[Кобден Р.
Ричард Кобден – Лига и борьба против хлебных законов. Речи Кобдена в парламенте
и на митингах. –
М.: Солдатенков, 1899. 314 с. (Библиотека экономистов. Вып. 10).]
————————————
Лига устроила ряд собраний своих единомышленников в Лондоне, в здании театра Друри-лейн, и рассчитывала пользоваться от времени до времени этим помещением и для своих дальнейших собраний; но протекционистам удалось склонить директора театра отказать Лиге в помещении на будущее время. Заседанию 3 мая предстояло быть последним в зале Друри-лейнского театра, а для предстоявших собраний Лига устроила в Манчестере обширное помещение, способное вмещать 10 000 человек. Собрание 3 мая привлекло громадное стечение публики, были выслушаны четыре оратора: почтенный д-р Кокс, Кобден, Латимор и Мур. Речь Кобдена имела выдающийся успех. Лишь только он кончил говорить, все собрание в порыве энтузиазма поднялось со своих мест, и волнение улеглось только спустя некоторое время. Приводим эту речь.
————————————
«Почтенный служитель церкви (д-р Кокс), только что окончивший свою речь, взял на свою душу по меньшей мере грех превышения меры добрых дел (Смех), порешив, что благородное участие нашего духовенства в предпринятой нами агитации нуждается в каком бы то ни было оправдании (Шумное одобрение). Если мне приходится сожалеть о чем-нибудь не сделанном в течение нашего похода против хлебных законов, так это о том, что эти законы не были в достаточной степени рассмотрены мной по отношению к правам, религии и народному образованию. У нас много говорят об образовании, подымают вопрос, существует ли у народа стремление к нему. Я положительно утверждаю, что нет такого общественного класса, который, какое бы скромное положение он не занимал, не стремился бы, имея для этого необходимые средства, доставить, подобно высшим классам, это великое благодеяние своим детям.
В 1835 и 1836 годах, когда Север Англии процветал, когда национальная энергия не была подавлена, когда мы не были еще, как теперь, поглощены унизительной, рабской борьбой из-за куска хлеба, в Манчестере происходило несколько блистательных митингов, созванных с целью обсуждения вопросов народного образования; и я помню, как в течение нескольких месяцев было собрано среди фабричных классов населения 12 000 фунтов на сооружение и устройство пригодных школьных зданий (Аплодисменты). Но на самом пороге духовного совершенствования страны выросло препятствие в лице хлебных законов. Уничтожьте их, и вы дадите промышленным классам возможность выполнить свое несомненное желание — дать образование своим детям (Слушайте!). Я пойду дальше и скажу, что, по моему мнению, вопрос о свободе торговли близко соприкасается и с вопросом всеобщего мира. Если, как могут мне напомнить, великие торговые города государства и возвеличились именно благодаря своим войнам и завоеваниям, то это лишь потому, что эти города государства разделяли заблуждение, которое мы стараемся разрушить — будто единственное средство расширения торговли состоит в увеличении своей территории и в военных победах. Зато достоверно известно, что как только торговые города вступали в союз между собой, они всегда ставили себе целью поддержание мира, а не военные предприятия (Аплодисменты). Таков был союз ганзейских городов. В настоящее время мы стараемся положить начало новой эре; мы хотим, с помощью введения свободной торговли, расширить нашу торговлю, увеличить наше богатство и благосостояние всех остальных городов (Аплодисменты). Введите принцип свободной торговли в международные отношения, и война между отдельными государствами будет также немыслима, как между нашими графствами Мидлсексом и С¨ррей (Слушайте! Слушайте!). Наши противники перестали противопоставлять нашим принципам свои аргумента, по крайней мере такие, которые заслуживали бы ответа; но, хотя многие из них не далеки от признания превосходства наших принципов, они все же отказываются сообразоваться на практике с теми реформаторскими принципами, с которыми они уже соглашаются в теории. Они мотивируют свой отказ тем, что будто и мы, со своей стороны, не можем применить своих принципов, как бы справедливы и неопровержимы они не были, пока остальные народы не проявят желания в свою очередь руководствоваться ими. Эти господа произносят речи в палате общин, причем стараются доказать, что мы до тех пор не должны открывать своих портов для бразильского сахара или американского хлеба, пока страны, из которых доставляются эти товары, в свою очередь не обяжутся допускать в свои пределы наши ткани и железо. Но ведь мы боремся не против американских или бразильских купцов, а против язвы внутренних монополий. (Продолжительные аплодисменты). Это — вопрос не бразильский и не американский, а чисто английский, и мы вовсе не желаем осложнять его внешними соображениями. Наши несогласия достаточно