РИЧАРД КОБДЕН

ЛИГА ПРОТИВ ХЛЕБНЫХ ЗАКОНОВ.
РЕЧИ КОБДЕНА В ПАРЛАМЕНТЕ И НА МИТИНГАХ

[Кобден Р. Ричард Кобден – Лига и борьба против хлебных законов. Речи Кобдена в парламенте и на митингах. –
М.: Солдатенков, 1899. 314 с. (Библиотека экономистов. Вып. 10).]

————————————

IХ.
Кобден перед своими избирателями
Рочдейл, 26 июня 1861 года

Непосредственно после заключения торгового англо-французского договора 1860 года Кобден, здоровье которого было сильно расшатано, уехал в Алжир, не заезжая в Англию. Во время его пребывания в Алжире лорд Палмерстон письменно предложил ему от имени королевы титул баронета или звание члена тайного совета.
Кобден отказался от всех почестей и в своем письме Палмерстону просто ответил следующее: “Так как отказ мой от титула является в моем положении скорее делом чувства, чем рассудка, то я не стану останавливаться на его объяснении”.
По своем возвращении в Англию Кобден сделался предметом самых восторженных оваций. Но он торопился отдать отчет в своих действиях и успехах своим избирателям. Он прямо направился в Рочдел, где произнес 26 июня 1861 году следующую речь:

————————————

«Я выступаю здесь, подчиняясь почтенному обычаю вашего округа, по которому ваш представитель обязан ежегодно отдавать отчет о результатах возложенного на него поручения. Это дает вам возможность обсудить сообща с ним все вопросы и расспросить его обо всем касающемся его общественных обязанностей и интересов его доверителей. Что касается вас, то существование подобного обычая обусловливается, мне кажется, присущим вам чувством независимости и собственного достоинства, доказательство которых вы всегда проявляли при выборе своих либеральных представителей в парламент. Но сегодня меня заставляют появиться перед вами обстоятельства не совсем обычного свойства, и не в своей парламентской деятельности и собираюсь отдать вам отчет, так как последние почти 11/2 года я провел за границей, частью ради исполнения возложенных на меня общественных дел, частью для поправления своего здоровья.

Как вам уже передавал ваш почтенный мэр [г-н Дж. Г. Мур] я вел переговоры по заключению торгового договора с Францией. Меня, как вам известно, почтила доверием наша государыня, причем я имел деятельных сотрудников в лице моих товарищей, и я никоим образом не хотел бы быть заподозренным в желании присвоить себе их заслуги. Я употребил все усилия, чтобы заключить договор, долженствующий создать новые отношения между двумя великими государствами, которые как бы самим Провидением предназначены оказывать друг другу взаимное содействие, но которые, в силу людских заблуждений, а может быть и злобы, слишком часто в течение минувших веков старались только вредить друг другу. Я старался найти возможность соединить эти две страны узами обоюдной зависимости и, надеюсь, также узами будущей дружбы. Как вполне справедливо передавал вам ваш мэр, Франция до сих пор держалась принципов ограничения торговых сношений, принципов, от которых мы, англичане, только очень недавно освободились, и которым так долго оставались верны, что потребовалось целых 30 лет неустанного труда для нашего освобождения от них. Благодаря энергии и преданности делу трех или четырех из наших наиболее выдающихся государственных людей, мы достигли той относительной свободы торговли, которой пользуемся в настоящее время. Французы, напротив, едва успели сделать несколько шагов в этом направлении, и возможность дальнейшего разрешения этой задачи в тех размерах, в каких мы этого достигли, выпала на долю нынешнего императора, который, впрочем, один имел возможность сделать это. Его министр торговли, который в течение 11/2 года не воспользовался ни одним днем отдыха, разделил с императором участие в этом деле. Менее чем в два года им удалось выполнить во Франции такую задачу, осуществление которой у нас, англичан, потребовало более 30 лет. Я отмечаю этот факт из желания — причину которого я сейчас укажу, — из желания, чтобы нами были приняты во внимание все те громадные затруднения, с которыми пришлось считаться французскому правительству в данном случае, и над которыми оно восторжествовало. Оно должно было преодолеть сильное и до тех пор ничему не поддававшееся противодействие и выступить в поход против целой армии монополий, тогда как, если вы помните, наши общественные деятели начали с того, что стали подкапываться под представителей самых мелких интересов, чтобы, победив их, образовать затем из них же союз против крупных монополий. Наконец, во Франции все должно было быть окончено в 11/2 года. Несомненно, что многое еще остается сделать, но многое, надеюсь, осуществится в непродолжительном времени. Я хочу, чтобы для вас была очевидна вся грандиозность задачи, которую пришлось разрешить французскому правительству, так как по поводу всего этого сочинена целая история послужившая почвой для вывода, о котором я собираюсь сказать вам сейчас несколько слов.

В условиях французской промышленности существует особенность, дающая нам право надеяться на упрочение отношений между двумя нациями, выгодных как для той, так и для другой. Организация промышленности во Франции совершенно своеобразна. По своему социальному устройству и политическим принципам французы представляют из себя нацию, может быть, наиболее демократическую в мире, а между тем народ этот, за незначительными исключениями, занимается производством предметов роскоши и утонченного вкуса, почти исключительно предназначенных для потребления аристократией и богатыми классами. Англия же, наоборот, является наиболее аристократической страной, а население ее, почти все без исключения, занимается производством предметов, необходимых для обиходного пользования и благосостояния масс. Таким образом, эти две страны как бы созданы, в силу различия своего производительного духа, для взаимного обмена продуктами своей промышленности, а из этого я вывожу то же заключение, какое сделал ваш мэр — что французский народ извлечет для себя большие выгоды из только что заключенного с нами договора. Во Франции, по сравнению с Англией, рабочий класс одевается очень плохо. Проезжая в зимнее время между Кале и Дувром, вы не можете не обратить внимания на контраст между синими блузами французских рабочих и более удобным, в смысле защиты от холода, шерстяным или вязаным платьем, которое носят в это время года английские рабочие.

