КОНДИЛЬЯК

ТОРГОВЛЯ И ГОСУДАРСТВО,
РАССМОТРЕННЫЕ В ИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ

(О ВЫГОДАХ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ)

[Étienne Bonnot (Abbe) de Condillac. Le Commerce et le gouvernement considérés relativement l'un à l'autre (1776).
Кондильяк. О выгодах свободной торговли. Ч. I–II
/ Пер. с франц. Николая Амосова. – СПб.: Морская типография, 1817. 320 с. 192 с.]

————————————

————————————
————————
————

ЧАСТЬ ВТОРАЯ,

Содержащая в себе обозрение правления и торговли во взаимном их отношении

Глава I. Распределение богатств при торговле,
наслаждающейся совершенной и постоянной свободой

Я предполагаю, что земля, занимаемая нашей колонией, равняется величиной с Англией, Францией, Испанией или со всеми ими вместе взятыми. Ей должно иметь некоторую обширность, и надобно, чтобы ее торговля, в разнообразии тех произведений, коих промен для провинций нужен, находила значительную существенность.

Сия страна наполнена деревнями, селами, местечками, городами. Все сие множество вольных округов управляется почти одинаковыми законами, и хотя состоит из разных народов, однако же они, помня свое происхождение, почитают себя все за одно семейство.

Все сии народы, упражняющиеся в земледелии и в ремеслах, к оному относящихся или способствующих ему процветать, ведут жизнь простую и мирную. Достоинство судьи или градоначальника есть для граждан высочайшая степень честолюбия, и никто из них не вздумал еще добиваться власти тиранической.

Сии народы не знают ни пошлин, ни таможен, ни произвольных налогов, ни исключительных прав, ни ведомств, стесняющих свободу; у них каждый наслаждается непринужденно плодами трудов своих.

Наконец, они не имеют неприятелей; ибо мы поместили их в земле, неприступной для иностранцев.

Приняв сии предположения, можно представить себе то, что я разумею через торговлю, наслаждающуюся совершенной свободой. Теперь надобно только определить об оной понятие, и нет нужды в том, что некоторые из сих предположений кажутся невероятными.

Дабы торговля процветала во всех областях, наполненных мною городами, надобно, чтобы взаимно из одной в другую избыток переходил беспрепятственно, и добавлял все недостатки, существовавшие в тех местах, где оный расточается. Это некоторый род прилива и отлива, в коем все вещи, колеблясь переменным движением, стремятся прийти в равновесие.

У народов, нами обозреваемых, одна только природа может противоположить торговле препятствия, кои, однако ж, они уничтожат, или по крайней мере уменьшат. Они облегчат в реках судоходство, выкопают каналы, проложат и исправят дороги. Сии труды – изумляющие нас потому, что мы, не делая ничего без помощи денег, редко бываем столько богаты, чтобы предпринять их – стоят немного для государства трезвого и трудолюбивого. Оно видит в том свою пользу, чувствует, что работает для себя, и производит в действо величайшие намерения. Оно не имеет нужды полагать для сего податей, ибо каждый добровольно способствует содержанию работников: один своими трудами, другой съестными припасами.

Итак, доставка товаров производится со всевозможно малыми издержками; везде встречаются способы для выхода избытков и прибытия необходимого; а потому мены между всеми провинциями происходят всегда с равной удобностью, по крайней мере с такой, какую позволяет местоположение. Ежели же есть между ними в том некоторое различие, то оное проистекает единственно от поставленных природой препятствий, коих невозможно было повсюду равномерно преодолеть. Но зато, где более препон, там более и искусства: и сие искусство кажется исправляющим природные неудобства. Посмотрим, каким образом в такой земле, какую я теперь предположил, богатства естественно повсюду расточаются.

Селения, изобилующие каждое в разном роде произведений, суть неоспоримо главнейший источник богатств. В местечках, в деревнях, в селах, и даже на мызах обрабатывают первоначальные материалы, для соделания их удобными к употреблению земледельца, удобряющего свое поле, или откупщика, обрабатывающего чужую землю; там делают плуги, ярма, телеги, дроги, кирки, заступы, грубое полотно, толстое сукно и другие предметы, требующие мало искусства и расходящиеся по окрестностям тех мест, где они обрабатываются.

Как ни грубы сии мануфактуры, однако же они дают первоначальным материалам новую ценность, и, следовательно, служат каналами, по коим источник богатств разливается на некоторое расстояние во все стороны.

Я говорю на некоторое расстояние, потому что предметы, выходящие из сих мануфактур, составляют существенность торговли только для того округа, в котором находятся. Имея сами по себе малую ценность, и стоив дорого при перевозке, они не в состоянии распродаваться в местах отдаленных, где сверх того вырабатываются им подобные.

Богатство городов состоит в доходах обладателей земель и промышленности обывателей – промышленности, коей прибыль заключается в деньгах. И потому деньги составляют главнейшее богатство в городах, так точно, как произведения составляют главнейшее богатство в деревнях.

В городах производится величайшее потребление; там искуснейшие ремесленники, во всех родах, заводят свои мануфактуры; туда стекаются из деревень для покупки предметов, кои в деревнях или совсем не делаются, или делаются не довольно хорошо. Итак, вот каналы, по которым денежные богатства значительнее обращаются.

Если бы промышленность в городах получала плату только от живущих в них владельцев земель, то не увеличила бы количества обращающихся там денег. Однако же она дала бы им ход быстрейший, а сия быстрота сделала бы то же количество денег равностоящим большему количеству.

Изделия, отрабатывающиеся в деревнях, как мы уже заметили, по существу своему не могут распродаваться в отдалении; выходящие же из городских мануфактур сей невыгоды не имеют, ибо будучи сами по себе в большей цене, приобретают от перевозки повышение почти нечувствительное, в сравнении с собственной их ценой. И потому ремесленники не находятся принужденными довольствоваться единственно платой поселившихся в городах владельцев земель. К ним приходят деньги из всех мест, где их работа в уважении; они-то выкапывают каналы, по коим в города текут богатства. Сии каналы по мере успехов промышленности имеют более или менее больших или малых рукавов.

Таково вообще есть распределение богатств между деревнями и городами; первые, посредством работы земледельцев, изобилуют произведениями, а другие богаты деньгами, от доходов владельцев земель и искусства ремесленников; однако же не должно заключать, будто я полагаю деньги для городов богатством исключительным. Конечно, они переходят в деревни, для промена на произведения, но всегда возвращаются опять в города, как бы в водохранилища, из коих вновь выливаются в деревни.

Не во всех деревнях и не во всех городах распределение происходит равным образом.

Земледелец наблюдает за припасами, кои значительнее покупаются; чем более у него их спрашивают, тем более он сам требует их от обрабатываемых им полей, и истощает все свое искусство, дабы сообщить ценность каждой частице земли. Следовательно, деревни, находящиеся по соседству главнейших городов, где происходит большое потребление, суть изобильнейшие в произведениях.

В деревнях отдаленных сие богатство будет в соразмерности с удобностью перевозки припасов в главнейшие города. Сколько бы ни прилагали старания исправлять дороги, выкапывать каналы, приспособлять реки к судоходству, однако же невозможно открыть для торговых сообщений повсюду равных способов: природа часто поставляла такие препятствия, которые даже по отвращении своем причиняли в перевозке товаров большие издержки.

Земледельцу невыгодно иметь съестных припасов сверх потребляющегося оных количества; следовательно, те округи, где вывоз затруднительнее, будут не столь богаты произведениями; я говорю не столь богаты в сравнении с другими, но довольно для самих себя, потому что у них всегда будет количество оных, нужное на собственное потребление.

В округах, имеющих неплодоносную почву, жители будут трудолюбивее и искуснее; они сообщат ценность даже каменным горам, покроя их произведениями. Если в некоторые годовые времена не найдут у себя довольно работы, то пойдут искать ее в соседние области. Они возвратятся домой с прибытком, доставляющим им возможность что-либо предпринять; они увеличат число своего скота, удобрят несколько кусков земли, и заведут общественные мануфактуры, дабы обрабатывать самим первоначальные материалы, приобретаемые с собственной почвы. Таким образом, самые неплодоносные округи могут, в соразмерности со своей обширностью, быть столь же многолюдны, как и другие.

Не все города находятся равномерно в положении, благоприятствующем торговле, потому что не все обладают одинаковыми способами для дальнего сообщения; невозможно иметь повсюду больших рек, каналов и дорог, равно удобных; следовательно, найдутся города с лучшими для торговли средствами, с большим числом купцов, а потому и с большим многолюдством. Таковы суть города главнейшие.

Ежели какой-нибудь округ впоследствии покорит все прочие, тогда его город – местопребывание самодержавной власти – соделается столицей, и может размножиться народом до того, что будет заключать в себе 20-ю часть всех граждан. Мы увидим в другом месте, что должна подобная столица произвести в государстве; но теперь народы, составившиеся из нашей колонии, ее еще не имеют. До сих пор каждый из них управляется сам по себе, и ни один не встретил случая познать возможность завоеваний. Для доставления какому-либо народу способов покорять других нужны многие обстоятельства, которые хотя и совершатся, однако же он не прежде пожелает распространить свое владычество, как побеждая без намерения, увидит себя в состоянии делать завоевания; следовательно, сие честолюбие не есть первое понятие, ему представляющееся.

Итак, все округи суть независимы; и ежели мы обозрим их до того времени, пока еще раздор не вооружил их одних против других, то согласимся, что все города имеют между собой сообщение беспрепятственное.

По сему предположению богатства между городами распределяются сообразно существующему в оных потреблению.

В главнейших городах, заключающих в себе более жителей – в числе коих находится много богатых владельцев земель – будет величайшее стечение ремесленников и купцов во всех родах, и деньги станут обращаться быстрее, и в большем количестве.

В малых же городах будет менее богатств, или менее обращающихся денег; ибо по причине небольшого числа жителей их малозначущее потребление не привлечет ни столько ремесленников, ни столько купцов.

Но хотя города и не равно богаты деньгами, однако же все они изобилуют нужными им предметами, потому что во всяком случае народонаселение соразмерно способам пропитания. Города не столь богатые не могли бы существовать, ежели бы их жители не находили у себя прокормления; а они от того удобнее достают его, что ежедневно оказывают более искусства, и что сие искусство не встречает ни малейших препятствий.

Заключим, что распределение богатств между городами не принуждает ни одного из них нуждаться в необходимом. Хотя во взаимном сравнении они не равно богаты деньгами, также как и не равно многолюдны, однако же все находятся в изобилии.

Рассмотрев богатства округов, деревень и городов, нам остается заметить распределение, происходящее между гражданами. Они, для собственного обогащения, имеют только одно средство – торговлю.

Мы различили три рода торговли: торговлю произведений, принадлежащую земледельцу и откупщику; торговлю изделий, производимую ремесленником, и торговлю посредственную, отправляемую купцом.

Во всех сих родах торговли получается выгода, соразмерная степени цены, которую можно наложить на продаваемые предметы; следовательно, сообразно сим ценам происходит и распределение богатств между торгующими.

Если бы под предлогом продовольствия городов привилегированные общества одни имели позволение доставлять хлеб, то, конечно, они обогатились бы скоро и непомерно. В тех деревнях, где была жатва, оказалась изобильной, они закупили бы хлеб за самую низкую цену ( ибо деревни не имеют права уступать в другие руки) и потом продали бы по самой высокой цене, потому что, удерживая хлеб в магазинах, и выпуская его по количествам, недостаточным на потребление, они бы произвели голод даже в тех местах, где было изобилие. Но сия монополия нашим кругам неизвестна.

Поскольку всякий имеет волю продать кому хочешь и когда хочешь, то цена каждой вещи определяется непринужденно только продавцами и покупщиками.

Сия цена, как мы уже увидели, станет от одного торга до другого повышаться или понижаться. Между тем, исключая случаи большого изобилия или большого недостатка, изменение цены вообще будет едва чувствительно, потому что соперничество всегда останется почти одинаково.

Сверх того, при свободной торговле весьма редко, чтобы переход от изобилия к недостатку произвел в ценах важное изменение.

Это тогда только могло бы случиться, когда бы все округа вместе были равно изобильны в один год, и претерпели бы равный неурожай в другой. А сего не может последовать в стране, имеющей некоторую обширность, и заключающей различные положения мест. Обыкновенно, когда в одной области голод, тогда в другой изобилие.

Изобилие же в какой-либо области, при торговле, имеющей полную свободу на вывоз избытков, произведет в цене самомалейшее только понижение. Равным образом и недостаток возвысит цену весьма немного в другой области, куда торговля не замедлит доставить изобилие.

Следовательно цены изменяются значительнее не в соразмерности с местным изобилием или недостатком, но сообразно с ограничением свободы торговли. Мы доказали уже, что при торговле, наслаждающейся совершенной и постоянной свободой, все вещи стремятся сделаться повсюду равно обыкновенными, и потому они повсюду входят в одинаковую цену или около.

Итак, каково бы ни было сие изменение, но у народов, где торговля произведений наслаждается совершенной свободой, и где, следовательно, цены устанавливаются единственно соперничеством продавцов и покупщиков, у тех народов, говорю я, богатства, между отправляющими сего рода торговлю, не могут распределяться с большей неравностью.

И потому ни земледельцу, ни откупщику, не будет уже возможно продавать свои припасы так, как они хотят. Цена, на торгу существующая, сделается общей, и они взаимно побудят друг друга довольствоваться одинаковой прибылью.

В таком положении торговля произведений не обогатит одних на счет других, потому что никто не получит чрезмерного барыша, и потому что все приобретут выгоды. Все придут в состояние пользоваться теми наслаждениями, на которые обычай дает им право, и ежели некоторые искуснейшие будут жить с большими удобствами, то от того другие не впадут в бедность, ибо для содержания себя надобно лишь работать так, как работают обыкновенно. Не должно опасаться, чтобы цены, на торгу существующие, лишили кого-либо надлежащей ему прибыли, потому что для воспоследования сего надобно всем земледельцам согласиться продавать с убытком, чего, конечно, не может случиться.

Торговля изделий распределит богатства таким же образом; соперничество установит плату ремесленников, смотря по роду работы. Одни получат прибыли более, другие менее, но все будут иметь пропитание, и каждый удовольствуется теми удобствами, коими наслаждаются все вообще одного с ним ремесла.

С торговлей посредственной последует то же, что с двумя прочими, ибо соперничество определит плату купцов.

Если бы товары доставлялись из другой отдаленной земли, то в наших округах не знали бы, чего оные стоят на месте, и купцы, воспользовавшиеся сим неведением, могли бы получить величайшую прибыль, а особливо если бы они имели мало соперников. Но, по нашим предположениям, сие неудобство неопасно; поскольку округа торгуют только между собой, то товары, обращаемые в продажу, суть произведения их почвы, или изделия их мануфактур, т.е. вещи, коих цена, известная всем, устанавливается всегда соперничеством.

В первой части сего сочинения я заметил, что цена общего торга, куда все народы стекаются непринужденно для покупки и продажи, состоя сама по себе одинаковой, бывает для них выше или ниже, смотря по их отдаленности или близости от сего торга.

Следовательно, цены не будут одинаковы везде, где основались наши округа. Во-первых, они в городах не будут выше, нежели в деревнях, ибо сверх платы, надлежащей купцам, должно еще им покрывать издержки за доставку и вознаграждать претерпеваемые опасности отваги.

Во-вторых, цены будут еще выше в главнейших городах, потому что там производится величайшее потребление; там обыкновенно лучше питаются, лучше одеваются и лучше живут; а чем более потребляют, тем более требуют; и, следовательно, покупают за высшую цену. Сверх того, в соразмерности с умножающимся потреблением надобно сыскивать требуемые припасы на большем пространстве земли, и потому предстоит более опасностей отваги, и более издержек в доставлении.

Но хотя цены и не везде будут одинаковы, однако же везде установятся соперничеством, везде они сделаются такими, какими должны быть, и богатства распределятся с малой неравностью, между отправляющими одинаковый род торговли: каждый будет в силах содержать себя, сообразно своему состоянию, и никто не обогатится гораздо более своих соперников. Тот, коего денежный доход недостаточен для городской жизни, будет иметь довольно произведений, чтобы жить в деревне. Работник, не получающий никакого дохода, найдет для себя содержание в плате, соразмерной цене припасов; и как никто не в состоянии обогатиться исключительно, то и никто также не может впасть в бедность.

Я знаю, что ныне торгующий, получающий прибыли 40 или 50 на 100, накопит великое богатство, если, продолжая трезвую жизнь, сделавшуюся ему привычкой, станешь ежегодно обращать в торговлю большую часть своей прибыли. Итак, он обогатится не от того, что много выигрывает, если же бы получал прибыль небольшую, то со всей своей бережливостью не был бы в силах обогатиться. У обозреваемых нами народов барыши не простираются далее, как только до возможности доставить купцам употребление вещей, необходимых по их состоянию.

Один только класс граждан может разбогатеть от бережливости; это владельцы земель; сохраняя часть своих доходов, они бы сообщали полям более ценности, а потому и желательно, чтобы они сие делали. Таковой способ обогащаться доставил бы поденщикам средства содержать себя с лучшими удобствами, и был бы полезен государству, снабжая оное большим количеством произведений. Но сей путь весьма медлителен к приобретению богатств, кои по необходимости должны быть умеренны.

Итак, у предположенных нами народов все способствует ограничению состояния частных людей, и кажется, что они не должны знать сребролюбия. У них каждый имеет необходимое; большее число живет в довольстве; мало богатых, и ни одного слишком зажиточного. Сие-то должно произойти единственно при свободной торговле, вводящей каждую вещь в истинную ее цену, и усоразмеряющей платы с ценой пропитания.

Глава II. Обращение богатств при торговле,
наслаждающейся совершенной свободой

Ремесла размножают вещи второй необходимости; они их усовершенствуют, и по мере своих успехов снабжают торговлю товарами в большем количестве и товарами высочайшей цены.

Мы видели мануфактуры даже и в деревнях, но сии мануфактуры не могут распродавать своих изделий в отдаленности, и потому способствуют обращению богатств только в тех местах, где они учреждены.

Итак, единственно городским мануфактурам остается производить всеобщее обращение между нашими округами. Изделия, от них выходящие, везде одобряются, везде распродаются, и торговля оными составляет род мен, сообщающих ценность всему.

Округи, имеющие подобные мануфактуры, я назову торговыми, а те, у коих оных нет, хлебными. Теперь рассмотрим взаимную торговлю одних с другими.

Ежели какая-нибудь хлебная область покупает сукно и холст избытком своих произведений, или деньгами, равностоящими сему избытку, то она производит торговлю выгодную, ибо, уступая избыток своих произведений, она оставляет предмет для себя не нужный, и уступая сумму, ему равностоящую, выдает деньги, которые можно достать посредством сего избытка, и потому оные к ней возвратятся.

Сия торговля равно полезна и торговым областям, несмотря на то, произведениями ли или деньгами получают они плату, ибо им нужны сии произведения и деньги, для собственного пропитания и содержания своих мануфактур. Нередко случится, что таковые округи будут кормиться отчасти произведениями хлебных областей; однако сии последние никогда от того не пострадают, ежели станут уступать единственно свой избыток.

Ежели бы сие взаимное положение округов могло пребывать навсегда одинаковым, то оно ручалось бы им также за всегдашнее одинаковое изобилие.

Нельзя сомневаться, чтобы в торговых областях мануфактуры не повредили возвращению произведений, необходимых для человеческого пропитания. Там обрабатывают преимущественно первоначальные материалы, покупаемые на мануфактуры по обыкновению высокой ценой; и приманка выигрыша побудит жителей лучше быть ремесленниками, нежели хлебопашцами. Следовательно, сии области, для снабжения себя недостающими к пропитанию припасами, будут принуждены отвозить свои деньги хлебным округам, и по мере размножения народа производство станет увеличиваться. Мануфактуры же, будучи привлекательны для промышленности, приманят к себе со всех сторон новых жителей.

Итак, в торговой области продовольствие не находится в соразмерности с народонаселением; однако же ей весьма легко помочь сему неудобству, ибо за произведение своих мануфактур она может покупать все то, чего у нее недостает

Чем более торговые круги нуждаются в предметах продовольствия, тем более они их требуют от хлебных областей; и потому способствуют процветанию земледелия в сих последних.

