ГОРН

ДЖОН ЛО
ОПЫТ ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ИСТОРИИ ФИНАНСОВ

[J.C. Horn. John Law. Ein finanzgeschichtlicher Versuch.
Горн. Джон Ло. Опыт исследования истории финансов
/ Пер. с нем. И. Шипова, с предисловием Н. Х. Бунге. СПб., 1895.]

————————————

IX. Взгляды Ло на деньги и монету.
X. Его идеи по поводу банков и кредита.
XI. Основная мысль системы.
XII. Учреждение банка; его организация и успех.
XIII. Компания Миссисипи и затруднения, с которыми в начале ей пришлось бороться.
XIV. Оппозиция парламента и его унижение.
XV. Превращение частного банка в королевское учреждение.
XVI. Развитие и усиление компании Миссисипи; монополия и централизация.
XVII. Получение генерального откупа, табачного откупа и монетной регалии; колоссальные займы.

————————————
————————
————

КНИГА ВТОРАЯ. К ЧЕМУ ЛО СТРЕМИЛСЯ

Ло оставил после себя довольно значительное число сочинений. Его литературная деятельность, насколько мы можем судить по дошедшему до нас, начинается в 1701 году запиской об основании национального торгового совета в Шотландии и продолжается по удалении его из Франции. Это вообще сочинения, написанные по случаю: записки, обращенные к обществу или к регенту, журнальные статьи, письма, первоначально написанные для обоснования, позднее для поддержания и, наконец, для оправдания Системы, т.е. написанные до ее введения, во время ее применения и после крушения. Собственно теоретический характер имеет одно лишь упомянутое предложение 1705 г. шотландскому парламенту, по крайней мере в большей первой половине этого сочинения; позднейшие работы повторяют, добавляют и ближайшим образом выясняют выраженные там основные идеи о существе денег и кредита. Эта записка, составленная за десять лет до смерти Людовика ХIV, для другой страны и по совершенно иному поводу, содержит в себе главные черты, а также и объяснение того, к чему Ло стремился и что он осуществил позднее относительно денежного и банкового дела во Франции. В ней мы уже находим то своеобразное смешение гениальности с превратными понятиями, правильных исходных начал с ошибочными задачами, истинных посылок с ложными заключениями, которые позднее характеризуют Систему — и губят ее.

Взгляды Ло на природу и назначение денег были, по-видимому, совершенно правильны. Звонкую монету он не считает ни ценностью, ни залогом, но лишь товаром, предметом торговли, обмена. "Серебро", — на золотую и серебряную монету он смотрит как на исключение и поэтому преимущественно говорит о серебре, — "серебро, как металл, имеет подобно другим товарам свою меновую ценность, определяемую его полезностью, т.е. способом употребления (на украшения, посуду). Подобно тому, как другие товары одного и того же рода разнятся в цене, так и в серебре вследствие его большей или меньшей чистоты замечалось это различие. Как и всякий другой товар, серебро подвергалось колебаниям в ценности, обусловливаемым изменениями в предложении и спросе". особые свойства, — теперь уже всем известные, — сделали его наиболее пригодным из всех товаров стать общим посредником оборотов и способствовать к устранению бесчисленных неудобств меновой торговли. "Можно предположить, что вследствие этих особенностей серебро исполняло назначение монеты еще до чеканки; мы разумеем под этим, что серебро в слитках служило мерилом при оценке товаров, ценностью, за которую их отдавали или которой определялись платежи. Серебро, сделавшись материалом для чеканки монеты, по-прежнему оставалось товаром, но товаром, который каждый охотно брал за продаваемые предметы, потому что при его посредстве опять-таки было легко приобрести всякие другие предметы купли... Серебро принимает чекан; государи, для большего удобства общества основали монетные дворы, чтобы придать металлу определенную пробу и известную форму. Таким образом, стали известны вес и качество серебра без предварительного его взвешивания и исследования; но ценность серебра нисколько не повысилась от чеканки..."

Едва ли возможно более правильное определение монеты. Оно опровергает совершенно логичное мнение Локка, по которому народы, путем соглашения, сообщили серебру условную ценность и обратили его в орудие мены ради его пригодности служить монетой. "Никакое соглашение не может придать товару воображаемую ценность и удержать ее за ним, менее же всего такому товару, взамен которого отдавались все остальные". Но все-таки, вследствие услуг, оказываемых серебром в качестве монеты, оно приобрело добавочную ценность. Эта добавочная ценность столь же не воображаемая, как и ценность металла-серебра, явилась как естественное последствие нового употребления серебра и, вследствие сего, возрастания спроса на этот металл. Ценность всех других предметов определяется степенью их годности и обусловленным последнею спросом.

Это обстоятельство никоим образом не следует терять из вида, потому что далее мы встретимся с ним, как с одним из двух главных оснований теории бумажных денег Ло. Это положение само по себе совершенно правильно. Если бы, например, теперь отменено было повсеместно обращение золота или серебра, т.е. того металла, у которого отнято было бы значение монеты, наверно бы понизилась по отношению к другому, употребляемому для чеканки металлу и к товарам вообще; точно так же платина, вероятно, поднялась бы в цене, если бы ее чеканка, предпринятая в России, оказалась бы удачной и вызвала бы подражание в других странах. Владельцы монетной наличности или вообще обладатели благородного металла, из которого перестали бы чеканить монету, потерпели бы крупные убытки, так как это лишило бы данный металл его добавочной ценности. Позднее Ло выставил это обстоятельство основным недостатком звонкой монеты.

Второй точкой опоры для него является вышеупомянутое определение монеты, по которому серебро не только всеобщий меновой посредник, но и мерило ценности. "Если, например, А. имеет сто ластов свинца и хочет обменить его на ячмень, то с помощью серебра определяется, какое количество ячменя соответствует ценности свинца. Если сто ластов свинца (по ценности) равны пяти унциям чистого серебра, а пять унций серебра 20 мерам ячменя, то 20 мер составляют то количество ячменя, которое нужно было дать взамен свинца...". Это добавочное назначение серебра служит мерой для сравнения двух ценных предметов, которых нельзя непосредственно сравнивать, заметно исчезает или, если продолжает существовать, то в значительно измененном виде, по мере того, как меновая торговля заменяется денежной. Серебро уже больше не посредник между двумя меновыми ценностями, оно само одна из меновых ценностей. Совершенно безразлично, сохраняет ли А. серебро, отдав 100 ластов свинца за пять унций серебра, или же покупает 20 мер ячменя; ведь и В. может сам воспользоваться купленными 100 ластами свинца или же продать их за 10 мер пшеницы... Тем не менее Ло позднее смотрит на это старейшее и добавочное назначение серебра, как на главную, почти единственную задачу монеты, т.е. признает ее уже больше не всеобщей меновой ценностью, но лишь всеобщим мерилом ценности. И так как безразлично, из какого материала сделали аршин, измеряющий длину, или гири, определяющие вес предмета торговли, то (Ло будет это позднее утверждать) одинаково безразлично, из чего будет сделано мерило для измерения ценности вещей.

Дальнейшие объяснения Ло, что монета устранила убытки и неудобства меновой торговли, дала занятие беднякам и людям, бывшим прежде праздными, распространила обработку земли, увеличила производство, усовершенствовала ремесла и торговлю — совершенно правильны, насколько это касается введения монеты. Переход от меновой торговли к денежной повел за собой, действительно, все эти перемены. Можно признать верным, что положение дел улучшается по мере лучшего удовлетворения потребности в меновых средствах. Страна, которая испытывала бы недостаток в орудиях обращения, все еще чувствовала бы в значительной степени неудобства и вред, связанные с меновой торговлей. Но отсюда еще не следует, что между 1 и 2 существует та же разница, как между 0 и 1, т.е. что прогрессия в некоторой мере беспредельна, и что каждый новый миллион, увеличивающий количество орудий обращения страны, вызывает те же благотворные последствия, как и первый миллион. Отсюда равным образом не следует, что благотворному развитию, начавшемуся с введением орудий обращения, будет способствовать их размножение. Ло, во-видимому, верит и тому и другому. "Торговля и деньги находятся во взаимной зависимости; ценность монеты изменяется, когда торговля падает, а когда количество монеты уменьшается, тогда падает торговля. Могущество и богатство заключаются и в возрастании запасов туземных и иноземных товаров, то и другое зависит от торговли, а торговля зависит от монеты...". В другом месте Ло говорит: "Мы должны были бы обладать одинаковым с другими нациями количеством монеты, чтобы быть могущественными и богатыми в сравнении с ними; потому что без монеты лучшие законы бессильны дать частным лицам способы усовершенствования произведений, развития ремесел и торговли...". Это положение с незначительными отступлениями повторяется несчетное число раз и проходит красной нитью в рассуждениях Ло.

Трудно понять, как, при верном взгляде Ло на свойство монеты, как товара, он смешивает, очевидно, до известной степени деньги с капиталом. В этом отношении Ло принадлежит современной ему эпохе, т.е. школе меркантильной системы, еще процветавшей в то время. Он насколько часто высказывается в подобном смысле, что в этом отношении не может быть ни малейшего сомнения. В международных оборотах он видит главным образом "торговый баланс". "Вывоз звонкой монеты или слитков для уравнения баланса составляет истинную потерю этих богатств и причиняет крупный вред торговле". Правительствам следовало бы предупреждать этот вред запрещением ввоза, высокими таможенными пошлинами, уменьшающими потребление иноземных товаров, поощрением промышленности, в видах замены иноземных произведений туземными, премиями за вывоз...". Еще страннее другое, правда, с этим связанное положение, которое однако нельзя поставить в вину меркантильной школе; мы разумеем значение, которое Ло придает употреблению труда и капитала самому по себе, без отношения к достигнутому им результату.

Всякое употребление денег дает прибыль, хотя бы то лицо, которое их употребило, понесло убыток. Если 50 лицам дана работа с платой 25 шиллингов в день, между тем как ценность произведенной ими работы составляет только 15 шиллингов, то богатство страны увеличивается на 15(50 шиллингов, хотя предприниматель ежедневно теряет 10(50 шиллингов. Странно, что Луи-Блан не заметил этого места, хотя оно одно, действительно, соприкасается с известными социалистическими учениями нового времени, оно содержит в себе теорию и оправдание "национальных" мастерских 1848 года. Современники по собственному опыту знают цену этой теории и к чему может привести ее применение.

Несмотря на высокое значение, придаваемое Ло собственно денежному богатству, он, однако, решительно отвергает прямое запрещение вывоза золота и серебра; опыт, приобретенный им во время своих частых путешествий, научил его, что подобные запреты бесполезны и только повышают вексельный курс. "Долг по балансу всегда покрывают вывозом монеты или слитков: или купец, который задолжал, или банкир, выдавший вексель, или иностранец, которому следовало получить долг. Правительства применяли многие другие средства, чтобы сохранить и увеличить запасы благородного металла. Одни пробовали ухудшить монету, другие провести монетные реформы; одни пытались препятствовать вывозу монеты, другие поощряли ее ввоз, — последние, например, доходили до того, что вменяли в обязанность купцам за вывезенный товар ввозить соответствующее количество монеты. Не доказано, однако, чтобы эти меры где бы то ни было увеличили запас монеты — скорее и чаще они производили обратное действие".

Из предыдущего Ло заключает, что "банки⁰⁰¹ все-таки составляют лучшее средство для увеличения количества монеты". Этим выводом Ло делает второй шаг к несколько преднамеренному смешению понятий: сперва монета смешивалась с капиталом, теперь смешиваются орудия обращения с монетой, потому что банки, само собою разумеется, не увеличивают количества звонкой монеты; напротив того, они уменьшают сумму последней в обращении, так как они всегда обрекают на неподвижность определенное количество металла в своих кладовых. Но за то они выдают больше билетов, и Ло полагает: если допустить, что запас металла в банке доходит до 15 000 ливров, а количество билетов, находящихся в обращении, до 75 000 ливров, то монета нации увеличилась на 60 000 ливров. Этот пример показывает, заметим мимоходом, что Ло не видел ничего необыкновенного и рискованного в выпуске билетов на сумму, превышающую в пять раз наличный запас.

Ведь считает же он аксиомой, что купец и банкир, помощью кредита, могут развить свои торговые обороты в десять крат против размера собственного капитала; общественным учреждениям, призванным к жизни именно для употребления в дело кредита и для извлечения из него пользы, конечно, нечего быть в этом отношении более сдержанными сравнительно с частными лицами.

Правда, Ло сознается, что только тот банк "надежен", металлический запас которого равняется количеству билетов, выпущенных им в обращение, "потому что он будет состоятелен даже при истребовании сумм по всем его обязательствам", а в более общем смысле Ло признает, что "кредит зависит от количества монеты, находящейся в стране, и падает или подымается соответственно с этим количеством!" Но только он не думает, что банковая практика обязана была строго придерживаться этих теоретических правил. Выгоды большого риска с избытком вознаграждают за все опасности. "Чем больше банк раздает ссуд", — говорил Ло, между прочим, об Амстердамском банке, — "тем больше увеличивает он количество монеты, приносящей доход стране, потому что при этом дается занятие большему числу рук, торговля расширяется, займы становятся легче и дешевле и, наконец, сам банк наживает барыши".