Положение французского населения, страдающего от недостатка в одежде, несколько напоминает мне положение английского населения, испытывавшего такой же недостаток в пище 25 лет тому назад, до изменения хлебных законов. В то время наш народ питался плохо, употребляя в пищу в несоразмерном количестве корнеплодные растения. Страна потребляла на 6 или на 8 млн квартеров зерна меньше, чем следовало и чем она стала потреблять впоследствии, когда ей была предоставлена возможность приобретать его. Подобно тому, как нашему народу введение свободного обмена дало возможность лучше питаться, оно доставит французскому народу, путем того же процесса, который имел место у нас, в Англии, возможность иметь лучшую одежду: во-первых, потому что мы станем ввозить во Францию более значительное количество предметов первой необходимости, а во-вторых, потому что само производство французских фабрик получит при этом благодетельный толчок. Так происходило дело и у нас: увеличению количества хлеба на наших рынках способствовал, с одной стороны, ввоз иностранных продуктов, а с другой стороны, важное влияние возникшей при этом конкуренции для развития нашей собственной земледельческой промышленности. Что касается нас, то мы уже давно извлекаем и впредь будем извлекать пользу из этой перемены. Преобразованием нашей политики в этом направлении мы обязаны самим себе, а французы — своему правительству. Признаюсь, исполняя возложенное на меня поручение, я все время придерживался той точки зрения, что для Англии большая выгода заключается в праве ввоза иностранных, чем в праве вывоза собственных продуктов. Я стремился доставить нашему населению возможность приобретать посредством ввоза из-за границы большее количество полезных предметов. Именно в интересах ввоза нашим правительством были изданы последние постановления, и всю честь этой прекрасной меры — я говорю об отмене покровительственных законов, — завершившей здание свободного обмена, я приписываю настоящему правительству и его великому канцлеру [лорду Гладстону]. Они стерли с нашего тарифа последние следы протекционных законов. Итак, вникните, я вас прошу, в те преимущества, которые представляет для нас, как народа торгового, подобная политика — преимущества, которые, по правде сказать, еще недостаточно оценены. С упразднением безусловно всех пошлин на все предметы иностранного производства, мы открыли свободный доступ в Англию всем продуктам фабричного производства подобно тому, как раньше открыли доступ в нее хлебу и сырью. Что же оказывается следствием этого? То, что все продукты иностранной промышленности могут теперь вполне беспрепятственно проникать к нам. Мы находим для них у себя широкий сбыт; иностранцы, а также австралийские, канадские и американские колонисты, могут получить в наших магазинах не только продукты нашего производства, в которых они нуждаются, но также и продукты швейцарской, немецкой и французской промышленности, что избавляет их от надобности отправляться за ними на материк. В этом и заключается для нас, народа торгового, та выгода, которую я считаю громадной, но которая только постепенно будет оценена впоследствии; пока же ей не придают должного значения. Но есть еще и другая выгода: она состоит в том, что мы получаем теперь возможность привозить к себе из Франции такие продукты, ввоз которых был до сих пор воспрещен, что принесет пользу не только французам, но и нам. Возьмем, например, вина. Всем нам известно, что в продолжение целого столетия, если не более, в силу нелепого договора с Португалией, в стране нашей действовал запретительный закон, не допускавший ввоза к нам французских вин. Следствием такого мероприятия было извращение вкуса наших соотечественников и то, что мы до сих пор совсем не знали напитка, который по своим природным качествам является в своем роде лучшим напитком в мире.

Помимо запрещения, наложенного на французские, а также на многие другие вина, за исключением португальских, мы обложили ввозимые в Англию вина такой массой пошлин, что только самые крепкие вина, моментально бросающиеся в голову, стали цениться, как стоящие того, чтобы платить за них большие деньги. Раз уж приходилось платить 6 или 9 пенсов за стакан вина, все содержимое которого едва равнялось нескольким наперсткам, то являлось желание получить, по крайней мере, что-нибудь способное горячить мозг. Прекрасные натуральные, но относительно слабые французские вина, были у нас в полном пренебрежении, хотя в других странах они считаются лучшими винами в мире. Вкус англичан испортился, и жители нашей страны, или скорее люди, имевшие достаточно средств, чтобы удовлетворять своему вкусу, пили предпочтительно наркотическую смесь, известную под названием портвейна или хереса.

Один из моих друзей заинтересовался в последнее время собиранием народных баллад, с целью сделать из них выбор для составления сборника застольных песен. Я заметил, говорил он мне, что во всех этих песнях воспевалось французское вино — шампанское, бордо, бургундское, что все это были старинные песни, сложенные еще в то время, когда наши предки употребляли преимущественно французские вина, и что с той поры, как мы потеряли возможность получать их, исчезли и застольные песни. Из всего этого он вывел то заключение, что французское вино вносило веселье и располагало к пению, употребление же портвейна и хереса являлось располагающим к отупению и сонливости.

Я не думаю вдаваться по этому вопросу в такую крайность, как один из наших друзей, потерю которого я оплакиваю, — бывший мэр города Бордо, который, приехав в Англию повидаться с нами и присутствовать на банкете в Манчестере, высказался таким образом: “Господа, — сказал он в ответ на предложенный за его здоровье тост, — когда я путешествую, у меня есть один неизменный пробный камень, помогающий верно судить о развитии цивилизации посещаемых мной стран. Я предлагаю вопрос: употребляют ли в этой стране кларет?” — то есть вино из Бордо. Я не стану вдаваться в такую крайность, но все же скажу следующее: с какой бы точки зрения выгодности торговли с Францией, которая дает нам возможность сбывать продукты нашей промышленности в самой обширной и самой богатой из континентальных стран, с точки ли зрения интересов народной трезвости или народного здоровья, — желательно, чтобы англичанам была предоставлена свобода вернуться по крайней мере к прирожденным вкусам и склонностям, которые проявляли наши предки, когда им была доступна, как и нам в настоящее время, возможность приобретать французские вина с уплатой умеренных пошлин или, во всяком случае, таких же умеренных пошлин, как и на другие вина. Я не льщу себя надеждой на непосредственное развитие обширных торговых сношений между Францией и Англией с завтрашнего же дня или хотя бы с будущего года. На это потребуется время; но по крайней мере мы вполне добросовестно и искренне отворили к ним дверь, и когда, по истечении некоторого времени, мы успеем исправить промахи наших отцов, я нисколько не сомневаюсь, что это великое предприятие, как и многие другие, при помощи которых нам удалось достигнуть уничтожения таможенных ограничений, будет признано вполне соответствующим самым жизненным интересам как Франции, так и нашей страны.

Сознаюсь, что задача, которой я посвятил себя, имела бы для меня лишь очень ограниченный интерес, если бы единственным результатом ее осуществления было доставление населению возможности потреблять больше вина. Я задавался иной, более высокой целью. Цель, которую я преследовал, — ясная для всех, знающих меня, — состояла не только в увеличении материального благосостояния обоих народов, хотя сама по себе и эта цель заслуживает глубокого интереса с нашей стороны, я имел в виду, кроме этого, еще и другую цель и лелеял надежду на осуществление таких перемен, результатом которых могло бы явиться водворение более полной гармонии, как в политическом, так и в духовном отношении, между обеими странами.

