрасного качества, что от нее можно было бы получать гораздо более бушелей с акра, чем от той, которую он высевал. Он мог бы, естественно, обратиться к этому соседу и предложить ему обмен своего семенного картофеля на семена его пшеницы. Но если бы сосед этот, хотя и желая продавать пшеницу, стал отказываться покупать картофель, – то разве наш крестьянин не был бы дураком, если бы заявил: “А, если вы не хотите покупать моего улучшенного картофеля, то и я не хочу покупать вашей улучшенной пшеницы!” разве он не был бы тупицей, если бы из возмездия к соседу стал по-прежнему сеять плохую пшеницу и собирать плохую жатву?

Или представьте себе с полдюжины людей, изолированных от остального человечества и живущих в таком месте и таким трудом, что взаимное удобство постоянно побуждало бы их обменивать свои произведения друг у друга. Предположите, что пятеро из этих шести человек подчинялись бы велению некоторого странного предрассудка, и получая что-либо в обмен, сжигали бы половину полученного прежде, чем вернуться домой с другой половиной. Косвенно это совершалось бы ко вреду шестого человека; ибо, уменьшая таким образом свое богатство, эти пятеро соседей его уменьшали бы свою способность обмениваться с ним. Однако разве лучше было бы для него, если бы он заявил: “А, если эти дураки настаивают на том, чтобы сжигать половину всего, что они получают в обмен, так и я должен, ради самозащиты, последовать их примеру и сжигать половину всего, что я получаю?”

Все устройство и весь порядок мира, в котором мы живем в течение немногих лет, таковы, что никто не может делать добро или делать зло только себе одному. Никто не может освободить себя от влияния окружающих и сказать: “меня не касается то, что делают другие”; и никто не может сказать: “других не касается то, что делаю я”. Тем не менее в самой природе вещей заключается то, что человек, делающий добро, всего более имеет от него пользы, а человек, который делает зло, более всех вредит самому себе. И люди, которые говорят, что народ должен следовать политике, друной по существу, потому что другие народы следуют ей, столь же неразумны, как люди, которые говорят: “лги, потому что другие – лжецы; проводи время в праздности, потому что другие – лентяи; беги знания, потому что другие – невежды”.

Английские протекционисты, по крайней мере, текущего столетия добивались покровительства для земледелия, и отмена хлебных законов в 1846 году была их Ватерлоо. На материке Европы тоже держались по преимуществу того мнения, что в покровительстве нуждается земледелие, и для защиты германских свиней, например, доходили даже чуть ли не до изгнания их американских конкурентов. Однако в Соединенных Штатах излюбленным доводом за покровительство был тот, что оно необходимо для установления мануфактурной промышленности, и у американцев преобладает представление, что покровительство есть ни что иное, как способ водворения мануфактурной промышленности.

На самом деле американское покровительство не ограничивалось мануфактурной промышленность; у нас, в Соединенных Штатах, без всякого смущения вводились даже пошлины, повышавшие стоимость материалов и тем самым оказывавшие на мануфактурную промышленность действие, прямо противоположное поощрению. В той свалке, к которой приводило всегда обращение к покровительственной системе, всякий интерес, допускавший защиту и достаточно могущественный для того, чтобы остановить на себе большую или меньшую долю покровительства, – долю, которая соразмерялась не с размером потребностей или заслуг, а лишь с числом голосов, которыми он мог располагать. Так шерсть, продукт одного из самых первобытных производств, предшествующего даже обработке земли, ограждена была высокой пошлиной, хотя некоторые сорта иностранной шерсти необходимы для американских шерстяных мануфактур, и те из-за пошлины на шерсть поставлены в невыгодное положение при конкуренции с иностранными мануфактурами. Железная руда была ограждена пошлинами, несмотря на тот факт, что американские производители стали нуждаться в иностранной руде для примеси к американской и принуждены ввозить ее даже при высокой пошлине. Медная руда была ограждена, к невыгоде для американских плавильных заводов и для всего множества тех отраслей мануфактурной промышленности, в которые входит медь. Соль была ограждена, хотя она составляет предмет первой необходимости, потребляется в огромных количествах в таких важных промыслах, как соление мяса и рыбы, и входит во множество различных отраслей мануфактурной промышленности. Поделочный лес был огражден, несмотря на его важность для мануфактур и невзирая на протесты людей, вникавших в последствия быстрого обнажения наших природных лесных пространств. Уголь был огражден, хотя для многих отраслей мануфактурной промышленности дешевое топливо является предметом первой важности. И так далее, на чем бы вы ни остановились.

Покровительство такого рода является прямой помехой для мануфактурной промышленности. И оно не может быть поощрением ни для какой промышленности, ибо его действие состоит не в том, чтобы сделать производство какого-либо рода более прибыльным, а в том, чтобы поднять цену земель и рудников, из которых получаются лишь грубые продукты. Однако, несмотря на все эти помехи развитию мануфактурной промышленности, из числа которых я привел лишь немногие для примера, – покровительственная система до сего времени продолжает рекомендоваться, как нечто необходимое для мануфактурной промышленности, и рост американских мануфактур выставляется как ее следствие.

Заслуги ее перед американской промышленностью провозглашались столь долгое время и столь громогласно, что значительная часть нашего народа теперь искренно верит, – как это всюду признают за доказанное писатели и ораторы протекционистов, – что если бы не покровительственная система, так в Соединенных Штатах в настоящее время не существовало бы ни одной сколько-нибудь значительной мануфактуры, и что при ее отмене единственной промышленностью, какую можно бы было вести в нашей великой стране, оказалось бы лишь производство земледельческих продуктов для вывоза в Европу.

Что столь многие верят этому, служит поразительным доказательством нашей готовности принимать все то, что нам настойчиво жужжат в уши. Ибо можно доказать, исходя и из общих принципов и из всех известных фактов, что мануфактурная промышленность развивается без всякого покровительства и что наш покровительственный тариф лишь задерживает ее развитие и вредит ей.

Однако я сначала позволю себе обратить внимание читателя на некоторую путаницу в мыслях, придающую правдоподобие тому представлению, будто мануфактурную промышленность можно “поощрять”. Мануфактурная промышленность развивается вместе с ростом народонаселения и накоплением капитала и, при естественном течении народной жизни, бывает наиболее развитой в странах с плотным народонаселением и значительным накоплением капитала. Замечая эту связь, легко принять за причину то, что в сущности есть следствие, и вообразить, будто мануфактуры увеличивают народонаселение и богатство. И вот, как раз получается аргумент, который с того времени, как мы сделались нацией и до наших дней, преподносится населению Соединенных Штатов:

Мануфактурные страны всегда бывают богатыми странами. Страны, которые производят только сырые материалы, всегда бывают бедными. Следовательно, если мы желаем быть богатыми, мы должны иметь мануфактуры, а чтобы иметь их, мы должны оказывать им поощрение.

Многим этот аргумент кажется правдоподобным, – особенно благодаря тому, что налоги для поощрения покровительствуемых производств собираются таким путем, что уплата их бывает незаметна. Однако я мог бы представить столь же убедительный аргумент жителям маленького городка Ямайки, близ которого я теперь живу, в пользу субсидий театру. Я мог бы сказать им:

“Все крупные города имеют театры, и чем больше театров в городе, тем он больше. Посмотрите на Нью-Йорк! В Нью-Йорке театров больше, чем в каком бы то ни было городе Америки, и потому он является величайшим городом Америки. Филадельфия близко подходит к Нью-Йорку по числу и величине своих театров, и потому она следует за Нью-Йорком по своему народонаселению и богатству. Так что всюду в нашей стране, где есть обширные, благоустроенные театры, вы видите крупные, благоденствующие города; а где театров нет, там города ничтожны. Есть ли что удивительного в том, что Ямайка так мала и растет так медленно, когда в ней вовсе нет театров? Люди неохотно поселяются там, где они не могут при случае сходить в театр. Если вы желаете, чтобы Ямайка процветала, то вы необходимо похлопочите о постройке хорошего театра, который привлечет к вам многочисленное народонаселение. Посмотрите на Бруклин! Бруклин был лишь ничтожной прибрежной деревушкой до того времени, пока его жители не позаботились о театре; а посмотрите теперь, когда они начали строить театры, каким огромным городом сделался он”.

Подражая, затем, той аргументации, какой убеждал американских избирателей кандидат республиканской партии на президентский пост в 1884 году, я мог бы заглянуть в “статистику” и указать на тот факт, что когда театральные представления впервые возникли в нашей стране, ее народонаселение не достигало и миллиона; что оно вовсе лишено было железных дорог и не имело ни одной мили телеграфной проволоки. А с того времени, как заведены были театры, наш прогресс был таков, что по данным 1880 года у нас оказывалось 50 155 783 чел. Народонаселения, 97 907 миль железных дорог и 291 212,9 миль телеграфной проволоки. Или я мог бы войти в большие подробности, как то обыкновенно делают некоторые из “статистиков”-протекционистов. Я мог бы взять года постройки каждого из нью-йоркских театров, привести соответствующие им цифровые данные о народонаселении и богатстве города и затем, сравнив их с данными нескольких последующих лет, доказать, что за постройкой каждого театра следовал заметный прирост в народонаселении и богатстве. Я мог бы отметить тот факт, что Сан-Франциско не имел театра, пока не явились туда американцы, и был потому лишь отсталой деревушкой; что его новые пришельцы немедленно завели там театры и стали оказывать им более великодушную поддержку, чем какой бы то ни было другой народ на севере, и что следствием был чудесный рост Сан-Франциско. Я мог бы показать, что Чикаго, Денвер и Канзас-Сити, города замечательные по своим театрам, замечательны также по своему быстрому росту, и, подобно, как для Нью-Йорка, доказать статистически, что за постройкой каждого театра в этих городах следовал рост народонаселения и богатства.

Затем, пользуясь для своей аргументации, по примеру протекционистов, данными истории, я мог сослаться на тот факт, что Ниневия и Вавилон, насколько нам известно, не имели театров и потому пришли в крайний упадок; распространиться насчет страсти древних греков к театральным представлениям, дававшимся на общественный счет, и на последующую славу их в искусствах и военном деле; показать, как римляне пошли даже далее греков в своем поощрении театра и построили на общественный счет величайший театр в свете, и как Рим сделался властителем народов. И, чтобы украсить свою аргументацию и придать ей меткое, острое выражение, я мог бы, пожалуй, вдаться в поэзию, напомнив Байроновские стихи:

        “Когда пал Колизей, и Рим должен был пасть;
        А Рим пал – пал мир!”

продолжая, затем, свою аргументацию, я мог бы привести тот факт, что римляне в каждой завоеванной ими провинции заводили театры, и объяснить этим ту замечательную легкость, с какой распространяли они свою цивилизацию и делали завоеванные провинции нераздельными частями своей великой империи; выяснить, что упадок этих театров и падение римского могущества и цивилизации совершались одновременно, и что за угасанием театра наступил мрак Средних Веков. Остановившись затем на минутку на грубости и невежестве того времени, когда не было театров, я мог бы с торжествующим видом указать на возникновение современной цивилизации, содержавшееся одновременно с возрождением театральных зрелищ в мистериях и придворных маскарадах. Отметив, что эти представления и маскарады всегда поддерживались монастырями, городскими управлениями или принцами, и что места, где они возникали, превратились бы в большие города, я мог бы воздать хвалу мудрости людей, занимавшихся “поощрением зарождавшихся театральных зрелищ”. Остановившись затем на том факте, что английские актеры до последнего времени величали себя слугами ее величества, и что лорд-камергер до сего времени имеет власть над всеми английскими сценами и должен цензуровать пьесы, предназначающиеся к постановке, – я мог бы представить основой величия Англии ее национальную систему вспомоществования развивающимся театральным зрелищам. Вернувшись к нашим временам, я мог бы обратить внимание на тот факт, что Париж, – где театры до сего времени получают субсидии от казны, а актеры – свое жалованье из государственного казначейства, – является мировой столицей моды и искусства, постоянно разрастаясь в своем народонаселении и богатстве, тогда как другие части той же страны, где театры не пользуются субсидиями, остаются в застое или приходят в упадок. И, наконец, я мог бы указать на проницательность мормонских предводителей, издавна построивших в поселении Соленого Озера поместительный театр, маленькая деревушка которых, заросшая шалфеем, со времени постройки этого театра разрослась до населенного и прекрасного города, и мог бы с гневом спросить: “неужели доблестные граждане Ямайки допустят, чтобы их могли оставить позади себя нечестивые многоженцы?”

Если бы подобный аргумент и не побудил ямайцев обложить себя налогом для “поощрения” театра, то разве он не был бы, по крайней мере, столь же логичным, как те аргументы, которые побудили американский народ обложить себя налогами для поощрения мануфактур?

На самом деле, мануфактуры, подобно театрам, бывают следствием, а не причиной роста народонаселения и богатства.

Если мы возьмем часы, книгу, паровую машину, кусок материи или какой-либо из продуктов тех производств, которые мы относим к разряду мануфактур, и проследим все превращения, каким подвергается его материал в своих переходах от состояния, в каком он представляется природой, до его законченных форм, – то мы заметим, что для ведения одного какого-либо мануфактурного производства бывает необходимо множество других отраслей промышленности. Первым условием успешного ведения такого рода производства оказывается возможность для него свободного пользования продуктами других производств. Едва ли менее важным условием является существование родственных производств, благодаря которым делаются возможными сбережения в материалах, утилизируются отбросы, облегчается снабжение материалами и рабочей силой, а также продажа и распределение продуктов. Именно по этой причине более выработанные отрасли промышленности стремятся, в известных пределах, к локализации, так что сплошь и рядом один какой-либо округ, не обладая никакими заметными особенностями в почве, климате, в природных произведениях или в характере народонаселения, становится знаменитым в одной какой-либо мануфактурной промышленности, и различные местности в пределах этого округа получают известность в различных отраслях ее. Так, в тех частях Массачусетса, где в обширных размерах ведется производства обуви, различие между гвоздочным и рантовым товаром, между мужской и женской обувью, грубой и легкой, является характеристикой промышленности целых городов. Да и во всяком мало-мальски значительном городе мы можем заметить расположение различных отраслей промышленности группироваться вместе с родственными им производствами.

