КОНДИЛЬЯК

ТОРГОВЛЯ И ГОСУДАРСТВО,
РАССМОТРЕННЫЕ В ИХ ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ

(О ВЫГОДАХ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ)

[Étienne Bonnot (Abbe) de Condillac. Le Commerce et le gouvernement considérés relativement l'un à l'autre (1776).
Кондильяк. О выгодах свободной торговли. Ч. I–II
/ Пер. с франц. Николая Амосова. – СПб.: Морская типография, 1817. 320 с. 192 с.]

————————————

Предисловие
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, содержащая в себе первоначальные о торговле понятия, основанные
на предположениях, или Начальные познания политической экономии
Глава I. Основание ценности вещей
Глава II. Основание цены вещей
Глава III. О изменении цен
Глава IV. О торгах (рынках) или таких местах, куда стекаются имеющие нужду в промене
Глава V. Что разумеется под именем торговли
Глава VI. Как торговля увеличивает массу богатства
Глава VII. Как умножающиеся нужды рождают ремесла, и как ремесла увеличивают массу богатств
Глава VIII О плате за труды
Глава IX. О богатствах движимых и недвижимых
Глава Х. Какими трудами богатства производятся, разделяются и сохраняются
Глава XI. Основание городов
Глава XII. О праве собственности
Глава XIII. О металлах, рассматриваемых в виде товара
Глава XIV. О металлах, рассматриваемых в виде монеты
Глава XV. Деньги, употребленные за меру ценностей, послужили причиной заблуждений касательно ценности вещей
Глава XVI. Об обращении денег

————————————
————————
————

Предисловие

Из всех сочинений, кои случалось мне читать по предмету Политической Экономии, ни одно не дает столь ясных о торговле понятий, как сие. Причиной тому я полагаю то, что другие авторы слишком надеялись на сведения читателей; и, почитая ненужным останавливаться на первоначальных понятиях, писали свои сочинения, так сказать, с середины; а от сего и самые, по их мнению, аксиомы показались многим невероятными.

Весьма достойно сожаления, что Политическая Экономия, имея предметом народное благосостояние, и, следовательно, превышая пользой все прочие познания, не достигает до сих пор настоящего совершенства. Ее истины должны бы быть столь же неоспоримы, как и математические; но, со всем тем, большое число Господ Сочинителей все еще между собой не согласны, и пишут, кажется, поставляя единственной целью опровергать себя взаимно; как будто дело состоит только в побеждении противников, несмотря на то, виновны ли они или нет.

Хотя непрерывная война ученых и должна, наконец, утвердить истину; однако ж сильное пристрастие к собственным суждениям отдалит еще надолго событие сего ожидания.

Многие скажут, может быть, что Политическая Экономия не имеет больше нужды в пояснениях, что все ее предложения совершенно известны, и что правительства не поступают по всем принятым правилам единственно от нехотения.

На сие я отвечаю, что выгоды правительства с благоденствием народа неразлучны; что ни одно Государство не пренебрегает своею пользой; напротив, каждое жаждет сделаться сколько возможно сильным и богатым. Следовательно, ежели до сих пор многие употребляемые к тому средства не производят желаемого успеха, то это не потому, чтобы правительства не хотели руководствоваться известными правилами; но потому, что все почти сии правила, подобно древним философским умствованиям, имея своих последователей, встречают также и множество противников. Одни их защищают, другие опровергают; где же истина?

Частные выгоды людей суть неоспоримо главнейшая пружина, заставляющая действовать каждого. Сия-то пружина производит соперничество и соревнование; а оные, ограничивая сколько возможно частные выгоды, доставляют изобилие целому Государству.

Г-н Кондильяк весьма ясно здесь доказывает, что сии только причины, быв в полном своем действии, в состоянии сделать каждое Государство цветущим, по мере плодородия земли и промышленности жителей.

Для беспрепятственного же действия сих причин есть только одно средство: свободная торговля, которая, распространяя круг взаимного сообщения Государств, доставляет им легкие способы отправлять между собой мену нужных предметов, и тем способствует удовлетворению непобедимого желания всех народов: наслаждаться равными выгодами и пользоваться одинаковыми произведениями.

Душевное желание оказать какую-либо пользу побудило меня перевести сию книгу на Русский язык. И хотя Г. Волтер говорит, что переводы умножают погрешности и портят красоты в сочинении, однако же должны ли мы лишать себя хороших иностранных плодов потому только, что оные от доставки теряют несколько своего достоинства?

Я старался переводить сие сочинение слово в слово, опасаясь при отдалении затмить настоящий смысл. Издавая его в свет и чувствуя свои недостатки, конечно, ожидаю критики; но оная, имея предметом усовершенствование отечественной словесности, примется мною с должным чувствованием, покажет беспристрастно сделанные ошибки, и послужит руководством в предбудущих моих упражнениях.

Переводчик.

О ВЫГОДАХ СВОБОДНОЙ ТОРГОВЛИ

[ ПРАВИТЕЛЬСТВО И ТОРГОВЛЯ ]

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ,

содержащая в себе первоначальные о торговле понятия,
основанные на предположениях,
или Начальные познания политической экономии.

Глава I. Основание ценности вещей

Представим себе колонию едва поселившуюся, которая собрала первую жатву, и которая по причине отлучения своего от других должна кормиться единственно произведениями обрабатываемых ею полей.

Предположим также, что у ней, за вычетом зерна, нужного для посева, остается оного еще 100 мер, и что с сим количество она может дождаться будущей жатвы, не опасаясь недостатка.

Для избавления же колонии от всякой боязни недостатка надобно, чтобы количество зерна было не только удовлетворительно на ее нужды, но еще достаточно для обеспечения от опасений. А сие не иначе может исполниться, как уже при некотором изобилии; ибо, если судим по своим боязням, то обыкновенно удовлетворительное, но без избытка, кажется всегда недостаточным, и мы почитаем себя вне нужды тогда уже, когда находимся при некоторой степени изобилия.

Итак, количество зерна, остающееся колонии кроме нужного на посев, составляет на сей год то, что называется изобилием или довольством. И потому, ежели сверх оного есть еще несколько мер, то колония будет в избытке; когда же у нее зерна менее, нежели сколько нужно для изобилия, тогда он в недостатке.

Ежели бы люди могли с точностью определить разность между количеством зерна ими имеемого и количеством, потребным на их продовольствие, тогда с таковой же точностью видели бы, в изобилии ли, или в избытке, или в недостатке они находятся; но не зная способа верно исчислить и самых сих количеств, им нельзя судить и о разности оных; тем более, что не умеют сохранять зерна без ущерба; количество же сего ущерба по естеству своему не может быть предусмотрено; следовательно, ежели о том и судят, так это только по приближению и основываясь на опыте нескольких лет.

Между тем, как бы о том ни судили, но можно по справедливости сказать, что почитают себя в изобилии тогда, когда уверены в обладании количеством зерна, достаточным для обеспечения от страхов недостатка; в избытке тогда, когда полагают иметь сверх нужного; а в недостатке тогда, когда думают, что имеемого количества недовольно.

Итак, изобилие, избыток и недостаток заключается более во мнении о количествах, нежели в самых количествах; во мнении же существуют они тогда только, когда предполагаются в количествах.

Ежели вместо ста мер у нашей колонии , за исключением на посев, находится их двести, тогда из оных сто мер будет ненужных для ее употребления от одной жатвы до другой; и если она не возьмет предосторожности к сбережению сего излишка, то оный от порчи большей частью пропадет, а остаток не будет годен ни к какому употреблению на будущие годы.

Следовательно, несколько таковых лет сряду избыточных в жатве, обременят лишь колонию бесполезным излишком, а от того она вскоре начнет засевать менее земли.

Жатвы, неудовлетворительные для нужд колонии, заставят ее почувствовать необходимость сберегать зерно при избытках. Тогда она постарается изыскать на то способы, а нашед их, сделает ненужный излишек полезным для лет неурожая. Тогда сто мер, не истраченных и сохраненных колонией, пополнят недостатки многих таких годов, в которых за вычетом на посев, останется, например, только 60 или 80 мер.

Итак, излишнего зерна уже не будет, ибо не истраченное в один год может потребиться в другой.

Если бы наша колония была окружена другими, занимающимися подобно ей хлебопашеством, тогда не имела бы столько нужды сберегать зерно в житницах; ибо за свой излишек в каких-либо других съестных припасах могла бы получать зерно, избыточествующее у другой колонии. Но мы предполагаем ее совершенно отделенной.

Есть два рода нужд: одни суть следствие нашего телосложения, например: мы уже так созданы, что не можем существовать без пищи. Другие происходят от наших привычек, например6 вещь, без коей мы могли бы обойтись, потому что сложение наше не имеет в ней надобности, соделывается от употребления необходимой, и иногда даже столько, что как будто мы сотворены иметь в ней нужду.

Нужды, кои суть следствие нашего сложения, я называю природными, а происходящие от привычек, вкорененных употреблением вещей, установленными (facties).

Кочующая орда питается плодами, естественно землей производимыми, ловимой рыбой и убиваемыми на охоте зверьми; когда же место ее пребывания не доставляет уже пищи, тогда она переходит на другое. В таком образе жизни видим нужды совершенно природные.

Наша колония не может уже скитаться. Она чувствует нужду жить в избранном ею месте; изобилие, доставляемое обрабатываемыми полями, и доброта плодов, коими одолжена она трудам своим, сделались ей необходимостью. Для нее не довольно ходить на охоту за животными, служащими к пище и одежде; она их разводит у себя и старается расположить соразмерно потребности. В таком роде жизни примечаем уже нужды установленные (facties), т. е. происходящие от привычек удовлетворять нужды способами избранными.

Хотя сии первые нужды весьма мало отступают от природных. Но можно предвидеть, что произойдут новые, всегда более и более от оных удаляющиеся; что непременно последует, когда наша колония, сделав успехи в ремеслах, захочет удовлетворять природным нуждам способами, размноженными и испытанными. Придет время, что установленные нужды, уклоняясь беспрестанно от природы, произведут совершенную перемену и ее развратят.

Первые нужды, установленные нашей колонией, суть основание общественного устройства, которое рушится, если сии нужды уничтожить; а потому на них надобно взирать, как на природные, ибо ежели они и не таковы для скитающегося дикого, то делаются ими для человека, живущего в обществе, и для сего-то я буду вперед называть природными не только нужды, зависящие от сложения, но и происходящие от составления гражданского общества. Под установленными же разуметь буду те, кои не необходимы для общественного устройства, и без которых, следовательно, оно может существовать.

Вещь почитается полезной тогда, когда служит каким-либо нашим нуждам; а бесполезной тогда, когда мы не можем ни на что ее употребить. Следовательно, на чувствуемой в ней нужде основывается ее польза, по которой имеем к вещи более или менее уважения, т. е. судим, что она более или мене способна к тому, как хотим ее употребить.

Сие уважение называется ценностью; а почитать вещь стоящей значит полагать ее для чего-нибудь годной. Итак, ценность вещей основывается на их пользе или, что все то же, на употреблении, которое из них можно сделать.

По мере размножения нужд нашей колонии она изучится употреблять для своих надобностей такие вещи, из коих прежде не делала ничего. Следовательно, найдешь ценность в таких вещах, в коих прежде ее не видала.

В изобилии нужды мало ощутительны, потому что не боимся недостатка; при недовольстве же и неимуществе, по противоположной причине, чувствуем их более. И поскольку ценность вещей зависит от нужды, то нужда чувствуется сильнее. Ценность вещей увеличивает, а чувствуемая слабее оную уменьшает; следовательно, ценность вещей при редкости их возвышается, а при изобилии спадает и может дойти до ничтожности. Например: избыток, не годящийся ни на малейшее употребление, будет без всякой ценности.

Таковым же должно почитать и избыток хлеба, рассматривая его в отношении к тому году, в котором он не входит в количество, необходимое для потребления. Ежели же напротив, судить о нем в отношении к следующим годам, неизобильным в жатве, то в сем случае он, почитаясь частью количества, необходимого на чувствуемую нужду, приобретет ценность.

Настоящая нужда прибавляет предметам ценности более, нежели отдаленная; первая принуждает чувствовать в вещи действительную необходимость, тогда как другая показывает оную только в последствии. А поскольку ласкаем себя надеждой, что ожидаемого не случится, то с сим предубеждением, наконец, совсем перестаем предвидеть нужды и даем вещам меньшее достоинство.

При одинаковой пользе большая или меньшая ценность зависела бы единственно от степени редкости или изобилия, ежели бы сия степень могла быть всегда с точностью знаема. При невозможности же привести оную в известность состояние ценности необходимо повинуется мнению об оной степени имеемому.

Положим, что недостает одной десятой части хлеба, необходимого на потребление нашей колонии, то 9/10 имели бы ценность, то если бы исследователи порядочно недостаток и с точностью уверились, что оный состоит в 1/10.

Чего, однако же, не делается; ибо как льстят себя в изобилии, так точно боятся при неимуществе и думают, что вместо 1/10 недостает 2/10, 3/10 и более. Тогда полагают уже себя достигшими того мгновения, в которое хлеб совсем прекратится; и недостаток 1/10 произведет такой же страх, как бы он состоял из 1/3 или 1/2.

Но лишь только единожды мнение увеличило недостаток, то уже конечно те, у коих есть хлеб, постараются сберечь его для себя, опасаясь терпеть голод; и отложат в запас более, нежели нужно; а от сего произойдет недостаток всеобщий или, по крайней мере, у многих из колонии. В таких обстоятельствах ясно видно, что ценность хлеба возвысится по мере того, как мнение увеличит неимущество. Если достоинство вещей основано на их пользе, то, следовательно, большая или меньшая ценность при той же пользе зависит от их редкости или изобилия, или лучше сказать от мнения, имеемого о их редкости или изобилии.

Я сказал при той же пользе, потому что предполагая вещи равно редкими или равно изобильными, мы даем им более или менее ценности, следуя суждению о их пользе.

Есть вещи столь обыкновенные (хотя, впрочем, весьма необходимые), что кажутся не имеющими никакой ценности, такова, например, вода; ее везде довольно, и потому говорят, будто ничего не стоит ею пользоваться; и ценность, которую она может приобрести от доставки, принадлежит не ей, а издержке на провоз.

Весьма странно, кажется, платишь издержки за доставление такой вещи, которая ничего не стоит! Вещь не по тому имеет ценность, что она есть стоюща, как предполагают; но потому есть стоюща, что имеет ценность.