Сказанное выше возвращает меня к вопросу, составляющему, как я уже сказал, предмет моего настоящего доклада. Ваш уважаемый мэр указал нам на усиленное вооружение, которым заняты в настоящее время обе нации. Занимаясь этими приготовлениями, по крайней мере вооружением своего флота, каждая из этих стран преследует плохо замаскированную, — что я говорю? Нисколько не скрываемую цель — или нападения на соседа, или самозащиты от него, и ничего более.

Нам небезызвестно, что в этом усилении наших вооружений обвиняют французское правительство и французского императора. Относительно этого-то я и хочу сегодня сказать несколько слов вам, моим избирателям, считая вполне уместным обсудить вместе с вами этот вопрос теперь, когда я впервые появляюсь перед вами после того, как в собрании, состоявшемся 11/2 года тому назад, вы отказались сформировать отряд добровольцев. Я был в Париже во время этого собрания, но это не мешало мне с громадным интересом следить за всеми его подробностями. Это был единственный митинг, на котором, среди всеобщего возбуждения и беспримерного волнения, было постановлено решение подобного рода. Не высказываясь по вопросу о добровольцах вообще, — так как я не уверен, что мне хватило бы на это времени, я хочу только сказать вам, что припоминая все виденное мною во Франции, — а я видел там очень многое, в этом вы можете мне поверить на слово, — припоминая, что никакая опасность со стороны Франции не может служить оправданием подобных приготовлений, я с уверенностью могу сказать вам, что, по моему мнению, вы поступили вполне разумно.

Я уже упоминал о тех затруднениях и препятствиях, с которыми принуждено было считаться французское правительство, чтобы довести до конца задуманную 11/2 года тому назад меру — преобразование всей французской торговой системы. Обращаясь к вашему здравому смыслу, я спрашиваю вас: не служит ли это очевидным доказательством отсутствия всякой мысли о войне? Неужели вы верите в правдоподобность или вероятность слухов, распространяемых некоторыми адмиралами — один из них, к сожалению, уже умолк навсегда [герцог Веллингтон] — о французском правительстве и о намерениях Франции завести войну и овладеть Англией? Перед нами правительство этой страны, которое теперь всецело поглощено предстоящим решением труднейшей для него задачи — полного преобразования всей своей торговой системы, с целью открыть полный доступ на рынки своей страны продуктам нашей промышленности, с одной сторон, и продуктам французской промышленности на рынке Англии, с другой. Повторяю, нет ли во всем этом чего-то такого, что должно бы заставить вас задуматься и отнестись критически к простому ipse dixit какого-нибудь слишком самонадеянного адмирала, не указавшего, однако, ни одного факта в подтверждение своих слов о намерениях французского императора пойти на нас войной, не имея к этому никакого видимого повода.

Но я не прошу вас основываться только на вероятностях. Я говорю о фактах, в которых вполне убедился, и которые я лучше, может быть, чем кто-либо другой имел возможность узнать и проверить. Утверждают, будто Франция предприняла с некоторых пор усиленное вооружение своего флота. Ну, так вот первый вопрос, с которым я и обращусь к вам по этому поводу: какую сумму затратила Франция на вооружение своего флота и какую сумму затратила Англия на тот же предмет? Между Францией и Англией всегда существовало как бы безмолвное соглашение, выражавшееся в известной соразмерности сумм, предназначаемых обеими странами на их вооружение. Если вы сравните флоты этих стран за последнее столетие, вы убедитесь, что в мирное время силы французского флота немного превышали половину сил английского флота. Если вы обратите внимание на издержки, то опять-таки увидите, что суммы, затраченные на морское вооружение Франции в течение данного периода, по тому же безмолвному соглашению, несколько превышали половину сумм, затраченных на этот предмет Англией. Теперь возьмем десятилетие, оканчивающееся 1858 годом. Оказывается, что и за этот период времени расходы Франции немногим превышали половину расходов Англии. Я останавливаюсь на периоде до 1858 года включительно потому, что, руководствуясь только данными французским смет, имеющихся за последний период времени, мы не могли бы получить полных итогов действительных расходов. Это объясняется тем, что во Франции существует обыкновение сначала представлять в парламент смету расходов на целый год, а потом уже открывать по мере надобности дополнительный кредит, который увеличивает, конечно, общие итоги. Но по прошествии двух лет, когда балансы и окончательные счета государственного бюджета Франции рассмотрены в расчетной палате и опубликованы в так называемых “окончательных определениях бюджета” (reglements definitifs du budjet), получаются цифры, заслуживающие такого же доверия, как и всякие другие цифры. Не было примера, чтобы какая-нибудь политическая партия, — а во Франции, как вам известно, отношения партий еще более обострены, чем у нас, — или кто-либо из иностранцев усомнились без достаточных данных, после опубликования этих окончательных бюджетов, в том, что заключающиеся в них росписи расходов заслуживают полного доверия. Дождавшись опубликования последних отчетов, заключающих в себе все данные по 1858 г. включительно, я и на этот раз убедился, что расходы Франции в течение последнего десятилетия, т.е. в продолжении всего царствования настоящего императора и даже до его восшествия на престол составляли немного более половины расходов Англии. Но в Англии стоимость военных судов на 20% меньше, чем во Франции, стоимость паровых машин — на 30% меньше, топливо обходится на 40% дешевле, а боевые запасы — на 20—30%. Каким же образом — если расходы Франции по 1858 год немногим превышали половину наши расходов, — каким образом, спрашиваю я вас, мог распространиться в 1859 году внезапный слух, будто Франция готовится напасть на нас и делает необыкновенные морские вооружения, и что для нас недостаточно уже почти удвоить свои расходы, пожертвовав крупные суммы на содержание постоянного войска, а понадобилось еще призвать мирных жителей к оружию и сформировать отряды добровольцев? Такого рода положение дел должно же иметь какое-нибудь разумное основание. Я слишком глубоко уважаю своих сограждан, даже вступая в борьбу с их очевидными для меня заблуждениями, чтобы желать пройти мимоходом, не дав объяснения, способного удовлетворить и успокоить общественное мнение. Я думаю, что буду в состоянии ответить на вопрос, которым не раз и сам задавался, предположив в устройстве нашего флота существование особенностей, способных служить кажущимся основанием для этих тревожных слухов. Эти особенности — в том, что наше адмиралтейство организовано из вон рук дурно. Этого не станет отрицать никто из находящихся в курсе деятельности этого учреждения. В прошлом году была образована комиссия, получившая от королевы поручение произвести исследование того, как устроено заведование нашими арсеналами. Доверенные лица, участвовавшие в комиссии, произвели ревизию лесных дворов и арсеналов. Они осмотрели их тщательно. И знаете ли, какое вынесли оно впечатление? Вот сущность их доклада, изложенная в каком-нибудь десятке строк, я прочту их вам.

