[Of Public
Credt.
В кн.: Юм. Бентам. / «Библиотека экономистов-классиков» (отрывки работ).
Вып. 5. –
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. C. 100–119.]
В древности, по-видимому, все народы имели обыкновение в мирное время запасаться всем, что необходимо для войны, и заблаговременно накоплять богатства, нужные для завоеваний или обороны, не рассчитывая на чрезвычайные налоги, а еще менее на займы в эпохи смут и неурядиц. Не говоря уже о несметных богатствах, собранных афинянами, Птоломеями и другими преемниками Александра, большие сокровища накопили также, по словам Платона, бережливые лакедемоняне, а Арриан и Плутарх упоминают о богатствах, которыми завладел Александр при завоевании Суз и Экбатаны и которые частью сохранились еще со времен Кира. Если не ошибаюсь, Св. Писание также упоминает о сокровищах Езекии и других еврейских государей, как светская история передает о богатстве македонских царей Филиппа и Персея. Древние галльские республики обыкновенно имели а запасе большие суммы. Всякий знает, какими богатствами овладел в Риме Юлий Цезарь во время гражданских войн, и позже мы видим, что наиболее мудрые из императоров — Август, Тиберий, Веснасиант, Север и др. — всегда с благоразумной предусмотрительностью делали значительные сбережения на случай каких-нибудь государственных нужд.
Напротив, у нас, в новейшее время, сделалось почти всеобщим обыкновением закладывать государственные доходы и предоставлять потомкам уплачивать долги, сделанные их предками; это потомство, имея перед глазами такой хороший пример своих мудрых родителей, возлагает такое же благоразумное упование на свое собственное потомство, а последнее, в свою очередь, скорее по необходимости, чем по свободному выбору, принуждено возложить ту же надежду на следующее поколение. Впрочем, нет надобности тратить время на порицание обычая, вред которого стоит вне всякого сомнения; достаточно ясно, кажется, что древние порядки были в этом отношении гораздо мудрее современных, хотя бы последние были заключены в разумные границы и всегда, при всяких обстоятельствах, сопровождались такой бережливостью в мирное время, которая давала бы возможность уплачивать долги, вызванные разорительной войной. В самом деле, чем государство настолько разнится от индивидуума, чтобы для того и другого приходилось устанавливать различные правила поведения? Если государство располагает более крупными суммами, то и его необходимые расходы пропорционально значительные; если его доходы больше, — они все-таки не безграничны, и так как организация государства рассчитана на более продолжительный срок, чем сколько способен просуществовать отдельный человек или даже целая фамилия, то оно должно руководиться широкой и дальновидной политикой, соответствующей предполагаемой продолжительности его существования. Правда, роковое стечение обстоятельств часто заставляет человека рассчитывать на случайные или временные средства; но тот, кто добровольно полагается на подобные источники, должен обвинять в несчастиях, которые могут его постигнуть, не судьбу, а свое собственное безрассудство.
Если чрезмерное накопление богатств опасно в том отношении, что оно может толкнуть государство на необдуманные предприятия или заставить его, в надежде на свое богатство, пренебречь военной дисциплиной, то система заклада государственных доходов есть зло более положительное и неизбежное: она ведет к обнищанию государства, его ослаблению и подчинению чужеземной власти.
При современных политических порядках война влечет за собою всякого рода гибельные последствия: потерю людей, увеличение налогов, упадок торговли, огромные денежные траты, грабежи и опустошения на суше и на море. При условиях древней политики открытие общественной казны, производя необычайный прилив золота и серебра, вызывало временное оживление промышленной деятельности, что до известной степени вознаграждало страну за неизбежные бедствия войны.
Для всякого министра чрезвычайно соблазнительно пользоваться таким средством, благодаря которому он может играть видную роль в период своего правления, не отягощая народ податями и не возбуждая ропота лично против себя. Поэтому каждое правительство должно почти неизбежно злоупотреблять системой долгов. Открыть расточительному сыну кредит во всех банках Лондона было бы не более безрассудно, чем предоставить государственному человеку право выдавать векселя на потомство.