Все это, конечно, соединено с опасностью для прочности банка; но "верная выгода, которая этим достигается, значительно перевешивает опасность, хотя бы банк в два или три года раз приостанавливал свои платежи; были бы только обеспечены суммы, выданные в ссуду". Но тут ведь и делу конец, если так понимать прочность банка.

Конечно, следующее дополнительное замечание Ло фактически ложно: "Может, конечно, случиться при этом, что купцы, поместившие в банке деньги, не получат их в нужную минуту, но ввиду надежности кредита (т.е. обязательств, банковых билетов), им легко будет с небольшой приплатой или без нее получить звонкую монету". Конечно, нет, если банкротство банка будет повторяться "через каждые два-три года!"

Впрочем, это бесполезная роскошь. К чему банкротство и скандалы, когда существуют так называемые "законные" средства, с помощью которых банк может освободиться от непрошенных требований благородного металла? Ло, например, находит, что Шотландский банк вовсе не должен был ликвидировать дела вследствие уменьшения своего металлического запаса; простым декретом можно было его сохранить целым и невредимым. "Если бы правительство понизило цену монеты, а именно английскую крону до 5 шиллингов⁰⁰² и соответственно с нею и прочие монеты, при условии, чтобы в первые три дня уменьшена была цена кроны на два пенса, а по истечении месяца еще на три, то звонкая монета, вероятно, направилась бы в банк", потому что никто не захотел бы в убыток себе ее сохранять. "И если бы в течение трех дней взнос металлической монеты не соответствовал бы ожиданиям, то правительство могло бы вслед за сим вторым декретом безотлагательно понизить крону до 5 шиллингов, по истечении трех дней, еще на новые 6 пенсов". Средство это также просто, как и бесчестно; мы увидим далее, что Ло, пятнадцать лет спустя, стоя во главе французских финансов, применял на практике эти благие советы.

Прибавим, ради справедливости, что непосредственно вслед за этими странными рассуждениями в шотландской записке посвящена целая глава доказательствам того, что изменения нарицательной цены монеты и подобные средства были неспособны устранить недостаток денег в Шотландии. Ло именно хочет придти к заключению, что металлическими деньгами ничего не поделаешь.

Это и составляет конечную цель его записки и сущность предложения, сделанного им шотландскому парламенту. Мы здесь не остановимся на этом предложении, "заключавшемся в выпуске особых билетов, обеспеченных землей, которым предполагалось дать значение всеобщих и единственных орудий обращения", тем более, что оно не было принято шотландским парламентом и вскоре, вероятно, оставлено самим Ло, так как в Системе мы не находим ни малейшего следа его. В этой записке нам интересуют взгляды, которые Ло развивает по поводу относительного достоинства и годности звонкой монеты, с одной, и бумажных денег, с другой стороны. Он старается доказать не то, что металлическое обращение совместимо с прибавкой к нему бумажно-денежного, или что бумажные деньги в случае нужды могут заменить монету; нет, Ло доказывает, или пытается доказать, что только бумажки хорошее орудие мены и обращения и далеко предпочтительнее монеты.

С этой целью Ло опять возвращается к своему исходному положению, что монета не есть залог, а действительная ценность, "при помощи которой получивший ее может, коль скоро он имеет в том нужду, вновь приобрести одинаковое количество таких товаров, какие им проданы, или же других товаров равной ценности". Поэтому лучшая монета — та, ценность которой подвержена наименьшим колебаниям. Но ценность металлических денег менее постоянна, чем всякого другого товара; следовательно, они наименее пригодны служить в качестве денег. Это непостоянство обусловливается двумя причинами. Вследствие перемен, которые правительство может сделать в весе и пробе монеты, последняя теряет свое главное качество, в виду которого ее избрали орудием мены (устойчивость ценности). "Где же подобные перемены не имеют места, там ценность денег все-таки изменяется от повышения предложения или спроса. Кто получает монету или условливается на счет ее получения, тот подвергается двойному риску: будет ли этих денег достаточно на покупку такого же количества проданного товара, если он будет ему нужен, или другого равноценного товара, вследствие изменения, могущего в промежуток времени последовать в ценности или денег, или товара, подлежащего приобретению".

В виде доказательства Ло приводит историко-статистические данные, указывающие на уменьшение в истекшие два столетия покупной силы серебра. Результат исследований и замечаний по этому предмету он сводит к трем положениям:

1) Серебро, как монета, имеет непостоянную ценность, потому что верховная власть может изменить качество или номинальную ценность монеты.

2) Серебро, как товар, уже потеряло долю своей ценности, потому что данное количество серебра в наше время уже не обладает той покупной силой, какую оно имело в предшествующие столетия.

3) Серебро, хотя уже значительно упало, но все-таки еще в монете или слитках принимается по цене, превышающей ценность металла, до которой серебряная монета должна понизиться, если ее заменит какая-либо иная.

Все это влечет за собой неудобства, затруднения и убытки, делающие серебро непригодным для выполнения назначения монеты.

Совсем иное дело — бумажные деньги. Бумага — дешевый материал, имеющийся в достаточном количестве, не приобретет добавочной ценности вследствие нового употребления, этим устраняется одна из причин колебания цен. Последнее не может произойти и вследствие несоразмерности между наличным запасом и потребность, так как бумажные фабрики и печатные станки для банковых билетов очень податливы и производительны: всегда можно поэтому сохранить равновесие между спросом и предложением... Каким образом всегда можно будет определить настоящую потребность — Ло не объяснил; последствия показали, что он этим секретом столь же мало обладал, как и новейшие банки, которым и доселе не удалось его открыть. Предположим, однако, что невозможное сделалось возможным, и что сумма обращающихся билетов была бы всегда строго соразмерна с потребностью — то и это никоим образом не исключило бы возможности колебаний ценностей, так как подобные колебания зависят от изменений в спросе и в предложении, касающихся не только орудий мены (денег), но также и самых предметов мены (товаров). Это настолько очевидно, что сам Ло замечает в заключение: "так как по предлагаемому способу предложение всегда будет равняться спросу, то бумажные деньги сохранят постоянную ценность, по истечении пятидесяти лет ими можно будет приобрести то же количество товара, как и в настоящее время, если только ценность этого товара не изменится вследствие колебаний спроса и предложения на этот товар". Это "если" составляет всю апологетику бумажных денег.

Не только в виду устойчивой ценности, но и относительно всех других свойств, Ло находит бумажные деньги более пригодными, чем серебро. "Прочие необходимые в монете свойства суть следующие: 1) удобство при платежах; 2) повсеместная ценность; 3) хранение без потерь и издержек; 4) делимость без потери ценности; 5) чеканка. Билеты обладают всеми этими качествами в гораздо большей степени, чем серебро: 1) ими легче платить: 500 ливров скорее можно сосчитать бумажками, чем серебром; 2) их легче пересылать, а потому их ценность меньше будет отклоняться в различных местностях; 3) их легче хранить, вследствие небольшого объема; 4) их можно делить без потери, обменивая крупные билеты на мелкие; 5) они допускают своего рода чекан и их труднее подделывать, чем монету". Сколько положений, столько и софизмов!

Во всяком случае, едва ли нужно, да здесь еще и некстати, доказывать их несостоятельность; несколько далее события подтвердят это в достаточной степени. Однако, ни в каком случае Ло не мог скрыть от себя, что подобные бумажные деньги, если допустить совершенный замен ими внутри страны звонкой монеты, вовсе не будут обращаться за пределами страны; поэтому народ этой страны не будет в состоянии производить заграничные платежи, если он будет располагать исключительно бумажными деньгами. Ло делает вид, что он признает в этом скорее преимущество, чем недостаток. Так как каждая страна стремится сохранить свои деньги (но, ведь, только монету!), то государство, деньги которого не имеют никакой ценности за границей, достигает того, к чему тщетно стремились другие страны, при помощи своих мероприятий. Купец будет покупать за границей и ввозить товар только на сумму своего вывоза; таким образом будет устранена возможность неблагоприятного торгового баланса, а это и есть цель, которой стараются достигнуть посредством законов, регулирующих торговлю. Бумажные же деньги будут в высшей степени способствовать развитию внутренней торговли, а равно и достижению страной благосостояния, процветания и могущества. Богатство и могущество страны крайне шатки, пока торговля и монеты, влияющие друг на друга, могут непосредственно или косвенно потерпеть ущерб. Напротив того, если ввести в обращение деньги, не имеющие никакой внутренней ценности и обладающие внешней ценой такого рода, что никто не захочет их вывозить за границу, при чем самое количество денег всегда будет способствовать существующей в них потребности — то в могуществе и богатстве государства не останется ничего непрочного.

Вышеизложенного достаточно, чтобы дать общее понятие о взглядах Ло на существо денег и кредита. Осуществление этих воззрений составляло главную, существенную часть Системы, потому что и торгово-политические и государственно-финансовые операции, расширившие ее первоначальные рамки, основывались в действительности на тех же мыслях о деньгах и кредите, в которых исключительно коренилась возможность возникновения и развития Системы. Основной ее принцип, выраженный в немногих словах, сводится к следующим трем посылкам: деньги это — капитал, кредит это — деньги, бумажные деньги это — кредит; следовательно, тот, кто выпускает бумажные деньги — создает кредит кто создает кредит, тот производит деньги кто производит деньги — тот создает капитал; но так как, если а = в, в = с, с = d, то и а = d и бумажные деньги = капиталу. Каждое из этих трех предложений, в особенности взятое отдельно, нельзя считать безусловно ложным.

Ло с одной стороны не знал или не обратил внимания на предел, за которым кончается истина и начинается заблуждение; с другой стороны он принял, или по меньшей мере выдавал условную зависимость явлений за абсолютную логическую последовательную между ними связь. Нельзя отвергать, что идеи Ло, хотя во многом слишком смелые, заключали в себе также нечто верное; мы это признаем. Ло, очевидно, далеко опередил свое время, именно тогдашние экономические понятия по Франции, когда он восстает против запрещения вывоза золота и серебра потому, что оно не достигало своей цели; когда он высказывается против фальсификации металлических денег, потому что она ввергала страну в нищету, не обогащая правительства; когда он признает, что ценность монеты зависит от количества заключающегося в ней чистого металла, а не от чеканки; когда он усматривает в кредите замену недостающих орудий обращения; когда он, соединяя мелкие капиталы, хочет поднять их на степень великой и плодотворной силы. Но он исказил применение своих правильных понятий, частью примесью ложных, частью преувеличением верных мыслей... Примеры примеси ложных мыслей мы видели не раз; примеры преувеличения покажет нам его практическая деятельность.

Преувеличением наиболее неправильного и опасного свойства было предложение Ло устранить в Шотландии звонкую монету и ввести основанное на идее о превосходстве бумажных денег исключительно бумажно-денежное обращение. Стал ли он по более зрелом размышлении рассудительнее по истечении десяти лет, отделяющих его шотландскую записку от французского банкового проекта? считал ли он Францию недостаточно зрелой для полного применения своих идей или же опасался, что такое сразу заявленное коренное преобразование встретит слишком сильное сопротивление? Мы не намерены здесь решать этот вопрос. Несомненно, что Ло в этом отношении выступил во Франции не таким радикалом, каким перед тем он показал себя в Шотландии. Звонкая монета не изгонялась; напротив того, она должна была служить основанием и гарантией для бумажных денег, предназначенных к выпуску, конечно, только временно, пока еще нужно было дать им обеспечение вследствие близорукости и недоверия толпы, так как Ло никогда не отказывался от надежды, что "кредит", как он называет банковые билеты, будет со временем сам себя поддерживать, что бумажки будут цениться более, чем металлические деньги, будут предпочитаться последним и приобретут премию в 20—30%. Ло считал этот успех неизбежным последствием лучшего устройства его учреждения, которое по организации и порядку ведения дела будет отличаться от находящихся в других местностях банков. "Вместо того, чтобы подражать последним, его банк (т.е. банк Ло) явится для них образцом, с которым будут сообразоваться в будущем главнейшие государства Европы, коль скоро они будут в состоянии применить те лучшие воззрения, которые он (Ло говорит о себе в третьем лице) имеет в виду распространить об этом важном вопросе..." Скромность во всяком случае не принадлежала числу природных слабостей Ло.

Первый план Ло состоял в основании Королевского банка; государство должно было дать капитал на это учреждение и получать за то три четверти прибылей. Остальную четверть Ло потребовал за управление, которое он оставлял за собой. Он вызвался покрыть расходы на учреждение и внести 500 000 ливров, которые, в случае неудачи, подлежали раздаче бедным. Между прочим, было указано, как на главную задачу банка, что он должен быть кассиром короля (т.е. государства); принимать все поступающие суммы и снабжать государство билетами, которые должны были служить исключительным платежным средством. Впрочем, эти билеты могли быть немедленно обменены на монету в банке, а в сделках между частными лицами не предполагалось делать прием билетов обязательным.