Но, помимо этой склонности к локализации, существует еще некоторая склонность, побуждающая производства развиваться в известном порядке всюду, где растет народонаселение. Склонность эта обусловливается не только трудностью и стоимостью перевозки, но также различиями во вкусе и индивидуализацией спроса. Желая, например, построить для себя лодку, я счел бы более удобным, более желательным сроить ее там, ге я мог бы толковать со строителем и следить за постройкой; я счел бы более удобным заказать сюртук там, где я мог бы его примерять, – печатать книгу там, где я мог бы просматривать корректуру и советоваться с типографщиком. Более того, та связь между производствами, которая делает существование известных отраслей промышленности необходимым условием экономичного ведения других производств, не только создает с развитием одной промышленности почву для развития других, но прямо вызывает их учреждение.

Таким образом, развитие промышленности есть по природе своей эволюционный процесс, который совершается вместе с ростом народонаселения и прогрессом общества, причем более простые отрасли промышленности возникают первыми, образуя основание для более выработанных.

Причина, почему вновь заселяемые страны не имеют мануфактур, заключается в том, что они могут приобретать со стороны мануфактурные товары дешевле, – т.е. с меньшей затратой труда, чем если бы производили их сами. Крестьянин, имея под руками подходящий лес, может находить для себя более дешевым покупать телегу, чем делать ее своими руками, или отвозить свою телегу для починки колеснику, чем пытаться чинить ее самому. Так и в новой и малозаселенной стране может требоваться менее труда для того, чтобы получать товары через большие расстояния, чем производить их на собственных мануфактурах, хотя бы и были налицо естественные условия для их производства. Условиями прибыльного ведения какой-либо мануфактурной промышленности бывают не одни только естественные условия. Даже более важным, чем климат, почва и минеральные залежи является существование вспомогательных отраслей промышленности и значительного спроса. Мануфактуры означают собой производство значительного количества одного и того же предмета. Развитие искусства, пользование машинами и улучшенными способами становится возможным лишь тогда, когда начинают спрашиваться значительные количества одного и того же продукта. Если же небольшие количества всевозможных потребных предметов приходится производить мелким группам населения каждой для себя, независимо от других, то они могут быть производимы лишь посредством грубых расточительных методов. Но лишь только благодаря торговле получается возможность производить эти предметы в значительных количествах, и то же самое количество труда становится несравненно более действительным, и всевозможные нужды начинают получать более полное удовлетворение.

Грубые способы дикарей зависят не столько от их невежества, сколько от их изолированности. С ружьем и боевыми припасами человек мог бы добывать больше дичи, чем с луком и стрелами; но если бы ему приходилось самому делать оружие из материалов, доставляемых природой, то он едва ли бы мог сделать одно ружье в течение всей своей жизни, даже если бы ему и было известно ружейное производство. До тех пор, пока не набирается значительного числа людей, предъявляющих спрос на ружья и боевые припасы, и до тех пор, пока материалы, из которых они изготовляются, не начинают производиться с той экономией, которая проистекает из производства в больших количествах, самым действительным оружием, если принимать во внимание труд, затрачиваемый на его производство, бывают лук и стрелы, но отнюдь не огнестрельное оружие. Стальным топором срубить дерево можно с меньшим трудом, чем каменным. Но если бы человеку приходилось самому делать для себя топор, то он мог бы срубить множество деревьев каменным топором за то время, какое ему надо было бы затратить на попытки изготовить стальной топор из руды. Мы улыбаемся, глядя на дикарей, которые за такие предметы, как кинжал или медный котел, рады отдать множество дорогих мехов. Предметы эти имеют у нас ничтожную цену, потому что они изготовляются в огромных количествах, и затрата труда на изготовление каждого из них бывает ничтожна. Но если бы их приходилось производить в незначительных количествах, как то пришлось бы делать дикарям, то расход труда на них в огромной мере превзошел бы количество его, потребное на добывание мехов. Даже имея полное знание орудий и способов цивилизованной промышленности, люди, изолированные в той мере, в какой изолированы дикари, все же принуждены были бы обращаться к грубым орудиям и способам дикарей. Великое преимущество, которое цивилизованные люди имеют перед дикарями, поселяясь между ними, заключается в обладании орудиями и оружием, изготовленными при том состоянии общества, при каком только и возможно мануфактурное производство их. Другое преимущество их заключается в том, что, поддерживая сообщение с более плотным населением оставленных ими стран, поселенцы эти сохраняют возможность пользоваться, при посредстве торговли, выгодами, получаемыми от мануфактурного производства более развитых стран. Если бы первые американские поселенцы не могли привозить из Европы тех товаров, какие им требовались, и таким образом пользоваться более развитой европейской промышленностью, то они в скором времени должны были бы снизойти до орудий и оружия дикарей. И это происходило бы со всеми новыми поселениями того запада, куда направлялся наш народ, в том случае, если бы им приходилось отказываться от торговли с более крупными группами народонаселения.

В новых странах производствами, которые дают сравнительно наибольший доход, бывают те первичные или добывающие отрасли промышленности, при которых получаются из природы пища и сырые материалы для мануфактур. Причина этого заключается в том, что в этих первичных отраслях промышленности не требуется дорогих орудий и приспособлений, не требуется кооперации множества других отраслей промышленности и не имеет особой важности производство в крупных размерах. Потому население новых стран может получать наибольший доход от своего труда, применяя его к этим первичным или добывающим отраслям промышлености и затем обменивая свои произведения на продукты тех более выработанных отраслей производства, которые можно вести всего лучше в странах с более плотным народонаселением.

По мере того, как растет народонаселение, постепенно осуществляются и те условия, при которых могут существовать вторичные или несколько более выработанные отрасли промышленности, и эти отрасли возникают, начиная с тех, для которых особенно благоприятны естественные условия или которых продукты пользуются наибольшим спросом и всего меньше выдерживают перевозку. Так в стране, имеющей прекрасные леса, мануфактурное производство изделий из дерева должно будет возникнуть ранее мануфактур, не имеющих для себя особенных преимуществ. Производство кирпичей будет предшествовать производству фарфоровых изделий; производство сошников – производству ножевого товара; оконное стекло станет изготовлять ранее телескопных линз, и грубые сорта холста – ранее тонких.

Однако, хотя мы и можем выразить в общих чертах те условия, которыми определяется естественный порядок промышленности, тем не менее, ввиду массы этих условий и сложности их взаимодействия, никто не может с точностью сказать наперед, каков будет для данной страны этот естественный порядок развития или когда сделается более выгодным производить известный предмет, вместо того, чтобы ввозить его. Правительственное вмешательство, стало быть, наверное будет оказываться вредным, и решение вопросов такого рода должно оставаться делом ничем не стесняемой игры частных предпринимательских интересов, которая для общества то же, что бессознательная жизненная деятельность для человека. Если наступило время для развития какой-либо промышленности, которой благоприятствуют естественные условия, то стеснения ввоза, с целью содействия ее установлению, будут излишни. Если же время это не пришло, то такие стеснения будут лишь отвращать труд и капитал от занятий, в которых они могут иметь большее вознаграждение, направляя их к занятиям менее вознаграждающим, – и таким образом сокращать совокупность производимого богатства. Ясно, что препятствовать населению новой колонии в привозе товаров из стран, более развитых в промышленном отношении, значило бы лишать население этой колонии множества предметов, которые, быть может, оно само не в состоянии производить. Но не менее ясно и то, что стеснять ввоз товаров в какую бы то ни было страну значило бы задерживать симметрическое развитие ее промышленности. В том случае, когда покровительство прилагается к одной или нескольким отраслям промышленности, может иногда оказываться ускорение их развития насчет общего промышленного роста; но когда покровительство безразлично прилагается ко всем отраслям промышленности, допускающим покровительство, – как то делается в Соединенных Штатах и как то неизбежно бывает всюду, где начинают следовать покровительственной системе, – тогда в результате обязательно получается не только задержка общего промышленного развития, но также задержка и тех самых производств, которые главным образом имеют в виду при установлении системы покровительства. Ибо при этом неизбежно дорожают продукты, которыми должны пользоваться эти производства, и подавляются те отрасли промышленности, которые органически с ними связаны.

Допустить вслед за протекционистами, что необходимо должна получаться экономия от пространственного сближения производителей с потребителями⁰⁰⁶, значило бы допустить, что предметы могут быть производимы в одном месте так же хорошо, как и во всяком другом, и что трудности обмена измеряются только расстоянием. А мы знаем, что товары часто могут производиться в известной местности с такой легкостью, что бывает выгоднее – в отношении затраты труда – везти их в другие какие-либо местности через далекие расстояния, чем производить их там, на месте; и два пункта, отстоящие на сотни миль друг от друга, могут быть в коммерческом отношении ближе друг к другу, чем два пункта, лежащие в десяти милях один от другого. Пространственное сближение производителей с потребителями, когда при этом увеличивается стоимость производства, ведет не к экономии, а к потерям.

Мы не отрицаем, однако, того, что в торговле, в ее теперешнем виде, много излишней перевозки, и что производители и потребители бывают, в массе случаев, без нужды отделены друг от друга. Протекционисты правы, когда они указывают на огульный вывоз элементов плодородия нашей почвы в том великом потоке хлеба и мяса, который пересекает Атлантический океан, как на непростительную расточительность; и правы фэртредеры, когда они жалуются на потери, заключающиеся в английском ввозе хлеба в то время, когда забрасываются на английские поля. Правы и те и другие, говоря, что одна сторона не должна превращаться в “житницу” для другой, и что истинная экономия сил природы соединила бы в одном месте фабрику и поля. Но они не правы, приписывая зло свободе торговли или предполагая, что средство избавления заключается в покровительстве. Что тарифы бессильны избавить от зла, можно видеть на том факте, что этот истощающий вывоз продолжается, несмотря на наш высокий покровительственный тариф, и что внутренняя торговля обнаруживает те же особенности. Всюду, куда проникает современная цивилизация, и с особенной быстротой там, где ее влияние чувствуется с наибольшей силой, народонаселение и богатство концентрируются в огромных городах, и истощающая торговля направляется из деревень в города. Тем не менее это зловещее стремление не есть что-либо естественное и отнюдь не вытекает из слишком большой свободы; но есть нечто неестественное и вытекает из ограничений. Его происхождение может быть с ясностью прослежено до монополий, из которых монополия естественных удобств является первой и наиболее важной. Словом, римская система землевладения, которая заменила собой в нашей новой цивилизации систему наших кельтских и тевтонских предков, производит то самое действие, какое она производила в римском мире: прожорство центров и отощание областей. В то время, как Лондон и Нью-Йорк растут быстрее, чем рос Рим, английские поля забрасываются, как забрасывались поля Лациума, а в Айове и Дакоте применяется та хищническая культура, которая разорила провинции Африки. Та же болезнь, в которой сгнила древняя цивилизация, обнаруживает свои симптомы и в новой. И болезнь эта не может быть излечена покровительственными тарифами.

Первичной целью покровительства является поощрение производителей⁰⁰⁷, т.е. увеличение прибыли на капитал, вложенный в известные отрасли производства.

Покровительственная теория состоит в том, что повышение, из-за покровительственных пошлин, цены привозных товаров, по какой они могут продаваться внутри страны, охраняет отечественных производителей (т.е. лиц, на счет которых производятся товары) от иностранной конкуренции, и таким образом, надежда на высокую прибыль поощряет их вступать в производство или увеличивать его. Все благодетельное действие, приписываемое покровительственной системе, обусловливается именно этим поощрением предпринимателей-производителей, все равно, как все действие паровой машины на сложный механизм фабрики обусловливается вращением главного шкива. Вращать главный шкив для покровительственной теории значит увеличивать прибыль покровительствуемых производителей.

Но когда, приняв это, противники покровительства подумают представить всю массу покровительствуемых производителей обогащающейся на счет своих сограждан, то они наталкиваются на факты, явно противоречащие такому представлению. Промышленникам прекрасно известно, что в наших долгопокровительствуемых отраслях промышленности размер прибыли столь же мал и шансы банкротства столь же велики, как и во всех других отраслях, если только на деле в этих покровительствуемых отраслях промышленности не труднее достигнуть успеха из-за более тяжелых потрясений, которым они подвержены.

И нетрудно понять, почему покровительство в большинстве случаев не оказывает, таким образом, никакого поощрения.

Стоимость какой-либо покровительственной пошлины для народа в общем слагается, во 1-х, из налога, взимаемого с привозимых товаров и прибыли на этот налог; из прибыли и издержек контрабандистов разного рода, из судебных издержек на преследование от поры до времени более грубых контрабандистов и при случае издержек на тюремное заключение какого-нибудь из них, более жалкого и беспомощного; из взяток и половин таможенных чиновников, и, во 2-х, из добавочных цен, которые приходится выплачивать за продукты охраняемой отечественной промышленности.

Вот от этой-то второй части только и может получать охраняемая промышленность все свое поощрение. Но только лишь часть от этой части того, что вообще уплачивает народ, на самом деле является поощрением. Прежде всего не надо упускать из виду, что покровительственные пошлины, как и прямые субсидии, никогда не даются задаром. Все равно, как Тихоокеанскому Почтовому Пароходству и разным железнодорожным обществам, заполучившим земли и гарантии, приходилось тратить крупные суммы для того, чтобы добиться внимания в Вашингтоне, и приходилось делиться любовно с Вашингтонским средостением, – так немало приходится тратить и на привлечение симпатий конгресса в какой-либо насаждаемой отрасли промышленности на устранение попыток уменьшить ее “поощрение” и на наблюдение за всеми новыми тарифными постановлениями. Но еще более важной является та абсолютная потеря, которая заключается в ведении производств, настолько невыгодных самих по себе, что они могут держаться лишь благодаря субсидиям. А к этой потере надо прибавить еще то расточение, которое является, видимо, неотделимым от правительственного насаждения, ибо как раз в той мере, в какой известная промышленность ограждается от конкуренции, обнаруживается в ней и неохота пользоваться усовершенствованными машинами и методами⁰⁰⁸. Всем этим поглощается немалая доля из поощрения, получаемого от тарифа воспособляемыми промышленниками в виде более высоких цен, так что чистым поощрением бывает лишь незначительная часть того, что выплачивают потребители. В совокупности поощряемые производители и выплачивающие налоги потребители несут огромную потерю. Стало быть, во всех случаях, когда пошлины налагаются, имея в виду благо одной какой-либо отрасли промышленности, вред для всей промышленности вообще должен превышать собой благодеяние для этой одной отрасли. Тем не менее, так как вредное действие наложенных пошлин распространяется на большую поверхность, а благодетельное захватывает лишь малую, то поощрение более бросается в глаза, чем на помехи, и невыгодное положение, в какое становится вся промышленность, не сильно чувствуется ее немногими субсидируемыми отраслями.