По таковой же причине: чем менее округа имеют мануфактур, тем более они способствуют процветанию оных в торговых областях, и таким образом, нуждаясь взаимными избытками, все содействуют к общей пользе.

Между тем хлебная область имеет ту невыгоду, что не может покупать иначе, как только по мере своего избытка. А если каждый частный человек свободен располагать своим добром по собственному произволению, то какими средствами область может ввести расходы свои в сию соразмерность? И один обычай, например, носить тонкое сукно и белье, не достаточен ли сделать издержки превышающими избыток? Итак, ей должно будет уступать часть припасов, необходимых для собственного потребления, или выдавать сумму денег, за них выручаемую.

В обоих случаях припасов для нее будет недостаточно, отчего оные войдут в высокую цену; а дороговизна понудит некоторую часть жителей переселиться в иное место.

Чем более она станет потреблять дорогих сукон и полотен, тем более все для нее вздорожает, потому что предметы продовольствия, кои она обязана давать в обмен, будут ежедневно становится реже.

Между тем сукна и полотна, в величайшем количестве ею потребляемые, вздорожают еще, и тем переведут от нее деньги в большем числе в торговые области.

Сии последние, делаясь богаче, станут предпринимать более, распространяя свою торговлю далее и далее, призовут отовсюду новых граждан, предоставя искусству высочайшую плату. Таким образом, хотя и кажется, что они должны обогатиться и увеличить народонаселение на счет хлебных областей, и повергнут сих последних в неизбежную гибель; однако же сего не случится.

Некоторые может быть подумают, что для государства нет нужды, если богатства и люди переходят из одной области в другую, лишь бы сумма богатств и народа пребывала одинаковой. Однако же для вящшаго населения и обогащения некоторых округов не должно обращать другие в пустыни, или оставлять в оных только скудный народ. Ежели бы земледелие упало в хлебных областях, по причине малого их населения и бедности, то и торговые области, готовившие им погибель, разорились бы сами, ибо не могли бы уже от первых ничего доставать, ни отвозить к ним.

Все кажется клонящимся ко всеобщему падению, ежели торговля изделий принадлежит единственно торговым областям.

Но однако же они не владеют ею исключительно; можно ее с ними разделить, и разделят. По мере как они поднимут на все цену, искусство к хлебных областях станет пробуждаться. Сии последние, продолжая носить тонкое сукно и белье, увидят, что покупать их от торговых округов дорогой ценой ежедневно становится затруднительнее. И потому им легко будет убедиться, сколь полезно завести мануфактуры и у себя, где ручная работа не столь дорога.

При том же, ежели в торговых областях находятся цветущие мануфактуры, то есть также и такие, кои не весьма в хорошем состоянии. Приманка прибыли размножила их слишком, и они соперничеством повредили друг другу. Следовательно, найдутся ремесленники, желающие учредиться в ином месте, и перейдут в хлебные области, куда их призывают.

Вначале обрабатываемое ими сукно будет посредственной доброты, потому что они не в силах еще пользоваться выбором работников, из коих искуснейшие остались в торговых областях, где богатые фабриканты дают им большую плату.

Но за то они уступают свое сукно за всевозможно малую цену; и оное, в такой земле, где вообще не столь богаты, чтобы покупать лучшее, распродается без остатка.

Между тем мало-помалу их работники усовершенствуются. Тогда они уже делают сукно, не уступающее в доброте сукну торговых областей, и продают его не столь дорогой ценой, потому что ручная работа стоит им немного, и потому что они живут с большой бережливостью.

Итак, торговые области увидят, что часть их торговли теряется; а дабы удержать ее сколько возможно, они начнут спускать цену на свое сукно, полотно и проч.; к чему будут побуждаемы соперничеством мануфактур, учрежденных в хлебных областях.

Таким-то образом между всеми округами произойдет в богатствах и народонаселении непрестанное изменение, которое, поддерживаясь искусством и соперничеством, будет всегда клониться к постоянному равновесию; и хотя оного никогда не достигнешь, однако же и никогда не удалится от ближайшего к нему положения; одним словом, все области сделаются богаты и многолюдны, сообразно со своей почвой и промышленностью.

Ежели бы какая-нибудь область вздумала обогатиться, стараясь привлечь к себе от всех прочих золото и серебро, то средство сие было бы с ее стороны грубое и пагубное заблуждение. Все бы вскоре для нее вздорожало; народонаселение уменьшилось бы, и рано или поздно она принуждена была бы выдать свое золото и серебро другим, не находя возможности привлечь к себе обратно; потому что при вздорожании всех предметов она лишилась бы своих мануфактур, для восстановления коих требовалось бы много времени.

Итак, надобно, чтобы золото и серебро входили и выходили свободно. Тогда только богатства могут между всеми округами уравновешиваться, и, следовательно, тогда только все будут в изобилии, посредством промена своих трудов.

Правда, что область, изобильнейшая в металле, кажется имеющей над другими преимущество, поскольку цена земных произведений и работы числится деньгами, то оная у нее и выше. Например, ежели у нее находится в обращении двойное против других количество денег, то и цена сия будет вдвое дороже. Произведением одной ее десятины, оцениваемой в 4 унции серебра, она купит произведение 2 десятин, кои в другой области приносят каждая только по 2 унции. По сему же самому и плод трудов одного из ее жителей будет равностоящим плодам трудов двух жителей другой области. Следовательно, за все у нее покупаемое она возьмет двойную цену, и за все продаваемое заплатит половинную.

Сия выгода была бы для нее велика и истинна, если бы она имела исключительное право на торговлю изделий; но как оного не имеет, то следовательно она, полагая себя богаче, ошибается.

И действительно, обиженные области постараются привлечь деньги к себе, в чем и успеют посредством сходной цены своих изделий. Они продадут много тогда, как область изобильнейшая в металле продаст мало или и совсем не продаст; но невзирая на то, она все-таки должна покупать, потому что производит величайшее потребление. Следовательно, деньги от нее выйдут с тем, чтобы не возвратиться, и войдут к другим с тем, чтобы от них не выйти, или по крайней мере, чтобы не выти до тех пор, пока они не сделают такой же погрешности.

Хотя для истолкования моих идей я и был принужден показать, каким образом области кажутся долженствующими обогатиться одни на счет других; однако же при нашем предположении, что они дают торговле совершенную и постоянную свободу, сего случиться не должно. Ибо ежели обращение богатств и может происходить с некоторой неравностью, но все не надобно опасаться, чтобы сия неравность была в состоянии, когда-либо причинить бедность или непомерное изобилие. Все народы будут трудиться по взаимному примеру, потому что все желают пользоваться одинаковыми выгодами. В таком соперничестве мануфактуры, обогащающие какие-либо области, и, следовательно, поднимающие цену на ручную работу, мало-помалу упадут, и в то же время возникнут в других областях, кои они долженствуют обогатить, и где ручная работа не столь дорога. Итак, они станут переходить из одного округа в другой; повсюду доставят часть народных богатств, и торговля уподобится большой реке, делящейся на множество рукавов, дабы по порядку орошать все области.

Таковой переворот будет оканчиваться и возобновляться непрерывно. Едва в одной области высокая цена ручной работы причинит мануфактурам падение, как уже в другой низкая цена их восстановит. Следовательно, все округи будут более или менее богаты попеременно; и поскольку ни один не разбогатеет слишком, то также ни один и не обеднеет, т.е. богатства станут непрестанно отливаться от одних к другим, и следуя различным склонениям, причиняемым торговлей, орошать по очереди всех. Сей переворот будет без всяких неудобств, ибо он произойдет естественно и непринужденно. Нечувствительно некоторые области лишатся части своей торговли, и нечувствительно другие обретут потерянное. Итак, свобода имеет ту выгоду, что охраняет всех от бедности, и в то же время у каждой останавливает возращение богатств на той степени, где должно уже начаться вредное излишество.

При начале сей главы я был обязан разделить области на два класса: на торговые и хлебные. Но ясно видно, что посредством свободной торговли все они в одно время суть и торговые, и хлебные, ибо занимаются всем, и ни одна не знает преимуществ исключительных.

Глава III. Простые нравы отделенного народа,
у коего торговля наслаждается совершенной свободой

Обозреваемые нами народы, находясь почти в одном поясе, пользуются вообще одинаковыми произведениями, с той только разницей, что смотря по свойству почвы и искусству жителей, у одних оных более, а у других менее. И потому некоторые из предметов продовольствия, будучи редки в одной области, находятся с изобилием в другой, и обратно.

У сих народов одна существенность взаимной торговли состоит в избыточных у каждого произведениях, а другая, по мере успехов художеств, заключается в искусствах.

Сия двойная существенность снабжает их менами всех родов; а через сии мены все пользуются одинаковыми произведениями и удобствами.

Пользуются одинаковыми произведениями потому, что избытком родящихся, выменивают не родящиеся.

Наслаждаются одинаковыми удобствами потому, что либо сами занимаются теми же ремеслами, либо торгуют с занимающимися оными.

Установленные же нами нужды, и средства, употребляемые для удовлетворения оным, образуют наши обычаи, наши обыкновения, наши привычки; одним словом, наши нравы.

У всех предположенных нами народов существуют одинаковые нужды, употребляются для удовлетворения оным одни и те же средства, а потому и нравы их суть одинаковы.

Следовательно, для введения к ним новых нравов должно бы было доставить произведения иностранной почвы, или удобства, незнакомые их художествам.

Они не только имеют одинаковые нравы, но я скажу еще, что их нравы просты, и что не могут быть другими; ибо им невозможно познать роскоши.

Мы уже видели, что роскошь заключается в наслаждениях, предоставленных малому числу людей, что сии наслаждения водворяются по мере как, пренебрегая обыкновенными предметами, стараются доставать редкие вещи высокой цены, и что, наконец, вещи тогда только бывают редки и дороги, когда привозятся из отдаленной страны с величайшим искусством.

По нашим же предположениям никакая иностранная редкость не может быть привозима к обозреваемым нами народам, а равно и доставлять себе изделия, имеющие по высокой работе дорогую цену, им столь же невозможно, поскольку никто не будет довольно богат, дабы покупать их, то ни один ремесленник не вздумает их и обрабатывать.

Мы доказали, что у подобных народов не может существовать тех непомерных богатств, кои накопляются добычами, отнимаемыми у множества семейств, повергаемых в нищету. В состоянии ли такое зло водвориться в стране, где торговля – единственное средство в доставлении каждому удобств всякого рода – упадая и возникая попеременно, то в одной, то в другой области, содержит богатства повсюду в равновесии, или беспрестанно стремится в оное их привести?

Коль же скоро богатства не теряются между малым числом семейств, то и не будет наслаждений исключительных, которые оскорбляют общественную бедность, и которые как будто выкидывают из числа людей большую часть граждан.

Я не утверждаю, что все будут пользоваться одинаковыми наслаждениями; без сомнения, не все, например, могут носить сукно равно тонкое, но всякий станет носить сукно. Каждый, сообразно со своим состоянием, насладится удобствами, доставляемыми ремеслами; каждый будет в изобилии и спокойствие, потому что все в силах пользоваться такими предметами, коих употребление их состояние дозволяет; и если достатки будут не равны, то это от того, что таланты не одинаковы; наконец, никто не возможет делать непомерных расходов, ибо никто не в силах обогатиться исключительно.

Для введения к сим народам роскоши я не вижу другого средства, как переменить свободу торговли на исключительные права. Тогда вскоре между богатствами оказалась бы несоразмерность, и вещи, перед сим обыкновенные, сделались бы редкими, посредством дорогой цены, до которой они бы достигли. В подобном случае, например, стекло и фаянс, стали бы роскошью так же, как у нас зеркала и фарфор.

Глава IV. Вред торговле:
война

Мы видели, что может производить свобода. Теперь время уже посеять между нашими народами несогласие и притеснить торговлю; наши предположения будут от сего правдоподобнее.

Разделенные войной, округи образуют уже многие народы, коих взаимные пользы противоположны.

Теперь, если мы и можем предположить, что каждый из сих народов имеет у себя свободную внутреннюю торговлю, за то нельзя уже почитать их торгующими свободно одних с другими.

Внешняя торговля, всегда притесняемая, иногда прерываемая, угрожая потерями, и требуя великих усилий для своего поддержания, сделается весьма иждивительной, а следовательно и не столь цветущей.

Итак, сии народы повредят себе взаимно, во-первых, потому, что лишатся выгод, доставляемых одним другими посредством мены; во-вторых потому, что станут друг у друга опустошать земли. При каждом вооружении они уничтожат некоторую существенность богатств, и, следовательно, исключат ее из обращения. Война воспрепятствует иные поля засевать, с других собирать жатву, и потому убавит произведений, а с ними уменьшит и многолюдство.

Я допускаю, что некоторые из сих отдельных государств ознаменуют себя величием; но таким величием, которое народы в своем невежестве соединяют с ненасытными завоеваниями, и которое историки, еще бессмысленнейшие, силятся прославлять в своих сочинениях, утомляющих читателя. Какая от сих завоеваний произойдет им польза? Победители воцарятся в землях отдаленных, бывших перед сим плодоносными и многолюдными, а теперь, большей частью, обратившихся в дебри и пустыни. Ибо одним лишь истреблением они утвердят свое владычество над народами, теряющими свободу. Предположим, что из наших округов составились четыре неприязненные державы, которые суть почти равносильны, или которые стараются поддерживать себя в некотором роде равновесия.

Ежели они равносильны, то и вред, взаимно причиняемый, будет равный.

Если же они стараются содержать себя в некотором роде равновесия, то две или три из них соединятся против одной, коей перевес угрожает им падением, и повредят себе вновь. Война будет стоить целых округов, даже тому государству, которое сделает завоевание. Ибо те области, где народонаселение и хлебопашество истреблено или приведено весьма в худое состояние, я почитаю погибшими. И действительно, государство, теряющее собственный народ и обращающееся в пустоши, не прибавит себе величины распространением границ.

И установят ли они сие равновесие? – никогда. Их пущи будут ненадлежащи; подозрение и беспокойство покажутся единственной причиной, приводящей силы в движение. Они вдадутся с доверенностью в самые пагубные предприятия, дабы произвести их в действо средствами еще пагубнейшими.

А при таком смятении могут ли земли быть столь же изобильными в произведениях, как они были, принадлежав множеству мирных округов? Они сделаются тем беднее, чем более война отнимет свободы у торговли и воспрепятствует избытку переходить из одной области в другую. Коль же скоро избыток не будет потребляем, то перестанет и производиться.

Пока земледелие будет ослабевать, многие мануфактуры упадут, а оставшиеся лишатся большей распродажи, ибо оная не распространится далее своего народа, который, по причине уменьшения богатства, станет покупать менее.

Скажут без сомнения, что между сими народами не всегда продолжится война. Конечно, будут промежутки и мира, но в сии промежутки не исправят всех зол, причиненных войной, и между тем, положат еще новые для торговли препятствия.

Глава V. Вред торговле:
таможни, заставы⁰⁰¹

Предположенные нами четыре державы суть теперь четыре монархии, коих монархи стараются наперерыв сделаться богатыми и сильными; но по несчастью поступают так, чтобы не быть ни тем, ни другим. Они находятся в заблуждении и не могут из оного выйти. Поскольку каждый из них полагает себя в безопасности от своих соседей и видит, что даже им иногда наводит боязнь, то все они почитают себя почти равносильными.

Одинаковые ошибки, по взаимным примерам ими повторяемые, содержат их в равновесии бессилия, которое они полагают за равновесие могущества. Их главнейшее правило есть: ослаблять своих неприятелей. Сим только ограничивается вся политика, долженствующая им по очереди доставлять преимущество; для приобретения же истинной силы у них совсем нет правил.

Один из них, для умножения своих доходов, вздумал все иностранные товары, в его земли привозимые, наложить пошлину, и учредил для сего таможни и заставы. Другие завели также.

Через несколько времени он вообразил, что его доходы еще увеличатся, ежели наложить пошлину на все товары, из его земель выходящие, и потому он это исполнил; а другие, по его примеру, сделали то же.

Когда же не было более позволено ничего вывозить, ничего привозить иначе, как заплатить наперед известную таксу, тогда, по мере сих такс, все в наших четырех монархиях вздорожало, а сие вздорожание, уменьшившее сначала потребление, потом произведение, ослабило торговлю совершенно. Некоторые мануфактуры, отчаясь в распродаже своих изделий, перестали работать; другие, продолжая свое ремесло, начали трудиться менее, и земледельцы не заботились уже об избытке, сделавшемся для них бесполезным. Таким-то образом таможни и заставы нанесли вред земледелию, ремеслам и торговле, и довели до нищеты значительное число граждан, содержавших себя прежде собственными трудами.

Свободная торговля между сими четырьмя государствами доставляла бы общие избытки от одного к другому, и каждый монарх основывал бы свое могущество на многочисленном народе, обогащаемом земледелием и промышленностью.

Но сии монархи не так мыслили; напротив, они удвоили таксу, думая удвоить тем свои доходы; однако же сего не сбылось. Они ее утроили, учетверили, и все не постигали, от чего их доходы, вместо умножения, еще убавлялись; они не видели, что причинили уменьшение потребления.

Торговля изнемогала; и вообразили себе, что нашли тому причину. «Как не упасть нашим мануфактурам» – говорили в четырех монархиях – «если мы предпочитаем иностранные изделия собственным?» Тогда один из монархов вздумал наложить на привоз новые пошлины, и уменьшить отчасти наложенные на вывоз; трое прочих, будучи столь же искусны в делах политических, сделали то же; но торговля не возникала нигде.

Избегать таможенных и заставных прав было весьма прибыльно, и – начали провозить товары тайно. Почему в четырех государствах, под опасением строжайшего взыскания, запретили продажу тех иностранных товаров, с коих не заплачена установленная пошлина. Однако же продолжали продавать их, только по высшей цене, вознаграждая себя за опасность, коей подвергались. Купцы, отправлявшие такую торговлю, получили название контрабандистов.

Для воспрепятствования тайному провозу должно было расставить по всем границам войска; но сим, однако же, не достигли своей цели. И вот наши четыре монархии в мирное время вооружились, для запрещения всякой между собой торговли.

Под предлогом наблюдения государственных прав определенные к таможням и заставам чиновники начали делать большие притеснения, и правительство, их покровительствующее, казалось, согласилось с ними, принудить всех торгующих сделаться контрабандистами.

Сих приставов было весьма много, людей же вооруженных, для воспрепятствования тайного провоза, еще более. Все они, будучи в тягость государству, стоили большей части пошлин, и между тем, отрывались от промышленности и земледелия.

Глава VI. Вред торговле:
налоги на промышленность

Наши округи, при самом еще основании своем, и, следовательно, задолго до обращения в монархии, признали необходимостью, чтобы каждый гражданин вспомоществовал государственным расходам.

Состояв единственно из земледельцев, они требовали и подати только с них. Вследствие сего собирали их с каждого поля и с каждого удела, в соразмерности с произведениями, ими доставляемыми.

Сия подать собиралась с малым иждивением. Распределение оной производилось во всяком уделе самими земледельцами. Каждый давал ее добровольно; и поскольку никто не мог жаловаться на обременение, то и никто не старался избегать должной платы. Когда впоследствии некоторые граждане нашлись без всякой собственности, то от них не думали требовать податей. Тогда не могли еще помыслить заставлять платить тех, у коих ничего нет. Благоразумный обычай, обращающийся в закон, сего не дозволял. Итак, сии граждане, имеющие только руки, кормились собственными трудами, и не платили ничего.

Таковое обыкновение поддерживалось и с успехами художеств, потому что всякий обычай перестает нескоро. Следовательно, ремесленники и купцы, а равно откупщики, содержали себя платой, и с них не думали требовать никаких податей.

Пока сей обычай существовал, до тех пор все процветало. Промышленность, обнадеживаемая платой, которая устанавливалась единственно соперничеством, и из которой не отнималось ничего – старалось оную увеличить, изобретая новые ремесла, или усовершенствуя изобретенные.

Тогда все становилось полезным. По мере успехов искусств и торговли всякий избыток находил для себя место; потребление увеличивалось; произведения произрастали в соразмерности с оным, и земли с каждым днем возделывались лучше.

Сие устройство существовало не только до времен обращения в монархии, но поддерживалось еще и при первых монархах. Наконец, должно было произойти перевороту.

