[Кобден Р.
Ричард Кобден – Лига и борьба против хлебных законов. Речи Кобдена в парламенте
и на митингах. –
М.: Солдатенков, 1899. 314 с. (Библиотека экономистов. Вып. 10).]
————————————
Во время обсуждения в палате общин вопроса об отмене хлебных законов, возбужденного по предложению г-на Виллье, и накануне отрицательного разрешения его большинством 381 голоса против 125, Лига устроила в зале лондонского Оперного театра большой митинг, на которой особенно выдающийся успех имела речь г-на Фокса. Вслед за тем слово перешло к Кобдену, который произнес следующую речь.
————————————
«Не без удивления увидел я свое имя на афише в числе тех, между которыми распределены роли на сегодняшний день. Наш председатель оказался абсолютным деспотом, так как не счел даже нужным заручиться предварительно моим согласием, не будь этого, я вместо того, чтобы появиться здесь перед вами, охотнее отправился бы отдохнуть, потому что лег спать в эту ночь только в 5 часов утра, после того как мне пришлось присутствовать при сцене... как бы повернее выразиться... при сцене, достойной разве Betes sauvages d’Ephese (Взрыв смеха и аплодисменты). Есть, впрочем, еще одна причина, по которой я предпочел бы не являться здесь в качестве оратора; ведь нелегка, в самом деле, задача — говорить после мистера Фокса. Мистер Фокс произнес такую превосходную речь, что приходится глубоко сожалеть, что он не может произнести ее в понедельник в палате общин, на доступ в которую, вы все, конечно, согласитесь с этим, его талант дает ему полное право (Слушайте! Слушайте!). Но если мистер Фокс и не может произнести своей речи в палате, она все же, я уверен в этом, сделается там предметом прений в Понедельник, потому что, хотя палата общин и очень не любит, когда подвергаются критике представления, которые она дает в зале Св. Стефана, сама она с большим, по-видимому, удовольствием занимается критикой наших представлений в Друри-лейнском театре. Митинг, устроенный Лигой в Друри-лейне, сделался предметом парламентских прений, и почти все ораторы не преминули внести в эти прения, в виде вариаций, обвинения, направленные против почтенного депутата от Стокпорта (Взрыв смеха). Меня нисколько не удивляет, что почтенные члены палаты так нетерпимо относятся к критике общественного мнения, они не выносят ее (Слушайте! Слушайте!). По моему мнению, монополисты, заседающие в палате, проявили глубокую мудрость, когда, во время последнего заседания, чувствуя, что их прекрасные манеры проявляются с естественной, но несколько необычной живостью, не допустили на трибуны иностранцев и репортеров. Мне очень хотелось бы, чтобы мои сограждане из рабочих классов очутились в то время в числе зрителей и увидели, как ведут себя иногда люди, именующие себя их руководителями (Громкий смех). Я в особенности хотел бы, чтобы там находились также некоторые из приверженцев аристократии: они убедились бы, как невозможно держат себя эти благородные господа. Самыми крупными бесчинствами, самым непростительным нарушением общественного порядка заявили себя и сегодня утром именно четверо или пятеро из наших вельмож. Но я умолкаю: мне не безопасно было бы предстать перед судом в качестве обвиняемого за речи, произнесенные вне парламента.
Не знаю, право, что сказать вам по вопросу, стоящему на очереди. Я, как Роберт Пиль, не могу уже представить ни одного нового аргумента, а могу только лишний раз спеть свою старую песню (Взрыв смеха). Если что-нибудь парализует до некоторой степени влияние на умы крестового похода, предпринятого защитниками принципа свободного обмена, так это именно то, что все их речи уже напечатаны, все более или менее удачные аргументы их давно уже всем известны, а между тем, раз они появляются перед новой аудиторией, от них все еще ждут новой аргументации. И все же, верьте мне, старые аргументы остаются наилучшими! (Слушайте! Слушайте!). Как ни стары аргументы, которыми пользуемся мы, мои друзья и я, лучших пока невозможно найти, и наша роль состоит лишь в том, чтобы научить публику получше понимать их. Народ не может добиться осуществления принципа свободного обмена, пока не сознает ясно, почему именно он этого хочет; да я и не уверен, что при отсутствии этого сознания может существовать какой-нибудь смысл, какое-нибудь законное основание добиваться применения этого принципа. В одном только я вполне уверен: если бы даже вам и удалось добиться введения свободного обмена, вы недолго стали бы руководствоваться этим принципом, коли у вас не будет ясного понимания — зачем понадобилось его осуществление. Вот почему мне хочется еще раз прочесть вам небольшую лекцию. Нужды нет, что это будет опять-таки все та же старая песня, что за дело? Я вижу, что в собрании присутствует много молодежи; почему бы мне не попытаться научить ее кое-чему? Почему бы не дать ей в руки оружия, которым она могла бы воспользоваться по возвращении домой против старых монополистов, мирно дремлющих у своего очага (Аплодисменты).
