ГОРН

ДЖОН ЛО
ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ИСТОРИИ ФИНАНСОВ

[J.C. Horn. John Law. Ein finanzgeschichtlicher Versuch.
Горн. Джон Ло. Опыт исследования истории финансов
/ Пер. с нем. И. Шипова, с предисловием Н. Х. Бунге. СПб., 1895.]

————————————

КНИГА ТРЕТЬЯ. ЧЕГО ЛО ДОСТИГ

XVIII. Ряд выпусков акций; огромный спрос на них.
XIX. Уплата по ренте, уничтожение должностей генеральных откупщиков и генеральных сборщиков.
ХХ. Финансовые реформы; экономический подъем.
ХХI. Могущество и всемогущество «системы»; преувеличения; их опасности.
XXII. Поток билетов и официальное мотовство.
XXIII. Погоня за акциями и ажиотаж; искусственное возбуждение его сверху.
XXIV. Толкотня на улице Кенкампуа; баснословные барыши игроков.
XXV. Образ жизни и стремления крупных ажиотеров; 40% дивиденда; Ло генерал-контролер.

————————————
————————
————

КНИГА ТРЕТЬЯ.
ЧЕГО ЛО ДОСТИГ

Нельзя, конечно, отрицать важного значения договора, заключенного 27 августа 1719 г. Заменить сразу около трех четвертей многоразличных и обременительных государственных долгов, превышавших 2 миллиарда, одним единственным, приведенным в порядок и дешевым долгом — мысль смелая и заманчивая. По-видимому, она не только осуществляла, но даже превышала идеал предшествовавших правительств. Сюлли и Кольбер тоже заботились об уменьшении государственных долгов. Обыкновенно поступали так, что в благоприятные времена уменьшали на 2—3% размер роста по долгам, заключенным во время стесненного положения дел, или списывали со счетов часть долгов. Естественным же последствием этих насильственных мер было возрастание недоверия, правительство, нуждаясь снова в деньгах, должно было подчиняться еще более тяжким условиям и часто прибегало даже к насильственным займам. Мы видели, в каком громадном объеме, какими героическими средствами и с каким незначительным успехом герцог Ноаль только что повторил эту операцию сокращения и непризнания долгов. Совершенно иным является предложение Ло. Правительство должно было разом получить 1200, позднее даже 1500 миллионов, без насильственных мер и за низкий, небывалый для него рост в 3%. Несколько лет тому назад это считалось бы полнейшей невозможностью, да и в то время оно могло быть осуществлено лишь волшебной силой Ло. Правда, государство обязалось выплачивать Компании постоянно в качестве процентов 36 миллионов ливров, а так как старые долги были заключены средним числом из 4—5%, то чистая государственно-финансовая выгода уже определялась в размере 15—20 миллионов ежегодно.

Сбережение оказывалось весьма приличным. Но не в нем заключалась высшая и самая выдающаяся выгода финансовой операции Ло, а в употреблении займа, которое должно было в корне преобразовать всю финансовую организацию государства... Однако, прежде всего является вопрос: откуда черпала Компания те сокровища, которые она столь щедрой рукой предоставляла в распоряжение правительства? Не было ничего легче этого в то время, когда Компания ежедневно могла извлекать на свет сотни миллионов. Эту волшебную силу она приобрела уже в лето 1719 г. Ей стоило только привести в действие свои станки, печатавшие акции, и деньги страны стекались к ней массами. Каждому расширению деятельности соответствовало увеличение числа акций; капиталы же бросались на каждый новый выпуск с такой алчностью, как будто он был единственным и последним; при каждом новом выпуске курс акций подымался все выше, как будто в насмешку над опытом и над всеми народно-хозяйственными законами — вместе с количеством акций увеличивалась и их ценность. Пример некоторых удачливых спекулянтов, разбогатевших в первые два года регентства на оборотах государственными бумагами и акциями, возбудил во всех слоях общества стремление к легкой и быстрой наживе на премиях и на разнице в курсах бумаг. Ло умел искусно поддерживать возбужденное им бешенство спекуляции и мастерски им пользовался. Приобретение акций было по возможности облегчено, так что всякий почти, кто стремился к наживе, мог купить бумагу. Различные выпуски были связаны между собой, вследствие чего каждый выпуск акций, пользовавшийся в данное время успехом, вслед за собой влек к повышению и все остальные выпуски.

Потребовалось лишь несколько месяцев (от мая до октября 1719 г.), чтобы выпустить и распространить по всей стране это колоссальное количество акций. После выпуска, в августе 1717 г., для образования основного капитала Западной компании, не было дальнейших выпусков до конца весны следующего года; но тем быстрее и стремительнее следовали они затем друг за другом. Ряд выпусков открывается патентом мая 1719 г.: вследствие поглощения Ост-индской и Китайской компаний Западным обществом, последнему предоставляется выпуск 50,000 акций, дабы оно удовлетворило кредиторов Ост-индской компании... и могло развить свою торговлю до потребных размеров. Номинальная цена акций, подобно прежним, была назначена в 500 ливров, но за них надлежало выплачивать обществу по 550 ливров; за эту надбавку в 10% они сравнены во всем со старыми акциями. Оплата производилась не обесцененными государственными билетами, как при выпуске старых акций, а наличными деньгами, argent comptant — т.е. монетой или банковыми билетами, которые ходили с надбавкой против серебра; подписка была объявлена в продолжение 20 дней (с 26 июня), но, кажется, покрылась до истечения срока. Премия в 50 ливров вносилась при подписке; она пропадала для подписчика, если он не выплачивал капитала 20-ю ежемесячными взносами; никакого учета не производилось в случае желания подписчика производить платежи в более короткие сроки или же внести всю сумму разом; это достаточно доказывает, как уверено было Общество в сбыте своих бумаг. Новые акции предпочитали старым, что вполне естественно: на сумму, вырученную продажей старой акции, стоявшей al pari, можно было подписаться на десять новых акций и удесятерить таким образом свои шансы на выигрыш. Для поддержания курса старых акций было постановлено (указ 20 июня 1719 г.), что только по предъявлении четырех старых акций можно подписаться на одну новую. Таким образом, кто желал приобрести новую акцию, должен был предварительно добыть четыре старых, вследствие чего последние получили такой же спрос, как и первые. Бегали за "матерями", для того чтобы иметь "дочерей"; на жаргоне спекулянтов старые акции получили название "матерей" (meres), а новые "дочерей (filles).

Вскоре народилось и третье поколение — "внучки" (petites filles) — так назвали 50,000 акций, выпуск которых был разрешен королевским повелением 27 июня 1719 г. Они должны были доставить Компании средства для уплаты условленной суммы за только что взятую на откуп монетную регалию. Вырученные за эти акции суммы должны были, значит, непосредственно пойти в казну. Правительство, конечно, в своем повелении об этом умалчивает. Для него новый выпуск акций составляет лишь средство, "которое даст возможность директорам Компании расширить свои торговые обороты и соответственно с сим доставить большие выгоды стране". Так как старые акции стоили уже 1000 ливров, то и новые получили ту же цену; таким образом двадцать пять миллионов номинального капитала доставили 50 миллионов или всю откупную сумму за монетную регалию. Платеж и на этот раз должен был производиться двадцатью ежемесячными взносами; но при подписке на "внучку" нужно было предъявить четырех "матерей" и одну "дочь". Вследствие этого вся совокупность старых акций (125 миллионов), которая в пять раз превышала номинальную цену нового выпуска, должна была быть предъявлена для получения новых акций. Остаток от подобного рода подписки сохранила за собой Компания, которая могла удержать акции или распродать их позднее по курсу дня.

Независимо от приведенного основания при выпуске "дочерей", этим способом достигалось известное сосредоточение всего акционерного дела сравнительно в немногих руках; покупатели "внучек" должны были, хотя бы временно, быть владельцами "матерей" и "дочерей". Это сосредоточение отвечало еще до поры до времени интересам Ло, ибо крупные акционеры должны были поддерживать Систему в собственном интересе и имели к тому необходимые средства.

Маневр вполне удался. Акции поднялись удивительно высоко. С премией в 5—6% они стали ходить только во второй половине 1718 г., в середине же 1719 г. они уже приобрели ажио в 150% против звонкой монеты и банковых билетов; взятие на откуп монетной регалии, поглощение всех заморских торговых обществ и искусно распускаемые слухи о дальнейших великолепных делах, предстоявших Компании — все это вызвало во второй половине 1719 г. чисто бешеную погоню за акциями. Все и каждый рвались за старыми акциями; все толпились у отеля де-Невр, чтобы получить новые акции. Склонность и вкус к акционерному делу Ло уже ранее сумел развить и распространить в обществе; это прежде всего удостоверяет самый успех Антисистемы. В тот момент, когда Ло, взяв генеральный откуп, сумел устранить это акционерное соперничество, стремление к его бюро, конечно, должно было оказаться очень сильным. Первоначально акции Ло встретили холодный прием, так как капиталисты считали завоевание сокровищ в далекой долине Миссисипи делом очень сомнительным, теперь же нечего было заботиться о Миссисипи, и всякий мог необыкновенно быстро нажиться на непрерывно поднимающихся в цене акциях, ведя ими ажиотаж на улице Кенкампуа (Quincampoix). Особенно усердно должны были искать нового помещения для своих денег рантье и покупатели должностей, которым угрожало возвращение их капиталов. Старые и новые акции быстро поднялись на 400-800% своей номинальной цены.

Этот рост достиг своего апогея, когда предсказания о новых операциях Компании, наконец, оправдались взятием генерального откупа и ссудой правительству 1200 миллионов. Выбросить разом на рынок все необходимое количество акций, однако, не решились. Королевский указ, 13 сентября 1719 г., предоставил Компании выпуск лишь 100 000 новых акций, "чтобы выполнить обязательства, принятые ею на себя, согласно условию от 27 августа". Новые акции должны были быть выпущены по курсу дня старых: по 5000 ливров. Это представляло капитал в 500 миллионов, т.е. меньше половины той суммы, которая была нужна обществу для выполнения своих обязательств. Именно эта кажущаяся сдержанность и вызванное ею опасение, что дальнейшие выпуски будут дороже соответственно поднимавшемуся тем временем курсу, — подзадоривали к покупкам, что собственно и имелось в виду. Впрочем, покупателям предоставлены были всевозможные облегчения. При подписке нужно было уплатить только одну десятую часть (500 ливров) цены, а остальная часть покрывалась девятью ежемесячными взносами; не требовалось более обладание старыми акциями и предъявление их; в то время, как, например, при выпуске 27 июля, четыре пятых (20 миллионов) были первоначально выпущены в обращение сериями по 10 акций, на этот раз выпуск был сразу сделан в 100 000 отдельных акций. Таким образом, чтобы приобрести новые акции, нужно было лишь пораньше придти в бюро или, благодаря покровительству Ло и его окружающих, быть допущенным к подписке вне очереди. Высокопоставленные лица и мелкий люд наперерыв старались заполучить акции первым или вторым из этих двух путей. Многие коронованные особы Европы прислали в Париж особый агентов, которые униженно заискивали милости Регента или шотландца по раздаче акций; один из этих благородных властителей отправил родного сына в высшую школу парижского ажиотажа. Местные вельможи шли наряду с иноземными коронованными просителями. В государственных архивах Франции хранится еще множество прошений, где славнейшие имена во французской истории красуются на самых униженных просьбах о предоставлении акций. Ло был положительно осажден в своем кабинете, атакуем и преследуем вне дома. Высокопоставленным особам, даже дамам аристократического общества, никакая подлость не казалась унизительной, никакая лесть грубой, лишь бы добиться расположения могущественного финансового чудодея; его слуги и лакеи разжились подачками всех тех, кого они допускали к своему хозяину или в бюро Общества. На улицах Ришелье и Вивиенн, где были подъезды к бюро Компании, лица, алкавшие подписаться, подвигались вперед тесной вереницей, которую не рассматривали в продолжение многих дней ни голод, ни жажда, ни сон, ни усталость; многие запасались провизией, одни кряхтели под тяжестью мешков с деньгами, другие боязливо прижимали к груди туго набитый портфель. Давка людей и экипажей была такова, что ежедневно были или задавленные или вынесенные со сломанными членами; быть может, последние менее горевали об увечье, чем об акциях, которых они вследствие этого лишились.

