[Кобден Р.
Ричард Кобден – Лига и борьба против хлебных законов. Речи Кобдена в парламенте
и на митингах. –
М.: Солдатенков, 1899. 314 с. (Библиотека экономистов. Вып. 10).]
————————————
Кабинет вигов под председательством лорда Мельбурна, отвергнутый большинством в один голос, распустил парламент. Кризис произошел как раз во время обсуждения бюджета при следующих обстоятельствах. Лорд Рассел, отвечая на вопрос лорда Сендона, высказался за замену существовавшей тогда “скользящей шкалы” тарифа введением определенной умеренной пошлины на зерно. Спустя несколько дней, 7 мая 1841 года, в дополнение к своему заявлению, он привел и предложенные им нормы сбора, а именно: 1 шиллинг — для пшеницы, 5 шиллингов — для ржи, 4 шиллинга 6 пенсов — для ячменя и 3 шиллинга 6 пенсов — для овса. Вскоре после этого, 21 мая, предложенное сэром Робертом Пилем выражение недоверия к кабинету вигов, прошло большинством 312 голосов против 311. Тогда-то лорд Мельбурн распустил парламент, и Кобден, за 4 года до того безуспешно выставлявший свою кандидатуру в Стокпорте, на этот раз был избран от того же округа значительным большинством голосов. Спустя шесть дней после своего избрания, 25 августа во время обсуждения тронной речи Кобден произнес в палате общин свою первую парламентскую речь, которая и приводится здесь. Прения окончились победой консерваторов, получивших большинство в 91 голос, — 360 против 269. Разбитый вторично, кабинет лорда Мельбурна вынужден был удалиться от дел, и власть перешла к сэру Роберту Пилю, получившему, таким образом, возможность защищать хлебные пошлины. Он оставил пост премьера только спустя 5 лет, 29 июня 1845 года, добившись полной отмены тех самых хлебных законов, защитником которых был в 1841 году.
————————————
«Приступая к обсуждению вопроса, стоящего на очереди, я испытываю некоторое затруднение, так как мне кажется, что палата не надлежащим образом понимает задачу, возложенную на нее страной. Нам пришлось выслушать здесь несколько различных мнений о сущности полномочий, данных почтенным членам палаты при их избрании, и о значении последних всеобщих выборов. Судя по тому, что здесь говорилось, выборы были якобы выражением общественного мнения не по вопросу о монополиях, но лишь по вопросу о доверии к министрам его величества. Такое мнение было выражено, например, почтенным депутатом от Тэмворта [сэром Робертом Пилем], и его политические единомышленники расположены, по-видимому, считать это мнение его лозунгом. А между тем нас избирали в палату вовсе не для защиты интересов монополии, и странно было бы, если бы большинство представителей высказалось в том смысле, что они посланы сюда “английским народом” с такими именно полномочиями.
Правительство вошло в палату с предложением, оно дало ей совет заняться непосредственно понижением хлебных пошлин, присоединив к своему предложению выражение уверенности, что это не только не поведет к сокращению доходов, но даже явится одним из способов увеличения средств государственного казначейства. Таков был, в сущности, характер поручения, данного палате перед роспуском последнего парламента. Как же это так случилось, что депутаты, сидящие на противоположных скамьях, явились на этот раз в палату уже как бы специально для того, чтобы, вопреки всему, что здесь говорилось от их имени, поддерживать закон о хлебных пошлинах во всей его силе и со всеми его плачевными последствиями. И для чего же? Для того, чтобы добиться его введения как в интересах покровительства самой монополии, так и в интересах государства? Поистине, остается только радоваться, что не все еще заражены увлечением монополией.