Итак, я говорю, что даже и на берегу реки вода имеет ценность, но только самую малую, ибо ее там до бесконечности избыточно для наших нужд; в степи, напротив, она имеет большую ценность, которая зависит от отдаленности и затруднения в получении. В таком случае странник, томимый жаждой, даст сто луидоров за стакан воды, и этот стакан воды действительно будет стоить ста луидоров, потому что ценность заключается более во мнении относительном к нашим нуждам, нежели в самой вещи, и изменяется по мере увеличения и уменьшения надобности.

Думают, что те вещи не имеют ценности, которые ничего не стоят, а не стоящими полагают те, за кои не платят денег. Тут нам весьма трудно видеть истину, и потому постараемся ее обозначить с точностью наши идеи. Хотя и не платят денег за достание какой-нибудь вещи, однако же она есть стоюща, если требует трудов.

Но что такое труд? — Он есть действие, производимое с намерением получить выгоду. — Но можно действовать, не трудясь! — это будет состояние праздных людей, которые действуют, ничего не делая. Итак, работать значит добывать то, что нужно. Поденщик, находящийся при моем саде, действует для получения обещаемой мною ему платы; и надобно заметить, что его работа начинается с первой лопатой земли, ибо если она не начнется с первой, то нельзя и определить ее начала.

Основываясь на сих предварительных рассуждениях, говорю, что если я нахожусь в отдалении от реки, тогда вода мне стоит действия идти для сыскания ее; действия, которое есть труд, ибо посредством его добываю себе нужное; когда же я на берегу реки, то вода стоит мне действия нагнуться, дабы почерпнуть; действия, которое, конечно, есть самомалейший труд, даже менее потребного для первой лопаты земли; но за то и вода, в сем случае, имеет самомалейшую только ценность.

Итак, вода стоит труда, предпринимаемого для получения ее: если я не пойду за ней сам, то заплачу за труд тому, кто ее мне принесет, следовательно, она стоит данной платы; а потому издержки за доставку суть ее ценность, которую я назначаю ей сам; ибо почитаю ее стоящей сих издержек.

Весьма бы удивились, если бы я сказал, что и воздух имеет ценность; однако же, для основательного суждения, я должен это сказать. Но чего же он стоит? — он мне стоит всего, что я ни делаю, дабы им дышать, дабы его возобновлять; я открываю окно, выхожу, и каждое из сих действий есть труд, хотя весьма легкий; ибо воздух, находящийся в большем еще изобилии, нежели вода, должен иметь и ценность весьма малую. Я бы мог то же сказать о свете и о солнечных лучах, с такой щедростью расточаемых по земной поверхности, ибо по справедливости, для употребления их на наши потребности, мы должны или трудиться, или платить деньги.

Те, коих я опровергаю, полагают грубой ошибкой основывать ценность на пользе, и говорят, что вещь имеет ценность только при некоторой степени редкости; некоторой степени редкости! Это для меня непонятно; я разумею в редкости все то, чего полагаем недовольно для нашей потребности; в изобилии то, чего имеем столько, сколько нам надобно; в избытке то, чего у нас с излишеством. Наконец я разумею, что та вещь, из коей ничего не делают и нельзя сделать, не имеет ценности; и наоборот, всякая полезная вещь. Ее имеешь, если же по сей причине вещь не приобретает ценности, то при редкости не получишь большей, а при изобилии меньшей.

Но вздумали почитать ценность качеством неотносительным, нераздельным с вещами и независимым от суждений; а сие сбивчивое понятие послужило лишь источником худых умствований.

Итак, надобно помнить, что хотя бы вещи получали ценность единственно от качеств, делающих их способными к употреблению; однако же и тогда бы, в наших глазах, они ее не имели бы, если бы мы не думали, что в них действительно заключаются сии качества. Итак, в суждении о пользе вещей, состоит их ценность, и по мере сего суждения она возвышается и понижается; при одинаковой же пользе вещей ценность их зависит от мнения о их редкости или изобилии.

Должно различить ценность природную, которая происходит от природных нужд, с ценностью установленной, которая предполагает и нужды установленные. Например, хлеб у нашей колонии имеет природную ценность, ибо мы думаем, что все граждане в нем одинаково нуждаются; но алмазы (если бы их ввело к ним обыкновение) имели бы ценность установленную; ибо подобная нужда принадлежит только нескольким частным людям, но не полезна для всего общества.

Природная ценность вещей есть совершенно одинакова для всех, потому что оная состоит в вещах, необходимых к сохранению общества.

Напротив, ценность установленная, много уважаемая некоторыми, не значит для других ничего. Но как богатые не иначе достанут вещи установленной ценности, как выменяв их за вещи ценности природной, то, следовательно, первые почти непосредственно сделаются и для всех истинно стоющими. Таким образом вещи, не нужные большему числу, наконец приобретут пользу, когда заслужат мнение наравне с необходимыми для всех.

Итак, ценность, какого бы рода ни была, природная или установленная, зависит более от суждения, имеемого о пользе вещей. Не должно говорить вместе с некоторыми писателями, будто она существует в отношении мены между такою-то вещью и такою. Это бы значило предполагать с ними мену прежде ценности, что разрушило бы порядок идей; и действительно, я не поменяюсь с вами, если не буду почитать получаемую вещь ценной; и вы также не согласитесь на промен, когда не предположите, что уступаемое мною имеет также достоинство. Такие писатели начинают дело с конца.

Хотя сия ошибка, брать вторую идею вместо первой, и не очень велика, однако же для распространения сбивчивости не нужна большая! Да и ценность отношения мены есть понятие неопределенное, которому нельзя дать знаменования. Можно быть уверену, что всякий, рассуждающий о экономии сообразно с оной идеей, останется не понимаемым везде, где только ценность что-либо значит; и это и выйдет почти везде.

Предмет каждого знания есть настоящее предложение, которое, как и всякое задаваемое предложение, имеет данные известные и неизвестные члены; в знании экономическом известные суть все средства, почитаемые удобными произвести в чем-нибудь изобилие; неизвестные же суть все способы, кои надлежит изыскать для произведения изобилия во всем; за тем ясно, что если предложение решимо, то остается по известным находить неизвестные.

Сие многосложное предложение заключает в себе множество других, из коих на каждом мы встретим новые затруднения, если в раздроблении их не соблюдем строгого порядка. С нами случится тогда то же, что с правительствами, т.е. придется весьма грубо ошибаться при каждом разрешении, которое будем полагать оконченным.

Но порядок, требуемый раздроблением (analise), состоит, во-первых, в том, чтобы заняться известными; ибо если не начнем с них, то нам невозможно будет определить и достоинства неизвестных. Во-вторых он требует, чтобы из известных членов изыскивать тот, который должен быть первым, потому что если оный не означить, то нельзя определить и других. Итак, приступим.

В числе способов, производящих изобилие, я тотчас вижу возделывание земли. Но если хлебопашество кажется долженствовавшим начаться прежде торговли, то не менее того известно, что оно усовершенствуется только по мере учреждения и распространения сей последней. Итак, цветущее земледелие, т.е. производящее все возможное изобилие, предполагает торговлю, торговля мену или продажу и куплю; сии последние доказывают, что вещи имеют цену, а цена ручается и за их ценность.

Вот известные. — как бы они темны еще ни были, по крайней мере я уже ясно вижу, в каком порядке представляются; а сей порядок, долженствуемый быть открытым при начале, показывает мне ценность вещей первой идеей, которая требует определения и изъяснения. Следуя далее, с каждым шагом я явственнее вижу мой предмет, ибо от одной главы до другой беспрестанно определяю несколько неизвестных, а одно разысканное предложение ведет к разрешению другого. Может быть я дурно исполнил сие предначертание, но невзирая на то, утверждаю, что хорошо рассуждать о экономическом искусстве можно только по мере употребления моего способа изъясняться; или исправить его по моей методе, которая единственна001.

Сия глава послужит основанием всему сочинению, и от того-то я ее может быть уже слишком распространил. Однако же, да позволено мне будет включить еще одно обозрение, ибо оно необходимо нужно.

От предрассудка почитать одни дефиниции (определения) способными все изъяснять, воображают, что уже поняли слово, если слышали его определение; и полагая, будто и я тоже пишу дефиниции, думают разуметь слово ценность в точности, по прочтении сказанном о нем мною; и даже в то мгновение, когда я только лишь начинаю его изъяснять, а от сего стремятся единственно к затруднениям, чего бы, без сомнения, не случилось, если бы должались конца подробного слову разбора (analise). То же произошло с некоторыми писателями, которые думали, что отвергают мои суждения, а между тем они совсем меня не поняли.

Если определяя, имеют выгоду сказать в одном предложении все, что хотят, за то, обыкновенно, не скажут того, что должно; и часто, даже лучше бы сделали, когда бы не говорили ничего. Разбор (изъяснение) совсем не славится такой краткостью; напротив, имея предметом истолкование идеи, долженствуемой быть рассмотренной с разных сторон, он не иначе достигает настоящей цели, как высказав слово под всеми его значениями, по которым можно заметить и все побочные или принадлежащие оному идеи. Мы напишем еще много глав, пока окончим раздробление слова ценности, или по крайней мере, пока отклоним все не весьма истинные идеи, в него включенные, кои часто делают непонятным и самое наречие экономического знания.

Глава II. Основание цены вещей

У меня есть лишний хлеб, но недостает вина; вы же, напротив, имеете избыток в вине, а нуждаетесь хлебом. Итак, мой излишний хлеб мне бесполезен, но для вас необходим; равно и для меня годился бы не нужный вам избыток вина. В таком положении мы стараемся сделать мену; я представлю вам за вино хлеб, а вы предложите мне за хлеб вино.

Если избыток мой достаточен вам на потребность, а вашего довольно для меня, то передав их один за другой, мы оба сделаем для себя выгодную мену, потому что уступим друг другу бесполезное за нужное. В таком случае я почитаю свой хлеб стоющим для вас того же, что ваше вино стоит для меня, и вы согласитесь, что ваше вино имеет такое достоинство для меня, какое мой хлеб для вас.

Если же моего избытка вам на потребность достаточно, а вашего для меня мало, то я за оный не отдам своего без остатка; ибо тогда уступленное мною стоило бы для вас более, нежели отданное вами стоит для меня.

Итак, я не отдал бы вам всего моего излишнего хлеба, а захотел бы часть сберечь для себя, дабы в другом месте получить за него то количество вина, которого вы мне уступить не можете, но в котором я имею нужду.

Надобно также, чтобы и вы со своей стороны, за излишнее вино получили хлеба достаточное количество на свое потребление; в противном же случае не согласитесь отдать весь свой излишек за уступаемый мною хлеб, которого для вас не удовлетворительно.

В таком споре вы предложите сколько можно менее вина за большое количество хлеба; и я также захочу получить за малость хлеба более вина.

Между тем нужда заставляет нас сойтись, ибо вам надобен хлеб, а мне вино. Тогда, если вы не хотите и не можете дать столько вина. Сколько мне нужно, я решусь употреблять его поменее, и вы также убавите издерживания хлеба. Затем мы сблизимся: я посулю вам хлеба несколько более, а вы мне более вина, и после многих взаимных предложений мы согласимся, и условимся променять, например, бочку вина на четверть хлеба.

Пока мы сходились, то это было торгование, а коль скоро условились, то это значит заключили торг. Тогда мы считаем, что четверть хлеба для вас то же, что для меня бочка вина.

Достоинство, которое мы назначили хлебу в отношении к вину и сему последнему в отношении к первому, называется ценой. И таким образом ваша бочка вина есть для меня цена моей четверти хлеба, а сия для вас есть цена бочки вина.

Итак, мы уже знаем цену хлеба и вина, потому что присудили ее по нужде нам известной; мы уверены также, что она сии предмета, имеют ценность и для других, ибо известно, что и им они надобны. Но как не можем предположить истинной степени их нужды, то не в состоянии с точностью судить (если они сами не дадут знать) и о ценности, назначаемой ими сим предметам. О чем известят нас по мене, сделанной или с нами, или между собой. Наконец, когда все согласятся давать столько вина за столько хлеба, тогда хлеб в отношении к вину, и сие последнее к первому, приобретут такую ценность, которую признают все вообще. А сия-то относительная ценность, всеми в мене признанная, и есть то, на чем основана цена вещей. Следовательно, цена значит почитаемая ценность одной вещи в отношении к почитаемой ценности другой.

Итак, вещи в менах не имеют цены независимой, а только относительную к почитанию, которое мы им назначаем в минуту заключения торга;и сами они взаимно суть цена одни других.

Я повторяю, во-первых: цена вещей есть относительная к почитанию, которое мы им назначаем; или лучше, она есть ничто иное, как почитание, делаемое одной вещи в отношении к другой.

Во-вторых: вещи сами взаимно суть цена одни других; сие объясняется тем, что мой хлеб есть цена вашего вина, а оно цена моего хлеба, ибо заключенный между нами торг есть согласие, посредством коего мы почитаем, что мой хлеб имеет для вас ту же ценность, какую ваше вино для меня.

Не должно смешивать слов: цена и ценность, и употреблять их без различия одно вместо другого.

Как скоро в такой вещи я нуждаясь, то оная имеет ценность; и имеешь ее по сей причине прежде, нежели дойдет дело до мены; напротив, цену приобретает она уже в мене, ибо мы ее, сравнивая с другою, почитаем по мере надобности выменять; и ее цена, как уже я сказал, есть почитание, делаемое ее ценности, при сравнении, во время мены, с ценностью другой.

Итак, цена предполагает ценность, и потому-то устремились с такой силой смешать сии два слова. Правда, что есть случаи, в которых можно их употреблять одно за другое без различия; но между тем они заключают две идеи, кои непременно должно различать, если не хотим сбиться в предбудущих истолкованиях.

Глава III. О изменении цен

Мы видели, что цена основывается на ценности; а как сия изменяется, то и цена должна быть подвержена тому же по следующим причинам.

Во-первых, очевидно, что изобилие и редкость производят перемену в цене также, как и в ценности, и производят ее соразмерно степени нужды. Во-вторых, цена вещи может изменяться даже и тогда, когда колония имеет одинаковое изобилие и одинаковые нужды. Положим, например, что после собрания жатвы весь избыток хлеба находится у меня в житницах; напротив же избыток вина, пусть будет разделен по погребам 12 человек, кои все имеют нужду в моем хлебе; в таком обстоятельстве сии 12 человек придут ко мне для промены вина на хлеб. А как в прошлом году, я уступил четверть за бочку, то каждый из них и предложит мне по бочке за четверть. Но в прошлом году я торговался только с одним, а потому и принужден был уступить хлеба более; теперь же имея дело с 12 и не нуждаясь во всем количестве вина, которое они хотят сбыть, объявляю, что тем только отдам хлеб, кои дадут за него вина более. Таким средством я побуждаю их наперерыв одного перед другим сулить мне выгоднее. Следовательно, мой хлеб для них будет в саомй большей цене, а их вино для меня в самой меньшей.