Итак, что же нам сказать о новом парадоксе, по которому государственные долги полезны сами по себе, независимо от вызывающей их необходимости, и по которому у государства, даже если внешний враг не принуждает его к этому, нет лучшего средства содействовать росту торговли и богатств, как неограниченное пользование системой фондов долгов и налогов? Подобные рассуждения легко можно было бы принять за плоды ораторского остроумия, подобно восхвалению сумасшествия и лихорадки, Бузириса и Нерона, если бы мы не видели, что эту нелепую теорию защищают великие министры и даже целая партия в нашем отечестве.
Рассмотрев влияние государственных долгов — в нашей внутренней политике — на торговлю и промышленность, в наших отношениях к иностранцам — на войны и переговоры.
Государственные ценности сделались у нас как бы одним из сортов монеты и так же легко переходят из рук в руки по текущему курсу, как золото или серебро. Как только представляется случай устроить выгодное предприятие, то, каких бы больших сумм оно ни требовало, в охотниках никогда не бывает недостатка; и купец, поместивший свой капитал в государственные бумаги, может без опасений предпринять самое обширное дело, потому что фонды, которыми он владеет, дают ему возможность немедленно выполнять самые неожиданные требования. Ни один купец не считает нужным держать при себе большие суммы. Акции банка или ост-индской компании, особенно последние, исполняют ту же роль, потому что он может воспользоваться ими непосредственно или в четверть часа заложить у любого банкира; и в то же время они не лежат без пользы даже тогда, когда хранятся в его столе, потому что приносят ему определенный процент. Одним словом, наши национальные долги доставляют купцам род денег, которые беспрестанно умножаются в их руках и сверх торгового барыша приносят им еще известный доход. Это позволяет им торговать с меньшей прибылью, а понижение торговой прибыли удешевляет товары, расширяет потребление, оживляет труд простого народа и содействует распространению искусств и промышленности по всему государству.
Далее, можно заметить, что в Англии и во всех странах, имеющих как торговлю, так и государственные долги, существует целый класс людей, полукупцов и полу-рантье, которые, вероятно, готовы довольствоваться малым барышом в торговле, потому что их доходы с государственных бумаг вполне обеспечивают как их самих, так и их семейства, и, следовательно, торговля не составляет их главной или единственной поддержки. Если бы не существовало фондов, то у крупных коммерсантов не было бы другого средства реализовать или применить часть своей прибыли, кроме покупки земли; между тем земля представляет большие неудобства сравнительно с фондами. Требуя большего ухода и надзора, она отнимает время у купца и отвлекает его внимание; в случае какого-нибудь соблазнительного предложения или экстраординарного происшествия в торговле, ее не так легко обратить в деньги, и так как она чрезвычайно привлекает к себе теми естественными удовольствиями и тем влиянием, которые она доставляет, то она в короткое время обращает городского жители в помещика. Следовательно, там, где существуют государственные долги, торговлею должно заниматься, очевидно, большее число лиц, владеющих крупными капиталами и доходами, а это обстоятельство следует признать весьма полезным для торговли, потому что оно понижает торговую прибыль, усиливает обращение и содействует развитию промышленной деятельности.
Но если мы этим двум выгодам, может быть не очень значительным, противопоставим тот многообразный вред, который вытекает из существования государственных долгов для всей внутренней экономии страны, то мы увидим, что между их хорошими и дурными последствиями не может быть никакого сравнения.