серьезны без этих осложнений. Чего же мы требуем? Мы требуем уничтожения всех монополий, но главным образом и прежде всего — отмены хлебных законов, которые мы считаем краеугольным камнем всей монопольной системы (Слушайте!). Если все мы соединимся в одном могучем усилии, вся громада этого ненавистного сооружения неизбежно рухнет и обратится в прах (Слушайте! Слушайте!). Что такое монополия? Это — право, или вернее, бесправие, благодаря которому некоторые лица присваивают себе прибыль от исключительно им предоставленной продажи некоторых товаров. Вот что такое монополия (Слушайте! Слушайте!). В нашей стране монополия — вещь не новая. Монополии процветали в Англии еще 250 лет тому назад, и хлебные законы — это только новая, более утонченная разновидность их. Системы монополий выросла во времена Тюдоров и Стюартов и была разрушена, по крайней мере, в ее самых возмутительных проявлениях, только 250 лет тому назад, после продолжительной борьбы, мужественно выдержанной нашими предками. Правда, она носила в ту отдаленную эпох несколько грубую форму, так как в то время еще не были известны тонкости подвижной шкалы (Слушайте! Слушайте!); но все же это были монополии, и крайне возмутительные монополии. Они состояли вот в чем. Герцоги того времени, например герцог Букингемский или герцог Ричмондский, обращались к королеве Елизавете или к королю Якову и получали от них жалованные грамоты, предоставлявшие им монополии на соль, кожи, рабу... и мало ли на что! Система эта доведена была наконец до такой степени, а злоупотребления, связанные с ней, зашли так далеко, что народ того времени не выдержал и сделал то же, что делает народ в настоящее время: он отказался повиноваться ей (Слушайте! Слушайте!). Он уполномочил своих представителей поддержать в парламенте его жалобы. До нас дошли подробные отчеты о прениях, происходивших тогда в парламенте, и хотя речи сохранились не в достаточной полноте, чтобы можно было ознакомиться с аргументацией ораторов, однако сохранившиеся отрывки этих речей не лишены интереса. Вот что говорил, например, некий мистер Мартин, относительно которого я мог бы поклясться, что он был членом Лиги и, пожалуй, даже представителем от Стокпорта, — до того все, то он говорил, походило на то, что я сам мог бы сказать теперь. А говорил он вот что:
“Я говорю от имени города, который страдает, который стонет и изнывает под бременем чудовищных и нестерпимых монополий. В городе, представителем которого я являюсь здесь, все важнейшие продукты скуплены кровопийцами, высасывающими кровь из общественного организма (Аплодисменты). Положение города, в котором я живу, таково, что торговля его совершенно заглохла, и если дело будет идти дальше таким же путем, и если этим людям позволено будет и впредь загребать исключительно в свою пользу лучшие блага, которые дает нам земля, то что же станет с нами — с нами, у которых плоды их тяжелых трудов, добытые в поте лица, будут отниматься во имя верховной власти, против которой бедняки не имеют даже права протестовать” (Аплодисменты).
Вот что говорил мистер Мартин 250 лет тому назад, и я сегодня еще мог бы обратиться с почти такой же речью от имени Стокпорта (Слушайте! Слушайте!).
В тех же отчетах мы находим также список монополий, на которые жаловался народ. Здесь фигурируют: сукно, железо, олово, уголь, стекло, кожи, соль, масло, уксус, плоды, вино и рыба, — словом, всевозможные товары, пользовавшиеся тем, что лорд Стенгоп и Morning Post назвали бы в наше время покровительством всем отраслям национальной промышленности (Громкий хохот и аплодисменты). Ловкий старый составитель отчета присовокупляет: “Когда чтение списка монополий было окончено, один из членов воскликнул: А монополия на игральные карты!” (Взрыв смеха), что, замечает автор отчета, заставило покраснеть сэра Вальтера Ралея, потому что карты составляли именно одну из его монополий. Очевидно, что это были очень стыдливые люди, люди доброго старого времени, что касается нам, то я, по крайней мере, несмотря на яркий свет люстр, освещающих нашу палату, ни разу не видел краски стыда на челе любого из наших монополистов (Громкий хохот). “После второго чтения списка монополий или жалованных грамот”, говорится дальше в журнале заседаний парламента, “некто мистер Гаквиль”, вероятно, тоже один из сторонников Лиги (смех), “подымается и говорит: А хлеб не вошел в список? — Хлеб? спросил кто-то. — Хлеб? вскричал другой. — Это звучит очень страшно, — сказал третий. — Ну так вот что, — сказал г-н Гаквиль, — попомните мои слова: если против всего этого не будут приняты необходимые меры, то и хлеб войдет в этот список”. (Продолжительные аплодисменты). Так вот почему, милостивые государыни и милостивые государи, мы собрались здесь: это потому, что хлеб уже вошел в список монополий (Несколько раз повторяющиеся аплодисменты).
