[Of Money.
В кн.: Юм. Бентам / «Библиотека экономистов-классиков» (отрывки работ).
Вып. 5. –
М.: Издательство К. Т. Солдатенкова, 1895. С. 20–35.]
Деньги не составляют предмета торговли в собственном смысле слова; они суть только орудие, которое люди, по общему соглашению, употребляют для того, чтобы облегчить обмен одного товара на другой. Это — не одно из колес торговли, а масло, благодаря которому движение колес становится более плавным и свободным. Рассматривая какое-нибудь государство в нем самом, мы заметим, что большее или меньшее количество денег, находящихся в нем, не имеет никакого значения, потому что цена товаров всегда пропорциональна количеству денег и крона во времена Генриха VII имела такое же значение, какое теперь имеет фунт стерлингов. Некоторую выгоду из изобилия денег извлекает только государство, да и то лишь во время войны и переговоров с другими державами. Именно поэтому все богатые и торговые государства, начиная с Карфагена до Великобритании и Голландии, пользовались наемными армиями, которые бы они употребляли для войн своих собственных подданных, то получали бы меньше прибыли от своих значительных богатств и большого изобилия золота и серебра, потому что вознаграждение лиц, служащих государству, должно повышаться соответственно богатству общества. Наша небольшая армия, состоящая из двадцати тысяч человек, требует таких же больших расходов, как французская армия вдвое более многочисленная. Во время последней войны содержание английского флота обошлось так же дорого, как в течение всего императорского периода содержания римских легионов, державших весь мир в подчинении своей власти.
Большее количество народонаселения и его большая производительность выгодны для государства во всех отношениях — с точки зрения внутренней и внешней политики, частных и государственных интересов. Но изобилие денег приносит лишь незначительную пользу, а иногда может даже причинять вред нации в ее торговле с иностранцами.
К счастью, в человеческих делах существует, по-видимому, такое стечение обстоятельств, которое сдерживает развитие торговле и богатств и мешает им ограничиваться пределами одного государства, как можно было бы опасаться в виду прибыльности всякой установившейся торговли. Когда одна нация в области торговли опередила другую, то последней бывает трудно вернуть потерянное — вследствие большего трудолюбия и большей ловкости первой, а также вследствие того, что ее купцы обладают большими капиталами и, следовательно, могут довольствоваться соразмерно меньшим барышом. Но эти преимущества до известной степени уравновешиваются дешевизной труда у всякой нации, не обладающей ни обширной торговлей, ни большим количеством золота и серебра. Вследствие этого мануфактуры мало-помалу меняют свое местопребывание: они покидают страны и области, уже обогащенные ими, и переселяются туда, куда их привлекает дешевизна жизненных припасов и труда; обогатив и эти места, они по тем же причинам снова переселяются. И вообще можно заметить, что дороговизна всякого рода товаров, обусловленная изобилием денег, есть вредное последствие установившейся торговли и во всех странах останавливает ее развитие, давая возможность более бедным государствам продавать свои товары на всех иностранных рынках дешевле, чем могут продавать богатые.
Это обстоятельство и заставило меня усомниться в пользе банков и бумажного кредита, которые обыкновенно считаются безусловно выгодными для всякой нации. Дороговизна провизии и труда, обусловленная ростом торговли и увеличением количества денег, неудобна во многих отношениях; но это неудобство неизбежно, и вместе с тем оно является последствием того богатства и благосостояния общества, которые составляют цель всех наших стремлений. Оно вознаграждается теми выгодами, которые мы извлекаем из обладания драгоценными металлами, и тем преимуществом, которое это обладание дает нации во всех войнах и сношениях с иностранцами. По-видимому, нет никакой надобности увеличивать это неудобство при помощи поддельной монеты, которой иностранцы не берут ни в каких платежах и которую всякая крупная смута в государстве совершенно лишает ценности. Правда, в каждом богатом государстве есть много людей, которые владеют большими суммами денег и предпочитают звонкой монете хорошо гарантированные бумаги, потому что последние легче перевозить и хранение их безопаснее. Если государство не устраивает банка, то частные банкиры извлекают пользу из этого обстоятельства, как некогда делали лондонские банкиры и как делают теперь дублинские. Поэтому надо думать, что было бы лучше предоставить какому-нибудь обществу выгоды бумажного кредита, который всегда будет существовать во всяком богатом государстве. Но искусственное увеличение этого вида кредита никогда на может быть выгодно для торговой нации; напротив, оно приносит ей вред, ведя к увеличению количества денег сверх их естественной соразмерности с трудом и товарами, а следовательно и к повышению цен в ущерб купцу и мануфактуристу. С этой точки зрения надо признать, что самым полезным банком был бы тот, который запирал бы в кассу все получаемые им деньги и никогда не увеличивал бы количества денег, находящихся в обращении, как делают банки, вкладывающие известную часть своих капиталов в торговлю. Действуя таким образом, государственный банк сильно ограничил бы деятельность частных банкиров и ажиотеров, и хотя государство в этом случае должно было бы нести на себе бремя вознаграждения директоров и счетчиков банка (потому что при такой организации последний не получал бы никакой прибыли от своих операций), но выгода, которую извлекала бы нация из низкой цены труда и из уничтожения бумажного кредита, с избытком возместила бы этот расход. Едва ли надо прибавлять, что такая крупная наличная сумма, какая накопится в кассах банка, будет очень полезна в минуты больших общественных опасностей и бедствий, и что истраченное в таких случаях можно будет легко вернуть, когда восстановятся мир и спокойствие.