Ободренная этим успехом, Компания уже через две недели выступила со вторым выпуском на сумму равную первому. Королевский указ (от 28 сентября), как основание для нового выпуска, приводит следующее: "Спрос публики на новые акции так велик, что 50 миллионов (номинальный капитал, собственно 500 миллионов) далеко недостаточны (ne sont pas a beaucoup pres suffisans) для удовлетворения требований, и Компания имеет возможность выпустить еще 50 миллионов". Таким образом, по-видимому, оказывали благодеяние публике, удовлетворяя ее стремление к акциям новым их выпуском; между тем как в силу условия от 27 августа, этот выпуск был неизбежен для Компании и для правительства. Едва прошли пять дней, как повторилась та же комедия. "Вследствие сделанных Королю представлений" — выражается новое королевское поведение (от 2 октября) — "что спрос Общества на акции Индийской компании все еще столь велик, что и вторые 50 миллионов (выпуск от 28 сентября) не могут его удовлетворить (ne sont pas encire suffisans), — Его Величество соблаговолил разрешить еще 50 миллионов ливров". Таким образом, в течение неполных трех недель (с 13 сентября по 2 октября), был дозволен выпуск 300 000 акций, представлявших номинальный капитал в 150 миллионов ливров, в действительности же доставивших Обществу 1500 миллионов и стоивших в минуту продажи по курсу дня по крайней мере 3000 миллионов: акции Компании, уже оплаченные 1000% премии, тут же на месте приобрели дальнейшую премию от 1000 до 1500%.

Жадность к приобретению новых акций была столь страстной и необдуманной, что ради получения суммы, нужной для первого взноса, продавали без всякого расчета старые акции, которые вследствие этого упали в продолжение немногих дней с 8000 ливров на 4000. Более предусмотрительные банкиры их охотно скупали, уверенные, что старые акции, в сущности, одинаково ценные или бесценные, как и новые, вскоре должны повыситься наравне с последними. Так и оказалось на деле. Спекулянты, которые теперь за полцены брали назад свои акции, проданные перед тем по самому высокому курсу, чтобы через несколько дней сбыть их вторично дороже, — в короткое время удваивали свое легко нажитое состояние. "Многие", — высчитывает один современник, — "удесятерили этот барыш, употребив его на новые подписки акций, которые они распродавали лишь после подъема их на 1000% (т.е. когда акцию, за которую первоначально было уплачено 500 ливров, сбывали по 10 000 ливров, т.е. за вычетом остававшихся девяти взносов в 5500 ливров, с чистым барышом в 1000%)... Мало того: были лица, которые в эти два месяца выручили в сто раз больше своего капитала, подписавшись на 100 акций на сумму 10 000 ливров, которые они могли продать в первой половине декабря 1719 г. за миллион (сто акций по 10,000 ливров)". Кто мог противостоять искушению сделаться миллионером таким легким и быстрым способом? Акции, которые еще весной 1718 г. трудно было сбыть за 500 ливров, уплаченных обесцененными государственными бумагами, теперь раскупались нарасхват по 10 000 ливров; почему же им не подняться еще до 15 000 или до 20,000 ливров? Немудрено, что все еще находились лица, желавшие покупать, покупать по какой угодно цене.

Правда, тот, кто среди этой повальной горячки сохранил достаточно хладнокровия, чтобы серьезно взглянуть на существо дела, должен был признать всю непрочность здания, построенного на песке. Нужно полагать, что некоторые директоры Компании были не из последних, опасавшихся также последствий подобной стремительности; быть может, их увлекала вперед высшая сила. Не трудно указать на эту высшую силу. В повелениях 28 сентября и 2 октября, правительство, по-видимому, только уступает представлениям Компании и настоятельным требованиям публики, разрешая выпуск новых 500 миллионов, а позже еще дальнейших 500 миллионов; но если заглянуть вперед, то мы увидим, что позднее оно себе присваивает всю выручку трех выпусков, увеличив первоначальную сумму займа в 1,200 миллионов еще на 300 миллионов (повеление 12 октября 1719 г.), а вслед затем поглощает еще добавочный выпуск в 120 миллионов; отсюда становится ясно, что милостивое соизволение обусловливалось и другими причинами, помимо трогательного внимания к "желаниям" общества и "представлениям" директоров Компании. "Так как", — по словам королевского повеления 12 октября, — "эта сумма (1500 миллионов) более чем достаточна для погашений (уплаты долгов и выкупа должностей), предпринятых или имеющих быть предпринятыми Его Величеством, то они (директоры) ходатайствуют перед Королем сообщить им его намерения по этому вопросу"; удовлетворить этой просьбе "представляется Королю тем полезнее, что в обществе распространен слух о новом выпуске акций; вследствие чего Его Величество дает торжественное обещание, что впредь новых выпусков акций не будет". Это обещание и вызвавшие его двоякие причины наводят на предположение, что чрезмерное обилие бумаг начинало возбуждать серьезные опасения в более рассудительной части дирекции и общества; правда, для правительства было уже поздно, а для страны еще рано отнестись к этому с должным вниманием.

Первое употребление, сделанное правительством из столь быстрого и безмерного прилива денег, заключалось в уплате долга по ренте, или, вернее, в расплате с владельцами ренты; долг по размеру капитала остался прежний, а изменялась только личность кредитора. Это мероприятие уступало в значении сокращению долга, но шло далее простой конверсии ренты. Многоразличные рентные обязательства, с платежом разных процентов, были обращены в один вид трехпроцентной ренты. Подобные конверсии были производимы и до Ло, особенно же часто в последнее десятилетие; в новейшее время они стали излюбленным средством финансовой политики. Но мера Ло существенно разнилась от предыдущих и современных операций этого рода. При конверсиях последнего времени кредиторам правительства предоставляется на выбор согласиться на уменьшение процента роста или получить обратно свой капитал. Этой свободы Ло не предоставил заимодавцам правительства; они должны были взять свой    капитал обратно, даже если бы захотели предоставить его казне по той же цене (т.е. за тот же %), по которой Компания ссудила его правительству. В этом отношении операция уподоблялась по существу редукциям Шамильяра и Демарэ, прямой противоположностью которых она казалась по своей внешней форме: предшественники Ло самовольно, в силу правительственного полномочия, сами нарушали договор, принуждая кредиторов к согласию на более низкий рост; теперь столь же односторонне их принуждали внезапно и немедленно взять обратно свои капиталы.

Со строго правовой точки зрения нельзя было собственно заявить основательных жалоб против этого мероприятия; владельцы рент должны были получить все до последнего су; чего же больше может требовать заимодавец от своего должника? А государство — можно было спросить, подобно тому как говорят в новое время, ради оправдания конверсии: не имело ли оно полного права, когда вообще деньги подешевели, не было ли оно даже обязано, в интересах всего платящего подати населения, воспользоваться и со своей стороны этими благоприятными условиями для уменьшения бремени процентов? Ответ не мог быть безусловно отрицательным. Конечно, можно было признать несправедливым или, по меньшей мере, беззастенчивым поступок государства, возвратившего капиталы кредиторам в тот момент, когда, вследствие всеобщей дешевизны денег, их трудно было употребить сколько-нибудь прибыльно. Это возражение и было заявлено. Ло ответил: "Это одно из тех частных зол, которые бывают необходимым последствием общего блага. Если бы установились в стране такие имущественные отношения, при коих прекратилась бы большая часть тяжб... то не следовало ли бы благословлять правительство или министерство, которому Франция была бы обязана этим благодеянием? И однако, как велико число тех семей в целой стране, которые только существуют тяжбами и кляузами и которые, таким образом, лишились бы своего заработка!" А в другом месте: "...Общее благо имеет ближайшее отношение к самой значительной части населения, состоящей из земледельцев и рабочих, к которым можно еще присоединить класс купцов. Эти классы — источник всех богатств страны; они содержат всех прочих жителей или граждан... Заключается ли, однако, их имущество в рентах и нарушаются ли платежом их права?.. Впрочем, владельцы рент, которым уплатили их капиталы, жалуются только вследствие недоброжелательства или ослепления; не представляют ли акции Индийской компании более выгодное во всех отношениях помещение для капитала? Ренту приятно иметь потому, что получение ее не требует ни времени, ни труда; лица, помещающие сой капитал в ренте, имеют в виду главным образом эту выгоду. Но рента имеет тот недостаток, что приносимый ею доход не может увеличиваться, подобно доходам от промышленных предприятий. Акции же соединяют преимущество ренты с выгодами капитала, вложенного в промышленные операции. Занятые более важными и приятными делами владельцы ренты, превратившись в акционеров, могут довериться Компании относительно употребления их капиталов... и спокойно проживать доходы, выручаемые в государстве трудом, который выполняют торговля, банки и финансы: их доходы будут постоянно увеличиваться, и капитал в их руках будет расти... Таким образом, положение их, оставаясь столь же покойным, будет более блестящим и обеспеченным, чем когда либо... Все это можно было бы допустить, если бы владельцы, которым уплатили по их ренте, разделяли твердую веру в будущность Компании. Если же они этой веры не имели и, согласно с этим, предпочитали скромный, но верный процент по ренте блестящим, но сомнительным дивидендам по акциям, то новое помещение капитала, которое рекомендовал им Ло, не могло их утешить к утрате прежнего. К этому присоединилось еще и то, что с самого начала они увидели себя в потере, так как им ни в каком случае не платили акциями по номинальной цене рент; в лучшем случае, т.е. когда они получали ренты из первых рук, рантье оплачивали акции с премией в 900%: само общество ведь выдавало 500-франковые акции лишь по 5000 франков. Далее, если бы эта сумма оставалась в руках правительства, то она дала бы владельцам ренты и при новом размере роста (3%) доход в 150 франков; Компания же, напротив того, сделала непосильное напряжение, предоставив в общем июньском собрании 1719 г. своим акционерам дивиденд в 12%, т.е. 60 франков за 500-франковую акцию; по стоявшей подписной цене за акции это составляло только 1,2%. Но из последующего обнаружится, что, во-первых, Компания не была в состоянии выплатить даже этот скромный дивиденд, а во-вторых, что большинство владельцев ренты не могли приобрести акции из первых рук и принуждены были покупать их из вторых и третьих рук со значительной премией.

Второй способ пользования полутора миллиардами, так быстро и легко скопившимися в руках правительства, состоял в выкупе и в уничтожении финансовых мест и должностей. Первый и самый значительный шаг в этом направлении заключался в упразднении генеральных сборщиков. Генеральные сборщики (receveurs generaux), учреждение которых относится к четырнадцатому столетию, в механизме финансов восполняли генеральных откупщиков (fermiers generaux). Последние уплачивали казне ежегодно определенную сумму и собирали косвенные налоги в свою пользу, а первые взимали прямые налоги государства, которому должны были сдавать собранные деньги в назначенные сроки; часто они выдавали авансы, а еще чаще задерживали выдачи и пускали деньги в частные обороты. Еще худшим бичом страны были местные сборщики, на которых собственно лежала вся работа по взиманию податей и которые, по своей жестокости, произволу и непопулярности, нисколько не уступали сонму генеральных и второстепенных откупщиков. Компания немедленно пресекла деятельность последних. В прямую противоположность старому обычаю генеральных откупщиков предоставлять пользование своей привилегией нескольким крупным откупщикам, а этих последних — передавать ее еще далее многочисленным второстепенным откупщикам, Компания Ло оставила за собой непосредственное заведование откупом. Она управляла последним при содействии 30 директоров, взятых ею на свою службу с жалованьем в 3000 экю; в число их вошли самые честные и способные из старых откупщиков. Эти директоры, обязанные внести залог в 100 000 франков, на который начислялись проценты, несли ответственность перед Компанией и действовали только согласно ее указаниям. Властолюбие и алчность несметного количества крупных и мелких тиранов, под гнетом которых до тех пор изнемогал народ, были таким образом устранены, по крайней мере от сбора косвенных налогов. Упразднением генеральных сборщиков предполагалось распространить эту благодетельную реформу и на прямые налоги. Эдикт 12 октября 1719 г. находит согласным с интересами населения, чтобы взимание всех налогов было сосредоточено в одних руках, а в виду доказанной на опыте добросовестности и умелости Компании Ло, нельзя, без сомнения, доверить управление этой отраслью общественных финансов более надежным рукам... Прежним генеральным сборщикам был возвращена покупная плата за их должности; места последних заняли должностные лица, поставленные Компанией. Вместо того, чтобы возиться с массой самостоятельных и ненадежных финансовых агентов, правительство имело дело только с Компанией: последняя должна была вносить годовую сумму поступлений не позднее трех месяцев по истечении года. Страна и казна могли только выиграть от этой перемены: подати взимались с меньшими притеснениями и сдавались в большей правильностью. Но этим и исчерпывалось все, что дала и что могла дать столь восхваленная реформа.