Если же предположить избыточный хлеб в житницах у 12 человек, а вино в погребе одного, тогда цена не будет уже такова, какая в первом предположении, но в хлебе понизится, а в вине возвысится.

Итак, если многие имеют нужду променять, то от сего соперничества цена предлагаемого ими унижается, а требуемого возрастает. Но как соперничество бывает, то большее, то малое, то с одной, то с другой стороны, следовательно, и цены возвышаются и спадают попеременно.

Из сего изменения видно, что независимой цены нет. Да и действительно, когда мы говорим о высокой и низкой цене, то это значит, что мы сравниваем между собой две вещи, в коих идет мена, например, если мы даем мало вина, за большое количество хлеба, то оно будет в высокой цене, а хлеб в низкой; в обратном же случае цена хлеба увеличится, а цена вина уменьшится.

Глава IV. О торгах (рынках) или таких местах,
куда стекаются имеющие нужду в промене

Имеющие в промене надобность ищут себя взаимно и обегают всю колонию; это, однако же, есть только начальное средство, каждому из них представившееся. Но впоследствии не замедлят увидеть в нем неудобства; во-первых, им часто случится разойтись, ибо тот, к кому идут, сам пойдет к другому, или даже и к тому, кому он надобен; следовательно, потеряют много времени на одну ходьбу. Во-вторых, хотя они и встретятся, однако же иногда ничего не заключат; после многих с обеих сторон споров расстанутся, и опять пойдут искать, в надежде сделать мену выгоднее с кем другим; поступая таким образом, им весьма трудно будет согласиться о взаимной цене припасов.

Итак, рано или поздно опытность заставит их почувствовать сии неудобства; тогда сыщут в центре колонии такое место, куда согласятся в установленные дни сходиться и приносить назначаемое для промена. Сие сборище и место, где оно производится, называется торг (рынок), оттого, что там предлагаются и заключаются торги.

Итак, на рынке выкладывают все назначаемые к мене припасы; каждый их видит, может сравнивать количество одних с количеством других, и сообразно с тем торговаться. Ежели, например, находится много хлеба и мало вина, то будут давать меньшее количества сего последнего за большее первого, и обратно.

Сравнивая, таким образом, припасы по количеству, представляющемуся на рынке, видят уже почти с точностью, в какой соразмерности можно променивать; а сие сблизит к заключению торгов. Как скоро некоторые условятся в оной соразмерности, то другие возьмут ее за правило, и взаимная цена припасов на сей день будет известна. Тогда скажут, например, что четверть хлеба есть цена бочки вина, и обратно.

Для облегчения я касаюсь только количества, а то и качество, без сомнения, имеет влияние на изменение цены припасов. Надобно только заметить, что качество не так оценивается, как количество; и в заключении торгов от того, последует более замедления; в таком уже случае мнение, конечно, возымеет много влияния, однако ж, наконец. Условятся, и какого бы качества вещи ни были, но со всем тем цена их на сей день означится.

Если цена хлеба, в сравнении с вином, была высока, то на следующий торг, в надежде сделать промен выгоднее, принесут его более, а вина, по противоположной причине, менее. Итак, на сем торгу, соразмерность между хлебом и вином уже не будет такова, как в предыдущий раз; хлеба окажется много, а вина мало; и как большее количество, понизит цену одного, так малое возвысит цену другого.

Следовательно, от одного торга до другого цены будут изменяться.

Конечно, для колонии было бы полезно, если бы цена пребывала всегда постоянной; ибо мены производились бы поспешно, без торгованья и убытка; но это невозможно, потому что между припасами нельзя быть одинаковой соразмерности, ни тогда, когда их выменивают в магазинах, где хозяева оные сохраняют, ни тогда, когда производят то на торгу, куда их приносят.

Если изменения малозначащи, то они будут почти нечувствительны, и даже или совсем не причинят неудобств, или произведут только весьма легкие, коим и препятствовать было бы бесполезно; а может статься, и предотвращать их будет нельзя или опасно.

Мы увидим в другом месте, что всякий раз, когда правительство покусится назначать цены припасам, причинит тем вред и земледелию, и торговле.

Если изменения велики и внезапны, то произведут большие неудобства; ибо чрезмерно высокая цена припасов принудит нуждающихся в них сделать невыгодный промен или обходиться без оных. Таковые изменения случатся, во-первых, тогда, когда последует совершенный неурожай, что можно предупредить сберегши от избыточных годов провизию; а это и сделают, когда опытность вразумит колонию по сему предмету; во-вторых тогда, когда на торг будет приносить слишком много одних и весьма мало других припасов. Но сие неудобство не продолжится, ежели каждый будет иметь волю приносить на торг все, что хочешь и сколько хочешь; опытность и сему также научит, ибо соображая цены нескольких торгов и причины их изменений, узнают, какого рода и качества припасов надобно приносить, дабы сделать промен повыгоднее, или со всевозможно малым ущербом. Итак, различные припасы, выставленные на торгу, сохранят между собой одинаковую соразмерность; и следовательно, изменение цен будет почти нечувствительно; а и еще менее, когда опыт покажет колонистам количество потребления каждого припаса, кои в соразмерности они станут и разводить. Тогда понесут на рынок не более того, сколько надеются променять; поступать же таким образом начнут по сделанным наблюдениям. Итак, видно, что цены вообще будут зависеть от взаимного количества вещей, назначаемых к мене. Ясно также, что цены могут устанавливаться единственно на торгах, потому что там только собирающиеся граждане в состоянии, — соображая пользу, побуждающую к промену, судить о ценности вещей, относительно к их нуждам; и видишь соразмерность между изобилием и редкостью; соразмерность, определяющую обоюдную цену вещей.

Таким образом, цены утвердятся постоянно, если, как я уже сказал, каждый будет свободен приносить сколько чего хочет. В другом месте будем рассуждать о неудобствах, происходящих от недостатка такой воли.

Глава V. Что разумеется под именем торговли

Мы называем торговлей мену, делаемую при случае. Когда одна особа дает нам вещь, за получение от нас другой. Вещи же, предлагаемые в промену, именуются товарами.

А как мы уже заметили, что промениваемые вещи суть, взаимно, цена одни других, то, следовательно, каждая из них и есть и цена, и товар; или лучше сказать, они принимают одно и другое название, следуя отношению, в коем их рассматривают.

Когда вещь почитается ценой, то дающий ее называется покупщиком, когда же она почитается товаром, тогда он называется продавцом. А как вещь, по разным отношениям, может принимать одно и другое именование, то и меняющиеся, в сравнении одного с другим, могут почитаться и продавцами, и покупщиками, например, если я вам даю четверть хлеба за бочку вина, то буду покупщик вина, а вы его продавец; в сем случае моя четверть есть цена вашей бочки, в противном же предположении вы будете покупщик, и я продавец, и ваша бочка вина будет ценой моей четверти хлеба. Во всем этом нет ничего, кроме мены; и каким бы образом не изъяснялись, однако же, идеи остаются всегда теми же; но выражение переменяется потому, что мы принуждены взирать на вещи в разных отношениях.

Торговля предполагает два предмета: избыточное произведение с одной стороны, и потребление с другой.

Произведение избыточное потому, что его только я могу променять; потребление по тому, что не иначе я в состоянии сделать мену, как с таким человеком, который имеет нужду в потреблении мною промениваемого.

До сих пор наша колония состоит единственно из земледельцев; а сии земледельцы могут почитаться и производителями, и потребителями; первыми потому, что их трудами земля произрождает припасы всякого рода; последними потому, что они потребляют различные произведения.

Основываясь на наших предположениях, мены делались до сих пор непосредственно между земледельцами, следовательно, торговля происходила прямо между производителями и потребителями.

Но не всегда возможно земледельцам, приходящим на торг, продавать свои товары за выгодную цену; а потому иногда они принуждены будут уносить их обратно, что для них неудобно и чего бы избежали, если бы могли их оставлять и вверять кому-нибудь с тем, дабы он во время их отсутствия не упустил случая променять товары с выгодой; а они за то охотно уступили бы ему долю.

Итак, живущие в окрестностях рынка, усмотрят свою пользу принимать к себе на сей конец товары; почему построят магазины, где бы они могли быть в сохранности, и предложат продавать их на счет других, пользуясь условной частицей.

Сии комиссионеры – так называются те, кои обязываются делать что на счет других) суть посредники между производителями и потребителями; ими-то делается мена, но не для них; они же пользуются только частицей, что им и действительно принадлежит, ибо земледельцы находят выгоду менять свои произведения, не быв принуждены торговать непосредственно одни с другими.

Я предполагаю, например, что то, который вверяет четверть хлеба, обещает дать один четверик оного, если ему достанут за нее бочку вина, и что комиссионер, быв в состоянии воспользоваться случаем, получает за сию четверть бочку вина, десятью кружками более надлежащей; следовательно, выигрывает и от продающего хлеб, и от покупающего.

С одной стороны, колония чувствует нужду в сих комиссионерах; с другой, есть также и выгоды ими быть. Итак, можно полагать, что они заведутся, и даже сверх нужного числа, но как чем больше их будет, тем меньше получат они выгоды, то число их, мало-помалу, придет в соразмерность с нуждой колонии.

Комиссионер есть только хранитель чужой вещи. Но как он получает выгоду, то может со временем покупать сам те товары, кои ему прежде вверялись. Тогда он их купит, возьмет на свою отвагу и счастье, и станет продавать на свой счет. Вот что называется купцом.

Прежде заведения комиссионеров и купцов нельзя было продавать почти нигде, кроме торгов, и то только в назначенные дни; по учреждении же их продажа сделалась возможной везде и во всякое время, а потому мены , став удобнее, начали чаще и производиться.

Итак, земледельцы получили более способов к передаче один другому своих избытков; и колония ежедневно видит, как полезно ей иметь комиссионеров и купцов. Без сомнения, они берут с нее себе барыш, но зато через их посредство она производит то, чего бы без них не могла; ибо избыток — коего нельзя променять — бывший по сей причине бесполезным, приобретает ценность и пользу, когда промен его сделался возможным.

Сей избыток только, как я уже заметил, идет в торговлю; ибо продают единственно то, без чего в состоянии обойтись. Конечно, я бы мог продать и нужную для себя вещь, но как сие сделаю только тогда, когда захочу достать за нее другую вещь, еще нужнейшую, то и ясно, что почитаю ее бесполезной в сравнении с приобретаемой. Правда также, что я мог бы продать и хлеб, необходимый для своего потребления, но если учиню сие, так только тогда, когда уверен, что могу его опять заместить, и тогда нахожу выгоду продать, а для себя опять купить. Одним словом, как бы ни судили, но если восходишь от одного продавца до другого, то достигнем до первого, который продал ничто другое, как только свой избыток. Вот почему я сказал, что единственно избыток находится в торговле002.

Когда земледельцы торгуют непосредственно один с другим, то они меняют свои избытки. Но когда купцы производят торговлю, то неужели и они так же променивают собственные избытки? И можно ли сказать, что товары, имеющиеся в их магазинах, суть для них избытки? Без сомнения, нет. Купцы меняют избытки земледельцев. Они между производителями и потребителями суть каналы сообщения, через кои обращается торговля, и их посредничеством земледельцы, самые отдаленные друг от друга, между собой сообщаются. Такова есть польза торговли, производимой купцами.

Торговля разделяется на разные роды, кои отнюдь не должно смешивать. Мы или меняем произведениями таковыми, какие нам дает природа, и я называю сию мену торговлей произведений; или меняем сими произведениями в таком уже виде, когда мы дали им формы, приспособляющие их к различным употреблениям; каковую мену я называю торговлей изделий.

Земледелец торгует произведениями, когда продает избыток своей жатвы; а художники и фабриканты, продавая вещи ими обработанные, производят торговлю изделий.

Но когда торговля происходит через купцов, то я называю оную торговлей посредственной, потому что купцы поставили себя посредниками между производителями и потребителями. Будучи рассматриваемы как купцы, они суть ни земледельцы, ни фабриканты; ибо перепродают единственно ими купленное. Различаются также между собой: купец мелочной (лавочник) и купец отовой или гуртовой; коих весьма легко не смешивать, ибо одно их наименование довольно показывает различие.

Хотя все купцы производят торговлю посредственную; но между тем иные из них, по порядку мен, сделанных в разных государствах, кажутся торгующими всем, например французский купец отвозит свои товары в Англию, и там и оставляя, забирает других, кои везет опять в иное государство; и после многих мен он возвращается во Францию, привозя с собой иностранные товары. Не нужно сказывать, что сию торговлю он, не ездя сам, может производит через своих факторов или приказчиков. Иные же делают из торговли предмет умозрительный, т. е. рассматривают ее отрасли, соображают обстоятельства, исчисляют выгоды и неудобства в преднамереваемой купле и продаже, и через свою корреспонденцию кажутся располагающими торговыми делами многих государств.

Все роды купцов включаются в общее наименование торгующих; и весьма часто два последние класса невозможно и различить между собой; не должно только забывать, что купцы, какого бы они рода ни были, все производят торговлю посредственную.

Глава VI. Как торговля увеличивает массу богатства

Мы уже видели, что торговля состоит в промене одной вещи на другую, и производится главнейше купцами. Постараемся теперь оценить пользу, получаемую обществом от сих людей, поставивших себя посредниками между производителями и потребителями; а с тем обозрим источник богатств и его течение.

Богатство состоит в изобилии вещей, имеющих ценность, или в довольстве вещей полезных по чувствуемой в них нужде; или, наконец, что все то же, в изобилии вещей, служащих к нашему пропитанию, одежде, жилью, спокойству, приятству, наслаждению, одним словом, к нашему употреблению.

А как одна только земля производит все сии вещи, то, следовательно, они и есть единственный источник всех богатств.

Плодовитая по естеству, она произрождает сама собою, без всякого труда с нашей стороны. Дикие, например, кормятся плодовитостью земель, ими необрабатываемых, зато для их потребления нужно оных большое пространство. Каждый дикий может потребить произведение ста десятин. После сего трудно ли вообразить, что он не всегда может находит на сем пространстве изобилие, по той причине, что земля, оставленная естественной плодовитости, производит все без различия, и по больше части изобилует в том, из чего мы не можем делать никакого употребления.

Овладеем же ее плодовитостью; воспрепятствуем рождению некоторых произведений, дабы облегчить произрастание других; и земля сделается плодоносной. Если именуют плодовитой землю, произрождающую мне всего без различия, то такую землю, которая производит много и по нашему выбору, называют плодоносной.