Поскольку ремесленники и купцы жили в изобилии, то стали спрашивать: почему сии люди, будучи богаты, не платят части податей? Как они могут быть от оных изъяты? Ужели должно, чтобы одни только владельцы земель несли все повинности, и не обязан ли каждый гражданин вспомоществовать общественным расходам?

Сие суждение имело вид истины, почему определили налоги на промышленность; и не было уже позволено заниматься никакой работой, не заплатив государству известной суммы. Не позволено работать! Закон весьма странный! Между тем ежели хотят, чтобы не имеющий ничего платил за позволение доставать трудами свое содержание, то, конечно, надобно запретить работать тем, которые не платят ничего, и, следовательно, лишить их всякого средства кормиться.

Не все ремесла, так как и не всякий род торговли, доставляют равную прибыль, и поэтому казалось справедливым разделить ремесленников и купцов на разные классы, дабы наложить на каждого подать, соразмерную получаемой прибыли.

Произвести сие в действо не было легко. Как оценить прибыль, доставляемую искусством? Непременно должно последовать, что в одинаковом ремесле и одинаковом роде торговли, добывающей менее, заплатить наравне с добывающим более. Сего неудобства не видали и не хотели видеть.

Различным классам ремесленников дали название цехов; и поскольку невозможно было в оные поступать, не обучаясь ремеслу известное время, то назвали их также мастерствами, а разные классы купцов наименовались гильдиями и обществами.

Сколько было в механических искусствах различных ремесел, столько сделали цехов; а по числу различных родов торговли, или по количеству существенности в оной обращающейся установили общества и гильдии.

При сем разделении определили налоги, долженствуемые уплачиваться каждым цехом и гильдией, и вследствие того все, включенные в таковые общества, получали не только право работать, но еще и запрещать всякую работу непринадлежащим к оным общества, т.е. право принуждать их идти по миру.

Трудиться, не находясь в числе сих классов, было подлогом; если же кто не хотел оставаться без всякого дела или принужден был работать, дабы прокормить себя и свое семейство, того задерживали и осуждали на заплату пени, которой он или не мог заплатить, или платя ее, разорялся вконец.

Поскольку главные ветви торговли соединялись между собой при корне, от которого проистекали, и поскольку к сим главнейшим ветвям прирастали еще другие, и так далее, то видели, что распорядить сии ветви тем будет труднее, чем более разделят купеческие общества; однако же, должно было их разделить и подразделить; потому что каждое новое общество, платя новый налог, казалось, увеличивало государственный доход, и, следовательно, размножить их усматривали выгоду.

Тогда общества смешались так, как ветви при корне, от которого произрастают; они не могли уже более различать своих прав; стали упрекать друг друга в похищении оных, и родились тяжбы. То же произошло и с цехами.

Все сии общества подвергались величайшим издержкам: либо на заплату налогов, либо на производство своих тяжб, или, наконец, на отыскивание тех, кои работают, не быв включенными в гильдию или цех.

Вынужденные большими расходами, все общества установили денежный сбор с членов своих в общую сумму. А сии суммы расточатся на беседы, на здания и на распутство. Сии издержки они разложат на продаваемые ими товары. Они принудят потребителей платить по своему произведению, потому что, имея право работать, они по воле своей назначают и цену своих трудов.

В каком бы числе ремесленники и купцы ни находились, но всем им должно обогащаться, ибо надобно, чтобы цехи и общества могли возобновлять расточаемые ими общие суммы.

Сверх того, в сих цехах и обществах есть дух согласия – некоторый род чести – побуждающий каждого продавать за цену, одинаковую с другими. Продавшие же за низшую почитаются изменниками, и подвергают себя худым обстоятельствам, при малейшем с их стороны поступке, могущем служить предлогом.

Привыкнув предписывать законы, сии общества продают дорого выгоду участвовать в их правах. Для сего не довольно заплатить за ученье; пока оное длится, до тех пор должно работать на хозяина, и для усовершенствования себя в ремесле, которому иногда можно научиться в несколько месяцев, надобно употребить многие годы. Имеющий более расположения и способности осуждается на столько же времени учения, как и малоспособный. А из того происходит, что все те, у коих нет ничего, навсегда исключены из всякого ремесла.

Ежели кто и принят, но не будет иметь удачи, то ему нельзя уже пристать к другому ремеслу, ибо он не в состоянии заплатить за научение, и, следовательно, должен ходить по миру.

Когда в наших округах избрание для себя рода жизни отдавалось на волю, тогда ремесленники были некоторым образом рассеяны повсюду. Земледельцы, в свободное от обрабатывания полей время, могли заниматься каким-нибудь рукоделием. Они приучали к оному своих детей, не созревших еще для хлебопашества, и получаемую из того прибыль обращали на удобрение земли. Когда же все ремесла стали принадлежать цехам, то сего пособия они уже лишились.

Итак, цехи и общества отнимают у деревенских жителей выгоды; способных граждан, не имеющих чем заплатить за науку, делают нищими; принуждают платить дорогой ценой хозяину за показание такого ремесла, которому часто можно лучше научиться самому собой; наконец, они наносят вред и торговле; потому что, причиняя вздорожание, уменьшают потребление, а, следовательно, и произведение, и земледелие, и народонаселение. Размыслив о таковых злоупотреблениях, можно ли не признать, до какой степени оные противны государственному благосостоянию?

Глава VII. Вред торговле:
общества привилегированные и исключительные

Привилегии, даваемые цехам и обществам, суть права незаконные, которые от того только кажутся нам устройством, что мы находим их установленными. Правда, что соперничество великого числа ремесленников и купцов полагает границы прибыли, которую цехи и общества могли бы доставать от монополии. Но, после всего нами сказанного, нельзя также не согласиться, что сии общества у одних граждан отнимают удобства, других осуждают ходить по миру, производят во всем вздорожание и стесняют земледелие и торговлю.

Между тем, привыкнув почитать монополию в многочисленных обществах устройством, весьма естественно видеть ее таковым же и в малых обществах. Зло, вошедшее в обыкновение, становится правилом. И поскольку прежде судили неосновательно, то часто и продолжают судить также.

Весьма легко предвидеть, что прибыль по праву привилегии, будучи велика для каждого члена многочисленного общества, сделается еще величайшей, по мере уменьшения членов. Итак, дело состояло только в том, чтобы учредить сию новую монополию, и в исполнении сего не встретили больших препятствий.

Соль, будучи в наших четырех монархиях весьма обыкновенна, продавалась через свободную торговлю по цене, сообразной с состоянием самого незажиточного из граждан. ее потребляли весьма много, потому что она необходима для людей, для скота, и даже полезна полям, которым служит превосходным удобрением.

Следовательно, продажу соли обратить в монополию, предстояла великая прибыль. Почему выдумали к тому средства и учредили на сей предмет общество привилегированное и исключительное. Оно давало в казну большую сумму, и уделяло из своей прибыли знатным, его покровительствующим; составлявшие такое общество назвались откупщиками, потому что сию продажу откупили. Они одни производили торговлю солью во всем пространстве государства. Первый монарх, открывший сей источник богатств, был подражаем и другими.

Цена на соль возвысилась вдруг в 6, 7 и 8 крат, и между тем откупщики, имевшие одни право покупать ее в первые руки, платили за нее столь низко, что многие солончаки были оставлены.

Сие зло монополии уменьшило потребление соли до такой степени, что, дабы торговля ею не потеряла всей своей силы, должно было принудить граждан покупать оной по известному количеству на душу. Итак, соль у полей была отнята; ее перестали давать скоту, и даже многие из подданных от того только продолжали употреблять ее, что их принуждали не отказывать себе в необходимом.

Общество откупщиков стоило государству непомерно много. Сколько чиновников, разосланных повсюду, по предмету продажи соли! Сколько надсматривающих за тайным провозом! Сколько исследований, для удостоверения, действительно ли все подданные купили положенное количества! Сколько притеснений! Сколько издержек на приневоливание, на задержание виновных, на пени, на описание имений! Одним словом, сколько семейств, сделавшихся нищими!

Вот зло, произведенное обществом привилегированным и исключительным, которое, между тем, не выдавало государю и половины того, что отнимало у граждан; большая часть другой половины потреблялась на расходы, а остаток разделяли откупщики. Ежели они не получали довольно прибыли, коей действительно они никогда не насытятся, то им давали повеление за повелением, дабы с каждым днем распространять их привилегии, т.е. дабы уполномочивать их угнетать народ более и более.

Прибыль сей монополии, единожды познанная, разливала дух жадности и хищения. Начали говорить, чтобы каждая ветвь торговли отправлялась исключительно новыми обществами, и оные учреждались ежедневно; защитники ходатайствовали из них часто с успехом, и продавали свое покровительство не таясь. Каждый позволял себе делать все то, что видел в примерах, и это было монополией знатных.

Сии общества всегда имели предлогом народное благо, и не упускали показывать в даваемых им привилегиях величайшие выгоды для самой торговли; им особенно было удачно предлагать учреждение новых мануфактур.

Известно, что новые мануфактуры заслуживают быть привилегированными, т.е. размноженными, и чем более они могут принести пользы, тем более надобно награждать тех, которым ими обязаны. Но им дали привилегии исключительные, и тотчас из сих мануфактур вышла роскошь. Изделия, на оных продаваемые, сделались дороги и редки; вместо того, что в первом случае, они были бы дешевы и обыкновенны. Я возвращаюсь к тем следствиям, кои сии мануфактуры должны произвести, и о коих я уже неоднократно говорил, т.е. уменьшение потребления, земледелия, народонаселения, и еще прибавлю: рождение роскоши и распространение бедности!

Глава VIII. Вред торговле:
налоги на предметы потребления

Самым действительным средством заставить всех вспомоществовать государственным расходам, было определение налогов на предметы потребления, и наши четыре монархии установили их на все. они полагали, что из того произойдет им величайшая прибыль, и между тем для подданных не будет большой тягости. – В делах управления часто противоположности между собой соглашают. Однако же они ошиблись в прибыли, которая на самом деле не столь велика, как казалась, а равно и в тягости для народа, которая была большей, нежели думали.

Во-первых, прибыль не столь велика, как казалось.

Правда, что ежели все были принуждены потреблять, то все так же были принуждены и платить. И если остановиться при сем, не принимая в рассуждение ничего прочего, то, конечно, польза покажется умножающейся, по мере числа потребителей.

Но надобно прежде вычесть расходы на взыскание налогов, умножающиеся сами собой, в соразмерности с числом обществ, коим каждый из сих налогов поручится в управление, и также в соразмерности с числом чиновников, состоящих на их жалованье.

Сверх того, одним только сим обществам известна сумма, доставляемая каждым налогом, и они всеми средствами постараются скрыть ее величину от правительства, которое часто не хочет обнаружить видимые им злоупотребления. Если бы сбор налогов производился просто, то оный был бы для народа ясен, и в то же время стоил бы менее издержек; но общества запутают его с намерением, ибо издержки на их счет не относятся; да и запутать оный будет им тем легче, что множество налогов, наконец, делают из сей части управления такую науку, в которой никто не может ничего понять⁰⁰².

Итак, вот уже большая часть сбора расточается необходимо; к монарху же дойдет из него разве только около половины⁰⁰³ ; и ежели он полагает, что от сей половины его доход увеличится, то ошибается.

Налоги, размноженные наравне с потреблением, произвели во всем вздорождание как для него, так и для его подданных, и сие вздорожание простирается на все его расходы, потому что поднимает цену рукоделия во всех родах работ. Если предположить, что доход его увеличится одной третью, то от сего он не будет богаче, ибо за что прежде платил одну унцию серебра, за то вперед станет платить полторы унции.

Он думал, что определил налог только на своих подданных; однако же определил его и на самого себя. Он платит свою часть, и сия часть от того важнее, что он подвержен большим расходам. Сей налог, для потребляющей промышленности, есть ни что иное, как насильный у нее заем. Она в свою очередь предписывает закон, и принуждает государя к расплате.

Первоначальные материалы, обрабатываемые на мануфактурах, переходят через множество ремесленников и купцов, пока достигнут до потребителей, и у каждого ремесленника, у каждого купца, получают в цене приращение, потому что должно, одному за другим, вознаграждать заплаченные налоги. Таким образом все покупающие, думая платить только последний налог, определенный на товар, заквитывали между тем множество других. Я не стану изыскивать следствий сих приращений вычислениями, кои один Англичанин уже сделал⁰⁰⁴. Для меня достаточно показать, во-первых, что налоги, определяемые на потребление, возвышают неминуемо цену всех предметов; во-вторых, что государственные доходы не увеличиваются в соразмерности с поступаемыми в казну сборами. Теперь рассмотрим, тягостны ли сии сборы для народа.

Правительство не предполагало того. Оно думало, что каждый может собственное потребление ограничить по своему произволу; и посему заключало, что никто того не платит, чего не хочет платить. Сей налог, по его мыслям, не притеснял никого. И действительно, можно ли выдумать легчайший? Оный оставлял совершенную свободу!

Правительство, рассуждавшее таким образом, без сомнения, смотрело лишь на богачей, которые, при дворе или в столице, потребляли с расточительностью; и я согласен с ним, что сии люди властны уменьшить свои потребления; желательно даже, чтобы они так воспользовались оставляемой им свободой. Сверх того я не спорю, что все, живущие в довольстве, были в состоянии поступить также с сей свободой, которая может ее назваться по одному только имени; ибо в настоящем смысле она принуждала отказывать себе в необходимом.

Но подданные, добывающие поденно пропитание для себя и своих семейств, в силах ли уменьшить собственные потребления? А между тем таковых находится большое число, и правительство может быть не знает, что в чем числе есть множество таких, которые едва лишь имеют хлеб. Я не говорю уже о ходящих по миру, из коих большая часть была принуждена к сему погрешностями самого правительства.

Но положим даже, что всякий волен уменьшить свои потребления; какие же следствия произойдут от сей мнимой свободы?

Монарх, по моему мнению, первый подаст к тому пример. Ему предложат уменьшение, и рано или поздно оно сделается для него необходимостью, потому что при вздорожании всех предметов, его доходы будут уже неудовлетворительны.

Я бы мог даже доказать, что сие уменьшение есть зло тем, что причиняет вред земледельцу, ремесленнику и купцу, которые не продадут уже прежнего количества товаров, и, следовательно, земледелие и торговля пострадают. Но станем продолжать.

Я предполагаю, что при дворе и в столице произойдет почти одинаковое ограничение потребления; предполагаю также подобное между другими городами, и постепенно достигаю до земледельца, который, не имея ничего излишнего, должен будет уменьшить число своего скота, своих лошадей и земледельческих орудий. Итак, по последнему достижению ясно видно, что сие ограничение наносит вред земледелию.

Рассмотрим его с другой стороны. Люди зажиточные станут делать для себя менее платья; следовательно, купцы уменьшат количество продаваемого сукна; фабриканты уменьшат количество обрабатываемого, а в деревнях уменьшится число содержимого рунного скота. Таким образом, если мы последуем за всеми ограничениями во всех родах потребления, то, наконец, увидим в городах падение многих мануфактур; в деревнях упадок земледелия. Тогда многие граждане, находившие прежде для себя работу, будут ее требовать тщетно; те, которые ее не отыщут, пойдут по миру или станут воровать; те же, которые найдут ее, быв принуждены условиться за бесценок, должны кормиться самым беднейшим образом.

В сих обстоятельствах государь, не постигая, отчего доходы его уменьшаются, удваивает налоги, и доходы уменьшаются еще. Таким образом, он, не преставая принуждать своих подданных к ограничению их потребления, наконец ниспровергает художества и земледелие.

Я не буду останавливаться для показания, сколько стесняют торговлю осмотры, делаемые при въезде в города; обряды, для оценки товаров; распри и тяжбы, от сих обрядов проистекающие; притеснения чиновников, ищущих только предлога для расходования денег; убытки, претерпеваемые купцами от того, что, будучи принуждены оставлять свои товары в таможне, они теряют время, благоприятное для продажи. Я бы мог еще заметить, что права, налагаемые на ввоз и вывоз, суть необходимо самовластны и неравно распределены, например, с бочки вина, стоящей 10 унций серебра, должно заплатить столько же, как и с бочки в 50 унций; сверх того, для обеих их сия такса пребывает одинаковой как в голодный год, так и в изобильный, т.е. в такое время, когда их цена переменяется. Но не стану повторять того, что уже говорено много раз и всегда тщетно; я, кажется, достаточно доказал, что налог на потребляемость есть пагубнейший из всех.

Глава IX. Вред торговле:
изменение в монете

Мы видели, что каждая монета есть частица металла, на которой верховная власть напечатлевает количество золота и серебра, в ней содержащееся.

Если бы на монеты употреблялось чистое золото и серебро, то для узнания их достоинства достаточно бы было из взвесить; но как для легчайшей ли отделки, или для заквитания издержек обработки, соединяют сии металлы с некоторым количеством меди, то должно еще знать, в каком отношении количество золота или серебра находится с количеством меди.

Золотую монету почитают за целое, состоящее из 24 частей, называемых кратами⁰⁰⁵. Если бы сии 24 части заключали в себе одно чистое золото, тогда бы говорили, что такая монета имеет 24 краты, или что оная 24-й пробы. Но как во всякой монете находится всегда примесь, то достоинство каждой есть всегда ниже 24-х крат. Если в монете заключается меди одна часть, тогда достоинство ее состоит в 23 краты; ежели меди примешано 2 части, то достоинство будет в 22 краты; если же меди 3 части, то оно в 21 крату.

Таким же образом и серебряная монета почитается целым, состоящим из 96 частей; и если в оной заключается меди 12 частей, то монета называется 84-й пробы, т.е. имеющая 84 части чистого серебра, и так далее. Ясно видно, что такое разделение золота на 24, а серебра на 96 проб, есть произвольно, и что всякое другое было бы столь же способно определять достоинство монет.

Верховная власть, т.е. в монархии государь, а в республике народ или общество, его представляющие, верховная власть, говорю я, одна только заслуживает всеобщую доверенность, и потому она одна только может утверждать достоинство и вес золотых и серебряных ходячих монет. Следовательно, право выбивать монету принадлежит единственно ей.

Ей должно не только заквитывать издержки, на сие обработывание употребляемые, а еще получать и плату за напечатление, потому что оное, будучи полезно, имеет ценность. Но от кого она потребует сей долг? Деньги, принадлежащие сего дня мне, будут завтра ваши, и если принуждать вас к заплате несправедливо, потому что вы их еще не имеете, то и меня заставлять платить также нельзя, потому что оные тотчас от меня выйдут. И действительно, бьют монету не для вас и не для меня, но для всех граждан, следовательно, и должны платить граждане, т.е. обладатели земель, если старых налогов на сии расходы недостаточно.

Как бы то ни было, но для верховной власти полезно ограничивать по сему предмету свое право, ибо слишком большая прибыль с ее стороны привлечет иных делать ложную монету. Она одна продает ее. Сия монополия, основанная на общественной пользе, была бы несправедливой, если бы верховная власть употребляла ее во зло. Тогда бы она должна уже упрекать себя в преступлениях, к коим побудила других, и в необходимости за оные наказывать.

Положим, что наши 4 монарха употребили сие право во зло, и умножили делателей ложной монеты; положим также, что они учинили еще гораздо более.

В начале ливр весил 12 унций серебра; из сих 12 унций выделывали 20 мелких монет, называемых су, из которых каждая значила 1/20, и, следовательно, 20 су составляли полновесный ливр.

Наши же монархи переменяли монету постепенно. Они продавали за одну двадцатую часть двенадцати унций серебра монету, которая была только 1/25, 1/30, 1/50-ю оных частью; и, наконец, выделывали уже такие, которые не заключали в себе и 1/100 части унции. Между тем народ, знавший, что прежде 20 су составляли один ливр, продолжал по привычке все также думать, не поразмыслив порядочно о том, что он рассуждал под словом су, или под словом ливр. Казалось, что образ его изъясняться скрывал от него ложь, и соглашался с верховной властью его обманывать. Сей пример злоупотребления слов есть один из самых разительных.

Когда уже увидели, что с названиями ливр и су не соединяли настоящих идей, тогда монархи нашли простейшее средство, не переменяя монеты, возвышать и понижать ее ценность. Сие средство состояло в объявлении, дабы то, что прежде стоило, например, 6 ливров, почиталось впредь за 8 ливров, или только за 5. Таким образом, монеты, обращавшиеся в торговле, при одинаковом количестве стоили иногда более, иногда менее, смотря по обстоятельствам.