“Когда королева Елизавета”, — продолжает журналист, — “узнала о жалобах народа, она явилась в собрание парламента, чтобы лично поблагодарить его за то, что он обратил ее внимание на такое тяжелое угнетение. Глубоко возмущенная тем, что так долго давала себя обманывать этим лакеям (varlets — этим эпитетом королева сочла нужным наградить своих министров — монополистов), она сказала: “Неужели эти люди, так притеснявшие вас и пренебрегавшие своим долгом и честью королевы, могут думать, что избегут наказания? Нет, уверяю вас, нет! Я не хочу, чтобы тирания этих лакеев осталась без должного возмездия. Но теперь я вижу, — продолжала она, — что они (министры) поступали со мной, как врачи (Возгласы: слушайте! и громкий хохот), которые, желая облегчить прием невкусного лекарства, сообщают ему пряный вкус, или, когда им приходится преподнести пилюлю (восклицания: Слушайте! Слушайте! Это доктор Тамворт), — когда им приходится преподнести пилюлю, не забывают позолотить ее”. (Смех и неистовые аплодисменты). Действительно, в этих словах можно бы усмотреть как бы пророческий намек на некоего доктора, государственного деятеля нашей эпохи (Возгласы: Слушайте! Слушайте! Громкий хохот).
Таково было, милостивые государыни и милостивые государи, поведение королевы Елизаветы. В настоящее время мы живем под властью королевы, достойно занимающей престол Елизаветы (Продолжительные аплодисменты). Я положительно уверен, что ее величество ни за какие блага не согласились бы санкционировать малейший вред, причиняемый беднейшему и ничтожнейшему из ее подданных, и хотя она, по-видимому, не расположена лично явиться в палату лордов с намерением обозвать своих министров лакеяи (Смех), я все же думаю, что ее величество без малейшего колебания дала бы свое согласие на отмену хлебных законов (Аплодисменты и продолжительные крики: god save the queen!).
Вот что такое представляли из себя монополии в былые времена. В настоящее время монополисты руководствуются такими же, если только не более недостойными принципами; они ввели только различные тонкости в названия вещей: изобрели подвижную шкалу, ввели в употребление термин — покровительственная системы (Слушайте!). Восстановляя свои монополии, аристократия нашей страны образовала как бы огромное товарищество на акциях, обнимающее все разнообразные виды монополий и злоупотреблений. Есть монополисты, завладевшие монополией на хлеб, другие — монополией на сахар, иные — монополией на строевой лес, кофе и т.д. Все эти отдельные классы монополистов говорят друг другу: “Помогите нам выжимать из народа побольше денег, и мы окажем вам такую же услугу в той обрасти, которая вас специально интересует (Слушайте!). В принципе нет ни на йоту разницы между современными монополистами, захватившими в свои руки торговлю хлебом, сахаром, лесом и т.п., и монополистами, владевшими привилегиями на соль, кофе и проч. в те отдаленные времена, о которых мы только что говорили. Если мы не освободимся от наших монополистов теперь, при более благоприятных условиях, чем те, под гнетом которых изнывал английский народ и его представители о времена Елизаветы, когда каждая попытка свободно высказать свои убеждения грозила смельчаку заключением в Тауэр, — если, говорю я, мы не освободимся теперь от угнетающих нас монополий, то причины этого придется всецело отнести на счет нашего невежества и нашей апатии, а также на счет отсутствия в нас того мужества, которым обладали наши предки и которое в новейшие времена наш народ перестал, увы! проявлять лишь очень недавно.
В чем же разница между монополистами былых и нынешних времен? Перед нами кучка людей, захвативших в свои руки весь хлеб в нашей стране, — хлеб, которого, по их собственному признанию, не достаточно для потребления страны; между тем они допускают ввоз иностранного хлеба только в крайне ограниченном количестве, соответствующем их личным расчетам, из опасения вызвать понижение непомерно высоких цен на местный хлеб, который они собираются сбывать на внутреннем рынке (Слушайте! Слушайте!). В чем же больше наших монополистов провинились монополисты времен Елизаветы? Наши монополисты, завладевшие торговлей сахаром, допускают в Англию только половину того количества сахара, которое она могла бы потреблять, если бы ей была представлена свобода приобретать его в Бразилии, по вольной цене, в обмен на продукты нашей промышленности (Слушайте!). Не лучше обстоит дело с кофе и другими товарами, необходимыми для повседневного потребления. Сколько же времени понадобится еще английскому народу, чтобы понять, наконец, все это и поступить так же, как поступили наши предки в эпоху Елизаветы, 250 лет тому назад? (Слушайте!). Они ниспровергли монополистов и притеснителей. Почему бы и нам не сделать того же? (Аплодисменты).
Право, я не могу не чувствовать глубочайшей истины во вчерашних речах моего друга Джона Брайта, заявившего, что “мы являемся в палате общин не более как краснобаями, расточающими медоточивые речи” (Хохот и возгласы: Слушайте! Слушайте!). Мы не умеем говорить так, как говорили в старину Мартин, Гаквиль и другие! (Слушайте! Слушайте!). Да, наконец, дело не в резких речах и не на них нам следует возлагать свои надежды; нам нужно что-то посильнее слов, нам нужно дело, а не слова (Слушайте! Слушайте!). Как я уже говорил, правительство, в ответ на наши требования — положить конец этой системе, указывает на иностранные государства, на Бразилию, например, и предлагает силой доводов склонить эту страну обменивать свой сахар на продукты нашей фабричной промышленности на выгодных для нас условиях. В чем же состоит эта иллюзия, от которой нам приходится так жестоко страдать? (Слушайте! Слушайте!). Какое практическое значение могут иметь эти торговые договоры, которые нам предлагают заключать с иностранными государствами? Есть ли такая страна, расположенная под известным градусом широты, которая производила бы исключительно какой-нибудь продукт, которого нельзя было бы доставлять из любой страны, расположенной под тем же градусом широты? Почему, хотелось бы мне знать, почему мы должны обратиться к Португалии и предоставить ей исключительное право продажи нам своих вин, давая ей, таким образом, монополию против себя же самих? Зачем лишать английского потребителя выгод конкуренции соседней с нами Франции, шампанские вина которой стоят, по-моему, положительно выше густых вин, привозимых из Опорто? (Продолжительные аплодисменты). Нам говорят, что, отдав предпочтение Португалии, мы тем самым заставим Францию уменьшить пошлины на нашу льняную пряжу. Но не поведет ли эта мера скорее к обратным последствиям?