Посредством наблюдений и трудов мы достигнем до способов, препятствовать рождению некоторых произведений и облегчать произрастание других. А дабы размножить исключительно служащее к нашей потребности и искоренить все другое, надобно прежде открыть. Как земля производит.

Собрание наблюдений по сему предмету составляет теорию познания, называемого земледелием, а труды земледельца, приноравливающегося ежедневно к сим наблюдениям, суть практика оного познания. И сию практику я назову хлебопашеством.

Итак, земледелец размножает то, что служит к нашему употреблению, и, следовательно, имеет ценность, и в чем изобилие составляет то, что мы называем богатством. Он взрывает землю, находит источник, дает оному течение, словом сказать, ему мы обязаны за изобилие.

Чем же мы одолжены торгующим? — Если всегда (как все предполагают) вымениваемое произведение имеет совершенно равную ценность с произведением промениваемым, то как бы ни размножили мены, но ясно, что впоследствии, как и при начале, сумма ценностей или богатств все будет та же. Однако же это ложно, чтобы в менах давалась ценность равная за равную; напротив, каждой из договаривающихся всегда дает меньшую за большую, в чем уверятся, ежели поразмыслят с точностью, и что можно понять после всего мною сказанного.

Одна знакомая мне женщина, купив землю и отсчитывающая за оную деньги, сказала: “как я счастлива, имея за это землю”. В сем простосердечии заключается весьма здравое суждение. Видно, что она мало уважала деньги, хранившиеся в ее сундуке, и следовательно, дала меньшую ценность за большую. С другой стороны, уступивший землю говорил: “я ее хорошо продал”. И действительно, он за нее получил процентов по семи с половиной или по восьми на сто; о потому полагал, что дал меньшее за большее. В таком же положении находятся и все меняющиеся.

Если бы выменивали равную ценность за равную, то без сомнения, никто из договаривающихся не имел бы выигрыша; однако же оба его получают или должны получить. Почему? Потому что вещи имеют ценность только относительную к нашим нуждам; следовательно, что для одного более, то для другого менее, и взаимно.

Выгода есть обоюдна; и вот что, без сомнения, заставило сказать, будто оба дают ценность равную за равную, но это неосновательно; ибо по сей-то самой причине, что выгода обоюдна, и должно согласиться, что каждый дает меньшее за большее.

Вы смешиваете, скажут мне, ценность вещей с причиной, побуждающей их выменивать. Конечно, и не без основания; потому что ценность есть единственная побудительная причина, заставляющая меня решиться, могу ли я иметь другую.

Ценность зависит, прибавят, от частного почитания, которое каждый вещам назначает, и следовательно, она беспрестанно будет изменяться. Но какая же вещь имеет неизменяемую ценность?

Итак, я говорю, что в частных менах ценность есть частное почитание, назначаемое вещам каждым; и прибавляю, что если мы рассмотрим ее на торгах — где все, наконец, соглашаются в мере для установления относительной ценности вещей, т. е. ценности им приписываемой при рассматривании одних, в сравнении с другими, — тогда убедимся, что ценность есть и всеобщее почитание, самим обществом вещам назначаемое.

Но не должно смешивать, как всегда делают, сей меры ценности, с самой ценностью; ибо мера есть ничто другое, как цена, установленная на торгах, соперничеством продавцов и покупщиков, например: согласятся все вообще, что бочка вина стоит четверти хлеба; а это и значит, что оба сии предмета суть цена один другого. Тогда, если я захочу иметь четверть хлеба, то должен за оную дать бочку вина. По сему заключим справедливо, что мое частное суждение не устанавливает цены хлеба; но со всем иным оно одно назначает ценность, ибо в подобной мене, я только могу судить о ценности, какую хлеб для меня имеет; а приобретает он ее, единственно по частному моему почитанию. И хотя цена, определенная на торгу, есть для меня закон, однако ж я по тому только даю бочку вина за четверть хлеба, что почитаю сию последнюю для себя более, нежели бочку вина. Но если я вздумаю отвечать на все придирки некоторых писателей — которые, будучи непонимаемы, сами в отмщение кажутся не хотящими разуметь того, что им говорят, — то никогда не окончу.

Заблуждение, в которое впадают по сему предмету, происходит более от того, что о товарах говорят так, как бы они имели независимую ценность, основываясь на сем, судят, будто меняющиеся дают взаимно равную ценность за равную по должной справедливости, и не воображая, что каждый из договаривающихся дает меньшее за большее, не размыслив порядочно, полагают сие невозможным; действительно кажется, если бы один давал меньшее за большее, то другой должен быть очень прост, уступая всегда большее. Но мы решаемся продавать не те вещи, кои необходимы для нашей потребности, а избыток, как я уже неоднократно заметил, т.е. мы хотим отдать бесполезную для себя вещь, дабы достать необходимо нужную. Следовательно, хотим уступить меньшее за большее.

Избыток земледельцев есть существенность торговли; он составляет богатство, по мере способов находимых к его промену, потому что через сие они достают вещи, имеющие для них ценность и уступают ценное для других.

Если бы они совсем не могли делать мены, то их избыток остался бы без всякой для них ценности, например, излишний хлеб, который я, не имея средства променять, храню в житницах, составляет для меня богатство не более того хлеба, который еще не родился, и когда бы в прошлом году я посеял его менее для собрание меньшей жатвы, то не был бы от того беднее.

Все торгующие суть каналы сообщения, коими избыток из мест, где он не имел ценности, течет туда, где ее приобретает, и там повсюду сделывается богатством. Следовательно, каждый торгующий делает что-нибудь из ничего; он не пашет сам, а побуждает к хлебопашеству; он обязывает земледельца извлекать из недр земных более и более избытка, и обращает его всегда в новое богатство. Через содействие земледельца и торгующего изобилие распространяется, согласно как умножающаяся потребность увеличивает в соразмерности произведения; и взаимно, как умножающиеся произведения увеличивают в соразмерности потребность.

Источник, теряющийся посреди камней и песков, не есть для меня богатство; когда же я сделаю водопровод, для обращения его на свои поля, тогда он учинится сокровищем. Сей источник представляет избыточные произведения, коими мы одолжены земледельцам; а водопровод изображает торгующих.

Глава VII. Как умножающиеся нужды рождают ремесла,
и как ремесла увеличивают массу богатств

Я отличил нужды природные от установленных; теперь различу также два рода необходимых вещей; одни вещи первой необходимости, я отнесу к природным нуждам, другие, второй необходимости, причту к нуждам установленным.

Плоды таковые, какими их земля своей единственной плодовитостью производит, суть для дикого первой необходимости, ибо они нужны ему по следствию его телосложения; а наше вино, водка, были бы для него второй необходимости, если бя торгуя с нами, он привык употреблять сии напитки.

Для нашей колонии, поселившейся на полях, ее возделываемых, хлеб есть первой необходимости, ибо он ей нужен по следствию составления общества, которое бы без того не существовало. Напротив, в число вещей второй необходимости надобно включить все то, что она могла бы не иметь, не переставая быть обществом устроенным и занимающимся хлебопашеством.

Обозрим ее в том положении, когда она довольствуется единственно вещами первой необходимости. Сие состояние есть то, в котором она, не будучи бедной, имеет самомалейшее богатство; я говорю не будучи бедной, потому что бедность состоит только в недостатке необходимого; а не иметь таких богатств, кои не обратились в нужду, и кои даже еще и неизвестны, не значит быть бедным.

Итак, она есть не в бедном состоянии, а лучше сказать в недостаточном, т.е. для нее довольно не быть в необходимости терпеть голод, находиться в безопасности от погоды, и иметь способы к своему защищению против неприятелей; ее пища, одежда, жилища, оружие, все в грубом состоянии и без искусства, на разные свои надобности употребляет только самые обыкновенные вещи, в коих, следовательно, она как бы уверена не встретить ни малейшей остановки.

Имея недостаток в множестве вещей, которыми мы наслаждаемся, она изобилует всеми ей необходимыми. У нее ни на что нет дорогой цены, как и из всех вещей, служащих к ее употреблению, нет ни слишком затейливых, ни слишком редких.

Монета была бы для нее бесполезна, и у нее ее нет. Каждый променивает свой избыток, и никто не полагает нужным употреблять для сего действия металлы или что другое.

Перейдем же к тем временам, когда она начинает наслаждаться вещами второй необходимости, и когда при всем том вещи сии суть такого рода, что могут быть обыкновенны для всех. Тогда она употребляет уже разборчивость в своей пище, одежде, жилищах, оружии; она имеет уже более нужд, более богатств; но между тем, у нее нет бедных; ибо в число вещей второй необходимости я включаю еще только обыкновенные, коими каждый может более или менее пользоваться, и коих никто не лишен совершенно.

В таком состоянии невозможно каждому запасаться самому собою всем тем, что ему необходимо. У земледельца, занятого возделыванием своих полей, нет свободного времени для шиться платья, построения дома, кования оружия; он даже на то неспособен, ибо сии предметы требуют познания и ловкости, которых он не имеет.

Итак, учредятся многие классы: кроме земледельцев, будут еще портные, строители, оружейные мастера. Три последние класса не в состоянии кормиться сами собою, но снабдит их нужным к тому первый класс, сверх того, он же доставит и первоначальные ремесленнические материалы.

Если я различаю 4 класса, то это только потому, что надобно избрать какое-нибудь число; но можно, да и должно, иметь их гораздо более. Они умножатся по соразмерности, как произойдут ремесла и сделают успехи.

Все классы, занимаясь каждый своими нуждами, наперерыв окажут соревнование к увеличению массы богатств или изобилия в вещах, имеющих ценность; ибо мы уже знаем, что первоначальное богатство состоит единственно в произведениях земли; видели также, что сии произведения тогда только имеют ценность, а их изобилие тогда только почитается богатством, когда они полезны, или служат каким-нибудь нашим нуждам.

Единственно земледельцы снабжают всеми первоначальными материалами; но таковой материал, который в их руках был бы бесполезен и без достоинства, приобретает ценность, как скоро ремесленник найдет способ сделать его годным к употреблению общества.

Итак, при каждом начинающемся ремесле, при каждом успехе, им оказываемом, земледелец приобретает новое богатство, потому что находит ценность в таком произведении, которое прежде ее не имело.

Сие произведение, получившее через ремесленника ценность, дает новый ход торговле, для которой оно есть новая существенность; а для земледельца соделывается новым источником богатств, ибо при каждом произведении, приобретающем ценность, прибавляется потребление.

Таким-то образом все земледельцы, купцы, ремесленники, соревнуют увеличивать массу богатств.

Если состояние недостатка, в котором находилась наша колония, будучи без ремесленников, без купцов, удовлетворяя единственно нуждам первой необходимости, сравнить с состоянием изобилия, в коем она теперь находится, когда, через искусство ремесленников и купцов, пользуется вещами второй необходимости; т.е. множеством вещей, сделанных привычкой для нее необходимыми, то должно согласиться, что искусство ремесленников и купцов служит для нее существенностью богатств столько же, сколько и искусство земледельцев.

И действительно, если с одной стороны мы уверены, что земля есть источник произведений, а следовательно, и богатств, то с другой    также видим, что искусство дает ценность множеству произведений, кои без оного ее бы не имели. Итак доказано, что искусство, по последнему раздроблению, есть также источник богатств. Скоро мы явственнее изъясним сей вопрос, сделанный некоторыми писателями весьма невразумительным.

Глава VIII О плате за труды

Купец сделал уже предварительные расходы; они состоят: в цене, заплаченной им за товары, кои он намеревается перепродать, в издержках за доставку, в издержках на магазин и в ежедневном расходе, производимом им для сохранности своих товаров.

Надобно однако же, чтобы он не только покрыл сии расходы, а еще чтобы нашел и выгоду продолжать свою торговлю.

Сия-то выгода называется платой за труды; не нужно сказывать, что она должна быть разделена по порядку на все товары, коими он торгует, и что она должна быть также достаточна для его существования, т.е. удовлетворительна на доставление для его потребности вещей первой и второй необходимости.

Но до какой степени купцы должны наслаждаться сими вещами? Это окажется само собой, смотря по тому, как соперничество заставит их жить с большей или меньшей бережливостью. А как сие соперничество наложит на всех одинаковый закон, то по общему обычаю и узнают меру наслаждений, на который каждый из них имеет право. Они исчислят сами, сколько надобно им для барыша: для наслаждений, позволяемых общими обыкновениями; для доставления оных своему семейству; для воспитания их детей; они исчислят также, сколько им нужно на случай несчастья и на поправление, если возможно, своего состояния, ибо весьма бы мало они имели предвидения, если бы довольствовались только тем, чтобы было чем жить со дня на день. Итак, они покусятся все на то нужное включить в плату, а покупщики постараются сии выгоды сбавить, и сбавят тем удобнее, чем купцы, находясь в большем числе, будут сильнее побуждаемы к продаже, следовательно, плата установится соперничеством продавцов и покупщиков.

Плата ремесленников означится таким же образом. Положим, что во всей колонии находится только шесть портных; а потому они, будучи не в состоянии делать столько платья, сколько от них требуют, установят сами цену своей работы, и сия цена будет весьма высока.

Это уже есть неудобство; но впали бы и в другое, когда бы приманка прибыли умножила портных свыше нужд колонии. Тогда все бы ограничились самомалейшими выгодами; ибо не имеющие работы вызовутся шить за весьма низкую цену, а тем принудят и имеющих работу к тому же. Сверх того, нашлись бы такие, кои не находили бы из чего жить, и потому непременно должны были бы искать другого ремесла. Следовательно, число портных нечувствительно придет в соразмерность с нуждой, в них имеемой, и это будет в то время, в которое их плата установится так, как ей должно быть.

Но есть торговля, требующая более способности, а ремесла, более ловкости; чтобы в оных сделаться знающим, нужно более времени, понести более трудов, приложить более старания. Итак, те, кои в них себя отличат, получат право требовать самой высокой платы, и им ее поневоле должно давать, ибо находясь в малом числе, они будут иметь менее и соперников. Их привыкнут видеть в большом изобилии вещей первой и второй необходимости, и, следовательно, обычай даст им на то право; да и они, обладая редкими способностями, по справедливости должны пользоваться также великими выгодами.

Таким-то образом плата, когда уже она учреждена, установляет в свою очередь потребление, на которое каждый, по своему состоянию, имеет право. Тогда окажется, какие вещи первой и второй необходимости принадлежат каждому классу. Все граждане не равно участвуют в наслаждениях, однако же все живут своими трудами; хотя и есть между ними богатейшие, но зато ни одного бедного. Вот что должно произойти в гражданском обществе, в котором устройство основалось непринужденно, по взаимным и совокупленным пользам всех сограждан. Приметьте, что я сказал непринужденно.