Не надо забывать также, что вносить тарифный билль в конгресс или парламент значит почти то же, что бросать бананы в клетку с обезьянами. Лишь только бывает предложено оказать покровительство одной какой-либо отрасли промышленности, как и все другие отрасли, допускающие покровительство, начинают требовать и домогаться его для себя. И они, в сущности, волей-неволей делают это, ибо остаться вне поощряемого круга значит необходимо очутиться в тяжелом положении. В результате оказывается, как у нас в Соединенных Штатах, что все отрасли промышленности пользуются покровительством, одни в большей мере, другие – в меньшей, – смотря по тем деньгам, какие могли затрачивать их представители, и по политическому влиянию, какое могли они проявлять. Но каждая пошлина, повышающая цены для поощрения одной отрасли промышленности, должна оказывать невыгодное действие на все другие отрасли, которые пользуются продуктами этой поощряемой. Так пошлина, повышающая цену на поделочный лес, необходимо должна отзываться вредом на тех производствах, которые пользуются этим лесом, начиная с изготовления принадлежностей для постройки домов и судов и кончая фабрикацией спичек и деревянных ручек для зубных щеток; пошлина, повышающая цену на железо, должна отзываться вредом на бессчетном количестве производств, в которые входит железо; пошлина, повышающая цену на соль, должна отзываться вредом на производителях молочных изделий и рыбаках; пошлина, повышающая цену на сахар, должна отзываться вредом на кондитерских, и т.д. таким образом, очевидно, что при всяком прибавлении новых отраслей промышленности к числу пользующихся покровительством должно ослабляться поощрение тех, которые пользовались им ранее. А так как netto-поощрение, которое в целом могут получать покровительствуемые промышленники, гораздо меньше совокупной прибавки к ценам, потребной для установления его, то очевидно, что пункт, при котором покровительство перестанет давать какое-либо преимущество покровительствуемым, будет достигнут гораздо скорее того пункта, при котором всякий пользуется покровительством. Поясним это. Предположим, что общее число производств равно одной сотне; из них половина допускает покровительство. Предположим, что из того, во что обходится покровительство, четвертая доля достается покровительствуемым производствам. В таком случае (при условии равенства) стоит только двадцати пяти производствам добиться покровительства, как покровительство перестанет быть благодетельным даже для них, хотя и будет отзываться, конечно, страшным вредом для всех остальных.

Я привожу этот пример только для того, чтобы показать, что существует некоторый пункт, при котором покровительство перестает оказывать благодеяние даже для тех производств, которые оно стремится поощрять; но я отнюдь не думаю, чтобы было возможно придать числовую точность такого рода рассуждениям. Несомненно, что существует такой пункт, и несомненно также, что в Соединенных Штатах он уже достигнут и оставлен позади. Другими словами, не подлежит сомнению, что наш покровительственный тариф не только является мертвым грузом для всей промышленности вообще, но является мертвым грузом для тех самых отраслей промышленности, которые он предназначен возбуждать.

Если существуют производители, пользующиеся постоянной выгодой от покровительственных пошлин, то это обусловливается лишь тем обстоятельством, что они так или иначе бывают ограждены от внутренней конкуренции, и, стало быть, прибыль, которая достается им благодаря пошлинам, достается им не как производителям, а как монополистам. Другими словами, те единственные случаи, когда покровительство может оказывать более, чем временное благодеяние для какого-либо класса производителей, суть случаи, когда оно не может поощрять промышленности. Ибо ни пошлины, ни субсидии не могут давать мало-мальски постоянного преимущества в каком-либо деле, открытом для внутренней конкуренции, так как прибыль всюду стремится к некоторому общему уровню. Риск, которому подвергаются покровительствуемые производства ввиду перемен в тарифе, иногда может поддерживать в них прибыль несколько выше обыкновенной нормы; но такое повышение не представляет преимущества, а выражает собой лишь необходимость более высокой страховки; оно может составлять налог на потребителей, но оно никогда не содействует развитию промышленности. За вычетом этого элемента страховки, прибыль в покровительствуемых производства может удерживаться выше прибыли не в покровительствуемых только лишь при посредстве монополии того или другого рода, защищающей их от внутренней конкуренции, как тариф защищает их от внешней. Первым действием покровительственной пошлины бывает повышение прибыли в покровительственном производстве. Но если это производство не ограждается тем или другим путем от наплыва конкурентов, – которых всегда притягивает к себе всякое повышение прибыли, – то прибыль неминуемо вскоре падает в нем при таком наплыве до общего уровня. Монополия, более или менее полная, дающая при этом возможность некоторым производителям удерживать за собой повышенную прибыль, являющуюся первым следствием введения покровительственной пошлины, может заключаться в обладании преимуществами разного рода.

Она может заключаться, во-первых, в обладании какими-либо особыми естественными преимуществами. Таково, например, владение единственными в Соединенных Штатах хромовыми копями; будучи достоянием одной семьи, оно оказывало этой семье весьма энергичное поощрение в виде высоких цен, которыми она имела возможность облагать отечественных потребителей благодаря покровительственной пошлине на хром. Подобным образом, до открытия новых и богатых залежей меди в Аризоне и Монтане, собственники медных рудников у Верхнего Озера получали огромный дивиденд, благодаря покровительственной пошлине на медь, которая ограждала их от единственно возможной в то время иностранной конкуренции и давала им возможность брать с фунта меди, продаваемой в Соединенные Штаты, на три или на четыре цента больше, чем с меди, отсылаемой в Европу.

Затем, подобная монополия может быть достигнута путем обладания исключительными привилегиями, создаваемыми законами о патентах. Так устроилось дело, например, у компании заводчиков, владевших патентами на изготовление стали. Оградив себя при помощи их от внутренней конкуренции, они имели возможность из-за огромной пошлины на привозную сталь самым поощряющим образом увеличивать свои дивиденды; подобным же образом устроили себе поощрение от пошлины на древесную массу производители бумаги, владевшие патентом на изготовление бумаги из дерева.

Далее, подобная монополия достигается концентрацией дела, требующего крупных капиталов и специальных знаний, или путем разного рода стачек между производителями, при которых ограничивается внутреннее производство и устраняется внутренняя конкуренция. Покровительственная пошлина на хинин до самой ее отмены в 1879 г. существовала лишь к выгоде трех торговых домов. Производители мрамора, соединившись в компанию (Producers Marble Company), устранили внутреннюю конкуренцию и таким образом обеспечили за собой как пользование той повышенной прибылью, к какой привела покровительственная пошлина на мрамор, так и возможность целиком концентрировать в своих руках обработку мрамора.

Тем не менее возвышенная прибыль, которая достигается таким путем, никоим образом не может содействовать развитию покровительствуемых отраслей промышленности. Напротив того, она вытекает как раз из тех самых условий, естественных или искусственных, которые препятствуют расширению этих отраслей. Прибыль эта, в сущности, отнюдь не есть прибыль на капитал, вложенный в производство, а есть доход от права собственности на естественные удобства, от патентных прав или от стачек и соглашений. И прибылью этой увеличивается ценность права собственности на эти удобства, ценность патентов и ценность договоров между монополистами, а отнюдь не прибыль на капитал, занятый в производстве. Хотя она и может доставаться индивидуумам или компаниям, которые суть производители, тем не менее она достается им не как производителям; хотя она и может увеличивать собой доход людей, которые суть капиталисты, но она будет поступать к ним не в силу их владения капиталом, а в силу их владения особыми привилегиями.

Из монополий, которые таким образом пользуются прибылью, ошибочно признаваемой за достающуюся производителям, наиболее важными представляются те, которые возникают из права частной собственности на землю. И нетрудно заметить, что прибыль, достающаяся землевладельцу, никоим образом не служит в пользу производителям.

Два первичных фактора производства, без которых ничто не может быть произведено, суть земля и труд. К этим двум основным факторам присоединяется еще, когда производство выходит за пределы примитивных форм, третий фактор – капитал, который состоит из продуктов земли и труда (богатства), употребляемых с целью облегчить производство большого богатства. Таким образом, в производстве, как оно ведется в цивилизованных общества, участвуют три фактора: земля, труд, и капитал. А так как земля при современной цивилизации сделана предметом частной собственности, то и выручка от производства делится между собственниками земли, собственниками труда и собственниками капитала.

Однако между этими тремя факторами производства есть существенная разница. Земля – чисто пассивный фактор, а труд и капитал – факторы активные, – факторы, благодаря применению которых и в соответствии с применением которых создается богатство. Стало быть, только та часть производимого, которая достается труду и капиталу, может быть вознаграждением производителей и может побуждать к производству. Собственник земли никоим образом не есть производитель, он ровно ничего не прибавляет к сумме производительных сил. И та часть продуктов производства, которую получает собственник за пользование естественными удобствами, является вознаграждением за производство не в большей мере и не в большей мере побуждает к производству, чем та доля жатвы, которую суеверные дикари сжигают перед идолом в благодарственную жертву за солнечный свет, возрастивший ее. Не может быть никакого труда, пока нет человека; не может быть никакого капитала до тех пор, пока человек не начнет работать и сберегать; но земля была уже здесь прежде, чем явился человек. При производстве товаров работник доставляет труд; капиталист доставляет результаты труда, воплощенные в такие формы, что они могут быть употребляемы для содействия дальнейшему труду; но что же доставляет землевладелец? Земную поверхность? Силы, таящиеся в почве? Руду под землей? Дождь? Солнечный свет? Силу земного притяжения? Силу химического сродства? Что же такое доставляется землевладельцем, что предполагало бы и с его стороны содействие тем усилиям, которые потребны длчя производства? Ответ один: ничего! И потому то, что достается землевладельцу из результатов производства, не составляет вознаграждения производителю и не поощряет производства, а есть просто дань, которую производители принуждены выплачивать лицам, которым наши законы позволяют считать своей собственностью то, что доставляет людям природа.

Теперь, удерживая на виду эти принципы, обратимся снова к рассмотрению последствий покровительства. Предположим, что Англия сделала бы то, чего страстно желали бы английские ленд-лорды, – вернулась бы к покровительственной политике и обложила бы высокой пошлиной хлеб. Через это цена на хлеб в Англии значительно повысилась бы, и хотя пошлина такого рода стала бы наносить серьезный вред различным отраслям промышленности, первым следствием введения ее все же было бы значительное увеличение прибыли английских фермеров. Такое увеличение прибыли вызвало бы наплыв желающих арендовать фермы, а вследствие возрастания конкуренции из-за пользования пахотными землями повысилась бы аренда сельскохозяйственных земель. Так что в конце концов, когда промышленность совсем освоилась бы с новым положением, прибыль производителей хлеба не превышала бы прибыли других промышленников, хотя населению Англии и приходилось бы платить дороже за хлеб. Единственный класс, который оказался бы в выигрыше от повышения цен на хлеб, потребляемый английским народом, был бы класс собственников обрабатываемых земель, – класс помещиков, которые отнюдь не представляют из себя производителей.

Покровительство не может увеличивать ценность земель какой-либо страны во всем их составе, как оно не может возбуждать к деятельности промышленность какой-либо страны во всем ее составе; напротив того, задерживая производство богатства, оно стремится задерживать общий рост земельных ценностей; но, возбуждая одну какую-либо отрасль промышленности, оно может увеличивать ценность одной какой-либо земли особого рода. И для нас будет поучительно несколько сосредоточить внимание на этом предмете, ибо при этом мы можем достаточно полно выяснить себе как побудительную причину к ходатайствам о покровительстве, так и тот порядок, в каком распределяются его благодеяния.

Возьмем, например, пошлину на пиленый лес. Ее желали и о ней хлопотали совсем не производители пиленого леса, т.е. люди, которые рубят и распиливают деревья и которые получают свою прибыль единственно из этого источника, – не увеличила она и их прибыли. Людьми, которые хлопотали о введении и сохранении пошлины на пиленый лес, людьми, которые всеми силами добивались ее, на самом деле были собственники лесных земель; и следствием этой пошлины было повышение платы, которую производители леса должны были вносить собственникам этих земель за право рубить дерева. Известный класс барышников взялся за дело захвата лесных земель разными способами тотчас же, как с ростом народонаселения явилась надежда на рост их ценности. Получилась концентрированная, а потому и могучая сила (говорят, например, что 99/100 строевых лесов в огромном лесном штате Мичигане владеют три лица из Детройта), и силе этой нетрудно было добиться пошлины на пиленый лес. Хоть пошлина эта и налагалась формально для поощрения производителей пиленого леса, но, в сущности, она оказала поощрение лишь барышникам-лесовладельцам, которые, не будучи никоим образом производителями, суть не более как мародеры⁰⁰⁹.

То же делалось и со множеством других пошлин. Следствием пошлин на сахар, например, было повышение ценности земель под сахарными плантациями в Луизиане. Наш трактат с Гавайскими островами, по которому гавайский сахар допускался к нам без платежа этой пошлины, не изменял сущности дела, ибо гавайского сахара недостаточно для покрытия спроса в Соединенных Штатах, и потому трактат этот, однозначащий уплате высокой премии гавайским сахарозаводчикам, лишь увеличивал в огромной мере ценность земель под сахарными плантациями на Гавайских островах. То же было с пошлиной на медь и медную руду, которая в течение долгого времени давала возможность американским медным рудникам поддерживать высокую цену на медь в соединенных Штатах, хотя они и продавали медь в Европу по значительно низшей цене⁰¹⁰. Польза от пошлины доставалась компаниям, занимающимся производством меди, но она доставалась им не как производителям меди, а как собственникам медных рудников. Если бы, как то бывает нередко при добывании угля и железа, дело вели промышленники, уплачивающие аренду собственникам рудников, то огромные дивиденды получали бы собственники рудников, а отнюдь не промышленники.