Ло выставлял учреждение государственного банка необходимостью, обусловленной особым состоянием Франции. Он полагал, что при всеобщем недоверии, наступившем вслед за последними войнами и сопровождавшими их финансовыми проделками, в капиталах, вносимых частными акционерами, не видели бы достаточной гарантии для обращающихся билетов; стали бы опасаться, что король, вечно нуждаясь в деньгах, потребует от банка субсидий и что если он не возвратит полученных сумм, то и банк не уплатит по своим обязательствам. Это опасение отпало бы или же было бы ослаблено, если бы банк был учрежден на счет короля; король нарушил бы собственные интересы, если бы он подорвал кредит банка... Другими словами: так как государство само подорвало свой кредит, то оно и должно стать во главе всего кредитного дела и, так как никто не доверяет тому, чтобы оно бережно относилось к чужому капиталу, то оно должно само дать капитал банку. Во всех этих доводах столько софизмов, что Ло, наверное, не мог их считать серьезными. Не вероятнее ли, что государственный характер банка был для него внутреннею необходимостью вследствие задачи и объема, которые Ло хотел придать этому учреждению, а также и круга деятельноти, который Ло хотел предоставить ему или которого банк должен был достигнуть.

Регент был со всем этим вполне согласен. Предложение Ло было передано им на обсуждение в чрезвычайном заседании совета 24 октября 1715 г. Из тринадцати парижских именитых купцов, которые прежде всего были спрошены, восемь выразили решительное мнение против этого предложения один, одобрив проект, посоветовал отложить осуществление его до лучших времен; четверо высказались за немедленное учреждение банка. Каждый из этих трех взглядов имел сторонников и среди собравшихся членов совета слабее был представлен последний взгляд, высказанный за немедленное учреждение банка. Одни полагали, что подобное кредитное учреждение никогда не будет надежно во Франции, ввиду господства произвола, при котором король мог во всякое время безнаказанно завладеть денежными запасами банка; другие находили, что для пользования банком в торговых оборотах недоставало еще доверия, а поэтому и правительству вряд ли удастся извлечь из него существенную прибыль третьи, наконец, утверждали, что увеличение бумажных орудий обращения, нелюбимых и уже потерявших кредит, новыми бумажными деньгами нанесет доверию последний удар. Самое решительное сопротивление встретило предложение Ло в герцоге Ноале, президенте финансовой коллегии. Противодействие герцога Ноаля деятельности Ло как в этом, так и в некоторых позднейших случаях было, вероятно, вызвано опасением, что "Шотландец" его заслонит и оттеснит, а, быть может, и заместит, сделав своими предложениями излишними собственные мероприятия герцога. Большинство членов совета присоединилось к герцогу Ноалю. Регент закрыл заседание замечанием, что, хотя он явился в присутствие с убеждением о пользе и необходимости банка, но, выслушав возражения, присоединяется к мнению герцога Ноаля; поэтому можно объявить тотчас об отклонении банкового проекта. Последнее Ноаль считал необходимым для "успокоения" публики. Впрочем, из второй записки Ло мы узнаем, что иностранные дельцы и финансисты также угрожали перестать высылать звонкую монету во Францию в случае учреждения банка; они видели в предложенных к выпуску банковых билетах лишь новую бумагу с принудительным курсом, подобную прежним монетным свидетельствам.

Но ни Ло, ни регент тем не менее не отказались от банкового проекта: он был только значительно урезан, чтобы в более скромной форме легче его провести; вместо управления государственным банком, Ло просил разрешения учредить частный банк. Большинству же членов совета между тем "шепнули кое-что на ухо", как сообщает Сен-Симон (St.-Simon). Новая записка Ло старалась опровергнуть те возражения против банка, которые были высказаны частью в заседании совета, частью в обществе; он явился лично в новое заседание совета, чтобы изложить свой урезанный проект. Сделанные изменения, а еще более решительная воля регента заставили умолкнуть оппозицию; возражение Сен-Симона не нашло отголоска и осталось поэтому без последствий.

Патенты 2 и 20 мая 1716 г. уполномочивали Ло основать банк, капитал которого "он вызвался образовать из собственных средств и из средств своего общества и с помощью которого он намеревался увеличить обращение денег, прекратить ростовщичество, заменить пересылку монеты между Парижем и провинциями; дать иностранцам возможность к верному помещению денег в нашем государстве, облегчить нашему народу продажу своих произведений и взнос податей". Те же патенты содержат две важных гарантии: во-первых, назначение правительством от себя лиц, известных своей прозорливостью и честностью, для надзора за банком, для подписания билетов и скрепления книг, дабы публика вполне была уверена в правильности и добросовестности управления; во-вторых, установление счета на банковые экю, которые всегда будут иметь вес и содержание чистого металла, указанные в день выпуска (экю равнялся тогда 5 ливрам, на марку приходилось 8 экю), и не будут подвергаться изменениям. Это "существенное и непременное условие для приобретения и сохранения банком доверия наших подданных, а также иностранцев".

Последнее постановление, действительно, имело важное значение: оно давало преимущество банковым билетам перед монетой. При так называемых монетных реформах, которых можно было ожидать со дня на день, монета не предоставляла прочного обладания известной ценностью. Но тот, кто, напротив того, обменивал свои деньги на экю в банковых билетах или вносил их вкладом в Банк, тот мог быть уверен, что всегда получит их обратно того же веса и достоинства; это относилось и к платежам на сроки, исчисленным не в ливрах, а в банковых экю. Следует помнить, что одним из основных положений Системы было то, что звонкая монета составляет неверное орудие мены, так как правительство может, по усмотрению, изменять ее достоинство и нарицательную цену — право, против которого Ло восставал с точки зрения не справедливости, а целесообразности. Он был поэтому вынужден резко выставить и ревностно охранять в интересах своего дела преимущество банковых денег.

Привилегия была выдана банку на 20 лет. Капитал определен в шесть миллионов ливров, разделенных на 1200 акций по 5000 ливров каждая, обладание пятью акциями давало право голоса. Банк состоял под покровительством герцога Орлеанского; директором был Ло. Высшее же управление было предоставлено общему собранию, созывавшемуся два раза в год (20 июня и 20 декабря). Банк открыл свою деятельность в июне в отеле де Месм (de Mesme); позднее он был переведен в более поместительный отдель де Невр (de Nevres). Банк не имел права вести сухопутную и морскую торговлю, заниматься ссудной, страховой и комиссионной операциями, а равно ни под каким видом не мог заключать процентных займов. Уставом был предоставлен ему выпуск банковых билетов, уплачиваемых по предъявлении, дисконт торговых бумаг и векселей, прием денежных депозитов; банк мог принимать поручения от торговцев по приему и выдаче платежей за их счет со взиманием комиссии 5 су за 1000 экю, выдавать векселя по курсу дня с платежом по предъявлении на провинцию и на иностранные банкирские дома. Успех превзошел ожидания, если не самого Ло, то публики. Сперва едва не смеялись над тем, что банк с металлическим запасом в 375 000 ливров (вначале только четвертая часть акций, и то в размере 25% была оплачена металлом) хотел поднять кредит, поддержать торговлю и спасти государство от банкротства. Прошло поэтому не мало времени, пока банковые билеты приобрели доверие, пока публика перестала видеть в них, как в новых государственных или как в старых монетных билетах, сомнительный дар, который считали за счастье обратить в другую ценность. Так, например, в конце февраля 1717 г. правительство объявляет для Парижа новое расписание цен на соль, причем оговаривает, что платежи могут производиться банковыми билетами; вследствие этого давка у соляных магазинов в продолжение целого месяца была так сильна, что мужчины и женщины ночевали у складов, чтобы запастись местами на следующий день; этими местами спекулируют и платят за них до 3 ливров, понятно, банковыми билетами. Да и в следующем году шесть замаскированных всадников напали на дилижанс, шедший из Дижона в Париж, с единственной целью, которой они и достигли: отобрать 40 000 ливров звонкой монеты, находившейся в железном сундуке, и заменить ее банковыми билетами.... Однако, крупные выгоды от употребления банковой денежной единицы, которая одна давала возможность заключать срочные сделки на деньги с более постоянной ценностью и вести серьезные сношения с заграницей; смелое и, по-видимому, бескорыстное поведение Ло, который учитывал лучшие векселя из 6%, а вскоре и из 4-5% в год, в то время как обычный рост достигал до 2-1/2% в месяц; прямая поддержка, которую он оказывал торговле и промышленности советом и ссудами; в особенности же заботы о том, чтобы обязательства банка никогда не превысили его свободных платежных средств; все это вместе взятое оказывает постепенно самое благоприятное влияние на торговые обороты; недоверие, против которого так долго пришлось бороться банку, заменяется полным доверием. Вместе с доверием, с увеличением платежных средств, с удешевлением денег — поднимаются промышленность и торговля в стране; за границей возрастает кредит, и международная торговля оживает.

Ни регент, ни Ло не хотели довольствоваться этим верным, но скромным успехом обыкновенных банковых операций, так как они с самого начала имели нечто большее в виде: а именно, создать учреждение, господствующее над всеми кредитными и денежными оборотами страны и выручающее правительство из финансовых затруднений. Впрочем, хотя банк временно был лишь частным предприятием, между ним и правительством уже установились тесные сношения, которые не могли остаться без дальнейших последствий. Так, например, из шести миллионов основного капитала подлежала внесению только 1/4 часть деньгами, а 3/4 государственными билетами; банк, таким образом, изъял из обращения на 4-1/2 миллиона обесцененных бумаг и этим оказал существенную пользу государственному кредиту. Государство со своей стороны старалось содействовать кредиту и распространению банковых билетов.

Циркуляр герцога Ноаля от 7 октября 1716 г. обязывает всех податных чиновников отправлять поступающие суммы в Париж исключительно банковыми билетами, так как этот способ отправления быстрее, вернее, дешевле и не лишает провинцию металлических денег, что бывает каждый раз при отправке государственных доходов монетой. В дополнение к этому сборщикам было объявлено, что если кто-нибудь из них, ради корыстных расчетов или по другой причине, представит вместо денег торговые или другие векселя или, обладая звонкой монетой, откажет в требуемом обмене ее на банковые билеты, то таковой немедленно будет смещен.

Это почти равнялось возведению банка в степень государственного учреждения. Дурное впечатление, произведенное циркуляром, указало регенту на его излишнюю поспешность. Новый циркуляр (от 26 декабря 1716 г.) "впредь до дальнейших распоряжений" предоставляет усмотрению сборщиков сдавать деньги в любом виде (монетой, банковыми билетами или векселями на Париж); но только "под страхом должного наказания" они обязаны были представляемые банковые билеты обменивать на монету. К этому было добавлено, что, для верного представления о банке, нужно видеть в нем учреждение, не имеющее иной цели, кроме воспособления торговле; "никоим образом не следует смотреть на него, как на учреждение, которой представляет для короля другой интерес, кроме общей пользы всех его подданных. Покровительство оказывается банку только по этому соображению и для того, чтобы содействовать развитию тех выгод, которые страна ежедневно из него извлекает"... Это "покровительство" становилось более явным по мере того, как упрочивалось доверие к банку; постановление совета от 10 апреля 1717 г. обязывало все правительственные кассы к принятию банковых билетов при взносе податей, пошлин и других платежей; все правительственные кассы превратились, таким образом, в отделения банка, хотя он все еще оставался частным учреждением.

Банк, несмотря на широкое поле деятельности, которое перед ним открылось, был только частью обширного плана Ло. Большая компания для сосредоточения и поднятия заморской торговли должны была пока составить другую, дополнительную часть проекта. В семнадцатом столетии, и во Франции, подобно Голландии и Англии, возникло несколько обществ такого рода, между которыми Ост-индская компания (1628 г.) возбуждала завистливые опасения своих предшественниц в Англии (1600 г.) и Голландии (1602 г.). Дурное управление и господство произвола повлекли за собой ее быстрый упадок и продажу ее владений. Выкупленные Кольбером земли эти доверены были новому, более значительному обществу, которое, однако, тоже расстроилось через несколько лет. Не более посчастливилось и другим обществам морской торговли, основанным при этом деятельном министре. Военные и финансовые бедствия, наполнившие последние годы Людовика ХIV, обнаружили свое разрушительное влияние на гавани и на флот Франции. В начале регентства насчитывали еще шесть заморских обществ: Ост-индское, Китайское, Сенегальское, Сан-Домингское, Канадское, Варварийское; не будучи в силах соперничать с Англией и Голландией, они влачили жалкое существование и не могли остановить ни собственного упадка, ни упадка колоний.

Самой ценной и многообещавшей из заатлантических французских колоний была, бесспорно, долина Миссисипи; во Франции богатства ее подозревали, но почти вовсе их не эксплуатировали.