Есть еще одна причина, по которой трудно говорить в палате в данный момент. Нам говорят, что задача наша состоит не в том, чтобы решить, нужны ли отмена хлебных законов и уничтожение монополии, а в том, чтобы вотировать поправку к тронной речи. Почтенные депутаты противоположной стороны, обсуждая этот вопрос, говорили о войнах в Сирии и Китае и о положении дел в Канаде и Нью-Йорке, но ни разу не коснулись вопросов, на которые собственно было обращено их внимание в целях облегчения народных тягостей. Отдавая полную справедливость той сдержанности, с которой сидящие по ту сторону депутаты стараются исключить из обсуждения эти важные предметы, я все-таки не понимаю, почему депутаты, сидящие по одну сторону со мной, должны следовать их тактике. Ведь чувствуют же они в самом деле, насколько такие вопросы, как вопрос о хлебных пошлинах, больше интересуют народ, чем войны в Сирии или Китае, или другие отдаленные вопросы того же порядка. Почему бы им не высказаться по этому поводу, или почему бы нам, если даже это и не вызовет отклика со стороны наших противников, не исполнить своего долга по отношению к народу и не высказать должного почтения к Ее Величеству, приступив к обсуждению этих вопросов и вынеся по ним свои решения? Существует, кажется, обыкновение смотреть на тронную речь, как на нечто очень близко соприкасающееся с достоинством монархической власти, — обыкновение, составляющее предание старого порядка и особенно консервативной части этого собрания. Не думаю, чтобы это предание требовало, кроме особенно важных случаев, решения вопроса о доверии или недоверии к стоящим у власти министрам; скорее оно требует ответа на тронную речь, как на акт, тесно связанный с достоинством короля и долженствующий вызвать спокойное обсуждение, в которое, однако, джентльмены противоположной стороны палаты отказываются вступить с самым милостивым и, со времени короля Альфреда, самым популярным королем Соединенного Королевства.
Утверждали также, что английский народ поступил неискренне, потребовав полной отмены налогов на продукты питания. С безусловной искренностью заявляю, что я стою за полную отмену налогов, действующих на цены хлеба и разных других продуктов, и не допущу, чтобы говорили, не выслушав формального опровержения, что три миллиона человек, приславших в палату петицию с ходатайством о полном уничтожении этих налогов, были неискренни в своих требованиях. Что такое эти налоги на продукты питания? Это сборы, взимаемые с основной массы народа, и наши почтенные противники, те именно, которые выражают столько симпатии к рабочим, предварительно сделав их нищими, надеюсь, не откажут мне в праве потребовать от их имени прежде всего обсуждения вопроса о преобразовании этих сборов. Я слышал, что они называли эти сборы “покровительственными пошлинами”, тогда как они — ни что иное, как налоги, и я всегда буду называть их этим именем, сколько бы времени я не удостоился чести заседать в этой палате. Налог на хлеб — это налог, ложащийся главным образом на беднейшие классы населения, — налог увеличивающий, по минимальным расчетам, на 40% ту цену, какую мы платили бы, если бы пользовались совершенно свободной торговлей зерном. Отчет о положении ткачей, занимающихся ручным трудом, определяет приблизительно в 10 шиллингов недельный заработок каждой рабочей семьи, причем расчет этот считается верным для всех частей Соединенного Королевства. Отчет устанавливает, кроме того, тот факт, что из заработанных 10 шиллингов каждая семья тратит на хлеб 5 шиллингов. Следовательно, сбор в 40% цены хлеба составляет налог в 2 шиллинга на каждую рабочую семью, зарабатывающую 10 шиллингов в неделю, т.е. 20% ее недельной заработной платы. Посмотрим теперь, какую роль играет этот налог на различных ступенях общественной лестницы. Человек, получающий 40 шиллингов в неделю, платит налог, составляющий 5% его дохода; получающий 250 ф. ст. в год платит только 1%, а нобльмен или миллионер, получающий 200 000 фунтов годового дохода и семья которого съедает не более хлеба, чем семья земледельца, платит менее 1 су на 100 фунтов (Смех). Я не знаю, относится ли этот смех к чудовищности сообщенного мной факта или к скромной личности того, кто удостоверяет его перед вами; но повторяю — налог, падающий на нобльмена, составляет менее 1 су, а налог, падающий на рабочую семью, составляет 20 ф. на 100 ф. дохода. Я уверен, что ни один из членов этого собрания не решился бы внести проект закона о взимании в таком размере подоходного налога со всех классов общества, и все-таки утверждаю, что налог на хлеб ложится именно таким бременем на неимущих плательщиков и взимается при этом не в интересах государства, а в пользу наиболее обеспеченной части общества. Вот что, в сущности, представляет из себя налог на хлеб! Я способен понять недоверие, выражаемое нашими почтенными противниками; если бы они знали факты, как они есть, если бы они понимали их значение так, как это возможно лишь при полном знании дела, они поняли бы и то, что невозможно безмятежно пользоваться покоем и благосостоянием, подав голоса за проведение такого закона. Ни в одной стране, кроме Англии и Голландии, ни при каком правительстве, в каких бы затруднительных обстоятельствах оно ни находилось, не прибегали к такой чудовищной несправедливости, как налог на хлеб. Нам укажут, без сомнения, на законы, введенные во Франции, Испании и Северо-Американских Соединенных Штатах, для того чтобы затруднить ввоз зерновых хлебов; но ведь эти страны в общем являются экспортерами зерновых продуктов, в чем легко убедиться, познакомившись с их торговой деятельностью за целый ряд годов, а при таких условиях ввозные пошлины не могут иметь там того значения, какое они имеют у нас.