Гораций Грили, заявив, что наши законы не делают ничьей привилегии добывание железа, видимо, полагал, что он тем самым окончательно разбивал утверждение, будто пошлины на железо обогащали немногих на счет массы. Почему же, спрашивал он, если тариф дает такую огромную прибыль производителям железа, как утверждают фритредеры, сами фритредеры не займутся делом и не начнут производить железа? Поскольку это касается производителей, которые не получали особых выгод от обладания патентами или от стачек, Грили был достаточно прав. Самый факт, что в производстве железа не было заметно особого наплыва лиц, желающих им заниматься, может служить доказательством того, что производители железа, как производители, получали в среднем прибыль не большую обыкновенной. Так что если бы железо можно было добывать из воздуха, то отсутствие наплыва производителей доказывало бы, согласно Грили, что прибыль их не была высока, хотя и не доказывало бы того, что государство не теряло в огромной мере из-за пошлины. Но железо нельзя добывать из воздуха, его можно добывать лишь из железной руды. И, хотя природа, особенно в Соединенных Штатах, в изобилии снабдила нас железной рудой, тем не менее она не распределила ее равномерно, а скопила обширными залежами в отдельных местах. Пожелав, по совету Горация Грили, заняться добыванием железа, цена которого представилась бы мне слишком высокой, я должен был бы найти доступ к одной из этих залежей, и притом к залежи, достаточно близкой к другим материалам и к центрам народонаселения. Я мог бы найти множество таких залежей, которыми никто не пользуется; но где бы я мог найти такую залежь, которую я мог бы свободно разрабатывать?

Законы моей страны не запрещают мне добывать железо, но они дозволяют некоторым лицам запрещать мне добывание железа из тех природных материалов, из которых только и можно добывать его; они дозволяют некоторым лицам овладевать теми залежами руды, которые природа заготовила для добывания железа, и обращаться с ними и владеть ими так, как будто бы они были, по праву, их частной собственностью, – как будто они заготовлены были ими, а не Богом. А потому эти залежи железной руды обращаются в собственность тотчас же, как является надежда, что пожелает кто-нибудь пользоваться ими; и когда я найду такую залежь, которая будет соответствовать моим намерениям, то всегда окажется, что она находится в обладании какого-нибудь собственника, который не позволит мне пользоваться ею, пока я не выплачу ему покупную цену или пока я не соглашусь уплатить ему известную сумму с тонны, сумму, если не равную, то близкую к тому, что я могу получить свыше обыкновенного вознаграждения на капитал, занятый в производстве железа. Таким образом, пошлина, повышающая цену на железо, хотя и не приносит пользы производителям, тем не менее всегда бывает выгодной для отдельных лиц, которым наши законы позволяют считать своей собственностью запасы, заготовленные природой задолго до появления человека для пользования миллионов, долженствующих явиться в мир; она дает возможность монополистам земли, заключающей в себе залежи железа, облагать тяжелыми налогами своих сограждан гораздо ранее того времени, как они могли бы это сделать без нее⁰¹¹. Такова же и пошлина на уголь. Она нимало не увеличивает прибыли углепромышленников, которые покупают на деньги право извлекать уголь из земли, но она дает возможность кучке владельцев угольных копей и железных дорог налагать во многих местах добавочную дань за пользование благами природы.

Побудительная причина и последующее действие множества наших пошлин прекрасно иллюстрируются на ввозной пошлине, которой мы обложили буру и борную кислоту. Продукты эти (имеющие важное значение для многих отраслей мануфактурной промышленности) ввозились беспошлинно вплоть до того времени, когда было открыто, что в штате Невада природа позаботилась припасти для жителей нашего материка залежь довольно чистой буры. Этот щедрый дар Всемогущего обращен был в частную собственность, согласно законам, составленным и припасенным для случаев такого рода в Соединенных Штатах, и предприимчивые барышники немедленно обратились к конгрессу с ходатайством (понятно, уваженным) ввести пошлину, которая повысила бы искусственно цену на буру и увеличила бы прибыль этого монопольного владения естественным преимуществом.

Хотя наши владельцы мануфактур и другие производители довольно легко поддавались обольстительному обещанию, что покровительство увеличит их прибыль, и всюду пускали в ход свое влияние для установления и поддержания покровительственных пошлин, тем не менее я все же склонен думать, что наиболее деятельными сторонниками покровительства в Соединенных Штатах были люди, которые владели землей или другими естественными преимуществами и надеялись, что покровительство сделает их владения более ценными. Ибо не только владельцы каменноугольных и железных рудников, строевых лесов, сахарных и фруктовых плантаций, виноградников, соляных источников, борных озер или медных залежей видели в охране от иностранной конкуренции верное средство к поднятию спроса и повышению цен на их землю, но тот же самый взгляд разделяли и владельцы городских и сельских недвижимых имуществ. Сознавая, что учреждение фабрик и разработка рудников по соседству с ними должна была увеличить ценность их владений, они тоже расположены были поддерживать политику, имевшую своей явной целью перенесение такого рода промышленных предприятий из чужих стран в их отечество.

Повторяем сказанное. Только первое время покровительственная пошлина может оказывать возбуждающее действие на промышленность. Лишь только проходит достаточно времени для приспособления производительных сил к новым условиям, как прибыль в покровительствуемых отраслях, если только она не поддерживается преградами, препятствующими дальнейшему развитию промышленности, неминуемо падает до обычного уровня, и пошлина, утратив свою возбуждающую силу, перестает давать какое-либо преимущество производителям, не огражденным от внутренней конкуренции. И таково положение большей части “огражденных” американских производителей. Они чувствуют на себе только общее вредное действие этой системы, но уже не участвуют, в сущности, в ее особых, частных благодеяниях.

Почему же в таком случае, могут спросить нас, даже те производители, которые не пользуются никаким отечественным покровительством, все же бывают сильно расположены к покровительственному тарифу? Истинная причина этого расположения их кроется в тех условиях, еще подлежащих нашему рассмотрению, которые вообще предрасполагают народную мысль к принятию покровительственных идей. И производители, распознавая довольно искусно свои личные интересы, бывают столь же слепы в делах общественного интереса, как всякий другой общественный класс. Они так долго слышали и так привыкли повторять, что свободная торговля может уничтожить американскую промышленность, что им никогда и в голову не приходит усомниться в этом пророчестве; а так как следствием пошлин на массу других продуктов является повышение стоимости их собственных произведений, то они вместе с тем сознают, не понимая причины, что если бы не было особой пошлины, ограждающей их производство, так они были бы затерты иностранными производителями. Потому они и становятся приверженцами самой системы. Покровительство действительно необходимо им во многих случаях из-за покровительства другим отраслям промышленности. Но будь отменена целиком вся система, и американская промышленность, вне всякого сомнения, с новой силой двинулась бы по пути развития.

Если существует какая-либо страна на свете, где мысль, будто покровительство необходимо для развития мануфактур и “разнообразия промышленности”, окончательно разбивалась бы о самые очевидные факты, так это страна есть именно Соединенные Штаты. Первые поселенцы Америки занимались торговлей с индейцами и теми отраслями добывающей промышленности, которые бывают наиболее прибыльными при редком народонаселении. Продукты лесных производств, земледелия и рыбной ловли составляли главные предметы их промышленности, причем даже кирпичи и черепица привозились из метрополии. Тем не менее без всякого покровительства и вопреки британским постановлениям, направленным к тому, чтобы воспрепятствовать росту мануфактур в колониях, одна за другой укоренялись там по мере роста народонаселения различные отрасли промышленности, так что ко времени первичного Тарифного акта (1789 г.) все наиболее важные отрасли мануфактурной промышленности, в том числе и занятые обработкой железа и волокнистых веществ, представлялись уже твердо установившимися. Как до этого времени росли они без всякого тарифа, так они должны были бы продолжать свой рост с умножением народонаселения, хотя бы мы и не устанавливали никакого тарифа.

Однако американцы, признающие, что покровительство необходимо для разнообразия промышленности, не только должны игнорировать историю своей страны за долгий период времени, предшествующий установлению какого-либо тарифа, но должны также игнорировать все то, что происходило в последующее время и еще совершается перед их глазами.

Нам нужно заглянуть не далее времени образования нашего Союза, чтобы убедиться в ошибочности того утверждения, будто мануфактуры не могут развиваться в новых странах без покровительственных тарифов. Ибо, будь справедливо это утверждение, и вся мануфактурная деятельность Соединенных Штатов ограничивалась бы теперь, по своему распространению, лишь узкой полосой вдоль Атлантического побережья. Филадельфия, Нью-Йорк и Бостон были уже значительными городами, и мануфактуры крепко укоренились на Атлантическом побережье в то время, когда Западный Нью-Йорк и Западная Пенсильвания были покрыты лесами, Индиана и Иллинойс представляли лишь буйволовые пастбища, Детройт и Сент-Луис считались лишь мелкими торговыми пунктами, Чикаго никому еще и не снился, а о континенте по ту сторону Миссисипи было столь же мало известно, как теперь о внутренней Африке. Восток имел над Западом в Соединенных Штатах все те преимущества, которые, по словам протекционистов, делают невозможным для новой страны учреждение мануфактурной промышленности при конкуренции с более старой: крупные капиталы, большая опытность и более дешевый труд. Тем не менее без всякого покровительственного тарифа между Западом и Востоком мануфактурная промышленность постоянно подвигалась к Западу вместе с движением народонаселения и до сего времени еще движется к Западу. Это – факт, о который сама собою разбивается неизбежно покровительственная теория.

Утверждение протекционистов, будто мануфактурная промышленность развилась в Соединенных Штатах благодаря покровительственным тарифам, является даже более неосновательным, чем утверждение, будто рост Нью-Йорка после постройки каждого нового театра совершался благодаря постройке этого театра. Это все то же, как если бы человек, прицепивший ведро к лодке, утверждал затем, что ведро это помогало движению лодки, ибо она все же двигалась с ним. Мануфактурная промышленность развилась в Соединенных Штатах вследствие роста народонаселения и развития страны, и не благодаря тарифам, а вопреки им.

Что покровительственные тарифы вредили, а не помогали американским мануфактурам, доказывается тем фактом, что наша мануфактурная промышленность имеет гораздо меньшие размеры, чем те, какие она должна бы иметь ввиду нашего народонаселения и развития; что она имеет относительно размеры гораздо меньшие тех, какие она имела в начале этого столетия. Продолжай мы политику свободной торговли, и наши мануфактуры крепли бы и развивались в естественном порядке. В настоящее время мы не только отсылали бы мануфактурные товары в Мексику, Вест-Индию, Южную Америку и Австралию, как отсылает их Огайо в Канзас, Небраску, Колорадо и Дакоту, но отсылали бы свои мануфактурные товары в Великобританию, как отсылает их теперь Огайо в Пенсильванию и Нью-Йорк, развившиеся до его заселения. Однако так сильно отягощены наши мануфактуры тарифом, который повышает стоимость всех их материалов и машин, что несмотря на наши естественные преимущества и изобретательность американского народа наши продажи ограничиваются лишь нашим огражденным рынком, и мы нигде не можем конкурировать с мануфактурами других стран. Невзирая на повышение пошлин, которым мы старались сдержать наш привоз из-за границы и вызвать к жизни собственные мануфактуры, огромная часть нашего теперешнего ввоза все же составляется из мануфактурных товаров, а наш вывоз почти целиком состоит из сырья. Мы не можем посылать наших мануфактурных изделий даже в те страны, почти вовсе не имеющие собственных мануфактур, вроде, например, Бразилии, и вывозя из них к себе множество товаров, расплачиваемся за них не мануфактурными изделиями, на которые там есть спрос, а отправками сырья в Европу.

Такое положение торговли не может считаться естественным. Соединенные Штаты давно уже миновали ту стадию развития, при которой одно сырье является естественным вывозом. Наше народонаселение исчисляется приблизительно 60 миллионами и потребляет мануфактурных изделий более, чем какая-либо другая нация. Мы обладаем величайшими удобствами для мануфактурной промышленности. По размерам и доступности наши угольные залежи далеко превосходят какие-либо другие в цивилизованном мире, причем у нас имеются еще запасы природного газа, доставляющие топливо почти без всякой затраты труда. Сверх того, мы являемся первой из всех цивилизованных наций в деле изобретения и применения машин, равно как в экономичном пользовании материалами и трудом. И все же все эти преимущества нейтрализуются той стеной покровительства, которую мы выстроили вдоль наших берегов.

Насколько хватает моей памяти, протекционная печать всегда от поры до времени отмечала факты получения заказов из-за границы то на один, то на другой предмет американской мануфактурной промышленности, ссылаясь на них, как на доказательство того, что покровительство стало-таки, наконец, приносить те плоды, которые были обещаны, и что американские мануфактуры, так заботливо охраняемые во время их детства, готовы теперь выступить на мировой рынок. Сообщения, дававшие повод к таким ликованиям, обыкновенно оказывались верными. Но те предсказания, которые основывались на них, никогда еще не оправдывались, и наш вывоз мануфактурных товаров относительно падал за то время, как удваивалось наше народонаселение. Объясняется это таким образом. Высокий размер заработной платы, преобладавший в Соединенных Штатах, и, как следствие его, более высокий уровень народного образования возбуждали в американском народе дух изобретения, и мы постоянно вводили усовершенствования в орудиях, методах и образцах, применяемых в других странах. Эти усовершенствования вызывали из-за границы спрос на американские мануфактурные изделия, который, по-видимому, должен был быстро возрастать. Но прежде, чем наступало это возрастание, сделанные усовершенствования применялись в странах, где мануфактурная деятельность не отягощена так сильно налогами на материалы, и предметы, обещавшие сделаться достоянием американских мануфактур, ускользали из наших рук.