“Учрежденная в истекшем году королевская комиссия пришла к заключению, что контроль и администрация арсеналов не соответствуют своему назначению по следующим причинам: во-первых, вследствие несостоятельности совета адмиралтейства; во-вторых — вследствие неправильной организации подчиненных ему учреждений; в-третьих — вследствие недостаточно точного определения ответственности; в-четвертых — вследствие полнейшей невозможности произвести основательный контроль расходов ни за настоящее, ни за прошедшее время, за отсутствием точных отчетов”.

Вникните поглубже, и чтобы вполне уяснить себе значение этого приговора, представьте себе, что он относится к делам какого-либо частного торгового дома. На первом месте стоит плохой состав совета адмиралтейства; это значит, что представители администрации, иначе — лица, стоящие во главе торгового предприятия, — не сведущи в нем и избраны несоответственно своему назначению. Далее следует неправильная организация подчиненных ведомств; иначе выражаясь, помощники не знают своего дела. Потом отсутствие ясно и строго определенной ответственности, иначе говоря, так называемые руководители делом, отвечая на вопрос — почему такое-то дело не сделано? — говорят, что они в этом не ответственны. И наконец, четвертый недостаток состоит в небрежности, с которой ведутся отчеты, следствием чего является полная невозможность войти в курс дела.

Вот результат, получившийся при исследовании нашего адмиралтейства королевской комиссией в истекшем году, но и в настоящее время в палате общин учрежден комитет, которому поручено произвести новые расследования по делам адмиралтейства на основании прежних и новых показаний и раскрыть недостатки этого плохого учреждения.

Итак, я сказал, что французское правительство в десятилетний период, оканчивающийся 1858 годом, израсходовало немного больше половины суммы, затраченной нами на наш флот. Естественно возникает следующий вопрос: куда пошли эти деньги? Как распорядились члены этого адмиралтейства громадными суммами, которые они вынудили у нашего народа, изнемогающего под бременем податей. Я хочу прочесть вам одно место из показания моего уважаемого товарища, лорда Кларенса Педжета, состоящего в настоящее время секретарем адмиралтейства. В своей речи, произнесенной весной 1859 г., — я мог бы с точностью указать вам даже день произнесения этой речи, — он нападал на лиц, входивших тогда в состав адмиралтейства, а спустя несколько месяцев и сам вступил в отправление своей теперешней должности. Итак, он заявил парламенту, что, тщательно рассмотрев отчетности за одиннадцать лет, предшествовавших 1859 году, он нашел там сумму в 5 млн ф. ст., назначенную на постройку военных кораблей, но в израсходовании которой невозможно дать точного отчета. Постарайтесь правильно понять меня. Ни лорд Кларенс Педжет, ни я вовсе не хотим сказать, что деньги эти были украдены. Люди, действия которых мы разбираем, вполне достойны уважения, с точки зрения их личной честности. Я хочу этим сказать, что они не способны спрятать себе в карман общественные деньги. Я иначе смотрю на это дело и явился сюда затем, чтобы выяснить его вам. Деньги эти просто израсходованы на бесполезные предметы. Когда представители учреждения не ответственны, когда помощники их не сведущи, когда нет заслуживающей доверия отчетности, легко предвидеть, как при таких условиях пойдет дело. Я приведу пример, который поможет вам разобраться в этом вопросе и найти объяснение занимающей нас тайны. Около 1850 года морские министерства обеих стран признали и постановили, что, благодаря применению пара к движению судов, нельзя уже рассчитывать в случае войны на употребление старых парусных судов. Вследствие этого Франция и Англия пришли к заключению, что впредь линейные корабли должны снабжаться винтовыми двигателями. Что же предприняла Франция? Во главе французского флота стоит министр, а не коллегиальное учреждение, как у нас, на членов которого даже полицейский комиссар затруднился бы возложить какую-либо ответственность. Император и министр действуют по обоюдному согласию, и они говорят следующее: так как деревянные линейные парусные суда на будущее время бесполезны, то не будем их больше строить, и они их уже не строят. Мы же, наоборот, никогда не прекращали и продолжаем строить их до сих пор. Французы свои корабли старой конструкции, которые у них уже были, приспособили к ним паровые двигатели и винты и таким образом сделали эти суда пригодными на случай войны. У нас, в Англии, продолжали строить новые корабли и в то же время переделывали старые, и мы, не прекращая этих переделок, принялись усиленно строить новые суда; между тем Франция, ограничиваясь лишь покупкой паровых двигателей для приспособления их к своим судам старой конструкции (в то время как мы занимались и постройкой парусных судов, и приобретением паровых двигателей), достигла своей цели с гораздо меньшей затратой времени и денег. Но почти тотчас же было замечено, что Франция, применяя этот способ, обладает по-видимому — по утверждению одного из членов нашего адмиралтейства, — почти одинаковым с нами количеством линейных судов. Если бы мы приняли их во внимание, то убедились бы, что относительное количество наших линейных судов настолько же преобладает над количеством французских судов, как и в 1850 году. Вот каким образом была отчасти непроизводительно истрачена та громадная сумма денег, о которой я вам говорил.