Подобный опыт был уже сделан. Со с лишком лет тому назад мы заключили знаменитый метуенский договор, и он, вместо того, чтобы примирить народы между собой, только разъединил их и более чем что бы то ни было способствовал возникновению гибельных войн, опустошивших Европу. Вместо того, чтобы принудить гордую нацию, живущую по ту сторону Ла-Манша, стать покупательницей наших товаров, договор этот успел лишь заставить ее отплатить нам той же монетой, т.е. увеличить ввозные пошлины на наши товары (Аплодисменты). Последуем же лучше примеру приверженцев Лиги времен королевы Елизаветы: отнимем власть у монополистов, докажем другим народам, что мы верим в силу своих принципов и желаем осуществить их на практике, допустив свободный ввоз в страну хлеба, сахара и проч. Раз наши принципы заключают в себе истину, они неизбежно поведут к благосостоянию и многим другим важным преимуществам (Аплодисменты); когда же другие страны наглядно убедятся в благоприятных результатах ниспровержения нами фискальных преград, они волей-неволей последуют нашему примеру (Аплодисменты). Утверждать, что страна, ввоз которой превосходит вывоз, клонится к упадку, и что иностранные государства могут продавать нам свои продукты, ничего не покупая у нас, это — грубейший из софизмов, какие мне когда-либо приходилось слышать. Это будет почище лечения холодной водой или летательных снарядов (Взрыв смеха). Это походит на то, как если бы мы сказали, ни более ни менее, что, отказываясь покупать иноземные продукты из опасения, чтобы у нас не потребовали взамен продуктов нашего производства, мы действуем так из страха, чтобы иностранцы, под влиянием внезапного прилива филантропии, не заставили нас бродить по колено в хлебе, кофе и других ввозных продуктах (Аплодисменты). Я надеюсь, что вместо того, чтобы измерять процветание нашей торговли нашим вывозом, мы согласимся с доктриной, так превосходно развитой вчера перед нами г-ном Виллье, и положим ввоз в основание оценки торгового благосостояния страны (Аплодисменты). Назовите мне страны, принявшие систему свободного ввоза, на которые нельзя было бы указать, как на образец благосостояния, которым они обязаны именно этой системе. Возьмите хотя бы берега Средиземного моря и посетите Марсель, а затем Триест и сравните торговые успехи этих городов.
Торговля Марселя пользовалась в течение многих веков покровительством и поощрением, как принято говорить, со стороны самого могущественного из континентальных государств; но достаточно было нескольких лет, и торговля Триеста превзошла торговлю этого французского порта, несмотря на все выгоды “покровительства”, которым он пользовался. Почему же так? А потому, что Триест неограниченно пользовался свободой ввоза (Продолжительные аплодисменты). Обратитесь к Гамбургу: это — важнейший порт во всей западной Европе. Почему? Потому что в нем господствует свобода ввоза (Аплодисменты). Посмотрите на Швейцарию: эта страна тоже может служить образцом господства свободной торговли. Мне приходилось проникать в пределы этой страны и со стороны Франции, и сто стороны Австрии, и со стороны Италии, и я могу сказать, что нет надобности широко открывать глаза, чтобы видеть, какими громадными преимуществами обладает эта страна сравнительно с другими, благодаря господству в ней принципа свободной торговли. Не успеет путник переехать через границу, как преимущества эти сказываются уже в превосходстве дорог, в кипучей деятельности и видимом росте благосостояния жителей.А почему? Потому, что в Швейцарии нет закона, подавляющего ввоз. Жители соседних стран, французы, немцы, итальянца, без всякого предварительного соглашения привозят туда свои произведения, не испытывая при этом никаких помех, никаких задержек. Вы предполагаете, может быть, что благодаря этому, цены на землю в Швейцарии не достигают той высоты, на которой они держатся в других странах? Наоборот, мне удалось убедиться, что в Швейцарии они в три раза выше, чем в любом из пограничных с ней государств, и я мог бы доказать, что стоимость акра земли в Швейцарии не ниже стоимости акра земли в Англии, при условии одинакового местоположения и качества земли. А между тем в Швейцарии земля одна уплачивает около половины всех налогов (Слушайте! Слушайте!). Почему же эта страна пользуется таким благосостоянием? Потому что каждый ее гражданин, нуждаясь в каком-либо товаре, будь это пищевой продукт или сырой материал для того или иного производства, совершенно свободен обратиться за необходимым ему товаром в любое место земного шара. Помню, как однажды в Лозанне отправился я на рынок в сопровождении одного из моих друзей. Это было в субботу. Город кишел крестьянами, продававшими плоды, птицу, яйца, масло и разные другие продукты. Я спросил — откуда они?