Всякий американец, посещавший Лондон, без сомнения, видел против здания парламента в Вестминстере магазин, продающий “американские изделия”. Таких магазинов немало в Лондоне; имеются они и повсюду в Великобритании, в мало-мальски значительных городах. В сумме они должны продавать порядочное количество американских орудий и приспособлений, – и именно торговлей такого рода объясняется отчасти тот факт, что мы до сего времени еще вывозим кое-какие мануфактурные изделия. Тем не менее американец, заключивший, по числу этих магазинов и по тому интересу, с каким прохожие толкутся у окон и рассматривают товары, будто американские мануфактурные изделия начинают находить прочный сбыт в Старом Свете, сделал бы крупную ошибку. Магазины эти являются, в сущности, лишь предметом любопытства, подобно китайским и японским магазинам в крупных американских городах, и люди идут туда, чтобы посмотреть те остроумные предметы, какие изготовляются американцами. Но лишь только, благодаря этим магазинам, какое-либо американское изделие получит такую известность, что на него явится значительный спрос, как тотчас же принимаются за изготовление его английские промышленники, или, если на него взят патент в Англии, начинает изготовлять его в этой стране сам американский изобретатель. Это более выгодно для него. Ему не нужно тогда бороться с помехами американского покровительства, и он может производить в Великобритании дешевле, чем в Соединенных Штатах. Потому следствием развития спроса на американские изделия обыкновенно бывает не увеличение, а прекращение вывоза их из Америки.

Такова вообще история американских изделий за границей. То один предмет, то другой, изобретенный или усовершенствованный в Соединенных Штатах, казалось, прочно укоренялся на иностранных рынках – только затем, чтобы потерять их при развитии на него спроса. Мы отправляли локомотивы в Россию, оружие – в Турцию и Германию, земледельческие орудия – в Англию. Речные пароходы – в Китай, швейные машины – во все части света, но мы нигде не могли удержать за собой тех рынков, на которых мы появлялись благодаря своей изобретательности.

Но с особенной ясностью мы можем проследить влияние нашей покровительственной политики на нашем мореплавании и кораблестроении, в которых мы некогда первенствовали.

Тридцать лет тому назад постройка судов достигала у нас такого совершенства, что мы строили их не только для себя, но и для других стран. Американские суда были наиболее быстроходными, наиболее вместительными, всюду легко находили груз и брали наивысшую плату. Зарегистрированная вместимость судов в Соединенных Штатах почти равнялась вместимости судов в Великобритании, и можно было ожидать, что через много лет мы достигли бы неоспоримого первенства в океане.

Но вот в Великобритании, за уничтожением наиболее важных покровительственных пошлин в 1846 г., последовала в 1854 г. отмена законов о мореплавании, и с того времени не только британские подданные получили свободу покупать и строить суда, где им угодно, но сделалась открытой для иностранцев также и прибрежная торговля Британских Островов. Ужасны были предсказания британских протекционистов насчет полной гибели, которая через это готовилась для британской торговли. Янки должны были завладеть океаном, а “полуголодные шведы и норвежцы” – прогнать “румяных, сытых английских матросов” из их морей и проливов.

В то же время когда одна великая торговая нация прекращала, таким образом, покровительство, другая стала усиливать его. Взрыв гражданской войны в Соединенных Штатах был как нельзя более на руку нашим протекционистам, и самоотверженное рвение нашего народа, готового на всякую жертву, чтобы предупредить распадение своей родины, было обращено в удобный случай для обложения его покровительственными пошлинами. Опустошения конфедератских крейсеров и последующее повышение страховки американских судов и при всяких других обстоятельствах уменьшили бы нашу морскую торговлю; однако это было бы лишь временным делом, и без нашей покровительственной политики по окончании войны мы быстро заняли бы свое место в мировой торговле, подвигаясь вперед с большей силой, чем когда бы то ни было. Но подавляемая политикой, которая препятствовала американцам строить суда и запрещала покупать, наша торговля, со времени войны, стала непрерывно падать, и наши суда, бороздившие все моря земного шара в то время, когда мы были нацией, состоявшей из двадцати пяти миллионов человек, в настоящее время, когда нас насчитывается шестьдесят миллионов, уже редко встречаются в открытых морях. В ливерпульских доках, где некогда было половина на половину американских судов, теперь надо обыскать целый лес мачт, чтобы найти хотя бы одно. В заливе Сан-Франциско вы увидите по меньшей мере три английских судна прежде, чем заметите одно американское, и пять шестых всей заграничной торговли Нью-Йорка производится на иностранных судах. Некогда ни один американец не переправлялся через океан иначе, как на американских судах; теперь никто и не думает об этом. Французы и немцы конкурируют с англичанами, доставляя американцев в Европу и увозя их обратно. Некогда наши суда были лучшими в океане. В настоящее время уже нет океанских первоклассных пароходов под американским флагом; и если бы не тот факт, что иностранным судам абсолютно запрещено было совершать рейсы между американскими гаванями, то судостроение, в котором мы некогда первенствовали, в настоящее время было бы у нас уже утраченным искусством. Хоть одно еще и держится у нас, но мы в нем сильно поотстали. В то время, когда я был еще мальчиком, все с гордостью думали, что американские военные суда могут обогнать, если не пустить ко дну, кого угодно на море; и мы были уверены, что в случае войны с какой-либо коммерческой нацией все моря земного шара наполнились бы легкими американскими крейсерами. Теперь те суда, на которые мы истратили целые миллионы, при современном состоянии военной техники, оказываются такой же древностью, как римские галеры. Сравнительно с судами другой нации они лишены и боевых качеств и быстрого хода; тогда как, воспользовавшись, в качестве крейсеров, теми самыми судами, которыми поддерживается американское пассажирское и товарное движение, Великобритания была бы в состоянии захватить всякое судно, дерзнувшее выйти из американского порта.

Я отнюдь не сожалею о слабости нашего флота. Содержание флота во время мира несовместимо с достоинством Великой Республики и тем положением, какое она должна занимать среди наций; так что те сотни миллионов, которые были затрачены нами в последние двадцать лет на наш флот, я все равно счел бы погибшими, если бы мы и имели хорошие суда. Но я жалею об упадке нашего искусства судостроения. Наше несчастье не в том, что у нас нет флота, а в том, что у нас нет быстрых торговых судов, больших литейных заводов и верфей, искусных инженеров, моряков и ремесленников, – а в них, но не во флотах, заключается сила на море. Народ, в жилах которого течет кровь викингов, сам прогнал себя с океана.

Конечно, следствия этой политики, уничтожившей американский флаг в океане, как его не мог бы уничтожить никакой чужеземный враг, иначе истолковываются протекционистами. Себялюбивые интересы людей, получающих или воображающих, будто они получают выгоду от покровительства, побуждают обыкновенно приписывать эти следствия какой угодно причине, только не истинной. Говорят, например, что мы не можем конкурировать с другими нациями в океанской торговле потому, что на их стороне есть преимущество более низкой заработной платы и более дешевого капитала, сознательно пренебрегая тем фактом, что в то время, когда разница в заработной плате и проценте на обоих берегах Атлантического океана была гораздо более теперешней, наши суда служили не только нам, но и другим нациям, и мы быстро занимали господствующее положение в океане. На самом деле более высокая заработная плата составляет, в сущности, наше преимущество, а наш капитал, приносящий теперь доход, одинаковый с английским, уже вкладывается в суда, ходящие под иностранными флагами из-за налогов, которые делают невыгодной постройку и содержание американских судов.

Токвилль, пятьдесят лет тому назад, был поражен тем фактом, что девять десятых торговли между Соединенными Штатами и Европой и три четверти торговли Нового Света с Европой производились на американских судах; что суда эти заполняли доки Гавра и Ливерпуля, тогда как в Нью-Йорке лишь изредка можно было видеть английские или французские суда. Это, как понял он, можно было объяснить лишь тем фактом, что “суда Соединенных Штатов могут возить за более дешевую плату, чем какие-либо другие суда на свете”. Затем он продолжает:

“Трудно сказать, почему американцы могут вести дело дешевле, чем другие нации; с первого взгляда можно приписать это обстоятельство доступным для них физическим или природным преимуществом. Тем не менее предположение это ошибочно. Американские суда стоят почти столько же, сколько наши; они не лучше выстроены и в общем менее долговечны, а американский матрос получает плату значительно большую той, какая принята на европейских судах. Я держусь того мнения, что истинную причину их превосходства следует искать не в физических преимуществах, что ее должно приписывать их нравственным и умственным качествам”.

... “Европейский моряк ходит по морю с осторожностью; он ставит парус лишь при благоприятной погоде; приключится с ним что-нибудь непредвиденное и он заходит в гавань. Ночью он снимает часть парусов, и чуть беляки начнут указывать на близость земли, как он останавливается осматривать море. Американец пренебрегает этими предосторожностями и смеется над этими опасностями. Он поднимает якорь среди бушующего моря; и ночью, и днем он ставит свои паруса на ветер; продолжая свой путь, он исправляет те повреждения, какие могло потерпеть судно во время бури, и когда, наконец, он приближается к цели своего путешествия, то мчит к берегу так, как будто бы уже видел перед собой гавань. Американцы часто терпят кораблекрушения, но никакие торговые суда не ходят по морю с такой быстротой; а приходя то же расстояние в более короткое время, они могут брать дешевле и за провоз”.

“Я не могу лучше выразить своего мнения, как сказавши, что американцы проявляют род героизма в своей манере плавания, которой они следуют не только из-за расчета, но и в силу каких-то побуждений своей природы”.

То, что описывает наблюдательный француз в несколько преувеличенных выражениях, было действительно преимуществом, – преимуществом, проявлявшимся не только в ведении судов, но и в их замысле, их постройке и во всем, с ними связанном. Но это преимущество не обусловливалось какими-либо особенностями американской природы, отличавшими ее от человеческой природы вообще, а просто создавалось тем фактом, что более высокая заработная плата и, как следствие ее, более высокий уровень благосостояния и лучшие жизненные условия в большей мере развивали способность приспособлять средства к целям. Короче, тайна нашего успеха на океане (как и всех других наших успехов) заключалась как раз в том самом, что, по словам защитников протекционизма, отрезывает нас от океана* (*Как бы в утешение, что суда наши были прогнаны протекционизмом с океана, профессор Томсон (Политическая экономия, стр. 216) говорит:

“Если бы не было оснований для политики, стремящейся сократить иностранную торговлю до минимума, то достаточное основание для нее представляло бы то действие, какое оказывает эта торговля на занятых в ней людей. Бентам думал, что самое худшее употребление, какое только можно сделать из человека, состоит в том, чтобы его повесить; но еще хуже сделать из него обыкновенного матроса. Жизнь и отвага моряка так воспевались в стихах и прозе, и действительное превосходство отдельных лиц этой профессии по временам выделялось настолько резко, что мы забываем о том, что представляет из себя вся масса людей этого класса и каких представителей нашей цивилизации и христианства мы отсылаем в страны в лице наших матросов”.

В этом есть доля правды. Но и это зло порождается протекционизмом в более широком смысле этого слова. В самом занятии моряка нет ничего такого, что не дозволяло бы так же хорошо содержать его, так же хорошо оплачивать его труд и так же хорошо обращаться с ним, как со всяким другим ремесленником; нет ничего, что мешало бы ему быть столь же интеллигентным и порядочным. Если же на деле оказывается иное, то только благодаря отеческому вмешательству морского закона в отношения между нанимателем и нанимаемым. Закон наш не заключает в себе никаких особых понуждений к выполнению договоров касательно услуг на суше, и при всяком нарушении договора работником хозяин может предъявлять к нему иск лишь в обычном гражданском порядке. Он не может лишать работника его свободы, пускать в ход насилие и арест или, когда тот бросает работу, силой закона возвращать его к ней. Таким образом личные отношения хозяина и работника являются следствием свободного взаимодействия их интересов. Для занятий, требующих бдительности и трезвости, когда возможны большие потери и опасности из-за неожиданного отказа от работы, хозяин сам должен следить за выбором подходящих работников и должен платить им и обращаться с ними так, чтобы ему не грозила опасность быть покинутым. Но что таким образом предоставляется на суше действию саморегулирующего принципа свободы, то на море стремятся урегулировать, применяя отеческий принцип покровительства. Здесь закон вступается, чтобы побудить к известного рода выполнению договоров, и не только дает хозяину или его доверенному право лишать работника личной свободы и силой или угрозой тюрьмы побуждать к исполнению принятых на себя обязанностей, но предоставляет также хозяину, в случае, если работник бросает судно, право арестовать его, заключить в тюрьму и возвращать назад на судно. В результате, с одной стороны, среди судовладельцев и управляющих в значительной мере уничтожилось побуждение к надлежащему обращению со своими командами, с другой – нравственно принизился характер матросов. Матросы нередко набирались посредством системы, ничем не отличающейся по существу от насильственной вербовки прежнего времени или прямо от похищения людей. Их попросту затаскивали на суда в пьяном виде, а то и вовсе силой, ссылаясь на полученную ими впредь заработную плату или задаток, известные под именем “кровавых денег” (blood-money), смело выдаваемых судовладельцами ввиду их права удерживать у себя на судах рабочих и принуждать их к работе. Власть, вверяемая управляющему судном, от искусства и благоразумия которого зависит жизнь всех, находящихся на этом судне, по необходимости бывает деспотической; но при системе, дающей возможность бесчеловечному капитану набирать команду с такой же или почти с такой же легкостью, как человеколюбивому, злоупотребления этой властью редко могут сдерживаться побуждениями собственного интереса, а вызываются они на каждом шагу уже тем принижением в характере команды, какое порождает сама система. Чтобы исправить это положение вещей, делались разного рода попытки; но оно может быть улучшено лишь тогда, когда будет вырван корень зла, и матросу предоставлена будет свобода оставлять судно, когда он пожелает, невзирая ни на какие подписанные им контракты и полученные им или за него задатки, – свобода, какой пользуется всякий ремесленник на суше. Теоретически закон одинаково охраняет права договаривающихся сторон, но в практике бедный человек, лишенный связей, никогда не может надлежащим образом опереться на него. Это уж общий недостаток, присущий всем формам покровительства, начиная с патриархального режима и кончая системой охранительных пошлин).