Во-первых. Несомненно, что национальные долги обусловливают значительное скопление людей и богатств в столице ввиду тех крупных сумм, которые взимаются с провинций для уплаты процентов, а может быть также вследствие перечисленных выше торговых преимуществ, которые эти долги дают столичным купцам над провинциальными. Вопрос в том, — если взять Англию — в интересах ли государства допускать такое большое развитие льгот и привилегий Лондона, который уже достиг до колоссальных размеров и, по-видимому, еще беспрерывно растет? Многие страшатся последствий этого явлений. Что касается меня, то ввиду необыкновенно счастливого положения этого города, я должен признать его исключительный рост, сделавший из него, правда, слишком большую голову для такого тела, менее опасным и вредным, чем существование хотя бы меньшего города в другом, хотя бы и более обширном государстве. Между ценами на съестные припасы в Париже и Лангедоке большая разница, чем между теми же ценами в Лондоне и Йоркшире. Правда, огромные размеры Лондона, при режиме, не допускающем произвола со стороны властей, развивают в населении своеволие, непокорность, склонность к бунтам, иногда даже к мятежам. Но, с другой стороны, в тех же национальных долгах заключается и лекарство против этого зла. Первый явный взрыв или даже только близость общественной смуты вызывает сильную тревогу среди рантье, потому что их имущество наименее обеспечено от случайностей, и заставляет их спешить на помощь правительству, которому грозит опасность со стороны неистовства якобинцев или безумия демократов.
Во-вторых. Государственные фонды, будучи одним из видов бумажного кредита, влекут за собой весь вред, связанный с последним. Они изгоняют золото и серебро из самых крупных отраслей торговли в государстве, ограничивают их роль только обычным обращением, и таким образом ведут к ненормальному повышению цен на все припасы и труд.
В-третьих. Налоги, которые взимаются для уплаты процентов за эти долги, или способствуют для уплаты процентов за эти долги, или способствуют повышению цены труда, или изнуряют беднейшие классы.
В-четвертых. Так как иностранцы владеют значительной частью наших национальных фондов, то они делают государство, до известной степени, своим данником, что с течением времени может вызвать отлив населения и промышленной деятельности из нашей страны.
В-пятых. Большая часть государственных бумаг находится всегда в руках людей праздных, которые живут своими доходами; с этой точки зрения наши фонды поощряют бесполезный и непроизводительный образ жизни.
Между тем, хотя вред, причиняемый нашими государственными долгами торговле и промышленности, оказывается в итоге далеко не маловажным, — он ничтожен в сравнении с тем ущербом, который они причиняют государству, как политическому телу, которое должно собственными силами поддерживать себя в обществе народов и вступать в разнообразные военные и мирные сделки с другими государствами. В этом отношении зло системы государственных долгов цельно и безусловно; оно не вознаграждается ни одним благоприятным обстоятельством и по своей природе важнее и значительнее всякого другого зла.
Правда, нас хотят убедить в том, что долги не ослабляют государства, потому что они большей частью лежат на нас самих и, следовательно, столько же дают одним, сколько отнимают у других, все равно, как, переложив деньги из правой руки в левую, человек не становится от этого ни богаче, ни беднее, чем он был прежде. Такие слабые доводы и поверхностные сравнения убедительны лишь до тех пор, пока мы не основываем своего рассуждения на принципах. Я спрашиваю: дает ли природа вещей возможность обременять народ налогами, хотя бы верховная власть находилась в его руках? Самое сомнение кажется нелепым, потому что в каждом обществе необходимо соблюдать известную пропорцию между праздной и рабочей частью населения. Но если все наши сборы заложены, не должны ли мы изобрести новых? И не может ли эта система принять такие размеры, которые грозят гибелью и разорением?
В каждой стране всегда существуют известные способы взимания денег, более легкие, чем все остальные, сообразно с образом жизни населения и со свойствами товаров, которые он употребляет. В Великобритании акциз с солода и пива дает крупный доход, потому что обработка солода и пивоварение занимают много времени и не могут быть скрыты; кроме того, эти два продукта далеко не столь необходимы для жизни, чтобы повышение их цен могло тяжело отражаться на беднейших классах. Раз все эти поборы заложены, как трудно изобрести новые! Как тяжелы и разорительны будут они для бедных!
Налоги на предметы потребления более справедливы и менее обременительны, чем налоги на собственность. Как вредно для государства, что первые исчерпаны и что мы принуждены прибегать к самым тягостным способам сбора податей!