Что такое хлебная монополия? Каково ее значение? Что она знаменует собой? Это — крайний недостаток хлеба в стране. Вас удивляет, без сомнения, то, что все законодательные меры палаты общин в этом направлении способны были повести только к такому недостатку хлеба, дальше которого уже нельзя идти. П между тем это абсолютная истина (Слушайте!). Палата может добиться поставленной себе цели не иначе, как путем создания крайнего недостатка хлеба в стране. Хорошо, нечего сказать, не правда ли? (Слушайте!). А как отвратительно видеть, что законодательная палата... я позволяю себе употреблять выражение отвратительно только здесь; в другом месте оно было бы признано недостаточно парламентским (Аплодисменты). Мой почтенный друг капитан Берналь, очень благородный и очень учтивый человек, сказал в лицо нашим противникам, что поведение их в это утро было отвратительно; за это он был призван к порядку председателем, принужден был извиниться и взять свое выражение назад. Но попробуйте только отправиться, как я это сделал на днях, сначала в палату лордов, а затем в палату общин, и вы убедитесь, что все разговоры в обеих палатах сводятся лишь к одному, и что вы то и дело услышите: хлеб, хлеб, дороговизна, дороговизна, дороговизна, хлеб, хлеб, хлеб! (Аплодисменты и взрывы смеха). Что же все это означает? Я не сомневаюсь в том, что в палате лордов заседают очень достойные люди, которые, очевидно, прекрасно чувствуют себя на своих шелковых скамьях, но ум которых не превышает, по видимому, среднего уровня (Аплодисменты). Кроме того, мне всегда приходилось слышать, что ни по своим нравственным достоинствам, ни по своим познаниям они не стоят выше посредственности (Взрывы смеха). Но, так или иначе, они все же заседают в палате лордов. Кто же эти люди? Это — все торговцы хлебом и скотом (Продолжительные аплодисменты). Все они живут за счет этой торговли; они вступают в законодательные палаты и издают законы только затем, чтобы обеспечить при помощи парламентских актов высокие монопольные цены на те товары, которые они собираются продавать (Аплодисменты). В этом их единственная забота. Как вы видите, я говорю без обиняков; но все же я думаю, что держусь в пределах строго парламентских выражений (Аплодисменты).