Для низших слоев населения была ощутительнее выгода, проистекавшая от возврата сумм, внесенных за исправление многих бесполезных финансовых должностей и от уничтожения этих должностей (charges, offices), которые были учреждены вследствие безденежья правительства за последние 20 лет и которые, как вампир, высасывали соки из оборотов. Мы уже ранее представили очерк возникновения и свойства этих прав; их отмена немедленно отразилась на ценах различных насущных предметов потребления. Так, например, одним почерком пера были упразднены все "offices", состоявшие в Париже на местах выгрузки, базарах и рынках; многоразличные обременительные пошлины, которые взимались этими лицами с зерна, хлеба, мяса, угля и т.п., были заменены умеренными в пользу государства или города. Крестьяне окрестностей Парижа были приятно изумлены, когда утром 17 августа 1719 г. у городских ворот с них потребовали за воз сена вместо 4 франков 15 су только 5 су; Бюва (Buvat) с наивным сочувствием рассказывает о радости парижских хозяек, которые могли теперь за ту же цену купить вместо двух три сажени дров... При расчетах с прежними должностными лицами, однако, справедливость не была вполне соблюдена; так, например, за места измерителей дров, стоившие 45 000 ливров и последними владельцами купленные за эту цену, было уплачено только 12 500 ливров, т.е. сумма, которую внесли за них первые покупатели. Так же поступили и относительно других выкупленных и упраздненных должностей. Это оправдывали и, конечно, не без основания, чрезмерными барышами, которые были получены лицами, откупившими право на взимание пошлин. Так, например, откупщики пошлины с рыбы (officiers de maree) взимали по 20 су с экю (60 су) цены товаров, привезенных на рынок, т.е. 33-1/3%. Когда эта привилегия была отменена и город стал взимать лишь по 6 су с экю, то прежние сборщики заявили готовность довольствоваться также этой небольшой пошлиной и платить государству сумму (1 1/2 миллиона), значительно превышавшую прежнюю; д’Аржансон отклонил их предложение, заметив, что последнее служит новым доказательством, какие они большие плуты (grands fripons), и что с такими людьми нельзя вступать в какие либо сношения.

Компания Ло, которая дала толчок и средства для этих облегчений, старалась им содействовать собственными пожертвованиями. После того, как весь государственный долг был превращен в трехпроцентную ренту, она нашла несовместимым со своей совестью и справедливостью взимать впредь 4% роста за 100 миллионов своего первоначального капитала, которым она ссудила правительство. Она подарила правительству миллион, ходатайствуя, чтобы взамен сего были сложены пошлины с сала, масла и карт, составлявшие, в общей сложности, 1 063 000 ливров; правительство приняло это предложение и заявило свое согласие на него эдиктом 19 сентября 1719 г. В видах содействия "намерениям Короля относительно облегчения населения и удешевления съестных припасов" — Компания, со своей стороны, отказалась от пошлины с рыбы, входившей в состав ее откупа и приносившей 200 000 ливров.

Но розничные торговцы старались, по возможности, обратить в свою пользу эти облегчения торговых оборотов. Трудэн (Troudaine), старшина торгового цеха, был поэтому вынужден установить таксы на цены большинства предметов потребления, дабы отмена или уменьшение пошлин принесли выгоды и потребителям. Сам Ло вызвал к себе мясников и потребовал, чтобы они продавали фунт мяса по 4 су. Они оправдывались тем, что засуха 1717 и 1718 годов подняла цены на корм скота, а соответственно с сим и на мясо. Ло отпустил их с угрозой, что он все-таки найдет средства доставить обществу мясо по этой цене. По-видимому, он и сделал попытку осуществить эту угрозу, приказав купить за свой счет скот и пустить мясо в розничную продажу. Весьма сомнительно, что эта мера оказалась успешной, так как вскоре затем раздаются жалобы на всеобщую дороговизну съестных припасов. Ло должен был предвидеть эту дороговизну, как естественное последствие чрезмерного увеличения орудий обращения; и желание несколько парализовать это неблагоприятное и гнетущее действие "Системы" на низшие слои населения было не чуждо только что указанным либеральным или демократическим мерам. Что предпринятые для этой цели средства заключались то в предоставлении свободы оборотам, что в регламентации их — зависело отчасти от духа времени, отчасти от характера самого Ло: его нетерпеливое рвение располагало его скорее к регламентированию торговли, чем к предоставлению ей безусловной свободы.

В самом деле, нам кажется, что в новейшее время как об объеме, так и о мотивах мер, принятых Ло относительно торговли, судят слишком благоприятно (в особенности Левассер), Так, например, вменяют в особую заслугу Компании то, что, взяв табачную монополию на откуп, она освободила табачную промышленность. Мнение это едва ли наполовину справедливо. Ло мог действительно по многим причинам выступить противником мелочного и придирчивого надзора над тысячами туземных плантаторов; равным образом, Компания, достигшая столь баснословной высоты, не имела ни досуга, ни желания возиться непосредственно с эксплуатацией сравнительно незначительной торговой монополии. Поэтому табачная торговля была освобождена настолько, что она стала доступной каждому; но ввоз, допускавшийся лишь через известные гавани и определенные пограничные пункты, был обложен такой высокой пошлиной, что доставил, нужно полагать, большие доходы Компании, чем дала бы ей внутренняя монопольная торговля; кроме того, приняты были меры для того, чтобы Компании было обеспечено преимущество перед другими конкурентами на случай, если бы она стала продолжать ввозить табак за свой счет: табак из Луизианы, который одна Компания могла ввозить, оплачивался лишь 50 ливрами за центнер; напротив того, табак других французских колоний был обложен 60, виргинский 75, бразильский 150, испанский 300 ливров. Внутри же страны возделывание табака было совершенно запрещено, чего, без сомнения, нельзя отнести к числу либеральных мер.

Для того, чтобы табачные плантаторы с выгодой обрабатывали свои поля, им рекомендовали заняться возделыванием конопли, для которой земли из-под табака особенно, будто бы, пригодны. Компания в разных местностях устроила собственные склады, в которые, по заранее назначенной цене, принимали от земледельцев их коноплю для потребностей морского ведомства и для других целей. Для лучшего обеспечения этого дела тем же повелением запрещен вывоз пеньки под угрозой штрафа в 10,000 ливров, что, по всем здравым воззрениям политической экономии, не могло особенно благоприятствовать развитию посевов конопли. О предоставлении торговле пенькой свободы во всяком случае нет и следов. Особенный интерес представляет в эту эпоху смена повелений, то более или менее освобождающих промышленность, то ее регламентирующих. Для примера можно привести повеление 9 сентября 1719 г., устанавливавшее вновь выбор и достоинство шерсти, предназначаемой для выделки сукон к Эльбефе — совершенно по-Кольберовски. 19 сентября торжественно возвещено уменьшение пошлин с масла и сыра, как французского, так и иноземного, а в противоположность этому 27 сентября возобновлено строгое запрещение ввоза или производства крашеных полотен, а также и белых бумажных тканей и кисеи, если они не из складов Ост-индской компании; зато 10 октября отменена пошлина и осьмина с вина, ввозимого в Париж, и заменена одной умеренной таксой... Эти примеры, которых можно привести гораздо больше, напоминают, скорее, известные новейшие⁰⁰¹ парижские стремления: удешевить, по возможности, жизнь для рабочего населения, чем действительно либеральную промышленную и торговую политику, подобную той, которую, Тюрго (Turgot) пытался осуществить полстолетия позже.

Правда, и тут не было недостатка в высших идеях. Ло пробует, между прочим, подобно тому, как это предпринял Тюрго в позднейшее время, — уничтожить внутренние таможни между провинциями и в особенности дать больше свободы хлебной торговле. Он серьезно занялся мыслью, заимствованной, в общих чертах, у Вобана, заменить совокупность налогов одной королевской податью (denier royal), которая составляла бы 1/100 всех богатства и приносила бы 200 миллионов; эта сумма должна была в то время оказаться достаточной для покрытия постоянных государственных расходов. Ло утверждал, что для взимания этой подати потребуется не более 1000 служащих и 4 миллионов ливров издержек. Взыскание же существовавших неравномерных и обременительных податей стоило 20 миллионов и отдавало народ на жертву произвола и жадности 40 000 должностных лиц. Записка Ло по этому вопросу превозносится как образец возвышенного полета мысли и совершенства формы; говорят, она произвела такое впечатление, что все приказания относительно осуществления предложенных преобразований были уже заготовлены. Затруднение, в которые вскоре после того впала Система, помешали их осуществлению. То же, вероятно, относится и до проекта уничтожения нищенства. Предполагалось забирать в полицию всех лиц без определенных занятий; более сильных отсылать на работу в их общества или же в Луизиану и в другие французские колонии; неспособных же к работе помещать в дома призрения (hpspices), устроенные на известных расстояниях в разных местностях страны.

Особое внимание обращено было на промышленность и, главным образом, на художественную. Говорят, что Ло лично давал весной и летом 1719 г. занятие по часовому мастерство и сродным с ним промыслам 900 английским работникам; платил им по 30 ливров месячного жалованья и 30 су ежедневно на прокорм. Он разместил их частью в конюшнях герцога Беррийского, частью в различных зданиях Оленьего парка; но, по-видимому, большинство из них покинуло его мастерские уже летом 1719 г., так как в Англии им будто бы грозили лишением гражданским прав и наказанием их родственников. Академии наук предложено составить всеобщее описание промышленности и в виду этого приказано всем фабрикантам и мастерам предоставить свободный доступ в мастерские отряженным с этой целью академикам и дозволять последним испытывать и срисовывать все инструменты... Внутренней торговле старались содействовать улучшением путей сообщения. Предписано исправление дорог, предпринято очищение и расширение каналов, соединена Лоара с Сеною посредством каналов Бриерского и Орлеанского; серьезно занялись проектом, вновь поднятым в последнее время, сделать в Париже морскую гавань.

Независимо от этих мер, рассчитанных на непосредственное споспешествование, Система вообще дала могущественный толчок торговле и промышленности, прежде всего восстановлением или, вернее, созданием кредита и увеличением орудий обращения; позднее образованием внезапных и огромных богатств, которые, конечно, необыкновенно увеличили потребление всех предметов. Тысяча шестьсот секвестров были сняты в одном парижском округе. От канцелярии было потребовано (1719) всего лишь 200 отсрочек платежей, между тем как прежде выдавалось их ежегодно до 4000 тысяч. Рост упал на 1-1/4 %; число мануфактур, по официальным сведениям , увеличилось на 3/5; фабриканты разыскивали рабочие руки в домах призрения, среди детей и стариков. В городах и в деревнях проявилась необыкновенная строительная деятельность; постройки, пришедшие в упадок, восстанавливались, недостроенные оканчивались, многочисленные новые сооружения возводились. К числу последних относились казармы, для освобождения граждан от тягостей военного постоя; с другой стороны, старались воспользоваться армией и для гражданских интересов; например, при проведении канала Монтаржи (Montargis) пользовались по большей части трудом солдат.

"Система" дошла до высшего предела своего действительного блеска; призрачного блеска, подготовившего и непосредственного повлекшего за собой ее падение, она достигла только в следующие недели. Мы считаем временем ее действительного блеска момент, когда все здравые и плодотворные идеи Системы проявили свое полное действие и не были еще обезображены теми чудовищными преувеличениями, которые скоро привели ее к гибели. В ту именно минуту, когда эти преувеличения начинают ярко выступать, необходимо, в интересах истины и справедливости, еще раз напомнить, что, без сомнения, в Системе заключались серьезные задатки экономического развития. Мы видели, что Ло лучше понимал существо и силу кредита, чем большинство его современников, хотя это знание и не ограждало его ложных заключений. Пока последние не нашли себе практического применения, т.е. в 1716—1718 годах, Банк оказывал благотворное влияние на хозяйственное положение страны. То же самое относилось и до основной мысли, на которой была построена Компания, — вторая часть его творения. И в этом отношении Ло значительно опередил свое время и как бы шагнул одной ногой во вторую половину 29 столетия: он познал могущество принципа ассоциации в экономической области. Торговые общества, правда, существовали и до него, как во Франции, так и в соседних государствах; но они были более или менее расширенными обыкновенными частными товариществами; существо дела не много изменялось от того, что, вместо четырех-пяти купцов или судовладельцев, пятьдесят лиц соединяли свои капиталы в совместное предприятие и что для этого общего дела собиралась сумма в 50, а не в 4—5 миллионов ливров. Ло взглянул иначе на сущность ассоциации, а именно в духе нашего времени; он преимущественно хотел соединить массу мелких капиталов в одну великую силу; он не имел в виду ограничивать применение этой величины одним определенными торговым делом, а стремился возвести ее в род всеобщего агентства. Кто может отрицать, что эта мысль, невзирая на преувеличения и злоупотребления, к которым именно в наше время она привела, имела великое будущее и могла существенно улучшить крайне расстроенные финансовые и народно-экономические отношения во Франции?