Ниже мы вернемся к вопросу о бумажном кредите и рассмотрим его более обстоятельно. Я хочу закончить этот очерк о деньгах двумя замечаниями, которые, может быть, займут внимание наших отвлеченных политиков.
I. Скиф Анахарсис, который на своей родине никогда не видел денег, остроумно заметил, что, по его мнению, золото и серебро не приносят грекам никакой пользы, разве только ту, что облегчают им счет и исчисление. В самом деле, очевидно, что деньги суть ничто иное, как представители труда и товаров, и что они являются только средством вычисления и оценки последних. Так как при изобилии денег требуется большее количество их для представления того же количества товаров, то для нации, взятой в ней самой, это изобилие не может быть ни полезно, ни вредно, — все равно как ничего не изменилось бы в торговых книгах, если бы вместо арабских цифр, которые требуют небольшого числа знаков, стали употреблять римские, состоящие из большого количества знаков. Мало того: изобилие денег, подобно римским цифрам, даже стеснительно и неудобно, так как затрудняет перевозку и хранение денег. Но несмотря на этот вывод, правильность которого невозможно отрицать, несомненно, что со времени открытия американских рудников промышленность развилась у всех народов Европы, исключая самих владетелей этих рудников, что, между другими причинами, с полным правом можно приписать увеличению количества золота и серебра. Действительно, легко заметить, что в каждом государстве, куда деньги начинают стекаться обильнее, чем прежде, все принимает новый вид: труд и промышленность оживляются, купец становится предприимчивее, мануфактурист — деятельнее и искуснее, и даже фермер идет за своим плугом с большей охотой и вниманием. Это трудно объяснить одним только влиянием большего обилия денег в самой стране, т.е. повышением цены товаров и необходимостью платить за всякий предмет большее количество этих маленьких белых или желтых кружков. А что касается внешней торговли, то большее обилие денег скорее вредит ей, поднимая цену всякого рода труда.
Чтобы объяснить это явление, следует заметить, что хотя повышение цены товаров является неизбежным последствием увеличения количества золота и серебра, однако оно не следует непосредственно за этим увеличением; деньги должны известное время циркулировать в стране и дать почувствовать свое значение всем классам общества. В начале не замечается никакой перемены; постепенно цены возрастают сначала в одной отрасли торговли, потом в другой, пока они, наконец, не достигнут точного соответствия с новым количеством скопившейся в стране звонкой монеты. По моему мнению, только в течении этого промежутка между увеличением количества денег и повышением цен увеличение количества золота и серебра благоприятно для промышленности. Когда в страну ввезено известное количество денег, они сначала не распределены между большим числом рук, а помещаются в кассах немногих лиц, которые тотчас стараются употребить их выгодным образом. Предположим, что несколько фабрикантов или купцов в обмен на товары, вывезенные ими в Кадикс, получили золото и серебро. Это дает им возможность употреблять больше рабочих, чем прежде, и этим рабочим не приходит в голову требовать более высокой платы — они довольны уже тем, что получают такое хорошее вознаграждение. Если оказывается недостаток в рабочих, то фабрикант повышает плату, но в начале требует за то и большего количества труда, и рабочий охотно соглашается на это, имея возможность ценою увеличения своего труда и усталости улучшить свое питание. Он несет свой заработок на рынок, где получает все товары по прежним ценам, и приносит своей семье больше припасов и лучшего качества. Фермер и садовник, видя, что все их товары раскупаются, в свою очередь стараются увеличить свое производство; в то же время они получают возможность покупать у своих поставщиков больше платья и лучшего качества, по той же цене, как и прежде, и под влиянием этой новой выгоды их прилежание еще более возрастает. Нетрудно было бы проследить движение звонкой монеты чрез все государство; и тогда пришлось бы признать, что прежде, чем увеличить цены на труд, она сначала возбуждает прилежание каждого отдельного лица.