Если бы все землевладельцы были не более, как приказчиками государства, не принудила ли бы их необходимость применять все те насильственные средства, которыми пользуются приказчики, когда отсутствие или нерадение хозяина снимает с них страх ответственности?
Едва ли кто-нибудь решится утверждать, что национальных долгов не следует ограничивать и что государство не будет слабее, если заложить поземельные налоги, т.е. 12 или 15 шиллингов с фунта, а также все таможенные и акцизные сборы, какие теперь существуют. Значит, в этом случае происходит нечто большее, чем простой переход собственности из одной руки в другую. В течение пятисот лет потомки тех, кто теперь сидит в карете, и тех, кто сидит на козлах, вероятно, обменялись бы местами, и государство нисколько не пострадало бы от этих перемен.
Предположим, что государство благополучно достигло того состояния, к которому оно стремится с такой удивительной быстротой: предположим, что земля обложена податью в 18 или 19 шиллингов с фунта, потому что всех 20 шиллингов она не могла бы вынести; предположим, что все таможенные и акцизные сборы достигли высшего предела, который нация способна перенести, не теряя окончательно своей торговли и промышленности; предположим, наконец, что все эти доходы заложены на вечные времена и что изобретательность и остроумие всех наших прожектеров не в состоянии открыть никакого нового налога, который мог бы послужить основанием для нового займа; и теперь исследуем неизбежные последствия этого положения. Хотя несовершенство наших политических знаний и ограниченность человеческих способностей лишают нас возможности предсказать последствия меры, еще не испытанной на деле, но в этом случае семена разорения были бы рассеяны в таком изобилии, что не могли бы ускользнуть от взоров самого поверхностного наблюдателя.
При таком противоестественном состоянии общества единственный класс людей, имеющих какой-нибудь доход сверх того, что дает им непосредственно их профессиональная деятельность, это — рантье, которые владеют почти всею земельной рентой и домами, и сверх того, всем таможенным и акцизным сбором. Эти люди ничем не связаны с государством; они могут пользоваться своими доходами, живя в любой части света, где им вздумается поселиться; большею частью они добровольно зарываются в столице или больших городах и живут, погруженные в летаргию бессмысленной и изнеженной роскоши, не зная ни увлечения, ни честолюбия, ни наслаждений. Дворянство, буржуазия, фамилия исчезают без следа. Фонды могут быть перенесены в одну минуту, и благодаря этой подвижности они редко переходят от отца к сыну даже в течение трех поколений, а если и остаются так долго в одной семье, то все-таки не доставляют своему владельцу ни наследственного влияния, ни власти. Таким образом, совершенно исчезает различие рангов, которое создает в государстве род независимой магистратуры, образованной рукою природы. Всякий, кто облечен властью, обязан своим авторитетом исключительно поручению государя. Не остается никакого средства для предупреждения или подавления мятежей, кроме наемных армий; нет никакой силы, которая могла бы противодействовать тирании. Взяточничество и подкуп посредствующей силы между государем и народом неизбежно воцаряется самый жестокий деспотизм. Землевладельцы, презираемые вследствие своей бедности и ненавидимые за притеснения, совершенно неспособны сопротивляться ему.
Даже если бы законодательным путем было принято решение никогда не налагать поборов, которые вредят торговле и тормозят промышленность, — о таких тонких и сложных вопросах люди не в состоянии рассуждать так правильно, чтобы никогда не ошибаться, или, под гнетом столь тяжких затруднений, не уклониться от своего решения. Постоянные колебания торговли требуют постоянных видоизменений в характере налогов, так что законодательству ежеминутно грозит опасность впасть в ошибку, одновременно и вольную, и невольную. А каждый сильный удар, нанесенный торговле неразумным налогом или каким-нибудь другим обстоятельством, приводит в расстройство всю правительственную систему.