Перехожу ко времени пять лет спустя. Во время крымской компании было замечено, что устройство железной брони для канонерских судов соответствовало своему назначению, служа прекрасной защитой для военных судов от гранат и метательных зажигательных снарядов, составлявших последнее изобретение военного искусства. Сейчас же вслед за этим открытием последовало распоряжение французского императора — построить два фрегата и оковать их железной броней. Нам это не осталось неизвестно, и английское адмиралтейство представило даже доклад по этому поводу. Франция не прилагала больших стараний для ускорения постройки Gloire. Постройка этого судна началась в 1858 году, а окончательное снаряжение его было окончено только в 1860 году. Что же делало тем временем наше адмиралтейство? Один состав его сменялся другим, и каждый новый состав то и дело производил опыты то в Шоберинессе, то в Портсмуте, то обращался к Уитворту с просьбой, не может ли он изобрести такую пушку, которая обладала бы достаточной силой, чтобы ядром своим пробить железные щиты неприятеля. Иногда такой же вопрос предлагался сэру Вильяму Армстронгу. Вот каким забавам предавалось наше адмиралтейство. Что же делали тем временем император и военный министр во Франции? Они говорили: “Для нас самое существенное состоит в изыскании способа защиты наших деревянных судов от сыплющихся на них градом полых гранат”, т.е. от тех самых взрывчатых снарядов, от которых приходится защищаться и нам. Сказав это, французское правительство принялось доканчивать постройку двух своих военных броненосцев. Но в этом не было еще никакого основания, чтобы эти броненосцы были спущены в море раньше наших. Мы назначили на это крупные суммы, мы обладаем большим количеством железа и рабочих, способных строить такие чуда, чем Франция; нашему адмиралтейству стоило только пожелать воспользоваться всеми этими преимуществами. Но у нас нет людей ответственных, нет людей, знающих свое дело, а потому ничего не было сделано. Французы окончили постройку своих броненосцев раньше нас, и вот почему со всех сторон поднялись крики, что император готовится напасть на нас.

Итак, я исследовал этот вопрос, я сам лично тщательно ознакомился с ним, а потому утверждаю, без малейшего колебания, что французское правительство никогда не помышляло соперничать с нами в морских силах и еще менее напасть на нашу страну; говоря по чистой совести, я глубоко убежден, что это не что иное как заблуждение, как мистификация, такая же грубая и пагубная, как и все те, о которых упоминается в истории. Я уже привел вам заключение королевской комиссии относительно адмиралтейства. А вот несколько слов, произнесенных в прошлом году г-ном Гладстоном в палате общин о преобладающих чертах в характере нашей администрации общественных работ вообще.

Оратор, не колеблясь, высказался, что этими и многими другими аналогичными фактами мы были всецело обязаны плачевной организации нашего управления общественными работами. Неуверенность, нерешительность, расточительность, сумасбродство, и наряду с этим всевозможные другие недостатки соединялись, по его мнению, в нашей системе общественных работ. Во всех тех случаях, когда необходимо было принять какое-нибудь определенное решение, всегда оказывался абсолютный недостаток в направляющей и руководящей власти. Прежде чем предпринять что-либо, приходилось переходить из одной комиссии в другую, из палаты общин в комитет, из комитета в комиссию, потом снова из комиссии в комитет и т.д., так проходили годы, народные ожидания не оправдывались и общественные деньги бесполезно растрачивались. Недостатки нашей системы были таковы, что ничем, кроме полного и коренного преобразования ее, невозможно было их исправить.

Так высказался г-н Гладстон об администрации общественных работ по поводу постройки Британского музея. Но самым значительным из ваших национальных строительных учреждений является кораблестроение. Ваши кораблестроительные заводы представляют собой обширнейшие из государственных мастерских, в них на постройку судов и на машины расходуется наибольшая часть ваших денег, из них же производятся и наиболее крупные непроизводительные затраты. И как ни плоха организация нашего главного управления общественными работами, все еще мне кажется, что единогласное мнение общественных деятелей всех партий, за исключением разве полдюжины прежних и полдюжины теперешних членов адмиралтейства, состоит в том, что из всех общественных учреждений наиболее плохо организованным является то, в котором не существует строго определенной ответственности, в котором царит наибольшая расточительность, т.е. наше адмиралтейство.

Я считаю вполне уместным и своевременным говорить с вами о распространившихся ложных слухах относительно намерений и поведения французского правительства и, в частности, французского императора, так как посредством этой лжи хотят выманить из ваших карманов несколько миллионов фунтов стерлингов ежегодного налога. Но я обращаюсь к вам также в качестве вашего представителя, которому пришлось принимать деятельное участие в этом именно деле и занимать при этом очень щекотливое и ответственное положение. Я находился в Париже в то время, когда в Англии происходили все эти митинги, на которых обсуждался вопрос о своевременности формирования отрядов добровольцев. Я был там с открытым намерением попытаться заключить торговый договор между обеими странами. И когда сношения относительно условий договора были в полном разгаре, в нашей стране как раз в это самое время царили наибольшее возбуждение, беспокойство и смута, и происходило подстрекательство к публичным демонстрациям в пользу формирования отрядов добровольцев, открыто предназначавшихся для защиты нашей страны от нападения Франции.

Я затрудняюсь с точностью передать характер речей, которые тогда у нас говорились. Я припоминаю отчет об одном из митингов, состоявшемся в Сомерсетшире, более подходящее графство трудно было бы, кажется, выбрать. Один фермер говорил речь по вопросу, подлежавшему обсуждению, и когда он упомянул в ней о предполагаемом вторжении французов, кто-то крикнул: “Допустим, что они придут; какой же ценой заставите вы их заплатить вам за ваш хлеб?” На это говоривший ответил: “Ценой крови”. Вот какие речи произносились в то время, и это только образчик. Вот какое настроение овладело тогда страной, в то время как французское правительство, повторяю вам, не совершило ни одного поступка, который бы дал возможность предполагать с его стороны враждебные чувства по отношению к нам, в то самое время, когда оно стремилось к полному преобразованию своей торговой системы, преобразованию, которое являлось бы сумасбродством, чтобы не сказать чистым безумием, если бы французский император действительно имел намерение начать войну с нами. В то самое время, как он переворачивал вверх дном все интересы торгового сословия, восстановлял против себя железозаводчиков, бумагопрядильщиков и всех крупных капиталистов, как можно было подозревать в нем намерение вести войну с нами, — войну, успех которой для него всецело зависел от поддержки со стороны тех классов, интересы которых были им затронуты? Более того, что могли бы мы думать о человеке, отличительной чертой которого мы справедливо считаем замечательный ум, если бы видели его, с одной стороны проводящим политику, имеющую в виду связать оба государства тесными узами торговой зависимости, а с другой стороны разрушающим эту самую связь (война, разрушая торговые связи, несомненно разрушает в то же время и большую часть тех тончайших духовных нитей, которые соединяют государства, как составные части одного социального целого), — что могли бы мы думать об этом человеке, заподозренном только потому, что он построил пару военных судов, будто бы в намерении совершить разбойничий набег на наш страну? Предположим, однако, возможность такого образа действий с его стороны. Искренне уверяю вас, что прежде чем сделать малейшую попытку к заключению договора, я лично обстоятельно знакомился с общим положением дел, с которым хочу ознакомить и вас.