Что количество денег может значительно возрасти, прежде чем наступит вызванное ими вздорожание труда, доказывают между прочим многочисленные операции, которые производили со звонкой монетой французские короли; при этом всегда замечали, что увеличение денежной валюты не вызывало соответственного повышения цен, по крайней мере в пределах известного времени. В последний год царствования Людовика XIV денежная валюта возросла на 3/7, между тем как цены повысились всего на 1/7. В настоящее время за хлеб во Франции платят ту же цену или такое же число ливров, как и в 1683 году, хотя марка001 серебра стоила тогда 30 ливров, а теперь стоит 50. Я не говорю уже о том, как сильно должно было возрасти количество золота и серебра в этой стране со времени первого периода.
Все эти соображения дают нам право сказать, что с точки зрения внутреннего благосостояния государства, большее или меньшее количество звонкой монеты, обращающейся в стране, не имеет значения. Правильная государственная политика состоит исключительно в том, чтобы по возможности поддерживать беспрерывный рост народного капитала, потому что это дает ей средство держать в напряжении трудолюбие населения и увеличивает запас труда, в котором состоит все могущество, все истинное богатство страны. Нация, у которой количество звонкой монеты идет на убыль, в каждую данную минуту слабее и несчастнее, чем другая нация, в которой не больше денег, но их количество беспрерывно возрастает. Это нетрудно понять, если обратить внимание на то, что колебание количества звонкой монеты в сторону увеличения или уменьшения не тотчас вызывает соответственные изменения в цене товаров. Пока жизнь приноровится к новым условиям, должно пройти известное время, и в случае уменьшения количества золота и серебра этот промежуток так же вреден для промышленности, как он благоприятен для нее в случае увеличения количества этих металлов. Рабочему труднее найти занятие у мануфактуриста или купца, хотя на рынке он платит те же цены, что и прежде. Фермер не может распродать весь свой хлеб и скот, а между тем он должен платить собственнику ту же арендную плату. Нетрудно видеть, какая бедность, нищета и день вытекают из такого положения вещей.
II. Второе замечание, которое я хотел сделать по поводу денежного обращения, можно формулировать следующим образом. В некоторых государствах и во многих областях Европы (некогда в этом положении были все страны) звонкой монеты так мало, что собственник совершенно не получает денег от своих арендаторов: он принужден взимать арендную плату натурой и потреблять ее сам или перевозить туда, где есть рынок. В этих странах государь, кроме натуральной подати, не может взимать никакого другого налога или только ничтожный, и так как подобная подать дает ему чрезвычайно скудную прибыль, то очевидно, что сила его государства, даже внутри страны, совершенно ничтожна; он не в состоянии поддерживать армию и флот на таком уровне, как если бы во всех его областях был избыток золота и серебра. Могущество Германии без сомнения гораздо более возросло за последние три века, чем ее производительность, население и мануфактура. Австрийские области империи в общем хорошо населены, хорошо обработаны и весьма обширны; между тем они имеют сравнительно ничтожное значение в европейском балансе, что обыкновенно приписывают недостатку в них денег. Но как примирить все эти факты с тем безусловным принципом, что количество золота и серебра само по себе безразлично? Согласно этому принципу всякий государь, который владеет большим количеством подданных, имеющих в избытке товаров, должен быть велик и могуществен, а его подданные — богаты и счастливы, независимо от большего или меньшего количества драгоценных металлов. Эти металлы можно делить и подразделить самым разнообразным образом, и если бы монеты сделались настолько малы, что их легко было бы терять, то без труда можно было бы примешивать к золоту или серебру какой-нибудь менее драгоценный металл, как это и делают в некоторых европейских государствах, и таким образом придать монетам более значительные и удобные размеры: они и тогда удовлетворяли бы тем же потребностям обмена, каковы бы ни были их число или цвет.
На эти возражения я отвечу, что влияние, которое приписывают малочисленности звонкой монеты, в действительности есть результат привычек и свойств населения, и что мы, как очень часто случается, по ошибке принимаем побочное последствие за причину. Противоречие здесь — только кажущееся, но требуется известная сообразительность и сила мысли, чтобы открыть те принципы, которые дали бы нам возможность примирить разум с опытом.