Водворившись в Канаде с начала 16 столетия, французы узнали от индейцев о великой текущей к югу реке, именуемой ими "отцом вод" — Миссисипи. Иезуит Маркетт (de Marquett) и квебекский купец Жолье (Joliet) отважились (1671 г.) на смелую экспедицию, проникли в страны, где еще не ступала нога европейца, через тучные равнины Миссисипи для слияния этой величественной реки с Арканзасом; Жолье вернулся из Квебека, водрузив в долине Миссисипи французский флаг. Его восторженные описания виденных им стран не остались без последствий; Роберт де ла Салль (chevallier de la Salle), нормандский моряк и искатель приключений, получил от Людовика ХIV несколько лет спустя средства и полномочия для завершения открытия, исследования и приобретения этих местностей в пользу Франции. Преодолев чрезвычайные затруднения, де ла Салль, действительно, в июне 1682 года проследил все течение реки; в апреле 1863 года он достиг ее устья в Мексиканском заливе, овладел именем Франции страной и назвал ее в честь короля Луизианой. По возвращении во Францию, де ла Салль получил в 1684 г. четыре корабля с необходимым экипажем и материалами, чтобы предпринять открытие устья Миссисипи со стороны моря и основать поселение при впадении этой реки в океан. Предприятие рушилось вследствие распри де ла Салля с Боже (Beanjeu), начальником экспедиции, который его покинул с бухте Св. Бернарда, на враждебном, бесплодном прибрежье, в 200 милях от места назначения, без амуниции, почти без съестных припасов; его умерщвление одним из подчиненных повлекло за собой расстройство колонии и упадок всего предприятия. Только после того, как Утрехтский мир снова отрыл моря французскому флагу, вспомнили о дальних владениях, где от прежнего поселения едва уцелело несколько солдат и до 30 семейств, обедневших и почти одичавших. Кроза (Crosat), богатый и предприимчивый купец, бывший финансовый администратор, получил (сент. 1712 г.) привилегию на торговлю с Луизианой и право собственности на все рудники и металлы, которые он откроет или будет разрабатывать в стране. Его единичные средства, были, конечно, недостаточны, чтобы основательно и плодотворно воспользоваться богатством колонии; кроме того, он и ошибся в своих ожиданиях, преимущественно в надежде на легкую и изобильную добычу золота и шелка. Когда "Судебная камера" хотела обложить его платежом за владение Луизианой, то он отказался от привилегии.

Финансовый совет был скорее обременен, чем обогащен этим даром (указ 23 авг. 1727 г.). Правительство, при стесненном внутреннем положении, не имело возможности продолжать колонизацию на свои средства, а найти нового предпринимателя было крайне трудно; ни один капиталист не хотел рискнуть своими миллионами там, где потерпел неудачу Кроза. Остановились на мысли учредить акционерное общество с капиталом в два миллиона и предложить это дело Шотландцу: потому ли, что в нем предполагали больше ловкости и, в особенности, отваги, чем в других финансовых деятелях, или же потому, что его тайные противники надеялись рискованным предприятием привести его к верной погибели.

Далекий от мысли отвергнуть этот дар данайцев, Ло принял его с полнейшей готовностью, но с одним условием: дать делу более обширные размеры... Так, по крайней мере, описывает возникновение компании Миссисипи Лемонте (Lemontey), достоверный историк регентства, по рукописным заметкам графа де ла Марк (de la Marck). Мы не имеем ни основания, ни права сомневаться в достоверности этого свидетельства. Во всяком случае, в предложении финансового совета нужно видеть еще другую побудительную причину, определившую выбор Ло и ускорившую осуществление его предприятия. Самый план обширного предприятия, средоточием которого должна была служить компания Миссисипи, в мыслях Ло уже давно сложился. Мы видели, что еще до основания банка он говорил об этом деле (VII); теперь мы увидим, что оно составляло "ось Системы".

В этом-то именно и заключалась необходимость с самого начала организовать предприятие в самых величественных размерах. Общество, которое Ло учредил для пользования привилегией и которой получило наименование Западной Компании, должно было сосредоточить большие денежные средства, чем все предшествовавшие ему предприятия. Основной капитал, громадный для того времени, доходил до 100 миллионов ливров. Акции (200 000), однако, были только по 500 ливров, "так как" — гласит патент — "цель наша состоит в том, чтобы возможно большее число наших подданных принимало участие в торговле этого общества и в выгодах, которые мы ему предоставляем и которыми всякий, по своим средствам, мог бы пользоваться". Привилегии общества были самого обширного объема. Оно получило — помимо монополии канадской торговли бобрами, которой владели с 10 мая 1706 г. Обер, Нере и Гюйоль (Aubert, Neret et Guyol) — полное право собственности и верховное право над всеми открытыми землями Луизианы, а также и теми, которые еще могут быть открыты, для собственного пользования или для передачи арендаторам и вассалам. Оно имело во Франции и в Америке своих комендантов, губернаторов, офицеров, свое войско; французское правительство, под охрану которого оно поступило, должно было, на случай нужды, помогать ему и вооруженной силой. Обязательства же общества состояли в выражении королю своей преданности, поднесением золотой короны, весом в 30 марок, при каждом восшествии на престол; далее, обществу ставились два условия: ежегодно поселять по крайней мере 6000 белых и 3000 чернокожих и устраивать для индейцев, подлежавших обращению в христианство, достаточное число церквей с причтами. Форты, ранее построенные правительством, со всеми находившимися в них запасами оружия, съестных припасов и денег, также как и все, что оставил Кроза, подарено было новому обществу.

Привилегия была выдана на 25 лет; в случае невозобновления ее по истечении этого срока, общество должно было сохранить право собственности на земли, но с единственным ограничением: отчуждать их только французам. Кроме того, ему были предоставлены особые таможенные льготы для ввоза своих произведений во Францию и каждый корабль, совершивший свое первое плавание во французскую Америку, награждался премией. Статьей 1-й патента разрешалось принимать участие в предприятии всем торговым обществам, корпорациям, союзам; также и дворянству, достоинство которого не могло от этого пострадать (deroger). Последняя статья, впрочем, не была нововведением, которое так прославляет Луи Блан; она была заимствована в новом декрете из подобных же патентов мая и августа 1664 г., августа 1669 г. и декабря 1701 г. Акции, дивиденды и содержание, выдаваемой компанией служащим, не могло подлежать секвестру. В случае банкротства своих членов, общество не было обязано дозволять рассмотрение своих книг. Директора общества, по уставу, избирались акционерами на три года и только в первый раз назначались королем. Само собой разумеется, что Ло является во главе директоров; но и сам регент был в их числе, что имело особое значение.

Невольно приходит на мысль каждому читателю аналогия между созданием Ло и английской Ост-индской компанией. Рассматривая с одной стороны могущество, достигнутое этим последним обществом, существованию которого ныне угрожает конец⁰⁰³ , а с другой стороны то, что сделали с тех пор североамериканцы из долины Миссисипи, нельзя не признать, что устройство Западной Компании, а равно и область, подлежавшая ее эксплуатации, представляли самые лучшие условия для успеха и процветания. Конечно, действительные денежные средства Компании были очень ограничены, так как при образовании капитала пущены были в ход и безрассудная спекуляция и еще более забота об оказании помощи государству. Сто миллионов были внесены исключительно государственными билетами, которые тогда (авг. 1717 г.) стояли на 60% ниже номинальной их цены. Но даже и эти сильно обесцененные средства не остались в распоряжении Компании. Внесенные билеты были переданы для уничтожения государству, которое за это обязалось выплачивать в два срока ежегодную ренту в 4 миллиона ливров; 2/4 ее были отнесены на доход с пошлин, 1/4 на почтовые и 1/4 на табачные доходы. Рента первого года подлежала, однако, не разделу между акционерами, а обращению в оборотный капитал Компании.

Такое распоряжение повредило размещению акций. К этому присоединились еще полнейшая неудача всех прежних торговых предприятий этого рода; выход из дела Кроза, о финансовых и торговых способностях которого были высокого мнения; недоверие к Ло, усилившееся вследствие оппозиции парламента, затягивавшего регистрацию патента на учреждение общества, все это не могло обеспечить предприятию благоприятный прием в финансовых и торговых кругах. Уплата государственными билетами, рассчитанная на привлечение массы, должна была удержать серьезных капиталистов, и возбудила небезосновательное подозрение, что все предприятие имеет целью лишь применение нового способа для легкого изъятия из обращения государственных бумажных денег. Владельцам этих билетов, правда, представился удобный случай сбыть их по номинальной    цене; но кто мог поручиться за исправную уплату обещанной правительством процентной ренты?.... На бумаги Компании явился больший спрос, только когда она решилась, вопреки первоначальному постановлению, в первых числах июля 1718 г. уплатить проценты за первое полугодие, по крайней мере, по некоторым сериям акций. Подписка была покрыта 16 июля 1718 г., почти через год после ее открытия. Акции приобрели скромную премию в 6%; "но, по-видимому, можно полагать" — говорит Mercure de France (11 июля 1718 г.), из которого мы заимствуем эти подробности, — "что они весьма скоро поднимутся выше". Это далеко не тот энтузиазм, с которым, как утверждает большинство новейших историков Системы, была встречена компания Миссисипи при своем первом появлении. Следует ли еще упоминать, что мы считаем неудачной выдумкой рассказ, будто собрание капиталистов, увлеченное первым изложением плана Миссисипи, хотело воздвигнуть в честь шотландца Ло статую на самом видном месте Парижа? Подобный восторг выразился бы прежде всего в стремительной распродаже акций.

Мы упомянули о недружелюбном настроении парламента в числе тех обстоятельств, которые препятствовали быстрому развитию Компании Миссисипи. Враждебность эта простиралась не только на Компанию, но и на всю финансовую политику регентства и в особенности на планы и предприятия Ло, может быть, именно потому, что регенту последние нравились больше стремлений соперничавшего Ноаля. Парижский парламент, как известно, поспешил провозгласить Филиппа Орлеанского регентом Франции и таким образом уничтожил завещание Людовика ХIV, не дав остыть его телу. Эта услуга требовала вознаграждения. Приняв, как бы от парламента, полномочие на регентство, Филипп уже тем самым признал за этим собранием значение, не основанное ни на законе, ни на истории этого учреждения. Кроме того, в достопамятное заседание 3 сент. 1715 г. регент формально возвратил парламенту "право возражений" (droit de remontrances) и кроме того обязался сообразоваться с его советами и указаниями во всех государственных делах. Парламент тем ревностнее постарался воспользоваться своим возвышением, чем сильнее он был унижен при предшествовавших правительствах.

На коленях у ног Людовика ХIII он должен был выслушать резкие слова: "Семь или восемь из вас я зачислю в полк мушкетеров, чтобы научить вас послушанию". Во время отрочества Людовика ХIV парламент стал было смелее; но всем известно, как юноша-король навсегда положил конец этим попыткам. При первом известии о "возражениях", Людовик ХIV, возвращаясь с охоты из Венсенна, в ботфортах, с хлыстом в руке, поспешил в залу заседания высшего учреждения страны и обратился к присутствующим со следующими грозными словами: "Всем известны те несчастья, которые ваши собрания принесли стране; я повелеваю отменить возражения по поводу моих эдиктов. Господин президент! Я запрещаю вам терпеть подобные собрания, а вам всем заявлять подобные возражения". В продолжение пятидесятилетнего господства этого монарха, парламент был нем и безучастен. Поэтому было вполне естественно, что, когда Филипп Орлеанский возвратил парламенту свободу действий, то последний захотел ею воспользоваться в самом широком смысле, не останавливаясь даже перед злоупотреблением ею.

Сигнал к сопротивлению был дан, кажется, из провинции. Тулузский и Гренобльский парламенты, например, не хотели признать кассиров, посланных туда Судебной Камерой. Последняя, утверждали они, должна была быть составлена, как и в предшествовавших случаях, из членов от всех парламентов; между тем в нее вошли только члены Парижского парламента и Счетной Палаты. Парламенты в Бордо, Руане и Реймсе нашли и другие основания к возражениям и жалобам. Оппозиционные движения имели, однако, мало значения, пока Парижский парламент был спокоен. Но и здесь оппозиция не могла не проявиться, тем более, что регентство, по свойственному ли ему характеру, по принципу ли или вследствие старой привычки французских королей недолго помнило обещания 3 сентября 1715 года. Начались постоянные столкновения между правительством и парламентом. Ненужное учреждение двух новых должностей главных интендантов для маркиза де Торси (de Torcy) и герцога д’Антена (d’Antin) повело за собой суждения, тянувшиеся шесть месяцев. Эдикт против финансовых деятелей вызвал столько же негодования, сколько и страха среди этой корпорации, состоявшей из сыновей и родственников traitans, подвергавшихся опасности. Отмена военной десятины была регистрирована после продолжительных и многотрудных переговоров. Регент был вынужден призвать к себе четырнадцать членов и президента парламента, чтобы лично их уговорить и убедить. Такая полууступчивость еще более усилила смелость и подняла дух сопротивления этой корпорации. В торжественном заседании 26 января 1718 г. она представила возражения, по поводу билетов главных сборщиков, государственных билетов, рент городского совета и вообще против всего, предпринятого по части финансов после смерти Людовика ХIV. В результате парламент добился только пустого обещания, что король, подвергнув в совете рассмотрению сделанные возражения, сообщит по ним свое решение.