А палата общин? В ней тоже заседают люди очень достойные, являющиеся, по моему мнению, действительными представителями нашего народа; как мне удалось подметить, палата общин вообще в массе довольно верно воспроизводит собой нравственную и умственную физиономию своих доверителей. К сожалению мне приходится сказать, что и эти люди, по крайней мере громадное большинство их, извлекают свои доходы от продажи хлеба и скота. На что употребили они, например, всю прошлую неделю? На энергичную борьбу за поддержание, помощью парламентского акта, высоких цен на их товары (Слушайте! Слушайте!). Вот в чем, собственно, состояли их занятия. Я лично беру на себя смелость утверждать, что это — занятия, более приличествующие маркленским и смитфилдским биржевикам, чем членам палаты (Аплодисменты). Если бы какой-нибудь современный Пасквино вздумал писать свои пасквили в стенах Св. Стефана, вот что мог бы он написать на них: “Здесь обретаются хлеботорговцы”. Видели ли вы когда-нибудь, чтобы торговцы хлопком, шерстью, шелком или мелкими железными или медными изделиями, как бы плохо ни шли их дела, как бы ни было тягостно положение Шеффилда, Нотингема, Манчестера и Спиталфилда, — видели ли вы, что они смело являлись в палату и пытались провести там законы, обеспечивающие определенную цену на их шерсть, шелк, хлопок или металлические изделия? (Аплодисменты). Что сказали бы о них, если бы они потребовали в палате общин издания подобных законов? Я сам занимаюсь торговлей хлопчатобумажными тканями, кисеей, шелком и другими товарами, которые приобретают для своих нарядов дамы, когда им угодно бывает оказать мне свое покровительство (Аплодисменты и громкий смех). И на эти товары смена сезонов и колебания моды оказывают такое же, если не большее, влияние, чем на другие предметы торговли (Слушайте!). Торговле хлебом и скотом не приходится на половину столько бояться перемен времен года и условий удачи, как производителям товаров, торговлей которыми я занимаюсь. Для всякого мало-мальски знакомого с той или иной отраслью торговли шерстяными изделиями, вполне понятно, что торговый дом, известный своим вкусом, прекрасным производством своих товаров и образцовым ведением дела, может в один весенний сезон пользоваться крупным успехом, а в следующий сезон потерпеть полную неудачу, если почему-нибудь не сумеет удовлетворить вкусам публики, если ошибется в выборе красок или в рисунке ткани, если изготовит неудачные модели или не сумеет изготовить их своевременно, — словом, по той или иной причине не сумеет применится к требованиям покупателей. Действительно, чтобы вполне раскрыть сущность системы этих монополистов, мне следует только, воспользовавшись первым случаем неудачи в моих торговых делах, представить в палату общин соответственное предложение; если мне удается при этом сохранить серьезный вид, я постараюсь возможно более походить на мистера Бэнкса сэра Дж. Тирелля (Возгласы: Слушайте! Слушайте! и Аплодисменты)., я стану горько сетовать на печальное положение набивно-ткацкой промышленности и постараюсь доказать, что набойщики и фабриканты легких шерстяных тканей принуждены будут продавать в будущем году свои товары за половинную цену. Само собой разумеется, что я ни словом не упомяну о моем дурном управлении торговыми делами, не скажу, что застой в делах обусловливается обстоятельствами, относительно которых закон бессилен, и до которых законодательству нет никакого дела, — нет, этого я не скажу, а только сделаю глубокомысленное лицо и предложу, как меру, введение подвижной шкалы цен (Аплодисменты и громкий смех). Я назначу цену в 1 шилл. 2 пенса за яд, или нет — лучше 1 шилл. 6 пенсов — нечего особенно скупиться, когда ратуешь в собственную пользу (Аплодисменты и громкий смех). А почему бы не ввести также подвижной шкалы цен для торговцев мелкими металлическими изделиями? Почему бы шляпникам не иметь своей шкалы цен на шляпы с широкими или узкими полями (Смех)?. Положительно нет человека — вплоть до грумов, держащих под уздцы лошадей у входа в палату, — нет человека, который не смеялся бы над образом действий наших монополистов.
Отчего же терпят таких людей в палате общин? Отчего же позволяют им превращать учреждение, долженствующее быть одинаково для всех храмом правосудия, в обыкновенный дом торговли? (Аплодисменты). Отчего все это не встречает никакого противодействия? Оттого, что народ все еще порабощен старинной феодальной системой, оттого, что он смотрит со снисхождением, — что я говорю? — с благоговением на все, что исходит от людей, захвативших в свои руки всю землю, на все, что он же клеймил бы презрением, если бы это исходило от частных торговцев или фабрикантов (Аплодисменты).