Кажется почти очевидным, что цена всякой вещи зависит от отношения товаров к звонкой монете, и что значительное изменение в той или другой области должно производить одно и то же действие, именно — или поднимать, или понижать цены. Увеличьте количество товаров, — они подешевеют, увеличьте количество звонкой монеты, — их валюта поднимется. И наоборот, уменьшение количества товаров и звонкой монеты приведет к противоположному результату.
Не менее очевидно и то, что цены гораздо менее зависят от абсолютного количества находящихся в стране товаров и звонкой монеты, чем от количества товаров, которые вывезены или могут быть вывезены на рынок, и количества денег, которое находится в обращении. Если деньги лежат в кассах, то с точки зрения цен они производят такое же действие, как если бы их вовсе не было; если товары сложены для хранения в склады и амбары, то они как бы не существуют. Так как в этом случае деньги и товары никогда не встречаются, то они не могут влиять друг на друга. Если бы мы в известную эпоху захотели определить приблизительную стоимость продуктов, то мы отнюдь не должны были бы принимать в расчет того количества хлеба, которое фермер должен сохранить на семена и для пропитания своей семьи и себя самого. Только излишек, по сравнению со спросом, определяет цену.
Чтобы применить эти принципы, надо принять во внимание, что в первобытные и менее культурные времена, когда еще потребности воображения не смешались с естественными потребностями, люди довольствуются продуктами своих полей или теми грубыми улучшениями, которые они сами могут производить в этих продуктах, и поэтому имеют мало поводов к обмену — по крайней мере к обмену на деньги, которые, по общему соглашению, составляют обычную меру обмена. Шерсти, собранной фермером с собственного стада, выпряденной в его собственном доме и выделанной соседним ткачом, который получает плату в виде хлеба или шерсти, хватает и для домашних потребностей, и на одежду. Плотник, кузнец, каменщик, портной получают вознаграждение в такой же форме, и даже собственник, живущий по соседству, охотно берет в уплату за аренду продукты, собранные фермером. Большую часть их он, при своем деревенском гостеприимстве, потребляет сам; остаток он, может быть, продает в соседнем городе за деньги, которые и покрывают его небольшие расходы и траты на роскошь.
Но когда удовольствия начинают становиться более утонченными, когда люди перестают жить безвыходно дома и довольствоваться тем, что можно приобрести по соседству, тогда начинают развиваться обмен и всякого рода торговля, и для производства обмена требуется больше денег. Купцы не соглашаются получать плату в виде хлеба, потому что у них есть и другие потребности, кроме еды. Фермер переступает границу своего прихода, чтобы закупить нужные ему товары, и уже не может всегда давать в обмен купцу свои продукты. Землевладелец живет в столице или за границей, и требует, чтобы за аренду ему платили деньгами, которые легко можно переслать ему. В каждом производстве являются крупные предприниматели, мануфактуристы и купцы, которые могут вести свои дела только при помощи денег. Следовательно, при этом новом состоянии общества звонкая монета принимает участие в гораздо большем количестве сделок и употребляется гораздо чаще, чем в предшествовавшую эпоху.
Теперь понятно, что в эпоху оживленной деятельности и утонченности всякая вещь должна стоить гораздо дешевле, чем в грубые, нецивилизованные времена, если только количество денег в стране не увеличивается. Цены определяются отношением количества находящихся в обращении денег к количеству вывезенных на рынок товаров. Товары, которые потребляются дома или в соседстве вымениваются на другие товары, никогда не поступают на рынок; они нисколько не влияют на количество монеты, находящейся в обращении; с этой точки зрения они как бы совсем не существуют, и, следовательно, такой способ употребления продуктов уменьшает пропорцию со стороны товаров и повышает их цену. Но когда деньги участвуют во всех сделках и повсюду являются мерой обмена, тогда то же количество денег, которое составляет национальный фонд, имеет гораздо больше работы; тогда все товары поступают на рынок, обращение принимает более широкие размеры; получается такое положение, как будто та же сумма должна удовлетворять потребности более обширного государства; и так как поэтому пропорция падает со стороны денег, то все товары должны дешеветь и цены постепенно падать.