Раздражение парламента не могло не перейти в явное и решительное сопротивление, коль скоро ему представился к тому повод и когда право и общественное мнение были на его стороне. Поводом послужил эдикт о монете 20 мая 1718 г., содержание и цель которого мы уже привели выше. Мы равным образом уже заметили, что монетные реформы должны были косвенно способствовать кредиту банковых билетов, выпущенных в твердо определенной валюте; не мудрено поэтому, если в декрете о переплавке монеты увидели прежде всего окольный и крайне бесчестный путь для поднятия цены банковых билетов. Новейшие писатели хотят оправдать Ло в деле издания этого указа: — он будто бы допустил только то, чему не мог воспрепятствовать. Трудно удовлетвориться этим оправданием, да и оправдание ли это? Влияние Ло на регента и его голос в финансовых делах были уже в то время решительными; такое важное постановление не могло быть проведено без его ведома, а тем более вопреки его желаниям. Противники монетной реформы не заблуждались на этот счет, что вскоре и выразилось в характере и направлении их оппозиции.

Декрет о монете был обнародован в Париже 1 июня, без предварительного внесения в парламент для обсуждения и регистрации. Парламент созвал чрезвычайное заседание, в котором он допросил представителей парижской торговли и банкиров. Беззаконие и вред новой порчи монеты были единогласно признаны. Но парламент ограничился пока следующим решением: просить регента отложить чеканку и выпуск новой монеты до внесения этого постановления в парламент для обсуждения и регистрации. Регент возразил, что он готов выслушать возражение парламента, но не может остановить исполнение эдикта; на парижском монетном дворе ежедневно чеканилось 800 000 ливров; выпускались они, правда, не без затруднений, так как даже в городской ратуше не принимали новую монету при платеже ренты. Парламент на это ответил своим постановлением от 20 июня, положительно запрещавшим всем нотариусам страны составлять какие либо документы на платеж или возврат денег на иную монету, чем ту, которая находилась в обращении до 30 предыдущего месяца. Парламенты в провинции восстали еще решительнее. Руанский парламент, под страхом смертной казни, запретил продолжение новой чеканки в своем округе. Парламент города Э отправился на местный монетный двор, составил опись, все запер и взял к себе ключи на хранение; нечто подобное произошло в Бордо и в Бретани.

В Париже правительство пыталось насильственными мерами препятствовать воспроизведению и распространению постановления парламента от 20 июня. Печатня парламента была занята мушкетерами; всем же другим типографщикам, под страхом смертной казни, было запрещено печатание постановления парламента. Пробовали распространять рукописные копии его; некоторые из них удалось приклеить на углах улиц до прибытия солдат, которым было приказано стрелять в лиц, наклеивавших листки. Возбуждение было сильно и в Париже. Монетный двор полагал, что продолжение работ возможно только под сильным военным прикрытием; патрули принуждали на базарных площадях принимать новую монету. Носился слух, что парламент хочет схватить Ло, судить его и немедленно повесить. Шотландец этому поверил, из трусости или в силу особых соображений, и поспешил укрыться от опасности в Пале-Рояле. Прямым ответом правительства на постановления парламента от 20 июня был эдикт совета от 21 июня, который признавал это постановление за посягательство на королевскую власть, кассировал его и оставлял в силе монетный закон от 20 мая.

Обе стороны пока еще не отваживались на крайние меры. Возражения с одной стороны и пустые ответы с другой продолжались по-прежнему. Парламент не ограничился возражениями против последнего монетного эдикта; он старался вообще юридически и исторически укрепить за собой право на решения по делам такого рода. На это притязание, в особенности обстоятельно и решительно выраженное в торжественном собрании 27 июня, регент велел ответить 2 июля, "что законы существуют только по воле короля и единственно его воля дает им полную силу. Регистрация в учреждениях судебных и административных, которым поручена исполнительная власть, ничего не прибавляет к силе закона, — это лишь оглашение закона, акт необходимого подчинения, в чем учреждения должны считать за честь служить примером для всего народа". На новые представления, во время аудиенции 26 июня, парламент получил краткий ответ короля: "мой хранитель печатей выяснит вам мои намерения", а хранитель печатей сказал: "Король уже выяснил вам свои намерения и выяснит их впоследствии". Парламент, не запуганный, а раздраженный, вступил, со своей стороны, тоже в открытую борьбу: его возражения снова обратились против Ло, как косвенного виновника, против банка, как косвенной причины спорного монетного эдикта. В общем собрании 12 августа, парламент постановил, чтобы банк строго придерживался тех операций, которые ему были предоставлены патентами 2 и 20 мая; чтобы ему было запрещено иметь или пускать в оборот королевские (т.е. государственные) деньги; чтобы все государственные деньги были на руках у королевских чиновников, лично ответственных за суммы, полученные ими в банковых билетах или обмененные на таковые. Кроме того, парламент запретил всем иностранцам, хотя и принявшим французское подданство (Ло принял французское подданство 22 мая 1716 г.), вмешиваться в финансовые дела государства посредственно или непосредственно, под своим именем или под чужим. Декрет правительства от 21 уничтожил это парламентское постановление и определил, кроме того, что на будущее время парламент должен представлять свои возражения по поводу нового эдикта в течение первой недели; по прошествии же этого времени эдикт почитается одобренным и регистрированным. Это новое ограничение объясняется тем, что "Парижский Парламент", подстрекаемый недоброжелательными людьми и наперекор мнению своих наиболее рассудительных членов, злоупотребляет вниманием, которым он почтен от его величества, и продолжает свои попытки к присвоению себе некоторых функций верховной власти".

Борьба становилась все серьезнее, настолько серьезной, что ее начали считать даже опасной лица, находившиеся вдали от нее. Георг I, король Англии, предложил регенту свою помощь. Очевидно, слово "парламент" ввело его в заблуждение относительно значения нападающего и последствий борьбы. Альберони (Alberoni) судил о ней гораздо правильнее, "как о театральном огне, которой вспыхивает без последствий". Аббат Дюбуа (Dubois), позднее кардинал и первый министр, в записке, обращенной к регенту, очень верно очертил пределы и силу парламентской оппозиции следующими строками: "Какая сила может противиться осуществлению королевской воли? Парламенты? Они могут делать только возражения, да и это есть милость, которой они обязаны вашему королевскому высочеству; почивший король... им это строго воспретил. И если, после того как они выболтали все свои возражения, королю не угодно будет взять назад закон или изменить его, то они должны регистрировать таковой; если парламент все еще упорствует, то монарх посылает ему свои последние повеления. Тогда являются новые возражения, отзывающиеся уже восстанием. Парламенты не упускают случая выставить на вид, что они представители нации, столпы государства, хранители закона, защитники отечества и другие тому подобные основания. На это правительство отвечает приказанием регистрировать закон, присовокупляя, что члены парламенты только чиновники короля, а не Франции. Постепенно огонь разгорается в парламенте; партии образуются и волнуются. Тогда обыкновенно назначается lit de justice, чтобы привести парламентских господ к желанной цели. Если они покорятся, то очевидно, что король добился послушания, а большего не может требовать величайший монарх в мире. Если же они, возвратившись в здание своего парламента, будут продолжать сопротивление, то надо сослать непокорных и вожаков партий, или отправить весь парламент в Понтуаз. Тогда на него натравливают дворянство и духовенство, его естественных врагов, позволяют распевать сатирические песенки... и вся эта операция, ход и последствия которой нам известны по опыту, возбуждает только слабые волнения без всяких серьезных неудобств, а парламент тем не менее наказан за свое непослушание. Молодых советников, преобладающих в этом учреждении, смирит голод.. Потребность жить в столице, привычка к удовольствиям, любовные связи настоятельно требуют их возвращения к семейному очагу, к их возлюбленным или к законным женам. Таким-то образом наступают: регистрация, послушание и — возвращение".

Это цинически откровенное изложение воспитателя и поверенного Филиппа Орлеанского заключает в себе одновременно как историю исхода монетной борьбы, так и объяснение той совершенно ничтожной роли, до которой унизился парламент после столь героического натиска. Члены были вызваны в Лувр на чрезвычайное заседание 26 августа 1718 г. Цель этого lit de justice держалась в глубокой тайне. Прежде всего потребована была от парламента регистрация состоявшегося уже несколько месяцев перед тем эдикта, которым заклятый враг парламента — д’Аржансон (d’Argenson) назначался хранителем печатей, т.е. ставился во главе всей магистратуры. После того, как парламент выслушал резкое порицание со стороны Аржансона за свои "посягательства", от него была потребована регистрация декрета правительства от 21 августа и еще нового эдикта, напоминавшего парламенту, что "последний учрежден для постановлений по праву частному и не имеет никакого полномочия на вмешательство в дела государственные, почему ему воспрещается касаться дел финансовых и по ним представлять возражения...". Согласно с этим эдикт постановляет, между прочим, что "если после принятия возражений, нам все-таки благоугодно, чтобы эдикты, повеления и патенты были регистрированы, то парламент обязан немедленно это исполнить; в противном же случае, регистрация будет считаться состоявшейся". (§5); парламенту безусловно воспрещается истолковывать представленные ему акты (§ 6), а также приглашать другие судебные и административные присутствия для совместных обсуждений или распоряжений (§7), в особенности же привлекать финансовое управление каким либо способом к участию в своих заседаниях, или же собирать сведения о каких бы то ни было делах, касающихся государственного управления, пока нам не будет угодно уполномочить на это парламент особым повелением (§ 8)... Коленопреклоненная просьба президента парламента, де Месм (de Mesmes), чтобы, по крайней мере, им дали время для рассмотрения эдиктов, оставлена была без внимания; эдикты были регистрированы по формуле, доставленной хранителем печатей: "Король требует послушания, немедленного послушания". Какая была польза в том, что парламент, возвратившись в Palais de Justice, немедленно протестовал против этой насильственной меры? В ответ на это, в следующую ночь, президенты Бламон и Федо и советник Сен-Мартен (Blamont, Feydeau et Saint-Martin), были арестованы и отправлены на остров св. Маргариты. На неотступные просьбы то всего парламента, то представителя его, президента, об освобождении сосланных следовал однообразный ответ: арест был вызван государственными соображениями, а судьба заключенных зависит от того, как будет вести себя парламент. Советники, незадолго перед тем столь строптивые, по собственному почину принесли повинную перед Ло и умоляли его о заступничестве перед регентом; но Ло, если верить Сен-Симону, по-видимому, только потешался над быстрым переходом парламента к самоунижению. Лишь восемь месяцев спустя (в мае 1719 г.), после того, как спокойный и покорный образ действий парламента заслужил одобрение свыше, ему представился случай отблагодарить регента в торжественном представлении за возвращение изгнанных членов.

Строго законное право — в продолжение шестимесячной борьбы с парламентом было на стороне регента; по существу парламент был только судебным учреждением и предоставленная ему регистрация королевских эдиктов была исполнительной формальностью, а не законодательным актом. Мы также не решаемся утверждать, что оппозиция парламента обусловливалась исключительно побуждениями общественной пользы. Но, с другой стороны, за него говорило многовековое предание и, по общему правилу, ему дозволялось перед регистрацией делать свои верноподданнические возражения, которые не всегда оставлялись совершенно без внимания. Мы видели, что причины совсем особого свойства давали парламенту право ожидать и требовать именно этого внимания. Но каприз и изменившиеся интересы регента могли отнять то, что даровала его воля и его прежние интересы. При господстве произвола иначе и не могло быть. Ни Ло, ни Дюбуа, ни д’Аржансон не были людьми, которые желали бы сдерживать регента в этом отношении... В настоящем случае борьба между регентом и парламентом интересует нас только по своему конечному результату, т.е. как устранение единственного серьезного надзора и оппозиции, которые могли тормозить финансовые предприятия регента и Шотландца.

Противник, которого Ло имел в самом совете в лице герцога Ноаля, на деле был уже устранен с начала этого года (1718 г.). Взгляды, планы и средства обоих представляли резкую противоположность, исключавшую для этих лиц возможность долго действовать одновременно, а тем более совместно. Конечно, и Ноаль обещал помочь финансовому горю, но, с одной стороны, он хотел этого достигнуть насильственными мерами, безуспешность и непопулярность которых нам уже известны; с другой же стороны, он требовал строжайшей бережливости в продолжение 15 лет, т.е. стремился к невозможному, при легкомыслии и известном образе жизни регента. Подобная, хотя никогда не любимая, система возрождения — натянутое подражание образу действий Сюлли и Кольбера — могла бы быть все-таки терпима, если бы ее проводило лицо, сумевшее своими способностями сделаться необходимым и своими добродетелями внушить уважение. Но у президента финансового совета не имелось в избытке ни того, ни другого. Его неспособность достаточно скоро обнаружилась и стала достоянием молвы; намеки на пристрастие к pots de vin (взяткам) преследовали его даже в публичных заседаниях совета, в котором он председательствовал. Его сотоварищ д’Агессо (d’Aguessau), прежний генеральный прокурор, хранитель печатей после смерти Вуазена (Voisin), стоял выше его по способностям и честности; но у него было два недостатка: среди распутного двора и в особенности относительно регента он слишком резко выступал Катоном, а по отношению к парламенту, к составу которого он сам принадлежал в качестве члена судебного ведомства, он был недостаточно энергичен по слабости или потому, что был проникнут корпоративным духом.