Я считаю своей обязанностью разъяснить все это слушающей меня молодежи, чтобы она могла, по возвращении домой, переубедить своих бабушек, сидящих в покойных креслах (Громкий хохот). Этой молодежи говорят, что покровительственная система имеет в виду не повышение цен на хлеб, а лишь развитие местного производства. Какими средствами предполагают достигнуть этого? Запрещением ввоза иностранного хлеба. Позвольте же мне поставить один вопрос. Прежде всего мне кажется крайне странной и лишенной всякого здравого смысла система, пытающаяся вызвать изобилие тем, что противодействует возможности появления этого изобилия (Слушайте!). Посмотрим, к каким последствиям ведет эта система. Всем ли доступно потребление пшеничного хлеба? Согласно доктору Маршему, пять миллионов населения питаются овсяным хлебом, а другие пять миллионов “услаждают вкус” картофелем. Пусть же наша молодежь возвращается к своим бабушкам и пусть сообщит им, что система уже достигла своей цели, так как народу есть более нечего. Почему бы не попробовать теперь предлагаемой нами системы? Почему бы не допустить ввоза иностранного хлеба? Вы спросите — кто станет потреблять его? Конечно, не те, кто присутствует на этом митинге, потому что у них хлеба более чем достаточно, но этот хлеб, если только ввоз его будет допущен, пойдет на потребление тем, у кого или вовсе нет хлеба, или его далеко недостаточно (Аплодисменты). Допустите же ввоз иностранного хлеба в страну. Осуществлению этой меры противопоставляют обыкновенно целую массу аргументов: лежащие на земле повинности, опасность стать в зависимость от иностранцев и множество других, в том числе непомерное развитие машинного производства, по поводу которого у нас забили теперь такую тревогу и о котором я скажу сейчас несколько слов (Аплодисменты). На эти доводы пусть молодежь ответит своим бабушкам следующее: все эти обстоятельства, может быть, и очень плачевны, но ничего не может быть плачевнее недостатка в жизненных припасах, может быть, и очень хорошо не зависеть от иностранцев, но лишь при условии встречать лучшее отношение к себе со стороны тех, от кого мы зависим у себя дома. Мои злополучные стокпортские доверители находятся в зависимости от условий внутреннего производства, и вот уже пять лет как они так плохо питаются, что предпочли бы зависеть от русских, поляков, немцев, американцев (Слушайте! Слушайте!) или от любого из народов земного шара, только бы не доверять своей судьбы торговцам, потребовавшим введения монопольной системы.
Землевладельца утверждают, что они обременены налогами более, чем кто бы то ни было. Прежде всего представляется крайне маловероятным, чтобы эти ангелы бескорыстия, держа в своих руках всю систему налогов, возложили их, как Санчо Панса, исключительно на собственные плечи. Но допустим, что это так. Если это действительно верно, то им остается только преобразовать систему налогов в смысле более равномерного их распределения, но это не может еще служить основанием для сокращения количества жизненных продуктов в стране (Слушайте!).
Наши противники пустили в ход еще одно пугало, причем в этом случае запугиванию одинаково поддались дети всех возрастов; пугало это — машины. Но ведь и иголка — машина, и наперсток — тоже машина, представляющая громадный успех сравнительно с орудием, которое оно заменила, — с ногтем большого пальца (Аплодисменты и громкий смех). Мне всегда приходилось наблюдать, что самые яркие нападки на машины исходят обыкновенно от тех, которые сами же пользуются машинами в своих производствах. Вы, конечно, не могли не слышать о крупных изобретениях на севере нашей страны, и вот монополисты воспользовались этим, чтобы сбить вас с толку и постарались уверить вас, что в этих именно изобретениях, а не в хлебных пошлинах, и лежит причина всех ваших бедствий. Мне пришлось встретиться в Ярмуте с одним из таких ярых хулителей машинного производства. — “На какие машины вы всего более жалуетесь?” — спросил я его. — “На паровой ткацкий станок”, — отвечал он. — “А разве он употребляется у вас в Ярмуте?” — “Нет, в Ярмуте не прядут и не ткут; мы занимаемся рыбной ловлей”. — “А какую рыбу вы ловите?” — “Сельдей”. — “Чем же вы их вылавливаете?” — “Сетями, очень большими рыболовными сетями”. — “Почему же вы не пользуетесь для этого удочкой и леской?” (Шумные рукоплескания). Ответ моего противника доказал мне, что не всегда бывает благоразумно вмешиваться в чужие дела: старый рыболов довольно грубо наотрез ответил мне, что он не желает пользоваться удочкой. “ Ну так почему же вы не пользуетесь неводом?” — спросил я. “Потому что это было бы уж слишком неудобно”, — отвечал рыбак. — Так от в чем весь секрет. Вот почему не употребляют теперь при прядении прялок и веретен: это было бы уж слишком неудобно. Обвиняют машины в том, будто они лишают работников работы. Никогда, с самого начала мира, не было еще более крупного заблуждения. В Ланкашире около полутора миллиона рабочих, и 500 000 из этого числа не принадлежат к числу местных уроженцев, а являются из местностей, в которых машины вовсе неизвестны, в местность, в которой прилепляются самые замечательные из изобретений, которые когда либо были произведены для сокращения труда рабочих: они являются именно в Ланкашир, пользующийся усовершенствованными машинами, всего более сокращающими ручной труд.