И что же? Я могу по совести сказать вам то же, что сказал бы и французскому правительству, если бы натолкнулся хотя бы на один факт, который подтверждал бы слухи, распространявшиеся в то время в публичных собраниях в Англии, — если бы мне пришлось узнать хоть об одном действии французского правительства, способном нарушить вековую правильность соотношения между составом французского и английского флота, — я заподозрил бы французское правительство в злых умыслах по отношению к нам и счел бы себя изменником своей родине, если бы дозволил этому правительству, сам считая его способным на какие бы то ни было злые умыслы, при моем содействии обманывать или вводить в заблуждение Англию, уверяя самого себя, что я служу целям развития международной торговли, в то время как я имел бы основание предполагать, что французы руководствуются только воинственной политикой.

Я уже сказал, что до 1858 года включительно мы имеем полные финансовые отчеты, знакомящие нас со всем объемом затрат Франции на содержание флота и дающие возможность сравнить эти затраты с нашими. Но у нас нет полных отчетов за 1859 и 1860 годы, если не считать бюджетных смет, и потому я не буду говорить о затратах за эти два года. Я воспользуюсь другим средством, чтобы доказать вам, что в прошедшем году, в то время как у нас разнесся слух о грозящем вторжении неприятеля и посыпались на французское правительство обвинения в усиленных приготовлениях к внезапному нападению на нашу страну, что в прошлом году и в течение всего нынешнего года наши морские силы были более значительны по сравнению с Францией, чем, насколько мне известно, в любом из мирных периодов последнего столетия. Я говорю уже не о финансовой стороне, а о численности войска. Если вам известно количество людей, назначаемых парламентом во флот, вы всегда можете по этим данным судить о затратах на флот вообще. Это истина, которой никто из стоящих в курсе дела не пробовал опровергать. В 1860 году французское правительство определило состав флота в 34 000 матросов и юнг; в том же году нашим парламентом состав нашего флота был установлен в 84 000 матросов и юнг. Это известно мне из верного источника, и никто не станет этого оспаривать. Определяя французский флот в 34 000 матросов и юнг, я не принимаю в расчет одного документа, по которому Франция располагала бы будто 3600 человек больше, чем это было в действительности. Сопоставляя 84 000 человек английского флота с 34 000 человек французского флота, я вижу, что первый превосходит последний не вдвое или несколько больше чем вдвое, как можно было бы ожидать, а что личный состав одного относится к личному составу другого, как 5 к 2, т.е. то в прошедшем году, в период переполоха, когда вас призывали к оружию для защиты родных берегов, разница между обоими флотами в пользу вашего была гораздо значительнее, чем в любой из мирных периодов, которые мне удалось рассмотреть.

Мне могут возразить, я это хорошо знаю, что во Франции часть личного состава купеческого флота занесена в списки государственного флота, что дает право правительству, в случае надобности, привлечь этих людей на службу, чего никогда не следует упускать из виду. На это я отвечу: возьмите всех матросов французского торгового флота, способных нести служебные обязанности и прибавьте их к личному составу военного флота Франции, полученная цифра будет далеко уступать цифре личного состава нашего государственного флота. Я не принадлежу к числу тех, кто стоит за сокращение нашего флота и за хотя бы незначительное изменение нормального количественного соотношения между обоими флотами, о котором я только что говорил и которого требуют условия нашей морской службы; имейте в виду, что это мнение французское правительство вполне разделяет со мною так же, как и все. Под защитой Англии находится, по крайней мере, вчетверо большее количество торговых грузов, чем это мы видим во Франции, и следовательно, содержание более сильного флота является с нашей стороны вполне законным требованием. Кроме того, наша страна представляет из себя остров и мы не можем сообщаться с другими странами иначе, как морским путем. Во Франции, напротив, имеются сухопутные границы, посредством которых она может сообщаться с целым светом. Мы должны, к несчастью, охранять во сто раз большую территорию, чем Франция, принимая в расчет наши колонии и владения, отделенные от нас морем. Кроме того, и французская армия вдвое или втрое значительнее английской. Все это вместе дает нам право на содержание флота, стоящего приблизительно в таком количественном отношении к французскому, какое существовало в прошлом столетии. И никто не оспаривает у нас этого права. Я менее, чем кто-либо, стою за изменение этой пропорции. Наоборот, я уже высказал в палате общин и повторяю это здесь, что если бы французское правительство проявило пагубное намерение увеличить свой флот до размеров нашего, то я, попытавшись сначала привести все доводы, которые могли бы помешать такой нелепой трате денег, скорее подал бы голос за ассигновку 100 млн ф. ст., чем допустил бы, чтобы французский флот взял перевес над нашим, так как, по моему мнению, подобная попытка, необоснованная законными мотивами, действительно свидетельствовала бы о враждебных намерениях по отношению к нашей стране.

Я объясняю все это так подробно во избежание возможности ложного истолкования или искажения моих слов. Что же отвечает французское правительство на эти изобличения его завоевательных намерений? Любопытно, как оно относится к нашим обвинениям. Французское правительство и не собирается обнародовать точную роспись своего флота и тем самым показать его незначительность по сравнению с нашим. Правительство, действуя таким образом, должно быть слишком уверено в спокойствии и безусловной выдержке населения своей страны, на что, как вам известно, у нас нельзя рассчитывать. Французское правительство оставляет без возражения наши россказни о его флоте, ограничиваясь лишь следующим заявлением в официальных речах и в Moniteur officiel: Господа, мы тратим на содержание нашего флота только немного более половины той суммы, которую расходуете вы; если же мы обладаем настолько значительным флотом, что он способен внушать вам опасения, это происходит исключительно благодаря нашему умению распоряжаться своими денежными средствами.