“Большинство с той стороны озера” — отвечал мой друг, показывая пальцем на савойский берег, по другую сторону Женевского озера.
— Разве они не платят никакой пошлины за право привозить сюда свои товары из Савойи? — спросил я.
— Никакой, — отвечал он, — они пользуются совершенно свободным доступом, живут здесь, сколько им угодно, и продают все, что им угодно.
— О! — невольно воскликнул я, — если бы герцог Букингемский увидел это, я уверен, что он умер бы на месте! (Аплодисменты и громкий смех).
— Но, — продолжал я, — что же эти люди получают от вас взамен? (Я знал, что по ту сторону озера абсолютно царила монопольная система и что швейцарские товары не допускаются в Савойю).
Вместо ответа друг мой повел меня после полудня в город, и я увидел там, как итальянские крестьяне, подобно муравьям, копошились в лавках и магазинах, закупая табак, ткани, носовые платки и т.п., причем весь этот товар связывался в небольшие пакеты, фунтов по шести, очень удобные для доставки контрабандой в Италию (Аплодисменты и взрывы смеха). Мой друг не остановился на этом. Он повел меня в один из отдаленных кварталов города и показал мне множество женщин, занятых шитьем: они шили на скорую руку различное платье, которое предназначалось только для того, чтобы перейти в нем через границу и, таким образом, переправить ткани без оплаты их пошлиной (Смех). Мой друг уверял меня, то все эти итальянские крестьяне, почти никогда не привозившие в Италию швейцарских денег, были все же не в ладах с принципом торгового баланса, потому что, приезжая из Италии, всегда привозили с собой деньги, а сверх того еще и товары для продажи, и обращали все это на закупку швейцарских товаров, которые доставляли контрабандой в пределы своей страны. Предположим, что вы широко откроете для ввоза английские порты, между тем как иностранные государства откажутся уничтожить пошлины, которыми обложены у них наши товары; я с уверенностью предсказываю, что иностранцы, которые привезут нам сахар или хлеб, непременно повезут с собой назад значительное количество наших товаров в шестифунтовых пакетах, которые они провезут контрабандой, обманув надзор своих таможен.
Все эти доводы против свободной торговли — только отговорки и пустые предлоги; мы к этому готовы, мы к этому привыкли и не настолько наивны, чтобы попасться на эту удочку (Аплодисменты). Мы не должны удовлетворяться такими отговорками. Нам необходимо удостовериться только в одном: требует ли справедливость уничтожения монополий? Что нам за дело до России, Португалии или Испании? Мы займемся ими потом! (Аплодисменты). Не будем терять из виду нашей цели — Лиги против хлебных законов, состоящей в полной, непосредственной и безусловной отмене, — я настаиваю на слове “безусловной” (Аплодисменты), — в полной, непосредственной и безусловной отмене хлебных законов (Аплодисменты). Если мы не включим слова “безусловной”, т.е. “без требования того же от другой стороны”, то это поведет к новым бесконечным отговоркам на следующих еженедельных собраниях. Не станем слушать этих отговорок, не станем обращать на них внимания. Для нас несравненно важнее постепенно укрепиться в занятой нами позиции, по мере того как наши идеи проникают в такой класс, общества, в среде которого, я счастлив, что могу сказать это, мы делаем значительные успехи; я говорю о фермерах (Аплодисменты). Как вам уже сообщил наш несравненный председатель, с тех пор, как я имел счастье видеть вас в последний раз, в побывал в Гетфорде. У нас очень много говорили о митинге в Валлингфорде, на котором присутствовало до тысячи человек, но почти ничего не было слышно о митинге в Гертфорде, на котором собралось свыше двух тысяч человек. Я тоже присутствовал на нем и могу сообщить вам состоявшиеся на этом митинге очень важные решения (Аплодисменты). Этот митинг можно назвать, в самом точном смысле слова, сельским митингом. В течение трех недель мы выпускали программы и выставляли объявления о митинге, не только во всех городах, но даже во всех селениях графства, с заявлениями о моем намерении явиться на этот митинг. Я явился и явился туда один (Аплодисменты), не сопровождаемый никем из моих друзей, не имея ни души знакомых во всем графстве (Возгласы: браво! и аплодисменты). Мы собрались сначала в Shir Hall, но помещение оказалось недостаточно обширным и мы перебрались в Plough Mead, где обыкновенно происходят выборы. Я взобрался на своего коня и затянул свою обычную песню (Аплодисменты и смех.); говорил я около двух часов (Аплодисменты). И вот в том же самом месте, где года за два до того цвет дворянства этого графства под знаменем консерватизма провел избрание трех представителей, приверженцев протекционизма по отношению к земледельческим классам, в том же самом месте, неделю тому назад я ратовал в пользу полной и непосредственной отмены хлебных законов (Аплодисменты).