Если я в сей главе говорил единственно о плате, надлежащей ремесленнику и купцу, то это только для того, что показывая, как цены установляются на торгу, я уже достаточно изъяснил порядок учреждения платы для земледельца. Довольно будет заметить здесь, что за исключением тех владельцев, которые не делают ничего, все граждане суть питомцы (falaries) одни других, ибо если ремесленник и купец суть питомцы земледельца, коему они продают, то и земледелец, в свою очередь, есть также питомец купца и ремесленника, которым он продает; и каждый заставляет платить себе за труды.

Глава IX. О богатствах движимых и недвижимых

Когда земля покрывается произведениями всякого рода, то это не значит, что будто она уже получила другое вещество, отличное от бывшего в ней прежде, а только доказывает, что вещество сие приняло новые формы; а в сих-то формах и заключается все богатство природы, которое есть ни что иное, как различные изменения вещества.

В сих изменениях мы находим произведения, приготовленные природой для нашего существования, и также и те, кои служат первоначальными материалами ремеслам.

Ремесла же дают сим первоначальным материалам различные формы, более или менее полезные; следовательно, делают их способнее к новым употреблениям, а потому сообщают им и новую ценность.

Из всего сказанного проистекает, что находится два рода богатств: природные и искусственные, кои оба суть истинные богатства, потому что искусственные изменения производят также ценность, как и изменения природные.

Часто легче было бы составить новый язык, нежели дать точность уже существующему. Или наименования при самом своем начале были худо избраны; или забыли не только первообразные значения слов, но даже и сходство (analogie), побудившее их перейти от одного знаменования к другому. Если главная идея согласуется с новым словом — что, однако же, не всегда случается — то к оному прибавляют еще побочные идеи, опять их выбрасывают, и кончают тем, что себя не разумеют. Всякий раз, когда думаем, видишь между идеями некоторое сходство, мы решаемся выражать их одними и теми же словами, чем нечувствительно размножаем значения; а как было бы трудно, да и странно, делать всегда подробный разбор для отдания себе отчета в том, что хотим сказать; то нам кажется лучше следовать слепо обычаю, т.е. по примеру других говорить дурно, и мы становимся ограничивающими искусство говорить, в искусстве механическом произносить слова.

Такое злоупотребление полагают исправить определениями, как будто посредством определения возможно изъяснить все значения слова. Сверх того, каждый определяет по-своему; спорят, разделяют, подразделяют, различают, и чем более пишут, тем более запутывают идеи.

Я рассуждаю о сем по поводу богатств недвижимых и движимых, коих наименования кажутся мне нехорошо избранными, и о коих составили себе идеи неявственные.

Следуя этимологии, наименование недвижимых или поземельных происходит от того, что полагают богатства принадлежащими существенности их производящей, или даже самой существенностью; а движимые так называются потому, что на них взирают как на удобопереносимые.

Захотели сделать два класса богатств, и потому надобно было их различить; однако же избрали для них такие наименования, кои их одно с другим смешивают.

Например, если поле есть богатство недвижимое, то каким почитать производимый им хлеб? Будет ли оный богатством недвижимым до жатвы, потому что тогда он не отделен еще от почвы, а следовательно, и неудобопереносим? И сделается ли богатством движимым после жатвы, когда уже он переносился в житницы, а оттуда может быть отправляем на торг.

В какой класс включить дом? Его по строгости нельзя почесть богатством недвижимым, потому что он не есть произведение занимаемого им грунта; а также и движимым богатством может он быть только в странах волшебниц. Это в состоянии затруднить законоискусников.

Не соображаясь с этимологией, я поставляю в класс недвижимых или поземельных богатств все произведения природы; а в число движимых, или богатств изделий, все произведения искусств, т.е. не отвергая употребительных наименований, я в богатствах природных и искусственных придержусь сделанных мною о том изъяснений. И потому, как поле есть богатство недвижимое, то и хлеб будет таковым же, даже и по перенесении в житницы; напротив, дом сочту богатством движимым, в каковой класс мы включим также и все общественные письменные обязательства, хотя оные, по большей части, суть произведения искусства, ведущего к разрушению, или обыкновенное богатство народа разоряющегося. Я предвижу, что для законоискусников, коих язык пребудет навсегда хаосом, покажется сие различение недостаточным, но однако же оно удовлетворительно для моего предмета. Нужно ли предупредить, что под словом произведения, когда оно будет употребляемо без прилагательного, должно всегда разуметь произведения природные.

Если бы не было недвижимых богатств, то не было бы и движимых; или, что все то же, когда бы мы не имели первоначальных материалов, то не имели бы и обработанных.

Итак, недвижимости суть богатства первой степени, или такие, без коих не было бы и других богатств; а движимости суть богатства второй степени, ибо предполагают недвижимости. Но несмотря на то, они суть также истинные богатства; потому что формы, сообщая первоначальным материалам пользу, дают им и ценность.

По точности, земледелец не производит ничего; он только приводит землю в состояние производить. Напротив, ремесленник, давая формы первоначальным материалам, производит ценность; ибо, как мы уже заметили, производить, значит претворять вещество в новые формы, и земля в своих произрождениях поступает также.

Но как невозделываемая земля заставляла бы нас часто нуждаться в самых необходимых произведениях, то все собираемое земледельцем на обработанных им полях можно почитать его произведением. И потому я скажу, что земледелец производит богатства недвижимые; а ремесленник движимые; без работы первого мы бы нуждались в произведениях, а без трудов другого в изделиях.

Мы видели, что ценность, основанная на нужде, возрастает при редкости и уменьшается при изобилии. Следовательно, те искусственные вещи, кои по свойству своему могут быть делаемы только малым числом ремесленников, имеют более ценности, ибо они тогда в редкость. Напротив, те, кои суть такого рода, что могут делаться многими, имеют ценности менее; ибо они тогда общи.

Ценность формы есть нечто иное, как ценность работы, ее дающей; следовательно, она есть мера платы, надлежащей работнику.

Если бы плата сия давалась произведениями, то работнику столько бы их доставили, сколько он вправе потребить во все продолжение времени своего труда. Итак, когда вещь сделана, то ценность формы есть равностоюща ценности произведений, почитаемых потребленными работником.

Сих произведений уже нет; но если рассмотрят, что они замещены другими, то рассудят, что количество недвижимых богатств в обыкновенные годы остается одинаковым.

Богатства недвижимые заменяются только по мере своего израсходования, а количество их потребления обозначается нуждой, которая всегда имеет пределы. Движимые же богатства не только замещаются, но и накопляются; будучи предопределены на доставление нам всех наслаждений, обратившихся в привычку, они размножаются по мере наших установленных нужд, кои могут увеличиваться до бесконечности; прибавьте к тому, что они состоят вообще из вещества прочного, сохраняющегося часто без изъяна.

Ремесленник своим трудом накопляет ценности; но как он потребил равностоющую ценность произведений, то следовательно, движимые богатства размножаются только с помощью недвижимых.

Земледелец производит более, нежели потребляет; его-то избытком кормятся все, не возделывающие полей. Но он не накопляет ценностей, а только замещает произведения, по мере их израсходования; и посредством его работы недвижимые богатства или произведения находятся всегда в соразмерности со своим потреблением. Напротив, ремесленник прибавляет к массе богатств ценность, равностоящую ценности произведений, им потребленных, и его трудами, движимые богатства накопляются.

Глава Х. Какими трудами богатства производятся,
разделяются и сохраняются

Мы видели теперь два рода трудов: одни рождают произведения, другие дают первоначальным материалам формы, приспособляющие их к различным употреблениям, и сообщают им, по сей причине, ценность.

Земледелец, работающий с умением и прилежанием, умножает произведения и удобряет их род. Ремесленник, трудящийся с таковым же умением и деятельностью, размножает свои творения и сообщает более ценности формам, даваемым первоначальным материалам.

Итак, земледелец и ремесленник обогащаются, смотря как они более или лучше работают.

Первый обогащается потому, что производит свыше своего потребления; другой потому. Что давая первоначальным материалам формы, производит ценности, равностоющие всем потреблениям, кои он в состоянии сделать.

Скажут, без сомнения, что земледелец и ремесленник должны платить налоги; и я согласен, что сии налоги могут иногда довести их до нищеты. Но для облегчения я предполагаю их изъятыми от всех оброков; а о подати, надлежащей государству, будем рассуждать в другом месте.

Не все работы равно легки. В простейших имеют более соперников и ограничиваются меньшей платой. Тогда потребляют менее, или даже довольствуются самым только необходимым. Когда бы в сем необходимом не встречалось недостатка, то были бы богаты, в отношении к своему состоянию. Но как на то положиться, не добывая более? Если в работные дни потребляется вся плата, чем же кормиться в неработные?

В работах труднейших находят менее соперников и получают высшую плату; следовательно, могут более и потреблять. Станут лучше питаться, лучше одеваться и иметь выгоднее жилище. Если тогда захотят еще сберегать, или убавлять свои потребности, то из платы будет оставаться, а потому сделаются богаты, в настоящем смысле этого слова.

Сочиняя, встречаешь беспрестанно остановки, и остановки именно от таких слов, кои у всех на языке; потому что очень часто значение сих слов наименее определительно. Итак, я скажу, что невозможно быть богату совершенно, а только относительно к своему состоянию; в состоянии же, относительно к государству и столетию, в коих находится.

Если бы Красс003 возвратился ныне со своими понятиями о том, что он называл богатством, то нашел бы между нами очень мало богатых.

Люди, добывающие только на ежедневный расход, должны кормиться с трудностью, они не будут богаче даже и относительно к своему состоянию, но останутся всегда в принужденном и ненадежном положении.

Дабы быть богату относительно к своему состоянию, должно не только сберегать от своего потребления, но и не быть приневоливаему к большей бережливости перед своими равными, надобно же, чтобы работая столько же, как они, и с таковой же добротою, можно было пользоваться равными наслаждениями.

При рождении каждого искусства новый род труда производит новый род богатств; а богатства умножаются и изменяются сообразно нуждам.

За художествами механическими или рукоделиями следует свободные науки. Хотя те и необходимее, однако ж сии более уважаемы; а это и значит, что все полагаемое полезным имеет большую ценность всегда, когда оно в редкость; искусные же художники, несравненно менее обыкновенны, нежели искусные ремесленники; следовательно первые, получая высшую плату, могут более потреблять и более приобретать богатств, нежели последние.

Таким-то образом земледельцы, ремесленники и художники входят в раздел богатств, ими производимых.

Если бы сии богатства не могли переходить из мест, где избыточествуют, то необходимо потеряли бы свою цену; но купцы, через единое обещание перевозить их туда, где их недостаточно, сохраняют уже им повсюду одинаковую ценность. Купцы сами не производят ничего, а только доставляют от производителя к потребителю; в платеже за свои труды получают большее участие, если имеют мало соперников; и меньшее, когда встречают оных много. Итак, купцы дают сим богатствам ход.

Но дабы богатства производились с изобилием и обращались непринужденно, то им нужна власть, покровительствующая земледельца, ремесленника, художника и купца.

Сия власть называется самодержавной. Она покровительствует потому, что сохраняет устройства внутри и вне; внутри, законами, кои защищает, и бдит над их соблюдением; вне, страхом или уважением, внушаемым неприятелям, угрожающим государству.

Знатный покровительствует частного человека для того, что он его предпочитает и хочет доставить ему выгоды, не взирая на то, что другим причиняет вред, и не боясь даже им вредить. Не так должна покровительствовать власть самодержавная. Весьма нужно приметить и помнить, что ее покровительство ограничивается сохранением устройства, которое она бы возмутила, если бы оказала предпочтение.

Ей предоставлено много трудов; она их имеет: как власть законодательная, как исполнительная, как вооруженная для защиты государства; и хотя бы у всех народов, духовенство не присоединялось к начальству, однако же я прибавлю, как власть духовная; ибо духовенство и начальство обязаны содействовать в содержании устройства так, как бы они были одна и та же власть.

За труды самодержавной власти должна быть плата; с сим только условием она входит в раздел богатств, ею производимых; ее участок велик потому, что соразмерен с оказываемыми услугами, требующими необыкновенных способностей; под ее покровительством искусства процветают, а богатства сохраняются и размножаются.

Когда взираем на труды, производящие богатства, дающие им ход, поддерживающие устройство, которое их сохраняет и множит, то видим, что они все необходимы; трудно было бы даже определить, которой полезнее. Но не все ли они суть таковы равноверно; ибо все, одни в других, имеют нужду? — и подлинно, без какого из них можно обойтись!

Я согласен, что во времена беспорядков великие богатства часто соделываются платой трудов более вредных, нежели полезных; но в моем предположении мы еще в таком состоянии не находимся; я представляю все в устройстве, потому, что сим надобно начинать; впрочем, и беспорядки окажутся слишком рано.

В полном устройстве все труды полезны. Конечно, они неравно разделяют богатства; но сие, по справедливости, так и должно быть; ибо они предполагают способности более или менее необыкновенные. Итак, никто не имеет права жаловаться, и каждый находится в своем месте. Для содержания граждан в совершенном равенстве должны было бы запретить им всякий раздел, всякий талант; обратить их имущество в общее, о осудить жить, по большей части, ничего не делая.

Глава XI. Основание городов

Мы различили в нашей колонии три класса граждан: земледельцев, ремесленников и купцов.

Я предполагаю, что первый класс владел до сих пор всеми землями; однако ж не удержит их всех за собою; наступит такое время, что он будет обрабатывать большую часть для малого числа граждан, кои их присвоют.

Если мы рассмотрим, что от одного поколения до другого земли отца разделяются между его детьми, то рассудим, что иногда части, доставшиеся некоторым в удел, окажутся недостаточны для их существования. Следовательно, таковые владельцы принуждены будут их продать, и выдумывать к своему содержанию другие способы.

Множество причин, еще дествительнейших, произведут сей переворот. Иногда беспечный или расточительный земледелец найдется принужденным продавать свои поля другому расточительнейшему и бережливейшему, который беспрестанно будет делать новые приобретения. Иногда опять, богатый но бездетный владелец откажет все свое имение другому, столь же богатому или еще и более. Наконец купцы, разжившиеся торговлей и бережливостью, вероятно, мало-помалу, достанут для себя часть земель. Можно то же сказать и о ремесленниках, кои, получая большие выгоды, сберегут из них многое. Но бесполезно бы было входить о сем в дальнейшие подробности.

Большие владельцы будут или сами распоряжаться своими землями, или отдадут их в управление другим.

В первом случае они возлагают на себя часть попечений, по крайней мере, надсматривают за хлебопашцами; а в получаемых выгодах находят цену или плату своего труда. В другом случае надобно им плату свою оставлять управителям, что и последует всякий раз, когда они будут иметь земель более, нежели сколько в состоянии сами обрабатывать.