Но в пылу увлечения и от избытка самоуверенности, что отличает изобретателей и распространителей великих идей, Ло чересчур понадеялся на могущество принципа ассоциации и переступил границы его применения, подобно тому, как он преувеличил значение кредита и не соблюл меры в пользовании им.

Игра стала тем опаснее, что Ло пытался соединить об эти великие силы и полагал, что их энергию и их действие можно увеличивать бесконечно. Интересы как операций Королевского Банка, воплощавшего идеи Ло о кредите, так и Индийской    компании — представительницы его идей об ассоциации, были теперь уже тесно связаны. Высшее руководительство ими было общее; оно сосредоточивалось в руках Ло. Существование Банка зависело от процветания Компании; весь его основной капитал в шесть миллионов был помещен в акциях Миссисипи. Компания, в свою очередь, нуждалась в Банке: только станки, щедро печатавшие банковые билеты, могли доставить с требуемой скоростью и легкостью массу орудий обращения, в которых нуждалась для своих оборотов спекулятивная горячка, вызванная Компанией... При осмотрительном и осторожном ведении, оба эти предприятия могли поддерживать и дополнять друг друга ради взаимной пользы и общего блага; так оно и было в продолжение некоторого времени и с самыми благоприятными последствиями. С той же минуты, как Ло, ослепленный и опьяненный успехом, подстрекаемый друзьями и направляемый интригами противников, выбросил за борт всякую осмотрительность и осторожность и отдался беззаветно бурному потоку своих иллюзий, — эта взаимная зависимость между Банком и Компанией могла способствовать лишь обоюдным крайним увлечениям и сложной азартной игре.

Равным образом и третья часть создания Ло заключала в себе много здравых идей и немало благотворных задатков. Превращение разнообразного и дорогого государственного долга в единственный трехпроцентный рентный долг, выкуп финансовых должностей, мало прибыльных для государства, но крайне отягощавших торговлю и потребление; замена независимых и чересчур могущественных генеральных сборщиков податей ответственными должностными лицами, состоявшими на жалованье; уменьшение и упрощение взимания многих пошлин, — все это были операции весьма целесообразные, погребенные вскоре под развалинами Системы. Позднее они были извлечены из праха и применены с полнейшим успехом. Но, независимо от отдельных несправедливостей, противоречий и ошибок, которые сопровождали Систему и из коих многие были нами мимоходом отмечены, — все эти операции грешили преувеличением значения и крайностями начала централизации. Мы тщетно ищем внутренней причины, почему все это должно было быть совершено одной компанией и именно той самой, которая уже достигла такого поразительного могущества, благодаря господству над всем кредитом и всеми торговыми оборотами. Раз государство хотело упростить и уменьшить бремя своих долгов, в такое время, когда капиталы едва можно было поместить по 1-1/4%, то, конечно, значительное большинство старых кредиторов согласились бы на уменьшение до 3% роста по их долговым требованиям. Миллиард акций и соответствующее несчетное количество билетов, которыми Компания должна была наводнить страну для совершения конверсии, остались бы ненапечатанными и этим была бы избегнута горячка ажиотажа настоящем и беспредельное бедствие в будущем. Точно также можно было и генеральных сборщиков заменить не служащими Компании, а королевскими чиновниками — что и было сделано позднее и продолжается до настоящего времени. Равным образом не доказано, чтобы под управлением деловитых братьев Пари заведование генеральным откупом шло хуже, чем при Индийской Компании, — скорее можно предполагать противное. Что же касается, наконец, выкупа финансовых должностей и уменьшения или упрощения тягостных пошлин, то это могло быть выполнено — правда, несколько медленнее, но зато вернее — и без вмешательства Компании; лучшим доказательством тому служат достойные внимания реформы, которые предпринял в этом направлении герцог Ноаль. Уже в сентябре 1715 г. уничтожены были места семи финансовых и шести торговых интендантов; уменьшено жалованье пятидесяти инспекторов генерального откупа до размера 4% от суммы с их залога; ликвидировано в самом Париже большое число тягостных для народа финансовых должностей; упрощены пошлины, уплачивавшиеся дотоле уполномоченными на взимание, и назначены к поступлению в казначейства; по мнению Форборнэ (Forbornais) можно было надеяться, что правительство через десять лет покончит все расчеты с владельцами упраздненных мест. Равным образом была упразднена масса других бесполезных должностей, а занимавшим их уплачено вознаграждение из пошлин, непосредственно взимавшихся государством; так, например, поступили с 52 местами казначеев, с генеральными инспекторами, с морскими комиссарами. Пенсии, на которые был так щедр Людовик ХIV, подверглись значительному пересмотру и этим достигнуты крупные сбережения для казны. Стоило только и впредь смело следовать по этому пути. При умеренной доле терпения, осмотрительности и выдержки можно было вполне осуществить грандиозные финансовые, государственные и экономические преобразования, задуманные Ло, — если предположить, что они были для него целью, а не средством или предлогом заключения колоссального займа, состоявшегося в виде выпуска Компанией массы бумаг за счет покупавшей акции публики. Операция была, следовательно, по меньшей мере бесполезной. О, если бы она была и осталась только бесполезной!

Первым необходимым последствием выпуска массы акций было соответствующее увеличение бумажных денег.

"Das ist der Fluch bosen That,
Das sie fortzengend Boscs muss gebaren"⁰⁰²

Наличных денег (металлических или бумажных) не могло хватить для обращения приблизительно двух миллиардов акций, в особенности при необыкновенной быстроте, с которой эти обороты происходили. Ло помог этому при помощи печатных станков Королевского Банка, которые работали беспрерывно день и ночь, подобно тому, как два года ранее работали машины монетного двора. Уже с того момента, как прежний частный Банк был возведен на степень королевского учреждения, потеряны были из виду первоначальные соображения об обеспечении выпуска билетов, т.е. об отношении между последними и наличным капиталом Банка. Выше было замечено, с какой быстротой, в противоположность прежней сдержанности и осторожности, следовали выпуски билетов друг за другом после государственной меры 4 декабря 1718 г. — 110 миллионов в продолжение немногих недель. Не то еще произошло во второй половине 1719 г., т.е. в блестящую эпоху выпусков акций. Наряду с выпуском "дочерей" произведен был выпуск билетов на 50 миллионов ливров (10 июня); выпуску "внучек" соответствовал выпуск билетов на 240 миллионов ливров (25 июля); на колоссальный сентябрьский и октябрьский выпуск акций (1620 миллионов) Банк ответил двумя выпусками билетов — каждый в 120 миллионов (12 сентября и 24 октября) и еще третьим в 360 миллионов (29 декабря): в общей сложности, менее чем в семимесячный срок, выпущена масса бумажных денег в 890 миллионов ливров. Конечно, в повелениях, относящихся к этому времени, не упоминается о настоящей причине выпуска, т.е. об облегчении размещения акций и оборотов ими; выпуск оправдывают постоянно интересами общественной пользы. Выпуск билетов 10 июня должен прийти на помощь бедным должникам, которые иначе могут лишь с большей премией добыть для уплаты кредиторам нужные банковые билеты, так как платеж в другой валюте может быть не принят. Выпуск билетов 12 июня король соизволил допустить потому, что многие из его подданных лишены еще пользы и удобств этого учреждения (бумажных денег); выпуск 24 октября основывается на том, что торговля (бумагами!) и обороты (на биржевой улице!) так быстро развиваются, что удобства публики настоятельно требуют увеличения количества банковых билетов. Не более трех месяцев тому назад тот же Король объявлял, что 100 миллионов банковых билетов вполне удовлетворят требованиям торговых оборотов.

Девятьсот миллионов новых бумажных денег, выброшенных в обращение в конце лета и осенью 1719 г., относятся, однако, лишь к разрешенным королевскими повелениями и публично объявленным. Но многие основания наводят на предположение, что, по взаимному согласию между Ло (директором банка) и Регентом, в обращение было тайно пущено большее количество бумажных денег, выпуск коих не был разрешен. Говорят, что кроме того поступило в обращение на 50 миллионов поддельных билетов. Ничего не было легче, так как Банк все небрежнее относился к их изготовлению. Сперва гравировали; но вскоре нашли, что эта работа отнимает слишком много времени, а заменили гравировку печатанием. Первоначально все билеты должны были иметь подписи казначея Буржуа (Bourgeois), инспектора Фенелона (Fenelon) и контролера Даревэ (Darevest); позднее билеты от 10 до 100 ливров (повеление 3 июня), а вскоре затем и билеты в 1.000 ливров подписываются не ими, а второстепенными служащими (31 августа); год заключается повелением от 26 декабря, по которому на 10-ливровых билетах впредь не требуется подписи. Поэтому нет ничего невероятно в рассказе Сен-Симона, что бумажные фабрики Франции не могли удовлетворить громадной потребности Банка.

Нужно ли упоминать, что масса бумажных денег не имела солидного обеспечения, что наличный металлический запас Банка не достигал, быть может, и десятой доли билетов, находившихся в обращении? Париж в лето и осень 1719 г. назвал бы безумцем того, кто решился бы громко высказать подобные устарелые притязания на обеспечение. Идеал Ло осуществился; металлические деньги были вытеснены из обращения, не вследствие так называемых монетных реформ, не вследствие невыгодного торгового баланса, а просто в виду неблагосклонного отношения к ним общества, предпочитавшего бумажные деньги. Для акционерных сделок, причем в несколько минут перемещались из рук в руки миллионы, неуклюжая металлическая монета была действительно непригодным меновым средством; чтобы купить 10 акций во времена их процветания требовалось от 14 до 15 центнеров серебра или центнер золота; между тем 15 банковых билетов по 10 000 ливров занимали весьма немного места в портфеле. Поэтому во всякое время в улице Кенкампуа на предложения о покупках можно было услышать ответ: "ладно, если у вас есть банковые билеты; но если золото — то сделке не бывать". Счастливым мнил себя тот, кто "презренный металл" мог обменять на бумажки с 10% премий. Немногого доставало, чтобы маклеру Верону (Veron) не присудили гражданского венца за самопожертвование: два спекулянта из дворян скрестили шпаги перед его дверьми потому, что покупавший акции хотел уплатить золотом, а продавец соглашался принять только бумажки; Верон предупредил кровопролитие тем, что взял золото и выдал им за него билеты. Потребность в банковых билетах — не касаясь того, чем и кем она была вызвана — была поэтому столь же велика, сколь необъятна была спекуляция; известно же, что к основным положениям монетной теории Ло относилась соразмерность суммы орудий обращения в существующей в них потребностью.