По окончании моей речи один из якобы представителей земледельческого класса, некто мистер Беннет из Летона в Бедфордшире, арендатор герцога Бедфордского предложил очень хитро и ловко составленную резолюцию, в которой говорилось, что, хотя фермеры действительно много страдали от образа действий правительства и борьбы партий, но все же собрание приходит к решению, что гонение, воздвигнутое против хлебных законов, несвоевременно. Это предложение же нашло себе некоторых сторонников, как вдруг поднялся с места один джентльмен, — на этот раз настоящий фермер, возделывающий обширные пространства земли в Гертфордшире и известный, как один из лучших фермеров графства, — человек, который, благодаря своим талантам и опытности, сумел составить себе состояние и может посмеяться прямо в лицо крупным земельным собственникам, — как вдруг, говорю я, поднялся с места мистер Латимор и внес существенную поправку в том смысле, что хлебные законы имеют роковое значение для интересов и независимости фермеров и что их необходимо уничтожить (Аплодисменты). Я не принимал более участия в прениях и предоставил фермерам обсудить дело между собою. Затем произошло голосование, и как вы уже знаете, первое предложение привлекло на свою сторону всего двенадцать голосов (Аплодисменты).
Милостивые государыни и милостивые государи, я счастлив, что могу сообщить вам, что мистер Латимор, которого я ни разу не видал со встречи в Гертфорде, находится в настоящее время в этом собрании (При этом все присутствующие в собрании поднимаются со своих мест и в порыве восторга горячо аплодируют), и я надеюсь, что, хотя он явился сюда проездом, направляясь по своим делам в графство С¨ррей, он не откажется, если вы этого захотите, обратиться к вам с несколькими словами (Продолжительные аплодисменты). Воспользуемся же случаем, что среди нас находится истинный представитель этого достойного класса людей, чтобы выразить им при его посредстве те чувства, которые одушевляют нас по отношению к этому разряду граждан, столь выдающимся представителем которых он является (Аплодисменты). Заявим земельной аристократии нашей страны, попытавшейся было удержать за собой свое несправедливое привилегированное положение, я говорю несправедливое, потому что оно основано на монополии, — заявим ей, что ей уже не удастся долее разъединять эти два великие промышленные класса — фабрикантов и фермеров (Аплодисменты), связанные отныне в одно целое общностью интересов, социальных, политических и экономических (Аплодисменты). Протянем руку мистеру Латимору и тому классу, к которому он принадлежит (Аплодисменты); они могут быть уверены, что Лига воспользуется всем своим влиянием на общественное мнение, для пользы фермеров, в целях добиться для них той же справедливости, какой мы требуем для самих себя (Аплодисменты). Уже близко то время, когда и фермеры, и фабриканты нашей страны пойдут рука об руку, плечо в плечо, с Лигой против хлебных законов (Аплодисменты). Запомните мои слова: когда вопрос этот поступит на окончательное разрешение, вы увидите массу теперешних фермеров или тех, которые будут ими в ближайшем будущем, — людей, которые ничего не пожелают, как быть фермерами в тот день, когда им можно будет оставаться собой без ущерба для себя и своих близких. Да, придет время, и вы увидите, как масса фермеров и фабрикантов будут ожидать в кулуарах палаты, заодно с членами Лиги, разрешения этого вопроса. (Аплодисменты). Скажем также земельной аристократии, что она глубоко ошибается, если надеется, что ей удастся достигнуть такого влияния на умы фермеров в своих округах, которое дало бы ей возможность бороться с городским населением, когда оно поднимется на защиту правого дела. Я уже довольно много видел на своем веку, чтобы убедиться, что именно бок о бок с прибежищами нашей аристократии встречаются идеи, всего менее проникнутые духом последней. Я всегда был глубоко убежден, и это факт, который я с удовольствием подтверждаю в эту минуту, что аристократия имеет более надежных и более сильных приверженцев в фабричных городах, чем в своих собственных городах и деревнях (Аплодисменты). В тот день, когда окончательно выяснится весь вред, который причинили фермерах хлебные законы, я не хотел бы очутиться лицом к лицу с негодованием, которое вспыхнет в наших земледельческих округах. Фермеры уже начинают чувствовать, что они сделались жертвой грубого обмана (Аплодисменты). Они замечают, что сыграв роль пешек в руках политиканов, сделавшись жертвой хлебных законов, приняв на себя свою долю позора, падающего на эти законы, они все же являются классом, наименее обеспеченным из всех классов, владеющих чем бы то ни было в нашей стране. Они начинают также прозревать, как было поведено дело, чтобы их обмануть. Они видят, что в палате общин нашлись люди, обещавшие им свое покровительство, но не знающие в точности, откуда может исходить такое покровительство, и не знающие или не желающие знать, что единственным средством оказывать покровительство земледельцам может быть лишь переход всецело на их сторону и принятие под свою защиту их интересов. Теперь они видят уже, что покровительственные законы, созданные этими людьми, повели только к разорению