Сие действие столь противно разуму, что ежели бы оно было моим предположением, то все почли бы его невероятным. Как можно вздумать, возражали бы мне, чтобы государь помыслил уверять народ, будто 6, 8 и 5 суть одно и то же? Какую выгоду получил бы он от сего грубого обмана? Не обратился ли бы оный на него самого? И не платили ли бы ему той же монетой, какой и он платит? – монархи почли сии обманы величайшим искусством в финансах. И действительно, самые неправдоподобные из моих предположений вероятнее многих поступков, оказывающихся на деле.

Я не стану исчислять всех неудобств, происходящих от изменения в монете; для меня довольно показать, сколько оно вредит торговле.

Доверенность в торговле совершенно необходима; для водворения же ее нужна во взаимных променах ценностей общая мера, которая бы имела строгую точность, и признавалась всеми за таковую. Золото и серебро заключали в себе сию выгоду тогда, как напечатление верховной власти свидетельствовало истинную их пробу, и никогда не обманывало.

Но лишь один раз монарх переменил монету, то уже не могли более получать ее с доверенностью, потому что не знали, сколько она стоила. Долженствовало либо быть обманутым, либо обманывать самого себя. Таким образом, подлог верховной власти, вместо доверенности, поселял в торговле обманы, и оттого не могли уже ни покупать, ни продавать, по крайней мере, если не побуждались к тому необходимостью.

Когда монарху вздумалось возвышать и понижать ценность монеты, не переменяя ни пробы ее, ни весу, то зло еще увеличилось; тогда не знали уже, как употреблять такую меру, которая, изменяясь беспрестанно, не была более мерой.

Правда, что могли бы сию мнимую ценность, заключавшуюся единственно в названии, данном монете, оставить без всякого внимания, могли бы узнать количество содержимого ею серебра, и употреблять сообразно сделанной смете; но государь того не позволял; он хотел, чтобы один ефимок, имеющий одну унцию серебра, был принимаем за 100 су, за 6 франков, или за 8 ливров, по его выбору. Он сего захотел потому, что иначе не получил бы от своего подлога прибыли, состоящей в том, чтобы заставлять платить себе при понижении достоинства монеты, и платить самому при возвышении оного. Но дабы лучше судить о беспорядках, происходящих от сих изменений, надобно рассмотреть поступки правительства.

Оно обыкновенно не вдруг понижало монету до того предела, на котором намеревалось остановить; но приводило ее к оному постепенно. Оно выдавало повеление, объявляющее, чтобы в продолжении 20-ти месяцев ефимок, например, стоящий 100 су, терял каждый месяц по одному со ста, а через то, постепенно, понизило оное до 4 ливров⁰⁰⁶.

Могли ожидать, что монета после своего понижения опять возвысится, ибо правительство надеялось получать прибыль только в сих переменных возвышениях и понижениях. Следовательно не знали, на что положиться. Люди осторожные, не хотевшие предавать своих денег на произвол случая, опасаясь их лишиться, удерживали оные при себе. Они ожидали благоприятной минуты, дабы употребить их с большей уверенностью, и торговля от того терпела.

Другие, не столь благоразумные, видя, что при начале понижения за 4 ефимка можно было достать 20 ливров, и что при конце должно было за сию сумму выдавать уже 5 ефимков, поспешили разменять свои деньги. А должники, по сей же причине, старались поскорее уплатить своим заимодавцам.

Следовательно, заем весьма облегчался, и сия легкость обманула неосторожных купцов, полагавших, что нашли удобный случай вдаться в новые предприятия. Они брали предлагаемые им деньги, и покупали товары, но высокой ценой, от того ли, что множество их требований производили вздорожание, или от того, что они платили такой монетой, которая от одного дня до другого долженствовала утрачивать свое достоинство.

Между тем после многих уменьшений государь сам начал задерживать деньги в казне. Ему перестали платить. Итак, недоверчивость сделалась всеобщей, и в обращении н стало уже денег. Купцы, занявшие их, не имели даже на необходимые и ежедневные издержки. Тогда, будучи принуждены опорожнивать свои магазины и продавать с убытком от 50 до 60 на сто, они увидели, сколько обманулись в расчетах. И большое число сделалось банкротами.

При самом сильном действии сего перелома правительство вдруг один ефимок в 4 ливра возвышает до 100 су, и полагает тем выиграть 25 на сто; однако же выигрыш сей есть мнимый, а бедствие, причиненное народу, — истинно.

Если я говорю, что правительство возвысило ефимок, то мое изъяснение не имеет еще надлежащей точности; по справедливости же, оно уничтожило монету, которой ценность прежде понизило, и повелело приносить ее на монетный двор, где каждый ефимок принимался по-прежнему за 4 франка, и потом оно сделало новый ефимок, такой же пробы, назначив ценность его во 100 су.

Поскольку оно, от права своего бить монету, получало по 20 на сто, то и в сем действии надеялось воспользоваться еще выигрышем по 20 же на 100. Но делатели ложной монеты платили за старые ефимки по 4 ливра 5 су, и по 4 ливра 10 су; потом переделывали их в новые и отдавали так, как государь, за 100 су. Следовательно, правительство было грубым образом обмануто.

Наконец, я скажу, что какого бы достоинства и веса ни была монета, до того нет нужды. Довольно, если напечатление свидетельствует о количестве серебра, ею содержимого, ежели верховная власть, при злоупотреблении слов, не придпринимает, вместо истинного достоинства, которое одно лишь пребывает постоянным, установлять достоинства мнимого, а, следовательно, и непрестанно изменяющегося.

Глава Х. Вред торговле:
рудники

В одной из наших монархий открылись рудники, кои, будучи весьма изобильны золотом и серебром, вдруг обогатили хозяев, подрядчиков, плавильщиков, очищальщиков, и всех обрабатывающих сии металлы.

Приобретающие богатства с медленностью и посредством трудов бывают, обыкновенно, бережливы. Когда же деньги достаются легко, и обнадеживают впредь своим возобновлением всегда в большем количестве, тогда расточают их весьма скоро. Рудники же, изобильные сами по себе, были еще изобильнее во мнении народа.

Итак, те, которых они обогащали, спешили увеличить свои расходы, и, следовательно, делились приобретаемым богатством с ремесленниками, на них работавшими; купцами, у которых они покупали, и откупщиками, доставлявшими потребляемые ими произведения.

Ремесленники, купцы и откупщики, сделавшись богаче, стали издерживать против прежнего более, и по мере увеличения потребления между гражданами всякого состояния цены возрастали на всех торгах.

Сие вздорожание было не выгодно тем владельцам земель, которые не могли еще возобновить договоров об отдаче оных в наем; но это только на некоторое время; гораздо же вреднее было оно для получавших определенный денежный доход, и состоявших на жалованье; оно принуждало их ограничивать свое содержание, а многих даже и выходить их государства. Следовательно, многолюдство уменьшалось.

При возобновлении договоров об отдаче земель в наем потребление увеличилось еще. Тогда государство казалось процветающим; все были богаты; каждый владелец щемли видел доходы свои удвоенными; купцы скоро опорожнивали свои магазины; ремесленники едва успевали доставлять требуемые предметы; откупщики умножили число скота, удобрили более земли, и обрабатывали ее с нарочитым искусством.

В сию минуту благоденствия говорили, что «рудники составляют могущество государства, что они подобны изобильному источнику, способствующему прочим источникам богатств выступать из своих берегов. Посмотрите, сколько они содействуют в процветании художеств, торговли, земледелия!» Сия истина была мгновенна, и потому действительно долженствовало поспешить сказать о ней.

Когда увеличивавшееся количество денег возвысило цены, тогда еще стали покупать у иностранцев, где все, что прежде покупалось в своем государстве, было дешевле. Нечувствительно ремесленники переставали работать, купцы продавать, а откупщики возвращать произведения, коих уже более не требовали. Мануфактуры, земледелие и торговля, пали; из числа кормившихся прежде своей работой одни вышли из государства, а другие остались в нем, дабы ходить по миру.

Итак, по последнему раздроблению, рудники служили причиной народоуменьшения и бедности. Деньги, из них доставаемые, прибегая области, поступали к иностранцам, не оставляя по себе даже и следов.

Между тем, хотя продолжали копать руды, однако же денег не прибавлялось; в них даже чувствовали недостаток тем больший, что все стало дороже в соседственных монархиях, где цена на товары удвоилась и утроилась, по причине удвоения и утроения количества денег.

Наконец, дороговизна достигла до такой степени, что были принуждены оставить рудники. Расходы для добывания из них золота и серебра превышали уже прибыль. Почему начали искать мин более изобильных и – не нашли.

Итак, для рудников настает такое время, что уже нет более прибыли продолжать их; произведения же, напротив, потребляются, дабы возобновиться. Через изобильное возвращение они, по мере количества необходимого для нашей потребности, и по мере делаемых предварительных расходов, с каждым разом умножаются таким образом, что каковы бы ни были издержки обрабатывания, но произведение всегда обнадеживает в прибыли. Это такой источник, который никогда не иссыхает; чем более из него черпаешь, тем более он увеличивается. Вот преимущество возделывания земли над копанием руд.

Что бы последовало, ежели бы золото и серебро сделались обыкновенными наравне с железом? Сии металлы перестали бы служить общей мерой ценностей, и владельцы земель не могли бы уже получать своих доходов в городах, ими обитаемых. Быв принуждаемы удалиться в свои земли и не могши сами собой всего обрабатывать, они оставили бы большую часть хлебопашцам, и облегчили бы способы их содержания. Следовательно, чем более городов, тем более богачей; но зато также более и нищих. Тогда же напротив, вместо нашей монархии, где бедность и народоуменьшение беспрестанно возрастают, мы бы увидели множество хлебных селений, размножающихся народом ежедневно более и более. Сколько бы мы были счастливы, если бы нашли такие богатые рудники, которые бы могли все наше золото и все наше серебро сделать бесполезными!

Глава XI. Вред торговле:
заем всякого рода со стороны правительства

Во время вольности наших округов правосудие отправлялось весьма просто, т.е. с малым числом законов и судей; по обращении же в монархии законы умножались с присутственными местами, судьями и помощниками всякого рода.

Из всех причин, споспешествующих сему злоупотреблению, прилична моей цели только одна: учреждение множества должностей и званий – учреждение, сделавшееся для верховной власти пособием.

Надобно, чтобы в монархии судейские должности были продажными, ибо если оные не таковы, то продавать их стало бы пронырство, и отправление правосудия сделалось бы грабительством.

Верховная власть, продавая их, не только не должна учреждать бесполезных должностей, но даже и размножать полезных сверх необходимости. Если она находит в том некоторое мгновенное пособие, за то полагает на себя долг вечный; потому что каждая продаваемая ею должность есть по-настоящему заем, которого проценты платит она под названием жалованья.

Между тем, лишь только наши 4 монарха открыли сие подобие, то и употребили его во зло до такой степени, что судьи часто были принуждены вносить в казну денежные суммы, дабы присутственные места не обременялись слишком большим числом бесполезных членов. Но сей способ, вместо ожидаемого действия, послужил верховной власти прибавлением средств доставать деньги. Итак, судьи продолжали платить, а правительство продолжало учреждать новые должности.

Дворянство было освобождено от многих податей. Сие нелепое освобождение, кажущееся непонятным у народов, кои при своем начале, подобном предположенным мной, занимались земледелием, объясняется естественно у народов варварского происхождения.

Поскольку древнее дворянство освобождалось от податей, то для участия в сем преимуществе многие захотели также сделаться дворянами, и потому учредились должности единственно для продажи благородства.

Тогда народ обременялся более; с него взыскивали не только те повинности, коих облагородствованные разночинцы уже не несли, но его обкладывали еще особыми налогами для уплаты новым чиновникам жалованья.

Четыре монарха для добывания денег всегда употребляли одни и те же средства, из коих многие по очереди оставляли и изредка возвращались к ним опять.

Они находили большие пособия в привилегированных обществах, имеющих кредит, и занимали у них иногда по 10, 15 и 20 на сто, суммы, кои общества доставали сами за 5-ть процентов.

Народ не думал тогда, что сии займы будут для него новой тягостью. Он не видел, что если верховная власть занимает, то ему придется уплачивать сей долг. Между тем часть сборов обращалась для платы обществам процентов, и потому вскоре определили новые налоги для сравнения прихода с расходом.

Сии займы были для государства всегдашней тягостью, становившейся тем большей, что часть процентов переходила ежегодно к иностранцам, кои также ссужали деньгами. Правительство не отказывалось от сего пособия; напротив, оно нашло еще другое, состоявшее в займе за доходы по смерть; а дабы искусить алчность, выдумало тонтины⁰⁰⁷. Оно восхищалось, найдя средство входить в долги, которые погашались сами собой, и брать у граждан деньги, не причиняя никому насилия.

Сие пособий, как и все другие, поставляло в необходимость размножать налоги, дабы сравнить приход с расходом; а поскольку долги были велики, то и налоги определялись в соразмерности с ними. Правда, что долги угасали; но налоги продолжались и даже увеличивались, потому что беспрестанно назначали доходы по смерть или тонтины. Сии поступки, не имевшие конца, наполняли города праздными и бесполезными людьми, кои, однако же, содержались на государственный счет.

Общества, занимая для ссужения государя, рассеяли в народе удивительное множество билетов, имевших по 5 процентов на сто, и оплачиваемых объявителю. Для облегчения всем средства ссужать деньгами сии билеты были в 50 и во 100 унций серебра.

Сия бумажная монета, казалось, прибавила скорости обращению, и от того народ полагал себя богаче. Обладание земель, говорил он, сопряжено со всегдашним исправлением их; неурожай лишает части доходов, а иногда встречается множество затруднений, в получении со своих откупщиков платы; сверх того, ежели случится необыкновенный расход, то на оный нельзя ничего взять из своей существенности, и должно непременно искать займа. Напротив, с бумажником получаешь доход, платимый без замедления, и в случае нужды, продав несколько билетов, можно всегда быть готовы на всякие обстоятельства.

Ясно видно, какой удар сей новый образ мыслей наносил хлебопашеству. Земли убавили своей цены; потеря скота не пополнялась; откупы оставались в расстройстве; откупщики были притесняемы для взыскания платы, и билеты покупались. Дабы вздумать приобрести землю, долженствовало иметь величайшее изобилие в деньгах; достав же оную, старались только о средствах, не издерживая на удобрение ничего, получать большой доход.

Между тем государственные долги возрастали, и общества, которым правительство платило неисправно, не могли выполнять своих обязательств. Тогда правительство заступило их место, и объявило, что за них заплатит, т.е. оно уменьшало проценты общественных билетов с 5 до 4, до 3, до 2, а наконец сбавило и все проценты. Упадок множества богачей причинил разорение множеству торгующих. Везде видны были только банкроты; и тогда-то узнали, или, по крайней мере, долженствовали узнать, что билеты, имеющие лишь мнимое достоинство, не могут заменить золота и серебра, заключающих в себе достоинство истинное.

Но богатство в билетах было столь удобно, что продолжали довольствоваться призраком; и через несколько времени принимали их опять с доверенностью. Казалось не знали, как поступать со своими деньгами.

Мы видели, каким образом банкир получает для себя пользу от капиталов, вверяемых ему множеством торгующих. Предположим же, что банкиры, богатые деньгами, сложились между собой, и составили общий капитал, дабы приобретаемою с него прибылью пользоваться им всем. Сие сотоварищество есть общество, расписывающееся в суммах, внесенных каждым из членов. Таковая расписка или билет называется акция, потому что она дает на существенность банка право, именуемое в законоведении акцией.

Я предполагаю, что внесенные суммы сего банка простираются до 100 000 унций серебра, и что для легчайшего обращения разделили сей капитал на 1000 акций, из коих каждая содержит в себе 100 унций.

Сии акции приносят выгоды 5 и 6 на сто, иногда более, иногда менее, смотря по прибыли, доставляемой банком. Чем более они приобретут, тем более войдут в доверенность, и вскоре окажется их в народе несколько тысяч.

Всякий, владеющий акцией, имеет от банка заемное письмо, и получает от того множество выгод: первая есть обеспечение в своих деньгах, которые бы ему опасно было держать при себе; вторая состоит в процентах, ими доставляемых, возрастающих иногда ежедневно; третья происходит от возможности поместить малыми частями и на желаемый срок все свои деньги, из которых на то время не сделал бы никакого употребления; четвертая заключается в удобности уплачивать знатные суммы, посредством легкой пересылки своих векселей; наконец, пятая и последняя, проистекает от возможности скрывать все свое имение в бумажнике, и показывать оного столько, сколько желает. Сии выгоды, оцениваемые каждым по произволению, в состоянии были возвысить акции, вместо прежнего курса ста унций, в 110, 120, 130 и так далее.

Банк, желавший соответствовать народной ревности, продал акций, например, на один миллион унций серебра, ибо ему не нужно хранить сего миллиона в своей казне, потому что пока он пользуется общей доверенностью, до тех пор может оставаться в надежде, что акционеры (вкладчики) не придут все вдруг требовать своих капиталов. Ему довольно сберегать несколько, на случай платы тем, которые возымеют нужду в деньгах, и для сего, например, будет достаточно 100 000 унций, или более или менее, смотря по обстоятельствам.

Сии акции, как и всякий торговый предмет, будут приобретать или терять, сообразно старанию, с которым их достают. Ежели многие желают их купить, а немногие продать, то цена оных возвысится; в противном же случае понизится.

Иногда слух, истинный или ложный, разглашающий потерю банка, распространит боязнь, и все захотят продавать, а иногда опять, таковой же слух возобновит доверенность, и все захотят покупать. Во время сих изменений барышничество акциями сделается ремеслом многих людей, старающихся единственно рассеивать попеременно доверенность и боязнь. Сам даже банк, обеспеченный со стороны восстановления к себе доверия, будет иногда производить в курсе понижение, дабы воспользоваться барышничеством своих акций; понизив их, он постарается закупить, а возвысив, опять перепродать.

Правительство могло у банка занимать, и занимало с большими процентами. Сверх того, находило свою пользу и с другой стороны: оно имело бумаги, терявшие весьма много; билеты откупщиков казенных сборов особенно упали во всех торговых местах; почему оно согласило начальников банка наделать акций, сверх полученных капиталов, и сими акциями предложило покупать билеты откупщиков. Тотчас сии билеты возвышают свою цену; их стараются доставать; они поднимаются еще. Рассеиваемые слухи поддерживают упоение народа, который от того более спешит покупать их, что полагает возвращение непрерывным.

Когда, посредством сей хитрости, подняли их свыше равнокурсного положения, то начальники банка стали их опять перепродавать, дабы возвратить свои излишние акции, и возвратили их с прибылью. Таким образом вводили в достоинство банковые бумаги и бумаги откупщиков, попеременно; иногда казались хороши сии, иногда те, и народ не видел, что все они были дурны.

Правительству недоставало только отправлять самому банкового производства, и оно это сделало. Когда оно назанимало у банка уже столько, что не могло расплатиться, то заступило место банкиров. Тогда оно делало акции, и делало их тем более, что полагало, будто бумага может заменять деньги.

Акции, по причине чрезвычайного размножения, спадали ценой ежедневно; вскоре их не стали уже и покупать, а акционеры начали требовать своих капиталов. Следовательно, должно было как-нибудь вывернуться: выставили множество золота и серебра; между тем платили медленно, под предлогом невозможности удовлетворять всех вдруг, и надежные люди, получая всенародно знатные суммы, относили их тайно опять в банк. Если подобные хитрости могли быть иногда повторяемы, зато не могли всегда удаваться. И, наконец, упадок банка произвел всеобщее ниспровержение!

Глава XII. Вред торговле:
постановления, касательно вывоза и привоза зерна

Дабы судить о следствиях постановлений касательно вывоза и привоза зерна, я предполагаю, что торговля оным в наших четырех монархиях, во все времена, наслаждалась полной и совершенной свободой, и что следовательно купцы размножились по мере надобности; обращение зерна происходило беспрепятственно, и вводило его повсюду в истинную цену.

Как вдруг, в одной из наших монархий, предложили: выгоднее ли позволить вывоз и привоз зерна или их запретить? И вскоре решение последовало в пользу запрещения, не потому, чтобы в свободе замечены были неудобства, но потому, что обыкновенно управляющие либо оставляют все вещи в таком же порядке, как они находились до них, либо переменяют единственно из желания нововводить. Они хотят, чтобы время их правления делами было достопримечательно; а для сего переменяют, под предлогом усовершенствования, и беспорядок начинается.