По крайней мере, можно было бы спросить: где Банк нашел мерило для потребности в билетах и какими путями он их распространял в обществе, раз он не выдавал их по векселям (диcконт) и залогам (ссуды). Потребность в билетах для учета и торговых ссуд, конечно, не могла быть очень велика в такое время, когда операции бумагами начали заменять почти всякую торговую деятельность, а деньги можно было получить в ссуду или под учет за ничтожные проценты... Ло и Регент, вероятно, лично вызвали большую часть потребности и заботились о распределении билетов; они дарили банковые билеты, как дарили акции: один по расчету, другой по слабости. Ло знал, что его религия и национальность делали его положение затруднительным, что его беспримерное счастье и его значение у Принца создали ему многих завистников и врагов и что он мог утвердить свое положение, лишь заинтересовав в своих делах как тех, недоброжелательно которых было ему опасно, так и тех, дружба которых ему могла быть полезна. Недоброй памяти аббат Дюбуа, позднее кардинал и министр, не был, конечно, единственным лицом, который безгранично (a discretion) мог черпать из бумажных сокровищ Ло; Ло давал всем, кто имел какое-либо право или предлог требовать; он навязывал пачки своих акций и банковых билетов и тем, которые их не просили или не хотели брать. Регент, сильно склонный по природе к расточительности, всегда окруженный и эксплуатируемый толпой развратников обоего пола, слишком бесхарактерный, чтобы отказать в чем бы то ни было, даже во время предшествовавшего финансового бедствия, в своих расходах менее соображался со своими средствами, чем со своими прихотями; к чему же ему было сдерживаться теперь, когда нужно было только обратиться с требованием к директору Банка, чтобы деньги полились в изобилии. Помимо личной расточительности, его официальные награды и подарки были безмерны и безграничны. "Говорят только о миллионах" — пишет мать Регента — "мой сын дал мне два миллиона акциями, которые я разделила между своими приближенными; Король взял для своего двор тоже несколько миллионов; получил их и весь королевский дом...". По-видимому, раздача акций превращается у Регента в страсть. Сегодня он дает своему лакею на 25 000 ливров акций, которые тот немедленно продать за 200,000 ливров; завтра он закладывает первый камень колокольни в церкви Св. Сюльпиция (2 декабря 1719 г.) и по этому случаю дарит церкви акций на 100 000 экю. Нужно радоваться счастливой случайности, если разбрасываемые деньги иногда находят полезное применение: например, в феврале 1720 г. Регент назначил два миллиона ливров для выкупа должников, заключенных в тюрьмы за мелкие долги. Но скольких акционеров пришлось "поприжать" и провести, чтобы оплатить приданое принцессы де-Валуа (дочери Регента), получившей, между прочим, 60 полных костюмов (по 15 для каждого времени года) "необыкновенной красоты и невиданного богатства, затканных золотом и серебром" (Бюва)... И постоянные расходы казны снова необычайно увеличиваются. Демарэ и в особенности Ноаль старались уменьшить число бесполезных и незаслуженных пенсий; Ло и Регент в большинстве случаев их восстановили, повысили и увеличили. Так, например, Регент повысил на 130 000 ливров пенсию своей матери; граф де-ла-Марш (de la Marsche), трехлетний сын принца Конти, получил пенсию в 60 000 ливров; перед выступлением в испанский поход высшим офицерам раздаются пригоршнями акции и билеты. Последние тома мемуаров Сен-Симона содержат почти в каждой главе список пенсий и наград, которые регент назначал по какому-либо поводу или без всякого повода, часто людям, которые менее всего в них нуждались. А между тем Сен-Симон говорит только том, что дошло до его личного сведения! Он прибавляет: "Наконец многим еще (роздано), которых я забыл или не знал, в несчетном числе; помимо того, что развратники и roues исторгали у него, а еще более вытаскивали каждый вечер из его карманов, ибо все его подарки состояли из билетов, которые имели полную цену на золото и которых предпочитали золоту...".

Можно было бы предположить, что неутомимая щедрость, с которой Ло бросал в общество билеты своего банка, внесла по крайней мере единство и правильность в обороты, вытеснив другие орудия обращения. Но на деле было совсем не то. Рядом с миллиардом разрешенных к выпуску и, вероятно, таким же количество неразрешенных или фальшивых банковых билетов обращались и многие другие бумаги: долговые свидетельства различного рода, не предъявленные к заявке в 1716 г. и до тех пор неосмеливавшиеся появляться в обращении. При настоящей погоне за бумажными орудиями обращения они могли снова безбоязненно и безнаказанно втереться в обороты. Например, billets d'ustensiles весной 1719 г. в лучшем случае можно было сбыть с убытком в 98%; к концу октября они приобрели премию в 16%. Из других бумаг, например, "белые" билеты (так называли те билеты, по которым не были уплачены проценты) приобрели премию в 6%, "черные" в 4%, городские рентные свидетельства в 6%, а то время как монетные свидетельства еще теряли 36%.

Большое значение приобрели в особенности квитанции, которые государство выдало прежним владельцам ренты и владельцам должностей и которые можно было в кассах Индийской компании выменивать на золото, банковые билеты и акции. Известно, что Ло преимущественно тем утешал владельцев выкупленной ренты, должностных лиц и занимавших упраздненные должности, что они могут поместить свои свободные деньги гораздо вернее и большей выгодой в акции; так как тот же декрет, который установил выкуп, разрешил и постепенные выпуски акций на 1500 миллионов, то не приходилось и ждать случая для нового помещения денег. Однако подписка на акции была тотчас же открыта, между тем как ликвидация и расчеты с владельцами ренты медленно подвигались вперед. В результате оказалось, что другие спекулянты предупредили владельцев ренты; когда последние получили, наконец, в руки квитанции, то им пришлось покупать акции из вторых и третьих рук, т.е. оплачивать их с высокой премией. Для удовлетворения основательных жалоб этих бывших государственных кредиторов предполагалось акции предпоследнего и последнего выпусков (28 сентября и 2 октября) выдавать лишь взамен квитанций и других государственных бумаг. Это и было выполнено до известной степени, хотя и не с безусловной строгостью. Понятно, что вследствие этого спрос на бумаги стал столь же велик, как прежде на "матерей" и "дочерей" при выпуске "внучек"; что они обращались по одинаковой цене со звонкой монетой, и часто даже, подобно банковым билетам, пользовались премией.

Для Системы в этом заключалась двойная выгода. По принципу, Ло видел в увеличении суммы денег увеличение национального богатства: в особенности же, если эти деньги были сделаны из "туземного материала" и если этот материал сам по себе не имел ценности; на практике же только это чрезмерное количество орудий обращения могло сделать возможным сбыт акций, оживить производимые ими обороты и быстро повысить их курс. Выше было замечено, что сумма займа, первоначально установленная в 1200 миллионов, и соответствовавший ей выпуск акций очень скоро были увеличены до 1500 миллионов. А именно, оказалось, что одна уплата консолидированной ренты потребует 1300 миллионов; кроме того, акционерам упраздненной компании генерального откупа братьев Пари надлежало возвратить 100 миллионов, которые они внесли для образования основного капитала; нужно было погасить еще многие текущие долги и выдать залоги прежним владельцам многих уничтоженных должностей и мест; заем был поэтому увеличен до 1500 миллионов, что Король, повелением 12 октября 1719 г., соизволил принять с благодарностью или, вернее, просто приказал выполнить; позднее были присоединены уже без всяких формальностей еще 120 миллионов. Непременным условием успеха операции была наибольшая быстрота ее производства, что могло быть достигнуто лишь при сильном приливе орудий обращения. Если бы дали подписчикам опомниться, то они вскоре стали бы доискиваться внутренней, настоящей цены акций; эта же последняя ни в каком случае не оправдывала ни высоких премий, которые Компания взимала при продаже акций, ни тех баснословных цен, до которых возвысил акции ажиотаж.

Для высшего общества акции уже давно перестали служить собственно помещением капитала, цена которого обусловливается предполагаемым размером процентов; акции покупали не для получения дивиденда, а для перепродажи с барышом. Но Компания не могла и не должна была терять из виду критического момента, когда прекратится вечная покупка и продажа акций, а последние их владельцы, наконец, остановятся на вопросе о доходности этих бумаг, а согласно с нею определится и курс их. Компания уже выпустила в оборот: 200,000 акций ("матерей"), образовавших основной капитал Западного общества (август 1718 г.); 50 000 акций ("дочерей"), когда, поглотив все другие заморские торговые общества, она превратилась в Индийскую компанию (май 1719 г.); 50,000 акций ("внучек"), при получении монетной регалии (июль 1719 г.); три выпуска (13 сентября, 28 сентября и 2 октября) каждый по 100 000 акций и дополнительный выпуск (4 октября) в 24 000 акций, для каковой мелочи даже и не сочли нужным соблюсти формальность получения королевского разрешения. В общем, 624,000 акций, по 500 ливров каждая, что и составило номинальный капитал в 312 миллионов. Но лишь первый выпуск акций был произведен Компанией al pari, при дальнейших выпусках потребована премия. Вследствие этого в действительности поступило:

В общей сложности чудовищная сумма в 1797,5 миллионов. Если бы Компания стала выдавать своим акционерам, которым она первоначально сулила золотые горы, только по 4%, что им, как известно, было обеспечено правительством на первые 100 миллионов, — то она должна была выручать ежегодно около 72 миллионов чистого дохода. Между тем, Компания уже обязалась в общем собрании от 26 июля 1719 г., когда требовалось двинуть подписку на "внучек", выдать 12% дивиденда. Для этого уже требовалось 216 миллионов чистого дохода. Но могли ли дела Компании приносить такие барыши?

Сам Ло в общем собрании акционеров в декабре 1719 г., — к чему мы еще вернемся, — исчислял доходы на 1720 год только в 91 миллион, а именно: государственную ренту в 48 мил.; прибыли от генерального откупа 12 мил.; от табачной регалии 6 мил.; от взимания прямых налогов 1 мил.; от монетное регалии 12 мил.; от торговли Компании 12 млн. Цифры были преувеличены, в особенности две последние. В эпоху, когда металлические деньги были почти изгнаны из оборотов и монетный двор почти бездействовал, монетная монополия не могла дать и миллиона ежегодно; торговля, т.е. эксплуатация заморских владений Компании, могла только со временем сделаться прибыльной; в первые же годы нужно было ожидать скорее крупных издержек, нежели дивидендов, тем более, что Компания, несмотря на 1760 миллионов, поступивших в ее кассы, обладала лишь весьма незначительным оборотным капиталом: небольшая доля выручки от продажи ее акций была употреблена на вознаграждение старых компаний, значительно же большая часть досталась правительству в виде арендной платы или займа... Но если даже допустить, что исчисления Ло были верны, то этот доход 1797,5 миллионов составил бы лишь 5%. В виду первоначально возбужденных блестящих надежд это был бы весьма скромный доход, но достаточный при том низком росте, до которого опустились деньги, если бы акции оставались в руках первых подписчиков. Но последнее давно уже не имело места; акции беспрестанно меняли владельцев, и это одно могло так высоко поднять их цену. Позднейшие владельцы акций получили их из вторых, третьих, десятых рук — и так как в последнюю четверть 1719 года акции поднялись до 15,000-18,000 ливров, то средним числом за них было уплачено не дешевле 10,000 ливров. Так что 620,000 акций представляли покупной капитал в 6.200.000,000 ливров. Значит, 91 миллион ливров, которые Ло находил возможным распределить в 1720 году, составляли дивиденд менее 1 1/2 %, который в действительности мог опуститься ниже 1%, так как Ло сильно преувеличивал... E pur si muove. Акции все-таки подымались после громадных сентябрьских и октябрьских выпусков, подымались выше и быстрее, чем когда-либо...

Правда, число стоиков или непросвещенных, остававшихся вне заколдованного круга и сохранивших необходимое для расчетов спокойствие духа, — было очень ограничено. Большинство игроков не имели ни времени, ни основания для таких мрачных и серьезных размышлений. Почти все участвовавшие до тех пор в Системе и покупавшие акции, нажили богатства в один миг потому, что каждый находил безумцев или фанатиков, перекупавших у него акции дороже, чем он сам за них заплатил; кому была охота мучить себя вычислениями и размышлениями в виду таких блестящих осязательных доказательств благотворности Системы? Ведь Ло все пускал в ход для устранения не только всякого застоя, но и однообразия, которое, дав минуту спокойствия, могло бы навести на раздумье! Именно всеобщее расположение, которым пользовались акции, могло сделаться для них опасным: если бы перестали продавать, то от недостатка материала прекратился бы ажиотаж и отрезвление становилось неизбежным. Чтобы отвратить это, Ло старался сам устроить повышение и понижение; он разделил своих агентов на два отряда и заставлял то одних покупать, то других продавать. Таким образом акционерный рынок постоянно поддерживался в лихорадочном возбуждении и сделки сохраняли всю привлекательность азартной игры; ему помогали в этом крупные игроки, которые вскоре, переняв от него фокус, стали за свой счет устанавливать ведро и ненастье. Дюто, правда, сообщает, будто бы сама Компания хотела противодействовать преувеличенному подъему курса своих акций, и что с этой целью она через своих агентов пускала в один день в продажу акций на 20-30 миллионов по цене ниже курса дня. Этот часто повторявшийся и общеизвестный маневр Ло, с двойным отрядом агентов, допускает и другое, менее невинное объяснение участия самой Компании в торговле акциями. Кроме того, когда вторые платежи по сентябрьским и октябрьским выпускам начали тревожить многих спекулянтов и угрожали повести за собой крупные продажи акций, тогда Ло изменил девять месячных платежных сроков в три трехмесячных (декрет 20 октября) под предлогом, что многочисленные дела Компании вызывают этот упрощенный способ платежа; но таким образом спекулянты могли ажиотировать еще два месяца, не уплачивая ни одного су. Он заставил Банк выдать 450 миллионов под залог акций и дозволил разделение акций в 5000 ливров на десятые доли, которые тоже подлежали оплате в десять сроков. К чему все это, если не к тому, чтобы по возможности облегчить торговлю акциями и сделать их доступными и для "маленьких бирж"?