Затем, говорят, что к упадку американского судостроения повела замена парусов паром и дерева железом. Но замена эта могла бы повести к упадку американского судостроения не более, чем замена одиночного рея двойным. Речные пароходы впервые построены были у нас; первым пароходом, перешедшим океан из Нью-Йорка в Ливерпуль, был американский, и американцы тридцать лет тому назад поддерживали самое быстрое пароходное сообщение. То же искусство, та же энергия, та же легкость приспособления средств к целям, которые давали возможность нашим мастерам строить деревянные суда, дали бы им возможность продолжать постройку судов, невзирая ни на какие изменения в материале. Будь у нас свободная торговля, и при этой замене дерева железом мы не только не отстали бы от других, но шли бы во главе всех наций. И так было бы даже в том случае, если бы на всем нашем континенте не производилось ни одного фунта железа. В славные годы американского судостроения Дональд Мак-Кей в Бостоне и Вилльям Уэбб в Нью-Йорке получали материал для своих белокрылых судов из лесов, в сущности, от этих городов столь же далеких, как от Клейда, Гумбера или Темзы. Будь наши судостроители столь же свободны, как их английские конкуренты, получать материалы откуда они найдут для себя удобным и выгодным, и они могли бы так же легко строить суда, привозя железо из Англии, как они строили их, привозя кокоры из Флориды, доски из Мэна и северной Каролины и брусья из Орегона. Ирландия не производит ни железа, ни угля, тем не менее Белфаст сделался знаменитым в постройке железных судов; а железо можно перевозить через Атлантический океан почти так же дешево, как через Ирландское море.

Но нам не нужно было бы привозить железо из Великобритании, ибо наши железные и каменноугольные залежи обширнее английских, лучше и доступнее для обработки, и перед Революцией мы на самом деле даже вывозили железо в Англию. Не введи мы политику покровительства, и в настоящее время мы были бы первыми производителями железа. Преимущество Великобритании перед нами заключалось только лишь в том, что она бросила подавляющую систему покровительства в то время, когда мы усиливали ее. Это различие в политике повело нас к тому, что британский производитель стал пользоваться преимуществами повсюду в мире, а американский производитель утратил силу и должен был ограничиться своим отечественным рынком. Руда из Испании и Африки, которую для известных целей необходимо примешивать к нашей руде, была обложена тяжелой пошлиной. Огромная пошлина дала возможность крупному союзу производителей стали назначать на сталь монопольные цены. Тяжелая пошлина на медь дала возможность другому союзу продавать американскую медь по высокой цене на отечественном рынке и по низкой цене – для отправки в Великобританию. А чтобы поощрить единственную флагтуховую фабрику, самые флаги на американских судах стали оплачиваться пошлиной в 150 процентов. От кильсона до клота, от проволоки в штагах до латуни на корме – все, что идет на постройку, на оснастку или на снабжение судов, обложено у нас тяжелыми пошлинами. Даже если какое-нибудь американское судно ремонтируется за границей, с него берут пошлины при возвращении домой. Таким путем покровительство подавило промышленность, в которой, при свободной торговле, мы были бы первыми в свете. И вред, который мы причинили себе, был, до известной степени по крайней мере, вредом для всего человечества. Кто может сомневаться, что океанские пароходы в настоящее время были бы и быстрее, и лучше, если бы американские строители имели возможность конкурировать с англичанами?

Хотя наши законы о плавании, запрещая перевозку груза или пассажиров между американскими портами иначе, как на судах, построенных в Америке, и затемняют действие покровительства на нашу прибрежную торговлю, тем не менее оно и здесь чувствуется так же сильно, как в нашей океанской торговле. Повышенная стоимость постройки и передвижения судов, особенно пароходов, не может не подавлять роста нашего каботажа и, вызывая повышение фрахтов, не может не задерживать развития всей нашей промышленности вообще. А как крепнут монополии, благодаря стеснениям торговли, это можно наблюдать хотя бы на том, как открывался простор для вымогательств со стороны железнодорожных синдикатов по мере того, как сказывалось действие покровительства на нашем каботаже. Устроив стачку, наши Тихоокеанские дороги в течение многих лет уплачивали Тихоокеанскому Почтовому Пароходству 85 000 долларов ежемесячно только для того, чтобы оно поддерживало на известной высоте провозную плату с товаров и пассажиров между Нью-Йорком и Сан-Франциско. Понятно, что для железнодорожной стачки было бы невозможно таким образом устранить конкуренцию, если бы торговля между Атлантическим и Тихоокеанским берегами была открыта для иностранных судов.

Мы достаточно далеко проследили влияние покровительственной системы на производство богатства. Обратимся теперь к исследованию ее действия на заработную плату. Это будет уже вопрос о распределении богатства.

Обсуждение тарифного вопроса редко заходит далее той точки, который мы теперь достигли, ибо, хотя и много говорится, в Соединенных Штатах – по крайней мере, о действии таможенного покровительства на заработную плату, тем не менее об этом действии обыкновенно лишь заключают по влиянию покровительства на производство богатства. Защитники покровительственной системы заявляют, что система эта повышает заработную плату. Но, пытаясь доказать это, они обращаются лишь к аргументам, в роде рассмотренных нами, будто покровительство увеличивает благоденствие страны в ее целом, и уже отсюда заключают, что оно должно повышать и заработную плату. Другой излюбленный метод американских протекционистов состоит в том, что они придают отрицательное выражение той мысли, будто покровительство повышает заработную плату, и утверждают, что покровительственная система препятствует заработной плате пасть до более низкого уровня других стран. Они признают тем самым, будто покровительство необходимо для того, чтобы вести производство при более высоком уровне заработной платы, и будто, если бы не было покровительства, то вследствие вытеснения отечественных производителей иностранными производство упало бы настолько, что должна была бы пасть и заработная плата⁰¹².

Мы уже рассмотрели положения, на которые опираются при утверждении, будто покровительство повышает (или поддерживает) заработную плату, и признали их несостоятельными. Обратимся теперь к наиболее важной части вопроса и рассмотрим прямо и непосредственно самое это утверждение.

Хотя вопрос о заработной плате есть прежде всего вопрос о распределении богатства, но писатели-протекционисты, насколько мне известно, не решаются рассматривать его, как таковой. Фритредеры же обыкновенно останавливаются там, где останавливаются протекционисты. Они ограничиваются лишь доказательством того, что покровительство должно уменьшать производство богатства, и отсюда выводят, толкуя о заработной плате, что покровительство должно уменьшать заработную плату. Для целей спора этого логически достаточно; ибо, раз свободная торговля есть естественная торговля, то и обязанность доказывать свои положения должна лежать на тех лицах, которые стремятся ограничить ее. Но мое намерение заходить несколько далее того, что обыкновенно имеют ввиду в спорах, и я не могу удовольствоваться простым доказательством несостоятельности доводов в пользу покровительства. Истинное предложение может опираться на плохой аргумент, и чтобы увериться вполне в действии покровительства, мы должны проследить его влияние также на распределение, как и на производство богатства. Мнение, будто то, что служит на пользу или во вред целому, должно подобным же образом влиять и на все его части, сплошь и рядом является источником ошибок. Причины, которые увеличивают или уменьшают всю совокупность богатства, нередко производят обратное действие на состояние отдельных классов общества или индивидуумов. Переход с кельпа на соль при добывании соды увеличил производство богатства в Великобритании, но уменьшил доход многих шотландских помещиков. Проведение железных дорог, в огромной мере увеличившее всю совокупность богатства, уничтожило, однако, промышленность многих маленьких сел. Благодаря войнам, уничтожающим народное богатство, составляются огромные состояния. Пожары, наводнения, голод, поражающие общество, могут, однако, оказываться выгодными для индивидуумов, и лица, имеющие подряды или спекулирующие на понижение акций, могут обогащаться благодаря общему застою торговли.

А так как люди, живущие своим трудом, во всех странах образуют наибольшую часть населения, то вообще обнаруживается сильная склонность считать вредным для рабочих классов все то, что сокращает совокупный доход страны, хотя бы и к выгоде для отдельных личностей. Не желая, однако, основывать своих заключений на склонностях такого рода, хотя бы и сильных, исследуем непосредственно действие покровительственных тарифов на заработную плату.

Все, что влияет на производство богатства, может в то же время влиять и на распределение его. Возможно также, что увеличение или уменьшение в производстве богатства, при известных обстоятельствах, изменяет самую пропорцию распределения. Тем не менее в настоящее время мы можем касаться лишь первого из этих вопросов. Второй вопрос выходит за пределы нашего рассмотрения, и мы можем заняться им, лишь разобравшись предварительно в тенденциях покровительства.

Торговля, как мы видели, есть род производства, и все тарифные ограничения торговли клонятся к уменьшению производства богатства. Но покровительственные тарифы ведут к изменению в распределении богатства, налагая тяжесть высоких цен на некоторых граждан и давая чрезмерную прибыль другим. Лица, которые добиваются наложения покровительственных пошлин и предупреждают рабочих о грозящих им бедствиях от отмены их, обыкновенно имеют в виду изменить помощью пошлин распределение богатства в благоприятном для себя смысле. Каким же образом покровительственные тарифы могут влиять тогда на распределение богатства в смысле, благоприятном для рабочих? Прямая цель и следствие покровительственных тарифов состоит в повышении цены товаров. Но люди, которые работают за плату, не бывают продавцами товаров; они бывают продавцами труда. Они продают труд, чтобы иметь возможность покупать товары. Каким же образом повышение в цене товаров может быть благодетельно для них?

Я говорю о цене согласно с обычаем сравнивать все ценности с ценностью денег. Но деньги суть лишь посредник обмена и мера сравнительной ценности других предметов. Сами деньги поднимаются и падают в цене сравнительно с другими предметами, варьируя в зависимости от времени и места. В действительности единственную, истинную и конечную норму ценностей представляет из себя труд, и истинной ценностью какого бы то ни было предмета является то количество труда, которое может быть получено за этот предмет при обмене. Стало быть, выражаясь точно, следствием покровительственного тарифа бывает увеличение того количества труда, на которое можно обменивать известные предметы. Следовательно, тариф понижает ценность труда и в то же самое время повышает ценность товаров.

Представьте себе тариф, которым бы не допускалась доставка работников, но не устанавливалось бы никаких ограничений для доставки товаров. Разве люди, имевшие товары для продажи, поверили бы когда-нибудь, что этот тариф установлен для их пользы? Однако уверять их в этом было бы так же разумно, как говорить, что тариф на товары устанавливается для пользы тех, кто продает свой труд.

Неправда, будто продукты дешевого труда вытесняют собою продукты более дорогого со всякого рынка, на который они получают свободный доступ. Ибо, как мы уже видели, дешевый труд и дешевое производство отнюдь не синонимы, и меновые сделки определяются не абсолютной, а относительной стоимостью производства. Всюду мы можем заметить, что даже в одном и том же занятии плата за труд, продукты которого свободно продаются на одном и том же рынке, бывает, обыкновенно, в больших городах выше, чем в малых, и в одних местностях выше, чем в других.

Не подлежит сомнению, что существует постоянное стремление всех видов заработной платы к некоторому общему уровню, и что это стремление возникает из конкуренции. Но эта конкуренция не есть конкуренция товарного рынка, а есть конкуренция рабочего рынка. Различие в заработной плате рабочих, производящих товары, которые свободно продаются на одном и том же рынке, очевидно, может обусловливаться не тем обстоятельством, что сдерживается конкуренция при продаже товаров, а тем обстоятельством, что сдерживается конкуренция рабочих при отыскании работы. И как изменяется конкуренция между рабочими, смотря по занятию или по месту, так изменяется и заработная плата. В больших городах жизнь дороже, чем в малых, – и более высокая заработная плата в них не привлекательнее более низкой платы в небольших городах; а различия в заработной плате, смотря по местности, очевидно, поддерживаются той инерцией и трением, которые замедляют передвижение народонаселения, или причинами, – физическими или социальными, – производящими различия в напряжении конкуренции на рынке рабочих.

Стремление заработной платы к общему уровню проявляется с наибольшей быстротой в одном и том же занятии, потому что перемещение рабочих в этом случае бывает наиболее легким. В одной какой-либо отрасли промышленности никогда не может быть таких различий заработной платы, какие возможны в той же местности между различными отраслями; ибо рабочие одной какой-либо отрасли могут переходить от хозяина к хозяину с несравненно меньшими затруднениями, чем рабочие, меняющие род занятия. По временам мы видим, что один хозяин сокращает заработную плату, и другие следуют его примеру; но это происходит слишком быстро для того, чтобы факты такого рода можно было приписать конкуренции товарного рынка. Это случается в такое время, когда заметна бывает значительная конкуренция на рабочем рынке, и те самые условия, которые дают возможность одному хозяину понизить заработную плату, дают и другим возможность понизить ее. Если бы заработную плату приводила к известному уровню конкуренция товарного рынка, то она никогда не могла бы повыситься в одном заведении или в одной местности, не повысившись в то же время в других, снабжающих тот же рынок; а на самом деле, в то время, когда заработная плата идет на повышение, мы всегда замечаем, что сначала требуют прибавки рабочие в одном каком-нибудь заведении или в одной какой-нибудь местности, а затем, в случае успеха, их примеру следуют рабочие и других заведений или местностей.

Если мы станем теперь, сравнивая, переходить от занятия к занятию, то заметим стремление заработной платы к некоторому общему уровню, в силу которого между платой в различных занятиях поддерживается известное отношение. Однако при этом мы заметим также и крупные различия в заработной плате в одном и том же месте и в одно и то же время. Различия эти не совместимы со стремлением заработной платы к одному уровню, а вызываются им, как поднятие воздушного шара и падение камня вызываются действием одной и той же силы. Конкуренция рабочего рынка стремится привести заработную плату во всех занятиях к одному общему уровню; но различия между занятиями (которые можно свести к различиям в привлекательности дела и в его доступности), сдерживая в разной мере конкуренцию рабочих, создают разницу в относительных уровнях заработной платы. Однако, невзирая на эти различия, нормы заработной платы в различных занятиях удерживаются в известном отношении друг к другу стремлением к общему уровню; так что сокращение заработной платы в одном занятии стремится вызвать сокращение в других не через конкуренцию товарного рынка, а через конкуренцию рабочего. Так мебельщики, например, не могли бы получать долго по два доллара в то время, как другие рабочие в занятиях, столь же трудных по изучению и исполнению, получали лишь по одному; ибо высшая заработная плата стала бы в такой мере привлекать рабочих к мебельному делу, что конкуренция усилилась бы и заработная плата пала. Но если бы у мебельщиков был союз, достаточно сильный, чтобы ограничить известной цифрой число новых рабочих, переходящих к их ремеслу, то, понятно, они могли бы по-прежнему получать по два доллара, хотя в других занятиях за подобный труд платили бы уж по одному. И на самом деле, рабочие союзы, сдерживая конкуренцию трудящихся, в значительной мере повышали заработную плату во многих занятиях, создавая даже в одном и том же деле различия в заработной плате между рабочими, принадлежащими к союзу и не принадлежащими ему. Но что ограничивает возможность повышения заработной платы таким путем, так это, очевидно, не свобода продажи товаров, а трудность сдержать конкуренцию рабочих.