«Наши земли, говорили они, производят в обыкновенные годы столько, сколько нужно на потребление. Следовательно, хлеб впадет в низкую цену, ежели родится сверх надобного количества, и если мы позволим вывозить часть из необходимого, то сами должны будем чувствовать недостаток. Хотя сего неудобства еще и не случилось, однако же оно возможно, и потому благоразумие требует его предупредить». Вот основание запрещений.

Несправедливо, чтобы сие неудобство могло когда-либо произойти, в чем конечно бы удостоверились, ежели бы вспомнили, что свободное обращение приводит хлеб необходимо повсюду в уровень, и что никогда не привозят сверх надобного количества, ибо излишек не мог бы распродаться, и не вывозят нужного, потому что не было бы никакой выгоды продавать его в другом месте. Итак, сии запрещения основывались на ложных предположениях. Рассмотрим теперь их следствия.

В первый год избытка цена на хлеб уменьшилась; во второй уменьшилась еще, а в третий сделалась уже почти ничтожной. Народ рукоплескал правительству за доставление ему такой на хлеб дешевизны; но для земледельцев избыточество сие было бедствием тогда, как при позволении продавать излишне иностранцам, могло бы соделываться богатством. Таким-то образом, от мнимой мудрости людей, и самое благословение небес становится пагубой!

Народ работал мало. Его содержание не требовало больших трудов. Часто он и не думал искать работы, а земледельцы не думали предлагать ее сами. Работники, прежде трудолюбивые, привыкли к праздности, и требовали необыкновенной платы, а земледельцы едва могли давать им самую малую.

Хлебопашество ослабело; земель засеивалось уже гораздо менее; настали неурожайные годы, и цена на хлеб поднялась непомерно.

Тогда народ начал требовать работы; поденщики всякого рода, от большого соперничества, предлагали свои труды за бесценок; следовательно, получали плату весьма слабую между тем, как хлеб был очень дорог.

Вот плод постановлений, запрещающих привоз и вывоз. Невозможно уже было ни хлебу, ни плате войти в истинную их цену; и единственно бедность существовала то в народе, то у земледельцев.

Тогда говорили, что для исправления сего стоит только позволить привоз. Почему другие монархи, чувствуя выгоду, которую от того могут получить, предложили свой хлеб, и оный был принят. Хотя действительная нужда и пересилила постановления, однако же не принудила их отменить. Правительство все еще настаивало в своих правилах.

«Весьма полезно, говорили в другой монархии, запрещать вывоз, потому что не должно подвергать себя недостатку. Надобно лишь всегда позволять привоз, и оный дополнит все нужное в случае неурожая». Вследствие сего запретили вывоз, и позволили привоз.

Но лишь только вывоз был запрещен, как земледелец и начал продавать менее, и за низшую цену; став беднее, он лишился прежних средств удобрять землю, а от того работал уже не столько. Итак, жатвы год от года теряли свое изобилие, и вывоз, запрещенный для избежания нужды, произвел совершенно противное действие; оказался недостаток; а в добавление несчастья привоз не пополнял ничего.

Надобно заметить, что если я говорю о запрещении вывоза и позволении привоза, то это значит, что первый обременили чрезвычайными повинностями, а другому дали полное право.

В таких обстоятельствах купцы подвергались великим опасностям.

Если большое число соперников вдруг привозили множество зерна, то понижали тем оного цену; могло даже случиться, что некоторые не доставали продажей надлежащей прибыли. Если они продавали его сею низкой ценой, в которую он впадал, то теряли; если же хотели увезти его обратно, то теряли еще; ибо долженствовало заплатить за вывоз большие пошлины. Сверх сего, часто были приневоливаемы, народом или правительством, уступать свой хлеб по определенной цене. Итак ясно видно, что им надобно было перестать привозить хлеб в такую землю, которая, впустив их к себе, заграждала выход, и, следовательно, позволение привоза не пополняло ничего. Заключим, что сколько бы привоз ни казался свободным, но при запрещении вывоза он всегда останется недействителен.

«Не должно запрещать вывоза, говорили в третьей монархии. Чем более мы станем вывозить, тем более наш хлеб приобретет цены, тем более земледелец получит прибыли, тем лучше станет он обрабатывать свое поле, и тем цветущее сделается хлебопашество. Итак, надобно одобрить вывоз; надобно даже назначить вывозителям некоторое награждение; не должно лишь позволять привоза, ибо оный введет наш хлеб в низкую цену».

Нельзя не согласиться, чтобы в сей монархии не рассуждали лучше, нежели в двух вышеупомянутых. Вывоз, как предвидели, произвел изобилие.

Но награждение было излишним; ибо вывозили только тогда, когда надеялись продать в чужих землях выгоднее, нежели у себя; следовательно, вывоз и без того уже получал награду. Помянутое награждение производит еще ту невыгоду, что дает получившим его отечественным купцам способы продавать дешевле иностранных купцов и, следовательно, препятствует хлебу войти в истинную его цену.

Важнейшее еще неудобство заключалось в запрещении привоза, и оное состояло в больших или малых повинностях, на вход полагаемых.

Сии повинности были сильнее во время дешевизны хлеба; ибо полагали, что при позволении ввоза цены еще унизятся. Однако же это было несправедливо, потому что купцы никогда не доставляют хлеба туда, где надеются продать его с настоящей выгодой.

При дороговизне хлеба сии повинности были слабее. Тогда чувствовали нужду понизить цену, и как привоз мог произвести желаемое действие, то, не без основания, долгом полагали оному благоприятствовать.

Многие годы сия монархия наслаждалась изобилием, коим она обязана была вывозу; как вдруг неурожай произвел голод; тотчас облегчили права на привоз зерна, и даже уничтожили их совершенно.

Но иностранные купцы, с давнего времени, не имея обыкновения стекаться на торги сей монархии, не могли взять вдруг необходимых мер для доставления туда удовлетворительного количества хлеба. Большая часть их не имела для сего ни повозок, ни приказчиков, ни корреспондентов. Следовательно, было привезено весьма мало, и дороговизна продолжалась.

Тогда правительство запретило вывоз. Излишняя предосторожность! Могло ли оно предполагать, чтобы отечественные купцы увозили к иностранцам зерно, продаваемое в своей земле с большей выгодой.

Итак, запретив прежде привоз, сия монархия лишила себя всякой помощи в случае голода и отдалась на произвол монополистов.

Коль же скоро монополисты овладевают торговлей, то цена хлеба не может уже быть постоянной. Она вдруг возвышается, и вдруг спадает, попеременно, смотря по доходящим слухам.

Во время таковых изменений правительство не знало, на что решиться; оно ежедневно увеличивало повинности на привоз хлеба, и ежедневно опять их уменьшало.

Иностранные купцы не более его знали, что делать. Если при ослаблении повинностей они приготовлялись посылать туда хлеб, в надежде получить от высокой цены выгоду, то вдруг, часто даже при самом входе их хлеба, повинности ввоза увеличивались, по причине понижения цены на зерно; и купцы видели себя в явном убытке, от больших издержек, употребленных на доставку и обратный увоз. Можно судить, что они теряли охоту торговать с сей монархией, и что, следовательно, при голодном ее времени, оставляли без пособия.

Итак, в сих трех монархиях существовали лишь злоупотребления. В четвертой думали, что не должно иметь постоянных запрещений или ограничений на привоз и вывоз; но надобно позволять их и запрещать попеременно, смотря по обстоятельствам. Сие рассуждение показалось благоразумнейшим; однако же оно не было таковым, ибо исполнение оного, сверх всех вышесказанных неудобств, заключало в себе еще большие.

Оно имело все вышесказанные неудобства тогда, когда запрещали привоз или вывоз; а заключало в себе еще большие потому, что поселяло в торговле неизвестность, замедлявшую беспрестанно обращение зерна.

Поскольку в сей монархии постановление соображалось с обстоятельствами, непрерывно переменяющимися, то запрещения и позволения были всегда преходящи. Когда цены на хлеб понижались, тогда позволяли вывоз, но с оговоркой впредь до повеления. Когда же цены возвышались, то позволяли привоз, и опять с такой же оговоркой. Сие условие было необходимо, потому что обстоятельства могли ежедневно переменяться, и даже долженствовали переменяться так, что правительству невозможно было того предвидеть, ибо от монополистов зависело производить в цене понижение и повышение, сообразно тому, чего они желали, привоза или вывоза.

Когда вывоз был позволяем на неизвестное время, то внутри монархии не знали еще, можно ли успеть вывезти до отмены позволения. Следовательно, приготовления к вывозу делались на отвагу, и те, которые не хотели подвергаться опасности, почитали позволение равным запрещению. Итак, внутренние области не могли пользоваться такими способами, кои, казалось, отнимались у них тотчас по доставлении.

На границах купцы, предвидевшие запрещение, поспешали передавать хлеб иностранцам; они заводили свои магазины вне государства, дабы освободить их от действия постановлений. Тогда цена хлеба внезапно повысилась, потому что вывоз производился быстро и в больших количествах.

Позволение вывоза, благоприятствующее одним купцам, достигало к земледельцу весьма поздно. Будучи принужден вносить деньги за наем земли, на подати, выдавать плату поденщикам, он продавал весь свой хлеб во время дешевизны; ежели же хранил еще его у себя, то позволение сие все-таки было слишком поздно, потому что годовое время, способное к возделыванию земли, тогда уже проходило. В первом случае он терял от невыгодной продажи зерна, а в другом не мог приобретенную прибыль употреблять на соделание будущей жатвы изобильнейшею.

Наконец, сии преходящие позволения были тем предосудительнее, что земледелец, опасаясь запрещения, спешил продажей, и, следовательно, уступал за весьма низкую цену.

Между тем как весь избыточный хлеб был вывезен, вдруг неурожайная жатва произвела недостаток. Тогда правительство запретило вывоз и позволило привоз, но все с оговоркой, делавшей время сего постановления неизвестным. Тотчас отечественные купцы, радовавшиеся, что успел передать свой хлеб иностранцам, поспешили возвращать его малыми количествами и перепродавали дорогой ценой, купив прежде весьма за сходную.

Дороговизна длилась. Купцы, одни имея случай продавать, старались ее поддерживать. Иностранцы вовсе не привозили, потому ли, что не успев прежде взять надлежащих мер для доставления хлеба, они боялись опоздать, или потому, что опасались быть приневоленными какой-нибудь властью уступить свой хлеб за низкую цену.

Вот следствие позволений преходящих; для объявления оных и для отмены нет никаких правил. Все повинности, налагаемые на вход и выход зерна, суть самовластны; и ежели бы спросить у правительства, почему оно осуждает их на определяемую таксу, а не на какую-либо другую, то оно не могло бы дать ответа. Итак, вывоз и привоз оставляются на произвол случая всегда, когда происходят по неизвестным и переменчивым постановлениям. Тогда доверенность потеряна и торговля, завися от монополистов, встречает в своем течении беспрестанные остановки. Перейдем теперь к постановлениям, кои почти за нужное издать, на внутреннее обращение зерна.

Глава XIII. Вред торговле:
постановления на внутреннее обращение зерна

Если бы привоз и вывоз всегда наслаждались полной и совершенной свободой, то правительство никогда не имело надобности вмешиваться во внутреннее обращение зерна. Оно не чувствовало бы в том нужды, потому что внутри каждого государства зерно обращалось бы точно так же, как и между разными государствами.

Но лишь один раз обращение встретило в некоторой части своего пути помеху, то уже не могло нигде происходить порядочно, и мы видели неустройства, происшедшие в наших четырех монархиях от постановлений. Но они того не видели, и дабы исправить соделанные ими бедствия, они нашлись в необходимости произвести еще новые, выдав постановление не внутреннее обращение зерна.

В наших четырех монархиях различные узаконения на привоз и вывоз имели следствием то же зло, какое исключительные права, данные отечественным купцам, т.е. дороговизну.

При сей дороговизне, если голод мог иногда быть мнимым, за что часто долженствовал быть истинным, потому что при позволении вывоза спешили передавать хлеб иностранцам, а при позволении привоза спешили его возвращать.

Но поскольку иностранцы хлеба не привозили, то было почти все равно, истинный ли существовал голод или только мнимый, и правительству не оставалось другого пособия, как стараться самому о доставлении хлеба. Итак, вот оно уже принуждено торговать им. Оно добывало его с важными издержками, и не продавало нисколько; между тем цена понижалась от того, что голод был лишь мнимый. До самой сей минуты купцы откладывали продажу, ожидая большего вздорожания. Коль же скоро увидели доставку хлеба, тотчас поспешили отправлять свой на торги, дабы воспользоваться, пока цена была еще высока.

Поскольку правительство не могло продать своего хлеба, то в будущий раз оно доставило его менее, и распродало весь. Оно предполагало, что голод всегда был лишь мнимый; но теперь, однако же, сверх чаяния, существовал истинный; следовательно, добытого хлеба оказалось недостаточно, и дороговизна продолжалась.

Оставаясь уверенным, что голод был мнимый, правительство приказало отворить магазины, и принудило многих купцов продавать их хлеб по определенной цене. Но власть не могла повсюду вдруг равно распространиться: хлеб скрыли, дабы избежать насилия, и таким образом цена, будучи в иных местах ниже истинной, гораздо превышала ее в других; вскоре голод сделался всеобщим и ужасным.

Тогда правительство, удостоверясь, что голод иногда бывает справедливый, начало страшиться, чтобы оный не сделался таковым навсегда. И для того, видя доставленное количество хлеба недостаточным, для избежания впредь сего неудобства, заготовило в будущий раз весьма много, и продав его, произвело повсюду чрезвычайное в цене понижение.

Итак, все его поступки были лишь погрешности. Оно учинило одну несправедливость тем, что почло за нужное возложить на себя продовольствие народа, а другую, еще большую. Происшедшую от первой, тем, что принудило отворить магазины, и вздумало, будто оно может установить на хлеб цену.

Оно не имело сведения ни о многолюдстве, ни о произведениях, ни о потреблении. И потому не знало, в каком отношении количество зерна находилось с нуждой. Несоразмерность могла быть сильнейшей и слабейшей. В некоторых областях оная доходила иногда до чрезвычайности, а иногда опять почти везде была ничтожной. Какими же правилами могло руководствоваться правительство, дабы судить с точностью о потребном количестве зерна.

Но ежели оно и знало отношение между количеством и нуждой, то приневоливая земледельцев и купцов уступать хлеб за определенную цену, исчислило все издержки, употребленные на возделывание полей, на магазины, на перевозку?

Находясь в необходимости поступать несправедливо, для исправления своих погрешностей, правительство думало, что силой власти оно может искоренить беспорядки, им причиненные, и производило еще большие.

Оно предписало все, имеющим хлеб, объявить о количестве оного; следовательно, почувствовало необходимость знать о том. Но долженствовало начинать приобретением доверенности. А сие одно предписание могло уже изгнать и последнюю, ибо, на какой конец желает правительство знать о количестве хлеба, хранимого каждым в своих жилищах, если не на тот, чтобы располагать им по своей власти? Объявления были неверны.

Однако же ложные объявления не всегда проходили без наказания. Часто о том доносили, и часто самые сии доносы были ложны. Правительство приказало сделать обыск; но насилия, с каковыми оный производили, причинили столько смятений, что оно почло за нужное по крайней мере его отложить. Итак, оно осталось в прежнем неведении, а хлеб все спрятали.

При совершенно свободной торговле количество и нужда ясно видны на всех торгах; тогда все вещи входят в истинную цену, и изобилие повсюду равно расточается. Это мы уже довольно доказали.

Но едва у торговли отняли свободу, то уже не только нельзя узнать степени несоразмерности между количеством и нуждой, но даже и того, существует ли между ними сия несоразмерность или нет. Хотя оная иногда не весьма значительна, однако же от народного смятения и алчности монополистов увеличивается ежедневно. Тогда обращение, встречая на своем пути множество препятствий, замедляется непрестанно; и от того случается, что все области чувствуют нужду в одно и то же время, и по крайней мере одни после других.

Правда, что в таких обстоятельствах правительство удваивало свои попечения; но его средства, будучи всегда медленны, не могли повсюду поставлять помощи так, как множество купцов, во всех местах рассеянных; сверх сего, оно подвергалось расходам тем важнейшим, что покупки на его счет производились не бережливо, а иногда и неверно.

Оно делало тщетные усилия для исправления беспорядков; первые его постановления произвели их, а последние долженствовали поддерживать, или даже увеличивать.

Ему показалось, что дороговизна и голод происходили от остатка свободы, и потому выданы запрещения:

предпринимать торговлю зерном, не получа позволения от чиновников, на сей предмет установленных.

Запрещения: всякому откупщику или владельцу земель вступать посредственно или непосредственно в сей торг.

Запрещения: дабы без воли правительства не составлялись никакие купеческие хлебные общества.

Запрещения: приторговывать или покупать несжатый хлеб.

Запрещения: продавать хлеб где-либо, кроме торгов.

Запрещения: копить хлеб.

Наконец запрещения: передавать хлеб из одной области в другую, не получив на то дозволения.

И сие то ложно назвали постановлениями, касательно обращения зерна! Как будто от сих постановлений долженствовал родиться порядок!

Между тем откупщик не мог продавать никому, кроме привилегированных купцов, которые одни имели позволение торговать зерном.

Он принужден был распродавать свой хлеб в течение года, ибо запрещение копить его препятствовало хранить в целости до другой жатвы.

С другой стороны, какую бы нужду в деньгах он ни терпел, но со всем тем не мог продавать хлеба до сожатия. Следовательно, время на продажу было ограничено, и он увидел себя в руках малого числа купцов.

Запрещение продавать где-либо, кроме торгов, обременяло его необходимостью прерывать по временам обрабатывание полей. Он мог бы продавать свой хлеб соседу, но сей был обязан ходить для покупки оного на торг. Итак, обоих их понуждали к издержкам, которых они могли бы избежать.

Если он хотел хлебом оплатить свой долг или выдать плату поденщикам, то его обвиняли в продаже не на торгу. С ним поступали с таковой же несправедливостью и тогда, когда он ссужал зерном земледельца, не имеющего оного на посев. И сей великодушный поступок означал в языке надзирающих чиновников скрытую продажу и подлог. Самая даже свобода, даваемая купцам, была ограничена. Они, для составления общества, т.е. для взаимного соглашения о средствах продовольствовать государство, имели нужду в позволении, без которого долженствовали отправлять сию торговлю отдельно, как кто мог.

Наконец область, терпевшая голод, не могла доставать хлеб из соседних округов, кои в то же время находились в избытке. Если позволение и никогда не отвергалось, если даже давали оное со всевозможной скоростью, но, за всем тем, оно последовало слишком поздно, ибо должно было его ожидать. Беспорядок еще увеличивался, когда, для причинения большего вздорожания, с намерением медлили давать позволение; а это иногда случалось.

С одной стороны запрещения отнимали у торговли всякую свободу; с другой, позволения уполномочивали монополию. Установленные чиновники, у коих долженствовало их испрашивать, не соглашались даром; и можно себе представить, на какой конец их покупали.

При сем неустройстве народ, живший в городах, не мог уже быть уверен в своем продовольствии. Следовательно, правительству надлежало печься о том, и оно завело привилегированные общества, для снабжения съестными припасами городов, и особенно столицы.

Сии общества одни имели право покупать в деревнях, назначенных к помянутому продовольствию, или, по крайней мере, нельзя было продавать иначе, как по окончании их закупки, и поскольку нельзя было продавать никому, кроме их, то им уступали хлеб за такую цену, за какую они хотели. Сие последнее узаконение, обращаясь в пагубу для деревень, вредило иногда самим городам, в пользу коих оно было выдано. С каким вниманием ни препятствовали дороговизне в столице хлеба, но не всегда могли иметь в том успех, ибо привилегированные общества производили дороговизну по очереди везде.

Глава XIV. Вред торговле:
извороты монополистов

Мы видели, что монополия родилась от установлений, выданных по предмету обращения зерна. В намерении моем показать извороты монополистов, чтобы они снабдили меня сими сведениями сами; и потому я ограничусь некоторыми только обозрениями.