Народное остроумие Парижа в рождественской сатире 1719 г., в которой и Ло появляется на небе, очень метко осмеивает эти аферы:

Avec mine arrogante
Law parut en ces lieux;
D’une voix insolente
Il dit au roi des cieux:
Seigneur. vous etes gueux;
Tout ici bas vous manque:
Prenez des actions,
            Don, don,
Et ne negliges pas,
            La, la,
De faire un compte en banque.

В конце 1719 г., рассказывает Бюва: — при въезде в предместье Сент-Антуан начата постройка большой синагоги для привлечения и задержания евреев, ввиду их редких способностей к ажиотажу⁰⁰³ . Если это и неверно, то во всяком случае удачно придумано. Через кого, как не при посредстве "избранного народа", мог Ло доставить царю небес с большим успехом по назначению предложенные акции?

Настоящим очагом ажиотажа или биржей того времени была улица Кенкампуа. Она пролегает по одной из самых многолюдных и промышленных частей города, на правом берегу Сены, в той местности восьмого округа, которая расположена между воротами св. Дениса и колокольней св. Якова (Porte St.-Denis et Tour St.-Jacques) и простирается от бульваров до Сены. Немецкие и даже французские листки в последнее время написали некролог этой улицы: она будто бы исчезла вместе со многими улицами и переулками, которые в 1854—1858 годах уступили Севастопольскому бульвару. Это похоронное известие лишено всякого основания. Улица Кенкампуа существует и поныне во всем своем великолепии или безобразии. Лом-разрушитель, так жестоко хозяйничавший по соседству, едва коснулся до настоящего времени 2—3 ее домов. Она, по-видимому, предназначена служить противоположностью бульвара, — новой улицы, шириной в 40 метров, прямой, окаймленной аллеями и новыми газовыми фонарями, частью уже застроенной прекрасными величественными дворцами; в немногих шагах от бульвара находится узкая, извилистая улица Кенкампуа, грязная, без тротуаров, с почерневшими от времени и разрушающимися домами. Едва ли можно представить себе более резкую противоположность. Старый и новый Париж нигде не соприкасаются так близко и в столь резко выраженных типах. Улица Кенкампуа, идущая параллельно обращенной к Сене последней половине Севастопольского бульвара правого берега и отделяющая его от улицы Сен-Мартен, вероятно, и в начале прошлого столетия не была красою Парижа; теперь она принадлежит к тем путям, которых всего охотнее избегают. Ее узкие, имеющие большей частью со стороны фасада не более 2—3 окон, но очень высокие дома, по-видимому, грозят падением; ее население по большей части торгует углем и занимается извозом, что также не способствует чистоту еле вымощенной улицы. Если даже принять во внимание громадное различие между предъявляемыми нами требованиями красоты и удобства и более скромными привычками предков, то все-таки нельзя не прийти к заключению, что миллионеры и вельможи того времени были, вероятно, одержимы бешенством ажиотажа, чтобы денно и нощно слоняться, тесниться и толкаться в этой трущобе.

Правда, что ажиотаж акциями Миссисипи не по своей воле избрал это место для операций: прошлое призвало его к этому назначению. Построенная банкиром, имя которого она носила, улица Кенкампуа уже раньше стала банковой; капиталисты французские и иностранные, в особенности итальянцы и швейцарцы, открыли в ней свои меняльные конторы и своими сношениями с большими рынками Европы вначале содействовали преимущественно международным торговым оборотам. Когда финансовые затруднения последних годов правления Людовика ХIV выбросили на рынок множество разнообразных бумаг, которые теряли от 25—75%, в зависимости от военных событий и хода внутренних дел, тогда капиталисты занялись покупкой и продажей этих бумаг, обменом одних на другие и разменом на звонкую монету. Надбавка (agio), которую они требовали при размене, дала им название ажиотеров; позднее это название применили в особенности и даже исключительно спекулянтам ценными бумагами и значение это сохранилось до нашего времени. Так как торговля бумагами давала крупные барыши, то у банкиров не оказалось недостатка ни в охоте, ни в средствах, чтобы придать ей возможно широкое распространение, тем более, что предприятия Ло представляли к этому удобный случай. Около этих банкиров устроились маклеры, которые, не имея своих средств, производили операции векселями и бумагами при помощи займов на часы (prets a la pendule), т.е. в то мгновение, когда представлялось дело, они занимали нужные деньги у ближайшего банкира, которому они платили по 1/4 % за четверть часа. Этот класс дельцов был как бы создан, чтобы сделаться органов позднейшей акционерной спекуляции.

Торговля новыми бумагами поэтому тоже сосредоточилась в улице Кенкампуа; акции Западной Компании, а равно и Антисистемы, нашли себе там естественный рынок. В первое время торговля стала только несколько оживленнее, но форма ее существенно не изменилась; дела вершились в конторах между банкирами и их клиентами. "Но с тех пор, как операции "Системы" начали обращать на себя внимание" — рассказывает Дюхошан, "то все ажиотеры Миссисипи стали собираться на этой улице публично, под открытым небом. Так как первые успехи Системы вызвали мнения за и против нее, то сперва туда собирались, чтобы сообщать и узнавать новости, а позднее и затем, чтобы предлагать сделки, как это делается на биржах Лондона и Амстердама, где купцы аккуратно сходятся каждый день. Эти собрания стали значительнее по мере того, как акции Западной Компании приобретали общее расположение и начали подниматься в цене после поглощения Западной Компанией Компании Индии. Когда же, в заключение, генеральный откуп был отнят у Антисистемы и передан Компании Ло, то публика убедилась, что это общество призвано совершить великие дела"... Это убеждение обратило улицу Кенкампуа в сборное место парижского населения, затем вскоре в центральный пункт Франции и в место паломничества иностранцев, по преимуществу фламандцев, швейцарцев, итальянцев и голландцев. Контингент французов поставляли по большей части Лион, Нормандия, Гвиэнь и Дофинэ. "Что же касается парижан, то Система была предметом их "chansons", пока она процветала; предметом их доверия — когда стала вырождаться. Сыны новых Афин и в этом случае оправдали свое прозвание остроумнейших глупцов в мире" (Лемонте). С 1 октября до 15 декабря 1719 г. прибыли в Париж не менее 25 400 иностранцев; к концу 1719 г. насчитывали до 50 000 иностранцев и провинциалов, которых страсть к спекуляции или любопытство привели в Париж. В Лионе, Э, Страсбурге, Бордо, Брюсселе, все места в дилижансах разбирались за два месяца и контрмарки обратились в предмет самого оживленного ажиотажа. Пришлось издать повеление о немедленном возвращении на места служащих под страхом лишения мест, "так как служба была в пренебрежении и в некотором смысле совсем покинута". У кого были деньги и у кого их не было — се спешили в улицу (la Rue); так ее попросту называли, подобно тому, как Рис именовался городом. У кого были деньги, тот старался нажиться на собственные деньги торговлей бумагами; у кого карманы были пусты, но кто обладал некоторыми деловыми сведениями и ловкостью, тот находил многочисленные случаи употребить в дело свои способности в качестве посредника. Было ведь множество военных, дворян и духовных, которые приносили на улицу с мешками денег одну лишь жажду быстро их умножить в десять, во сто раз!

Толчок и пример шли сверху; первые имена в истории Франции: Конти, Бурбоны, де-ля-Форс (Conti, Bourbon, de la Force) красовались во главе ажиотеров. Бешенство игры и жажда наживы сделались, по-видимому, единственной страстью дворянства. Ришелье сломил его значение и политическое могущество; войны Людовика ХIV и роскошь, возведенная им в правило, разорили дворянство в финансовом отношении; порочные нравы, распространенные Пале-Роялем еще при жизни престарелого монарха, унизили дворянство нравственно. Чувство собственного достоинства, сознание своего высшего призвания были утрачены; дворянство давно перестало быть разборчивым в средствах, когда дело шло о приобретении денег. Нечистая игра, бесчестное задолжание, дележ неправедно нажитых барышей с "traitans" низшего рода, были еще и не самыми грязными приемами. 12 марта 1716 г., например, парижское население присутствовало на редком зрелище: маркиза и маркизу де Монтриваль (Montrival), привязанных к телеге, босиком, в соломенных венках на голове, обнаженных до пояса, вели из тюрьмы к их прекрасному отелю в предместье Сент-Антуан, и там палач наказал их публично кнутом. Они заманивали в свой дом девушек лучших домов и сводили их с богатыми развратниками... Во время регентства дворянство лишилось и того деловитого безделья, которое представляла прежде придворная жизнь. Ребенок Людовик ХV не мог держать двора; Регент любил только оргии в своем тесном кругу; герцогиня Орлеанская, явно покинутая мужем, притом высокомерная и невнимательная, отталкивала, но не привлекала... Политика не давала занятий дворянству, в особенности после того, как оно доказало свою полную неспособность в коллегиях Регента; войны не было почти со времени Утрехтского мира, так как испанский поход едва ли можно счесть серьезным нарушением мира. Чему же удивляться, что дворянство в подобном положении и при такой подготовке ринулось, точно в горячечном припадке, в биржевую игру, представлявшую одновременно и возбуждающе развлечение и источник легкой наживы.

Как в жизни часто соприкасаются крайности, так и в Системе первыми счастливцами оказались, наряду с вельможами, лакеи, кучера и дворовые слуги. Они делали то же, что и господа; подслушав их тайны, они играли также наверняка. Среднее сословие с самого начала представленное банкирами улицы Кенкампуа, по-видимому, довольно быстро предалось господствовавшему течению; сдержаннее были низшие классы, хотя не требовалось именно денег, чтобы нажиться в улице Кенкампуа; плата за вход на биржу, которую теперь взимает город Париж, еще не была тогда изобретена. Литература и искусство, которые, как это ни странно для столь глубоко развращенного времени, были необыкновенно плодовиты на идиллии и романтические пейзажи, точно так же, как и в наши дни, не избегали спекулятивной горячки. Поэзия, достойная своего времени, восхваляет шотландца:

Avec cinq petits pains et trois petits poissons
Dieu nourrit autrefois une troupe imnombrable:
Law par son genie ad nirable
Substante ainst ses heureux nourrissons;
Les petits einq cents francs, prodige inconcevable
Multiplies en cent facons
Ont assouvi la faim la plus insatiable;

и благодарный поэт, в отличном расположении духа, но в плохих стихах, присовокупляет:

Un miracle moins eclatant
Aussi difficile portrant
C’etait jusqu’a ce jour d'enrichir un poete;
Malgre le proverbe commun,
N’en doutons plus, la chose est faite:
Law a mis a son aise plus d’un.
pousser enfin le miracle a l’extreme,
C'est faire d'un peintre un Croesus:
Coypel en devint un; il pourra la dessuns
Nous attester de Law la puissance supreme
Et ce miracle assurement.
On salt que le Seigneur lui-meme,
Ne l’a fait que tres rarement.

Этот наплыв всех сословий и всех классов общества составлял одну из своеобразных, а, пожалуй, и одну из самых печальных сторон биржевых операций улицы. Дворяне и все, которые подобно им подъезжали в каретах и сопровождении лакеев, удержали за собой особый вход через улицу Обри-Ле-Буше (Aubry-le-Boucher), между тем как общая масса спекулянтов проникала через Медвежью улицу (aux Ours); оба переулка еще существуют и ведут от улицы Кенкампуа на Севастопольский бульвар. В самой "улице" исчезало всякое различие между сословиями. Принцы и лакеи, стряпчие и прелаты, "янсенисты и моленисты", купцы и офицеры, торгаши и ремесленники, монахи и поденщики, поэты и воры, честные женщины и куртизанки, дамы высшего круга и кухарки: одним ловом, все это суетилось, спешило, волновалось и торговалось с раннего утра до поздней ночи. Рождество 1719 г. биржа ознаменовала тем, что маклеры не выкрикивали громко курса, но в безмолвном благоговении тем жарче ажиотировали. Машо (Machault), генерал-лейтенант полиции, был даже вынужден запретить особым приказом (4 ноября 1719 г.) сборища ранее 8 часов утра и позднее 9 часов вечера. Запрет состоялся вследствие ходатайства обывателей этой улицы и соседних с нею; однажды хранитель печати д’Аржансон попал в Медвежью улицу и его карета в продолжение часа была задержана сплошной толпой народа: обыватели воспользовались случаем просить его об ограждении их ночного спокойствия. "Улица" была снабжена с обоих концов железными решетками, которые запирались на ночь — к ним приставили часовых. В пылу игры не было недостатка в шуме и свалках, а также и воры умели собирать богатую жатву в Foret noire "улицы". Аббат, который продал под видом акций связку свидетельств о смерти; провинциал, уплативший за акции томпаковыми луидорами, — были, конечно, не единственными лицами, которые извлекли "честную" добавочную прибыль из толкотни и темноты на "улице". Понадобилось учредить для "улицы" (21 ноября 1719 г.) особый суд; споры, происшедшие по поводу сделок на акции, не позволено было возбуждать в других судах, под угрозой штрафа в 3,000 ливров, отмены решения и уничтожения сделки.