Управитель обязан подавать им отчеты о приходе и расходе. Но как сей способ пользоваться землями для владельцев отсутствующим и удаленных весьма неудобен, то рано или поздно его отменят, и вверят земли хлебопашцам, кои, будучи в состоянии заплатить задаток и употребить издержки на хлебопашество, удостоверят владельцев в доставлении им известного дохода.

Таковой хлебопашец есть откупщик, берущий землю в наем по договору; ему надлежит плата, и она установится подобно всем другим. Он должен иметь на собственное прожитие, на содержание своего семейства, на непредвидимые случаи, и для запасу на поправление своего состояния. Он сам по опыту установит для себя плату, и совсем не будет иметь нужды требовать много сверх должного; но всегда будет доволен тем, чтобы только не отстать от других откупщиков. Сего класса люди суть правдивее, нежели о них думают; они побуждаются к тому соперничеством, и были бы еще честнее, если бы их менее притесняли.

По опытности, откупщик узнает о количестве и качестве произведений, на которые может примерно надеяться в обыкновенные годы, исчислит их по ценам на торгах существующим, из общего итога вычтет надлежащий задаток, годовые издержки на повинности, свою плату; и судя по остатку, обяжется доставлять владельцу предположенную сумму денег.

По мере введения сего обычая владельцы, утвердившие свои имения, не чувствительно от них удаляется, для пребывания в окрестностях торгов, где они удобнее могут удовлетворять всем своим потребностям. Сие скопление привлекает туда же селиться ремесленников и купцов всякого рода; и таким образом составляется город. Остальное пространство заключает откупы; на разных расстояниях находятся деревни, обитаемые хлебопашцами, имеющими свои земли по соседству, поденщиками, работающими на них из платы, и такими ремесленниками, в коих поселяне чаще нуждаются, как то: кузнецами, коновалами, колесниками и проч. Если наша многочисленная колония занимает пространную и плодоносную землю, то везде, где были установлены торги, могут составиться города, или по крайности местечки. Тогда в образе жизни произойдет совершенная перемена.

Во время пребывания на своих полях каждый жил произведениями или собственными, или вымениваемыми у соседей, и редко было, чтобы кто надумал идти вдаль для снискания их другого рода.

Теперь же, когда владельцы, собравшиеся в городах, сообщают взаимно друг другу произведения своих округов, сделалось совсем не то; теперь естественно, все они хотят пользоваться всеми сими произведениями; следовательно, составили новые нужды, и потребляют уже более, нежели прежде.

Приятности такого рода жизни увеличат в городах народостечение. Потребления возрастут в той же соразмерности, и откупщики, более уверенные в продаже произведений своих жатв, усугубят рачение в хлебопашестве. В пару станет оставаться полей менее, и произведения умножатся. Между тем надобно заметить, что тогда только города способствуют процветанию земледелия, когда они находятся на разных расстояниях, по всему пространству нашей колонией занимаемому. Мы увидим в другом месте, что большие города причиняют отдаленным областям разорение.

Усугубленное произведение земель прибавит владельцам дохода; став богаче, они постараются о доставлении себе новых приятностей; их потребления, будучи вместе и велики, и разнообразны, возбудят искусство более и более; следовательно, хлебопашество, ремесленничество и торговля процветут тем сильнее, чем более новые нужды предоставят земледельцу, ремесленнику и купцу новых выгод.

Во время сего переворота произведения и потребления будут непрестанно уравновешиваться, и следуя взаимной соразмерности, попеременно возвышать и понижать цену каждой вещи. Если потребления увеличились, то цены возрастут, а противном случае спадут; однако же сии изменения причинят весьма мало неудобств, ибо полная вольность, которой торговля наслаждается, скоро усоразмерит произведения с потреблениями, и определит каждой вещи надлежащую цену. В этом можно убедиться по всему сказанному мной о соперничестве; и я, рассуждая впоследствии о истинной цене вещей, представлю на сие и новые доказательства.

Глава XII. О праве собственности

Когда при поселении нашей колонии земли разделились, то каждый земледелец мог сказать: это поле мое, или оно только мне принадлежит; такого есть начальное основание права собственности.

Во время жатвы каждый также мог сказать: если сие необработанное поле, по единому жребию раздела, было моим, то ныне, когда я его возделал, оно принадлежит мне по сильнейшему праву, ибо обработание его есть мой труд; оно мое со всем своим произведением, потому что его произведение есть в то же время и плод моей работы.

Итак, собственность земель основана вместе и на разделе оных, и на труде, делающем их плодоносными.

Хотя впоследствии некоторые землевладельцы и приобрели земель более, нежели в состоянии сами обрабатывать, однако же не потеряли тем права почитать их собственными, ибо владение оными уступлено прежними хозяевами, а принятые обычаи, или установленные на сей предмет законы, утвердили его еще более; при всем то, сии обыкновения и законы, суть последнее основание права собственности, хотя по обыкновению, о них уже и не восходят до начальнейших.

Если земледельцы и продолжают иметь все земли в собственности, зато не могут уже совершенно владеть полным произведением оных, потому что часть из него надлежит дать тем, коих они употребляют к возделанию; следовательно, их слуги и поденщики, учинились сообщниками в обладании сего произведения.

В сем сообщничестве земледелец, конечно, имеет больший участок, потому что он снабжает существенностью, делает предварительные издержки и работает сам. Не нужно, чтобы он пахал, а довольно уже если надсматривает за работниками; бдительность есть главнейшая его работа.

Плата, которую он согласился давать своим слугам и поденщикам, установившаяся обычаем, представляет часть, имеемую в произведении сими последними, как сообщниками обладания. Сия плата составляет всю их собственность, и когда она выдана, тогда все количество произведения полей принадлежит уже земледельцу.

Переселясь в город, земледелец перестает надсматривать лично за возделанием своих полей. Тогда он из произведения, часть своей собственности уступает трудящемуся вместо него откупщику, и сия часть есть плата сего последнего, который собирает жатву, дает хозяину установленное количество, и приобретает право собственности на весь остаток.

В сем хлебопашестве мы видим хозяина, доставляющего существенность; откупщика, обязавшегося надсматривать за возделыванием; и слуг или поденщиков, которые работают.

То же самое заметим и в больших предприятиях всякого рода. Захотят ли, например, учредить мануфактуру, то богатый человек или компания, доставляет существенность; подрядчик ее распоряжает, а работники трудятся под его управлением.

Через сие видно, как во всяком промысле граждане разделяются на разные классы, и как каждый из них в своей плате находит часть, имеемую в плодах предприятия, как сообщником в обладании.

Не нужно трудиться в каком-либо заведении, дабы сделаться сообладателем произведения; довольно работать на подрядчика. Сапожник, например, работая на земледельца, становится сообщником в обладании земного произведения, а трудясь на фабриканта, соделывается участником плодов мануфактуры. Таким-то образом каждый из граждан, по причине своей работы, есть сообладатель богатств общества; и это справедливо, ибо каждый своими трудами способствует происхождению оных.

Все сии собственности суть священны. Нельзя без неправосудия лишить ни фабриканта его прибытка, ни работника его платы. Итак, принуждать земледельца к продаже своего зерна ниже надлежащей ценности столько же невозможно, как и приневолить нуждающихся в оном заплатить более, нежели оно стоит. Сии истины так просты, что может быть их и не заметят, и даже удивятся, что я о них говорю; но со всем тем необходимо нужно их помнить.

Мы видели, как земледелец, сделавшись простым хозяином, сохраняет в собственности земли, коих он сам уже не обрабатывает. Но спросят: властен ли он располагать своими землями по смерти своей или ограничивается тем только, чтобы пользоваться доходами с того, что ему не принадлежит?

Отвечаю: когда я удобряю поле, то плод делаемых мною предварительно издержек мне только должен принадлежать; я один вправе им наслаждаться; следовательно, почему же в минуту смерти мне не отказать сего наслаждения? И мог ли бы его отказать не располагая существенностью.

Я осушил болота; сделал плотины, содержащие мои земли в безопасности от наводнения; провел на луга воды, учиняющие их плодоносными; насадил растения, коих плод есть мой и коим я не могу наслаждаться; одним словом, я дал ценность землям, ее не имевшим; сия ценность, пока существует, принадлежит мне; следовательно, я сохраняю на нее права и тогда даже, когда меня не будет. Возьмите же сии земли в состоянии бесплодном, как я их нашел, и оставьте их мне в ценности и удобрении; вы не можете отделить одного положения от другого; итак, согласитесь, что я имею право располагать как одним, так и другим.

Если удобривший поле приобрел власть распоряжаться им после себя, то он передает его с таким же правом и тому, кому отказывает по смерти, и от одного поколения до другого всякий владелец пользуется сим правом.

Какой бы человек занялся способами дать земле такую ценность, которая наступит уже по его кончине, если бы не был волен располагать сим в пользу тех, коим он хочет доставить наслаждение? Скажут ли, что на то решит любовь ко благу? — за что же отнимать у гражданина причину побудительнейшую: участие, принимаемое им в своих детях и особах, для него любезных.

Мы рассуждали о ценности, о ценах, о богатствах; промышленность умножилась, торговля распространилась. Следовательно, почувствовали необходимость означать ценность каждой вещи с большей точностью, и нашли монету; сие будет предметом следующих глав.

Глава XIII. О металлах, рассматриваемых в виде товара

Золото, серебро и медь суть первые познанные человеком металлы. Часто не искав их, находили на поверхности земли; дождь, наводнения и множественно нечаянных случаев открывали их; они неоднократно доставляемы были некоторыми реками. Сверх того, сии металлы могут быть весьма легко признаны, когда они чисты и без примеси, или, по крайней мере, когда их чистота мало попорчена, что всегда бывает с золотом, часто с серебром и нередко, хотя и не столь обыкновенно, с медью. Природа представляет оные одаренными всеми их свойствами.

Но не так бывает с железом. Хотя оно находится повсюду, однако же, показываясь обыкновенно под видом земли, не имеющей никаких металлических свойств, причиняет тем немалое затруднение в своем распознавании; надобно еще уметь в оной земле открыть сии металлические свойства. И потому-то железо, как кажется, познано уже после всех металлов.

Ныне оно служит в механических художествах, кои все одолжены употреблению его своими успехами; а некоторые и своим рождением. Через многие столетия железо было неизвестно даже и просвещенным народам, заменявшим оное медью; что же касается до варварских орудий, то они делались и теперь еще делаются из дерева, камня, кости, а иногда из золота или серебра.

Я предполагаю, что наша колония знает уже золото, серебро, медь и железо; умеет их обрабатывать и употреблять на разные потребности.

В сем предположении оные металлы суть для нее товар, имеющий ценность относительную к ее нуждам; ценность, возвышающуюся и спадающую, следуя редкости или изобилию металлов; или лучше сказать, повинуясь мнению, имеемому о их редкости или изобилии.

Они имеют ценность, находясь еще в том грубом состоянии, в каком природа их представляет; получают другую, будучи очищены от всякого постороннего тела, и, наконец, приобретают последнюю, когда посредством работы превратятся в оружие, инструменты и посуду разного рода; сия последняя ценность возрастает по мере, как оные вещи искуснее выдуманы, лучше обработаны и продаются меньшим числом ремесленников.

Итак, металлы, рассматриваемые как первоначальный материал, имеют ценность; и получают другую, будучи в виде вещества обработанного. В первом случае в них почитается только один металл, а во втором и металл, и работа.

Металлы суть товар, необходимо нужный; следовательно, надобно, чтобы в колонии были люди, занимающиеся их сыскиванием и очищением; а другие обрабатыванием; ибо в тех вещах, коих сии металлы составляют первоначальный материал, настоит нужда.

Наша колония в начале, будучи неразборчива, одевалась кожами, грубо сшитыми; ее скамьи были деревянные, каменные или дерновые; сосуды состояли из раковин или из выдолбленных кусков дерева или из глины.

Каждый земледелец мог для своей надобности сам делать все сии вещи, коих первоначальный материал находился у него под руками, и коих работа были ни трудна, ни долговременна.

Если некоторые трудолюбивейшие делали их более нежели для их потребности нужно, то сей избыточный скарб, вынесенный на торг, имел малую ценность, как для тех, коим предлагался в покупку, так равно и для тех, кои предприняли его продавать. По моему предположению, что каждый земледелец может сам себе доставлять все нужное, ясно видно, что все, назначенное в продажу, было бы избытком, из которого колония не могла бы учинить никакого употребления; если же бы находились земледельцы, не имеющие свободного времени делать для себя некоторых вещей, тогда бы оные обратились в товар, коего ценность была бы соразмерна отношению между количеством имеющимся и количеством потребленным к покупке земледельцев.

Сей скарб грубо обрабатываемый променивался бы за малость, и тогда бы только обратился в настоящий торговый предмет, когда бы обделывался искуснее, получил более удобности и прочности. Тогда он приобретет ценность тем высшую, чем земледельцы, не имея ни досуга, ни ловкости делать его, найдутся в большем числе.

Подрядчики, взявшие на себя сию работу, суть то, что мы называли ремесленниками. Они умножатся соразмерно нуждам колонии, а соперничество установит цену их изделий; чем их будет более, тем сильнее одни другими побудятся продавать вещи дешевле, и каждый уступит их за всевозможно малую цену.

Вся упоминаемая утварь состоит из вещества, предполагаемого мною в изобилии под руками каждого; следовательно, ценность его весьма малозначуща, и потому одна лишь работа составляет почти всю цену.

Но не то будет с изделиями металлическими, ибо металлы в редкость; потребны труды и время их находить, потом очистить, наконец, употребить в работу.

Итак, они соделываются торговым предметом тотчас, как только распознаются и почтутся годными на разные употребления. Они не только выходя из рук ремесленников обращаются в товар, но уже суть оным даже при достании из рудника.

Если бы не знали, на какое употребление металлы годны, то они были бы совсем бесполезны, и, следовательно, не искав их, оставили бы между камнями и в земле, где они не имели бы ни малейшей ценности.

Но с открытия в них пользы начинают отыскивать тем более, что они будучи редки, становятся предметом любопытства; тогда они приобретают новую ценность, соразмерную числу любопытных.

Будучи почитаемы за редкость и за предметы любопытства, они вскоре послужат украшениями, а сие новое употребление даст им еще новую ценность.

По всему нами сказанному должно заключить, что металлы суть товар тогда только, когда из них можно делать разные вещи, отыскивать их из любопытства и употреблять на украшения; и потому-то, что они суть товар, сделались и монетой. Посмотрим на переворот, произведенный ими в торговле.