Не указывают ли эти факты на то, что американскому рабочему надо бояться не продажи на нашем товарном рынке продуктов “дешевого иностранного труда”, а перемещения на наш рынок самого этого труда? При условиях, существующих в большей части цивилизованного мира, минимум заработной платы определяется тем, что экономисты называют “нормой благосостояния”; другими словами, чем беднее та жизнь, с которой свыклись рабочие, тем ниже их заработная плата, и тем сильнее они могут вызывать понижение на том рабочем рынке, на который они вступают. Что же, в таком случае, должны мы сказать о том “покровительстве американским рабочим”, которое облагает пошлинами товары, под предлогом, что они произведены “нищенским трудом”, и в то же время свободно допускает самих “нищих-рабочих”?

Появление продуктов дешевого труда есть нечто весьма отличное от появления дешевого труда. Действие первого будет сказываться на производстве, приводя к увеличению совокупности распределяемого богатства; действие второго будет сказываться на распределении богатства, приводя к уменьшению доли, достающейся рабочему. Мы могли бы допустить свободный ввоз китайских товаров, и это ничуть не повлияло бы на заработную плату; но свободное переселение в нашу страну китайских рабочих, при теперешних условиях, повело бы к понижению заработной платы.

Представим себе, в обычных условиях современной цивилизации, одну страну со сравнительно высокой заработной платой и другую – со сравнительно низкой. Поставим теперь в воображении эти страны бок о бок, отделив их лишь стеной, которая не препятствовала бы свободному движению товаров, но задерживала бы движение человеческих существ. Можем ли мы допустить, как того требует теория протекционистов, что страна с высокой заработной платой стала бы лишь ввозить, а страна с низкой – лишь вывозить до тех пор, пока спрос на труд в одной стране не уменьшился бы настолько, что заработная плата пала бы до ее уровня в другой? Допустить это значило бы признать, что одна из наших стран стала бы переправлять товары через стену в другую, ничего не получая в возврат. Ведь ясно, что одна страна стала бы отправлять не более, чем сколько получала бы в возврат, а другая могла бы получать не более, чем сколько отдавала бы в возврат. Между обеими странами наступил бы лишь обмен соответственных произведений их, и, как ранее было указано, этот обмен товаров по своему направлению определялся бы не разницей в заработной плате между двумя странами, не различием между ними в стоимости производства, а лишь разницей в сравнительной стоимости производства различных предметов в каждой из них. Этот обмен предметов совершился бы ко взаимной выгоде этих двух стран, увеличивая количество богатства, получаемого каждой из них. Пусть он разросся бы до огромных размеров, но каким образом мог бы он уменьшить спрос на труд и оказать какое-нибудь влияние в смысле сокращения заработной платы?

Изменим теперь предположение и представим такую стену между двумя странами, которая не допускала бы перевозки товаров, оставляя свободным переход для людей. Никакой товар, произведенный в стране низкооплачиваемого труда, не мог бы теперь появиться в другой стране; но воспрепятствовало ли бы это сокращению заработной платы? Очевидно, нет. Хозяева в стране с высокой заработной платой, получив возможность нанимать дешевых рабочих, могли бы живо понизить заработную плату.

То, что мы можем таким образом видеть при помощи воображения, вполне согласуется с тем, что мы видим в действительности. Несмотря на высокие пошлины, не допускающие привоза товаров под предлогом покровительства американскому труду, американские рабочие во всех производствах принуждены организоваться для собственной защиты путем ограничения конкуренции на рабочем рынке. Наш покровительственный тариф на товары повышает цену товаров, а если повышалась заработная плата, то только лишь благодаря рабочим союзам и организациям вроде “Рыцарей Труда”. Уничтожьте эти организации в захватываемых ими отраслях производства, и никакой тариф не удержит заработной платы на ее теперешней высоте.

Система, действительно направленная к ограждению рабочих от конкуренции дешевого труда, не только запрещала бы привоз в страну законтрактованных рабочих, но запрещала бы также въезд в страну рабочим, не избавленным от необходимости конкурировать из-за куска хлеба или не желающим присоединиться к какому-либо рабочему союзу и подчиняться его предписаниям. И если бы при такой системе налагались какие-либо пошлины на товары, то налагались предпочтительно на те товары, которые можно производить с небольшим капиталом, а не на товары, которые требуют производства у крупных размерах, – другими словами, посредством этих пошлин стремились бы оказать покровительство тем производствам, которые рабочие легко могут вести самостоятельно, а не производством, в которых простые рабочие никогда не могут питать надежды сделаться своими собственными хозяевами.

Наш тариф, как и все вообще покровительственные тарифы, не стремится ни к чему подобному. Он ограждает от конкуренции хозяев-производителей, нимало не пытаясь оградить от конкуренции тех людей, которые волей-неволей продают им свой труд. И отрасли производства, которым он стремится покровительствовать, суть именно те отрасли, в которых простой рабочий или даже рабочий с маленьким капиталом является совершенно беспомощным; которых нельзя вести без обширных зданий, дорогих машин, крупных капиталов, или которыми предполагается владение ценными естественными удобствами.

Очевидно, цель покровительственного тарифа состоит в том, чтобы уменьшить конкуренцию при продаже товаров, а отнюдь не при продаже труда. Оставляя в стороне особые и исключительные случаи, о которых будет речь впереди, тариф на товары никогда не может приносить пользу тем, кто имеет для продажи труд, а не товары. И нет в нашем тарифе ни малейших намеков на то, чтобы он стремился понудить тех предпринимателей, которым он благодетельствует, делиться прибылями со своими рабочими. Оказывая этим предпринимателям покровительство на товарном рынке, он предоставляет им полную свободу на рабочем рынке, и чтобы так или иначе оградить себя, где нужно, рабочие принуждены устраивать союзы.

Я не говорю того, что другой какой-нибудь тариф мог бы поднять заработную плату. Я лишь отмечаю, что наш тариф не выказывает ни малейшего стремления к этому, что вся суть и вся цель покровительства состоит в ограждении не продавцов, а покупателей труда, в поддержании не заработной платы, а прибыли. Те самые люди, которые во всеуслышание исповедывают свою готовность оказывать покровительство американскому труду путем повышения цен на продаваемые ими товары, на виду у всех стараются нанимать рабочих сколь возможно дешевле и жестоко противятся всякой организации рабочих с целью поднятия заработной платы. Самые вопиющие мольбы “о покровительстве американскому труду” исходят обыкновенно из газет, находящихся под запрещением наборщицких союзов; из среды каменноугольных и железных царьков, которые, получая из-за границы оптом “нищенский труд”, горячо борются против всякого усилия своих рабочих добиться сколько-нибудь благопристойной заработной платы, и из среды фабрикантов, признающих за собой право распоряжаться голосами своих рабочих. Дух покровительства в своем истинном выражении есть отрицание прав труда.

Это настолько очевидно, что едва ли нуждается в пояснениях, тем не менее есть один случай, в котором эта истина так сильно бросается в глаза, что я не в силах удержаться, чтобы не привести его.

Есть один род труда, в котором капитал не дает преимущества, род труда, который с глубокой древности считался за наиболее соответствующий истинному величию и славе всякой страны, – труд автора, труд тяжелый сам по себе, требующий продолжительной подготовки и в огромном большинстве случаев дающий самое скудное денежное вознаграждение. Какое же покровительство оказывало этому роду труда протекционистское большинство, с давнего времени господствующее в конгрессе? В то время, как американские издатели книг, – капиталисты-предприниматели, выпускающие их на рынок, – заботливо ограждались от иностранной конкуренции, американские авторы не только ограждались от конкуренции иностранных авторов, но принуждены еще были конкурировать с трудом, за который ровно ничего не платится. Они, правда, не требовали покровительства; они требовали лишь простой справедливости, – но и в ней им постоянно отказывали. Книги, печатанные за границей, обложены высокой покровительственной пошлиной; в почтовых конторах содержится целый штат таможенных досмотрщиков, и американец, без оплаты пошлиной, не может получить из-за границы книги даже в подарок от своего друга⁰¹³. Но все это не представляет из себя покровительства американским авторам, которые суть просто работники, но является покровительством издателям, то есть капиталистам. И этим капиталистам, пользующимся при продаже своих изданий таким заботливым покровительством, позволено вызывать американских авторов на конкуренцию с краденым трудом. Конгресс, из года в год поддерживавший тяжелый тариф под благовидным предлогом покровительства американскому труду, постоянно отказывался исполнить акт простой справедливости и признать право международной обстановки, которое удерживало бы американских издателей от похищения труда иностранных авторов, и давало бы возможность американским авторам не только держаться на равной ноге с иностранными авторами у себя дома, но и получать плату за свои книги при их перепечатке за границей. Право международной литературной собственности, которого требует и наша честь, и наши нравственные понятия, и наш патриотизм, всегда отвергалось из-за протекционизма⁰¹⁴. Может ли что-нибудь с большей ясностью доказывать, что истинным побуждением к покровительству всегда является прибыль предпринимателей-капиталистов, а не благо рабочих?

Что подумали бы о члене конгресса, который предложил бы, в качестве меры для поднятия благосостояния рабочих, разделить излишек казначейства между двумя или тремя железнодорожными царьками, и затем с важностью доказывал бы, что поступить так – значило бы поднять заработную плату во всех занятиях? Железнодорожные царьки, почувствовав себя разбогатевшими, сразу, мол, повысили бы заработную плату у своих служащих, а это повело бы к поднятию заработной платы на всех железных дорогах, а потом и во всех занятиях... А ведь как раз такого рода допущение делают, утверждая, будто покровительственные пошлины на товары повышают заработную плату.

Уверяют, что покровительственная система повышает заработную плату трудящихся, всех трудящихся вообще. Отнюдь не довольствуются уверением, что при ней повышается заработная плата в тех отдельных отраслях промышленности, которые бывают ограждены тарифом. Ограничиться лишь этим уверением значило бы признать, что блага покровительства распределяются пристрастно, а это всегда склонны отрицать его защитники. Протекционисты всюду настаивают, что блага покровительства чувствуются во всех отраслях промышленности, и даже заработная плата сельскохозяйственных рабочих (т.е. в промышленности, которая в Соединенных Штатах не пользуется и не может пользоваться содействием тарифа) приводится в пример благодетельного влияния покровительственной системы.

Задерживая ввоз известных товаров и через это повышая на них цену внутри страны, покровительственная система стремится дать отечественным производителям этих товаров возможность получать большую прибыль. Только лишь достигая этой цели и по мере достижения ее, покровительственная система может оказывать какое-либо поощряющее действие, и лишь отсюда может быть выводимо ее влияние на заработную плату.

Нами было уже доказано, что покровительственная система не может, иначе как временно, повышать прибыль производителей, только лишь как производителей; но не говоря об этом доказательстве, ясно, что утверждение, будто покровительство повышает заработную плату, опирается на два допущения: 1) что повышение прибыли предпринимателей означает повышение в заработной плате их рабочих, и 2) что повышение заработной платы в покровительствуемых занятиях ведет к повышению заработной платы во всех занятиях.

А эти допущения достаточно только сформулировать, чтобы признать нелепыми. Может ли кто-нибудь на самом деле верить, чтобы хозяин, начав получать большую прибыль, стал бы из-за этого увеличивать плату своим рабочим?

Не так давно я ехал по конке в Бруклине и разговаривал с кучером. Он с горечью и отчаянием говорил мне о своем продолжительном тяжелом труде и низкой заработной плате; говорил, что он прикован к этому вагону; что он худший раб, чем те лошади, которыми он правит, и что, превратясь в живую машину, он все же едва в состоянии содержать свою жену и детей, ничего не откладывая на черный день.

Я сказал ему: “А что, если бы Дума дозволила компании повысить цену на проезд с пяти на шесть центов и таким образом дала возможность увеличить плату кучерам и кондукторам?”

кучер, окинув меня быстрым взглядом, воскликнул: “И они стали бы платить нам больше потому, что стали больше получать! Да вы могли бы повысить цену на проезд до шести или шестидесяти центов, и они все же не стали бы нам платить ни на грош больше. Сколько бы они не получали, а мы не будем получать больше до тех пор, пока будут находиться сотни людей, готовых и желающих занять наши места. Компания стала бы лишь выдавать более высокий дивиденд или раздувать свой основной капитал, но отнюдь не повысила бы нашей заработной платы”.

Разве не прав был кучер? Покупатели труда, подобно всем другим покупателям, платят не то, что они могут заплатить, а то, что они принуждены платить. Бывают, правда, случайные исключения; но эти исключения относятся к разряду благотворительности, которой избегают в своих делах заправские дельцы, отводя ей особое место.

Повысите ли вы прибыль общества конно-железных дорог или прибыль какого-либо фабриканта, ни общество это, ни фабрикант не станут оттого платить дороже своим служащим и рабочим. Хозяева никогда не видят в повышении их прибыли основания для повышения заработной платы своих рабочих, хотя они нередко указывают на упадок прибыли, как на причину сокращения заработной платы. Но в этом случае мы имеем дело с оправданием, а не с причиной. Истинной же причиной бывает то обстоятельство, что вследствие застоя, понижающего прибыль, увеличивается конкуренция из-за работы. Оправдания такого рода пускаются в ход только тогда, когда хозяева сознают, что если они сократят заработную плату, то рабочие принуждены будут подчиниться их решению, ибо в случае надобности к их услугам найдется много других рабочих. И лишь тогда, когда рабочим союзом удается сдержать эту конкуренцию между рабочими, оказывается возможным поднять заработную плату. После моего разговора с кучером служащие на конножелезных дорогах в Нью-Йорке и Бруклине примкнули к организации Рыцарей Труда, и при поддержке этого общества добились некоторого повышения своей платы и сокращения рабочих часов, – чего никогда не делало для них никакое повышение прибылей компании.