Но, говорят, рабочие классы извлекают из закона о хлебных пошлинах свою выгоду, так как он распространяет свое покровительство и на них. Наши почтенные противники очень много распространялись на своих избирательных собраниях о принятом ими твердом намерении взять под свое покровительство неимущие классы, а мой благородный противник (лорд Стэнли) на выборах в Северном Ланкашире явился энергическим поборником покровительственной системы. Я собственными ушами слышал речи благородного лорда, и скажу вам, в чем состоит его теория покровительства рабочим. По словам благородного лорда, мануфактуристы требовали отмены хлебных пошлин в виду своего намерения уменьшить размеры заработной платы: если они после отмены налога на хлеб не понизят заработной платы, они не в состоянии будут бороться с иностранной конкуренцией, если же они уменьшат заработную плату, это будет, конечно, не в пользу рабочим.
Позвольте мне напомнить палате, что заинтересованные стороны, терпеливо боровшиеся в течение трех лет за право быть выслушанными в этом собрании, никогда не допускались к открытому изложению своего положения. Когда почтенный депутат из Вулвергэмптона [г-н Чарльз Виллье], к которому я наравне с миллионами моих сограждан проникнут благодарностью за его неустанные и великие заслуги, — когда он, говорю я, предложил выслушать в палате описание положения этих миллионов людей, то его предложение было отвергнуто с презрением и насмешками, причем отказавшиеся выслушать человека, выступившего в защиту этих людей, позаботились даже исказить его основные побуждения.
Постараюсь посмотреть на дело с точки зрения гипотезы самого благородного лорда. Если мне удастся доказать, что, несмотря на свои блестящие таланты, он ошибся в оценке значения вопроса, тогда да простят мне остальные почтенные противники предположения, что и они ошибаются не менее его. Вот что говорит благородный лорд. Те, кто требует отмены хлебных законов, уже неоднократно заявляли, что цель их состоит в обмене продуктов местного производства на продукты других стран, и что все “покровительственные пошлины” (как он их называет), взимаемые с предметов, производством которых они занимаются, должны быть тоже повсеместно отменены в целях установления свободных и беспрепятственных сношений между всеми народами земного шара, согласно очевидным предначертаниям самой природы. Но благородный лорд, депутат от Северного Ланкашира, объяснил нам, что это повело бы к уменьшению заработной платы. Насколько я могу судить, это вызвало бы нечто совершенно иное, — например, расширение торговых оборотов. Кроме того, это дало бы нам право обменивать, в свою очередь, наши мануфактурные товары на зерновые продукты других стран, что повело бы к значительному развитию нашей торговли. А как достигнуть всего этого, если не увеличением общей суммы труда? И как увеличить спрос на труд без увеличения при этом заработной платы?
Еще одна очень распространенная ошибка вкралась в доводы благородного лорда. По его словам, конечной целью является в данном случае уменьшение заработной платы, для того чтобы дать нашим фабрикантам возможность успешно бороться с иностранной конкуренцией. Я утверждаю, что мы и в настоящий момент выдерживаем эту конкуренцию, — что и теперь мы продаем наши товары на нейтральных рынках, конкурируя с другими странами, — что и теперь, продавая товары, например, в Нью-Йорке, мы конкурируем со всеми странами земного шара. Вы говорите о покровительстве местным производителям, но вам не следовало бы забывать и того, что цены на внутреннем рынке определяются обыкновенно под влиянием цен, существующих на иностранных рынках. Иначе, кому пришла бы в голову мысль посылать за три тысячи миль товар, который может найти более выгодный сбыт на местном рынке?