Глава XIV. О металлах, рассматриваемых в виде монеты

Если в предыдущих главах и предполагал меру, то это единственно для того, чтобы с большей точностью говорить об относительной цене меняемых вещей. Кажется, что при составлении обществ народы ее не имели, и даже у некоторых оной нет от того, что всегда довольствуются судить по взгляду о количестве вещей, когда не побеждаются рассмотреть их основательнее.

Перейдем в то время, когда земледельцы, за неимением купцов, меняли избытки своих припасов непосредственно между собой. Предположим, что один избыточествует в хлебе и нуждается в некотором количестве вина; другой, при недостатке некоторого количества хлеба, имеет излишнее вино. Для легкости я предполагаю их снабженными всем остальным, что только им нужно.

В таком случае ясно видно, что тот, которому надобно променять хлеб, не обратит внимания ни на величину мешков, ни на число их. А как сей хлеб, если бы остался у него, был бы без всякой для него ценности, то он почтет его выгодно променяемым, если достанет за него все нужное количество вина. Имеющий избыток в вине рассудит таким же образом; следовательно, оба поменяются, не меряв; и действительно, им довольно судить по взгляду, одному о нужном для него количестве вина; а другому, о нужном количестве хлеба.

Но произойдет уже не то, когда земледельцы начнут делать мены через посредство купцов; ибо сии захотят получить выгоду как от того, у которого покупают, так равно и от того, кому перепродают; им уже полезно судить о количестве вещей с большей точностью. Следовательно, выдумают меру, дабы узнать свои выигрыши при покупке и перепродаже.

Когда же вместо околичного о вещах суждения привыкнут их вымеривать, то предположат, что их ценность должна иметь, как количество, определенную меру. На сие предположение покусятся тем более, что ценности покажутся изменяющимися подобно мерам. Итак начнут составлять для себя ложные идеи; станут говорить о ценности и о цене, не давая себе отчета в сказанном; забудут, что составленные идеи должны быть только относительны, и вообразят, будто они независимы.

Купцы особенно суть причиной сей ошибки; имея выгоду оценивать вещи с большей точностью, они кажутся давшими им независимую ценность. Эта мера стоит столько-то говорят они, и в сей речи уже не видно идей относительных.

Сверх того, они не находились в одинаковом положении с земледельцами, которые, во время производства непосредственной своей торговли, тогда только назначали избытку ценность, когда, отдавая его, могли выменять нужные для себя припасы.

Избыток же, коим купцы производят торговлю, был излишком земледельцев, который оной уступали; а для купцов он есть не избыток, но предмет полезный, долженствующий доставить выгоду. Вследствие чего они оценивают его как только могут; и чем более к тому усиливаются, тем более кажутся дающими ему независимое достоинство. Металлы, употребясь в виде монеты, весьма способствовали сему мечтанию.

Железо скорее разрушается; одно действие воздуха, если оный хотя немного имеет влажности, мало-помалу его снедает; медь также непрочна; лишь золото и серебро сохраняются без ущерба.

Каждый из сих металлов имеет ценность, соразмерную своей редкости, употребительности и прочности. Золото имеет большую ценность нежели серебро; сие высшую перед медью; а медь перед железом.

Без сомнения, нельзя было всегда оценивать с точностью относительного и соразмерного достоинства сих металлов, тем более что соразмерность долженствовала изменяться при всяком случае, когда некоторые из них соделывались или реже, или изобильнее; почему из почитали иногда более, иногда менее, следуя количеству, оказавшемуся в торговле. Тот металл имел больше ценности, которого в продаже было мало, а в покупку требовалось много, и обратно. Мы после будем рассуждать о их обоюдной ценности.

Признав металлы имеющими ценность, нашли удобным давать кусок металла в промен за покупаемое; и смотря как сие обыкновение заводилось, металлы соделывались всеобщей мерой всех ценностей. Тогда купец не был уже принужден досталять вино или другой какой припас земледельцу, продававшему хлеб; он ему давал кусок металла, и земледелец на оный покупал необходимые себе вещи.

Железо было наименее способно для сего употребления. Оно ежедневно претерпевает ущерб; следовательно, выменявший его понес бы ежедневные потери; сверх того, потому только привыкли употреблять металлы за общую меру, что они облегчают торговлю; железо же послужило бы, к сему менее всех других, ибо имея низшую ценность, долженствовало доставляться в больших количествах.

Медь, сохраняясь лучше и имея более ценности, заслужила преимущество. Она употребляется во всех государствах; однако же как ее ценность все еще весьма ограничена, то она удобна единственно для мелочной покупки дешевых вещей.

Итак, только золото и серебро долженствовали быть избранными служить общей мерой. Они неудоборазрушительны, имеют большую ценность, находящуюся соразмерно в каждой их части; и, следовательно, всякий    кусочек, смотря по его величине, можно употребить мерой таковой же ценности, какого бы рода ни было.

Итак, золото и серебро не по соглашению введены в торговлю, как удобный способ для мены; и ценность дана им совсем непроизвольно. Они, как и всякий другой товар, имеют ее основанной на наших нуждах; а как сия ( смотря по количеству металла) большая или малая ценность не истощается, то единственно поэтому они и сделались самой удобной общей мерой всех других ценностей.

Мы видели уже, что торговля увеличивает массу богатств; ибо облегчая и размножая мены, сообщает ценность вещам, ее не имевшим. Теперь же опять примечаем, что она, нащед в золоте и серебре рассматриваемых в виде товаров общую меру всех ценностей, должна еще увеличить оную массу, ибо мены облегчаются и умножаются более и более.

Должно было, чтобы сия мера, сама по себе, оставалась постоянной и определенной. Между тем вероятно, что в начале судили о величине по взгляду, а о весе, пробуя поднимать рукой. Такое неверное правило причиняло, без сомнения, обиды и жалобы; чувствовали необходимость их предупреждать; изыскивали способы, и выдумали весы, для вывешивания металлов. Тогда, например, одна унция серебра была ценой четверти хлеба или бочки вина.

Сие нововведение довершило сбивчивость понятий о ценности вещей. Когда вздумали заключить их цену в такой мере, какова унция золота или серебра, остающаяся всегда непременной, то уже более не сомневались, чтобы вещи не имели независимой ценности, а тем самым, в рассуждении сего предмета, накопляли лишь для себя запутанные идеи.

Однако же, невзирая на то, была большая выгода, в достижении возможности определить вес каждой частицы золота и серебра; ибо если называемое нами ценою было прежде почитание неосновательное и неточное, то вздумали, что в сих металлах, разделенных на части и вывешенных, должно найти точнейшую цену всех других товаров, или вернейшую меру их ценности.

Золото и серебро ходили как товар, как покупщик и продавец, бывали принуждены отвешивать их количество, долженствующее быть отданным за цену другого товара. Сие обыкновение, бывшее всеобщим, существует еще в Китае и некоторых других местах.

Между тем оказалось неудобство быть в необходимости брать всегда весы; этого еще мало; должно было исследовать степень чистоты металлов — степень, которая переменяет ценность.

Тогда общественное начальство приспевает на помощь торговле; приказывает испытать ходячее золото и серебро, определяет их пробы, т.е. степени чистоты; раздробляет их на разные части, вывешивает оные и напечатлевает на них приметы, означающие пробу и вес.

Вот монета. Ее ценность видна по взгляду: она предотвращает подлог, поселяет в торговле более доверенности, следовательно, облегчает ее вновь.

Монета золотая или серебряная была бы неудобна на мелкие ежедневные покупки; ибо ее долженствовало бы раздробить на весьма малые частицы, кои даже трудно ощущать рукой; и потому-то введена медная монета. Она кажется даже первой, поступившей в употребление; и была тогда удовлетворительна, когда народы имели только нужду выменивать вещи малой ценности.

Металлы, сделавшись монетой, не перестали, однако же, быть товаром. Они получили только напечатление и новое наименование, но остаются всегда тем же, чем прежде были; они не имели бы ценности в виде монеты, если бы не продолжали заключать ее в себе как товар. Сие обозрение есть не столько бесполезно, сколько кажется; ибо в некоторых рассуждениях говорят о монете, что она не есть товар; и между тем не знают, что она такое.

Монета золотая и серебряная показывает, что в торговле находятся вещи высокой цены; следовательно, она служит доказательством богатства, но не по количеству своему, ибо торговля может производиться как с большим, так и с меньшим. Если бы монета была в восемь крат изобильнее, то во столько же крат имела бы менее ценности; тогда вместо одной унции долженствовало бы нести на торг целую марку; если же бы она была в восемь раз реже, то во столько же бы увеличилась ее ценность; и тогда вместо марки довольно нести на торг одну унцию. Итак, она служит доказательством богатства только тем, что находится в употреблении, т.е. имея сама по себе большую ценность, убеждает, что и в торговле есть также вещи высокой ценности. Но когда бы сделалась обыкновенной наравне с медью, то потеряла бы часть из своей ценности, и тогда могла бы служить в менах мерой даже у народов, почитаемых нами самыми бедными. Рассуждая впоследствии о кругообращении денег, мы увидим, как судят о ее изобилии и редкости.

Золото и серебро, начав служить в виде монеты, получили новое употребление, новую пользу; следовательно, приобрели и новую ценность. Итак, изобилие в золоте и серебре есть изобилие в вещах, имеющих ценность, а потому оно составляет богатство.

Какую бы ценность ни назначали золоту и серебру, однако же не в изобилии сих металлов состоит первое и главнейшее богатство, но в изобилии произведений потребляемых. А как посредством золота и серебра можно не встречать ни в чем недостатка, то вскоре привыкают почитать сии металлы богатством единственным или, по крайней мере, главнейшим. Это заблуждение. Но сказать, что изобилие золота и серебра не составляет истинного богатства, значит впасть в другое; должно довольствоваться различением богатств обоих классов.

Кончая сию главу, я замечу, что те, кои взирают на монеты как на знаки, представляющие ценность вещей, изъясняются слишком неявственно; ибо кажутся почитающими их знаками самопроизвольно избранными, имеющими ценность только по соглашению. Если бы они приметили, что металлы, не сделавшись монетой, были товаром и продолжали им быть, то увидели бы, что оные не иначе могли послужить общей мерой всех ценностей, как только имея ее сами по себе, независимо ни от какого соглашения.

Глава XV. Деньги, употребленные за меру ценностей,
послужили причиной заблуждений касательно ценности вещей

Мы заметили, что если торговля производится меной с избытком, то каждый дает вещь, не имеющую для него ни малейшей ценности — по невозможности служить ни на какую его потребность — за вещь, имеющую для него ценность, по надобности ему на употребление, и что, следовательно, каждый дает меньшее за большее. Сим только способом было бы возможно судить о ценностях с точностью, ежели бы торговля всегда посредством мены, не употребляя на то монеты.

Но лишь деньги принялись общей мерой ценностей, то сделалось естественно судить, будто в менах давалась равная ценность за равную при всяком случае, когда каждая из вымениваемых вещей была почитаема равной ценности с уступаемым количеством денег.

Лишь увидели, что посредством денег можно с некоторой точностью определить взаимную ценность между двумя разнородными количествами, например, между количеством хлеба и вина, то уже в сих обоюдных ценностях усматривали только количество денег, бывших мерой оных, исключая всякое другое исследование; а как сие количество пребывало всегда одинаково, то и рассудили, что в менах дается равная ценность за равную.

Между тем если я вам уступаю количество хлеба, оцененное в десять унций серебра, для получения от вас количества вина такой же цены, то хотя сии количества и равноценны, однако же недостоверно, чтобы мена была выгодна как для вас, так и для меня, например, если уступаемый мною хлеб для меня нужен, а получаемое вино есть для вас излишнее, то выгода будет на вашей стороне, а убыток на моей.

Итак, для узнания кто из нас выигрывает, недовольно сравнить между собой обоюдные количества денег; но есть еще условие, входящее в сие исчисление; оное состоит в том, чтобы знать: оба ли мы промениваем избыток за необходимое. В подобном случае выгоды взаимные останутся равными, и каждый из нас даст меньшее за большее; во всяком же другом они таковыми не будут; и один из двух даст большее за меньшее.

Мы видели уже, что в менах вещи взаимно суть цена одни других; здесь же заметим, что ежели деньги суть мера ценности покупаемых вещей, то и сии последние, обоюдно, суть также мера ценности денег. Представьте, например, что за есть унций серебра можно купить четверть хлеба; не значит ли сие предположить, что четверть хлеба есть мера ценности шести унций серебра?

Итак, ежели деньги взяты за общую меру всех ценностей, то это потому единственно, как мы уже видели, что они из всех торговых предметов суть наиудобнейший для сего употребления; и сие не доказывает, будто они сами не могут уже измеряться ценностью вымениваемых вещей; напротив, очень ясно, что ценность покупаемого есть всегда мера ценности платимых денег.

Но по определении денег общей мерой вскоре стали почитать их за меру независимую, т.е. за такую, которая есть мерой сама по себе, не подвергаясь никакому отношению, или за вещь, которая по своей природе вымеривает все другие, не будучи сама измеряемой ни одной из них. Сие заблуждение не преминуло распространить сбивчивость. Таким-то образом оно показало в меняемых вещах равноценность, которую даже обратили в правило торговли.

А между тем если бы уступаемое вам мною было для вас равной ценности, или, что все то же, равной пользы с даваемым мне, и ежели бы сие последнее для меня было также равно уступаемому, то оба мы остались бы при том, что имеем, и не сделали бы никакой мены. Но когда мы ее делаем, то, следовательно, оба уверены в получении большего за меньшее.

Если вспомнить то время, когда европейцы начали торговать в Америке, где за вещи, полагаемые нами малоценными, они получали другие самой большой ценности, то без сомнения убедимся, что по нашему образу мыслить, они, давая нож, саблю или зеркало за слиток серебра или золота, уступали меньшее за большее; между тем нельзя не согласиться, что и Американец давал также меньшее за большее, уступая, например, слиток золота за нож; ибо променивая вещь, почитаемую в его земле не имеющей по бесполезности никакой ценности, за вещь, полагаемую ценной, по причине своей там пользы.

Тогда говорили, что американцы не знают цены золота и серебра, как будто сии металлы должны иметь независимую ценность; между тем не думали, что они ее приобретают только относительно к нуждам человека, и следовательно, у народа, на делающего из них ничего, не могли иметь никакой.

Неравноценность, зависящая от обыкновений и мнений народов, произвела торговлю и ее поддерживает; ибо она то делает, что в менах каждый имеет выгоду давать меньшее за большее.

Но как не в состоянии поверить, что деньги могут когда-либо быть избытком, то с трудом поймут, чтобы платя их за покупаемую вещь, имели выгоду давать меньшее за большее; о особенно когда еще вещь сия полагается купленной дорого. Итак рассмотрим, при каких случаях деньги могут быть почитаемы необходимой вещью и избытком.