Как бы ни увеличивали покровительственные пошлины прибыль хозяев, а на повышение заработной платы они могут оказывать влияние лишь в тех случаях, когда будут изменять условия конкуренции, давая рабочим возможность требовать себе повышения заработной платы.

Такие случаи бывают, но и тут покровительственные пошлины влияют в указанном смысле лишь на небольшом пространстве и в течение короткого времени. Вводя пошлину, увеличивающую спрос на известные отечественные произведения и внезапно вызывающую спрос на тот или другой труд искусного типа, конечно, можно повысить временно плату за этот труд; но размер этого повышения и продолжительность его будут определяться лишь трудностью выписать искусных рабочих из других стран или научить требуемому искусству новых рабочих.

Однако такое повышение, в какой бы то ни было промышленности, может коснуться лишь немногих рабочих особого искусства, да и те будут в состоянии удержать его за собой лишь при помощи союзов, ограничивающих приток новых рабочих к их занятию. Мне думается, что на самом деле немного оказалось бы случаев, когда такое повышение заработной платы достигнуто было даже теми немногочисленными рабочими особого искусства, которые нелегко могут быть замещены другими; и еще менее оказалось бы случаев, – если вообще оказались бы таковые, – когда, вследствие трудности доставки рабочих из-за границы или обучения новых на месте оно могло сохраниться надолго. Что касается огромной массы людей, занятых в покровительствуемых отраслях промышленности, то их труд едва ли может быть назван трудом искусного типа. Большая часть их труда может быть выполняема простыми чернорабочими, и значительная часть его не требует даже физической силы взрослого человека, ибо состоит из простого ухода за машинами или манипуляций, которые могут быть изучены мальчиками и девочками в несколько недель, в несколько дней или даже в несколько часов. Весь этот труд, составляющий огромную часть труда, занятого в наиболее охраняемых производствах, не испытывает на себе никакого влияния тарифа, в смысле повышения платы вышеуказанным путем. Если бы даже он и испытывал его, то все же это влияние утрачивалось бы настолько быстро, что едва ли имело бы смысл говорить о его результатах. Ибо всякое повышение заработной платы такого рода сразу уравновешивалось бы наплывом рабочих от других загятий. Не надо упускать при этом из виду и того обстоятельства, что следствием “поощрения” какой-либо отрасли промышленности посредством пошлин обязательно бывает расстройство других отраслей и затем неизбежное движение рабочих от расстроенных отраслей к покровительствуемой.

Нельзя было бы поднять заработной платы и тогда, когда те блага, которые тариф стремится дать хозяевам-производителям, передавались бы непосредственно рабочим. Если бы, вместо законов, стремящихся увеличивать прибыль хозяев-производителей в известных отраслях промышленности, мы ввели законы, в такой же мере увеличивающие плату рабочих, то усилившаяся, благодаря прибавке к заработной плате, конкуренция вскоре сократила бы заработную плату вместе с прибавкой до того же размера, на каком она стояла бы без этой прибавки. В результате получалось бы то же, что имело место в Англии в начале этого столетия, когда пытались улучшить жалкую жизнь земледельческих рабочих посредством “пожалований в подмогу заработной плате” из приходских сумм. Как раз в той мере, в какой выдавались эти пожалования, падала и заработная плата, назначаемая помещиками.

Кучер на конке был прав. Ничто не могло бы повысить его платы, ничто не уменьшило бы конкуренцию людей, готовых заступить его место за ту плату, которую он получает. Если бы мы устроили так, что каждый кучер стал получать из общественных сумм ежедневно по одному доллару прибавки, то в результате оказалось бы просто то, что люди, готовые занять места кучеров за теперешнюю плату, были бы готовы занять эти места за плату на один доллар низшую. Если бы мы стали выдавать каждому кучеру по два доллара в день, то для обществ оказалось бы возможным держать кучеров, вовсе не платя им жалованья, все равно как держат прислугу в ресторанах, давая ей по обычаю стол и не только не платя или почти не платя жалованья, а даже, в некоторых случаях, получая еще с нее же за места.

Было бы нелепо воображать, будто повышение прибыли в огражденных тарифом производствах может вести к повышению заработной платы в тех же производствах; но еще нелепее было бы думать, будто такое повышение заработной платы в огражденных производствах могло повести к повышению заработной платы во всех производствах. Утверждать это было бы то же, что утверждать, будто, запрудив реку, можно было бы поднять уровень воды в заливе, в который она изливается, и затем в океане, часть которого составляет этот залив. Заработная плата, подобно воде, стремится к некоторому общему уровню, и если ее не поднять в самых низших и наиболее распространенных занятиях, то ее нельзя поднять ни в одном занятии иначе, как отгородивши его стеной от конкуренции.

Общий размер заработной платы в каждой стране, очевидно, определяется размером ее в тех занятиях, которые требуют наименьшего специального искусства, и к которым всего легче могут обращаться люди, не имеющие ничего, кроме своего труда. Так как занятия эти захватывают большую часть рабочих, то они образуют основу промышленной организации и являются для других занятий тем же, чем является океан для своих заливов. Размер заработной платы в других занятиях может быть поднят выше размера, преобладающего в низших, только лишь в том случае, когда эти другие занятия бывают ограждены от наплыва рабочих большим риском и неопределенностью, с какими они связаны, более высоким искусством, образованием или способностями, каких они требуют, или путем воздействия рабочих союзов. И чтобы достигнуть мало-мальски общего повышения заработной платы или даже повышения заработной платы в каком-либо занятии, открытом для всех, необходимо было бы повысить заработную плату в более низких и распространенных занятиях. Другими словами, – возвращаясь к прежнему сравнению, – повысить уровень воды в нашей реке и заливе можно было бы лишь поднявши уровень воды в океане, с которым они сообщаются.

Одного признания этого общего принципа, помимо всяких других доказательств, достаточно для убеждения в том, что пошлины на ввозимые товары никоим образом не могут повышать общего размера заработной платы. Ибо ввозные пошлины могут “покровительствовать” лишь рабочим известной специальности, которых недостаточно для покрытия спроса страны. Число же этих рабочих может быть лишь частью всего числа рабочих, занятых как производством товаров, которые идут на покрытие внутреннего спроса и для вывоза за границу, так и производством тех работ, которые по необходимости выполняются на месте.

Каковы бы ни были размеры и форма плавающей ледяной глыбы, а ее масса, находящаяся над водой, всегда будет гораздо меньше массы, находящейся под водой. Таким же образом, каковы бы ни были условия страны и особенности ее промышленности, а та часть труда, которая расходуется в занятиях, допускающих “покровительство” ввозными пошлинами, всегда будет небольшой сравнительно с той частью, которая расходуется в занятиях, не допускающих покровительства. В Соединенных Штатах, где покровительственная система доведена до своего крайнего выражения в покровительствуемых отраслях промышленности, – как то обнаруживается из данных народной переписи, расходуется не более одной двадцатой    всего труда нации.

В Соединенных Штатах, как и всюду на свете, самыми низшими и наиболее распространенными занятиями являются те, в которых люди прилагают свой труд непосредственно к природе; наиболее же важное из них есть земледелие. С какой быстротой повышение заработной платы в этих занятиях может вести к повышению заработной платы во всех занятиях, показывает пример прежней Калифорнии и затем Австралии. Случись в Калифорнии так, что вследствие каких-либо причин увеличился бы спрос на поваров, плотников и маляров, и повышение заработной платы в этих занятиях, вызвав приток рабочих из других занятий, вскоре было бы замедлено и затем нейтрализовано. Но при открытии золотых россыпей, когда в огромной мере поднялась заработная плата чернорабочих, повысилась заработная плата и во всех занятиях.

Самая разница в заработной плате между Соединенными Штатами и европейскими странами служит пояснением этого принципа. В колониальный период наше истории, когда у нас не было еще никакого покровительственного тарифа, обычная заработная плата была у нас выше, чем в Европе. Причина этого понятна. Земля у нас была доступна и рабочий мог легко заняться ею самостоятельно; чрез это размер заработной платы в земледелии поддерживался на более высоком уровне, а потому был выше и общий размер заработной платы. Этот более легкий доступ к земле сохранялся у нас с того времени вплоть до наших дней, и вследствие более высокого размера заработной платы в земледелии поддерживался на более высоком уровне и общий размер заработной платы.

Чтобы поднять общий уровень заработной платы в Соединенных Штатах, необходимо было бы повысить заработную плату в земледелии; но наш тариф не повышал и не может повышать даже цены земледельческих продуктов, которые составляют предмет нашего вывоза, а не ввоза. Но допустим, что мы были бы страной ввозящей, а не вывозящей хлеб, и что мы имели бы, в отношении пригодной земли, столь же плотное народонаселение, как Великобритания. И все же покровительственный тариф на земледельческие произведения не мог бы повышать заработной платы в земледелии и тем более в тех занятиях, которые сделались бы тогда наиболее распространенными. В этом мы можем убедиться на действии хлебных законов в Великобритании, благодаря которым увеличивалась не заработная плата земледельческих рабочих, даже не прибыль арендаторов, а лишь рента помещиков. И даже если бы при условиях, о которых я говорю, разграничение между землевладельцами, арендаторами и рабочими не зашло у нас так далеко, как в Великобритании, то все же разного рода благодеяния для крестьянина не стремились бы нисколько повысить заработную плату, ибо они доставались бы крестьянину, не как работнику, а как собственнику земли или капитала.

Мы видим, таким образом, из теории, что покровительственная система не может повышать заработной платы. Что она и на самом деле не повышает ее, в этом окончательно убеждают нас факты. Эта истина оправдывалась в Испании, во Франции, в Мексике, в Англии, во время господства там покровительственной системы, и всюду на свете, где только пытались следовать политике покровительства. В странах, где рабочие классы имеют мало политического влияния или вовсе не имеют его, никому и в голову не приходит уверять, будто покровительственная система ведет к повышению заработной платы. Такие нелепые уверения делаются лишь в странах, подобных Соединенным Штатам, где волей-неволей приходится заискивать внимания рабочих классов. И здесь несостоятельность покровительственной системы в деле поднятия заработной платы доказывается самыми очевидными фактами.

Заработная плата в Соединенных Штатах выше, чем в других странах, но не вследствие покровительственной системы, а вследствие того, что у нас много было свободных земель, пригодных для заселения. Заработная плата у нас была выше, чем в Европе, еще в то время, когда мы не знали никаких тарифов, а труд тогда оплачивался у нас, в сравнении с своей производительностью гораздо дороже, чем теперь, после многих лет покровительства. И невзирая на нашу преданность покровительственной системе, а протекционисты уже по меньшей мере двадцать четыре года делали с нами все, что им заблагорассуживалось, – положение рабочих классов в Соединенных Штатах все это время медленно и постоянно ухудшалось, приближаясь к тому, в каком находится “рабочий-нищий” в Европе. Отсюда не следует, чтобы это происходило вследствие покровительства, но покровительство, во всяком случае, было бессильно предотвратить зло.

Вопрос о том, была ли покровительственная система в Соединенных Штатах благодеянием для рабочих классов, или нет, может быть решен помимо обращения к таблицам в цифрами, разобрать и проверить которые может лишь сведущий человек. Факты, дающие ответ на этот вопрос, на виду у всех. Всякий знает, что люди, которым дана власть облагать пошлинами американский народ “для покровительства американской промышленности”, стараются платить своим служащим сколь возможно дешевле и не колеблясь выписывают из-за границы тех самых рабочих, против произведений которых поддерживается тариф. Всем известно, что заработная плата в покровительствуемых отраслях промышленности во всяком случае бывает ниже, чем в непокровительствуемых, и что именно в покровительствуемых отраслях промышленности, хотя в них занято не больше одной двадцатой всего рабочего населения, всего более бывает стачек, прижимок и попыток к сокращению заработной платы. В заботливо огражденной промышленности Массачусетса, по словам официального донесения, рабочие не могут существовать, не пользуясь трудом своих жен и детей. В заботливо огражденной промышленности Нью-Йорка значительную часть “покровительствуемых” рабочих составляют дети, родители которых, из-за нужды, находят для них занятия, скрывая их возраст, чтобы обойти закон о работе малолетних. В заботливо огражденной промышленности Пенсильвании рабочие, ради которых, по нашим словам, поддерживается высокий тариф, работают из-за шестидесяти пяти центов в день, и полунагие женщины поддерживают огонь в плавильных печах. И всюду в стране хозяйские лавки, казармы и харчевни, хозяйские шпионы, доносчики и всякого рода и типа угнетение и унижение рабочих являются достоянием по преимуществу покровительствуемых отраслей промышленности.

Большее принижение и обременение трудящихся в покровительствуемых отраслях промышленности, сравнительно с непокровительствуемыми, отчасти объясняются тем фактом, что по преимуществу хозяева покровительствуемых предприятий выписывали для себя “иностранных рабочих-нищих”; но в неокторой мере они во всяком случае обусловливаются и теми более значительными колебаниями, которым подвержены покровительствуемые отрасли промышленности. Из-за разобщенности с иностранными рынками всякий недостаток в товарах, производимых ими, не может быстро покрываться ввозом, а излишек – облегчаться вывозом; и потому в этих отраслях по большей части замечается либо лихорадочная деятельность, либо полный застой. А резкие колебания такого рода в конце концов доводят рабочих до состояния полной зависимости, если только не до поденщины, и сбивают заработную плату ниже общего уровня. Тем не менее, каковы бы ни были причины, а факт остается фактом, что покровительственная система так далека от стремления к повышению заработной платы в покровительствуемых отраслях промышленности, что если бы заработная плата в них не удерживалась на известной высоте, вследствие уровня ее в непокровительствуемых, то капиталисты, поместившие свои капиталы в покровительствуемые отрасли, вскоре стали бы “пользоваться” даже более дешевым трудом, чем теперь.