Я не обвиняю себя в том, что остановил так долго ваше внимание на этих соображениях: они лежат в основании гораздо большего количества предубеждений, чем это предполагают люди, поверхностно смотрящие на дело. Но теперь я оставляю их в стороне и прихожу к главному вопросу. Какие изменения можем мы произвести в нашей системе? Каким образом могут быть произведены мирные преобразования, граничащие с коренным переворотом, о котором говорит г-н Гладстон? Говоря откровенно, они никогда не осуществятся при содействии парламента. Если же они не могут быть осуществлены помимо парламента, то на осуществление их вовсе нельзя рассчитывать. Это заставляет меня коснуться предмета, о котором я рассчитываю поговорить с вами в другой раз, уже специально с целью его обстоятельного рассмотрения. Но это наталкивает меня также на вопрос о современной организации нашего парламента и наших партий. Мы находимся тут в безвыходном положении. Ссылаясь на мнение моих друзей — мэра Брайта, г-на Базлей, сэра Чарльза Дугласа и других членов парламента, — если я не ошибаюсь, присутствующих на этом собрании — повторяю, что мы члены палаты общин, попали в безвыходное положение. Мы бессильны что-либо сделать. В одном году власть находится в руках одной партии, в следующем — в руках другой, и ни одна из этих партий не желает ничего делать из боязни через год лишиться власти и уступить свое место другой партии. Таким образом, и те, кто находится у власти, и те, кто находится вне ее, стараются ничего не делать. Возьмем самую сильную партию в палате общин и ее предводителя: если бы ему вздумалось утверждать, что необходимо положить на стол апельсин так, а не иначе, хотя другая партия утверждала бы противное, никто не мог бы помешать ему сделать так, как он хочет. Вы видите, таким образом, на что мы понапрасну теряем в палате время, принадлежащее нашей родине. Если я говорю все это, то мной руководит отнюдь не личный интерес, так как очень возможно, что я уже не буду играть деятельной роли, когда осуществится желанная мной реформа. Но я имею в виду вас, людей, которые моложе меня, людей, стремящихся сделать свою родину достойной ее прежней славы, составляющих сущность и силу ее будущего поколения, и вполне искренне говорю вам, что если наш народ, — я говорю не только о массах не-избирателей, но и об избирателях, благодаря которым мы очутились в безвыходном положении, — если наш народ не примет серьезного и энергического решения устранить помимо парламента то зло, на которое я указывал, ваша парламентская организация, организация ваших арсеналов и управлений общественными работами — придет в состояние полного упадка, способного обесславить представительные учреждения, унаследованные вами от ваших предков.

Когда я имел честь в последний раз обращаться к вам с речью, я говорил о парламентской реформе. Это было сейчас же по возвращении моем из Америки. В последние два года я не присутствовал в парламенте. Я ничего не знал, что там происходило. Я помню только, что однажды мой друг г-н Брайт по дороге в заседание рассказывал мне о предстоявшем докладе в палате общин по вопросу о некотором расширении избирательных прав и выражал надежду на решение этого вопроса в смысле, согласном с нашими взглядами. Но если только я правильно понял смысл прений, происходивших за мое отсутствие в парламенте, то вопрос этот, по моему мнению, менее всего может считаться разрешенным. Я понял так, что партии, пока они стояли у власти, высказывали прекрасные взгляды на вещи и изъявляли готовность внести предложение относительно парламентской реформы, но, раз попав в оппозицию, они забывали свои обещания. Мне думается даже, что тогда их речи и подача ими голосов находились в прямом противоречии с прежними их заявлениями. Теперешнее правительство тоже выдвинуло бы вопрос о парламентской реформе, но мы видим, что один из министров уже отступился от нее. Я порицаю его не столько за то, что он отсрочил, в сущности, решение вопроса на год, до ознакомления с результатами переписи, сколько за те неблаговидные приемы, которые он употребил с целью затянуть решение. Но вот, наконец, перепись окончена. В распоряжении нашем имеются, по крайней мере отчасти и существенных чертах, главнейшие результаты переписи, произведенной в 1861 году. Она дает вам целую массу, целый арсенал фактов, с которыми должны обстоятельно ознакомиться все те, кто действительно интересуется дальнейшими судьбами своей родины, фактов, которые они должны положить в основание агитации, в основание великого движения в пользу полного и коренного преобразования нашей представительной системы.

Но я имею в виду не одно только расширение избирательных прав: без нового распределения избирательной власти в этом смысле вы не можете долее существовать. Обратите внимание на факты, данные переписью. Вы видите, что в некоторых графствах наши крупные города и крупные фабричные центры процветают. Вы видите, что там усиливается рост населения и увеличивается богатство края. И наряду с этим, вы встречаете другие местности, как Линкольн, Кембридж, Суффолк, Букингем, Дорсетшир и Уилтсшир, где количество народонаселения или падает, или остается на прежнем уровне. Но, вступив в палату общин, вы не можете не заметить, что именно эти земледельческие области, стоящие на точке замерзания, и их городские населения, продолжающие еще существовать, хотя в 20—30-ти из них население страшно уменьшилось за последние 10 лет, повторяю, вы не можете не заметить, что представители этих именно неподвижных провинций и вымирающих поселений стоят у власти, т.е. управляют страной, если только она управляется кем-нибудь. Я смело могу сказать, то страна наша не управляется никем, потому что наша парламентская система дошла до полного отрицания всякой системы. Если вы хотите вдохнуть новую жизнь в дело преобразования палаты общин, то этого можно достигнуть не иначе, как дав новое обоснование политическим партиям и осуществив на деле представительство, которое в настоящее время ничто иное, как фикция. Пока вы не дадите политическим партиям и правительству нашей страны реального обоснования, вместо тех фикций, на которых они покоятся в настоящее время, вам не удастся прекратить этой достойной траты времени и денег, свидетелями которой вам приходится быть в настоящее время.

Предположим, что вы достигнете нового распределения избирательных прав в смысле распространения их, с соблюдением справедливой пропорциональности, на богатые и населенные части нашей страны. Но знаете ли вы, что представлял бы из себя первый парламент, избранный после того, как удалось бы осуществить эту реформу? Этот первый парламент представлял бы из себя, по всей вероятности, правительство, могущее рассчитывать на сохранение власти, если не для своего наличного состава, то для своей партии, по крайней мере в течение 5—6, даже 10 лет. В составе этого парламента была бы и своя оппозиция, но оппозиция, которая не грозила бы стать у власти завтра, через неделю или через год. С момента возникновения этого парламента оппозиционная партия оставила бы в стороне все эти вопросы о преобразовании парламентской организации. С одной стороны, у нас было бы правительство и партия, стоящая у власти, задачей которых несомненно было бы стремление преобразовать ныне существующий порядок вещей и внести лучшую систему управления общественными делами, чем та, которую так красноречиво изобразил г-н Гладстон. С другой стороны, у нас была бы оппозиционная партия, не могущая, конечно, рассчитывать на достижение власти в следующем году, но не лишенная надежды своим образом действий и своей деятельностью заслужить доверие страны и достигнуть власти по прошествии нескольких лет, как мы это уже видели на примере сэра Роберта Пиля. Эта оппозиция могла бы рассчитывать достигнуть понемногу большинства в палате общин и, таким образом, стать у власти. Тогда партии делали бы, действительно, осязательное, прочное и полезное для страны дело. Вы посылали бы в палату общин людей, воодушевленных, подобно нам, говоря без ложной скромности, не стремлением к собственной выгоде и удовлетворению личного честолюбия на поприще общественной деятельности, а желанием провести в парламенте меры, которые они считали бы полезными для блага страны. При таких условиях мы могли бы сознавать, что наше присутствие в палате имеет целью борьбу, и как следствие ее, достижение результатов, достойных затраты человеческой энергии. О, иногда я с грустью заглядываю в прошлое, и мне стыдно становится за палату общин при воспоминании о том времени, когда я впервые вступил в это собрание, когда направления обеих великих партий были так резко разграничены, когда мы могли достигнуть надеяться в конце пути высшей награды, достойной разумных человеческих стремлений и затраты молодости и сил. Но теперь какого удовлетворения можно ожидать для понимаемого в таком смысле честолюбия общественного деятеля?