Упомянутые обширные "возражения", которые регент выслушал от парламента в торжественной аудиенции 26 января 1718 г., по-видимому, ускорили давно решенное падение этих двух личностей, сделавшихся неприятными. На третий день (28-го) рано поутру, де ла Брильер (Brilliere) отправился к канцлеру, чтобы потребовать от него возвращения печатей; д’Аржансон между тем был вызван к регенту. Едва успели доставить печати во дворец, как регент поспешил передать их директору полиции. Герцог Ноаль, присутствовавший при совершенно неожиданной сцене, не заблуждался, что происшедшее должно неизбежно отразиться на его официальном положении. Он просил об отставке, которая, как желанная и ожидаемая, была немедленно принята. В два часа пополудни уже изготовленные и снабженные печатями два патента мгновенно вознесли вчерашнего директора полиции на два самых значительных поста: министра финансов и хранителя печатей. Непримиримая ненависть к парламенту, суровость характера и относительное ничтожество служили лучшей рекомендацией для д’Аржансона⁰⁰⁴ В нем надеялись найти сильное и послушное орудие: человека, который с безусловной покорностью и преданностью будет, в качестве хранителя печатей, санкционировать планы и приказания Ло, а в качестве контролера финансов осуществлять их. Вскоре выяснилось, насколько это предположение было основательно. Бесспорно, однако, что в данную минуту удаление Ноаля и д’Агессо предоставило Ло большую свободу действия.

Но регент со своим шотландским любимцем мог действовать еще свободнее, когда он, вскоре после меры 26 августа, упразднил и коллегии (conseils), между которыми прежде были распределены общественные дела. Эта организация управления, встреченная вначале громким одобрением, могла бы, при хорошем выборе личного состава и при серьезной заботе об общественных делах, иметь самые плодотворные результаты; но она сделалась пустой и опасной формой, с тех пор как все дела стали проходить через кабинет регента (Сен-Симон). И дела пошли этим путем не только вследствие того, что своевольный и пртязательный темперамент регента не мог свыкнуться с разделением власти, но и вследствие того, что коллегии, превратившись в рассадники интриги, зависти и мелочных препирательств, утратили всякое доверие и впали в полнейшее бессилие. Религиозные споры по поводу буллы Unigenitus заняли в первые года регентства самое выдающееся место после финансовых дел и были внешним поводом к уничтожению коллегий: а именно высокомерие кардинала Ноаля повело к упразднению коллегии вероисповеданий (conseil de conscience). Однако колесо машины было таким образом сломано, а отсюда переход к ее полному разрушению был уже нетруден. В одно прекрасное утро (24 сентября), регент удивил всех президентов благодарственными рескринтами короля за все их прошедшие заслуги. Место коллегий заняли снова министры или статс-секретари; финансы достались д’Аржансону, подставному лицу, за которым стоял Ло, ибо последний, не будучи католиком, не мог занимать этот высокий пост.

Этим положением вещей воспользовались, чтобы открыто придать банку то устройство и то назначение, которое Ло и регент имели в виду с самого начала и к чему доселе они стремились окольными путями: а именно, взяв банк в руки правительства, делать его государственным учреждением. Преобразование было условлено между Ло, регентом и герцогом д’Антен; позднее посвятили в это дело и герцога Бурбонского. Д’Аржансон узнал обо всем только в ночь на 4 декабря 1718 г., когда эдикт уже был готов для подписи. Хотя д'Аржансон и был глубоко оскорблен таким образом действий, но, как ловкий придворный, он не воспротивился решению, которое считал бесповоротным. На следующее утро появился эдикт, поставивший банк Ло на степень королевского. "Ло предлагал это с самого начала", гласило вступление к эдикту, но "в то время обстоятельства еще не позволяли на это согласиться". Банк был поэтому организован в ином виде. "Успех этого учреждения побудил нас недавно подвергнуть рассмотрению первоначальный проект господина Ло, и мы убедились вполне, что общая польза торговли и наших подданных предписывает нам организовать это учреждение в виде королевского банка, с управлением, действующим от нашего имени, и состоящего под нашей властью". Акционерам правительство возвратило их взносы звонкой монетой, между тем как сами они уплатили три четверти взносов обесцененными бумагами.

Устройство и управление Банка не изменились: повеление 5 января 1719 г. утвердило Ло директором, Фенелона (Fenelon) — инспектором, Буржуа (Bourgeois) — казначеем и Дараве (Daravest) — контролером; в банковых операциях произошло лишь одно изменение: учреждение это обязывалось впредь принимать безвозмездно платежи за счет частных лиц. Глубоко коснулась Банка перемена, передававшая все управление из рук ответственных частных лиц безответственному правительству. Ло как будто колебался, подвергнуть ли свое успешно развивавшееся дело опасности, грозящей со стороны произвола и легкомыслия высших сфер. Эти сомнения вполне понятны. Правда, три года назад он утверждал, что посягательства на Банк, неприкосновенность которого вполне отвечает правильно сознанным интересам самого правительства, немыслимы со стороны последнего. Эту веру, однако, если она действительно имела место, Ло давно должен был утратить, ближе познакомившись с Филиппом Орлеанским и окружавшими его лицами. Говорят, будто Ло предлагал учреждение особой комиссии из членов четырех высших судов для надзора за королевским банком. Регент, конечно, отклонил это, а Ло имел слабость уступить. "Но в тех высоких сферах, где решаются судьбы народов, слабость есть преступление", — замечает по этому поводу самый красноречивый защитник Ло (Луи Блан). Вина Ло мало уменьшается, если даже допустить достоверность утверждения некоторых из его защитников, будто бы вся банковая реформа была произведена против его воли; это, однако, не только не подтверждается историей, но даже лишено внутреннего правдоподобия. Учреждение королевского банка в действительности было, как верно указано в эдикте, первоначальным и основным проектом Ло, от которого он временно отказался лишь вследствие необходимости. Мы также видели, что настоящий министр финансов, д’Аржансон, узнал об этом мероприятии лишь тогда, когда пришлось подписать эдикт.

По той же причине и ответственность за одновременную с этим отмену неизменности банковой валюты должна падать на Ло. Постепенное вытеснение билетов, писанных на экю, для замены их билетами, писанными на ливры, ведется с систематической настойчивостью, достойной лучшей цели. Эдикт 5 января 1719 г., которым открывается деятельность нового банка, разрешает еще совместный выпуск билетов на экю и на ливры, но уже с видимым преобладанием последних: 12 миллионов ливров на билеты-экю, а 18 на билеты-ливры; месяц спустя, когда, по-видимому, оказывается необходимость в увеличении количества билетов, забывают о билетах на экю и выпускают только 20 миллионов билетов на ливры; тоже происходит и при 21-миллионном выпуске 1 апреля. В то время как выпуск билетов на ливры продолжается с необыкновенной энергией, к печатанию билетов на экю даже и не приступают; тем не менее, повеление 22 апреля утверждает, что общество оказывает предпочтение первым — как будто для него возможен был выбор? Вследствие этого постановлено, взамен выпуска 12 миллионов экю билетами, обещанного повелением 5 января, выпустить 48 000 билетов по 1000 ливров и 30 000 по 100 ливров. Это составило, в течение четырех месяцев, выпуск на 110 миллионов билетов в ливрах, из числа которых 100 миллионов подлежали выпуску в обращение, а 10 миллионов оставлению в запасе, "так как его величество убежден, что 100 миллионов упомянутых билетов достаточно для торговых оборотов Парижа и других городов, где обращаются билеты". Наряду с новыми билетами на ливры, были еще терпимы билеты на экю, ранее выпущенные Банком. Но это должно было вскоре прекратиться. Новое повеление (от 8 июля 1719 г.) предписывало представление к обмену всех экю-билетов в продолжение трех месяцев, "по истечении какового срока, который не будет продолжен, упомянутые экю-билеты изымаются из обращения и будет сочтено, что платеж по ним произведен".

Различие между билетами-экю и ливровыми билетами состояло в том, что первые всегда представляли собой неизменную ценность в металлической валюте, последние же, выпущенные в обращавшейся монете, подпадали всем так называемым монетным реформам; вследствие этого банковые билеты утратили именно те качества, которые прежде, преимущественно, содействовали их успеху, распространению и предпочтению их даже звонкой монете. По-видимому, и общество это вскоре уразумело: чтобы отвратить упадок кредита новых билетов, повелением от 22 апреля 1719 г. определено, что могущие произойти монетные реформы не коснутся сих билетов; "ибо, — по своеобразному объяснению, — "обращение банковых билетов гораздо выгоднее для подданных короля, чем обращение золотых и серебряных денег, и первые вообще заслуживают предпочтение перед звонкой монетой, материал для которой должен быть доставлен из-за границы". Но Регент уже давно потерял право рассчитывать на доверие к своим голословным обещаниям. Если допустить даже, что заверение было на этот раз серьезно, то и в таком случае, оно опять уничтожало единственное основание, которым эдикты хотели прикрыть замену экю-билетов билетами на ливры; а именно, восстановление равенства между металлическими и бумажными деньгами, так как при первой же монетной реформе бумажный ливр переставал равняться серебряному.

Таким образом, новые билеты, умножение которых было предоставлено бесконтрольному произволу Регента, представляли и по внутренней своей природе еще меньшее обеспечение, чем прежние. И все-таки в торговле и в оборотах им предназначили более выдающееся место, чем то, которое занимали прежде экю-билеты частного учреждения; им предоставили род принудительного курса и привели в движение все рычаги для того, чтобы в их пользу вытеснить из оборотов звонкую монету. В платежах разрешалось употреблять только на 6 ливров разменной монеты и серебра на 600 ливров; более значительные платежи предписывалось производить золотом или билетами, что равнялось обращению билетов в единственное платежное средство при крупных оборотах, так как Франция в то время обладала небольшим запасом золотой монеты. Вскоре к этому присоединились: возложение на кассиров общественных учреждений обязанности держать свои суммы в билетах; запрещение перевозить звонкую монету из одного города в другой, где Банк имел контору; право заимодавца не принимать платежей монетой... Последняя мера вскоре послужила предлогом для нового выпуска билетов (декрет от 10 июня), дабы должники, при недостатке обращавшихся бумажных денег, не были вынуждены покупать билеты за дорогую цену, "чтобы выполнить требования кредиторов и приказание короля". Трогательная заботливость! Не проще ли и не естественнее ли было предоставить усмотрению всех и каждого платить бумажными деньгами или металлом? Видно, что Ле-Телье (Le-Tellier) не увез с собой в изгнание иезуитизма. Он снова ожил в новом образе, но побудительной к тому причиной, вместо религиозного обскурантизама, явилась финансовая спекуляция. Много ли выиграли народ и нравственность от этой замены?..

Если принять во внимание стремления Ло относительно Западной Компании, то не подлежит ни малейшему сомнению, что и во всех этих мероприятиях почин принадлежал ему самому и еще никому не приходило на мысль приписывать его "противникам" все меры, принятые в пользу этого учреждения. Но сродство между тем, что делалось для Банка, с одной стороны, и для Компании, с другой, столь очевидно, что нельзя не признать во всем этом развития одной основной мысли, различных частей одной и той же Системы. По устранении всех противников и всех препятствий, Ло пользуется достигнутой полнотой власти для превращения своего Банка, который три с половиной года действовал скромно, но успешно, в качестве частного учреждения, в единого и исключительного повелителя всего кредитного и денежного дела, повелителя, располагающего правом запрета и угрозой наказания; то же самое происходит и с Компанией. Созданная для определенной, тесно-ограниченной торговой деятельности, он стремится во что бы то ни стало и всеми способами монополизировать всю морскую торговлю Франции, в ожидании дальнейшего расширения своего значения и круга своей деятельности.