покровительствуемых и к обогащению в то же время их самих, членов палаты, и что таких результатов они достигли только благодаря тому, что сделали фермеров своим избирательным орудием, пообещав уступить им негласно часть добычи, которая должна была получиться от этой беззастенчивой правительственной системы. И вот этой-то части добычи, — обратите внимание, до каких отчаянных решений дошли фермеры, — они твердо решились потребовать от лендлордов (Аплодисменты). Желал бы я знать, куда лендлорды обратятся теперь искать поддержки для своей системы. Я разбил их в самых их укрепленных позициях (Аплодисменты). Я уже выходил им навстречу в Норфолке, Гетфорде и Сомерсете (Аплодисменты). На будущей неделе я отправляюсь в Букингемшир (Аплодисменты). Неделю спустя я буду в Дорчестере (Аплодисменты), а в следующую затем субботу — в Линкольне (Аплодисменты). Я публично заявляю здесь об этом. Я знаю, что уже на первые мои посещения лендлорды не смотрели равнодушными глазами; я знаю, что в тех случаях, когда они не имели возможности помешать людям, поставленным от них в зависимость, посещать мои митинги, они старались, по крайней мере, склонить их к нарушению порядка на этих собраниях. И вот я открыто заявляю им, куда направляюсь, но они все-таки не решаются встретиться со мной лицом к лицу (Аплодисменты). Если у них не хватает мужества выступить на защиту своих законов перед лицом собственных съемщиков, то где же еще мы можем рассчитывать на встречу с ними, как не в палате лордов или в палате общин? (Аплодисменты). Но вряд ли возможно найти на всем пространстве государства тысячу людей, готовых во всеуслышание высказаться в пользу той системы, на которую мы нападаем (Аплодисменты).
Итак, нам предстоит иметь дело только с фермерами. Вопрос касается столько же их, сколько фабрикантов и торговцев: они переживают в настоящее время такие бедствия и страдания, рядом с которыми бледнеют все испытания, пережитые со времени войны, — страдание более жестокие, чем все, что им приходилось переживать за последние 25 лет. За страданиями одних неизбежно следуют страдания других, как ночь следует за днем. Но такое положение вещей может, по крайней мере, повлечь за собой важные последствия: отныне интересы фермеров и торговцев сольются, и разъединяющее нас различие политических и партийных интересов исчезнет само собой (Аплодисменты).
Я так страстно предан идее свободной торговли, что мои требования не простираются дальше ее осуществления. Но есть люди, идущие в своих требованиях дальше меня и рассчитывающие, что Лига возьмет на себя осуществление другой задачи, еще более радикальной, чем та, которую она имеет в виду (Аплодисменты). Я не берусь давать какие бы то ни было указания и советы аристократии нашей страны, — так далеко не заходит моя приверженность к ней, — но если она по-прежнему будет, в горделивом сознании своего величия, безрассудно закрывать глаза на все, что происходит в более низких общественных сферах, то очень может случиться, что в один прекрасный день ей придется быть свидетельницей того, как вопрос будет перенесен далеко за пределы простой борьбы за свободу торговли, и как люди, которым удастся добиться этой реформы, примутся за осуществление другой реформы, еще более грандиозной (Аплодисменты). Опыт доказал, и мы можем засвидетельствовать это, что в нашей стране нет партии, которая решилась бы оказать поддержку существующей системе; если, несмотря на это, станут настаивать на сохранении этой системы, то я берусь утверждать, что ответственность, о которой я говорил в другом месте (Продолжительные аплодисменты), всецело падет на исполнительную власть (аплодисменты) и что ответственность эта, чем дальше, тем будет тяжелее (Аплодисменты). Сэр Роберт Пиль руководит правительством в смысле, противоположном его собственным взглядам (Аплодисменты). Мне нет дела до чьих бы то ни было намерений, я сужу об общественных деятелях только на основании их поступков; но когда я вижу, что министр допускает положение дел, диаметрально противоположное высказанным им убеждениям, я считаю себя вправе интересоваться намерениями этого человека, образ действий которого не вытекает из его убеждений. И чем же пользуется он для приведения в исполнение своих политических замыслов? Он осуществляет свою политику, в ущерб разумным мерам, исключительно при помощи грубого большинства голосов (Аплодисменты). Я называю такое большинство грубым, потому что оно лишено осмысленности, неосмысленным же я называю его не потому, что оно не соглашается со мной, а потому, что оно следует за руководителем, который в принципе согласен со мной, но на практике придерживается обратного образа действий (Аплодисменты). Министр, управляющий страной при помощи такого орудия, несмотря на то, что он знает, что большинство, на которое он опирается, приобретено путем интриги, злоупотреблений и подкупов, и несмотря на то, что он видит, как люди, некогда обманутые его клевретами, еженедельно открыто собираются и, невзирая на окружающую их конницу из сквайров и аристократов, как это было в Гертфорде, горячо протестуют против его системы управления, — такой министр, говорю я, навлекает на себя огромную ответственность (Аплодисменты).