Я набросал вам программу будущего лишь в самых общих чертах. Последовательное выполнение этой задачи, если стране суждено достигнуть процветания, выпадет уже на долю будущих поколений.

Но прежде чем кончить, я должен сказать несколько слов по вопросу, всецело овладевшему нашими умами, и на который нам ежедневно приходится наталкиваться. Мне хочется поговорить о том, что происходит в настоящее время по ту сторону Атлантического океана. Моего друга Брайта и меня прозвали “двумя депутатами Соединенных Штатов”. Мы имели возможность наблюдать в течение двух лет применение в этой стране экономии в общественном хозяйстве и принципа невмешательства, и убедились в удобоприменимости этих начал и в европейских государствах. Не желая распространяться по поводу той прискорбной борьбы, театром которой была Америка, я скажу только одно: я глубоко надеюсь, что принцип невмешательства не будет нарушен американцами, несмотря на отправку нами в Канаду двух или трех тысяч солдат. Пусть наши американские друзья не усматривают в этом факте доказательства нашего недоверия к ним или желания поставить их в затруднительное положение; это свидетельствует лишь о том, что мы все еще остаемся верными политике, которой придерживаются у нас в Горс Гуардсе всякий раз, когда возникают какие-либо несогласия.

Я получил письменные запросы от нескольких лиц о том, какого мнения я придерживаюсь по вопросу о принципах кооперации, которые пытаются теперь применять в нашей местности. Я всегда радуюсь при виде каждой попытки, — и считаю полезным для наших капиталистов взглянуть на это дело с моей точки зрения, — при виде каждой попытки, говорю я, перекинуть мост через пропасть, разделявшую до сих пор класс капиталистов и класс рабочих. Я заклинаю тех и других хорошенько вникнуть в затруднительность их положения. Я заклинаю рабочих признать, что капитал есть не что иное, как накопленный труд, что труд есть ни что иное, как зародыш будущего капитала, и что ни один из обоих классов, ни рабочие, ни капиталисты, не может процветать без одновременного процветания другого; если бы я собирался сказать еще хоть слово теперь, когда темные тучи собираются на горизонте, я скорее обратился бы с призывом к благоразумию, чем стал бы возбуждать страсти. Я предложил бы рабочим остановиться на одну минуту и подумать, прежде чем приступить к трате своего заработка, добытого таким тяжелым трудом, и спросить себя: есть ли разумное основание надеяться получить за умеренную цену сырье для обработки его затем посредством машин, и нельзя не опасаться при этом массы случайностей, способных временно затормозить ход нашей промышленности? Что касается меня, то я открыто заявляю, что верю в будущность этой местности и вообще Ланкашира. Конечно, затруднительное положение, в котором теперь находится Америка, временно может стеснить, даже совершенно расстроить ход нашей промышленности, но я предвижу, что результатом настоящего положения дел явится ее процветание в будущем. Я надеюсь, что все происходящее в настоящее время, обратит на себя внимание в других частях света, везде, где только имеется возможность поставлять сырье для наших фабрик, и что это вызовет усиленное производство этого сырья, благодаря чему в будущем мы не будем уже стоять в исключительной зависимости от одной страны.

В сущности, я давно уже пришел к заключению, что в такой цивилизованной и промышленной стране, как наша, почти невозможно продолжительное существование серьезных препятствий на пути к ее благосостоянию, которое необходимо должно явиться и явилось уже в нашей местности, благодаря способностям и упорному труду ее населения. Я очень сожалею и всегда сожалел, что самая значительная, самая искусная и самая полезная промышленная деятельность, когда-либо существовавшая в нашей стране, почти исключительно зависит пока в деле снабжения ее сырьем от такого учреждения, как рабство, учреждения, дни которого сочтены, и на поддержание которого ни один из порядочных людей не может призывать благословение свыше.

Господа, я сказал вам все, что собирался сказать. Вы еще услышите, и я уверен, что слышали уже много речей по поводу происходящей реакции. Вас будут уверять, что все становятся консерваторами. Ну так знайте же, что мы, именно мы, как я думаю, более всего были консерваторами. Я думаю, что я сам, друг мой Брайт и другие лица, которых я вижу теперь вокруг себя, подававшие голос в продолжение 20 лет за мероприятия, казавшиеся крайне революционными, что мы были величайшими консерваторами нашего времени. Тем же, кто утверждает, что мы теряем почву, между тем как все консерваторы овладевают позицией, я отвечу вопросом: что разумеете вы под словом — консерваторы? В ком вы видите консерваторов? Не в тех ли людях, которые стремились помешать отмене хлебных законов или непременно восстановили бы их, если бы только это было в их власти? Не в тех ли людях, которые восставали против введения свободы печати и непременно восстановили бы стесняющие ее законы, если бы только это зависело от них? Если под словом “консерваторы” вы понимаете людей, стремящихся к прогрессу, то действительно мы консерваторы. Но если название это применяется к людям, отрицающим всякое движение вперед или даже стремящимся к обратному движению, то я смело утверждаю на основании опыта, что подобные консерваторы являются самыми опасными разрушителями, какие только могут существовать в человеческом обществе. Итак, я не боюсь ни прогресса, ни свободы, ни процветания промышленности для нашей страны. Вот все, что я могу вам сказать: ознакомьтесь обстоятельно с отношениями, существующими между вашей страной, с одной стороны, и Францией и другими государствами, с другой, не позволяйте себя ни морочить, ни запугивать до полного невнимания к местной общественной деятельности. Всмотритесь в настоящее положение политических партий. По вопросу о представительстве в парламенте старайтесь добиться реформы, которая даст возможность вашим представительным учреждениям действовать в целях развития процветания страны, которое не переставало идти вперед с момента принятия билля о реформе».