Я знаю, что вопрос о заработной плате является обманчивым аргументом, на котором зиждется обыкновенно оппозиция против отмены хлебных законов. Многие вполне добросовестные сторонники современной системы защищают эти законы, как средство сохранить заработную плату на ее теперешнем уровне. Что же касается меня, то я решительно не вижу никакой связи между ценами на жизненные припасы и вообще на те или иные предметы потребления и ценой на труд в его естественном и нормальном виде. Я понимаю, что на острове Кубе или в рабовладельческих штатах Америки цена на труд еще может находиться в зависимости от цены на жизненные припасы. Я легко могу себе представить рабовладельца, сидящего за конторкой и подсчитывающего стоимость селедки и риса. В этом случае, когда стоимость труда поступает всецело в его распоряжение, его, очевидно, могут сильно интересовать цены на жизненные припасы.
На рынке труда есть еще одна область, в которой размер заработной платы упал до действительного минимума жизненных потребностей рабочих, — я говорю о труде рабочих земледельческих округов. Этим несчастным говорят, что размер их заработной платы повысился бы, если бы повысились цены на жизненные припасы. Почему? Разве увеличение цены жизненных продуктов вызовет увеличение спроса на труд? Или, может быть, это повышение заработной платы будет не более как актом частной благотворительности? Но, переходя к такому состоянию рынка труда, которое не остается без воздействия на производство различных предметов нашей мануфактурной промышленности, — а одному Богу известно, как долго еще оно будет оказывать это воздействие при господстве законодательства, подобного нашему! — я категорически утверждаю, что при таких условиях рынка размер заработной платы так же мало зависит от цены жизненных продуктов, как, пожалуй, от фаз луны. В этом случае он всецело зависит от спроса на труд, причем цена продуктов питания не играет никакой роли в оценке труда; в этом случае рынок труда отличается, к счастью, большой изменчивостью и будет становиться все более и более эластичным, если вы не поставите этому преград. Но если вы будете по-прежнему регламентировать условия рынка в том же направлении, которое так давно воодушевляет вас, вы достигнете в конце концов того, что низведете наше торговое и промышленное население на ту же ступень, на которую вы низвели уже наших земледельцев. Тогда торговцам и фабрикантам можно будет смело обратиться к своим несчастным рабочим с предложением милостыни; тогда, может быть, можно будет сказать, что “наряду с увеличением цены жизненных продуктов увеличивается и размер заработной платы”. Но это увеличение будет милостыней; оно примет форму простого акта милосердия; оно не будет уже вытекать из права рабочего как свободной личности требовать за свой труд соответственного вознаграждения.
От вопроса о заработной плате, — вопроса, который, приходится сказать, необходимо было бы почаще возбуждать в этой палате, я перехожу теперь к одному из наиболее важных вопросов, возбудившему уже ваши симпатии и к которому мне необходимо еще раз привлечь ваше внимание. Я говорю о современном положении наших мануфактурных и земледельческих рабочих. На днях я имел возможность частным образом познакомиться с отчетом о положении рабочих во всех частях нашей страны. Восемь дней тому назад в Манчестере происходило собрание первостепенной важности, — вроде синода, состоявшего исключительно из представителей духовенства (Иронические аплодисменты). Я понимаю значение этих аплодисментов, но к объяснению по этому поводу возвращусь лишь впоследствии, а теперь не стану прерывать начатого мной изложения. Итак, я присутствовал в Манчестере на собрании священнослужителей, представителей различных религиозных исповеданий, съехавшихся в числе не 620, как говорят, а 650 человек, со всех частей нашего государства; съезд этот стоил от 3000 до 4000 фунтов, причем расходы приняли на себя соответственные религиозные конгрегации. Эти люди собрались на съезд не только из Йоркшира или Ланкашира, не только из Дерби и Честершира, но из всех графств Великобритании, — от Кетнеса до Корнвалиса, они раскрыли нам наиболее важные факты, относящиеся к положению рабочего населения в их округах. Я имел возможность лично ознакомиться с письменными документами их сообщений. Не стану останавливаться на подробностях и злоупотреблять временем и вниманием палаты; скажу только, что, как относительно мануфактурных, так и относительно земледельческих округов, в сообщениях этих собраны самые неопровержимые доказательства того, что положение громадного большинства подданных Ее Величества, принадлежащих к рабочему классу, в продолжении десяти и, главным образом, последних трех лет страшно ухудшилось, причем благосостояние народа уменьшилось ровно в той же пропорции, в какой увеличилась цена продуктов питания. Я просматривал данные, собранные относительно ссудных касс, тюрем и больниц работных домов, и опять-таки везде находил неоспоримые доказательства, что условия главной массы подданных Ее Величества, принадлежащих к низшим классам общества, быстро ухудшаются, и что рабочие находятся в настоящее время в худших условиях и получают меньшую заработную плату, чем прежде, и бедственное положение их повлекло за собой гораздо больше болезней, хронических немощей и преступлений, чем это было когда-нибудь установлено для какой бы то ни было эпохи в истории нашей страны.