Ло сумел добиться для своей Компании известного кредита и значения, несмотря на незначительность средств, которыми она располагала, и недоверие, с которым вначале приходилось бороться. Прежде всего предстояло обеспечить ренту, которую должно было выплачивать правительство за переданный ему основной капитал Компании; это было достигнуто взятием на откуп табачной регалии. Она была сдана откупщику, по договору, которому истекал срок, — за 2,2 миллиона; Ло взял ее на откуп от имени Западного общества (сент. 1718 г.) на девять лет, обязавшись платить по 4 020 000 ливров в год. Из них только 20 000 ливров следовало внести наличными деньгами, а 4 миллиона подлежали удержанию в виде ренты за 100 миллионов государственных билетов, предоставленных правительству; кроме того, Общество нашло в табачной регалии сбыт для одного из главных и наиболее изобильных продуктов своих американских владений. Далее оно купило еще, до истечения 1718 г., за 1 600 000 ливров привилегию и имущество Сенегальской    компании; этим Общество приобрело по очень дешевой цене значительный склад товаров и одиннадцать вполне снаряженных кораблей, составивших его первую флотилию. Его оборотный капитал, по причислении к нему процентов за 9 месяцев, с 4 миллионов был увеличен до 7. Мы уже изложили, каким образом сопротивление парламента было сломано. Ло, еще в 1718 г., послал целую колонию работников, под руководством инженера Дeлатура (Delatour), для основания столицы — впоследствии так величественно расцветшего Нового Орлеана, названного по имени своего высокого покровителя. Компания на свой счет отправила в колонию переселенцев и озаботилась подвозом достаточного количества хлеба и прочих съестных припасов до времени, когда они сами будут в состоянии себя содержать. Она купила у короля, за годовую ренту в 50 000 ливров, Бель-Иль (Bell-Isle), чтобы обратить его в большой склад товаров, построила во Франции красивую гавань Лориен (Lorient), превратившуюся впоследствии в видное городское поселение, а в Америке отняла у испанцев вооруженной силой гавань Панса-Кола (Pansa-Cola). Благодаря этим обстоятельствам, деятельность Западной компании могла принять широкие размеры; говорят, будто в мае 1719 г. она имела более 3,5 миллионов наличными деньгами, на 750 000 ливров товара и 21 корабль; десять кораблей сразу отплыли в Луизиану с 700 солдат, 500 колонистов и со всем необходимым для поселения. Зимой же 1719—1720 гг. направились 12 кораблей с товаром на 25 миллионов ливров в Пондишери, Сурат и Китай и еще 30 кораблей в Луизиану.

То, чего в действительности не доставало для подъема предприятия, Ло старался и умел заменить искусственными средствами: прежде всего, например, ажиотажем, который он водворил во Франции и при этом случае в первый раз открыто применил в громадных размерах. Он покупал партии по 200—300 акций на шесть месяцев с обязательством уплатить за них звонкой монетой, хотя в то самое время эти бумаги можно было получить за ту же цену в бумажных деньгах, которые теряли 50% своей цены. Затем он купил 200 акций, обращавшихся по цене в 300 ливров, за их номинальную цену (500 ливров) на шесть месяцев, при чем он вперед выплатил наличными деньгами возможную разность (200 ливров на акцию), т.е. сумму в 40 000 ливров, которую он терял, если бы акции к тому времени не поднялись до пари. Это звонкое доказательство доверия к своему созданию должно было возбудить и доверие других лиц. Не было недостатка и в дальнейших приемах подзадоривания. Богатства прибрежья Миссисипи и его обитателей, легкость и быстрота, с которой все эти богатства должны достаться Компании — изображались самыми яркими красками. Толпе показывали гравюры, на которых были изображены дикари и дикарки Луизианы встречающими французов со всеми знаками благоговения и удивления и подпись гласила: "там есть горы, наполненные золотом, серебром, медью, свинцом, ртутью. Металлы эти там столь обыкновенны, что дикари — и не подозревающие их ценности, — обменивают куски золота и серебра на европейские товары: ножи, котлы, копья, маленькие зеркальца и даже на глоток водки". Набожным людям протестант Ло изображал дикарей на коленях испрашивающими крещение у иезуитов; для более положительных умов, в серьезных записках, высчитывали до последнего фунта количество шелка, которое 10 000 женщин Начеза будут ежегодно поставлять французской промышленности. Ламот Кодильяк (La-Mothe Codillac), бывший с 1711 г. губернатором Луизианы после д'Ибервилля (d’Iberville) и остававшийся на этом посту до передачи этой колонии Ло, мог рассказать о лично им пережитом, не вполне согласовавшемся с этими поэтическими описаниями; но его запрятали в Бастилию. Зато почтили память несчастного Ла-Салля, открывшего все эти сокровища, в лице его племянника, которого щедро осыпали почестями и подарками. Миссисипи стал входить в моду: богачи и вельможи домогались герцогств, маркизатов и баронств в Новом Свете и набирали колонистов для заселения и возделывания земель, уступленных им Ло.

Достигнув такого положения, можно было выступить более открыто и победоносно. Небольшая Сенегальская компания была уже поглощена; теперь дело шло о существовании более значительной Ост-индской компании, привилегия которой, предоставленная ей 10 августа 1664 г. на 50 лет, была продолжена еще на 10 лет в сентябре 1714 г. Эдикт, который предписывал ее упразднение, утверждает: Компания никогда не выполняла своего назначения и только обременила себя долгами во Франции и в Индии, несмотря на значительные субсидии деньгами и кораблями, которые она многократно получала от Людовика ХIV. Можно подумать, что дело идет об истории какого-либо акционерного предприятия 1853—1857 годов, когда читаешь в королевском повелении, между прочим, о следующих причинах, обусловивших неудачу Компании: предприятие было начато с недостаточным капиталом; директоры истратили часть капитала на преждевременную выдачу дивидендов и на свое вознаграждение в то время, когда еще не было никакой прибыли; чтобы пополнить недостаток капитала, прибегли к займам с уплатой чрезмерных процентов, так что обязательства по долгам превышали торговые прибыли. Индусы много раз жаловались, что Компания им не платит ни капитала, ни процентов и что в продолжение 16 лет он не послала в Сурат ни одного корабля. Таким образом, эта торговля, уже давно ничтожная, окончательно пришла бы упадок, если бы не были приняты меры... Уже давно Компания ограничивалась продажей частным лицам разрешений на отправку кораблей в Индию; но теперь и это прекратилось, так как частные лица, обязанные уплачивать Компании пошлину в 10%, не могли соперничать с иноземной торговлей и, кроме того, не отваживались посылать корабли в Сурат, из опасения, что их там задержат за долги Компании. Выгода и честь страны настойчиво требуют изменения подобного положения дел. Судя же по тому, что было сделано Западной компанией, монополия Ост-индского общества не может быть передана в лучшие руки; "кроме того, мы этим соединим в одной Компании торговлю, которая обнимет четыре страны света..." Те же жалобы и те же причины выставлялись основанием и при упразднении Китайского торгового общества, которое патентами от 17 февраля 1713 г. было отделено от Ост-индской компании и организовано самостоятельно.

Пострадавшие, конечно, не могли спокойно переносить как эти обвинения, так и постановление об упразднении самостоятельных компаний; парламент, которому прислали эдикт для регистрации, охотно доставил им случай для возражений. Адвокат Ост-индской компании признавал, что она находится в упадке; но виновны не директоры, а обстоятельства. Как раз теперь, когда посаженная на острове Бурбоне кофейная плантация начинает благоприятно развиваться, Общество может надеяться на улучшение своих дел, в особенности с помощью купцов Сен-Мало (St.-Malo) и их обширных владений; для этого нужны лишь более строгий порядок в ведении дел и уменьшение долгов. Во всяком случае, нужно отложить регистрацию эдикта, пока Общества не условятся относительно покупки владений и старым акционерам не будет указано их положение в новой Компании... Владельцы кораблей и купцы Сен-Мало, в руках которых собственно сосредоточивалась Ост-индская торговля, восстали с большей решительностью, чем сама Компания, быть может, покорившаяся в виду сознания своей виновности; в 1707 году они приобрели за дорогую цену от Компании доступ во все ее фактории, уплатили ей с 1708 года более 1,5 миллионов, выдали ей вперед значительные суммы и заключили с ней еще в 1715 году новый договор на десять лет. Подобные же возражения последовали от Лионского, Руанского и Марсельского купечества в пользу как Ост-индской компании, так и Китайской, которая должна была разделить участь первой. Это подало парламенту желанный и на сей раз основательный повод для отклонения регистрации эдикта. Просили Короля предоставить торговлю нескольким обществам, а за существующими компаниями оставить пользование привилегиями до истечения их срока. Но Ло не допускал доводов ни рассудка, ни права против своего решение сосредоточить в руках Западной компании всю морскую торговлю. В силу эдикта 26 августа 1717 г. правительство могло оставить без внимания возражения парламента. Новый эдикт был обнародован положением государственного совета от 17 июня 1719 г. Ост-индская и Китайская компания были упразднены; наследство их перешло к Западной компании, переименованно в Compagnie des Indes. Вскоре она сумела присвоить себе привилегии и Африканского общества, владевшего исключительным правом торговли с Варварийскими странами. В течение одного год Западная, отныне Компания Индий успела сосредотовить в соих руках все нити французской морской торговли. Майским патентом 1719 г. перечислены дальние страны, торговля с которыми предоставлена исключительно ей: Мыс Доброй Надежды, восточное прибрежье Африки, берега Красного моря, все острова Тихого океана, Персия, Монголия, Сиам, Китай, Япония, Южная Америка и т.д. Официальная рыночная реклама, не лишенная в некоторой степени относительной доли истины!

На деле всякая конкуренция с Обществом была невозможна, даже если бы упомянутые патенты и не воспрещали ее положительным образом. Компания Индий по закону и в действительности господствовала над внешней торговлей Франции, в той же мере, в какой Королевский Банк монополизировал кредитное и денежное дело. Банк же и Компания были, независимо от всего другого, тесно между собой связаны общностью управления (Ло). Они составляли одно целое, которое должно было поглотить решительно всю хозяйственную деятельность нации. Мы, шаг за шагом, проследили те меры, которые привели к этим результатам, и полагаем, что на них нужно смотреть не как на ряд опытов, а как на последовательное осуществление ряда мыслей, одним словом, как на построение Системы. Дело имело, конечно, свои вредные стороны и мы на них указали. Оно грешило по преимуществу допущением широкого вмешательства правительства, насильственными запрещениями, на которые опирались, и преувеличенным проведением идеи централизации. Тем не менее, в деле заключались богатые задатки будущего. Ло, очевидно, опередил свое время верой в могущество кредита и в силу ассоциации. Предприятие, соединявшее в себе эти два жизненные элемента современного хозяйственного развития, могло привести к великим результатам, несмотря на образовавшиеся в нем наросты и на заблуждения, которые можно приписать частью затруднениям, соединенным со всяким начинанием, частью излишнему рвению, свойственному всем преобразователям. Дело стало невыполнимым, когда собственное тщеславие, нетерпение друзей и интриги врагов увлекли Ло далеко за первоначальные пределы его планов; когда он придал Системе размеры, вовсе не заключавшиеся в ее основных идеях; когда он ее обременил целым рядом операций, не имевших никакой внутренней связи с кредитным и торговым делом (банк и компания).

Ло сделал этот роковой шаг, взяв на откуп сбор некоторых налогов. Генеральный откуп получил значение собственно со времен Кольбера, который соединил под этим названием взимание всех почти косвенных налогов и сосредоточил в руках одного общества откупа, которые были ранее разбиты по провинциям и местностям. Откуп сдавался на 1-3 года и предприниматели менялись довольно часто: с 1680 по 1718 год генеральный откуп был предоставлен пятнадцать раз десяти различным обществам. В сентябре 1718 г. его приобрели братья Пари (Paris). Четыре брата Пари, сыновья бедного трактирщика в Дофинэ, исполняли в Париже в 1702 г. самые незначительные поручения по доставке съестных припасов для итальянской армии; они вскоре выдвинулись своими способностями, стараниями, облегчившими успех операций герцога Вандомского (Vendome).

Вышедши таким образом из неизвестности и зная, по своим предшествовавшим занятиям, продовольственное дело, они сами стали поставщиками армии и нажили миллионы в последние обильные войнами годы царствования Людовика ХIV. Их крупное состояние, несомненные способности и репутация относительной честности — de grands fripons, mais qui ont de l'espritinfiniment⁰⁰⁵ — говорит о них адвокат Барбье (Barbier) — вскоре поставили их наряду с первыми и самыми выдающимися финансовыми силами тогдашней Франции; Регент поручил им ведение visa (заявки) при герцоге Ноале, а судебная камера не отважилась коснуться до их богатств, хотя последние были очень недавнего происхождения. Были ли то зависть, соперничество, или же верный взгляд на будущее, но как бы то ни было, они с самого начала пророчили Системе несчастный исход и стали ее явными противниками. Меткие нападки их ненадолго удовлетворили; они хотели создать серьезную угрозу Системе в лице конкурирующего предприятия. Эту службу должен был сослужить генеральный откуп, который они получили при посредничестве д’Аржансона.