Например, все ваше имение состоит в землях, и у вас находится припасов всякого рода более, нежели можете потребить. Ясно видно, что вы, уступая избыточные припасы, отдаете бесполезное; следовательно, если найдете хотя малую пригодность в полученном на обмене, то уже дали меньшее за большее.

Я же получаю только оброк, и весь мой доход состоит в деньгах; а деньгами не могу кормиться, как вы своими припасами; следовательно, они сами по себе для меня бесполезны, и остались бы навсегда таковыми, если бы я не променял вам или кому другому. А потому, уступая их, даю бесполезную для себя вещь за необходимую, т.е. меньшее за большее. Но мы, однако же, находимся весьма в различном положении; ибо из произведения ваших земель бесполезно для вас только остающееся за потреблением, у меня же весь доход, если я его не променяю, будет бесполезным; потому что из оного ничего не идет в мое потребление.

Итак, деньги, бесполезные сами по себе, сделались полезными потому только, что будучи избраны за общую меру всех ценностей, принимаются ценой покупаемых вещей. Количество же денег, нужное мне на снабжение всем необходимым к своему содержанию, есть для меня то же, что для вас припасы, которые вы должны сохранить на собственное прокормление. Если бы я отдал сии деньги за вещи, непригодные к моему употреблению, то сделал бы невыгодную мену; ибо уступил бы необходимое за бесполезное, т.е. большее за меньшее.

Деньги, остающиеся за вычетом отложенных для достания всего необходимого на мое содержание, суть для меня такой же избыток, как для вас припасы, не долженствуемые быть потребленными; и чем более я уверен удовлетвориться количеством сделанных для себя нужд, тем менее упомянутый избыток денег будет иметь для меня ценности; и даже уступая его за суетные вещи, коими захочу наслаждаться, буду полагать, что даю меньшее за большее.

То же воспоследует и с вами, когда запасшись изобильно произведениями всякого рода, уверены будете не встретить никакого недостатка к своему содержанию. Тогда вы охотно отдадите избыток за суетность, кажущуюся не имеющей никакой ценности.

Из того проистекает, что достоинство необходимых вещей, пребудет всегда оценено лучше, нежели достоинство вещей суетных; и их ценности совсем не будут во взаимной соразмерности. Цена первых останется весьма низка в сравнении с ценой последних; потому что все побуждаемы оценивать оные как можно справедливее. Напротив, цена вещей суетных будет очень высока в отношении к цене вещей необходимых; потому что даже и покупающие их не стараются оценивать с точностью. Но, наконец, какой бы ценой их ни покупали, или как бы дороги они ни казались, только платящий за них деньгами своего избытка почитается всегда дающим меньшее за большее.

Глава XVI. Об обращении денег

Каждый год в назначенное время откупщики приносят в города полную плату за наем земель; в каждый торговый день они продают несколько припасов, и, следовательно, по частям уносят в свои деревни суммы, заплаченные владельцам.

Купец в течение года получает по частям цену товаров, купленных им оптом; и ремесленник, купивший гуртом первоначальные материалы, распродает, обработав оные, по частям. Таким образом, продажа ежедневно малыми количествами денег пополняет большие суммы, истраченные на гуртовую покупку; и по свершении оного пополнения опять платят знатные суммы для наквитания их по частям новой продажей.

Итак, деньги непрестанно разделяются, дабы опять, наконец, собраться, так сказать, в водоем, из коего растекаются через множество небольших каналов, приносящих опять в прежнее хранилище, откуда опять утекают, и вновь собираются. Сие непрерывное движение, скопляющее их, дабы опять разделить, и разделяющее, дабы опять скопить, называется обращением.

Нужно ли заметить, что сие обращение при каждом движении денег предполагает сделанную мену; и что если сие движение, при своем действии, ее не учиняет, то оно не есть обращение? Деньги, например, происходящие от податей, хотя следуют через многие руки, пока достигнут до государственного казнохранилища, однако же это не значит обращение, а только перенос, и часто весьма иждивительный. Должно, чтобы деньги, через обращение, некоторым образом изменялись в вещи, способные содержать в политическом теле жизнь и силу. Итак, составляемые податями тогда только начинают свое обращение, когда Государь променивает их на произведения или изделия.

Все находящиеся в торговле деньги обращаются из хранилищ в каналы, а из каналов в хранилища. Если какое-нибудь препятствие останавливает сие обращение, тогда торговля изнемогает.

Я сказал все деньги. Находящиеся в торговле, а не все, состоящие в государстве. Всегда есть некоторое их количество, совсем не обращающееся, как то: откладываемые для прибежища при непредвиденных случаях, или для поправления когда-нибудь своего состояния; таковы суть также все скопления скупых, отказывающих себе в необходимом.

Сии деньги действительно не обращаются; но много ли их или мало находится в обращении, до того нет дела; главное состоит в том только, чтобы они обращались непринужденно.

Мы видели, что деньги служат мерой ценности потому единственно, что сами ее имеют, и что будучи в редкость, приобретают оной более, а при изобилии утрачивают.

Пусть будет в торговле двойное их количество; тогда за товар вместо одной унции серебра дадут две. Если же, напротив, предположить только половинное, то станут платить полунции вместо целой. В первом случае владелец, отдававший земли на откуп за 50 унций, возьмет за то 100; а во втором только 25. Но со ста унциями не более тогда сделает, как и прежде с пятидесятью, и с сими, не более как с двадцатью пятью. Итак, полагать ему себя в одном из оных случае богатее нежели в другом будет лишь пустой призрак; его доход есть всегда одинаков, хотя числом и будет более или менее. Пускай считает оный сотней унций, пятидесятью. Двадцатью пятью; только тем ничего не переменить; ибо с ними различными счетами все-таки должен делать те же потребления.

Итак, видно, что не нужно в торговле многого числа денег, и даже выгоднее, ежели их находится в ней менее, потому что она от сего производилась бы с большей удобностью. Какое бы произошло затруднение, когда бы золото и серебро сделались обыкновенными наравне с железом.

Из возделанной только земли исходят все произведения: следовательно, откупщиков можно почитать начальными хранилищами всех обращающихся денег.

Они издерживают из них: одну часть, на возделывание земель; другую в разные времена, относят в города для покупки изделий, не находимых в деревнях; наконец, третью и последнюю, приносят туда же в большом количестве на заплату займа.

Владельцы суть другие хранилища, из коих деньги расходятся между ремесленников, на них работающих; купцов, у которых они покупают, и откупщиков, приходящих в город для продажи своих припасов.

Купец, намеревающийся сделать оптовую покупку, становится в свою очередь, по мере распродажи товара, также хранилищем; то же и ремесленник, имеющий нужду в скоплении, дабы быть в состоянии запастись первоначальными материалами.

Я согласен, что купец и ремесленник могут покупать и в долг, дабы заплатить в разные сроки. Но платят ли они при покупке, или после, только должно непременно, чтобы они ежедневно из проданного вычитали, если не хотят нарушить обязательства; следовательно, это делает для них необходимость копить.

Весьма было бы выгодно, если бы обыкновение кредита установилось; ибо тогда купец или ремесленник, могли бы, не имея денег, снабжаться первый товарами, а другой первоначальными материалами, и следовательно, споспешествовало бы торговле несравненно большее число искусных людей. Надобно для сего, чтобы чистосердечие водворило доверенность; а это особливо случается в республиках, живущих в простоте и умеренности.

Купец и ремесленник не могут ничего без денег, или по крайней мере без кредита. Но не так должно судить об откупщиках; если им одно, либо другое нужно на вещи, в городе покупаемые, за то не имеют такой же надобности для платы за возделывание земли; ибо поселянам на них работающим они могут отдавать произведениями жатвы, делаемыми напитками и разводимым скотом. Обычай устанавливает должную плату, и припасы исчисляются по ценам, на торгах существующим.

Таким образом, в деревнях почти не издерживают денег, или издерживают мало. А как одна сторона может их получать только по мере расходования другой, то из сего и проистекает, что работающие на откупщиков достают их весьма немного, или и совсем не получают; следовательно, деньги обращаются в деревнях не столько, как в других местах.

По сему надобно заключить, что города, по последнему разбору, суть большие хранилища, куда деньги прибывают и откуда опять уходят, посредством движения, поддерживающегося или возобновляющегося непрерывно.

Предложим, что половина нашей колонии живет в городе, где, как мы видели, владельцы увеличили свои потребления против деланных ими в деревнях; следовательно, теперь там потребится более половины произведений земель.

Для определительности наших идей оценим все произведение земель в 2000 унций серебра. В сем предположении, поскольку городские обыватели потребляют более половины произведений, нужно им свыше тысячи унций, для покупки необходимого к своему содержанию. Я предполагаю, что им на то надобно 1200 унций, и говорю: если сей суммы достаточно, то ее будет также удовлетворительно и на содержание торговли в целой колонии, т.е. она перейдет к откупщикам, дабы возвратиться к владельцам; а как сие обращение оканчивается только для нового начатия, то мены будут производиться в городе и деревнях, всегда с одинаковым количеством денег. Из того можно заключить, что количество денег, необходимое для торговли, главнейшее зависит от количества потребления, делаемого в городах; или что сие количество денег почти равняется ценности потребляемых городами произведений.

Между тем известно, что оное не в состоянии равняться в ценности произведению всех земель; да и действительно, хотя мы оценили сие произведение в 2000 унций серебра, однако же если выдать колонии деньгами равную ценность за произведение всех ее земель, то двух тысяч будет неудовлетворительно, ибо деньги тем более утратят своей ценности, чем сделаются обыкновеннее, и 2000 унций тогда поравняются с 1200. Итак, тщетно бы вздумали снабжать торговлю большим количеством денег, которое, каково бы ни было, всегда будет иметь ценность почти равную ценности произведений, городами потребляемых.

Подлинно, как богатство деревень состоит в произведениях, так точно богатство городов заключается в деньгах. Если же в городах — где, по нашему предположению, по истечении каждого года потребление оплачивается 1200 унций — мы вдруг выпустим в прибавление к оным еще 800 унций, то ясно, что деньги, сделавшись изобильнее, потеряют в соразмерности свое достоинство. Вместо даваемых прежде 12 унций станут платить 20 или около, и следовательно, 2000 унций поравняются в ценности с 1200 или около. Я говорю около потому, что подобная соразмерность не может быть определена посредством точных и геометрических вычислений.

Нужное для торговли количество денег должно еще изменяться по обстоятельствам.

Предположим, что плата за наем земель и за все вещи, покупаемые в долг, производится один раз в году, и что должникам, для надлежащей разделки, нужно 1000 унций; следовательно, относительно к сей расплате надобно, чтобы в обращении было 1000 унций.

Но если бы расплата производилась по шестимесячно, то и половины оной суммы было бы удовлетворительно, потому что 500 унций, дважды заплаченные, равняются 1000, отданным в один раз. Видно также, что ежели бы разделка чинилась в четыре равные срока, то довольно было бы и 250 унций.

Для облегчения исчислений я исключаю малозначащие ежедневные расходы, делаемые наличными деньгами. Без сомнения скажут, что я ничего не показал точного о количестве денег, находящихся в обращении004. На сие отвечаю, что цель моя есть показать возможность производить внутреннюю торговлю с меньшим количеством обращающихся денег также, как и с большим. Сие небесполезно здесь заметить ныне, когда воображают, будто всякое государство тем богаче, чем более имеет денег.

Часто для торговли мало надобно денег, и кредит их заменяет. Живущие в разных землях купцы взаимно пересылают друг к другу товары, стоящие там дороже, куда отправляются; и продолжая продавать те, которые у них остаются, на собственный счет, они продают также и получаемые, в пользу один другого. Сим средством могут нести оптовую торговлю, не имея нужды в обращении между ими денег, ибо исчисляя по существующим ценам вверяемые взаимно товары, они обязаны платить только за тем, которые доставятся некоторыми сверх должного, что также могут заквитывать, посылая им других товаров. Таким-то образом, самые большие предприятия часто суть те, в которых обращаются деньги весьма в малом количестве.

Но нужны деньги на ежедневные расходы, на плату ремесленникам, живущим своей работой со дня на день и для мелочных купцов, кои покупают и перепродают только по частям, и кои, следовательно, имеют надобность, чтобы их существенность пополнялась непрерывно.

В малых только каналах обращение производится чувствительнее и быстрее, и чем оно быстрее, тем чаще та же монета переходит несколько раз через те же руки; а как в подобном случае одна заменяет многие, то ясно видно, что малая сия торговля может производиться с количеством денег, убавляющимся по мере стремительности обращения. Таким образом, в небольших каналах нужно немного денег, потому что они быстро обращаются; а в больших нужно их еще менее, ибо часто они там едва обращаются.

Заключим, что ничего нет достоверного, касательно точности обращающегося количества денег, состоящих или долженствующих состоять в торговле. Может быть я уже оное слишком много возвысил, предположив почти равным ценности произведений, потребляемых городами в течение года; ибо в первых числах января, конечно, ни один почти гражданин не имеет в наличности всех денег, понадобящихся в продолжении года; но как по мере расходования их, опять приобретает, то до окончания года, те же монеты, без сомнения, неоднократно перебывают в городах и опять из них разойдутся.

Обращение денег было бы весьма медлительно, если бы должно было их перевозить большими иждивениями в отдаленные места, где в них могут нуждаться. Следовательно, было бы очень важно выдумать способ, через который они в состоянии бы, так сказать, перескакивать самые большие пространства; в этом успели посредством банков, о коих мы и начнем теперь рассуждать.


001 См: Логику Г-на Кондильяка; она есть ничто иное, как сия метода истолкованная.
002 Я не думаю, чтобы каждый земледелец всегда продавал только свой избыток; но полагаю, что все продаваемое есть избыток кого-нибудь из них. Например, если бы в Испании была большая дороговизна, то, без сомнения, Франция продала бы ей хлеб, даже часть, из необходимого на свое потребление, но дополнила бы, купив на севере; а дополнить не могла бы, если бы не было на севере государства, избыточествующего на то время в хлебе.
003 Красс (М. Лициний), бывший Римским Консулом, Претором и Триумвиром, славился своим богатством сребролюбием и насчастиями. Торговлей невольников и разграблением Иерусалимского храма, приобрел бесчисленные сокровища; он сделал общественный пир для Римского народа, и дал каждому гражданину хлеба на трехмесячное продовольствие. Пр. пер.
004 Полагают, что деньги, обращающиеся в европейских государствах, вообще равны только половине земных произведений, или, по большей мере, двум третям. См. Essai sur la nature du commerce, liv. 2. Chap. 3.