Теперь скажу несколько слов по поводу смеха, которым встречено было мое сообщение об этом собрании духовных лиц. Не стану делать здесь оценки поведения этих христиан, собравшихся для общего обсуждения такого важного вопроса, — они найдут более достойных судей в представителях своих конгрегаций. Я укажу только на то, что в собрании находились как члены господствующей церкви, так и индепенденты, баптисты, члены римской и шотландской церквей, диссиденты, методисты и вообще представители различных вероисповеданий, какие только я знаю. Если мои уважаемые сочлены расположены умалять достоинство этих почтенных личностей, они тем самым обратят свое порицание против главной массы христианского диссидентского населения нашей страны. Может явиться предположение, что эти почтенные лица вышли в данном случае из пределов своей компетенции. Но после того, как мне пришлось выслушать их сообщения о плачевном положении населения; после того, как я узнал от них, как многие из их паствы стараются проскользнуть в какую-либо ветхую верхнюю одежду и выскользнуть оттуда на рассвете, чтобы, таким образом, скрыть под покровом ночи свое материальное убожество, и как другие, повергнутые в абсолютную, нищету, вовсе не имеют возможности посещать храм Божий; после того, как я узнал, что воскресные уроки отменялись, потому что обнищавшие прихожане не имели возможности на них присутствовать; после того, как я слышал все это и убедился, что монополия на продукты питания лежит в основе тех бедствий, под давлением которых чахнут все эти несчастные, то я по совести не могу согласиться с тем, чтобы эти священнослужители вышли из пределов своих повседневных интересов. Когда люди, принадлежащие к высшим общественным классам, не проявляют по отношению к бедному населению ничего, кроме притеснений и несправедливости, я могу только радоваться, видя между нами людей, способных, как некогда Нафан, выступить вперед с обличительной речью: “Ты — человек!” Представители религии в нашей стране возмутились против чудовищной несправедливости этого налога на хлеб, осужденного непреложным нравственным кодексом Св. Писания. Они составили и подписали петицию в эту палату с заявлением, что хлебные законы являются нарушением воли Верховного Существа, промысел которого печется о его голодных детях. Не настаивайте на своем заблуждении; будьте уверены, что наше время изобилует знамениями, которыми не следует пренебрегать. Ведь не только эти 650 священнослужителей, но еще 1500 других служителей Евангелия, письма которых читались на собрании в Манчестере, ежечасно возносят свои молитвы к Небу о том, чтобы благоугодно было Тому, Кто повелевает земными государями и правителями, обратить их сердца к справедливости и милосердию.
Теперь, когда я вам сообщил, что сделали эти люди, и в каком духе они действовали, можете ли вы хотя бы на минуту сомневаться в том, что они руководились при этом искренними побуждениями? Тем менее можем мы сомневаться, что они способны тщательно выполнить взятую на себя великую миссию. Вспомните, что происходило, когда страну волновал вопрос об отмене рабства. Какую разницу находите вы между присвоением себе человека с целью завладеть его трудом, и присвоением себе плодов труда добровольных работников? Благородный лорд, сидящий на противоположной стороне [лорд Стэнли], знает кое-что о том могущественном влиянии, которым воспользовались тогда эти люди, чтобы доставить успех своим убеждениям. Когда благородный лорд внес в 1833 году билль об эмансипации, он заявил, что так как духовенство взяло этот вопрос под свою защиту, его можно считать решенным в утвердительном смысле. Мне думается, что и в данном случае можно ожидать таких же результатов.