Хотя жители и соседи "улицы" сетовали о нарушении их ночного покоя, но зато дневной деятельностью они сами умели пользоваться весьма успешно. Каждую пядь благословенной земли приобретали на вес золота; везде, до чердаков и подвалов включительно, были учреждены конторы, которые отдавались в наем за 200-400 ливров в месяц. В одном доме, приносившем 600—800 ливров годового дохода, было устроено от 30 до 40 контор и выручался ежемесячный доход в 10—12 тыс. ливров; один адвокат сдавал залу своего дома за 50 ливров в день. Предусмотрительные спекулянты, которые заблаговременно наняли целые дома, получили в 10—100 крат больше первоначальной наемной платы, сдавая помещения по частям. Башмачник, чинивший обувь в сарайчике рядом с садом знаменитого банкира Туртона (Tourton), предлагал свои скамейки благородным дамам, которых любопытство или страсть спекуляции приводили на "улицу"; позднее он снабжал бумагой и перьями спекулянтов, которые, вследствие лихорадочного нетерпения, не доходили до настоящей конторы и совершали миллионные сделки на его скамьях; счастливый башмачник выручал ежедневно до 200 ливров своим двойным ремеслом. Другие проворачивали еще более блестящие аферы при помощи своей спины, обращая ее в род странствующей письменной конторки, на которой биржевики писали и подписывали свои сделки среди уличной толкотни. Некий Нантиа (Nanthia), хотя и был дворянином, но не брезгал вести блестящий образ жизни на счет этого своеобразного ремесла; один солдат заработал при помощи своих широких плеч, порядочную сумму, на которую он приобрел прекрасное поместье и откупился от военной службы. Но все конкуренты с прямыми спинами были превзойдены горбуном, покатая сторона которого представляла особые удобства для писанья: владелец этой естественной конторки нажил, благодаря ей, в течение года состояние в 150 000 ливров.

Каковы же были барыши спекулянтов, если второстепенные услуги вознаграждались такими суммами? Те знатные вельможи, которые стояли близко к Регенту и Ло и, заранее узнавая о важных тайнах, играли наверняка, — уже вначале собрали богатую жатву. Говорят, что герцог Бурбонский, собственно при выкупе ренты, выиграл 20 миллионов; вообще же, в течение двух лет — боле 60 миллионов; герцог д’Антэн (d’Antin) положил в карман до 12 миллионов; принц Конти (Conti), которому Ло дал нажить только 4-1/2 миллиона, возымел к нему вражду, ставшую позднее весьма чувствительной для "Системы". Полуземляки Шотландца, по-видимому, тоже не остались с пустыми руками. Бюва называет одного англичанина, который выиграл на бирже капитал, приносивший 50 000 фунтов стерлингов дохода, и девицу Энгильторп (Angeltorp), приобретшую прекрасное поместье и ренту в 1,200 фунтов стерлингов; секретарь английского посольства выручил 200 000 фунтов стерлингов. Любимцы Регента, в особенности маркиз Лассе (Lasse), маршал д'Эстре (d’Estrees), герцог Лафорс (Laforce), мадам де-Верн (Verne) тоже считали свои барыши миллионами; герцог Сен-Симон, среди знатных особ страны, указывает, кроме себя самого, лишь на канцлера д Агессо (d’Aguessant), маршалов Виллеруа (Villeroi) и Вилляра (Villars) и на герцога Ларошфуко (Larochefoucauld) — как на лиц, которые не участвовали в акционерном деле и не обогатились им. Извлечением же косвенных выгод из благодатной Системы, очевидно, не брезгал и этот строгий герцог — блюститель нравственности; Сен-Симон настоял на увеличении на 12,00 ливров своего жалованья в качестве губернатора Сэнли (Senlis), а его жене, после смерти герцогини Беррийской, оставлены 12 000 ливров, которые ей полагались ежегодно, как придворной даме покойной. Понятно, что собственно "улица" т.е. банкиры и капиталисты не остались с пустыми руками: так, например, Леблан (Leblanc) нажил более 100 миллионов. Но богиня счастья тешилась тем, что высыпала на "улице" из рога изобилия свои бумажные миллионы в руки людей, которым богатство было столь же незнакомо, как и биржевое дело. Андре (Andre), разорившийся сын кожевника и до того промотавшийся, что один из его кредиторов предлагал уступить за завтрак его долг в 1000 ливров, в сентябре 1719 г. выиграл уже более 30 миллионов, которые он удвоил с излишком в течение немногих месяцев. Дюпен (Dupin), лакей банкира Туртона, удаляется на покой с 50 миллионами. Савояр, рассыльный, чистящий сапоги, выигрывает 40 миллионов и желает купить придворную должность. Габриэль Бурдон (Gabriel Bourdon), слуга в гостинице, реализирует 30 миллионов, отправляется в Англию и, после крушения Системы, возвращается милордом в Париж; некий Далесм (Dalesme) из Бордо, заочно осужденный отцеубийца, пришедший в Париж без гроша, под чужим именем, проникает в "улицу" и наживает столько, что становится владельцем одного из лучших поместий в графстве Авиньон. Аббат Дюваль (Duval) расточает на оргии 18 миллионов, приобретенных биржевой игрой; торговка Шомон (Chaumont) из Намюра, которую привела в Париж тяжба, выигрывает в несколько недель 200 миллионов, покупает роскошные барские поместья, между прочим Иври на Сене, где она живет как принцесса и устраивает свою сельскую резиденцию; быстро один вслед за другим она покупает отель Помпонн (Pomponne) на площади Побед (Place des Victoires) — за 442,000 ливров и за миллион отель канцлера Бошера (Bocherat) на улице Сен-Луи; в городскую же свою резиденцию она превращает отель архиепископа Камбрийского. Насчитывают более ста лиц, наживших на Системе свыше 100 миллионов каждый... Конечно, замечены были лишь те случаи обогащения и сохранилось о них предание лишь тогда, когда богатства обращали на себя особое внимание баснословным размером или внезапностью, с которой они наживались, а, может быть, и тратились, или же вследствие того контраста, который они составляли с предшествовавшим состоянием их владельцев; а сотен тысяч и миллионов, которые распределились между массой, никто не считал и не замечал. Число же счастливцев было очень велико, так как посещавшим "улицу" имя было легион и до поры до времени, как уже было замечено, почти все еще выигрывали... Удивительно, что вздумали запретить азартные игры в частных домах, быть может лишь с тем, чтобы не было конкуренции для "улицы". Приказ последних чисел декабря воспрещает, sous peine de desobeissance и под угрозою штрафа в 3000 ливров, все игры в кости и в карты, преимущественно же Хока, Бириби, la Dupe, Фараон и бассет; уполномочивает комиссара конфисковать все имущество тех, кто допускает игру в своем доме. Катон среди римлян — времен упадка!

Новые "миллионеры" — это слово изобретено в улице Кенкампуа (Генри Мартен) — проявляли роскошь, сильнее княжеской. Маникец, Рие, Корбейль, Шамберн (Maniquez, Rieux, Corbeille, Chambery) и многие другие, которые за два года перед тем не решились бы показаться на улицах без пропускного свидетельства, соперничали друг с другом в блеске и расточительности. Дюхошан (Duhautchamp), которому противоположность между их прошлым — темным, двусмысленным, — и настоящим великолепием послужила материалом для характерных жанровых картин, остановился с особой любовью на одном из этих выскочек, который, по-видимому, принадлежал к его личным знакомым. Неназванный по имени (Левассер предполагает, что это был некто Сен-Жермен — St.-Germain — живописец из Э, о котором упоминается в мемуарах Виллара), он не принадлежал к числу финансовых звезд первой величины: бедняга нажил в течение двух лет торговлей акциями только 30-40 миллионов; но он сумел превзойти своих более богатых товарищей по частью истинно восточным великолепием. В качестве бывшего живописца и продавца картин он проявлял, кроме того, вкус и художественное понимание, которых прежние лакеи и маклеры не могли приобрести так легко, как миллионы на улице Кенкампуа.

"Он довел великолепие (magnificence) до того, что факты, которые о нем сообщаются, кажутся баснями. Его отель в Париже, его сады, его драгоценная мебель, его экипажи, множество слуг, блеск его стола, дворцы в его барских поместьях — все это ставило его наравне с первостепенными принцами! Не удовлетворившись серебряной посудой весом в 4000 марок, которую он приобрел для первоначального обзаведения своего отеля в Париже, он сумел надбавкой платы золотых дел мастеру перебить у Португальского короля сделанный для него богатый столовый сервиз. Все у него было из массивного серебра, включая кадки с апельсинными деревьями в саду, самую обыкновенную кухонную утварь и те сосуды, которыми пользуются в тиши ночного уединения. Прислуга, около 100 человек, разных степеней, между которыми многие стояли, по прежнему их общественному положению, выше своего нового повелителя, ожидали его мановений; 80 прекраснейших коней украшали его конюшни. Его изысканный лукулловый стол был всегда накрыт для бесчисленных гостей, друзей и земляков; подавался, например, молодой горошек, за который было заплачено 1,000 франков за меру. Десерт возбуждал удивление самых опытных механиков: крупные плоды, которые могли обмануть самое лучшее зрение, были так искусно сделаны, что когда, например, кто-то прикасался к великолепной дыне, удивляясь видеть подобную редкость зимой, то немедленно из нее начинали струиться маленькие фонтаны благоухающих ликеров, а хозяин, между тем, нажимая ногой невидимые пружины, заставлял художественно исполненного автомата двигаться кругом стола и подавать дамам нектар".

Чревоугодие вообще играло видную роль; на лакомый кусок не было предельной цены. Некто Л’Эспинасс (L’Espinasse), пригласивший к обеду приятеля и двух дам "средней добродетели", замечает в окне съестной лавки жареную курицу, которая ему понравилась, но была уже продана маркизу Б. за 30 ливров. Миссисипиец предлагает 200 ливров, купец пожелал сначала получить разрешение маркиза; последний уступил свою покупку, из-за удовольствия рассказать в своем обществе, как Миссисипиец отбил у него курицу, переплатив 170 ливров. Упомянутая уже дама Шомон держит в своем замке Ирви открытый стол, за которым ежедневно съедается один бык, два теленка, шесть овец, а соответственно с этим и многое другое. Дени Лериш (Denis Leriche), женившись на актрисе, угощает всех парижских актеров и актрис. Поставщик армии Фаржес (Farges) в один и тот же день женится сам и выдает замуж свою племянницу и двух дочерей; эти общие семейные свадьбы он празднует в своем замке Монфернейль восьмидневными пиршествами, на которых в изобилии подаются самые редкие кушанья, льются рекой самые дорогие вина; лучшие хоры и музыкальные общества сменяют друг друга, а по ночам огромный парк освещается свечами белого воска... Подобная же роскошь господствует и в одежде; особый эдикт должен был воспретить употребление бархата, массивных серебряных пуговиц и галунов на ливреях. Казалось, что в мебели и домашней утвари дерево, железо, жесть и медь во всем и повсюду вытеснены золотом и серебром. Улица Сент-Оноре (St.-Honore), тогдашний склад предметов роскоши в Париже, обыкновенно снабжавшая всю Францию, — была точно опустошена в начале зимы 1719 г., когда Дюбуа устраивал себе новый дворец, то он вынужден был искать бархат в Венеции и там нашел его с большим трудом. Число экипажей увеличилось с необыкновенной быстротой: они настолько загромождали улицы, в той особенно части города, где находилась "улица", что переход для пешеходов часто становился невозможным. Правда, что многие из новых миллионеров еще в своем прежнем положении привыкли к каретам и лошадям. Известен анекдот о кучере Ло, который представил своему хозяину двух товарищей по занятиям: "Изберите себе одного в мои преемники, а второго я беру себе в услужение". Один миссисипиец, возвращаясь из улицы Кенкампуа, по старой привычке, вскочил на козлы своего собственного экипажа. Другой миллионер, который, при заказе для себя экипажей, на вопрос каретника, какой сделать на них герб (armoiries), воскликнул: "Понятно, самый богатый, самый лучший!" — вероятно, и этот немного лет перед тем, рядом с Шамбери, занимался на улице Кенкампуа благородным ремеслом чистки сапог...