Д'Аржансон должен был, собственно говоря, сделаться орудием Ло, защитником и покровителем его Системы: по крайней мере, в силу этого предположения он и был призван занять свой высокий двойной пост. Быть может, этому содействовали и частные причины: на Регенте лежал старый долг признательности относительно генерал-лейтенанта полиции. В последние годы царствования Людовика ХIV смерть похитила много жертв из его ближайшего семейного круга. Monseigneur, единственный сын престарелого монарха, пал первой жертвой (13 апреля 1711 г.); еще не истек год траура после этого тяжелого удара, как герцогиня Бургундская (12 февраля 1712 г.), а через несколько дней и дофин, ее муж (18 февраля) скончались внезапно и притом загадочной смертью; вскоре за ними последовал герцог Беррийский (Berry). Отныне между Филиппом Орлеанским и престолом стоял лишь четырехлетний ребенок. Мудрено ли, что общий голос приписывал яду все эти смертные случаи и обвинял человека, который должен был извлечь из них наибольшую и непосредственную выгоду? Безнравственный характер, порочный образ жизни герцога и даже любимое его научное занятие (химия) — все отчасти оправдывало это тяжкое подозрение. Людовик ХIV также не мог его побороть. Д'Аржансон, которому было поручено секретное дознание, защитил герцога и доказал его невинность — достаточная причина для прочной благодарности. Но д’Аржансон, по словам Ламотта, биографа герцога, оказывал еще и другие деликатные услуги будущему Регенту. Когда Филипп Орлеанский отправлялся ночью один или с немногими провожатыми к своим возлюбленным из низших слоев или отыскивал порок в пользовавшихся самой дурной славой переулках и местах, тогда заботливый лейтенант полиции помещал поблизости пикет солдат, чтобы незаметно охранять безопасность высокого развратника... Подобные одолжения не скоро забываются. Они уже способствовали возвышению д’Аржансона; этим, вероятно, и объясняется, главным образом, что старый лейтенант полиции, хотя он и был далеко не расположен к Системе, удержался на посту финансового контролера целых два года, обнимающих как раз блестящую эпоху деятельности Ло.

Правда, вначале он ей служил с угодливым и отчасти искренним рвением: но лишь настолько и до тех пор, пока это ему самому было выгодно. Энергий, с которой он, по-видимому, в интересах Системы, выступил, как мы видели, против парламента, в то же время удовлетворяла и его личную ненависть. Преследуя парламент, из которого взяты были оба председателя и большинство членов бывшей судебной камеры, д’Аржансон преследовал также и чрезвычайное судилище, которое хотело включить самого лейтенанта полиции в свои проскрипционные листы за "злоупотребления" (malversations). Отношения д’Аржансона к Регенту спасли его от этого позора, но не избавили от унизительных, многократных вызовов в судилище и от наказания его подчиненных и любимцев. Арест трех служивших у него лиц в сентябре 1716 г., по-видимому, вызвал даже серьезное столкновение между парламентом и Регентом; последний прибег даже к явному насилию, чтобы вырвать из рук правосудия главного виновного, Поммерё (Pommereu), который более других мог скомпрометировать своего начальника. Даже после назначения д’Аржансона на его высокий двойной пост, парламент арестовал шестерых его подчиненных (9 июля 1718 г.) и предъявил против них тяжкие обвинения; если бы оправдалась даже незначительная часть этих обвинений, то они выставили бы в весьма неблагоприятном свете бывшего директора полиции, орудиями которого были обвиняемые. Д’Аржансон не мог ни забыть, ни простить этого враждебного отношения парламента; он поэтому охотно воспользовался случаем нанести, под прикрытием Системы, смертельные удары этой корпорации. Но это не мешало ему в то же время интриговать и против Ло; превосходство Ло и его возраставшая популярность язвили его самолюбие и угрожали осуществлению его честолюбивых планов в будущем; быть подставным лицом шотландца он считал несовместимым со своим достоинством и своими способностями.

Это сделало его естественным союзником братьев Пари, которым их положение и средства позволяли более открытый образ действий. При взятии генерального откупа имелось в виду открыто действовать против Системы. Братья Пари взяли откуп в сентябре 1718 г. на имя Эмон-Лабера (Aimon Lambert), камердинера д’Аржансона, за 48,5 миллионов. Но между тем, как до того времени откупщики всегда одни извлекали выгоды из концессии, братья Пари для этой цели основали акционерную компанию, образованную, за небольшими отступлениями, по образцу Западной компании. Капитал ее также достигал 100 миллионов в акциях по 1000 ливров каждая; одну десятую надлежало внести при подписке, а больший остаток к 1 января 1719 г. Правда, тут не принимали платежей в обесцененных государственных бумагах, а лишь деньги, ренту и другие лучшие (по крайней мере относительно) бумаги; но в глазах серьезных капиталистов это было еще большим доказательством самостоятельности и солидности предприятий. Молва утверждала, и в этом не было ничего неправдоподобного, что генеральный откуп доставил последним откупщикам 100 миллионов ливров; так что общество имело в виду верный барыш более чем в 100%. Способности и опытность братьев Пари, в связи с общим улучшением дел, достигнутым благодаря Ло, могли значительно повысить размер этой прибыли. Во всяком случае, здесь дивиденд был гораздо более обеспечен, чем в туманной дали Миссисипи (les brouillards du Mississipi), доходами, которыми Западная или Индийская компания собиралась обогатить своих акционеров. Соперничество предприятия Пари, которое открыто заявило себя, Антисистемой, т.е. противником дела Ло, могло причинить последнему серьезный ущерб. Акции генерального откупа быстро находили помещение и сразу достигли высокого курса, между тем, как акции Компании долго не имели спроса и стоили ниже своей нарицательной цены, несмотря на увеличивающуюся популярность и распространение банковых билетов Ло. По-видимому, самое расширение деятельности Западной компании весной 1719 г. было для нее неблагоприятно при сравнении обоих обществ; Ло решил уничтожить конкуренцию, раз что он не мог ее осилить.

Ни Регент, ни Ло не имели обыкновения смущаться небольшим актом насилия, если каприз первого или идеи последнего советовали к тому прибегнуть. Дело само по себе едва ли может нас удивить. Поражает, однако, наглая, даже для того времени и для того правительства, беззастенчивость, которая не считала вовсе нужным оправдать, хотя бы при помощи притворного обвинения, представлявшее нарушение условия с компанией Эмон-Лабера. С откровенностью, которую можно было бы даже похвалить, если бы она не была столь цинична, вступление к королевскому повелению от 27 августа 1719 г. гласит: "после того, как Королю представили, что, если он уничтожит истекающий через пять лет откуп Эмон-Лабера и передаст его на это время и на следующие четыре года компании Миссисипи, то эта последняя повысит размер ежегодного платежа с 48,5 до 52-х миллионов"... Арендное условие с Эмон-Лабером "кассируется" и дело передается компанией Миссисипи. Но эта передача относится лишь до прав, а не до обязанностей: напротив того, ей прямо предоставляется не признавать условий, заключенных ее предшественницей с третьими лицами. Об удовлетворении той или другой стороны нет и речи... Таким образом с мая 1719 г., когда Ост-индскую компанию постигла участь, сходная с настоящей судьбой генерального откупа братьев Пари, достигнуты были заметные успехи; традиционное "cap tel est notre plaisir" заменяет в августовском повелении все те основания или предлоги, которые майское находило нужным привести, чтобы скрасить или извинить принятие сходной насильственной меры.

Даже при самом снисходительном взгляде на намерения и действия Ло, мы не можем согласиться с тем общим одобрением, которое нашло естественным устранение "всех интриг и всякой конкуренции, препятствовавших Ло в деле возрождения страны" (Кошю (Cochut)). Нет, мы не верим в возможность экономического "возрождения", начинающегося с самовластия и нарушения договоров, чтобы превратиться в ненасытную страсть к централизации и монополии. Но, с одной стороны, Ло вовсе не заботился только том, чтобы вырвать из рук братьев Пари генеральный откуп, обещавший большие барыши, и присвоить его собственной Компании; а, с другой стороны, те 3,5 миллионов ливров, на которые Компания повысила откупной платеж, не были решающим поводом к нарушению правительством договора. К увеличению откупной суммы в 3,5 миллионов Компания присоединила еще нечто значительно превосходившее ценность главного дара: она дала Королю взаймы 1,200 миллионов из 3%, которые должны были предоставить ему возможность сразу уплатить большую часть долгов, рент и залогов... Это предложения объясняет все дело. Допустим, что для Ло внешним настойчивым поводом к взятию генерального откупа была нежелательная конкуренция Антисистемы с его Компанией: во всяком случае Ло с радостью воспользовался поводом, чтобы присоединить к своему обширному сооружению пристройку, превосходившую по смелости и размерам главное здание. Дело шло о коренном преобразовании всего устройства государственных финансов и о соединении с этой целью всех нитей последних в тех руках, которые уже управляли денежными и кредитными оборотами и внешней морской торговлей. Достойный внимания почин был этому положен передачей Индийской компании табачной и монетной регалий; принятие генерального откупа, в связи с заключением крупного займа в 1200, а позднее в 1500 миллионов и последовавшее в скором времени упразднение должностей генеральных сборщиков, должны были завершить дело.

О табачном откупе уже было упомянуто; он был, быть может, единственным предприятием Компании, обещавшим верную и солидную прибыль. Правда, что она почти удвоила откупной платеж, но и другие финансовые деятели предлагали почти ту же сумму и десять лет спустя табачная регалия достигла двойной цены. По мнению Бюва (Buvat), в марте 1719 г., предполагали, что табачный откуп, при 5 миллионах расхода, даст Компании 12 миллионов дохода, т.е. семь миллионов чистой прибыли. Совсем другого свойства была монетная регалия, которая была передана обществу Ло повелением 20 июля 1719 г. Условие было заключено на девять лет, плата достигала 50 миллионов, которые, начиная с октября, должны были быть внесены в пятнадцать месячных сроков. Единственно для покрытия своих расходов, Общество должно было выручать ежегодно при чеканке и перечеканке около шести миллионов. Честным путем этого нельзя было достигнуть: выделка монеты в наше время производится в значительно больших размерах и дает едва 100 000 франков ежегодной прибыли. Не хотел ли Ло извлечь выгоду из монетной привилегии посредством усердного применения монетных реформ в духе прежнего финансового хозяйства? Это предположение почти невероятно; ведь он желал и надеялся изгнать совершенно из обращения звонкую монету! Вероятно, он охотно жертвовал ежегодно 6 миллионами, дабы, владея монетной регалией, эксплуатировать ее в духе и ради своей Системы. Если Ло и был твердо убежден, что "кредиту" (банковым билетам), в виде его внутренних преимуществ, станут вскоре оказывать предпочтение перед звонкой монетой, которую он вытеснит, то он, Ло, все-таки не мог себя обманывать, что до поры, до времени далеко не все разделяли это воззрение. До тех пор, пока за банковые билеты не будут давать премии от 20 до 30% (что он обещал Регенту), могли произойти серьезные затруднения, вследствие слишком значительной разности между количеством обращавшихся билетов и металлическим запасом Банка. Завистники, враги, люди не сведущие могли держаться старинного заблуждения о превосходстве металлических денег и, предъявив к размену на монету крупные суммы билетов, ввести в затруднение Банк, а вместе с ним повредить кредиту и всей Системе. Чтобы иметь возможность, в случае нужды, отвратить эту опасность, Ло должен был иметь в своем распоряжении не только выпуск бумажных денег, но и чеканку монеты; таки образом, он мог бы при нормальных условиях сохранять, посредством ловких комбинаций, некоторое равновесие между металлическими и бумажными деньгами, в критические же моменты поддержать курс бумажных денег и спрос на них с помощью так называемых монетных реформ. Из эдикта 25 июня 1719 г. видно, что случая воспользоваться в этом смысле монетной привилегией не пришлось долго ждать. Противники Ло, а именно братья Пари, которые уже тогда ненавидели его, усматривая в лице счастливого шотландца соперника своей известности, преемника своего влияния и могущества — скупили банковые билеты массами и предъявили их в Банк для размена; серьезная опасность грозила его металлическому запасу. Ло понизил цену луидора с 35 на 34 ливра, и звонкая монета полилась в кладовые Банка, так как все и каждый хотели избежать потери. Это было, конечно, улучшением монеты; но оно показывало, каким путем и с какой целью Ло хотел воспользоваться той властью, которую он стремился сосредоточить в руках своей Компании.

Приобретение монетной регалии и немедленное пользование ею в интересах Банка произошли, как показывают числа, за несколько месяцев до взятия генерального откупа и соединенного с ним разрешения выпуска громадного займа. Этот монетный маневр показал, что Ло не отделял интересов своей (частной) Компании от интересов (королевского) банка, что первая всегда должна была быть покорной слугой последнего. Насколько же теснее и поэтому опаснее должна была сделаться эта связь, когда между Правительство и Компанией установились отношения как между должником и кредитором и притом, когда отношения эти достигли небывалого, колоссального размера. Если эта операция была делом серьезным, то она предоставляла Компании всемогущество, ставившее ее даже выше государства; но в таком случае Компания должна была быть действительно самостоятельной и вести предприятие на собственные надежные средства. Средств этих она не имела, а самостоятельность она давно утратила. Большой заем был для нее возможен или казался возможным только потому, что правительство передало Компании свое старое обычное право неограниченного выпуска бумажных денег. Но, в таком случае, вся операция превратилась только в смелый финансовый фокус. Мыльный пузырь, как ни величествен и красив он был при восходящем своем полете, должен был лопнуть рано или поздно...