Никто не мог отправлять хлебной торговли, не получив на то позволения. Но дабы получить его, одной просьбы было недостаточно; долженствовало еще иметь покровительство, а оное оказывалось только таким, которые за него платили или уступали часть своей прибыли.

Итак, право отправлять монополию, некоторым образом, продавалось тому, кто больше даст; и часто купив его, долженствовало еще платить деньги, дабы оное не было уступлено другим. Следовательно, малое только число могло пользоваться сим правом; и потому монополисты не могли отправлять торговли, достаточной для обеспечения продовольствием всех областей. Но им и не нужно было отравлять обширной торговли; дело состояло лишь в получении большой прибыли.

Сия прибыль была обеспечена, если они покупали дешево и продавали дорого.

Для уплаты владельцам земель за наем, для взноса налогов и для обрабатывания полей мелкие откупщики обязаны продавать заблаговременно, т.е. в сентябре, октябре или ноябре месяцах; следовательно тогда, от множества продавцов, цена зерна понижается. Вот время, в которое монополисты наполняют свои магазины; и сие они поставляют законом откупщикам, не могущим продавать никому, кроме них.

Между тем, поскольку опасно было пользоваться слишком открыто правом единоправства зерна, то они употребляли хитрость. Они закупали съестные припасы в таких областях, где жатва была более изобильна, и распускали там слухи, будто оная в некоторых местах еще изобильнее. Для утверждения сих слухов они делали на торгах всенародно между собой притворную продажу по низкой цене. Потом, имея позволение покупать везде, они отправлялись в деревни и покупали или заторговывали там хлеб, по той же низкой цене, которую на торгах прежде установили сами.

Они не встречали других соперников, кроме богатых откупщиков, которые, не нуждаясь деньгами, ожидали благоприятной минуты, дабы продать с большей выгодой. Однако же сии откупщики для продажи имеют время ограниченное, потому что им запрещено копить зерно. Напротив, привилегированные купцы продают, когда хотят; следовательно, наконец наступает такое время, что они продают только одни.

Тогда они выпускают в продажу мало-помалу; рассеивают новые слухи, будто последние жатвы были не столь хороши, как полагали; и опять утверждают сии слухи притворными продажами, отдавая всенародно друг другу хлеб весьма высокой ценой.

Итак, оказался голод, не потому, чтобы хлеба недоставало, но потому, что его не обращают на потребление.

Между тем голод не был всеобщим, потому что монополисты имели в том нужду. Им надобно было хвалиться дешевизной, поддерживаемой в некоторых областях, дабы оправдаться в дороговизне, производимой в других; и для них довольно, если голод обходил по очереди всех. Они причиняли такие беспорядки, что иногда в одной области народ долженствовать питаться плохими кореньями в то время, как в соседней области пшеницей кормили скот.

Будучи одни обязаны доставлять зерно повсюду, где оного недоставало, они, под разными предлогами, поступали медленно, и в сей медленности находили великую прибыль, потому что продолжали время дороговизны.

Итак, монополисты, продавая дорого и покупая дешево, обогащались. Но были и другие, которые обогащались не менее, покупая дорого и продавая дешево. Я хочу говорить о комиссионерах, производивших покупку и продажу зерна на счет правительства; им давалось в награду по два процента со ста, как в покупке, так и в продаже.

Следовательно, чем более они покупали зерна, и чем дороже за него платили, тем более получали прибыли. Итак, они покупали его по какой бы то цене ни было.

Для облегчения им способов было приказано купцам объявить о их обществах, о их магазинах, и торговать не иначе, как на назначенных торгах и в показанные дни и часы.

Все сии купцы и все их магазины приведены в известность, и потому легко уже было соделывать все их предприятия тщетными. Везде, куда они могли являться для покупки, комиссионеры давали дороже; и везде, где они могли продавать, комиссионеры уступали с понижением. Итак, будучи не в состоянии поддерживать соперничество без совершенного разорения, они нечувствительно отказались от хлебной торговли; и тогда комиссионеры покупали и продавали уже одни.

Сии последние имели выгоду покупать много и покупать дорогой ценой, потому что даваемые им в награду проценты возрастали в соразмерности высоких цен в покупках. И хотя в продаже сии проценты согласовались с низостью цен, однако же им не менее было выгодно продавать дешевле, потому что они соделывались через сие единственными купцами зерна.

Правительство принимало на свой счет всякую передачу в покупке также, как и всякий убыток при продаже. Ему это стоило ежегодно многих миллионов. И ежели справедливо, что для поступления в казну одного миллиона должно накладывать на народ три, то можно себе представить, сколько сия монополия была со всех сторон тягостна государству.

Комиссионерам отпускались на покупку чистые деньги. Они отдавали большую их часть в столице на проценты для своих выгод, и платили, в провинции или у иностранцев, посредством банкового производства. Таким образом, сия монополия соделывалась для них банковым капиталом, или, лучше сказать, настоящим барышничеством.

Глава XV. Вред торговле:
препятствия в обращении зерна, когда правительство
хочет возвратить торговле отнятую им у нее свободу

Монополисты производили всегда в некоторых местах голод, или, по крайней мере, дороговизну, как вдруг, в одной из наших монархий, сия часть управления поручена была министру, возвратившему торговле свободу.

Но когда беспорядок усилился, тогда самый благоразумный переворот никогда не может произойти без того, чтобы не причинить сильных потрясений, и для водворения порядка часто должно принимать неисчислимые предосторожности.

Новый министр желал добра, и самые враги его отдавали ему справедливость со стороны просвещения; новый министр, говорю я, взял все предосторожности, внушенные ему благоразумием; однако же, за всем тем нужно было время; а оное от него не зависело.

Рассуждая о обращении зерна, мы видели, что оное не иначе может производиться, как посредством множества купцов, рассеянных повсюду. Сии купцы суть каналы, по коим зерно обращается. И поскольку каналы пришли в расстройство, то исправить их можно было только со временем.

И действительно, для успешного отправления какого бы то ни было рода торговли, надобно, как мы уже заметили, приобрести познания; а сии познания суть плоды долговременной опытности; сверх того, должно еще иметь капиталы, магазины, извозчиков, приказчиков, корреспондентов; одним словом, должно взять большие предосторожности и сильные меры.

Итак, возвращенная торговле свобода была таким благодеянием, которым не могли тотчас пользоваться. Одного слова монарха достаточно было прежде для уничтожения свободы; но от одного слова она не могла возникнуть, и через несколько месяцев оказалась дороговизна.

«Вот что произвела свобода!» говорил народ, а из народа состояло все государство. Дороговизну полагали следствием свободы, но не хотели видеть, что монополия не могла пасть, от первых нанесенных ей ударов, и что купцы не успели еще довольно размножиться, дабы ввести зерно в истинную цену.

Хлеб нам нужен ежедневно, говорили многие, и потому, оставляя доставку оного на произвол, не подвергаем ли себя возможности встретить недостаток?

Итак, забыли дороговизну и голод, оказывавшиеся по очереди во всех областях в то время, когда министры отнимали свободу, под предлогом обезопасения народного продовольствия.

Следовательно, на малое число монополистов, которые могли получать чрезвычайную прибыль, продавая мало – надеялись сильнее, нежели на большое число купцов, которые не иначе могли получать таковую прибыль, как продавая много.

Конечно, купцам надлежит плата; но устанавливать ее должно не верховной власти, не народу, а единственно соперничеству. И как сия плата уменьшается по мере увеличения соперничества, то, следовательно, хлеб будет дешевле тогда, когда купцы во время свободы размножатся, нежели тогда, когда число их узаконениями ограничено. Я прибавляю, что и продовольствие тогда сделается гораздо надежнее; ибо хлеб потому только убавит цены своей, что все купцы друг перед другом станут уступать его с понижением, и удовлетворятся умеренной прибылью.

Им также нужно продавать, как нам покупать; стараясь предвидеть, где хлеб должен вздорожать, они спешат к нам на помощь тем более, что прибывающие ранее обыкновенно продают дороже, и гораздо скорее можно полагать, что они доставят к нам хлеба с излишеством, нежели бояться, чтобы они не привезли его мало.

Сии рассуждения над народом не действовали; он думал, что единственная должность правительства заключается в доставлении ему хлеба за дешевую цену. Узаконения, касательно обращения зерна, казалось, были изданы на сей конец; и хотя оные произвели совсем противное действие, однако же народ того не знал, и желал возобновления узаконений, потому что хотел покупать хлеб дешевле. Следовательно, при всяком вздорожании оного прибегал к правительству с просьбами о понижении цены.

Удовлетворить сему было только два средства: или самому правительству закупить хлеб с тем, чтобы перепродавать с убытком, или принудить купцов уступать оный по определенной цене.

Первое из сих средств вовлекало государство в разорение; другое было несправедливо и ненавистно, и оба приучали народ думать, что правительство всегда обязано доставлять ему хлеб за дешевую цену, чего бы то ни стоило, денег ли или несправедливости.

От сего родился новый предрассудок, который для хлебной торговли был еще вреднее, если только это возможно, а именно: народ, почитая насилия правосудием, потому что оные делались для него, стал взирать на купцов как на алчных корыстолюбцев, употребляющих в свою пользу его нужды. Коль же скоро сие мнение единожды утвердилось, то уже всякий, любящий честное имя, не хотел вдаваться в сию торговлю; и должно было оставить ее тем низким душам, которые деньги почитают за все, а честь за ничто.

Поступки правительства были причиной сих предрассудков, которые до того усилились, что, со всей честностью и со всем разумом, невозможно было от них остеречься; самые даже те люди, коих нельзя было подозревать в дурном умысле, говорили: «хотя, без сомнения, надобно уважать права собственности, однако же мы требуем для народа прав «человеколюбия». А от сего они заключали, что правительство может и должно определять цену хлеба, и принуждать купцов уступать его по назначенной цене.

Права человеколюбия противны правам собственности! Какое заблуждение! – итак, было уже определено, чтобы для опровержения поступков нового министра говорили даже нелепости. Вы, которые показываете себя принимающими участие в народе, хотите ли, чтобы, под предлогом раздачи милостыни, разбивали сундуки денежных людей? – без сомнения, нет. – Зачем же хотите разграблять житницы? Впрочем, знаете ли вы, что после дешевизны, всегда настает дороговизна, и что, следовательно, первая вредна народу столько же, как купцу и владельцу земель? Если вам это неизвестно, то возвратитесь к сказанному мною выше.

Казалось, что все были осуждены рассуждать о сем предмете неосновательно: поэты, геометры, философы, метафизики, одним словом, все почти ученые, и особенно те, коих повелительный и разящий голос едва позволяет принимать их недоумение за недоумение, и кои не терпят того, чтобы разно с ними думали. Сии люди почитали превосходными все сочинения, выдаваемые в защиту постановлений на счет обращения зерна. А между тем сии сочинения, вместо ясности, точности и правил, заключали в себе лишь противоречия. И можно бы было доказать, что автор писал даже в защиту той самой свободы, которую хотел опровергнуть.

Это убеждает, что ничего невозможно положить утвердительного, желая определить границы свободе торговли. И действительно, где их назначить?

Новый министр, презирая ропот, был неустрашим. Он оставлял на волю говорить, писать, и не переменял первых своих поступков; между тем хороших следствий свободы еще не показывалось. Хлеб в одной области был дорог, а в другой в то же время дешев, т.е. что оный, по недостатку купцов, еще не обращался. Сверх того, народ, почитавший вывоз предвестником голода, смутился при виде отправления зерна. «Нам не останется ничего!» кричал он, и произошел бунт. Тогда злонамеренные люди, обегая торги, рассеивали новые боязни, и причиняли мятежи. Таковы суть главнейшие препятствия, встретившиеся при восстановлении свободы. Но время уничтожит их, если правительство будет уметь упорствовать.

Глава XVI. Вред торговле:
роскошь в столице

Из четырех предположенных мною монархий я составляю теперь только одну, имеющую большую столицу, в которую стекаются из всех областей. Достаточные люди, будучи в состоянии наслаждаться приятствами, доставляемыми столицей, поселяются в ней нечувствительно; иные приезжают туда по делам, некоторые из любопытства, и многие, для снискания пропитания, не находимого ими в других местах, ибо часто, не имея ничего, можно там издерживать много, потому что в столице встречаются пособия всякого рода, и даже такие, коих бы не должно открывать, и в коих, однако же, не таятся.

Богатство привлекает искусства. Следовательно, в столице будет множество ремесленников, кои увеличат в ней потребление, причинят вздорожание в съестных припасах, и привлекут туда деньги из провинций, где найдутся люди, достаточные для получения вещей, употребляемых в столице. Ремесленническая работа будет дороже, нежели бы была тогда, когда бы ремесленники поселились где-либо в другом месте, ибо доставление в столицу их продовольствия и первоначальных материалов, будет весьма иждивительно.

Поселясь в разных провинциях, они привлекали бы туда деньги и из столицы. Они принесли бы с собой изобилие, потому что во всех местах своего пребывания увеличили бы число потребителей, и способствовали бы богатством разделяться с меньшей неравностью. Хотя сии причины и заставляли желать заведения мануфактур в провинциях, однако же такое намерение было хорошо лишь в умозрении.

Ремесленникам мало до того нужды, что обрабатываемые ими предметы дороги, лишь бы они были уверены в их распродаже. Где же они могут их лучше продать, как не в столице, где все вещи почитаются лишь по мере дорогой их цены? Имеют ли они где-либо столько способов жить своим искусством? Могли ли бы они в своенравии публики, снабжать ее непостоянными модами, и успевать обращать оные в свою пользу? Наконец, я думаю, что они, наслаждаясь совершенной свободой, могли бы рассеяться по многим различным местам; но не имея сей свободы и будучи не в состоянии работать иначе, как под покровом привилегии, не должны ли селиться там, где удобнее могут выпрашивать сию привилегию, возобновлять ее, препятствовать, чтобы оная не была отдана другим? Итак, единственно в столице, а после оной в больших городах, могут заводиться мануфактуры.

Но коль скоро в столице все вздорожало, то уже вещи, самые обыкновенные, становятся редкими, и там-то ремесленники истощают все свое искусство на доставление богачам наслаждений роскоши, т.е. таких предметов, коими пользуются из тщеславия, и кои скука праздной жизни делает необходимыми.

Непонятные взыски множества налогов, извороты исключительных и привилегированных обществ, письменные дела, банки, барышничество, монополия зерна, были путями, открывшимися для искателей счастья, которые пустились по ним толпой. А от сего родились вдруг новые люди, кои, обогатясь ограблением народа, составили разительную противоположность с нищими, ежедневно уничтожающимися.

Знатные служили примером роскоши; но их роскошь, по крайней мере, не превышала их достатка; напротив, недавно разбогатевшие не знали в ней никаких границ, ибо могли издерживать с тем большим расточением, чем легче обогащались. Будучи искусительны для подражания и превышая подражание, они казались приготовляющими разорение граждан всех состояний.

И действительно, поскольку через большие только расходы можно было сделаться известным, то расстройство вкрадывалось по порядку во все состояния, и все классы, силясь наперерыв друг от друга отличиться, самым сим усилием себя смешивали. По чрезвычайному беспокойству всякий показывал обширные желания, а по суетности, которой удовлетворялся, казались все не имеющими желаний. Своенравие давало цену самым пустым вещам; всякий, не пользующийся ими, хотел казаться наслаждающимся, потому что полагал таковыми других; не имея страсти, каждый старался говорить языком страстей, и самая ложная сия страсть была весьма чудной. Всякое пристрастие происходило лишь от повиновения законам своенравной моды, которая, будучи единственным правилом для вкуса и чувств, предписывала каждому все то, что он должен желать, говорить, делать и мыслить; мыслить было последним действием.

В таком расстройстве роптали на собирающих государственные подати, потому что они имели более средств к обогащению. Но не должны ли были и все граждане упрекать себя также? Если они приобрели меньшие богатства, то от того ли это, что они не столь корыстолюбивы, или от того, что не могли? Итак, надобно было вооружаться против всеобщих нравов; но в веке развращения все состояния ропщут друг на друга.

Я бы хотел, чтобы монархия никогда не могла сделаться слишком богатой. Конечно, не в излишнем богатстве находится зло, ее разрушающее, нов неравенстве распределения.

Ужели, скажут мне, надобно учинить новый раздел земель, и определить каждому гражданину одинаковое число десятин? – Нет, без сомнения, такое предприятие было бы химерическим. Совершенно равенство может поддерживаться только в такой республике, как Лакедемонская; и я согласен, что в монархии граждане не могут быть спартанцами. – так что же делать, спросят меня? – должно, чтобы каждый гражданин мог кормиться собственными трудами, и я скажу, что везде, где есть нищие, правление несовершенно.

Я знаю, что предполагают, будто все могут жить своими трудами, ибо богач, не делающий ничего, всегда говорит несчастному, не имеющему хлеба: ступай работать! – Таким-то образом роскошь, умножающая нищих, ожесточает сердца, и бедняк не находит уже помощи. Теперь рассмотрим, может ли каждый гражданин находить работу.

Замечают не без основания, что роскошь больших городов дает средства кормиться множеству ремесленников, и оттого говорят, что роскошь есть благо. Но сколько людей, которые были бы полезны в деревнях, и которые, обольстясь выгодами, приобретаемыми иными в столице, стекаются туда толпами, чтобы ходить по миру? Многие даже со способностями впадают в нищету, потому что им невозможно работать соревновательно с теми, кои начали прежде их, и кои заслужили уже доверенность. Разве мы не видим, как богатые люди, не зная почему, приходят друг за другом в одни и те же лавки, и что искусный или счастливый ремесленник упражняется в своем ремесле почти исключительно? Ужели нам не известно, что в предмете роскоши имя обработавшего оный значит много? Роскошь овладевает чувствительно всеми состояниями, и кто не богат, тот, по крайней мере, хочет казаться богатым.

Тогда, для покупки роскошных вещей, отказывают себе в необходимых. Итак, у самых полезных ремесленников отнимают работу, а следовательно, и хлеб. Сверх того, если в те времена, когда богатства разделены слишком неравно, небольшое число зажиточных людей способствует процветанию мануфактур дорогих предметов, то как мало тогда граждан, достаточных для поддержания мануфактур самых обыкновенных? Итак, если роскошь кормит некоторых ремесленников, зато многих повергает в нищету. Вот следствия, производимые оной в городах, и особенно в столице. Перейдем же теперь в деревни.

Провинции должны столице доходами владельцев, в ней живущих, и доходами государя; сей неисчислимый долг возрастает ежедневный долг возрастает ежедневно вместе с налогами. Правда, что столица, через большие происходящие в ней потребления, возвращает провинциям полученные от них деньги, и способствует процветанию земледелия, по мере количеств произведений, из оных в нее доставляемых. Но столица не может получать произведений из всех провинций равномерно, и, следовательно, земледелие не может повсюду процветать одинаково.

Изобилие существует в деревнях, окружающих столицу; и в оных самая бесплодная почва становится плодоносной. Она находится также и в отдаленных провинциях, если они имеют со столицей удобное сообщение. Когда же сего сообщения нет, тогда можно судить о их бедности по бледным лицам жителей, по разваливающимся хижинам, и по полям, остающимся без возделывания. Таковые провинции производят мало, потому что их владельцы – богатейшие потребители – живут в столице, где они потребляют произведения других областей, и еще потому, что сии потребители, истинным богатствам, доставляемым возделанной почвой, предпочитают происки, открывающие некоторым путь для счастья; бумаги, в коих полагают иметь более дохода, и кои расточают удобнее; наконец, роскошь, разоряющую их всех. Они не только не тратят необходимого для доставления себе изобильнейшей жатвы, но еще и откупщиков приводят в несостояние производить сии издержки. Они на них насчитывают, отнимают часть их скота, одним словом, кажется, лишают их всех средств обрабатывания земель. Между тем откупщики, превышая своим числом откупа, осуждаются соперничеством на весьма слабую плату; едва в состоянии кормиться со дня на день, они отказывают себе в необходимом, дабы платить господину, который, в недрах неги, руководствуется единственным правилом: что крестьяне не должны жить в довольстве, и который даже не знает, что богатство хлебопашца обогатило бы и его. Итак, это слишком справедливо, что роскошь столицы служит главнейшей причиной бедности и опустошения.