Я позволю себе напомнить моим уважаемым сочленам, чем особенно можно повлиять на умы наших сограждан. Сограждане наши питают большое, может быть, даже преувеличенное, уважение к власти, почестям и богатству; кроме того, они очень сильно привязаны к законам и установлениям нашей страны. Но нужно помнить также, что есть еще одно чувство, составляющее неотъемлемую особенность именно английского духа, это — почтение к некоторым освященным веками принципам, превосходящее даже преклонение перед авторитетом человеческой власти. Нарушите хоть раз эти священные принципы, и уважение к вам и к вашим сторонникам рассеется, как пыль, развеянная ветром. Какое чувство должна испытывать страна после того, как Ее Величеством было сделано вам всемилостивейшее, благосклоннейшее и великодушнейшее предложение — приложить ваше просвещенное внимание к обсуждению хлебных законов в целях облегчить тяжелое бремя, под которым изнывает ее бедный народ, и принять меры против уменьшения спроса на труд и недостаточности жизненных припасов, — что скажет она, когда узнает, что милостивое державное приглашение было встречено лишь насмешкой и пренебрежением со стороны большинства членов этой палаты? Какое чувство негодования испытает она, когда увидит, что преимущество перед вопросом такой первостепенной важности отдано вопросу о том, кто из двух — человек ли в серой шляпе, заседающий по ту сторону палаты, или человек в черной шляпе, сидящий на скамьях этой стороны, получит преимущество перед другими. Наш народ усмотрит в этом поступке, — если только можно так выразиться, говоря парламентским языком, — наиболее пагубный из всех, какими когда-либо отличались действия этой палаты.
И если я не мог не высказать своего неодобрения, в одном месте которого, повинуясь правилам палаты, я не стану называть, когда слышу утверждение знатного лорда, что положение рабочего населения в нашей стране можно считать завидным, сравнительно с положением его в любом государстве Европы, и что у нас всякий рабочий, если только он отличается сметливостью и трезвостью, легко может достигнуть обеспеченного положения, то является вопрос: какие чувства должно вызвать такое утверждение в народных массах? Неужели мои уважаемые товарищи способны разделять такую точку зрения и видеть в ней выражение своего собственного образа мыслей? Нам не следовало бы забывать, что около 10 лет тому назад, когда к нашему величайшему огорчению старый парламент запятнал себя торговлей голосами, тот же самый благородный лорд указывал на этот парламент, как на образец совершенства. Я нисколько не удивился бы, если бы вопрос, поставленный на очередь теперь, испытав такую же, если не более замечательную участь, сделался предвестником перемен, гораздо более серьезных, чем те, которые предусматривают министры Ее Величества.