И вот в этой-то местности народонаселение всего более увеличилось за последние двадцать лет. А как вы думаете: куда девается прирост населения в тех сельских округах, в которых количество населения стоит, по-видимому, на одном уровне? Некоторые населения в сельских округах Ланкашира населены теперь не гуще, чем во времена земельного кадастра Вильгельма Завоевателя, это может показаться невероятным, но это верно, и один из моих друзей, находящийся рядом со мной, много поработал, чтобы рассеять заблуждение, будто население в этих местностях не увеличивается. Он изъездил большую часть Ланкаширского графства, и в особенности те местности, где не введены еще в употребление машины, повсеместно справляясь с записями о погребении и крещении, причем ему удалось обнаружить, что на два случая смерти приходится три случая рождаемости. Куда же девается долженствующий получиться при этом прирост населения? Весь избыток населения, получающийся от прироста, направляется в Блекберн, Болтон и другие места, где находит себе занятия около тех же машин, на которые сыплются упреки, будто они лишают его работы.
Машины оказывают, наоборот, существенные услуги, и я хочу доказать вам это. Они увеличивают производительную силу труда, необходимо только, чтобы для сбыта их продуктов, одновременно с расширением производства, шло также и расширение мирового рынка. При свободном торговом обмене всякое усовершенствование в области машинного производства способствовало бы уменьшению стоимости этого производства и, понижая благодаря этому цены на фабричные продукты, давало бы возможность торговцам находить все новые и новые рынки: все возрастающая дешевизна неизбежно повела бы к сбыту наших продуктов во всех частях света. Положим, что при цене в 1 шиллинг за ярд такой-то товар может быть отправлен в Германию; понизьте цену его до 8 пенсов, и вы можете уже послать его в Италию, уменьшите цену до 6 пенсов, и товар ваш очутится в Турции, при падении цены до 3 пенсов он проникнет в самые отдаленные страны центральной Азии (Громкие аплодисменты). Но как может купец расширить свои операции, если ему не будет разрешено провозить в страну произведения других стран, которые он будет получать в обмен на свои товары? Закон позволяет купцу обшарить хотя бы весь мир, разыскивая предметы роскоши и удобства для потребления богатых классов, и привозить их домой, давая за них в обмен произведения труда английских рабочих классов, но тот же закон запрещает английскому купцу обменивать товары, вышедшие из мозолистых рук тех же тружеников, на товар, всего более необходимый для благосостояния и благоденствия рабочих и их семей, на товар, который при существовании свободной торговли мог бы сам по себе сделаться источником больших радостей, чем все излишества вместе взятые. Закон предоставляет купцам полную свободу отправляться за границу на поиски за предметами, предназначенными для потребления богатых классов, необходимых ими для украшения собственной персоны или для оживления притупленного вкуса обновлением обстановки их палат. Почему же не допускается ввоз хлеба? Почему России, Польше и Америке запрещено поставлять Англии свой хлеб. Потому, что наши законодатели сами торговцы хлебом. Им следовало бы написать на своих дверях: “Торговцы хлебом; конкуренция живущим по ту сторону моря воспрещается” (Оживленные аплодисменты).