Глава XVII. Вред торговле:
зависть государств

Дабы судить о том, что должно последовать с завистливыми государствами, покушающимися отправлять торговлю исключительно, я предположенный нами народ переношу в Малую Азию; назначаю ему Мидию, Лидию, Вивфинию, еще некоторые области, и составляю королевство, коего столицей будет Троя.

Но так как я хочу рассмотреть одно лишь следствие зависти государств, то для отклонения всего прочего предполагаю, что сей народ не имеет уже в своих нравах ни одного из тех пороков, коими я упрекал его. Теперь сие государство будет лишь земледельческим. Оно упражняется в искусствах, относящихся к хлебопашеству, и начинает также познавать и другие; хотя в приятствах жизни употребляет несколько разборчивости; однако же нравы его еще просты так же, как и правление. Оно не знает ни таможен, ни пошлин, ни застав, ни налогов, ни цехов, ни обществ, никаких привилегий, ни постановлений касательно обращения зерна. Каждый гражданин, для своего пропитания, волен избирать приличный ему род работы, и правительство требует единственно лишь таких сборов, кои исчислены по нуждам государства, и кои народ платит добровольно. Таковы суть сии новые троянцы. Но да позволены мне будут еще некоторые предположения.

Итак, я предполагаю, что во времена их существования времена древнейшие всех преданий, Азия, Египет, Греция, Италия, а равно и острова, рассеянные по морям, разделяющим сии страны, были земли просвещенные, коих народы начинали уже несколько торговать между собой тогда, как весь остаток Европы находился еще в варварском состоянии.

Наконец, я предполагаю, что искусства нигде не достигли таких успехов, как у троянцев. Повсюду в других местах они едва только родились; между тем роскошь, даже и у троянцев, была еще неизвестна.

Народонаселение во всех предположенных мною землях должно быть велико. Многие причины тому способствуют: простота нравов, надежное пропитание, находимое в трудах по выбору, и земледелие, оказывающее тем лучшие успехи, чем оно более уважаемо.

Однако же не все земли, обитаемые нашими просвещенными народами, равно плодоносны, и, следовательно, не все производят достаточное количество для прокормления некоторого многолюдства в известное время. Греция, например, в своей плодородности далеко отстает от Египта, а также и многие приморские места были бы мало населены, ежели бы долженствовали кормиться единственно от собственной почвы.

Но где земледелие не может пропитать многочисленного народа, там промышленность его заменяет, и торговля продовольствует граждан избытками хлебородных государств. Сей народ, которому почва отказывает в необходимом, делается посредником других. Он торгует избытками всех; привозит из оных нужное на свое существование, и как привык к бережливости, с которой принужден был торговать, то под конец долженствует обогатиться.

Вот чему надлежит последовать с государствами, занимающими бесплодными приморские земли.

Будучи торговыми по своему положению, они первые стали отправлять торговлю посредническую.

Сия торговля была особенно выгодна троянцам. Искусства, в коих они оказали успехи, привлекают к ним купцов всех государств. Они обрабатывают первоначальные материалы собственной почвы, а также и доставаемые от иностранцев, и их мануфактуры, с каждым днем процветая, питают множество ремесленников.

Народы не умели пребывать долго в сем блаженном состоянии. Для чего, говорили они, отправлять к троянцам первоначальные материалы, которые мы можем обрабатывать сами? Благоразумно ли доставлять к иностранцам для продовольствия их ремесленников наши деньги и произведения, кои потребляясь у нас, умножили бы число народа и богатства? Итак, каждый из народов старался завести таковые же мануфактуры и у себя.

Торговые государства особенно возбуждали зависть. Сии государства, будучи бедны от собственной почвы, обогащались, размножались, и как будто ослеплению других обязаны были за свое богатство и многолюдство. Для чего позволять им одним отправлять торговлю почти исключительно, говорили государства завистливые? Долго ли еще терпеть нам, чтобы они получали от нас выгоды, коими мы можем пользоваться сами? Не мы ли их кормим и обогащаем! Итак, закроем для них наши порты; тогда вскоре они обеднеют и уничтожатся.

Сии рассуждения не столь благоразумны, как казались. Творец вселенной – в очах коего все народы, несмотря на предрассудки, их разделяющие, суть как бы одна республика, или лучше сказать, как бы одно семейство – поставил между ними взаимные нужды. Сии нужды суть следствие различия климатов, доставляющее одному народу с избытком то, в чем другой нуждается, и научающее каждого разным родам промышленности. Несчастен тот народ, который вздумал бы обойтись без других; он был бы столь же безрассуден, как и гражданин общества. Который, жалея о выгодах, получаемых от него другими, захотел бы сам удовлетворять себя во всех нуждах. Если бы какой-либо народ обходился без торговых государств, если бы он их уничтожил, то сам от того сделался бы беднее; ибо уменьшил бы число потребителей, которым продает свои избыточные произведения.

Впрочем, торгующие не принадлежат по-настоящему никакой земле. Они составляют народ, рассеянный повсюду, коего выгоды отдельны. Итак, тот народ ошибается, который, жертвуя своим торгующим всеми прочими, надеется извлечь из сего какую-либо пользу. Отчуждая торгующих других народов, он продает свои товары по низшей цене, и покупает иностранные по высшей; его мануфактуры упадают, земледелие ослабевает, и с каждым днем он претерпевает новые потери.

Единственно соперничество всех торгующих в силах улучшать торговлю для блага каждого народа. Действовать самому и не препятствовать действию других! Вот цель, к которой должны стремиться все народы. Торговля, всегда свободная и всегда открытая, могла бы одна споспешествовать благоденствию всех вместе и каждого в особенности.

Но не так думали наши народы. Богатство всякого государства, говорили они, всегда соразмерно количество обращающихся в нем денег; а оные обращаются в большем количестве от распространения торговли, следовательно, каждый народ, пекущийся о настоящих своих выгодах, должен стараться о средствах овладеть торговлей исключительно.

Сие рассуждение казалось неоспоримым, и потому начали поступать сообразно с оным. Итак, вот народы, начинающие разорять друг друга; ибо, желая присвоить себе торговлю, каждый станет от того торговать менее. Рассмотрим следствия такой политики.

Троянцы, имевшие порты на Эгейском море, Пропонтиде и Понте Эвксинском⁰⁰⁸, владели еще и всеми островами, лежащими поблизости их земли. В таком положении, будучи в состоянии отправлять удобно торговлю соревновательно с другими народами, они захотели присвоить ее исключительно, и вследствие того учредили повсюду таможни, наложили на иностранных купцов за привоз и вывоз пошлины, и, наконец, затворили для них свои порты совершенно.

Народ рукоплескал благоразумию правительства. Он надеялся торговать одним, а между тем ничего лучшего против прежнего не оказывалось, потому что он не мог оставить своих мануфактур и своих полей, дабы отправиться в море.

Торговля, лишаясь посредства торговых государств, ослабевала весьма чувствительно. Сей переворот причинил падение многих мануфактур, и земледелие изнемогало, ибо невозможность вывоза сделала всякий избыток бесполезным.

Между тем правительство и не подозревало себя в погрешности. Оно полагало напротив, что торговля доставляла государству более изобилия, нежели когда-либо, и судило о том по богатству некоторых своих купцов.

Но сии купцы обогащались на счет государства. Не имея более в своей покупке и продаже соперников, они одни назначали вещам цену. С каждым днем они ограничивали плату ремесленника и земледельца, и продавали дорого все, что ни привозили от иностранцев.

Завидуя один другому, народы не могли довольствоваться закрытием своих портов и взаимным запрещением торговли, в надежде отправлять ее исключительно; надобно было еще вооружиться, и вооружились. В войнах, пагубных для всех, радовались попеременно, что наносили друг другу удары, кои, однако же, падали на одну лишь торговлю, для ниспровержения оной повсюду. Многочисленные сухопутные армии, сильные флоты побуждали отнимать от плуга и мануфактур одну часть граждан, и обременят в то же время другую налогами. Сии угнетения возобновлялись с каждой войной, и всегда с новыми злоупотреблениями, потому что мир, заключаемый единственно от истощения, не продолжался столько, чтобы воинственные силы успевали вознаграждать свои потери.

Торговля, испровергаемая во время войны, возникала при мире с трудностью; никто не дерзал вдаваться в предприятия, требующие больших предварительных издержек, и грозящие рушиться при первых неприятельских действиях. Однако же правительство призывало к торговле народ и даже дворянство; оно предлагало торгующим свое покровительство, и, казалось, думало лишь о средствах споспешествовать процветанию торговли, которую прежде ослабило, и которую оно долженствовало ослабить еще.

Имея в руках власть, обыкновенно полагают все возможным; слепо надеются на свои сведения, и повелев, не воображают встретить препятствий. Вот отчего в государственном правлении сделанная погрешность учиняется еще, и будет повторяема долгое время; она становится государственным правилом, и предрассудки владычествуют. Трояне продолжали затворять свои порты для торговых народов, не переставали с ними воевать, и между тем доискивались причины упадка своей торговли.

Думали, что нашли ее, когда (увидев, что предприятия требовали тем больших издержек, чем боле заключали в себе опасений) вообразили, будто торговля может производиться единственно обществами, соединяющими в себе капиталы многих богатых купцов. Итак, стоило лишь составить их столько, сколько почтется за нужное; однако же вызвалось лишь одно. Оно исчислило выгоды для государства, в преднамереваемом им роде торговли; увеличило предварительные свои издержки, представило, что употребив их, несправедливо будет лишать его прибыли, доставляемой его промышленностью, и потому просило привилегии исключительной, которая и была ему дана.

Сия привилегия вредила свободе, ибо отдавала одному обществу право, принадлежащее всем гражданам. Торгующие жаловались, но тщетно. Новое общество заплатило деньги, и привилегия была утверждена.

Коль скоро правительство узнало, что сии привилегии могут продаваться, то и начало продавать их. Сие злоупотребление обратилось в правило, и вскоре исключительные привилегии стали почитаться за покровительство, оказываемое торговле.

Между тем продавать исключительные привилегии ремесленникам и купцам значило изгонять тех, кои оных не покупали. А от того многие вышли из государства и унесли с собой мануфактуры. Правда, что правительство, под строжайшим взысканием, запрещало им выходить из государства. Но когда они перешли к иностранцам, тогда уже невозможно было их наказывать; и между тем не могли препятствовать их туда побегу. Сие запрещение увеличило лишь число выходцев.

Когда мануфактуры в каком-либо государстве наслаждаются совершенной свободой, тогда они размножаются в соразмерности с нуждой. Но не то уже бывает, если они принадлежат обществу исключительному. Поскольку польза сего общества состоит преимущественно в том, чтобы продавать дорого, нежели в том, чтобы продавать много, то оно и старается, при самом малом торге, получать сколько возможно большие выгоды. Сверх того, ему полезно уменьшать мануфактуры, потому что тогда работники, превосходя нужное для него число их, принуждены трудиться за бесценок, если не хотят идти по миру.

Для исключительных обществ было того не довольно, чтобы работники почти ничего им не стоили; они захотели еще доставать новую прибыль от первоначальных материалов. Почему представили правительству, сколько вывоз материалов к иностранцам противен выгодам торговли, и вследствие того было запрещено вывозить их. Итак, они покупали их за самую низкую цену, а от сего добывание оных ослабевало ежедневно.

Между тем как таможни, денежные сборы, исключительные привилегии, угнетали торговлю, роскошь возрастала вместе с бедностью; государство, существуя лишь пособиями, входило непрестанно в новые долги, и налоги возникали на развалинах богатств общественных.

Вот состояние, до которого достигла троянская монархия. И таково же почти положение и всех тех держав, кои вооружаются для лишения себя взаимно некоторых ветвей торговли. По употребляемым ими средствам нельзя даже и подумать, чтобы они хотели обогащаться.

Когда правительство входит в непрестанные займы, тогда проценты по необходимости весьма высоки, а наиболее еще в то время, когда роскошь, не знающая границ в нуждах своих, принуждает входить в долг даже самого богатейшего.

Ежели государство занимает у собственных граждан, то капиталы уходят из торговли, для прокормления получающих проценты – людей по бездейственности бесполезных, коих число возрастает непрерывно. Ежели же заем сей делается от иностранцев, то капиталы не только уходят из торговли, но и из государства, которое от того нечувствительно беднеет.

Тогда торгующие, будучи принуждены занимать за высокие проценты, находятся не в состоянии вдаваться в большие предприятия. Их дела всегда почти смешаны с делами правительства, которому исключительные общества отказывают свой кредит; следовательно, подозрение на правительство изгоняет из торговли всякую доверенность. Итак, в подобных монархиях весьма трудно процветать торговле.

Сих неудобств не видно было у держав торговых. Напротив, там царствовала доверенность; ибо торгующие наслаждались совершенной свободой, и правительство без роскоши, без долгов, обеспечивало их имущества. Они имели над купцами выше упомянутых государств большую в торговле выгоду, потому что не могли занимать за низкие проценты, и будучи бережливы, старались более приобретать малые, но частые выгоды, нежели разбогатеть вдруг; следовательно, все капиталы оставались в торговле, и способствовали ее процветанию.

Но из всех народов самые благоразумные или самые счастливые были республики, занимающиеся земледелием. Не стараясь отправлять торговли без посредства, они не думали затворять своих портов для иностранных купцов, прибывавших для покупки избытка их произведений, и сии республики жили в изобилии.

В таком порядке вещей вдруг явились новые ветви торговли и произвели большой переворот.

Финикияне, народ торговый и вольный, открыли в западной части Европы землю, населенную множеством деревень, кои показались им тем в большем невежестве, что жители, имея с изобилием золото и серебро, не полагали в них никакого достоинства. Такое открытие, способствовавшее финикиянам распространить свою торговлю, вскоре доставило им преимущество над всеми торговыми народами.

В троянской монархии, где исключительные общества овладели всей известной торговлей, открытия были еще нужнее. Оные оставались единственным прибежищем купцам, не имевшим привилегий. Итак, будучи принуждены искать какой-либо новой ветви торговли в странах неизвестных, они проникали в Каспийское море, и оттуда, восходя по реке Оксу⁰⁰⁹, прибыли в Индию, землю обширную, плодоносную, где процветали искусства, и где рукомесло было в низкой цене от того, что многочисленный народ, живя в изобилии, ограничивался немногими нуждами.

Сие открытие ввело в монархию новый род роскоши. Удивлялись доброте полотна, обрабатываемого в Индии, и новость сообщала ему достоинство, возрастающее некоторым образом по мере отдаленности. Почему купцы, открывшие первые сию торговлю, приобрели барыша от 150 до 200 на 100.

Такой торг казался весьма прибыльным, и действительно он был прибылен для купцов. Он мог бы быть таковым же и для государства, если бы товары, отправляемые в Индию, доставляли барыша 150 на 100; ибо в сем предположении они привел бы отечественные мануфактуры в цветущее состояние. Но индейцы не имели нужды в предметах, обрабатываемых на западе, и потому золото и серебро были почти единственными товарами, отдаваемыми им в промен. Итак, купцы доставали по 150 на 100 уже при возвращении своем в отечество, и, следовательно, сей барыш уплачивало государство.

Рассматривать сие не было в обыкновении, и говорили, что государство обогащается; а между тем обогащались лишь купцы, отправляя торговлю для государства обременительную.

Коль скоро таковая торговля казалась выгодной, будучи производима несколькими частными купцами, то уже нетрудно было доказать правительству, что она принесет еще более пользы, отправляясь исключительными обществами. Ему доказывали даже, что частные купцы, занимающиеся ею, не в силах производить ее, и хотя правительство убедилось в их немогуществе, а следовательно, долженствовало бы почитать за излишнее запрещать им сию торговлю, однако же оно ее запретило, и дало на 15 лет исключительную привилегию обществу.

Итак, вот многие торгующие исключены из торговли, которую они открыли, подвергаясь опасностям, чего, однако же, общество не делало. Общества, обыкновенно, медлительны в своих действиях; они теряют много времени на советования, и, не приступая к делу, тратят значительные издержки. Теперешнее же и вовсе не начинало; оно воспрепятствовало лишь, чтобы сия торговля не производилась другими. Учредили другое общество, третье, наконец, многие по очереди, и правительство, привыкшее устанавливать их, полагало всегда, что сие установление для него выгодно. Оно было столько в том уверено, что учредило, наконец, такое общество, которому оказало большие пособия, и даже снабдило его нужным капиталом.

Сие новое общество, невзирая на некоторые успехи, по временам ему удававшиеся, вскоре истратило большую половину из своих капиталов. Оно предвидело уже то мгновение, в которое лишится кредита; и поскольку ему нужно было скрывать понесенный урон, то оно вздумало сделать раздел между акционерами (вкладчиками), как бы торговля принесла прибыль. Но сей обман, поддержавший его кредит на одно мгновение, увеличил истощение капитала. Вскоре оно нашлось в необходимости занимать за высокие проценты, и существовало лишь пособиями правительства.

Но отчего одна и та же торговля может быть вместе и прибыльна, и разорительна? – она прибыльна тогда, когда производится частными, ибо производится с бережливостью. Купцам довольно тогда переписываться с купцами тех земель, с которыми они торгуют; по большей мере им только нужно иметь приказчиков везде, где они могут делать складки своих товаров; сверх того, они избегают всякой бесполезной издержки, потому что видят все сами.

Но не то происходит с обществами: им нужны в столице распорядители, директоры, комиссары, помощники, и таковые же повсюду, где они имеют свои присутствия. Им нужны еще магазины, здания, сооружаемые для тщеславия их начальствующих. Подвергаясь подобным издержкам, как им не терять еще от неисправности, от упущений, от неспособности? Они отвечают за все погрешности, чинимые нанятыми их прислужниками, а сих погрешностей делается тем более, что распорядители, сменяющие друг друга по воле партии, не стараются составить для себя благоразумного и надежного плана; общества вдаются в предприятия необдуманные, исполняют их как бы на произвол случая; и в управлении, кажущемся и без того весьма запутанным, употребляют людей, коих выгоды побуждают запутывать их еще более. Итак, самое составление сих обществ по необходимости порочно. Но компания (общество) индийская имела еще и другие неудобности. Она хотела быть воинственной и побеждающей, вмешивалась в распри индийских князей, содержала солдат, имела укрепленные места, приобретала владения, и ее служители почитали себя за царей. Из сего легко можно видеть, что таковое управление стоило гораздо свыше прибыли, доставляемой торговлю.

Между тем сия компания упорствовала в желании сохранить свою привилегию, и основывалась на том, что частные, по ее мнению. Не в состоянии были производить сию торговлю. Она говорила таким образом, соображаясь с выгодами своих служителей, которые одни только обогащались.

На самом же деле опыты показывали, что она не может отправлять сей торговли. Итак, какая предстояла опасность дать оной свободу! Ежели можно было продолжать ее с пользой, то частные ею займутся, ежели нельзя, то она прекратится.

Индийская торговля возбудила жадность торговых народов. Красное море открывало для оно финикиянам свободный путь. Почему они не замедлили начать ее и повезли в Индию золото и серебро, получаемое ими из западной части Европы. Но исключительные общества, казалось, долженствовали завестись повсюду. Учредилось одно, которому финикияне и уступили сию торговлю.

Сия компания заключала в себе в их республике, также как и в монархии, пороки, нераздельные с ее учреждением. Однако же поддерживалась лучше троянской компании, потому что находилась в благоприятнейших обстоятельствах.

Финикияне завладели некоторыми островами, кои одни только произращали пряные коренья. Почему и хотели сохранить продажу оных для себя исключительно, отдав сии острова компании, которой было полезно не допускать туда иностранцев.

Сии-то произведения сохраняли их компанию; она бы разорилась, как и все прочие, если бы, без сего единственного обладания, отправляла индийскую торговлю. Просвещенные финикияне это знали; они совсем не полагались на прочность такой компании, которая была вместе и воинственной, и торговой, и судили благоразумно, что для республики выгоднее будет дать торговле совершенную свободу; и даже продажу пряных кореньев разделить с иностранцами.

Между тем пример исключительного общества у финикиян служил в Трое сильным доводом для покровительствования индийской компании. Может ли компания, говорили там, быть противна свободе и торговле, если она учреждена также у народов вольных и торговых? – но если приводившие сие доказательство предвидели на оное ответ, то они были люди бессовестные; ежели же не предвидели, то имели разум весьма ограниченный. Однако же несмотря на то сии рассуждения ослепляли правительство до такой степени, что оно не переставало усиливаться, для поддержания своей компании.