Позвольте мне сказать еще несколько слов почтенному баронету [сэру Роберту Пилю], моему противнику. Я слышал, как он упоминал несколько раз об идеях Гаскиссона. Достопочтенный баронет, депутат от Тэмворта, очень любит прикрываться авторитетом этого замечательного государственного мужа. Я очень опасаюсь, как бы он по ошибке не нарядился в какую-нибудь забракованную одежду Гаскиссона, воображая, что кутается в его плащ, и как бы он, напоминая нам последнюю волю этого замечательного государственного деятеля, — его, так сказать, политическое завещание, — не оказался незнакомым с одной очень важной припиской к этому завещанию. Я слышал, как он ссылался на взгляды, высказанные Гаскиссоном в 1828 году. К величайшему сожалению, присоединившись позднее к правительству герцога Веллингтона, Гаскиссон одобрил этим самым политику, которой раньше сам сильно противился. Но когда он 25 марта 1830 года в последний раз говорил в этой палате о хлебных законах, по поводу предложения мистера Паулетта Томсона, он высказал свои взгляды в следующих выражениях: “Я положительно уверен, что мы не можем сохранить в силе действующие хлебные законы и в то же время обеспечить стране неизменное благосостояние и всеобщее довольство. Эти законы могут быть отменены без всякого ущерба для наших финансовых интересов; это мое глубокое убеждение”. Вот какова была последняя приписка к завещанию Гаскиссона. Я протестую от имени этого, во многих отношениях замечательного, но не всегда безупречного человека против превратного толкования его взглядов. В 1830 году, когда Гаскиссон произносил свою речь, с которой я усердно рекомендую познакомиться моим уважаемым товарищам, нищета далеко еще не достигала в нашей стране таких ужасающих размеров, и будущее не рисовалось еще в таких мрачных красках, как в настоящее время. Но что сказал бы Гаскиссон, уже тогда говоривший таким тревожным тоном, если бы ему пришлось дожить до 1841 года, если бы он собственными глазами увидел все те тяжелые условия, в которых бьется теперь наша страна, и если бы он констатировал в кассе английского банка, вместо 10—12 миллионов фунтов и многочисленных вкладов под 3%, едва половину этой суммы в наличности и, кроме того, увеличение платежей по вкладам до 5%? Какого мнения, спрашиваю я, стал бы он держаться о хлебных законах, если бы дожил до нашего времени и увидел все это? Не могу удержаться, чтобы не сослаться опять на уже приведенное мною торжественное заявление, в котором он выразил свои убеждения относительно хлебных законов.
Достопочтенный баронет, мой противник, мог бы в настоящее время оказать громадную услугу своей родине. Пусть он обратится к 1830 году и посмотрит, какого было тогда положение нашей страны сравнительно с теперешним. Что же извлекло нас из того состояния оцепенения, в котором мы находились в 1830 году? Уж, конечно, не развитие правильной торговли, якобы начавшейся в то время. С 1831 по 1836 годы превышение ввоза над вывозом составляло по официальным данным 20 млн ф. ст. Но все эти товары отправлены были в Америку, где, вместо того, чтобы сделаться предметами продажи или потребления, поступили в обмен на банковские и железнодорожные бумажные ценности и государственные фонды. Это — не правильная торговля, а отчаяннейшая спекуляция, никакой платы за товары получено не было.
Можно было бы также подумать, что в период с 1831 по 1836 годы наши банки получили особенное развитие, увеличившее число их почти на 100, а их капиталы почти на 60 млн ф. ст. Развитие внутренней и внешней торговли, созданное этими искусственными средствами и сопровождаемой случайным совпадением целого ряда беспримерно урожайных годов, способствовало тому видимому благосостоянию страны, благодаря которому правительство спокойно присоединилось к биллю о реформе и к исправлению закона о бедных. Но благосостояние это было только кажущееся.
Может ли достопочтенный баронет похвастаться, что у него есть план, — я не стану просить сообщить нам его сейчас, — который позволил бы ему надеяться на возможность водворить в 1841 году действительное благосостояние в стране? Если нет, то, может быть, он надеется вызвать хотя бы видимое благосостояние? Если это ему удастся, то он только подготовит этим в будущем период упадка, бесконечно более гибельного, чем тот, от которого мы страдаем в данный момент.
К счастью, министры в нашем отечестве нуждаются в деньгах и не могут добыть их себе иначе, как благодаря процветанию торговых и промышленных интересов. Земельный собственник, расточающий свои капиталы в Париже или Неаполе, уже не может служить источником дохода для министром. Ресурсы бюджета увеличиваются только в зависимости от увеличения благосостояния торговых и промышленных классов. Когда же, с одной стороны, землевладелец обогащается на счет лишений народных масс, а с другой, фермер стонет под гнетом чрезмерных бедствий, тогда ресурсы государства могут только падать.
Изложив все эти соображения, чуждые, — я позволю себе сказать это, — малейшего духа партийности, так как я выступаю не в качестве вига или тори, а лишь в качестве сторонника свободной торговли, каковым я всегда готов себя признать, — я могу сказать в заключение лишь следующее: как ни горжусь я мужеством, которое проявило министерство вигов, бросив ряды монополистов и почти на 3/4 пути приблизившись к занимаемой мной позиции, тем не менее, если бы почтенный баронет, сидящий по ту сторону, сделал по направлению ко мне хотя бы одним шагом больше, я первый пошел бы ему навстречу и протянул бы ему руку».