А теперь я не могу не высказать вам глубокого огорчения, испытанного мною при заявлении нашего председателя, что этому собранию предстоит быть последним в этом помещении (Крики: это позор!). Я твердо уверен, то этот театр никогда не привлекал более достойных посетителей (Аплодисменты). Я уверен, что никогда слушатели не вносили в эти стены более живого энтузиазма. Я счастлив, что могу засвидетельствовать в присутствии этого собрания не столько то, что наши митинги с каждой неделей были все лучше и лучше организованы, что с каждой неделей они становились все многолюднее и живее, сколько то, что с каждой неделей мы все более и более приобретали поддержку и одобрение прекрасного пола (Аплодисменты). Я не могу назвать здесь причины, по которой нам отказывают в этом театре для такой прекрасной цели; я глубоко сожалею о человеке, который из-за каких бы то ни было мотивов может упрекнуть в чем-нибудь митинги вроде нашего (Аплодисменты). Наши митинги упрекают в том, что вход на них допускается только по билетам; их называют митингами натиска. С тем, что они — митинги натиска, я вполне соглашаюсь, потому что мы притиснуты здесь к друг другу как нельзя более (Взрыв смеха). Верно также и то, что вход на наши митинги допускается не иначе, как по билетам, и если бы было иначе, я думаю, было бы очень трудно попасть, так велико было бы стечение публики, и такая была бы толкотня. Говорят, что нам следовало бы устраивать митинги в других местах, в Ислингтон-гряне, например, или в другом подобном месте для сборищ (Ого! Ого!). Я был бы очень невысокого мнения об учтивости того, кто согласился бы на устройство наших митингов на открытом воздухе, так как это лишило бы нас приятного и благодетельного присутствия дам (Аплодисменты). Нет, глубоко заблуждаются относительно сущности общественного мнения те, кто думает, будто митинги в Ислингтон-грине не могут когда-нибудь пользоваться таким же влиянием на умы, как таком митинг, на котором мы теперь присутствуем (Аплодисменты). Тактика современной школы не допускает, чтобы вопрос общественного характера мог быть разрушен армией в 30 000 или 40 000 человек, собравшихся где бы то ни было (Продолжительные аплодисменты). Мое мнение таково, что со времени билля о реформе, отдавшего политическую власть в руки более чем миллиона людей, ничто уже не может поколебать этой власти, ни усилия аристократии, с одной стороны, ни демонстрации классов, стоящих на общественной лестнице ниже аристократии, с другой, если бы эти классы нашли нужным действовать отдельно (Аплодисменты). Нечто подобное могло произойти только тогда, когда управление страной опиралось на стародавние обветшалые учреждения. Но, не отрицая кооперативного участия в государственной жизни ни для одного из общественных классов, я все же утверждаю, что всегда, при желании разрешить какой-нибудь вопрос, необходимо обращаться для разрешения его именно к тому классу представителей, который я вижу вокруг себя в этом театре (Аплодисменты). Но какого удовольствия и удовлетворения ни могли бы нам доставить, нам лично, лестные аплодисменты толпы в Ислингтон-грине, все же, говоря искренне, — приверженцы Лиги не могут не быть искренними (Аплодисменты), — если мы хотим доставить торжество нашему делу, на которое положили свои состояния, а если бы понадобилось, то положили бы и свои жизни (Аплодисменты). мы должны сообразоваться с более благородными побуждениями, чем простое тщеславие, и избрать только тот путь, который более несомненно может привести к наиболее полному успеху (Аплодисменты). Никогда вопрос не может находиться на более верном пути к успеху, как опираясь на такое собрание, как митинг, на котором мы теперь присутствуем (Аплодисменты). Кажется, это уже стало аксиомой среди авторов драматических произведений — что ничто не может иметь такого значения, как суд публики, явившейся на первое представление новой пьесы в наш привилегированный театр. Критики могут расходиться во взглядах на новое произведение; публика в фойе может высказывать самые разнообразные мнения, но раз пьеса имела успех в Друри-Лейню, она может рассчитывать на успех во всей стране (Шумные аплодисменты). Вы понимаете, конечно, что мы не без некоторых опасений повергли на ваш суд свою пьесу. Но сильные примером своих предшественников и уповая на то, что до сих пор все наши самые смелые попытки всегда увенчивались успехом, мы решились бесстрашно выступить перед лондонской публикой в театре Друри-лейн (Аплодисменты). Нам удалось организовать не один, а шесть или семь таких митингов, как этот, и теперь ваше мнение нам уже известно; с каждой неделей вы являли все более и более энтузиазма, и с каждой неделей дамы являлись сюда все в большем и большем числе поощрять улыбкой наши усилия (Аплодисменты). Пусть же теперь лишают нас пользования своим привилегированным театром! Мы можем уже поблагодарить их за него. Вы уже осудили монополию, ваш приговор безапелляционно произнесен! (Оратор садится на место при громе самых восторженных аплодисментов. Все собрание шумно подымается со своих мест и охватившее его возбуждение утихает только спустя некоторое время.)»