Но предположим даже, что торговля продолжает находиться в цветущем состоянии, — к какому средству может тогда прибегнуть государство, чтобы поддержать свои войны и внешние предприятия, чтобы защитить свою честь и свои интересы, или честь и интересы своих союзников? Я не спрашиваю, как сумеет государство развить такое замечательное могущество, какое оно обнаружило во время наших последних войн, когда мы далеко превзошли не только нашу естественную силу, но даже силы величайших государств. На это напряжение у нас жалуются, считая его источником всех опасностей, которыми мы теперь окружены. Между тем, так как, по нашему предположению, обширная торговля и достаток сохранились в государстве даже после заклада всех доходов, то для защиты этих богатств необходима соответствующая сила; где же возьмет государство те средства, которые необходимы для ее содержания? Ясно, что оно должно будет обложить постоянным налогом всех. Кто имеет определенный пожизненный доход, или, что то же самое, закладывает, каждый раз когда представится надобность, известную часть их дохода, заставляя их, таким образом, нести бремя защиты себя и всей нации. Но неудобства этой политической системы тотчас обнаружатся, все равно, примет ли королевская власть, как мы предположили, характер абсолютизма, или она все еще будет находиться под контролем национальных собраний, в которых преобладающая роль по необходимости будет принадлежать самим рантье.
Если государь сделался неограниченным, как этого естественно следует ожидать при таком порядке вещей, то ему будет так легко увеличивать свои поборы с рантье, — так как эти поборы состоят только в том, что он удерживает деньги в своих собственных руках, — что этот род собственности вскоре потеряет всякое значение и доход каждого подданного будет всецело во власти государя: степень деспотизма, какой не достигала еще ни одна восточная монархия. Если, напротив, для каждого обложения требуется согласие рантье, то их никогда нельзя будет убедить давать субсидии, достаточные хотя бы только для покрытия обычных расходов правительства. Правда, уменьшение их дохода будет в этом случае весьма чувствительно, налог невозможно будет скрыть под видом таможенного или акцизного сбора и ни один из остальных классов общества не будет помогать им нести бремя, потому что все они, по нашему предположению, уже обложены высшей мерой налога. Были примеры в некоторых республиках, что на содержание правительства взималось каждое сотое, а иногда даже каждое пятидесятое пенни; но такая мера всегда была исключительным проявлением власти и никогда не может сделаться постоянным основанием национальной защиты. Мы всегда находили, что государство, заложившее все свои доходы, неизбежно впадает в состояние вялости, бездействия и бессилия.
Таковы неудобства, естественно вытекающие из того положения дел, к которому явно стремится Великобритания. Я уже не говорю о бесчисленных неудобствах, которых невозможно предвидеть и которые должны произойти от такого чудовищного порядка вещей, где государство является не только главным или даже единственным землевладельцем, но и собственником всех таможенных и акцизных сборов, как в состоянии была создать изобретательная фантазия министров и прожектеров я должен признаться, что вследствие долгой привычки во всех классах общества господствует странное равнодушие по отношению к национальным долгам, весьма сходное с тем религиозным индифферентизмом, на который так горько жалуются богословы. Мы все понимаем, что при самом оптимистическом взгляде на вещи нельзя надеяться на то, что теперешнее или какое-нибудь будущее министерство будет руководствоваться столь строгой и непоколебимой бережливостью, чтобы дело уплаты долгов могло сколько-нибудь подвинуться вперед, или даже только на то, что состояние внешних отношений надолго обеспечит им досуг и спокойствие, необходимые для подобного предприятия. Итак, что же будет с нами? Даже если бы мы навсегда остались такими же добрыми христианами и сохранили ту же покорность Провидению, это все-таки был бы, как мне кажется, любопытный вопрос, хотя бы только с теоретической точки зрения; и может быть не совсем невозможно найти для него какое-нибудь гипотетическое решение. В этому случае события будут мало зависеть от случайностей войн, от переговоров, интриг и политики партий. Существует, по-видимому, некоторый естественный прогресс явлений, который может послужить нам руководителем при наших рассуждениях. Как в то время, когда мы только начали практиковать систему заклада государственных доходов, нужно было не много мудрости, чтобы на основании естественных свойств людей и министров предсказать, что эта система неизбежно примет такие широкие размеры, какие мы видим, так и теперь, когда она, наконец, достигла этого пункта, нетрудно предвидеть ее последствия. В самом деле, должно случиться одно из двух: или нация погубит общественный кредит, или общественный кредит погубит нацию. Существовать совместно, в том виде, как это до сих пор практиковалось и у нас, и в некоторых других странах, они не могут.
Правда лет тридцать назад один превосходный гражданин, м-р Гетчинсов, предложил проект уплаты наших долгов, и этот проект заслужил полное одобрение некоторых рассудительных людей, но, кажется, никогда не имел надежды на осуществление. М-р Гетчинсон утверждал, что ошибочно думать, будто долг лежит на государстве, потому что в действительности на каждом индивидууме лежит соответствующая доля этого долга и каждый своей податью уплачивает соответствующую долю процентов, включая и расходы по сбору податей. Не лучше ли было бы, говорил он, если бы мы распределили долг между собою и каждый внес известную сумму, сообразно со своим состоянием, что дало бы нам возможность одновременно погасить и все наши фонды, и заклады? Он, очевидно, не принял в соображение, что бедняк-рабочий уплачивает значительную часть податей своим годичным потреблением, между тем как сразу внести соответствующую часть необходимой суммы он, конечно, не мог бы. Не говоря уже о том, что денежные капиталы и капиталы, вложенные в торговлю, легко было бы скрыть, так что, в конце концов, за все должна была бы отвечать видимая собственность, т.е. земля и дома: отсюда неравенство и притеснение, которому люди никогда не подчинились бы. Но хотя этот проект, вероятно, никогда не будет осуществлен, очень вероятно, что когда общественные долги опротивеют нации и она будет жестоко страдать от них, какой-нибудь смелый прожектер выступит с фантастическими планами их погашения. И так как государственный кредит в это время начнет колебаться, то самого легкого удара будет достаточно, чтобы разрушить его окончательно, как это случилось во Франции по время регентства, и он, таким образом, умрет благодаря своему врачу.
Но более вероятно, что национальное банкротство будет естественным результатом войн, поражений, неудач и общественных бедствий, может быть даже — побед и завоеваний. Признаюсь, когда я вижу, как государи и государства дерутся и ссорятся среди своих долгов, фондов и заложенных доходов, мне всегда невольно приходит в голову сравнение с палочной дракой в посудной лавке. Как можно ожидать, что государи будут щадить такой род собственности, который вреден и для них самих, и для государства, если они так мало жалеют людей и имущества, полезные для обоих? Пусть наступит время (и оно, несомненно, наступит), когда новые займы, нужные для покрытия годовых расходов, не будут находить подписчиков и не дадут ожидаемой суммы. Предположим, что денежный капитал нации истощился, или что доверие к нам, столь твердое до сих пор, начало ослабевать. Предположим, что среди этой нужды государству грозит иноземное нашествие; внутри готовится или уже вспыхнуло восстание; снарядить флот невозможно вследствие недостатка в деньгах, припасах или необходимых снарядах; невозможно даже получить субсидию от какой-нибудь соседней державы. Что должен сделать государь или министр в этом случае? Право самохранения есть законная принадлежность всякого человека, тем более общества. И безумие тех, которые оказывали или еще продолжают оказывать доверие правительству, если эти государственные люди, имея в руках средства к спасению, не пользуются ими. Созданные и заложенные фонды будут в это время приносить крупный годичный доход, которого будет достаточно для защиты и обеспечения нации; может быть в казначействе лежат наготове деньги для уплаты трехмесячных процентов. Нужда вопиет, страх подстрекает, разум советует, возражает одно сострадание: деньги сейчас будут захвачены для удовлетворения текущих потребностей, вероятно, при торжественных уверениях, что они будут тотчас возвращены. Более ничего не требуется. Все здание, уже ранее пошатнувшееся, обрушивается и погребает под своими развалинами тысячи людей. Это можно назвать, я думаю, естественной смертью общественного кредита, потому что он стремится к этому концу так же естественно, как животный организм к своему разложению.
Большинство людей так легко провести, что несмотря на тяжкий удар, который нанесло бы общественному кредиту Англии добровольное банкротство государства, прошло бы, вероятно, не много времени, и он снова был бы в таком же цветущем состоянии, как и раньше. Во время последней войны теперешний король Франции занимал деньги под более низкий процент, чем какой когда-либо платил его дед, и под столь же низкий, какой платит британский парламент, принимая в расчет естественный размер процента в обоих королевствах. И хотя деятельность людей обыкновенно направляется скорее тем, что они видели, нежели тем, что они предвидят хотя бы и с большой ясностью, но обещания, уверения, ловкие приемы, вместе с соблазном немедленной прибыли, имеют такое могущественное влияние, что только немногие способны устоять против них. Люди во все времена попадаются на одни и те же приманки: на них все еще действуют те уловки, которыми они столько раз были обмануты. Высшая степень популярности и патриотизма все еще составляет избитую дорогу к власти и тирании, лесть — к предательству, постоянные армии — к самовластию правительства, и слава Господу Богу — к временной выгоде духовенства. Страх безвозвратной потери кредита, если даже признать ее бедствием, есть бесполезное пугало. Правда, благоразумный человек скорее ссудит государству деньги и тотчас после того, как мы откажемся от всех своих долгов, чем теперь как выгоднее иметь должником богатого мошенника, даже если его нельзя принудить к уплате, чем честного банкрота. Первый, чтобы иметь возможность продолжать свое дело, может быть, найдет выгодным для себя уплатить свои долги, если они не очень велики, — второй, если бы и хотел, не имеет возможности это сделать. Государство есть должник, которого ни один человек не может принудить к уплате. Единственное обеспечение его кредиторов заключается в той выгоде, которую представляет для государства сохранение своего кредита, даже когда его считают на веки утраченным, и чрезвычайные затруднения, не говоря уже о том, что настойчивая необходимость часто заставляет государства прибегать к мерам, которые, в сущности, противоречат их интересам.
Изложенные два случая пагубны, но есть еще и более пагубные. Здесь тысячи людей приносятся в жертву безопасности миллионов. Но нельзя ручаться, что не произойдет обратное, т.е. миллионы будут навсегда принесены в жертву временной безопасности тысяч. При нашем народном образе правления для министра будет трудно или опасно прибегнуть к такому отчаянному средству, как добровольное банкротство. Хотя палата лордов состоит исключительно из землевладельцев, а палата общин — главным образом из них и, следовательно, ни та, ни другая не имеют больших капиталов в общественных фондах, но связь, существующая между членами обоих палат и владельцами фондов, может быть так велика, что парламент будет упорнее защищать общественный кредит, чем требуют мудрость, политические соображения и, строго говоря, даже справедливость. Может быть и наши внешние враги сумеют понять, что наша безопасность заключается в отчаянии, и поэтому не раньше покажут нам опасность открыто, лицом к лицу, как в ту минуту, когда ее уже нельзя будет предотвратить. Наши деды, наши отцы и мы сами полагали, что равновесие европейских сил слишком неравномерно, чтобы оно могло держаться без нашего надзора и поддержки. Но наши дети, уставши от борьбы и опутанные затруднениями, могут сидеть сложа руки и спокойно смотреть, как теснят и покоряют их соседей, пока, наконец, и они сами, вместе со своими кредиторами, покорятся власти завоевателя. Это можно назвать, выражаясь точно, насильственной смертью нашего общественного кредита.
Таковы, по-видимому, явления, которые должны произойти в недалеком будущем и которые разум предвидит так ясно, как только он может предвидеть вещи, скрытые в недрах времени. И хотя древние утверждали, что для того, чтобы обладать даром прорицания, нужна известная доля божественного бешенства или безумия, — можно с уверенностью сказать, что для таких пророчеств, как это, нужно только владеть своим рассудком и быть свободным от безумия и ослепления толпы.