Произведя точные вычисления по всей Европе и сделав небольшую скидку ввиду перемен, которые произошли в ценности или наименовании денежных знаков, ученые пришли к заключению, что цены товаров со времени открытия Америки возросли не более, как в три или maximum в четыре раза. Между тем кто решится утверждать, что в настоящее время количество звонкой монеты в Европе превышает ее количество в пятнадцатом столетии и в предшествующие века не более, как в четыре раза? Испанцы и португальцы — благодаря своим рудникам, англичане, французы и голландцы — благодаря своей торговле с Африкой и американской контрабанде — возят ежегодно около шести миллионов фунтов стерлингов, из которых в Восточную Индию уходит едва одна треть. Одна эта сумма в течение десяти лет могла бы, вероятно, удвоить прежнее количество звонкой монеты в Европе. И если цены не возросли до столь же непомерной высоты, то это можно объяснить только изменением привычек и нравов. Не говоря уже о том, что рост промышленного производства увеличивает количество товаров, — те же товары вывозятся на рынок в большем количестве, когда люди начинают отказываться от своих старых, простых привычек. И хотя это увеличение количества предлагаемых товаров не было так велико, как умножение звонкой монеты, тем не менее оно было очень значительно, и оно-то удержало отношение между звонкой монетой и товарами почти на прежнем уровне.
Если бы кто-нибудь спросил, какой из этих двух образов жизни выгоднее для государства или общества — простой, или утонченный, я не колеблясь ответил бы, что, по крайней мере с политической точки зрения, более выгоден последний, и выставил бы это обстоятельство, как новый довод в пользу поощрения торговли и мануфактур.
Пока люди придерживаются старых, простых привычек и добывают все, что им необходимо, отчасти при помощи домашнего производства, отчасти у соседей, — государь не может получать денежной подати от большого числа своих подданных; и если он хочет наложить на них какую-нибудь подать, то принужден собирать ее в виде товаров, потому что только они существуют в изобилии; неудобства такой системы настолько очевидны и значительны, что нет надобности их доказывать. Деньги государь сумеет получать только из главных городов, потому что только в них они и употребляются; и города, конечно, не могут доставить ему столько денег, сколько могло бы доставить все государство, если бы золото и серебро обращались повсюду. Но независимо от очевидного уменьшения количества доходов такое положение дел является еще и в другом отношении причиной бедности государства. Государь не только получает меньше денег, но и из тех же денег он может извлечь меньше пользы, чем во времена оживленной деятельности и общей торговли. При одинаковом количестве золотой и серебряной монеты всякая вещь стоит тогда дороже, потому что на рынок вывозится меньше товаров и все количество денег находится в большей пропорции к количеству товаров, которые покупаются за них; между тем только эта пропорция устанавливает и определяет цену товаров.
Теперь мы можем понять, как неверно мнение, которое часто можно встретить у историков и даже в обыкновенном разговоре, — мнение, что всякое отдельное государство, как бы оно ни было плодородно, густо населено и хорошо обработано, всегда бывает слабо, если в нем мало денег. Малочисленность звонкой монеты сама по себе, конечно, никогда не может ослаблять государства, потому что действительную силу всякого общества составляют люди и товары. Здесь вредит государству простота жизни, которая сосредоточивает золото и серебро в немногих руках и мешает этим металлам быстро обращаться и рассеиваться по всему государству. Напротив, оживленная деятельность и всякого рода усовершенствования распределяют деньги, как бы мало их ни было, по всему государству; они как бы вводят деньги в каждую артерию, вносят их в каждую сделку, в каждый договор. Много или мало, но деньги есть у каждого, и так как, благодаря этому, все цены падают, то государь имеет двойную выгоду: он может при помощи налогов собирать деньги со всех частей государства, и то, что он соберет, может быть употреблено на каждую покупку или уплату.
Из сравнения цен мы можем заключить, что в Китае теперь не больше денег, чем сколько было в Европе три века назад; между тем, как велико могущество этого государства, судя по тому количеству солдат и гражданских чиновников, которое оно содержит! Полибий говорит, что в его время съестные припасы были в Италии так дешевы, что в некоторых местностях обед на одного человека стоил в трактире semus, т.е. немногим более фартинга; и все-таки в это время Рим подчинил своей власти весь известный тогда мир. Приблизительно за сто лет до этого карфагенский посланник сказал в насмешку, что ни в одной стране нет таких братских отношений между людьми, как у Римлян, потому что на всех пиршествах, на которые он был приглашен, как иноземный посол, он видел одну и ту же серебряную посуду. Абсолютное количество драгоценных металлов не играет никакой роли. Здесь имеют значение только два условия: во-первых, постепенное увеличение количества денег, во-вторых, полное поглощение их и распространение по всему государству. Влияние этих двух условий было выше показано.
В следующем очерке мы увидим пример другого, подобного же софизма, в котором побочное действие принимается за причину, и последствие, вытекающее из перемены нравов и привычек населения, приписывается изобилию звонкой монеты.