Я утверждаю, что все эти легковерные люди, дающие ввести себя в обман криками в защиту монополии, — не более как дети, все равно, в каком бы возрасте они не находились. И я хочу доказать вам это. Я хочу доказать вам, что нужно быть, действительно, младенцем, — младенцем по возрасту или по уму, — чтобы позволить так дурачить себя. Хлебные законы одинаково тяготеют над всеми, но хлебные пошлины ложатся более тяжелым бременем на один Лондон, чем на весь Ланкашир. Не младенцем ли нужно быть, чтобы так поддаться ложным толкованиям и видеть корень зла в Ланкашире, вместо того, чтобы попристальнее вглядеться в то, что происходит у нас перед глазами? Допустим, что машины, эти могущественные произведения человеческого ума, так много способствовавшие прогрессивному росту человечества, давшие ему в руки более совершенные орудия, чем собственные ногти и зубы, и благодаря научным усовершенствованиями почти вдохнувшие жизнь в железо, — допустим, говорю я, что машины, как утверждают враги прогресса, являются проклятием для страны; — допустим, что эти люди правы, изрекая хулу на Божественный Промысел и осуждая его за то, что он допустил, чтобы люди совершили эти изобретения и открытия; — допустим все это. Улучшится ли наше положение от того, что ко всем этим бедствиям, якобы причиненным машинами, присоединятся еще плачевные результаты введения пошлин на хлеб? (Оживленные аплодисменты). Повторяю: так как все эти бедствия, вызывающие столько жалоб и настоятельно требующие исцеления, сами по себе очень велики, независимо от того, имеют ли машины вредное или благотворное влияние, и так как они одинаково затрагивают интересы как работников, работающих без помощи машин, так и работников, пользующихся самыми превосходными механическими изобретениями Ланкашира, — то спрашивается: не нужно ли быть младенцем, младенцем в умственном отношении, чтобы поддаться всем этим нападкам, направленным против машин? То же, что я сказал сейчас о нападках на машинное производство, можно применить и ко всем тем воплям, которые испускаются только затем, чтобы отвратить внимание от самого крупного из общественных зол, — от недостатка жизненных припасов.
Следует ли рассматривать вопрос в политическом отношении? С этой стороны он ни разу не затрагивался на наших митингах, так как рядах наших есть представители всех политических партий. Могу только вас уверить, что наши друзья обладают политической силой, и что было бы очень трудно отнять ее у них. Если бы явилась подобная попытка, то это можно было бы сделать не иначе, как только силой. (Слушайте!). Им предстоит еще борьба с многочисленными противниками, но правое дело опирается на действительную силу; оно никогда не сделало бы таких успехов, какие можно констатировать в настоящее время, если бы не находилось в руках людей, располагающих для этого крупными денежными суммами. Им предстоит еще дать большое сражение, чтобы одержать крупную нравственную победу, и для этого они не могут не нуждаться в хорошем интенданте. Наполеон избирал для этой цели самого лучшего из своих генералов. Если прекрасные дамы вздумают высказаться не за полное уничтожение хлебных законов, мы предложим им только следующий вопрос: “Лучше ли пойдет дело оттого, что ко всему этому присоединятся еще хлебные законы?” Некоторые поговаривают о преобразовании денежного обращения. Мы ничего не имеем против этого. Но страна страдает вовсе не от недостатка в разменной монете, а от недостатка жизненных припасов, и мы твердо решились не оставлять начатой борьбы до тех пор, пока не будут разрушены все преграды, препятствующие удовлетворению всех потребностей (Бурные аплодисменты.). И как христианин, и как гражданин, я взваливаю тяжелую ответственность на всех, кто не желает быть борцом за отмену хлебных законов. Но не истолкуйте неправильно моих слов: я далек от намерения утверждать, что среди наших противников нет добросовестных людей; я утверждаю только, что при теперешнем положении страны ни для кого не позволительно оставаться бездеятельным. В Спарте закон присуждал к смерти всякого, кто отказывался прийти к определенному решению по вопросу, имеющему крупное общественное значение. Мы, конечно, не требуем физической смерти для тех, которые остаются в стороне от предпринятой нами борьбы, но мы желали бы гражданской смерти для людей, пренебрегающих своими гражданскими обязанностями. Если крупным торговцам лондонского Сити, банкирам и тому подобным господам некогда изучать эти вопросы, пусть они откажутся от занимаемого ими высокого положения и соединенного с этим уважения сограждан, на которое они имеют не большее право, чем их приказчики и канцелярские служители; они не заслуживают того, чтобы их ставить, как это делается, на золотой пьедестал и окружать их идолопоклонническим обожанием. Им нужно воздавать только по их заслугам, как людям и как гражданам (Аплодисменты). Возможно ли оставаться безучастным, хорошо понимая сущность хлебных законов? Нет, необходимо действовать, необходимо стараться склонять и других к познанию истины, потому что эта великая реформа может быть осуществлена только при содействии общественного мнения. Личные усилия могут очень много сделать для пользы правого дела. Люди, имена которых никогда не были известны, сумели оказать делу неисчислимые услуги, работая над распространением среди своих близких нашей идеи свободного обмена. Говоря это, я специально имею в виду одну личность, члена Общества Друзей, от которого я только что получил письмо. В течение двух лет он употреблял всю силу своей энергии на распространение брошюр, издаваемых нашей ассоциацией. Он исходил пешком весь Варвикшир до Гемпшира, повсюду распространяя истину и здравое учение Лиги против хлебных законов (Слушайте!).