Невероятно бы было, чтобы египтяне, имея столь выгодное положение для торговли от запада до востока, смотрели без зависти на богатства, доставаемые финикиянами. Итак, они покусились разделить их, и последовали теми же путями. Нечувствительно прочие народы Азии, по примеру других, вдались в торговлю, и все из разных мест прибыли в Индию. Последние обнадеживались такой же прибылью, какую получили первые. Они не предвидели, что соперничество столь большого числа народов причинит на индийских торгах вздорожание на все, и что вещи, купленные там высшей ценой, должны перепродаваться низшей, ибо оные сделаются обыкновеннее. Напротив, по чрезвычайным усилиям, происходившим в торговле, с каждым днем убеждались более, что всякое государство приобретает могущество только по мере своих богатств, а богатства, смотря по обширности торговли.

Я отнюдь не порицаю торговлю; напротив, думаю, что всякому народу надобно отдать на волю делать то, для чего он полагает себя способным. Правительство не должно по сему предмету ничего предписывать; ему не надобно ободрять исключительно торговли, ни даже земледелия. Все его покровительство ограничивается обозрением производимого, позволением заниматься всем, удалением препятствий и поддержанием устройства. Ежели деревни не будут подавляемы, то они умножатся народом с избытком который наполнит города ремесленниками, а порты матросами. Тогда все от искусства, распространившегося везде, получит достоинство, и государство приобретет истинное могущество.

Но дабы не угнетать деревень, должно ли освободить их от всех податей? Нет, без сомнения. Земли необходимо обязаны уплачивать повинности, потому что они одни только могут платить их. Ремесленники же и купцы, как мы уже заметили, не платят никогда, ибо если они трудятся, то заставляют вознаграждать себя; если же не трудятся, то ходят по миру. Одним словом, какие бы меры ни употребляли ко взысканию с них тягостей, но всегда за них будут платить владельцы земель, ибо они же дают им и плату. Мы уже о сем говорили. Итак, повинности должно накладывать на земли; надобно дать полную волю промышленности, и не допускать родиться никакому из злоупотреблений, виденных нами в разных направлениях.

Все сии злоупотребления вкрались к народам Азии, кои, лишив торговлю всякой свободы и испровергнув тем земледелие, захотели быть торговыми, и даже каждый исключительно. От сего родились частые войны в Индии и Азии, и произошли непрерывные перевороты в торговле, которая упадала по очереди везде, и возникала слабо даже у народов, имевших наиболее успехов. Все входили в долги, умножали налоги, и для поддержания торговли, казалось, старались испровергать земледелие, хотя без оного торговля и не может существовать. Повсюду видно было расстройство одинаковое, или почти одинаковое.

Наконец почувствовали, что земли суть главнейшая сущность богатств, и, для ободрения хлебопашества, предложили в Трое позволить вместе и привоз, и вывоз. Наша почва, говорили там, будучи плодоносной сама по себе, сделается для нас при хорошем обрабатывании неистощимой. Соперничество народов введет хлеб в истинную цену. Хлебопашцы, уверенные в распродаже зерна, станут удобрять все свои земли, и существенность нашей торговли будет возрастать ежегодно. В Египте позволили только вывоз, и правительство, часто даже поощряло к оному награждениями. Будучи богаты собственной почвой, египтяне становились еще богаче от своей торговли, и владычествовали тогда на морях. Взирая на сие, многие в Трое хотели, чтобы по крайней мере позволили вывоз; другие тому противились, и все вообще, не зная, что произойдет, боялись позволения и вывоза, и привоза.

Из суждений, по сему предмету происходивших, лучшие не убеждали, а худшие превосходили их числом. Правительство, так же как и народ, не зная, в чем утвердиться, повиновалось крикам, казавшимся сильнейшими, и по очереди позволяло и запрещало вывоз. Ибо от недостатка правил поступало с излишней смелостью, и давая свободу, всегда ее ограничивало, а тем самым покоряло оную многим злоупотреблениям. Одним словом, смотря на его поступки, сказали бы, что оно хочет причинить голод, для благоприятствования монополистам.

В таких обстоятельствах получили известие, что египтяне запретили вывоз, и сия новость, казалось, доставила торжество тем, которые в Трое оному противились.

Мы доказали, что всем государствам полезно дать свободу на привоз и вывоз, а здесь заметим, что сия свобода долженствует принести большие выгоды, или, по крайней мере, доставит их поспешнее, когда она соединена со всеми причинами, могущими способствовать усовершенствованию земледелия.

Хотя в Египте и существовали злоупотребления, однако же древние обычаи заставляли еще уважать хлебопашество. Там имели правилом, что налоги должны быть собираемы единственно с произведения земель, и сие произведение оценивали как можно выгоднее для хлебопашца. Откупщик знал, сколько он обязан платить, и, не опасаясь, чтобы с него когда-либо потребовали более, жил в довольстве. Ему оставляли все необходимые предварительные издержки для обрабатывания и удобрения его полей; никогда подать, под каким бы то предлогом ни было, не брали из сих предварительных издержек. Он имел даже для своего обогащения такое средство, которое способствовало успехам земледелия. Оно состояло в том, что земли отдавались в наем обыкновенно на 20, на 25 или даже на 30 лет. Следовательно, богатые откупщики могли, в течение 4-х или 5-ти первых годов, весь свой доход употребить на разведение растений, на удобрение полей и на умножение скота. Они могли даже издерживать на то часть своей собственности, и вообще сие делали, ибо были уверены вознаградить все с прибытком, в продолжение 15 или 20-ти лет. Одним словом, от долговременного найма они обрабатывали откупа с таким же рачением, как бы оные были собственные; и сами владельцы земель находили в том великие выгоды, потому что при каждом возобновлении отдачи в наем они чувствительно умножали свои доходы.

Вот причины, соединенные в Египте со свободой вывоза; и легко понять, что из того долженствовала произойти большая польза.

В Трое с давнего времени множество злоупотреблений причиняли упадок земледелия. Наймы заключались только на 9-ть лет, и закон не позволял продолжать их на большее время, а хотя бы оный сие и позволил, то и тогда бы земледелие не извлекло из того никаких выгод. Чего могли ожидать от откупщиков? Они вообще едва доставали на свое бедное содержание. Не будучи обеспечены в предварительных издержках, они, для уплаты налогов, часто бывали принуждены продавать свой скот или даже и плуг. Живя в бедности, старались казаться еще беднее, потому что таксы, налагаясь на каждого произвольно, возрастали тотчас, коль скоро земледелец показывал довольство. в таком порядке вещей поля оставались невозделанными; из оных едва обрабатывали самое необходимое количество, и большая часть откупов не имела ни малейшей ценности. По сему изложению можно судить, что для Троянской монархии требовалось много времени на доставление всех выгод, долженствующих произойти от свободной торговли зерна.

Спросят, без сомнения, от чего египтяне, одобрив вывоз, его запретили? – от того, что не позволяли привоза. Неурожай причинил дороговизну, и иностранцы либо совсем не привезли хлеба, либо привезли его недостаточно. В таком случае правительство почло нужным взять бесполезные предосторожности, состоявшие в запрещении вывоза, который и без того остался бы в бездействии.

Трояне долженствовали дать торговле зерна совершенную свободу, и еще соединить с оной все причины, могущие способствовать успехам земледелия. Но когда государство клонится к падению, тогда не думают ни о земледелии, ни о причинах, оное ослабляющих, ни о средствах, служащих к его отправлению. Тогда руководствуются одним только правилом: что надобно лишь доставать деньги, а достав их, считают себя сильнее, потому что могут выставить многочисленные армии. Но, предполагая, что великие армии составляют силу государства, надобно бы узнать, каким средством монарх добывает деньги, дабы судить, надежно ли его могущество.

Одни ли земледельцы их выплачивают; и, заплатив их, живут ли они в довольстве? – я согласен, что богатый монарх, знающий делать употребление из своих сокровищ, составит свое могущество. Но если все его деньги происходят от займа, то он их и не имеет; у него тогда только одни долги, для уплаты коих разорит своих подданных, и, не расплатившись с ними, войдет еще в новые.

Вот положение, в котором находились главнейшие державы Азии. Повсюду думали о привлечении в государство денег; повсюду говорили о воспрепятствовании их выходу; одним словом, повсюду чувствовали в них нужду, и правительства, поступавшие единственно по правилам финансов, не могли заниматься способами, служащими к усовершенствованию земледелия.

С такой политикой монархи почитали себя сильными, и льстились оными сделаться. Но отдаленные века, в коих я поместил их, должны извинить сие заблуждение. Они не предвидели, с какой легкостью империи, самые богатейшие, а особенно Азиатская, будут ниспровержены, и могли полагать, что люди, искусные в финансах, в состоянии иногда быть завоевателями; однако же они ошиблись.

Глава XVIII. Вред торговле:
каким образом соображения торгующих служат, наконец,
причиной упадка торговли

При торговле, наслаждающейся совершенной свободой, всегда находится много соперников, и тогда предприятия подвергают большей или меньшей опасности, смотря как они велики или малы, посмотрим теперь, какие могут быть в подобном случае соображения торгующих, коих вся цель состоит в приобретении сколько возможно большей прибыли.

Откупщик, нанимающий землю, исчисляет произведений оной по жатвам обыкновенных годов, и по ценам съестных припасов, на торгах существующим.

Вот первое его соображение; оно основано на догадке, более или менее справедливой; но следствия его еще неизвестны. Он приобретет прибыль, если соберет столько припасов, сколько предполагал, и выручит за них такую цену, какую надеялся; в противном же случае потерпит урон, например: если град похитит часть из его жатвы, то он будет иметь мало произведений для продажи, и найдется принужденным уступить их за низкую цену, если его соседи соберут жатвы изобильные.

Такова есть опасность, ему угрожающая, когда он поступает по соображениям самым обыкновенным.

Если он выдумает новый способ возделывания земли и покусится испытать его первый, тогда его соображения будут еще ненадежнее, ибо основанием их служит лишь кажущаяся удобность, о коей он не в состоянии судить с надлежащей точностью, и коей успехи долженствует доказать опытность.

Наконец, если он займется произведениями, продающимися, по причине своей редкости, дороже, и станет обрабатывать их преимущественнее, то его предприятие будет весьма опасно, ибо может случиться, что его почва для оных не годится, или самые произведения выйдут из обычая или сделаются изобильными, потому что и другие земледельцы последовали таковым же соображениям.

Для уверенности в своих намерениях ему надлежит: хорошо узнать свойство своей почвы, уметь всегда пользоваться непостоянным вкусом общества, и принимать еще в расчет и покушения прочих земледельцев.

Будучи не в состоянии исчислять все сие, откупщики часто пускаются на отвагу; они иногда выигрывают, иногда теряют, но все способствуют успехам земледелия, одни своими ошибками, другие своей удачей; и, наконец, во всякой стране заводится образ возделывания земель, который часто мог бы быть лучше по многим отношениям, но которого удобность, кажется, вообще утверждается опытностью. Тогда хлебопашцы приноравливаются к обычаю, и с каждым днем соображают менее.

Ремесленник также делает соображения: о ценах, существующих на первоначальные материалы, о плате, на которую обыкновение позволяет ему надеяться; о вкусах публики к некоторым вещам и о числе работающих соревновательно с ним в одном роде искусств.

Вещи, самые обыкновенные и всем нужные, подвергают наименее опасностям. Цена первоначальных их материалов изменяется мало, потому что оные находятся во всегдашнем изобилии. Плата, надлежащая работнику, известна с большей точностью, потому что торговля вещей такого рода производится непрестанно, и сверх того, их всегда много, потому что не превратный вкус заставляет их требовать, но ежедневная нужда. Наконец, число ремесленников соразмеряется само по себе с надобностью общества, и, следовательно, их соперничество, пребывая всегда почти одинаковыми, причиняет в их плате весьма малые изменения.

Итак, прибыток в сем роде трудов надежнее; оный возобновляется непрестанно, но зато не столь важен. Работник, кормящийся им со дня на день, едва может сберегать самое малое; он иногда отказывает себе в необходимом, и потому ему весьма трудно поправлять свое положение.

Ремесленникам такого рода предстоит мало соображений; для них довольно поступать так, как поступали другие прежде их. Но те, которые стараются познавать вкус богачей, оный в них производит, одним словом, ремесленники предметов роскоши, будучи в состоянии добывать великий прибыток, должны также и на многое обращать свое внимание.

Обрабатываемые ими первоначальные материалы, будучи вообще реже, имеют высшую цену, и дорожают чувствительнее, смотря как выделываемые из них вещи входят в большее употребление. Тогда ремесленники должны ограничить свою прибыль, ибо слишком высокая цена может отнять охоту у покупщиков, побуждающих их к работе.

Мода, непостоянная по существу своему, не обнадеживает их ни в чем, и между тем на ней-то основывают они все соображения. Важный прибыток (если они его приобретают) становится для них вредным, ибо приманивает множество соперников. Тогда часто случается, что едва находят свое пропитание в ремесле, обогатившем тех, кои занялись им первые.

Следуя по произволу случая и будучи жертвой своенравия моды, сии ремесленники часто подвергаются лишению всяких пособий. Те, которые по причине позднего вшествия в ремесло имеют множество соперников, не могли сберечь ничего; а те, которые работали при обстоятельствах, благоприятнейших, о бережливости не думали. Они не предвидели, что наступит такое время, когда их искусство станет доставлять менее.

Не имея достаточно денег, чтобы ожидать минуты для выгоднейшей продажи, они иногда едва окончив работу, бывают принуждены уступать ее за низкую цену. Часто они находятся не в состоянии работать, потому что не могут купить первоначальных материалов.

Тогда купец, желающий распространить свой торг, предлагает им помощь. Он обещается им давать постоянную плату, с тем, что бы и они согласились работать единственно для него. Ремесленники принимают условие, обращенное нуждой им в закон, и нечувствительно, одни за другими, приходят наниматься к купцам.

То же происходит и с откупщиками; они, для выполнения своих обязательств, имеют нужду в распродаже произведений до известного времени; сверх того, они вообще не столь богаты, чтобы строить магазины, для сохранения произведений, в ожидании выгоднейшей продажи. Следовательно они, уступив купцам несбытое ими на торгах, почитают себя весьма счастливыми. а между тем купцы тогда только у них покупают, когда могут достать за низкую цену, дабы обеспечить себя в перепродаже с выгодой.

Итак, все кажется, благоприятствует торгующим, решающимся на большие предприятия. Располагая всеми торговыми предметами, они как бы обладают всеми народными сокровищами, для обогащения себя трудами хлебопашцев, и искусством ремесленников. Вот обширное поле для их соображений.

Видно, что сии соображения основываются на нужде ремесленника, добывать свою плату; на нужде земледельца продавать свои произведения, и на нужде публики получать работу ремесленников и произведения земледельцев.

Польза торгующего состоит в дешевой покупке и дорогой продаже; следовательно, для него нужно, чтобы во всех родах работ было великое число ремесленников, дабы они соперничеством ограничивали свою плату. По такой же причине ему нужно еще, чтобы многие земледельцы были побуждаемы к продаже своих произведений. Наконец, ему надобно, в его предприятиях, иметь сколько возможно менее соперников.

Ясно видно, что с исключительной привилегией он легко получил бы все сии выгоды, и что, напротив, при свободной торговле он часто будет обманываться. Тогда его соображения сделаются тем труднейшими, чем предприятия зависят от большего числа обстоятельств, коих либо невозможно перечислить, либо невозможно и предвидеть.

Сколь ни выгодно он условится с ремесленниками и земледельцами, но все может в своей надежде быть обманут. Ибо если он наполнит свои магазины даже припасами первой необходимости, то одна изобильная жатва, понизив цену оных, лишит его всей ожидаемой прибыли; и может случиться, что продажа не вознаградит даже собственных его издержек на покупку и перевоз.

Сверх того, он не имеет средства знать с точностью количества потребления, долженствующего произойти в местах, назначаемых им для продажи. Тысячи неожиданных случаев могут и увеличить оное, и уменьшить; а если по сему предмету он знает, чему держаться, то, как осведомится об отношении покупаемых им вещей, с потреблением, которое в оных произойдет? Известно ли ему количество их, имеемое его соперниками? – итак, не может ли случиться, сверх его чаяния, что он купит слишком много и будет принужден уступать с накладом! Никакие соображения не в состоянии наставить его в таковых обстоятельствах. Следовательно, он в своих предприятиях неизбежно должен идти, так сказать, ощупью, основываясь на опытности.

Вот опасности, ему предстоящие, когда он предпринимает торг вещей необходимых, которые еще надежнее к распродаже всех прочих.

Предметы второй необходимости, обратившиеся для нас в толикие нужды, не все равно надобны. Они часто выходят из употребления при перемене прежнего вкуса на новый; следовательно, должно уметь воспользоваться мгновением. Если сии предметы слишком обыкновенны, но теряют свое уважение; а если слишком редки, то высокая их цена уменьшает число потребителей. Какими же исчислениями, в сем роде торговли, может он увериться в ожидаемом прибытке.

Таковые затруднения, встречающиеся особенно в больших торговых предприятиях, не должны много беспокоить правительства. Ибо не малым числом предприимцев, исключительно обогащающихся, надлежит производиться торговле; но гораздо полезнее, чтобы она отправлялась множеством людей, удовлетворяющихся нужным и доставляющих такое же довольство и большему числу ремесленников и земледельцев.

А когда торговля наслаждается совершенной свободой, тогда она естественно производится множеством купцов, разделяющих между собой все ее отрасли и все прибытки.

Тогда трудно и почти невозможно, чтобы один разбогател непомерно более своих соперников. Для сего он должен бы был вдаться в такие предприятия, коих соображения неразлучны с бесчисленными невероятностями, и потому он не осмелится пуститься на отвагу.

Вот главнейшая выгода свободы торговли. Она размножает торгующих. Делает соперничество сколько возможно величайшим, разделяет богатства с меньшей неравностью и вводит каждую вещь в истинную ее цену.

Но, сколько государству полезно иметь много торгующих, столько же и сим последним полезно быть в малом числе. Перед исключительным обществом исчезают все затруднения, потому что его предприятия, каковы бы оные ни были, не требуют больших соображений. Поскольку оно одно имеет право покупать в первые руки и перепродавать, то по своей воле и устанавливает плату ремесленника и земледельца, и поскольку при малом торге оно обнадеживается в великой прибыли, то в случае опасения, чтобы цена на его товары от обыкновенности их не понизилась, оно часть из них сжигает.

Скрытая цель, побуждающая к исходатайствованию исключительных привилегий, состоит в том, чтобы обеспечить себя в получении важного прибытка, величиной которого никогда не бывают довольны, и который все желают добывать с меньшей опасностью. Таким-то образом соображения торгующих причиняют, наконец, падение торговли.

Сия цель находится и в финансах, коих соображения, будучи легки и прос-

[ Далее текст отсутствует. ]

⁰⁰¹ Здесь разумеются заставы, служащие для собирания пошлин за проезд.
⁰⁰² Известно, сколько Сюлли, со всей своей проницательностью, имел труда разобрать сей хаос)
⁰⁰³ Некоторые писатели уверяют, что, дабы в государственную казну прибыл один миллион, подданные должны заплатить три миллиона. Я не в состоянии делать по сему предмету точных исчислений)
⁰⁰⁴ См. Remarques sur les avantages et les desavantages de la France et de la Grande-Bretagne, par rappotr au commerce, p. 394; где сие Английское сочинение приведено в доказательство.
⁰⁰⁵ Краты суть пробы или степени чистоты золота)
⁰⁰⁶ Ливр содержит в себе 20 су.
⁰⁰⁷ Тонтина есть род векового дохода, получаемого от короля, с правом приращения для остающихся в живых.
⁰⁰⁸ Эгейское море, Пропонтид и Понт Эвксинский, суть ныне: архипелаг, Мраморное море и Черное море.
⁰⁰⁹ Ныне Жегон, большая река в Азии, вытекающая при подошве горы Имаус и впадающая в Каспийское море.

КОНДИЛЬЯК

ТОРГОВЛЯ И ГОСУДАРСТВО, РАССМОТРЕННЫЕ В ИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ (О ВЫГОДАХ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ,

ТОРГОВЛЯ И ГОСУДАРСТВО,
РАССМОТРЕННЫЕ В ИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ

(О ВЫГОДАХ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ)