[Of Trade Balance.
В кн.: Юм. Бентам / «Библиотека экономистов-классиков» (отрывки работ)
Вып. 5. –
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895С. 53–74.]
Нации, незнакомые с природой торговли, обыкновенно воспрещают вывоз товаров и стараются сохранить для самих себя все то, что они считают полезным и ценным. Они не замечают, что поступая таким образом, делают как раз противное тому, чего добиваются, и что чем более вывозится какого-нибудь товара, тем значительнее становится его производство, причем он раньше всего предлагается им же самим.
Ученые знают, что древние законы Афин вменяли в преступление вывоз винной ягоды, потому что этот плод считался в Аттике очень изысканным и Афиняне думали, что он будет слишком нежен для н(ба чужеземца. И как серьезно относились они к этому смешному запрещению, видно из того, что обвинители носили у них имя сикофантов — от двух греческих слов, обозначающих винную ягоду и доносчика. Во многих старых парламентских актах, особенно в тех, которые относятся к царствованию Эдуарда Ш, можно найти следы такого же невежества в отношении торговли. Во Франции вывоз хлеба был почти постоянно воспрещен вплоть до нынешнего дня, — как говорят, с целью предупреждения голода; между тем очевидно, что это запрещение есть главная причина тех частых голодовок, которым подвержена эта плодородная страна.
Тем же завистливым страхом руководились различные нации и в вопросе о деньгах, и только подкрепляя выводы ума данными опыта, можно убедить нацию в том, что единственным результатом подобных запрещений является усиление обмена ей же во вред и значительное увеличение вывоза.
Такого рода заблуждения, конечно, очень грубы и очевидны; но еще и до сих пор, даже в странах, хорошо знакомых с торговлей, господствуют, по отношению к торговому балансу, сильная зависть и страх, что все золото и серебро уйдут из страны. Этот страх кажется мне почти во всех случаях неосновательным, и я столько же боюсь того, что населенная и деятельная страна останется без денег, как и того, что все наши источники и реки иссякнут. Сохраним выгоды, которые доставляют нам густота и трудолюбие населения, и нам нечего будет опасаться потери нашего денежного богатства.
Нетрудно видеть, что все вычисления, касающиеся торгового баланса, основаны на крайне ненадежных фактах и предположениях. Несомненно, что таможенные книги представляют слишком шаткие основания для выводов; так же неточен будет расчет, основанный на наблюдении денежного курса, если только не принять во внимание его положения во всех государствах и не ознакомиться с величиной различных скидок, какие делаются за границей, что, разумеется, неисполнимо. Всякий, кто писал об этом предмете, неизменно подтверждал правильность своей теории, какова она ни была, при помощи фактов и выкладок и путем перечисления всех товаров, которые вывозятся в чужие страны.
Сочинения м-ра Gee вызвали у нас всеобщую панику, так как по его наблюдениям, подтвержденным множеством частных справок, сумма убытка нации в торговом балансе оказывалась настолько значительной, что по прошествии пяти или шести лет у нас не должно было бы остаться ни одного шиллинга. Между тем с тех пор прошло двадцать лет, мы перенесли дорого стоившую войну, и тем не менее, можно, к счастью, с уверенностью сказать, что денег у нас теперь гораздо больше, чем в какой бы то ни было предшествовавший период.
Едва ли можно найти по этому вопросу что-нибудь более забавное, чем то, что написал доктор Свифт, автор, так быстро замечавший ошибки и глупости других. Во своем “Кратком обзоре состояния Ирландии” он говорит, что все денежное имущество этого королевства не превышало в то время 500.000 фунтов, что из этой суммы ирландцы ежегодно отправляли в Англию миллион и что у них едва ли был какой-нибудь другой источник дохода и вовсе не было внешней торговли, за исключением ввоза французских вин, за которые они платили наличными деньгами. Благодаря такому положению вещей, которое следует признать весьма печальным, количество денег в Ирландии в течение трех лет упало с 500.000 фунтов до 200.000. я думаю, что теперь, по прошествии тридцати лет, от них не осталось и следа. Как же держится и даже все более распространяется то мнение, которое возбуждало такое негодование в докторе Свифте, — мнение о постоянном росте богатства Ирландии?
Одним словом, это представление о дурном состоянии торгового баланса имеет, кажется, то свойство, что оно возникает у всех, кто не ладит с министерством или вообще находится в дурном настроении, и так как его невозможно опровергнуть подробным перечислением всех видов вывоза, уравновешивающих ввоз, то здесь, может быть, будет уместно установить общее положение, которое покажет, что пока нация сохраняет свое население и свою промышленную деятельность, ей нечего бояться потери своего богатства.
Предположим, что в одну ночь исчезли четыре пятых всех денег Великобритании и нация, с точки зрения денег, очутилась в таком же положении, в каком она находилась во времена Генрихов и Эдуардов; какие последствия будет иметь это происшествие? Не должны ли будут пропорционально понизиться цены труда и товаров и всякая вещь сделается столь же дешевой, как и в ту эпоху? Какая нация будет тогда в состоянии конкурировать с нами на иностранных рынках, или брать за перевозку товаров и за самые товары такие цены, которые для нас будут все-таки достаточно выгодны? Итак, не вернем ли мы этим путем в короткое время всех денег, которые мы потеряли, и не достигнем ли такого же изобилия в деньгах, какое существует у соседей? Но как только это произойдет, мы тотчас же потеряем те выгоды, которые доставляла нам дешевизна труда и товаров; вследствие изобилия денег у нас, их приток к нам прекратится.
Предположим, напротив, что в течение одной ночи количество денег в Великобритании упятерится; не произойдут ли отсюда противоположные последствия? Не поднимутся ли цены на труд и товары до такой высоты, что ни одна из соседних наций не будет в состоянии покупать у нас что-либо, между тем как, наоборот, их товары сделаются сравнительно настолько дешевыми, что, несмотря на всевозможные запретительные законы, они наводнят наш рынок и наши деньги будут уходить из страны, пока мы не сравнимся с соседями в отношении денег и не утратим этого чрезмерного богатства, которое поставило нас в такое невыгодное положение?
Очевидно, что те же причины, которые урегулировали бы эти крайние неравенства, если бы последние вследствие какого-нибудь чуда могли возникнуть, не позволяют им возникнуть при обычном ходе вещей и постоянно поддерживают количество денег у всех соседних наций на такой высоте, какая соответствует искусству и производительности каждой из них. Вода, куда бы она ни проникла, везде стоит на одном уровне. Спросите у физиков причину этого явления; они ответят вам, что если бы вода в каком-нибудь месте поднялась, то увеличившаяся тяжесть воды в этом месте, не будучи ничем уравновешена, должна была бы понизить ее уровень настолько, пока установилось бы равновесие, и что та же причина, которая устранила бы неравенство, если бы оно возникло, должна постоянно предупреждать его, если только не вмешивается какой-нибудь внешний насильственный фактор.
Можно ли представить себе, что путем законодательных мер или даже каких-нибудь успехов в искусстве и производительности нации когда-нибудь было возможно удержать в Испании все то количество денег, которое было привезено туда из Америки? Или что если бы все товары продавались во Франции в десять раз дешевле, чем по ту сторону Пиринев, они не нашли бы способа перейти горы и перетянуть во Францию часть этих огромных богатств? И чем иначе можно объяснить выгоды, извлекаемые всеми нациями из их торговли с Испанией и Португалией, как не тем, что деньги, подобно всякой жидкости, невозможно удержать на высоте, превышающей их естественный уровень? Государи этих стран доказали, что у них не было недостатка в желании сохранить свое золото и серебро для самих себя, если бы только это было возможно.
Но как одна часть воды, будучи отрезана от сообщения со всею остальною жидкостью, может подняться выше ее уровня, так и в отношении денег прекращение сообщения вследствие какого-нибудь физического или материального препятствия (потому что одного законодательства недостаточно) может вызвать большое неравенство в количествах денег, которыми владеют различные нации. Так, например, огромная отдаленность Китая, вместе с монополиями наших индийских компаний, затрудняя сообщение, поддерживают в Европе гораздо большее изобилие золота и серебра, особенно последнего, чем какое существует в Китае. Но, несмотря на эти большие препятствия, действие упомянутых причин очевидно. В общем европейцы, вероятно, далеко превосходят китайцев искусством и изобретательностью в ручных производствах и мануфактурах; и тем не менее торговля с ними всегда приносит нам большие убытки. Если бы не постоянная поддержка, которую оказывает нам Америка, количество денег в Европе скоро уменьшилось бы, а в Китае увеличилось, пока оно не достигло бы одного уровня в обеих странах. Ни один разумный человек не будет сомневаться, что если бы эта деятельная нация была так же близка к нам, как Польша или Берберия, она скоро отняла бы у нас излишек в деньгах и привлекла бы к себе большую часть американских богатств. Чтобы объяснить неизбежность этого явления, нам нет надобности прибегать к физическому закону тяготения. Существует нравственный закон тяготения, основанный на интересах и страстях людей, не менее могущественный и непогрешимый.
Что поддерживает баланс между различными провинциями одного и того же королевства, как не действие этого принципа, который не позволяет деньгам уклоняться от их естественного уровня, подниматься выше их пропорции с трудом и товарами, находящимися в каждой провинции, или падать ниже этой пропорции? Если бы долгий опыт не успокаивал людей в этом отношении — к каким печальным выводам должен был бы придти какой-нибудь преданный меланхолии житель Йоркшира, высчитав и сложив суммы, которые Лондон извлекает из его графства в виде податей, налогов на приезжих и на товары, и заметив, что соответствующий доход его графства несравненно ниже? Если бы Англия все еще состояла из семи королевств, то правительство каждого из них, без сомнения, находилось бы в постоянной тревоге вследствие невыгодности баланса; и так как взаимная ненависть этих государств, при их близком соседстве, была бы, вероятно, очень сильна, то они совершенно затормозили бы всякую торговлю своей завистливой и бесполезной осторожностью. С тех пор, как соединение Шотландии с Англией уничтожило все преграды между ними, которая из двух наций извлекает больше выгод из свободы торговли? И если богатство Шотландии увеличилось, можно ли разумно объяснять это явление чем-нибудь другим, как не развитием искусства и трудолюбия шотландцев? По словам аббата дю-Буа, перед соединением в Англии господствовал всеобщий страх, что с установлением свободы торговли Шотландия в короткое время привлечет к себе все богатства страны; а на другом берегу Твида опасались как раз противного. Время показало, насколько основательны были эти опасения с той и другой стороны.
То, что справедливо относительно малых частей человечества, должно быть верно и по отношению к большим. Провинции римской империи, без сомнения, так же хорошо поддерживали свой баланс между собою и с Италией без помощи законодательства, как и различные графства Великобритании или отдельные приходы каждого графства. Всякий, кто путешествует теперь по Европе, может по ценам товаров убедиться в том, что, вопреки нелепой ревности государей и правительств, деньги сами собой пришли почти в полное равновесие, и разница в этом отношении между одним государством и другим — не больше той, какая часто бывает между различными провинциями одного и того же государства. Наибольшие массы людей естественно скопляются в больших городах, приморских портах и по течению судоходных рек. Здесь можно найти больше людей, больше деятельности, больше товаров и, следовательно, больше денег; но последняя разница всегда соответствует первой, и равновесие не нарушается.
Наша зависть и ненависть к Франции не имеют границ, и по крайней мере первое из этих чувств следует признать разумным и основательным. Эти страсти создали неисчислимые затруднения и преграды в области торговли, и нас обвиняют в том, что в большинстве случаев мы были зачинщиками. Но что мы выиграли? Мы потеряли французский рынок для наших шерстяных изделий и, перенеся торговлю винами в Испанию и Португалию, платим за худшие напитки более высокие цены. Немногие англичане не считали бы своего отечества совершенно разоренным, если бы французские вина продавались в Англии так дешево и в таком изобилии, что могли бы до известной степени вытеснить наш эль и другие напитки туземного приготовления; между тем, если оставить в стороне всякие предрассудки, то нетрудно будет убедиться, что это не только не принесло бы нам вреда, но даже было бы для нас очень выгодно. Всякий новый акр земли, засаженный виноградником во Франции для снабжения вином Англии, заставил бы французов взять у нас взамен, для поддержки своего существования, продукты акра земли, засеянного у нас пшеницей или рожью, и очевидно, что выгода была бы на нашей стороне, так как наш товар прибыльнее и важнее.
Французские короли не раз путем указов запрещали разводить новые виноградники и приказывали уничтожать те, которые были недавно разведены: так хорошо сознают в этой стране, насколько зерновые продукты важнее всех других.
Маршал Вобан часто и не без основания жалуется на нелепые поборы, которыми облагаются вина Лангедока, Гиени и других южных провинций при ввозе в Бретань и Нормандию. Он не сомневается в том, что последние провинции сумеют поддержать свой баланс, несмотря на свободу торговли, которую он рекомендует. Ясно, что несколько лишних миль, которые пришлось бы проплыть до Англии, ничего не изменили бы, или, если бы существовало какое-нибудь различие, оно одинаково влияло бы на товары обоих королевств.
Есть, правда, средство, при помощи которого можно поднять количество денег в стране выше его нормального уровня, как есть и средство для понижения его ниже этого уровня; но исследуя оба эти случая, мы увидим, что они содержатся в нашей общей теории и представляют лишнее доказательство ее правильности.
Единственный способ, которым может быть достигнуто понижение количества денег ниже естественного уровня, состоит, насколько мне известно, в учреждении банков, фондов и бумажного кредита, столь распространенных в нашей стране. Благодаря этим средствам бумажные деньги уравниваются в цене с звонкой монетой, распространяются по всему государству и, вытесняя из обращения золото и серебро, соответственно повышают цены труда и товаров; в результате из страны уходит большое количество драгоценных металлов или, по крайней мере, их наличное количество перестает увеличиваться. Можно ли обнаруживать большую близорукость, чем обнаруживаем мы в своих рассуждениях по этому вопросу? Так как отдельный гражданин сделался бы гораздо более богатым, если бы его денежный капитал увеличился вдвое, то мы думаем, что такие же счастливые последствия повлечет за собою увеличение капитала всех граждан, и при этом забываем, что подобная перемена приведет и к соответственному повышению цен, так что с течением времени между деньгами и ценами восстановится то же отношение, какое существовало раньше. Большее количество денег выгодно только в переговорах и сделках с иностранцами, и так как для последних наша бумага не имеет никакой цены, то благодаря ей мы испытываем все неудобства большого изобилия денег, не получая ни одной из его выгод.
Предположим, что в государстве обращается в качестве денег 12 миллионов фунтов бумагой (потому что мы не должны представлять себе, что все огромное количество наших денег может быть обращено в бумагу), и предположим, что действительный капитал страны состоит из 18 миллионов: вот мы на практике нашли государство, которое способно владеть капиталом в 30 миллионов. Я говорю, что если оно способно содержать в себе такой капитал, то непременно приобрело бы его в виде золота и серебра, если бы мы не остановили прилива этих металлов изобретением бумажных денег. Откуда оно добыло бы эту сумму? Из всех стран мира. Но почему? Потому, что если исключить 12 миллионов в бумаге, количество денег в государстве стоит ниже нормы сравнительно с нашими соседями и мы должны непосредственно притягивать к себе деньги от каждого из них, пока не наступит, так сказать, момент насыщения, когда мы не будем в состоянии удержать у себя больше денег. Наша теперешняя политика так усердно старается завалить нацию банковыми билетами и чеками, точно опасается, что мы будем обременены излишком золота и серебра.
Нет сомнения что изобилие драгоценных металлов во Франции объясняется, главным образом, отсутствием бумажного кредита в этой стране. Французы не имеют банков; векселя не циркулируют у них так, как у нас; ростовщичество, или отдача денег в рост, не разрешено безусловно. Вследствие этого многие лица владеют крупными капиталами, в частных домах употребляется большое количество серебряной утвари и все церкви полны ею. Благодаря такому положению вещей, съестные припасы и труд в этой стране гораздо дешевле, чем в других странах, вдвое менее богатых золотом и серебром. Выгоды такого положения с точки зрения торговли и крупных политических осложнений слишком очевидны, чтобы их можно было оспаривать.
Несколько лет назад в Женеве господствовала та же мода, которая еще и до сих пор держится в Англии и Голландии, — мода на употребление фарфоровой посуды вместо серебряной; но сенат, предвидя последствия этой моды, до известной степени ограничил употребление этого хрупкого товара, между тем как право пользоваться серебряной посудой совершенно не было ограничено. И я думаю, что во время несчастий, которые недавно постигли женевцев, они оценили благие последствия этого закона. С этой точки зрения наш налог на изделия из серебра, может быть, не совсем разумен.
Прежде, чем были введены в обращение ассигнации, наши колонии владели таким количеством золота и серебра, какого было достаточно для удовлетворения их потребностей. Со времени введения бумажных денег драгоценные металлы совершенно исчезли из колоний, и это было еще самым ничтожным из неудобств, которые повлекла за собою эта реформа. Можно ли сомневаться, что после отмены бумажных денег снова появятся драгоценные металлы, так как колонии обладают мануфактурными товарами и естественными продуктами, т.е. единственными предметами, которые имеют цену в торговле и ради которых люди хотят иметь деньги?
Как жаль, что Ликург, желая изгнать из Спарты серебро и золото, не подумал о бумажном кредите! Этим путем он гораздо лучше достиг бы своей цели, чем при помощи тех кусков железа, которые он пустил в обращение в качестве денег, и вместе с тем гораздо вернее сделал бы невозможным всякую торговлю с иностранцами, так как действительная и существующая ценность бумаги далеко ниже.
Между тем следует признать, что, при крайней сложности всех этих вопросов о торговле и деньгах, существуют для изучения их другие точки зрения, на основании которых можно придти к заключению, что выгоды, доставляемые бумажным кредитом и банками, превосходят вытекающие из них неудобства. Несомненно верно, что благодаря им, из страны исчезает вся звонкая монета и все драгоценные металлы, и тот, чей взор не проникает далее этого последствия, имеет полное основание осуждать их. Но монета и металлы не настолько важны, чтобы нельзя было признать достаточным или даже выгодным вознаграждением за них увеличение деятельности и кредита, которому может значительно способствовать разумное применение бумажных денег. Известно, как важно для купца иметь возможность в случае нужды учесть свои векселя; все, что облегчает эту операцию, выгодно вообще для торговли страны. Этот кредит могут оказывать частные банкиры благодаря тому кредиту, который им самим обеспечивается денежными вкладами в их кассы; Английский банк может делать то же самое вследствие того, что ему даровано право употреблять для всех платежей свои бланки. К аналогичному средству прибегли несколько лет назад эдинбургские банки, и так как это одна из самых остроумных идей, какие нашли себе применение в торговле, то ее признали полезным применить во всей Шотландии. Это — так называемые кредитные банки; они организованы следующим образом. Данное лицо является в банк и представляет залог на сумму, положим, в тысячу фунтов стерлингов; он имеет право получить эту сумму всю или по частям, когда пожелает, и платить обычный процент только в том случае, если деньги у него на руках. Выплачивать долг он может даже небольшими суммами, например, в двадцать фунтов и проценты учитываются с того самого дня, когда он делает взнос. Эта комбинация представляет большие выгоды. Так как заемщик может представить в залог свое имущество почти по его полной стоимости и бумаги банка идут за наличные деньги, то этим путем купец может, так сказать, обратить в деньги свои дома, утварь, товары, лежащие в его складе, долги, которые он имеет за границей, свои корабли, находящиеся на море; он имеет возможность, в случае надобности, воспользоваться ими для своих платежей — все равно, как если бы это была ходячая монета государства. Когда человек занимает тысячу фунтов у частного лица, то — не говоря уже о том, что не всегда можно достать деньги в ту самую минуту, когда они нужны, — он платит проценты за полученную сумму безразлично, пользуется ли он ею, или она лежит без дела: банковый кредит не стоит ничего, за исключением того момента, когда им действительно пользуются, и это для заемщика так же выгодно, как если бы он получал ссуду под гораздо меньший процент. Кроме того, такая организация значительно облегчает купцам взаимную поддержку их кредита, что представляет большую гарантию против банкротств. Исчерпав свой собственный кредит в банке, каждый из них может отправиться к кому-нибудь из своих товарищей, кредит которого еще не исчерпан, и таким образом получить деньги, которые он вернет, когда представится возможность.
Эта система уже несколько лет практиковалась в Эдинбурге, когда некоторые торговые компании в Глазго решились сделать еще шаг вперед. Они сами основали несколько банков и выпустили билеты в десять шиллингов, которые и стали употреблять для оплаты товаров, мануфактур и всякого рода коммерческого труда; благодаря широкому кредиту, которым пользовались компании, эти билеты разошлись по всей стране, и во всех платежах их брали как наличные деньги. Благодаря этому, капитал в пять тысяч фунтов давал возможность совершать такие же обороты, как если бы он был в пять или в шесть раз больше; купцы могли вести торговлю в более широких размерах и довольствоваться при каждой сделке меньшим барышом. Но каковы бы ни были остальные выгоды, вытекающие из этих нововведений, надо признать, что они не только слишком облегчают кредит, что опасно, но и ведут к исчезновению драгоценных металлов; и ничто не может доказать этого лучше, чем сравнение с этой точки зрения прежнего и теперешнего положения Шотландии. Известно, что во время перечеканки, произведенной после соединения королевств, количество денег в этой стране равнялось одному миллиону; между тем, несмотря на большое развитие богатств, торговли и всякого рода мануфактур, количество денег в настоящее время, вероятно, не превышает одной трети миллиона даже в тех местах, откуда Англия не извлекала больших сумм.
Но как выпуск бумажных денег есть почти единственный способ, при помощи которого мы можем свести количество денег ниже естественного уровня, точно так же поднять его выше нормы можно, как мне кажется, только при помощи средства, которое мы все должны признать пагубным и разорительным; оно состоит в том, чтобы накоплять большие суммы в государственной казне, держать их там под ключом и таким образом не давать ни одной копейке поступать в обращение. Этим способом вода, не сообщающаяся с окружающей массой жидкости, может быть поднята до всякой высоты, какой мы пожелали бы. Чтобы доказать это, нам стоит только вернуться к нашей первой гипотезе об исчезновении половины или какой-нибудь другой части нашего денежного богатства; мы видели, что непосредственным результатом этого события было бы привлечение такой же суммы из всех соседних государств. Природа вещей, по-видимому, не ставит никаких твердых границ скоплению богатств. Следуя этой политике в течение веков, небольшой город, в роде Женевы, мог бы скопить девять десятых всех денег Европы. Непреодолимое препятствие для такого беспредельного скопления богатств кроется, по-видимому, в природе человека. Слабое государство, владеющее значительной казной, тотчас сделается жертвой своих менее богатых, но более могущественных соседей. Если государство велико, то оно истратит свое богатство на осуществление опасных и безрассудных проектов и, вместе с деньгами, утратит, вероятно, нечто еще более ценное — свое трудолюбие, чистоту нравов и часть населения. В этом случае водяной столб, поднявшийся слишком высоко, производит взрыв, разрушает сосуд, в котором он содержится, и смешавшись с окружающей жидкостью, ниспадает до своего естественного уровня.
Мы так мало знакомы с этим принципом, что хотя все историки без исключения сообщают о столь недавнем событии, как скопление Генрихом VII огромной денежной суммы (они определяют ее в 2 700 000 фунтов), тем не менее мы предпочитаем отвергать это единогласное свидетельство, чем признать факт, который не согласуется с нашими закоренелыми предрассудками. Действительно, эта сумма представляла собою, вероятно, три четверти всей массы денег, находившихся в Англии. Но разве трудно понять, что хитрый, жадный, бережливый и почти неограниченный государь в течение двадцати лет мог собрать подобную сумму? Едва ли также уменьшение количества денег, находящихся в обращении, было замечено народом или причинило ему какой-нибудь вред. Удешевление всех товаров должно было в короткое время пополнить эту убыль, давая Англии преимущество в ее торговых сношениях с соседними странами.
Не представляет ли такого примера и маленькая афинская республика со своими союзниками? Менее чем в пятьдесят лет, в период от Персидских войн до Пелопоннесской, Афины скопили капитал, не многим уступавший казне Генриха VII; все греческие историки и ораторы единогласно свидетельствуют, что Афиняне собрали в своей крепости более 10 000 талантов, которые потом к своей собственной гибели истратили в опрометчивых и безрассудных предприятиях. Но когда эти деньги перешли в обращение и начали сливаться с окружающей массой денег — что произошло тогда? Остались ли они в стране? Нет; знаменитая перепись, о которой упоминают Демосфен и Полибий, показывает, что спустя приблизительно пятьдесят лет все богатство республики, включая поместья, дома, товары, рабов и звонкую монету, не достигало и 6000 талантов.
Как велики должны были быть честолюбие и страстность этой нации, скопившей и сохранявшей для завоеваний богатство, которое граждане каждую минуту большинством одного голоса могли разделить между собою, что почти утроило бы состояние каждого из них! Потому что надо заметить, что в начале Пелопонесской войны, по свидетельству древних писателей, ни число афинских граждан, ни их частные богатства не были больше, чем в начале войн с Македонией.
Во времена Филиппа и Персея в Греции было не больше денег, чем в Англии при Генрихе VII; однако эти два государя в течение тридцати лет скопили в небольшом македонском государстве большую сумму, чем та, которою владел Генрих VII. Эмилий Павел доставил в Рим около 1 700 000 фунтов стерлингов, а по словам Плиния, даже 2 400 000, и это была только часть македонской казны; остальная часть погибла во время сопротивления и бегства Персея.
Стэниэн сообщает, что Бернский кантон отдавал под проценты 300.000 фунтов, а в его казне лежала еще в шесть раз большая сумма. Итак, вот капитал в 1.800.000 фунтов, по крайней мере в четыре раза превышающий тот, который нормально должен был бы находиться в обращении в такой небольшой стране. Между тем, путешествую по округу Во или по какой-нибудь другой области этого кантона, вы не заметите большей нужды в деньгах, чем какой следует ожидать при размерах, свойствах почвы и положении этой страны. Напротив, во Франции или Германии едва ли найдется теперь какая-нибудь внутренняя провинция, жители которой были бы так же богаты, как население этого кантона, хотя его казна значительно увеличилась с 1714 г., когда Стэниэн писал свое превосходное сочинение о Швейцарии.
Показание Аппиана о скоровищах Птоломеев так чудовищно, что ему трудно верить, тем более, что, по словам этого историка, остальные преемники Александра были столь же бережливы и многие из них владели почти такими же громадными капиталами; согласно нашей теории, бережливость соседних государей непременно должна была положить предел накоплению богатств в руках египетских царей. Сумма, о которой говорит Аппиан, равна 740 000 талантов, что, по вычислению доктора Арбэтнота, составляет 191 166 166 фунтов, 13 шиллингов и 4 пенса. Между тем Аппиан утверждает, что извлек эти цифры из государственного архива, и сам он был родом из Александрии.
Исходя из принципов, изложенных в этом очерке, мы можем составить себе определенное мнение о тех бесчисленных преградах, затруднениях и налогах, которые во всех странах Европы, а в Англии — больше, чем в какой-нибудь другой стране, тормозят правильное развитие торговли, будучи вызваны или чрезмерной страстью к накоплению денег, которые, раз они находятся в обращении, никогда не превысят нормы, или неосновательным страхом потерять свое денежное богатство, которое никогда не может упасть ниже этого нормального уровня. Если что-нибудь может уничтожить наши богатства, то это именно — применение столь неразумных средств. Этот общий дурной результат происходит от того, что подобные мероприятия отнимают у соседствующих наций ту свободу обмена и сообщения, которую имел в виду Творец, наделяя их столь различными землями, климатами и характерами.
Наши теперешние политики руководствуются той системой, которая одна только ведет к исчезновению денег, — т.е. системой бумажного кредита, — совершенно пренебрегают единственным средством увеличить их количество, т.е. накоплением денег в казне, и изобретают сотни различных комбинаций, которые имеют только то последствие, что стесняют трудолюбие и лишают как нас, так и наших соседей, благ, доставляемых всем людям искусством и природой.
Между тем не следует думать, что все налоги на иностранные товары вредны или бесполезны; я говорю только о тех налогах, которые вызваны упомянутой выше завистью. Налог на немецкие полотна поощряет наши мануфактуры и содействует росту нашего населения и нашей производительности. Налог на водку усиливает сбыт рома и оказывает поддержку нашим южным колониям. И так как налоги необходимы для удовлетворения нужд правительства, то, по-видимому, удобнее налагать их на иностранные товары, которые легко можно застигнуть в гавани, чтобы подвергнуть обложению. Однако не следует забывать изречения доктора Свифта, что по правилам таможенной арифметики два и два не всегда составляет четыре, а часто только единицу. Нет сомнения, что если бы пошлина на вино была уменьшена на треть, она приносила бы правительству гораздо больший доход, чем приносит теперь; при этом наш народ мог бы употреблять более здоровый и полезный напиток, а наш торговый баланс, которым мы так дорожим, не понес бы никакого ущерба. Производство эля вне земледелия очень незначительно и занимает мало рук. Перевозка вина и хлеба давала бы не многим менее.
Но разве мы не видим, — спросит, пожалуй, кто-нибудь — примеров того, как многие государства, которые раньше были богаты, теперь обеднели и впали в нищету? Разве деньги, которыми они прежде изобиловали, не покинули их? — я отвечу? Если страна теряет свою торговлю, трудолюбие и население, то она не может надеяться удержать свое золото и серебро, потому что количество драгоценных металлов всегда пропорционально этим условиям. Когда Лиссабон и Амстердам отняли у Венеции и Женевы ост-индскую торговлю, то к первым двум городам перешли и выгоды, и деньги, которые доставляла эта торговля. Когда правительственный центр перемещается, когда приходится содержать в отдалении дорого стоящие армии, когда иностранцы приобретают большие капиталы, то в результате естественно получается уменьшение количества денег. Но это, очевидно, насильственные средства к вывозу звонкой монеты, и обыкновенно они сопровождаются одновременным отливом населения и деятельности. Но где последние остаются и отлив денег не продолжается, туда деньги вернутся сотней дорог, которых мы не знаем и не подозреваем. Какие громадные суммы были истрачены столькими нациями во Фландрии со времени революции, в продолжении трех долгих войн! Может быть более половины всех денег, которые теперь обращаются в Европе. Но что сделалось с этими деньгами? Остались ли они в той небольшой области, которую занимают австрийские Нидерланды? Конечно, нет. Большая часть их вернулась в те страны, откуда пришла; их унесло назад то же самое движение населения и деятельности, которое и раньше увлекло их за собою. Деньги Европы более тысячи лет явным и видимым потоком текли в Рим, но вытекли обратно по невидимым и тайным каналам, и в настоящее время отсутствие трудолюбия и торговли делает папские земли беднейшей областью Италии.
Одним словом, каждое правительство имеет веские основания заботиться о сохранении своего населения и своих мануфактур. А относительно денег оно может спокойно, без страха и зависти, положиться на обычный ход человеческих дел, или, если оно обращает какое-нибудь внимание на этот предмет, то должно делать это лишь настолько, насколько он влияет на население и трудолюбие.