Как не верить в успех своего дела, когда имеешь таких сотрудников, как этот бескорыстный человек, требовавший в награду за свои услуги только того, чтобы его имя оставалось неизвестным! Человек этот, неспособный пролить капли крови, даже для спасения собственной жизни, сделал великое дело: он посетил более 20 000 жилищ, повсюду распространяя семена истинного учения, и перенес больше физической усталости, чем сам герцог Веллингтон (Горячие аплодисменты). В тот день, когда благородство характера будет цениться надлежащим образом, наши потомки скорее воздвигнут статую этому скромному квакеру, чем самому герцогу Веллингтону (Аплодисменты). Это превосходный человек, с согласия большинства членов своей секты, приложил все свои усилия к делу распространения принципов Лиги, и не потому только, что свободный обмен легче может привести к народному благосостоянию, но и потому еще, что он кажется ему единственным средством связать все народы земного шара узами мира, прекратить войны и навсегда покончить с торжеством грубой силы, которая, под предлогом защиты народа от врагов, создаваемых исключительно правительствами, падает тяжелым гнетом на тот же народ в образе флотов и постоянных армий (продолжительные аплодисменты), годных только затем, чтобы поддерживать эти распри, которым наши Веллингтоны исключительно обязаны своим возвышением.
Во время последний прений в парламенте по вопросу о хлебных законах было высказано мнение, что принципы свободного обмена, безусловно верные в теоретическом и отвлеченном отношении, не приложимы к существующим условиям. Один почтенный член палаты прямо заявил, что принципы эти могут быть истинными, но что все же эта истина не осуществима в настоящее время (Слушайте! Слушайте!). Но почему же нет? Не потому ли, что палате лордов или палате общин нет дела до истины и справедливости? Миссия парламента должна состоять именно в том, чтобы водворять справедливость; с каких же это пор принципы справедливости стали неосуществимы в нашей стране? Хотите ли, я открою вам этот секрет, эту тайную причину, по которой истина оказывается у нас неприложимой? Причина эта состоит в том, что в обеих палатах большинство заинтересовано в поддержании несправедливости. Мы ведь видели здесь в палате, как глава монополистов, поднявшись со своего места, во всеуслышание заявил министру, являющемуся его креатурой: “Ты дойдешь до этой точки, но ни на шаг не подвинешься дальше”. Что можно подумать о министре, так постыдно подчиняющемся такому унизительному господству? (Гром аплодисментов.) Что касается меня лично, то глубокое наслаждение, которое я испытываю, защищая принципы свободного обмена, основывается на том, что они, осуществленные в том виде, как я этого желаю, единственно способны удовлетворить всем главнейшим интересам человечества, повести ко все большему и большему объединению народов, к господству на земле мира, нравственности и справедливого порядка и к искоренению господства привилегированных классов. Я обращаюсь с моим призывом ко всей стране, я заклинаю ее присоединиться к могущественному движению против монополии и таким образом приобщиться к счастью работать в пользу осуществления благодетельной меры, из которой проистекут впоследствии такие драгоценные выгоды для всего человечества (Аплодисменты)».