Честолюбивые миссисипийцы старались покупкой мест и почетных должностей, а в особенности вступлением в родственные связи со старинными дворянскими семьями, заставить забыть о своем прежнем положении и втереться в высшее общество; их миллионы отворяют им все двери и вводят во все семейные круги аристократии, более жадной к деньгам, чем гордой происхождением. Герцог де-ла Врильер (Vrilliere) выдает свою родственницу, девицу де-Сен-Эрмин (St.-Hermine) за лионского спекулянта по имени Папье (Papier). Маркиз д’Уаз (d’Oise), из семьи Виллар-Бранкар (Villars-Brancard), обручается с двухлетней дочерью Андре (Andre), который обязуется ему выдать четыре миллиона приданого, а до свадьбы 20 000 ливров ежегодного содержания. Граф д’Евр¨ (d’Evreux), из рода Бульон (Boullion), делается женихом двенадцатилетней дочери старшего Кроза, которая ему приносит двухмиллионное приданое. Сын Самуила Бернара женится на дочери графа Булэнвиллье (Boulainvilliers). Правда, что многие из этих союзов не состоялись, когда, вследствие крушения Системы, ожидаемые миллионы приданого обратились в дым.

В лихорадочной поспешности, с которой новые миллионеры стремились воспользоваться своим положением и богатством, было уже нечто похожее на страх или предчувствие угрожавшей опасности. Когда они покупали роскошные отели и нагромождали в них ценную мебель, серебряную посуду и драгоценности, то в этом проявлялась не только страсть выскочки насладиться и похвастать своим богатством; тут участвовал и расчет спекулянта. Художник Сен-Жермен был, вероятно, не столь прост, как изображает его друг Дюхошан, когда он у одного золотых дел мастера скупил на три миллиона серебряных и золотых вещей, когда он платил по 500 000 ливров за прекрасный бриллиант графа Носсэй (Nossey) и за великолепную пряжку кушака. Даже самые легкомысленные миссисипийцы чувствовали инстинктивно, что быстро приобретенные бумажные богатства могут столь же скоро убежать из их рук; опыт научил их также, как бесполезно и опасно может быть в иную минуту обладание ценными бумагами. Самым красноречивым доказательством этого служит факт, что многие из главнейших ажиотеров, как оказалось позднее при ликвидации, не подписались ни на одну акцию от своего имени... Чтобы вернее обезопасить свое состояние, они, без сомнения, всего охотнее меняли акции и банковые билеты на серебряные и золотые монеты, которые легче спрятать и увезти. — Андре (Andre), Леблан (Leblanc), Бурдон (Bourdon), Хольбак (Holback), Крамер (Kramer), Вернецобер (Vernezober) действительно отослали миллионы в Лондон, Женеву и Берлин. Ажиотеры же, которые позднее додумались до реализации, были вынуждены за недостатком звонкой монеты наброситься на поземельную собственность, на золотую и серебряную утварь. Герцог де-ла Форс (de la Force) скупил громадное количество сальных свечей, а один бывший лакей, ставший миллионером, приобрел целое издание философского словаря Бэйля (Bayle).

Впрочем, масса до конца, т.е. до декабря 1719 г., считала финансовый кран Ло (robinet des finances), заключавшийся в станках, печатавших акции, неиссякаемым. Бывали скачки назад, например, 14 декабря, когда акции с 750 упали на 650%, но понижение было непродолжительно; в общем, господствовало расположение к быстрому, баснословному повышению. Бросился же один ажиотер в Сену лишь потому, что в момент понижения он продал свои акции с 750% надбавки, между тем, как на следующий день они стояли на 850% выше. Таким образом, и позднейшие покупатели все еще имели возможность, при перепродаже, получить большие барыши... Можно ли было достаточно почтить и наградить кудесника, гений которого как бы из ничего создал все эти баснословные богатства и который, как воспевает его ученый поэт на языке Цицерона:

Aeraque tractandi summa perfectus in arte,
Et regem et populum divitem utrumque facit?

Улица Кенкампуа его боготворила и не без основания. Когда Ло (28 ноября 1719 г.) снизошел до посещения "улицы", в сопровождении герцога д Антэна, маркиза де-Ласси и еще одного аристократического ажиотера, "чтобы доставить дамам их общества интересное зрелище", то ему были оказаны царственные почести; казалось, что восторженная толпа, громогласно выкрикивая: "да здравствуют король и господин Ло!" (Vivent le Roi et Mgr. Law!), принуждала себя ставить его имя после имени короля. Правда, косвенная народная оценка не находилась в совершенном отсутствии. В то время, как Ло с балкона дома банкира де-ля Бержери (Bergerie) кидал золотые монеты в толпу, ее освежили из соседнего окна несколькими ведрами воды. Среди восторженных, а может быть, и основанных на расчете, виватов в честь Ло, раздававшихся из рядов ажиотеров, слышались голоса уличных мальчишек: "Дайте на выпивку, сударь, — на выпивку! и мы поднимем ваши акции!.." Плохие шутки! Но за подобные маленькие неприятности Ло был с избытком вознагражден почетом во всех слоях общества. Академия Наук приняла его 8 декабря в число своих членов на место умершего кавалера Рено (Renau); поэзия истощила весь свой арсенал восхвалений, чтобы воздать должное необыкновенному человеку; живопись и ваяние состязались в том, чтобы изобразить его и сохранить черты его лица для потомства. Дамы первых фамилий Франции добивались чести ехать в карете с той, которая слыла за жену Ло; сын его вместе с детьми самых аристократических домов был принят в число товарищей игр молодого короля; на бал, данный его семилетней дочерью, наперерыв стремились высшая знать, выдающиеся политические деятели и дипломатический корпус; даже папский нунций ревностно ухаживал за царицей празднества.

Ло, вероятно, сам должен был чувствовать, что это всеобщее опьянение и беснование не устоит перед простым примерным математическим расчетом. Приближался конец года, а с ним момент установления дивиденда, которым должна была определиться и действительная ценность акций. Старались заменить внешним блеском то, чего недоставало внутреннему содержанию. Общее собрание 30 декабря 1719 г., которое состоялось под председательством Регента и в присутствии около тысячи акционеров (только 50 акций давали право на участие в собрании и на голос), было окружено величайшей торжественностью. Между директорами, наряду с древнейшими в истории Франции именами, виднелись богатейшие выскочки Миссисипи, затмевавшие своих светлейших коллег одеждами, обремененными золотом, серебром и драгоценными камнями. Объявленной целью собрания была проверка годовых оборотов; в сущности же, оно ограничилось безусловным одобрением управления и планов Ло. На него можно было положиться, что он будет заботиться об интересах акционеров и не пренебрежет никакими средствами для повышения цены акций.

Во время последнего общего собрания (половина 1719 г.), когда был обещан дивиденд в 12%, акции стояли не выше 1000 ливров; дивиденд в 12% на номинальный капитал (500 ливров) соответственно курсу дня составлял 6%; этим могли удовольствоваться, по крайней мере, более скромные и серьезные акционеры. К концу 1719 г., однако, курс акций превышал в двадцать два раза их номинальную цену (22(500=11 000 ливров); дивиденд в 12%, т.е. 60 ливров на акцию, равнялся 1/2% на цену акций по курсу дня! Официальное провозглашение этой прискорбной истины вызвало бы немедленное сильное понижение, на что Ло не имел ни решимости, ни желания. Он предпочел чрезмерными обещаниями дивиденда удержать или еще повысить курс, перешедший уже всякие пределы вследствие ажиотажа. Из выпущенных доселе 624 000 акций Компания владела 100 000 и столько же было у Короля; оба отказывались от дивиденда. Но оставались еще 420 000 в руках публики, которой Компания полагала возможным обещать 40% дивиденда, т.е. 200 ливров на акцию. Сорок процентов воистину великое слово! И все-таки это составляло лишь 1 2/3 % для последних покупателей и настоящих владельцев акций. Кроме того, выше уже было замечено, что цифры прибылей, на которых Ло основывал возможность выдачи этого дивиденда, были очень преувеличены... Но час поверки расчетов, по крайней мере для массы акционеров, еще не наступил. Вечером, после общего собрания, акции поднялись с 11 000 до 15 170 ливров; шесть дней спустя (5 января 1720 г.) они достигли баснословной, высшей своей цены в 18,000 ливров.

Последнее было радостным ответом на назначение Ло генералом-контролером. Ло уже давно устал трудиться в качестве подчиненного д’Аржансона, который не только значительно уступал ему по способностям, но был его врагом и тайно противодействовал делу, которому официально давал свое имя. Только национальность и вероисповедание Ло препятствовали поручить ему непосредственное высшее управление финансовыми делами; первое препятствие было уже раньше устранено натурализацией Ло; последнее отпало вследствие приобщения Ло к лону католической церкви. Аббат Тенсен (Tencin), вскоре затем осужденный за симонию, достойный брат дамы Тенсен-де-Герэн (Tencin-de-Guerin), бывшей настоятельницы монастыря и будущей возлюбленной Дюбуа, удивлявшей даже тогдашний Париж своей далеко не монашеской жизнью, — охотно согласился в нескольких беседах убедить Ло в необходимости принять католицизм; его богоугодное дело было вознаграждено уже в сей юдоли 200,000 ливров в акциях и pot de vin (без которого не обходилось ни одно дело того времени) в 20,000 ливров. Крещение было совершено довольно тихо в день св. Андрея; вечером же его отпраздновали в отеле Ло блестящим пиршеством и балом. Ненависть, уже зарождавшаяся против Ло, которую, понятно, не могло смягчить ни его обращение по расчету, ни сама личность обратившего его аббата, выразилась в народных эпиграммах, например, в следующей:

Grand Law, tu devois bien attendre
A diferer ta conversion,
Au jour ou l'on devoit te pendre
Pour imiter le bon larron⁰⁰⁴

Духовенство, однако, по-видимому, радовалось обращению щедрого вельможи и прославляло его по мере сил. Еще до истечения следующего месяца (25 декабря) Ло пожертвовал на постройку церкви Св. Роха (St. Roch) 300 000 ливров и был назначен на место Ноаля почетным церковным старостой (mahguiliier d’honneur). Когда его католицизм был, таким образом, освящен, то уже ничто более не препятствовало возведению его в сан генерала-контролера.

По Лемонтэ, новое звание было до некоторой степени навязано Ло. Стерс (Stairs), английский посланник, интриговал против Ло, потому что последний платил из собственных средств шотландскому претенденту пенсию, которую после Утрехтского мира французское правительство нашло нужным прекратить, а также потому, что Компания Миссисипи привлекала английские деньги и, таким образом, вредила ажиотажу лондонского южно-океанского предприятия. Воспоминание о наемных убийцах, которых Стерс вербовал против Шевалье де-Сен-Жоржа (претендента), заставило Ло, не отличавшегося вообще избытком личного мужества, опасаться и за свою жизнь; он намеревался покинуть Францию и поселиться в Риме. На это Регент будто бы обещал предоставить ему такое положение, которое возвысило бы его над происками внутренних и иностранных противников; Ло собрался с духом и дал уговорить себя остаться... Может быть, это была одна комедия; если же дело было серьезно, то могло послужить только одним из поводов к возвышению Ло. Он уже десять раз успел заслужить пост министра финансов (генерал-контролера), так как в его чудеса все еще продолжали верить. На деле он занимал это место уже в продолжение года. После того, как его обращение в католицизм устранило всякое законное препятствие, не было формального основания лишать Ло этого поста. Ввиду же тех затруднений, которые счастливцы улицы Кенкампуа своими стремлениями к реализации начали причинять Системе, было, кроме того, необходимо наделить ее творца и представителя возможно более обширной и самостоятельной властью. Народная оценка была близка к истине, высказав, по поводу этой перемены лиц, следующее:

D’Argenson dans la finance
S’est emporte comme un fou:
Mais il nous fallait en france
Un esprit bien plus filou.
Laws en a donc pris la place;
Il nous menera grand train
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Tout droit chez la Pataclin⁰⁰⁵

Г-жа Патаклен была надзирательницей госпиталя Сальпетриер, который, по-видимому, тогда считали убежищем прогоревших спекулянтов. Д’Аржансон чувствовал, что в случае сопротивления он мог поплатиться и местом хранителя печатей; он с притворной готовностью передал Ло финансовый контроль, лишь бы остаться наряду с ним только в качестве хранителя печатей. Он вознаградил себя тем, что позаботился о назначении своих сыновей: старшего — в государственный совет и канцлером Ордена св. Людовика, а младшего — генерал-лейтенантом полиции.